Туманная коллекция (джен)

Сознание постепенно возвращается. В ушах — мерный писк аппаратуры, прямо передо мной — участливая физиономия познавшей просветление капитана медслужбы.

— Доктор, кто я?

— Николь... Ты только не нервничай...

— Неужели Аврора? — и чувствую, как заистерили датчики оборудования.

— Никки, спокойнее, спокойнее. Всё будет хорошо.

— Честер?

Доктор достаёт большой шприц, больше похожий на кумулятивный снаряд:

— Сейчас доктор сделает укольчик, и тебе сразу станет хорошо, девочка.

— Да чтоб мне гребно-винтовую группу вокруг шеи повязали! Неужели проклятие флота — Вилли Ди?!..

— Николь, всё не настолько плохо.

— Так кто, скажете?

Капитан смотрит куда-то в сторону. Повернув голову, замечаю полные сочувствия глаза сестричек и одинокую слезинку, стекающую по щеке Влады. Мутсу, сжав кулаки, кивает.

— Никки, ты не Император Николай I... Ты — Зумвольт...

Надсадное хрупанье металла — это рвутся титановые, усиленные углеродно-корундовыми нитями фиксаторы на руках и ногах.

— Никки, ты куда?! — запоздало кричит капитан мне в спину.

Главное, сопли не размазывать. Ну, подумаешь, баркас злейших врагов. Велика беда — из картона да фольги. Бездонная пасть, затопить которую проще, чем прокормить. Бывает, чо...

Береговая линия давно скрылась за горизонтом, и только теперь останавливаюсь.

Продавливаю через сопротивляющуюся сущность команду: ОТКРЫТЬ КИНГСТОНЫ!

И упругая водная гладь постепенно расступается под давлением тела.

Вода доходит до пояса... Вот уже холодит грудь...

Главное — сопли не размазывать...

Смыкается вода надо мной. Тело, словно враз обрётшее всю массу корабля, быстро идёт на дно.

Умирать — не страшно.

Давит грудную клетку и уши. Солёная вода заполняет лёгкие.

Главное — сопли не размазывать...

В глазах темнеет. По телу и сознанию растекается апатия.

Второй раз умирать — не страшно...

Глав...

БУЛЬК.

В каком-то из планов бытия

Существо с тоской выслушивало заунывные молитвы священнослужителя. Астральная проекция старичка, сидящего на коленях на молельном коврике, отбивала поклоны.

Аура человека была достаточно плотна, чтобы проецировать в этот план часть окружающего его пространства: толстые, рифлёные щупальца энерговодов, брошенные прямо на пол, массивный короб допотопного военного компьютера — Существо присмотрелось: и вправду, ещё ламповый! — а так же простую медицинскую каталку с лежащей на ней бессознательной девушкой.

А вот последняя ему понравилась. Её аура, цепляясь за стариковскую, создавала проекцию гораздо более подробную и чёткую, чем и сам-то не особо верящий ни в себя, ни во Владыку старик. Чёрные, как смоль, волосы, чувственные губы, не познавшие ещё даже таинства первого поцелуя, совсем нехарактерный для традиционно поклоняющихся ему народов Востока изящный, чуть вздёрнутый носик, чарующая зелень глаз — словно в черепе просверлили две дырки, а позади разместили цветущий, прекрасно освещённый луг. Веки девушки были широко распахнуты, и закрыться им мешала странная конструкция, надёжно удерживающая кожу по краям глазного яблока. Перед её лицом был закреплён экран, а из ушей выглядывали горбатые спинки вакуумных наушников.

Существо скользнуло тем, что можно было бы назвать взглядом, по её телу. И поморщилось.

Оно никак не могло взять в толк, зачем человекам требуется полностью раздевать каждую из Тех, Которые Принимают Жизнь. Хотя...

Существо с удовольствием отметило красивую, упругую грудь, плавную долину живота, довольно широкий для столь юного возраста таз, красивые, сильные ноги.

Может, молящие за Принимающих потому их и раздевают, чтобы и самим свой взор усладить воистину прекрасным чудом природы?

Существо раздражённо поморщилось — старик затянул какую-то особо визгливую молитву раздражающе-высоким голосом. Священник истово тряс чалмой, с задором маятника долбил лбом пол, и, видимо, для пущего эффекта — попутно крестился и перебирал буддистские чётки, отбивая при этом пальцами левой ноги по древнему бубну традиционный ритм вызова духов, принятый у камлателей снежного Севера.

Звучно хлопнув себя тем, что могло бы быть рукой по тому, что могло бы быть лицом, Существо тяжело вздохнуло и нехотя ткнуло тем, что могло бы быть пальцем, по макушке астральной проекции старого священнослужителя.

— Чего хотел?

Проекция раздвоилась: одна её копия всё так же заунывно молилась, вторая рассеянно лупала глазами, глядя на Вызвавшего.

Существо, повторно вздохнув, чуть напряглось, смывая с проекции старика все эмоции.

— Чего хотел?

— Глубинные ифриты совсем жизни не дают, последние танкеры и пирсы доели, побережье выжрали до последнего скорпиона и распоследней колючки анчара. Корабль нужен. Хоть один для помощи — остальные не справляются.

— Корабль, говоришь?

— Корабль, корабль, — механически закивала проекция.

— А конкретнее?

— Многоцелевой. Универсал. Ходкий, прочный, живучий.

— Ещё пожелания?

— Если можно — то поэкономичнее бы... Увы, нефть у шейхов мало кто покупает сейчас, времена тяжёлые, и кормить и обеспечивать — почти что нечем. Но без них — совсем плохо будет.

Существо призадумалось, перебирая возможные — и доступные варианты. А там и перебирать-то нечего. В какую сторону ни ткни — стопроцентно попадёшь.

— Итак, повторим ваше, человеческое, техническое задание.

— Повторим, — закивала, словно китайский болванчик, проекция старика.

— Корабль?

— Корабль.

— Многоцелевой универсал?

— Именно.

— И чтобы затрат мало?

— Это было бы просто божественно!

— Есть такой на примете. Делаем?

— Совершенно и всенепременно делаем! Когда ждать?

— А прямо сейчас и сделаем.

Существо бросило ещё один взгляд на лежащую Принимающую, и едва успело поймать проекцию за бороду — ещё бы мгновение, и старик вернулся бы в тело.

— Ты куда это намылился?

— На доклад, — пожал плечами священнослужитель.

— А техническое задание подписывать кто будет? — Существо протянуло старику длинный пергамент, словно сотканный из золотистого света.

Тот, сходу пролистав свиток до конца, нашёл место для подписи и размашистым почерком расписался, а для надёжности ещё прокусил палец и, вырвав из бороды волосок, припечатал его кровавым оттиском папиллярных линий к тому, что могло бы быть бумагой.

— Всё?

— Всё, — благодушно кивнуло Существо. — Только вот...

Впрочем, астральная проекция священника, не дождавшись пояснений, резво слилась с базовой, в момент перехода потеряв все воспоминания, которые можно было бы даже остаточно выловить из его подсознания — что поделаешь, техника безопасности написана кровью, и лучше уж перебдеть, чем потом долго и нудно объясняться с Существами из Особого слоя Внутриплановой Контрразведки. Хватит, разок уже пошутил — а в подконтрольном плане до сих пор друг другу головы отрывают, выясняя, чьё понимание веры истиннее и бог правильнее, несмотря на общий исходник. И коллеги постоянно выстёбывают за отсутствие нормального чувства юмора.

Существо посмотрело на Ту, Которая Принимает Жизнь и, закатав то, что могло бы быть рукавами, медленно наклонилось над реципиентом.

* * *

— Хей, славная, дивная, прекрасная, как миллионы алых роз, Дева Флота Фатима! Ты куда убежала?

Голос священнослужителя доносился из-за одной из мелких прибрежных дюн, почти заглушаемый вечным шелестом моря.

Зеленоглазая девушка сидела на бархане позади местной базы ОФ ООН, и, перебирая песок, плакала.

Другого-то ей не оставалось ничего.

Фатима.

Суровая аватара многоцелевого универсального корабля "Аль-Нишапури".

Корабля пустыни.

Верблюда...

Она медленно приходила в себя. Призрачный, невозможный жар всё ещё плавил, испарял тело, конвульсии бежали по измученным мышцам, а она никак не могла понять — мышцы ли это сводит, или же деформируется искалеченный корпус.

Она помнила многое... И было в той памяти то, о чём лучше бы и не вспоминать. Но куда денешься, если мысли, невзирая на нематериальную боль, кристально чисты, идеально структурированы и собраны вокруг пышущего жаром очага непонимания, пульсирующего в такт ударам сердца?

Вязкая тьма, пришедшая практически вслед за испепеляющим, слепящим светом, неторопливо расступалась, а вместе с ней уходил и противный писк в ушах, поселившийся с ней ещё тогда, когда она...

А что она?

Осознание пришло мгновенно: когда она была жива в первый раз!

И частящее, сбивающееся с ритма сердце враз успокоилось, забилось ровно и сильно, заставило дышать уверенно, без страха спалить лёгкие невозможно горячим, горящим воздухом.

И беспросветная Тьма перед глазами отступила, ушла, уступила место тусклому светлячку, настойчиво заглядывающему в её зрачки. После того света, когда её тело испарялось, деформировалось, плавилось — этот настырный светляк не вызывал ничего, кроме тихого раздражения.

И закончился писк, стих, затерялся, заменил свою однотонность мерными ритмами писка другого, ненавязчивого, спокойного, почти один в один повторяющего её собственное сердцебиение.

Она повернула голову, отводя взгляд от настырного светлячка — туда, откуда доносился столь знакомый звук.

Девушка. По шею укрытая покрывалом, поверх которого лежат лишь нездорово белые, исхудалые руки, несущие на себе странные, быстро исчезающие следы — словно что-то вырывало плоть с особой жестокостью, отдирало неравномерные куски, прикладывало их снова, приживляло, и иногда, подобно изящному взмаху скальпеля, для разнообразия оставляло идеально ровные, круглые шрамы.

Странное чувство родства наполнило её.

Нет, она не узнавала именно этих черт осунувшегося, болезненного лица, ни тёмных запавших глаз, ни остро очерченных скул, ни искусанных губ.

Но было ещё что-то в этой девушке, что-то, ранее совершенно непонятное, неизведанное. Незримое облако, поле, испарение в духе миража? И это что-то однозначно указывало: рядом лежит родное существо, роднее которого уже никого быть не может.

И такое же ощущение окатывало затылок, откликалось в биении сердца.

Твёрдая рука легла на её щёку, заставив вернуть голову в прежнее положение.

— Кара? Кара Соннор? Ты меня понимаешь?

Лицо, укрытое врачебной маской и прозрачными, плотно прилегающими к коже по контуру очками. Глаза холодные, безразличные. Как у тех...

Кто — те?..

Мысли испуганно заметались в голове, сбиваясь в стаи, тут же разлетались в стороны, и вновь и вновь возвращались к очагу непонимания.

— Кара, если ты меня понимаешь, моргни.

И она моргает, с удивлением понимая, что до этого ни разу ещё не смежила веки. Глазные яблоки сухи, движение тонкой кожи причиняет ей боль.

Кружка с длинным носиком появляется в поле расфокусированного зрения, мягкий материал утыкается в губы, и она рефлекторно цепляется зубами за хоботок, с силой втягивая в себя странную жидкость. На языке оседает привкус металла, слегка отдающий маслянистой горечью керосина, но — она пьёт. Пьёт, с удовольствием ощущая, как по иссохшему горлу внутрь бежит эта неестественная вода, как прилипший к нёбу язык отходит, поддаётся напору влаги.

С телом творится что-то странное: словно растягиваются мышцы, расходятся суставы, перекручиваются до красных бабочек в глазах сухожилия и связки...

Боль накатывает сильной волной, заставляет мотать головой, чтобы хоть немного выставить её за пределы разума.

Всё перед глазами смазывается в сплошное размытое пятно, лишь в двух точках имеющее хоть какую-то стабильность — там, где буквально горящие щёки упираются в подушку. И в эти моменты она видит других людей, суетящихся над койками с девушками. Тонкие девичьи тела бьются в судорогах, изгибаются, пальцы то разжимаются до предела, то до ощутимого хруста суставов сжимаются в кулаки...

Последнее, что сохраняет её память — рассеянный, такой же непонимающий взгляд той девушки, что лежит справа от неё...

— Кара? Кара Соннор?

— Да.

Она говорит и не узнаёт свой голос.

Она не узнаёт себя.

Но её это не беспокоит. Это уже неважно.

Всё совершенно незначительно, пока рядом ощущаются родные существа.

Одно только навевает грусть: короткий рассинхрон в биении их сердец — и именно этой капли не хватает для того, чтобы не только чувствовать, но и понимать, разделять.

Разделять боль других и делиться своей.

Так легче.

Так проще.

Так — правильно.

— Кара, кем ты себя ощущаешь?

— Живой.

Голос её меланхоличен, лишён эмоций.

— Я вижу, что ты жива. Будь ты мёртвой, ты не могла бы говорить со мной.

Человек издевается?

Непонятно.

Кроме его глаз, холодных и мёртвенно-синих, она ничего не видит. Не видя мимику, сложно понимать больше, чем тебе позволяют.

А в его глазах — безразличие к ней.

И холодное любопытство.

Как будто вивисектор разглядывает очередную подопытную тварь.

— Итак, Кара, — человек показывает старые, большей частью ретушированные фото. На них — корабль. Красивый, гордый, прекрасный. Удивительно-гармоничный. — Ты узнаёшь то, что запечатлено на этих снимках?

И она — и в самом деле узнаёт.

И вспоминает.

И заново переживает ту, оставшуюся за Порогом, самую первую жизнь.

— Да. Это я.

И сердце, сбившись, замирает на миг. И, очнувшись, неторопливо продолжает наращивать ритм.

— Так кто ты, Кара?

А сердце, сбившись, совершило невозможное — оно поймало ритм, поймало такт, утратило мелкую сбивчивость диссонанса с другими сердцами.

— Я — Саратога.

И вместе с трио бьющихся в одном ритме сердец — приходит сила.

И мрачно блестят полные решимости глаза Нагато. И загадочная улыбка танцует на губах Невады. И очаг непонимания в душе Саратоги облетает пеплом, возвращая память — так же, как и тем, кто стали ближе сестёр.

— Здесь не хватает снимков.

Голос её спокоен и ровен.

Саратога знает, что от ответа человека зависит многое.

Зависит всё.

Глаза человека прищуриваются. Он понимает, о чём говорит девушка.

— Не хватает, да. Но, думаю, тебе не нужно их видеть. Мне не нужен лишний дискомфорт, а тебе — незачем вспоминать то, что уже неважно.

Она не умеет видеть сквозь ткань, но отчётливо понимает — он улыбается.

Презрительно. Насмешливо.

Как над нелепым обрубком человека, некогда бывшим нормальным и здоровым, и теперь волочащим жизнь беспомощного калеки.

В его глазах нет ни жалости, ни понимания.

И ответ его — неверный.

* * *

Дымятся руины бункера — просевшего, сложившегося в себя.

На краю провала сидят три девушки. Беспокойный ветер полощет в своих невидимых волнах распущенные, растрёпанные волосы, холодит нежную кожу, символически прикрытую обрывками простыней.

Улыбается Нагато, деловито подравнивая канцелярским ножом аккуратные ногти. Улыбка её полнится искренностью и умиротворением.

Полчаса назад этот нож, зажатый в её тонкой ладошке, с лёгкостью рассекал живую плоть и входил в сталь и бетон легче, чем в бумагу.

Щурится в вечернее небо Невада, баюкая на коленях пистолет.

Извлечённый из мёртвой руки охранника полчаса назад, он каждым выстрелом разносил стены и переборки, перемешивая осколки с уже не живым мясом.

Беззаботно напевает какой-то простенький мотивчик Саратога, заплетая из длинных жгутов медицинских капельниц кнут. Рядышком лежит неровный, небрежно смятый до шарообразной формы кусок металла, некогда бывший частью кровати — прикрытый длинной лентой простыни с бурыми разводами уже подсохшей крови, он совсем не похож на оружие. Тонкие пальчики уже продавили в нём глубокие канавки — и очень скоро металл займёт почётное место в изготавливаемом орудии мести.

Полчаса назад, заправленный в лоскут, оторванный от простыни, этот шарик, на считанные минуты ставший в руках девушки кистенём, разрывал укрытые в экзоскелеты тела, превращая их во взвесь из электроники, машинного масла и измельчённого фарша, вминал толстые бронезаслонки — а то и вовсе срывал их с креплений, впечатывал в противоположные стены.

Дымятся руины бункера.

Улыбаются девушки.

Умершие не по чести, они не собираются отступать, пока не вернут все долги.

Неслышно смеётся ветер, заглядывая им в глаза и играя с их волосами.

Ему всё равно, с кем играть.

С живыми, или с мёртвыми, с листьями или волнами, почвой или облаками.

Потому что он твёрдо знает: иногда они — возвращаются.

— Ввиду отсутствия однозначных доказательств суд присяжных заседателей принял решение отказать в вынесении приговора и снять с обвиняемого, Докху Гаяссади, все обвинения. Также суд…

Джером, едва только услышав об отказе, понял: мир для него кончился. Кончилась жизнь. Исчез смысл. И дальнейшие словоизлияния судьи он уже не слушал. Не услышал о встречном обвинении в лжесвидетельствовании, публичной клевете, оказании непрямого психологического давления на семью мистера Гаяссади...

Всё, что имело смысл, исчезло.

Умерло.

Потрёпанная фотокарточка, нервно удерживаемая в подрагивающих пальцах, бережно прикрылась ладонью — всё, что осталось от дочери. Джером понял, что теперь не сможет посмотреть в глаза девочке, запечатлённой на фотографии, просто в силу того, что проиграл самый важный бой в своей жизни. И после сегодня — жизни больше нет.

Адвокат, коснувшись плеча, привлёк на миг его ускользающее внимание, покачал головой: при всём его красноречии и сотнях выигранных дел — они бессильны.

Мужчина медленно поднялся, не обратив внимания на опрокинутый стул и зашумевший зал, на вспышки камер и жужжание новостных стримдронов. Окинул тяжёлым взглядом коллегию присяжных, ухмыляющегося адвоката, защищавшего Гаяссади, самого Докху Гаяссади, темнокожего здоровяка с хищным носом и смуглой кожей, хранящего непроницаемое выражение лица судью, государственного обвинителя…

Нет. Нет ему справедливости.

Там, где всё решают деньги и связи, простому учителю обычной коррекционной школы надеяться не на что. Нет справедливости в мире, нет возможности жить.

В этот дождливый полдень Джером Кларк ощутил, как внутри него поселилась пустота. Ребёнок, дочь — та, кто держала его в этом мире, та, ради кого он жил — мертва. И смысла цепляться за существование больше нет. Нет жизни.

И он сам не жилец в любом случае — клан Гаяссади имеет достаточно средств и связей, чтобы в один прекрасный день кто-нибудь обнаружил труп Джерома без следов насильственной смерти. Или не найдут. Так же, как родителей и опекунов тех, кто стал жертвами Гаяссади.

Нет жизни. Не будет…

Джером Кларк почувствовал, что и сам ухмыляется. Зло и хищно. Если бы он видел себя со стороны, то понял бы причину, по которой смотревшие на него вздрогнули и почувствовали дискомфорт.

Весело скалящийся Гаяссади, кажется, первым понял, на что решился Кларк, посерел, подпрыгнул на стуле, суматошными жестами показывая на учителя…

А губы Джерома в это время произносили формулу справедливости — последний шанс, тропа висельника, билет в один конец:

— Non invenire justitiam in populum et Deus...

Адвокат, судорожно икнув, попятился назад, не оглядываясь, сгребая пустые стулья и задевая локтями головы сидящих. Он первым узнал слова формулы.

— ...levavi anima mea suam…

Адвокат Гаяссади, наплевав на степенность и репутацию, на почтенный возраст — в числе первых спешит к дверям.

— ...et fiduciam in defendedo et justitia, Profundum[1]!

И охрана не успевает пресечь произнесение формулы. И лавровый венок, венчающий кресло судьи, на последних словах рассыпается чёрной пылью, подтверждая, что крик души услышан, понят и принят.

А Джером с тоской смотрит на фотографию:

— Прости, Кэсси, это всё, что я могу сделать...

Кларк не видит, что творится снаружи здания суда. Не видит, как опускаются бронезаслонки и решётки, отсекая путь наружу. Не видит, как трёхэтажное здание накрывает силовой купол, отсекая любую связь с внешним миром. Не видит, как спешат к судейству броневики полицейского спецназа, почти опережая скоростные стримдроны новостных издательств.

Кларк не видит, как у здания паркуется электромобиль, как из него выходит девушка. Не видит, как она с лёгкостью проходит сквозь непроницаемое поле и, поправив широкополую мужскую шляпу, неторопливо цокает каблучками по асфальтобетону тротуара и мрамору ступенек.

Не видит.

Но чувствует.

Чувствует по праву первого. По праву Того-кто-произнёс-формулу.

А чуть позже почувствуют и остальные.

Джером Кларк не оборачивается — ему это не нужно. Чтобы понять, что Судья уже в зале заседаний, достаточно лишь посмотреть на серые лица Гаяссади, верховного судьи и секретаря. Последняя, впрочем, держится на удивление достойно, и очень скоро её взгляд с испуганного меняется на полный восторга и интереса.

Цокот каблуков затихает слева от Джерома. Кларк почти не дышит. Учитель готов поклясться, что чувствует кожей обжигающий холодным пламенем взгляд Судьи.

Но — формула произнесена и услышана. Поздно отыгрывать назад. Да и незачем.

И мужчина медленно поворачивается к Той-кто-несёт-справедливость.

Безупречно красивая и обманчиво молодая девушка. Кожа белая настолько, что даже снег и молоко кажутся излишне грязными на её фоне. Оранжевые глаза в окружении густых ресниц, мягко сияющие в глубине великолепным янтарём. На девушке строгий чёрный полуделовой костюм: свободные брюки, приталенный пиджак, жилет; белая блуза с галстуком-заколкой и маленькие чёрные лакированные туфельки. Через левую руку переброшено лёгкое пальто, а на голове покоится мужского покроя шляпа с широкими полями. Волосы её, заплетённые в толстую косу, чернее смоли, окропившей антрацит.

Внимательные глаза не смотрят на Кларка. Зрачки девушки устремлены на фото, что держит мужчина.

А Джером понимает, что не надо бояться. И поздно, и смысла уже нет.

Перед ним стоит Судья. Одна из Тех-кто-приносит-справедливость, когда человеческие законы перестают работать, когда истина попрана и правда растёрта в пыль. Судья, Прокуратор, Юстициар… У них, поднявшихся из Глубины, много имён.

От Докху и со стороны скамьи присяжных заседателей ощутимо тянет мочёй и экскрементами — даже убитое сложным переломом носа в детстве обоняние не способно отфильтровать мерзкий запах, что уж говорить о девушке, поджавшей бледно-коралловые губы так, что они превратились в узкую полоску?

— Ты произнёс формулу, — утвердительно произносит девушка, и учитель кивает в ответ. Ему чудится, будто едва ощутимый ветерок легко и деликатно прошуршал под сводами черепа. — Жаждущий справедливости, человек Джером Кларк, я, Судья Эмилия Вонг, подтверждаю твой вызов.

Адвокат Гаяссади мелко трясётся, но, всё же, находит в себе силы шагнуть вперёд:

— Протестую! Коллегия присяжных заседателей уже утвердила оправдательный приговор…

Губы девушки слегка ломаются в подобие улыбки, лёгким движением она снимает шляпу, кладёт её на стол, на спинку стула небрежно бросает пальто. Маленькие чёрные рожки, как ни удивительно, очень органично смотрятся на высоком лбу.

— Репарационный Кодекс, Раздел 3, “Судейство и законодательство”, статья 92, параграф 1, — ровным, мелодичным голосом оповещает Эмилия. — Директива 17 Свода о мире, директива 4 Хартии новой независимости, поправка-9 обновлённой Конституции ОША. Этого достаточно, или мне огласить весь список законодательных актов, распоряжений и заключений?

— Достаточно, — почти не заикаясь, подтверждает верховный судья.

Девушка внимательно смотрит в глаза Джерома. Кларку нечего скрывать, и он раскрывает сознание перед ней — рефлекторно, на одной лишь жажде справедливости.

— Ты знаешь цену, — утвердительно говорит Эмилия.

— Знаю. И отдаю меру, — кивает мужчина.

— Услышала. И принимаю меру, — завершает слова официального договора Юстициар.

А Кларк впервые за долгие годы чувствует себя уверенно. Цена неподъёмна мерой людской, но он в состоянии её дать. Любой человек в состоянии её дать. Почти любой.

Прокуратору Глубины не нужно проводить ознакомление с материалами дела. Не нужно опрашивать свидетелей, слушать доводы и вступать в дебаты с адвокатской защитой, выслушивать путанные, сбивчивые показания и оперировать огромным сводом юридических правил, законов и уловок.

Глаза девушки медленно светлеют, наливаются струйками золотисто-оранжевого не то дыма, не то пламени, сочатся светом, бросая тёплые блики на бледную кожу, отчего та, кажется, на короткое время принимает нежно-розовый оттенок.

Кларк не эспер, не владеет даром прекогнистики — способностью предсказывать будущее, но он знает, что сейчас произойдёт. Недаром вокруг Судьи начинает медленно виться чёрный туман — едва заметный, он с каждым оборотом вокруг девушки набирает плотность, растёт в размерах.

Краем глаза Джером видит, зак по стенам, потолку, полу разбегаются крохотные дроны-пауки, на их спинах сияют ломаные узоры странной конфигурации — это наблюдатели, посланные дежурным Куратором от Тумана: они зафиксируют все события, всё, что будет происходить сейчас в зале — и их всевидящие глаза дотянутся туда, где у стримдронов будут только засветки, помехи и белый шум.

Удивительно тёплые пальцы Юстициара накрывают ладонь Джерома, и он не уверен, говорит ли девушка, или передаёт ему мысли прямо в сознание:

— Ничего не бойся, Джером. Сейчас просто станет темно.

Учитель не боится. Лишь сильнее сжимает фотографию пальцами — ему кажется, что порывы чёрного тумана с лёгкостью могут вырвать из рук последнюю память о дочери, вырвать — и унести туда, где он её никогда уже не найдёт…

А оранжевое пламя, бушующее в глазах Судьи, льётся наружу, касается лица Кларка — и не обжигает.

И когда туман Глубины, резко расширившись, полностью укрывает собой зал, он просто закрывает глаза: незачем мешать работе Судьи.

Чёрный туман, словно клочок Бездны, заполняет зал, кто-то кричит, кто-то молится, несмотря на запрет на ношение огнестрельного оружия даже для охраны — раздаются редкие выстрелы.

Джером откуда-то знает, что никого пули не достали. Он чувствует туман, пусть смутно, неточно, как будто руку, которую надёжно и долго отлёживал, но — чувствует. И знает, что физика мироздания сейчас на подчинённых ролях. И пули, покинув стволы, по хитрой, ломаной траектории уходят в пол, потолок, просто падают, разом потеряв всю скорость и энергию — сама топология пространства в данный момент живёт по правилам, диктуемым Судьёй, подчиняется её воле.

Ощущения сильные, необычные, многогранные — они переполняют мозг, рвут связи, заставляя чаще биться сердце и бессмысленно, до болезненной рези в глазах, вглядываться в царящую вокруг темноту. Они столь мощным потоком вливаются в сознание, что учитель вскоре сдаётся, почти падает, лишь чудом попав на стул. И, слыша крики первобытного ужаса, узнаёт голос. Узнаёт и — улыбается, улыбается до тех пор, пока перегруженный разум не гасит само бытиё.

Сознание возвращается скачком, рывком — вот не было ничего, только тьма и пустота, а вот — вернулся слух, зрение, во рту — отдающий железом привкус крови из прокушенной почти насквозь губы.

Туман неторопливо, словно бы даже с ленцой, тает. Эмилия Вонг, Судья Глубины, длинным розовым язычком подбирает последние капельки крови с изящных тонких пальцев. Закончив трапезу, девушка аристократично промакивает губы белым платком, извлечённым из нагрудного кармана, и обращает взор на Джерома. И в её янтарных глазах учитель впервые видит отражение эмоций.

И только заглянув в чёрные зрачки, мужчина слышит жалобный скулёж. Повернув голову, он видит Докху Гаяссади… То жалкое подобие человека, что от него осталось. Смуглый лоб залит кровью, но по вздувшейся коже легко вычленить хирургически точные, ровные символы Печати справедливости. Он бьётся в бесконечных судорогах на полу, в компании с верховным судьёй, адвокатом и тройкой смуглокожих мужчин из клана Гаяссади.

— Приговор Глубины вынесен и приведён в исполнение Судьёй Эмилией Вонг.

Девушка, убрав платок, протягивает руку Джерому:

— Идём, человек, пришло время платить.

И Кларк встаёт. И идёт за Девой Бездны. И изнутри пиджака греет сердце улыбка мёртвой, но отомщённой дочери.

Электромобиль движется по шоссе на Запад, и Джером знает, что его путь окончится далеко за границей побережья. Но его это не волнует. Он молча смотрит в окно, а в голове совсем нет мыслей.

— Ты даже не хочешь узнать, что я с ними сделала?

— Нет.

Девушка, фыркнув, звонко и чисто смеётся.

— Ты сильный человек, Джером Кларк. И чистый — здесь таких очень мало осталось.

— Зачем ты это говоришь без пяти минут мертвецу? — учитель и в самом деле пытается проявить хоть какой-то интерес, выудить из подсознания эмоции — но не удаётся. Поэтому он просто говорит — хотя бы для того, чтобы спутницу не было так скучно.

А она смеётся. Долго и приятно. И совсем необидно.

— Зачем мне мертвец из того, кто добровольно призвал Глубину на защиту и согласился отдать цену полной мерой? Нет, Джером Кларк, — янтарные глаза на миг отрываются от дорожного полотна, почти обжигают кожу лица внимательным взглядом. — Ты учитель. Особый учитель. Детям моего рода нужен такой воспитатель, как ты, Джером.

Кларк хотел бы удивиться, но не может — слишком большая нагрузка на психику. Ему бы выспаться как следует, да потом уже говорить… Но — не дано.

— А этот мешок мяса… — губы девушки ломаются презрительной ухмылкой. — Те двадцать две девочки, официально обозначенные его жертвами — думаешь, это все? Их вчетверо больше. Он их не просто насиловал, нет, он не давал им умереть до последнего, на их глазах питаясь кусками их же тел, расчленял, варил и запекал заживо, скармливал свиньям, а тех, что показали наибольшую живучесть — отдавал поиграться сторожевым и охотничьим псам.

Джером слишком устал, чтобы воспринимать сказанное. Он слышит, запоминает — а потом, если сможет придти в себя хоть когда-нибудь, он обязательно вспомнит — и переосмыслит. И потому он просто кивает.

— Было бы слишком гуманно просто убить его, съесть его сущность.

— Он будет жить?

— Они, — поправляет девушка. — Будут, конечно, Туман не даст им умереть. Но жить ли? Когда Бездна приносит справедливость, калечная душа выпадает из круга перерождений, колеса Сансары, цикла реинкарнаций — называй, как хочешь. И, когда тело уже не сможет держать её в своих объятиях, я приду за ними — за это время они станут ещё вкуснее, ещё полезнее. А сейчас… Я просто запустила его в лабиринт без выхода, сотканный из памяти Теней тех девочек. Субъективное время — вещь своеобразная, а потому этот мешок с мясом будет раз за разом переживать все их страдания так, словно это его насилуют, расчленяют, жрут заживо. Так же, как его братья, пронёсшие оружие и посмевшие выступить против Судьи Глубины. И трусливые бурдюки с кровью, подкупленные, запуганные людьми клана, и вынесшие оправдательный приговор, и адвокат, любитель маленьких мальчиков, наводивший братьев Гаяссади на присяжных…

Кларк только кивал.

Месть — это хорошо. Месть — это здорово.

Джером кивал ещё долгое время после того, как внутри салона поселилась гулкая пустота.

— Ты принёс вкусные дары Глубине, Джером, — прервала через час пути молчание Эмилия. — И Бездна готова ответить тебе.

— Что мне может дать Глубина, Прокуратор, если у меня уже ничего нет?

— Кассандра. Её Тень ещё не ушла в круг перерождений, и я могу проводить тебя к ней, дать встречу — но только одну…

— Плевать на время и цену! — вскинулся мужчина, отчётливо поняв: он сделает абсолютно всё, что пожелает Дева Бездны, лишь бы ещё раз. пусть на несколько мгновений, но — увидеть родную дочь.

— Я знала, что тебе понравится встречный дар, Джером. Я провожу тебя к ней и удержу окно контакта столь долго, сколько потребуется тебе, но потом…

— А потом можете меня убить, съесть, превратить в подопытную игрушку, или что там ещё можно придумать? — на одном дыхании выпалил мужчина. — Мне всё равно, лишь бы Кэсси вновь увидеть…

Эмилия рассмеялась, жёлтые глаза изучающе скользнули по сидящему рядом мужчине.

— Мне не нужно ни твоё мясо, ни твоя душа — поверь, и то, и другое для меня просто пресно до полной несъедобности, — жёлтый цвет радужки плавно сменился на янтарный — тёплый, мягкий, какой-то… заинтересованно-ожидающий?

Вонг приоткрыла окно, расслабленно выставив локоть наружу, и утопила педаль газа до предела в пол. Электромобиль сорвался с места, оставив напоследок ветру одинокую фразу, обронённую Эмилией:

— Скоро дети рода подрастут, Джером, и придёт моя очередь осчастливить сестёр наследником. Это твоя мера и твоя цена, учитель Кларк.

— Сизифов труд сгубил немало лошадей... — Короткое движение кистью, и очередной плоский камушек устремляется к горизонту.

— И троянских тоже? — Я так не умею. Дури, конечно, хватает, но без варсьюта приходится делать приличный замах. А парень этот — швыряет так, словно он и есть — доспех, только в человеческую кожу поверх затянутый.

— Троянских — в первую очередь, — с важным видом кивает беловолосый, и только по чуть прищуренным векам понятно, что он старательно сдерживает смех.

В наушнике абсолютная тишина: мои Девы отсыпаются после марш-броска, даже двужильную выносливую Ариэллу сморило в тепле и покое, что уж говорить об остальных? Соль и Анубис тактично делают вид, что их здесь нет... Оно, впрочем, может и действительно нет — если Туманницы вновь с головой в расчёты ушли.

Так что здесь мы с моим визави, можно сказать, одни и предоставлены целиком и полностью самим себе.

— Думаешь, нет смысла?

Я не спрашиваю, откуда он взялся на островке, который можно за пять минут пробежать вдоль и поперёк, и всё достоинство которого — склад глубокого хранения, да законсервированный добротный подземный жилой комплекс, затаившиеся в плотной каменной породе едва ли не с прошлого века. Может, военные в свои игрушки играют, может, Туманницы что задумали. И то, и то имеет место быть — силёнок у клыкастого — что у твоего инконика. А вопросы... Захочет — сам скажет.

— Если и есть — то очень мало, — отвечает парень. Он не ощущается человеком, хотя и выглядит вполне по-человечьи. Он не воспринимается как канмусу, хотя силами ничуть не уступает. Но нет в нём и намёка на Глубинность, и нет ни следа Тумана — иначе Аида или Соланж уже давно были бы тут. — Человечество не выстоит в борьбе с противником, способным восстанавливать популяцию в считанные часы и дни, — слишком разные весовые категории, слишком отличные друг от друга базовые наборы фазовых состояний и метрик.

Мне кажется, или кольца обвитого через торс кнута подрагивают вне зависимости от движений незнакомца?

— Фазовые... — Догадка посещает мгновенно: — поэтому Туманницы почти не могут им противостоять?

— И именно поэтому Дети Бездны не могут причинить вреда Дочерям Тумана. Они живут в одном потоке бытия, но на разных длинах волн, состояний... Словно сдвинутые относительно человечества, как мейнстрима, на фемтосекунды назад и вперёд — находя соприкосновение только через главный поток.

— Аида... Анубис говорила что-то подобное, но языком, безумно усеянным математикой каких-то запредельных порядков... Что, само собой, понимаю отнюдь не способствовало.

Жутковатая у него улыбка — и клыки верхние совсем не кажутся атавизмом. В комплекте с медово-янтарными глазами и вовсе создает впечатление крайне опасного противника.

— Их можно понять, — отвечает он. — Им привычно оперирование огромнейшими матмоделями, до понимания хотя бы поверхностных принципов которых человечеству — как до Луны раком. Отсюда и невозможность упростить некоторые моменты, не потеряв заключённого в них смысла.

— Откуда ты столько знаешь?

— Да я вообще много что знаю, — беззаботно улыбается парень. С запозданием протягивает руку: — Саша, можно просто — Песец.

— Песец — это фамилия?

— Состояние души и призвание, — ладонь у него горячая, невозможно крепкая, такая, которую Дева Флота точно не раздавит.

— Николь, — прослоупочив, уже представляюсь сам. — Но лучше Никки.

Стоим, молчим. Только камушки периодически взвизгивают, вырываясь из пальцев, да с шипением шлёпают по воде, уносясь в даль.

— А если просто — Ник? — И скалится так хитро, морда непонятная, как будто насквозь видит.

— Европейцы слили инфу? — В принципе, ничего ж секретного нет, но всё равно неприятно как-то. Осадочек, все дела. — Или из наших кто-то не в меру языкастый?

— Мне ваши эуропейсы в тестикулы не упирались, а на своих ты зря косяка давишь, я из ваших до тебя только очаровательную блондинку Эмден видел, и то — мельком и издалека.

Есть такая присказка: «3,14здит, как дышит». Вот и я чую, что что-то тут не то...

— Как же тогда ты её имя узнал, Песец?

— Так же, как твоё, — самодовольно лыбится клыкастый. — Вы слишком громко думаете, миледи. Ваши мысли буквально перестраивают ноосферу под себя, треск, я вам доложу, такой, будто портянки у бога грома с непрофильной стороны рвутся на лоскуты, или кто-то в колокола бьёт с разбегу упрямой головой... Сомнительное удовольствие, в общем, если неподготовленным ухом слушать.

— А ты, значит, подготовленным слушаешь, Большой Ух?

— Специфика работы, — не моргнув и глазом, ответил Саша.

— И кем же ты работаешь, Песец?

— Эшу, — коротко пожал плечами парень, состроив такое выражение клыкастого лица, словно одним этим ответом произвёл чиноповышение товарища Очевидность из капитанов сразу в адмиралы. — Да не пучь ты так глаза, потом в нэте глянешь, чай, словари-то уцелели какие-нибудь. А вообще — вопрос: долго в сём чудесном тельце обитать собираешься? Или всё же есть желание вернуть угрюмость, вонючесть и волосатость, то есть все признаки труЪ-мужика?

— А куда ж я из него денусь-то? Отсюда, как в Конторе, хода нет — только в белых тапках в последний путь. А и была бы возможность вернуть тело — много от того пользы? Ну, тычинка там, все дела... Только пользы от члена в море? Все знают — Дух, Аватара корабля мужское тело не займёт, физиология не та, да резьба не такая... А воевать за спинами своих девчонок... Лучше уж сразу или пулю в висок или гранату в пасть, и вся недолга. Хотя бы стыдно не будет...

Клыкастый рассмеялся — негромко, но как-то очень уж задорно, даже заразно — и я сам, не удержавшись, растянул губы в улыбке, слишком уж чётко всплыла в памяти строчка из прочитанного не здесь и не тут романа: «Стоишь, как буй на именинах...» Только вместо именин — море, а вместо органа — тельце, нашпигованное колонией нанитов новейшего поколения. Говорят, новые инконики тоже по воде ходить учатся, даже бегают уверенно, но — сугубо по мелководью.

Саша же извлёк из набедренной сумки фляжку, с удовольствием сделал несколько крупных глотков, протянул тару ко мне. Напахнуло чем-то не то морозно-мятным, не то льдисто-огуречным — холодным и свежим, одним словом.

— Не сцы, не окосеешь, — Песец панибратски толкнул меня в плечо, качнул флягой. — Считай минералкой на стероидах.

Думаю, от пары глотков вряд ли что-то случится — особенно с поправкой на специфическую физиологию и метаболизм канмусу. Если уж металл порой проходит по категории деликатесов, а химикаты — по статье приправ, то от воды точно ничего не будет.

Саша же, оставив в моих руках фляжку, неторопливо прогуливался по берегу. Странный тип... На вид — килограмм под восемьдесят злых боевых мышц, движения плавные и текучие — Ари порой, в минуты максимальной готовности к стычке, движется так же, и Соня, и Влада... Песец передвигается совершенно бесшумно, словно нет под ногами, обутыми в массивные полувоенные ботинки, ни крупных зёрен песка, ни разнокалиберной гальки, ни подгнивающих водорослей и иных органических останков.

Я успеваю сделать глоток, а второй заканчивается скоротечным фонтаном и попыткой выкашлять из дыхательных путей инородную массу. Там, где стоял Песец, стоит беловолосая желтоглазая девушка, и одежда её точь-в-точь повторяет одеяние Саши. А самого парня и след простыл.

Девушка, склонив голову к плечу, участливо интересуется:

— Похлопать?

— Не... нха-дхо! — избавившись от избытка жидкости, утираю рот рукавом, протираю флягу о мягкую изнанку толстовки. В желудке разрастается ледяная звезда, вспыхивает, разом нагревшись до запредельных температур, и разливается по телу волной бодрящей, какой-то чудовищно активной энергии, на фоне которой и базовый, и даже спецрацион-ОК — всего лишь бледные немощные тени. Уняв кашель, одним глазом кошусь на девушку, вторым держу в поле зрения фляжку. Второй глоток, как и первый — не касаясь губами и языком горлышка — наука Ариэллы даром не пропала.

Передав чудо-напиток беловолосой, уже более детально оглядываюсь — нет нигде клыкастого, даже следы на песке — и те неявные, фиг по таким поймёшь, сейчас они оставлены были, или с конца прошлого шторма отпечатались.

— А где Песец?

— Ну, допустим, я — Песец, — весело скалит не менее клыкастые белоснежные зубы желтоглазая. — Но можно просто Саша.

Смотрю внимательнее. Одежда та же: куртка с шипастыми погонами, свободные брюки-карго с запредельным количеством карманов, по-армейски заправленные в высокие ботинки на толстой подошве. На боку висит черезплечная сумка, закреплённая ремешками на бедре, через торс наискосок — от левого подреберья через правое плечо — всё тот же кнут. Но росту в девице на добрых полторы головы меньше, хотя всё равно чуть-чуть выше меня; и весу в ней, навскидку, хорошо если с полста килограмм наберётся. Но рисунок движений идентичен — совершенно та же лёгкость и экономность, разве что пластичности, сугубо характерной для женского тела, прибавилось, да центр тяжести сместился. В остальном же — всё более чем узнаваемо.

— Да ну нахер! — закрыв глаза, я помотал головой.

— Не поможет, — участливым тоном поведала Саша, которая Песец нумер Два. Или, всё же, Один?

— Бред же! — не придумав, чем занять нервно подрагивающие руки, опустился на гальку, придавив хваталки задницей — всяко меньше лишних телодвижений получится.

— Бред? — как-то зло усмехнулась девушка и, плюхнувшись на пятую точку напротив меня, раскинула в стороны руки: — Посмотри, Никки, которая Ник, которая какбэ-девочка, но которая при том в мозгах стопроцентный какбэ-мальчик! Посмотри вокруг, девочка-корабль, чьё сознание и разум переплетены с душами служивших на твоих предтечах! Посмотри на Глубинных, на Туман — и скажи с чистой совестью, что это всё нормально и так и должно быть! Не скажешь. Потому что это всё — ни разу не бред, а всего лишь чуть-чуть специфичный кластер доменов мироздания, принадлежащих к материнской ветви Терра. Ты ведь понимаешь это, девочка-мальчик, девочка-корабль, загляни в себя, вспомни — прими. Ты помнишь прошлые жизни предтеч, тебе снится космос, ведь так? Ты, Ник-Николь, видела такое, во что они, остальные люди, просто не поверят. Неостановимый поток Пожирателей материи на околотках провинциальной разрабатываемой звезды. Ты сам потрошил звёзды, ты купал их в Танн-лучах, разбирал на составляющие — и, рассортировав, отправлял в родные миры. Ты слышал пульс варп-врат... Все эти мгновения не исчезнут во времени, как слёзы под дождём, даже когда придёт пора умирать!

— Чего ты хочешь?! — не выдержав напора, подаюсь вперёд.

Лицо Саши меняется — неуловимо быстро и незаметно: что-то заставляет отвести на миг взгляд, и вот изящные девичьи черты сменяет украшенная бородкой физиономия парня... Что-то отвлекает взгляд вновь — незначительное, но невозможно любопытное — и вновь вместо парня сидит напротив меня девушка.

— Я? Я всего лишь хочу, чтобы ты проснулся. Выбрался из уютной скорлупы. Кто тебе сказал, что мужчин-канмусу не может быть в принципе?

— Все так говорят...

— Пару тысячелетий назад все говорили, что Земля плоская, триста лет назад верили, что в Австралии все ходят на руках, а прыгать и вовсе нельзя, чтобы не упасть в небо; полста лет назад считалось, что власть дерьмократии в лице мирового гегемона — нерушима и неискоренима, и нет против этой жадной твари ни лома, ни приёма. Сегодня говорят, что в бой идут одни девчонки... — Саша, чьи метаморфозы закончились, зафиксировав его в образе парня, горько усмехнулся. — И ты веришь им?

Слова его царапали душу, зарождали сомнение... Жгли изнутри.

— А ты знаешь, Песец, сколько тут на берегу сидит мужиков — готовых хоть сейчас в бой? В бесполезный, беспомощный бой, где их, бляха-муха, размажут по волнам кровавой взвесью — знаешь, как они от отчаянья лезут на стены, понимая, что бесполезны чуть больше, чем полностью?! Не все могут уместиться в рассчёты береговых рельсотронных батарей, в артдивизионы, в группы огневой поддержки. Знаешь, что творится в их душах, в их мозгах, когда вместо них воевать уходят соплюхи, которым тупо не повезло стать прибежищем Духа и Душ кораблей?!...

Голос мой почти сорвался на крик — и речь оборвала звонкая пощёчина. Голову мотнуло, в глазах на мгновение вспыхнули тысячи светлячков, и я отчего-то понял — Песец сдерживался, и бил далеко не в полную силу — и, вложись он чуть больше в удар — скакать бы моей бестолковке по гальке и песку отдельно от тела.

Пощёчина отрезвила, а злость перекрыл страх — перед совершенно неизвестным, непонятным, таким, с чем никогда не сталкивались ни земной мой предок, ни космический. На его фоне ни феномен канмусу, ни Туман, ни Глубинные больше не казались НЁХ. Саша Песец — не человек и не корабль, не Дитя Бездны и не Туманник, нечто в непонятной, ничего не говорящей должности «Эшу», знающий столько и умеющий такое, что по сравнению с ним все остальные НЁХ — и не НЁХ вовсе, а так, покурить вышли...

Я не успел отреагировать на его движение, а в следующий миг он уже прижимался лбом в мой лоб, и сильные руки сжимали голову, не позволяя ни отдёрнуть её, ни попытаться хотя бы ударить.

— Посмотри на себя моими глазами, Ник, посмотри!..

Янтарь глаз засветился, чуть ли закапал из глазниц, а зрачки начали пульсировать — то сжимаясь в незаметную точку, то расширяясь так, что скрывали даже чёрную дужку.

— Посмотри, девочка-мальчик-корабль!

Я при всём желании не могу даже закрыть глаза — веки просто не движутся, словно приклеенные, а глаза... глаза прикованы к зрачкам Песца, что сужаются и расширяются в ритме чудовищного пульса...

— Посмотри моими глазами!.. — хрипит парень, а я уже ничего не вижу — всё внимание поглощают его зрачки, и пульсация их словно отсекает меня от окружающего мира, от звуков, от света, от температуры и ветра, от гальки, от скрипящего на зубах песка...

И я вижу.

Вижу!

Вижу так, как никогда до этого — даже в полной синхронизации с варсьютом и гостевым оперативным режимом сенсорно-вычислительного массива Анубис.

Тонкая девичья фигурка — это, очевидно, я. Восприятие идёт в каком-то совершенно ином спектре, и о том, что черты лица мои, догадываюсь скорее интуитивно, нежели рассмотрев детали. И тело прорастает в сдвиги — как в грани призмы — мириадами ярких нитей, и нити теряются в скосах и изломах плоскостей, и находятся в совершенно других, и нет возможности уловить взаимосвязь между ними, всё слишком хаотично и перекручено, но — ощущается не глазами, но душой — неуловимый признак сложнейшей системы. И нити эти, вырастая из тела, врастают в полупрозрачную исполинскую тушу, висящую над моими плечами, и в этой горе металла и оружия, масла и, некогда, живой плоти, — я узнаю себя. Осколок древности, до конца выполнивший свой долг — дредноут «Император Николай Первый»...

И сам корпус дредноута просто теряется на фоне другой массы металла — ещё более затерянной в прозрачных изломах незримых призм и постоянно движущихся плоскостей, и я узнаю другую часть себя, и даже имя... Имя, на миг вспыхнув в таких глубинах памяти, куда и заглядывать-то страшно, выжигает путь, наполняет силой, пониманием — и врезается в подкорку, вплавляясь, врастая, вплетаясь в ту личность, что есть я, и мозаика принимает почти что завершенный вид...

Звенит в голове, темнеет в глазах...

Но на исходе сил — воли! — успеваю увидеть то, что не мог узреть ранее: чудовищно огромную, сложную картину, меняющуюся, словно калейдоскоп, объёмную, многослойную, постоянно прорастающую новыми смыслами и векторами... Не сразу доходит: то, что вижу, есть варианты развития, варианты будущего, идущие из многомерного прошлого — и далеко не во всех из них присутствуют только хрупкие женские фигурки, скользящие по волнам. И на какой-то миг всё выстраивается в понятную, логичную цепочку взаимоувязок, событий, действий, триггеров, последствий — всего того массива мелких и незаметных шажков, что и приведут к данному результату. Всё просто и понятно... И откуда мы, и кто мы, и почему — вот так... И это понимание настолько тяжело, что — уже слишком.

Выпадаю в реальность, чувствую солёное на губах...

Пальцы мгновенно заливает красным, живым, липким и горячим.

— Что ж так хлещет-то?!

— Кажется, сенсорную перегрузку тебе обеспечил, — спокойным тоном выносит диагноз Саша и, задрав мою голову, щедро льёт из фляги на лицо. Жидкость шипит, пузырится, растекается по коже, смывая кровь... И оставляет после себя ощущение прохлады, чистоты, свежести — и адского мороза.

— Всё, всё прошло, — успокаивающе говорит Песец, и он опять — она. — Всё закончилось, Ник. Дыши глубже.

Глубже, ага. И без того хриплю так, словно выложился на полную, включая и второе, и сто второе дыхание. В лёгких клокочет, сипит, связки обжигает горячим воздухом, но перед глазами уже нет ни кромешной тьмы, ни разноцветных абстрактных пятен.

— И ты так... постоянно?.. — сидеть сил просто нет — и я ложусь. Острые камушки не доставляют никакого дискомфорта, гул родного моря успокаивает, и даже от резкого запаха гниющих водорослей не испытываю дискомфорта.

Саше незавершённый вопрос понятен:

— Так? — смеётся. — Нет, конечно. Это сильно упрощённая версия восприятия, с ней — почти что слеп.

Я ругаюсь — вяло, без огонька, сугубо заради того, чтобы стравить стресс. Впрочем, Саша, вновь он, одобрительно кивает: вольная вариация на малый петровский загиб ему вполне по душе.

— Выговорись, это полезно.

И я продолжаю. Аппетит приходит во время еды, слова приходят на язык быстрее мыслей — но эмоциональная составляющая стабилизируется с каждым впечатанным в воздух слогом. И отчего-то знаю, что внутренняя сеть не оповестит, не потревожит моих девчонок.

Я матерюсь в небо, прикрыв глаза, глядя внутрь себя, стравливая накопившийся дискомфорт. Знаю — это необходимо.

...И потому не сразу ощущаю изменения рядом с собой. Чужая, чуждая аура — поверхностно знакомая... Тело реагирует раньше, чем сам успеваю сообразить. Миг — и там, где лежал, лишь оседает поднятое рывком облачко песка, да стучит друг о друга падающая галька, а я, сгруппировавшись, уже простраиваю варианты ликвидации Дочери Бездны.

Она из новой волны — это заметно и по более-менее адекватному взгляду, и по отсутствию рогов и явно выраженного биомеханического симбионта. Волосы заплетены в длинную косу, тело по самое горло заковано в белый комбез, лишь чёрный костистый воротник, заползающий симметрично на скулы, да щитки на груди — из привычного чёрного хитина. И глаза... Спокойные, не горящие внутренней яростью и злобой.

— Ник, я бы не советовал тебе поступать опрометчиво, — спокойно говорит Песец, и я только сейчас замечаю, как по-хозяйски лежит его ладонь на талии Глубинной.

— Если она шевельнётся в мою сторону — я буду драться! — Да, тяжело признавать, но — ауру её я чувствую. И такой мощи у рядовых Детей Бездны не встречал никогда ранее. Даже у они — слабее, у тех Химэ, что встречались — слабее...

— Мира не тронет Стерегущую-Берег, — спокойно говорит о себе в третьем лице Глубинная. — У Миры нет голода, у Миры нет жажды крови, Мире нечего делить со Стерегущей-Берег и её сёстрами.

Голос... Голос красивый, мягкий, влекущий... Почти как...

— Не обижай сестру Миры, Стерегущая-Берег.

Не может быть!

— Может, — кивает Песец, намекая, что я или думаю слишком громко, или же думаю исключительно вслух. — Объект Восемь, не забыла?

И я делаю то, чего не должен совершать в соответствии с любым протоколом Дев Флота, оказавшись в формации «одна канмусу против неизвестного типа Глубинной» — я расслабленно и устало сажусь на песок.

— Откуда информация-то, а, Песец?

— Краем уха слышал, — не моргнув и ухом, отвечает парень.

Смотрит на массивные часы, вделанные в почти неотличимый по фактуре и цвету от кожи наруч, на миг из глубин эпидермиса протаивает странно живая, подвижная татуировка, а кнут его — кнут сам собой приподнимает трёхгранное било, напоминающее хищную змею — и вновь опадает.

— Увы, Ник, пора нам и честь знать, — парень разводит руками. — Никак нельзя к ужину опаздывать, дражайшие супруги не поймут-с.

Саша делает короткий шажок... и тут же оказывается рядом, вмиг преодолев почти десяток метров.

— Разбуди Душу, Ник-Никки, разбуди!

Его рука накрывает мой лоб, от кончиков пальцев разбегается пьянящее тепло, а в голове становится тесно от внезапно хлынувшего потока сведений.

— Всё, что могу сделать для тебя, Ник, не нарушив Баланс и не привлекая внимания Хранителей и Тех, Кто Влияет — лишь поделиться информацией.

Череп буквально распирает изнутри потоком чужих знаний, мозг плавится, оплывает...

И всё успокаивается.

— Я ещё загляну в гости, Ник-Николь. А пока — используй полученную информацию во благо, — он протягивает руку, вкладывает в мою ладонь несколько очень тяжёлых, горячих жемчужин. — Просто сожми в ладонях, когда не будет сил понять.

— Что... Что ты хочешь взамен, Песец?

Саша отстраняется, едва заметно не кивает даже — указывает головой на Глубинную:

— Её мне вполне хватит. Считай, в расчёте.

С едва заметным хлопком он исчезает, взметнув облачко лёгкого песка, и тут же появляется вновь рядом с Дочерью Бездны.

— Мы уходим, Ник. Семь футов под килем, боец! — Он вновь скалит клыки, и на миг мне кажется, что за спиной его живут своей жизнью множество пушистых белых хвостов, а из-под белых прядей выбиваются не менее пушистые уши, издалека похожие на лисьи...

И оба они — непонятный Эшу и неизвестная Дочь Глубины — исчезают: без вспышек, хлопков и прочих спецэффектов. Лишь откуда-то из пустоты, что скрывается за омутом прозрачного воздуха, доносится его голос — и припечатывает:

— Ник — просыпайся!..

* * *

Хрипя, подрываюсь с койки, комкаю насквозь пропитавшуюся потом простынь. Сердце стучит как заполошное, долбится изнутри испуганной птицей в клетку рёбер...

Вспомогательная каюта дежурного офицера — одна отсыпается, пока напарница несёт вахту. Закуток небольшой, по факту — скорее даже, что-то сродни техническому помещению, в которое с трудом, но удалось впихнуть койку, столик да узкий бельевой шкаф.

Вытянув руку, ощупываю стаканы: ледяные.

Значит, скоро Соня придёт на пересменку.

Значит, сон...

Значит, всё приснилось...

Я смотрю на подрагивающие тонкие пальцы с аккуратными ноготками, на узкую ладошку, гладкую кожу.

В душе горько и немного обидно — казалось, что этот Песец и в самом деле не плод воображения. Грустно...

Смотрю на часы: до пересменки ещё треть часа, как раз успею влезть под душ и приготовить чай.

Встаю и слышу лёгкий стук — словно в полость, продавленную телом в матрасе, скатились что-то округлое количеством не менее двух. Медленно, как будто боясь разорвать тонкую ткань реальности, поворачиваю голову, старательно выгоняя из сознания наивную веру в то, что пригрезившееся всё же имело место...

Горсть слабо светящихся внутренним светом жемчужин — довольно крупных. В них пульсируют, плывут укрытые дымкой звёздочки... И бьётся... бьётся сила.

Торопливо сгребаю чужие жемчужины, лихорадочно заталкиваю в пустующую шкатулку — серьги-активаторы всё равно не вынимаю, буквально сросся с ними.

Дар — в шкатулку, шкатулку — во внутренний карман пояса. Чтобы не потерять, не забыть.

Время тикает.

Постельное бельё в жерло прачечного лифта, намокший, сырой от пота матрас — туда же. Короткий запрос полного нового комплекта у дежурного сервисбота, а сам — бегом в душ.

Ледяные струи воды приносят успокоение, охлаждают нервы.

Я смотрю на свои руки: узкие кисти, длинные тонкие пальчики с аккуратными ноготками... И вижу одновременно и другие руки: широкие ладони, более толстые, узловатые пальцы, рельефные костяшки... Словно поверх девичьих рук наложили голопроекцию мужских.

Значит, не сон...

Прислоняюсь лбом к приятной прохладе стенки, имитирующей белый мрамор. Губы сами собой расползаются в улыбке.

— Я... Я — смогу!

И ко мне приходит покой.

Сидим, как две белых вороны — в купальниках, в то время, как все окружающие без малейшего стеснения загорают в костюмах Адама и Евы.

Самая натуральная морская военная база, подчинённая ОФ ООН. Судя по представленной картине — на полшишечки подчинённая.

Европа, чо.

— Нас не побьют?

Немка, усмехнувшись, качает головой:

— Здесь толерантность превыше всего. И пока не навязываешь своё мнение другим и не пытаешься заставить всех окружающих вести себя в соответствии с личным мировоззрением и в полном подчинении собственным тараканам, тебя не тронут.

Грейс, вздохнув, добавляет:

— По крайней мере, на базе.

— Заждались?!

Сесилия, облачённая только в прозрачный парео, выглядит просто обворожительно и вполне конкурентноспособно даже для канмусу. Кузина Дюнкерк с лёгкостью падает на шезлонг, опускает на зеленющие глаза солнцезащитные очки.

— А чего одеты?

Ледок пожимает плечами, лаконично отрезая:

— По Уставу не положено.

— Девчонки, выходной же! Устав остаётся за пределами пляжного КПП! Тем более с такими фигурками — все мужики вас мороженым закормят, — Сесилия быстро и незаметно скользнула взглядом по булочно-сосичной выставке под открытым небом, — да и женщины, смотрю, от них не отстанут.

Грейс молча слегка сдавливает двумя пальцами композитную трубку пляжного шезлонга повышенной прочности. Металл жалобно скрипит и сминается в лепёшку. Я, так же молча орудуя двумя пальцами, возвращаю материал почти что в исходную форму.

— Поняла, впечатлилась. Простите дуру, совсем пример кузины из головы выпал.

— Всё в порядке, — отмахиваюсь я. — Ну а тебе — удачной охоты.

Офицер смеётся:

— Не надо мне никакой охоты, Андрэ неправильно поймёт.

— А Андрэ — это?..

— Муж, — поясняет Сесилия. — Вон тот здоровяк на гидроцикле.

— Внушает, — комментирует Грейс, пристраиваясь головой на мои колени.

— И это ещё вода холодная, — самодовольно усмехается девушка.

Некоторое время лежим в полном расслаблении. Солнышко припекает, волны плещут, лёгкий бриз разносит специфичный йодисто-солёный запах моря, Грейс едва ощутимо водит коготками по икрам и под коленкой, отчего внутри всё сладко-сладко сжимается и хочется мурчать и обнимашек с закономерным постельным итогом. Парео Сесилии сброшено, не мешает светилу ласкать обнажённое красивое тело.

Ледок чуть приподнимает голову:

— Никки, ты видишь то же, что и я?

Я честно верчу головой, пытаясь понять, что же узрела немка:

— Ничего интересного не вижу, Грейс.

— Ну вон тот парень, высокий, с крепкой, подтянутой жопкой.

— Тут все такие, все же военный нудистский пляж. Здесь только высший командный состав жирком перетекает.

— Да ну тебя! Никки, ты посмотри, какой у него der große Schlange[1]!

Ориентир достаточный, чтобы найти парня, столь впечатлившего подругу. Не то, чтобы у меня вдруг резко изменилась ориентация и мужской пол начал-таки интересовать, не дождётесь, как говорится, в конце концов, и в той, доаватарной жизни, я любил исключительно женщин, и в этой менять нечего не планирую. Но любопытно же!

— Мда… Богатырские колбасы, ничего не скажешь, — подытожил я. — С такой фурнитурой прямой дорогой в порно, буквально буем деньги зашибать.

— Вы о ком? — офицер сладко зевает, видимо, прикорнула под шум прибоя.

— На два часа вон тот носитель стратегического орудия.

— А, ты про этого. Не советую рассчитывать на что-либо продуктивное, — Сесилия с едва заметной грустинкой улыбается. — Печальный Эд вряд ли сможет порадовать тебя.

— А почему печальный? С таким великолепным агрегатом от девчонок отбоя быть не должно! — Если бы не ментальное поле связи, решил бы, что Грейс всерьёз возжелала оседлать обсуждаемого вояку. Но — нет, просто праздное любопытство.

Тем не менее, в полемику решаю вступить со своим особо важным мнением:

— Угу, до первого секса. Глубина конечна, а с таким лотом только гланды чесать изнутри.

Из Грейс могла бы получиться отличная актриса, не случись с ней Пробуждения, — столь правдоподобно вскинулась девушка:

— Ты все опошлить норовишь! И вообще, может, и от парней ему отбоя нет? И да, почему — Печальный?

Сесилия совершенно по-кошачьи потянулась, деликатно зевнула в ладошку:

— На базе все знают: Эдвард Дайбен носит прозвище «Печальный Эд» ровно из-за того, что его питон всегда в нокауте и голову не поднимает в принципе.

Грейс сочувственно вздыхает:

— Неужели ему не довелось познать обволакивающего тепла уютной женской…

Договорить она не успевает, Сесилия с опережением воздевает изящный пальчик вверх и назидательным тоном поясняет:

— Во-первых, от баб отбоя не было — каждое утро с одной, двумя, а то и пятью просыпался, как истинный мачо. Но, во-вторых, загруженный день сержанта морской пехоты вкупе с беспорядочными половыми связями, безудержным приёмом энергетиков, алкоголем в неумеренных количествах, легальными наркотиками и прочими сомнительными радостями не в том месте просвещённой Европы бьют по организму резко, больно и с грустными последствиями. Ему теперь работать лет десять, чтобы накопить на курсы регенерационно-эстетической медицины и психокоррекцию у нормального специалиста, и это с поправкой на льготы, положенные действующему морскому составу.

— Так дорого?

— В бою его дубинка нафиг не нужна, — пожала плечами Сесилия, — ранения починят в рамках стандартного медобслуживания, а приобретённая за счёт пагубных привычек эректильная дисфункция в страховку морпеха не входит.

— Amen, — вздыхает Ледок, возвращаясь на излюбленное место отдохновения, сиречь — на мои колени.

— Аминь, — вздыхаем и мы с офицером.

— Богу —богово, — заключает Сесилия и приветливо машет рукой выбравшейся на берег горе злых мышц, насквозь пропитанных тестостероном.

Я подытоживаю:

— А Цезарю — кесарево. Грейс, на вечер есть планы?..

А кожа у неё белая-белая, не бывает у людей такой. Если человек настолько бледнюч, то кожный покров приобретает нездоровую синеву и очень хорошо читаемую сеть кровеносных сосудов. А здесь… Словно кто-то старательно поработал ползунками яркости, контраста и насыщенности, добившись эффекта совершенно белого, но при этом естественного цвета.

Узрев меня, Глубинная судорожно заозиралась и, увидев далёкую кромку воды, загребая раненными ногами, как сидела на попе, так и поползла в сторону берега спиною вперёд. Медленно и печально, как в том анекдоте. Бинты, растревоженные резкими движениями, сползли, открывая едва только успевшие схватиться плёнкой раны, и в каждый сантиметр распаханного телом песка Дочь Бездны щедро сливала капли тёмно-фиолетовой, дымящейся на воздухе крови.

— Не будь дурой, — стараюсь говорить как можно спокойнее, добавляя доброжелательности в голос и демонстрируя пустые руки. — У тебя раны ещё не прихватились как следует, кровь кончится раньше, чем доползёшь до воды.

Безумный взгляд неожиданно резко сменился настороженностью. Вот это поворот. Но ползти не прекращает.

— Ты меня понимаешь. Это радует, — подойдя ближе, бросил ей на живот распакованный спецбрикет из НЗ. — Ешь, а то прямо тут сдохнешь. Это будет… нерационально.

Замерла, и глазищами своими полумёртвыми так хлоп-хлоп, хлоп-хлоп.

— Не, так дело не пойдёт.

Держа руки на виду, медленно, не делая резких движений, пододвинулся к девушке, взял брикет и, отломив два кусочка, один вложил в пальцы, беспомощно царапающие бинты, обхватившие плечо. Второй — закинул себе в рот, показывая, что с этой фигнёй делать надо.

— Ешь-ешь, белоглазая, а то лапки совсем протянешь.

Осторожно обнюхав преложенный кусочек, Глубинная не менее опасливо откусила совсем крохотную часть и принялась медленно её пережёвывать.

То ли бледни эволюционируют ударными темпами, то ли мне такая особенная досталась. Ни в повадках, ни в движениях, ни во взгляде — ни малейшего намёка на вечный голод и слепую ярость.

Двигает челюстями медленно, явно готовая, в случае чего, оперативно выплюнуть гадость. Надеюсь, спецпаёк её не убьёт, всё же жалко будет, девчонка симпатичная и даже водорослями и рыбой не пахнет.

Распробовав угощение, Глубинная в считанные секунды умяла весь брикет, тщательно облизав неожиданно длинным розовым язычком крошки, оставшиеся на руках и вокруг рта. С сожалением посмотрела на опустевшие руки и совсем по-человечески тяжело вздохнула:

— Зачем… ты это… делаешь?

Вот это голосок! Хоть в оперу какую её отправляй, хоть к симфо-металистам, хоть в кружок любителей бития стекла акустикой. Но приятный такой, мягкий.

Приличный английский, с моей точки зрения — практически идеальный.

— Имя у тебя есть, Дочь Бездны?

— Имя… Что такое имя, странный враг мой?

Приплыли.

Сев на корточки по правую руку от Глубинной, ткнул пальцем в себя:

— Николь. Ко мне обращаются так, когда хотят выделить именно меня из неопределённого множества других разумных. К тебе как обращаются?

Девушка основательно подвисла, периодически закатывая глаза и напряжённо морща носик.

— Никак, Николь-непонятный враг. Старшая стаи приказывает всем сразу.

— Эх, век бы слушала твой голос, — сейчас главное, если Глубинная умеет вопринимать и определять эмоции и интонации, чтобы в моём голосе не уловила опасения, или страха, или ненависти, хотя ни того, ни другого, ни, тем более, третьего, нет. — По душе гладит, как сирены — уши аргонавтов. Точно. Буду звать тебя Сирена.

— Си-рен-на… — Дочь Бездны покатала слово на языке. И, совершенно внезапно, робко улыбнулась. — Спасибо, Николь-давшая имя.

— Ещё есть хочешь?

— Да.

Распотрошив остатки НЗ, отдал их Глубинной. Ест торопливо, но при этом не чавкает, не рычит, слюной не брызгает — и крошек уже не оставляет.

Покосившись на язычок девушки, тщательно вычищающий малейшие остатки пищи, налипшие на пальцах, с трудом подавил в себе несвоевременные мысли с характерным присутствием божественной сущности, звавшейся в древней древности Эросом. Ибо где Эрос, там и Танатос. Слаженная боевая двойка. Так вот замечтаешься о способах применения такого вот язычка, и глазом моргнуть не успеешь, как он будет слизывать мясо с твоих костей и подбирать кусочки внутренних органов с окровавленных пальцев.

Хорошо, что девчонки держат её на прицеле. Свирь чувствую самым краешком М-связи, но ближе и не надо — Рина с такого несерьёзного расстояния даже без интеллектроники варсьюта все десять в яблочко уложит. Соланж, опять же, с холма подстраховывает и как снайпер, и как оператор разведбота. Одна Грейс при такой благостной картине, получается, без дела сидит — пытается связь с большой землёй установить.

Закончив с НЗ, Глубинная посмотрела на меня. Глаза её больше не напоминали бельма: ярко-оранжевое, почти красное кольцо опоясывало радужку цвета янтаря. Вроде бы жутковатое сочетание цветов для буркал, но тут выглядит идеально.

— Всё ещё хочешь к воде?

Торопливо кивает, но смотрит со смесью подозрения и надежды — откажу, не откажу?

Указываю в сторону ближайшей лужи, от моря огороженной широченной полосой кораллов — пока отлив, можно не бояться побега.

— Не убегу, Николь-давшая имя.

На полный скепсиса взгляд поворачивается ко мне спиной, что само по себе уже намекает на некий резерв доверия. Подсохшие бинты частично отвалились, сползли, обнажая контактные гнёзда, местами целые, но большей частью деформированные либо и вовсе вырванные.

— Без Спутника меня съест первый встречный низший.

Мда.

С другой стороны, ночью не до сантиментов было, унести бы ноги на сушу, не потеряв контуженную пленную, сорвать демона-симбионта и, пока Дочь Бездны не начала разлагаться, вколоть стабилизационный коктейль.

— Без симбионта ты на редкость здравомыслящая особь.

— Без Спутника я слепа, глуха, нема. Без Спутника я жертва и только жертва.

— Без него ты не проявляешь привычной вашему виду агрессии.

Глубинная, прикрыв глаза, явно выпала из реальности, перестав шевелиться, буквально обратившись в статую из белого мрамора, и лишь было видно, как едва заметно подрагивают аккуратные, вполне себе человеческие ушки.

Просидев так пару минут, Сирена распахнула глазищи, одновременно со всхлипом вдыхая прогревшийся воздух, и с обескураженным выражением на лице посмотрела на меня:

— Зов… Я не слышу Зова…

— И?..

— Я не слышу Старшей, не слышу Стаю, не чувствую Дома.

Я аккуратно присел на карточки рядом с Глубинной:

— Тебе известно, что такое «Дом»?

— Место, где… — Сирена беспомощно оглянулась вокруг. — Место, где нужна, где есть еда, и место, где едой буду я, если не буду следовать командам Старшей.

— Почему вы так ненавидите нас?

Дочь Бездны тряхнула головой:

— Я… Я не знаю… Зов, Голос Бездны — он вёл и указывал, он учил драться, охранять и расширять территорию. И ему подчиняются все: и совсем никчёмные низшие, и Владыки-над-стаями-стай. А я… Я теперь ничего не слышу.

Опасностью от неё не веет. И, хоть и говорит достаточно складно для существа, не привыкшего пользоваться ртом кроме как для приёма пищи, но знаний не хватает.

— Интересно, она обучаема? — доносится по мыслесвязи образ-вопрос от Свири.

Естественно, она всё слышит — трансляция ведётся не только внутри нашей тактический сети, но и пишется Соланж.

Что странно — наличие Глубинной в непосредственной близости уже не выводит из строя простую, неэкранированную, пусть и влагозащищённую электронику. Понять это можно, посмотрев на дисплей диктофона, проволокой прикрученный прямо поверх ошмётков наруча. Дело в демоне-симбиоте, или в?..

Первое проверить не сможем в любом случае — эта дрянь ушла под воду и рассыпалась минеральной взвесью за считанные секунды после снятия с демонхоста, а вторую догадку прямо сейчас и проверим.

Подаю руку Глубинной:

— Пойдём, до воды тебе помогу добраться.

Или отсутствие так называемого Спутника прочищает мозги Глубинным не хуже той пресловутой пули, попадающей даже в задницу, или одно из двух.

Сирена пытается подняться — но тут же падает, теряя равновесие.

— Я слаба и беспомощна, Николь-давшая имя. Твоя стая съест меня?

— Ещё одно такое предположение, и ты узнаешь, что такое офицерский ремень применительно к симпатичной бледной заднице.

— Но я ведь бесполезна! — в уголках глаз Дочери Бездны скапливаются тяжёлые капли слёз. По-человечьи, слишком по-человечьи. — Я не могу драться, я и не умею драться, но и полезного от меня ничего нет, кроме мяса.

Аккуратно поднимаю Глубинную на руки, тут же по мыслесвязи прилетает образ кулака с оттопыренным пальцем вверх от Грейс, и два мыслеобраза с привкусом ожидания и недоумения — Свирь и Соль тоже так хотят.

Эх, расслабил я девчонок. Разбаловал.

С другой стороны — не будь так, как есть, наверняка бы уже с резьбы потихоньку съезжать начали.

Отправив им ответное пожелание не расслабляться, двинулся в сторону временного водоёма, стараясь идти так, чтобы Глубинная постоянно оставалась хотя бы под одним прицелом.

Полдень.

Пекло.

Глубинная рыдает белугой.

Она чувствует Зов, но тот, с её слов, не даёт отклика, не даёт знания и понимания. Он отверг калечную Дочь Бездны. А если упростить, то выглядит картина так: их Глубинная сеть рубит коннекты и пинги после того, как Сирена не может пройти авторизацию по системе «свой-чужой».

Грейс и Соланж предполагают, что дело в демоне: симбионт работает как усилитель, контроллер и, одновременно, выполняет функции криптографического шлюза защищённой связи. То есть, лишившись Спутника, Сирена потеряла и ключи доступа.

Жаль, конечно, утраты, но, с другой стороны, сам факт существования Глубинной без её хтонического обвеса, да ещё и на суше — это уже мировая сенсация. Знать о ней, конечно же, будут только заинтересованные лица предельно узких кругов, обложенные по кругу подписками о неразглашении и грифами секретности. А девчонку — ну а кто она ещё без своего монструозного симбионта? — скорее всего ждёт печальная участь жертв небезызвестного доктора Исии Широ…

Подумать только: девять с небольшим часов назад мне было совершенно монопенисуально, кого мы вытаскиваем из воды и с кого срываем демона, а сейчас… Сейчас откровенно жалко. И даже стыдно. И за себя, и за эскадру, и за то, что с контуженной Глубинной сделают в ближайшем будущем компетентные специалисты.

Мерзко как-то.

Сирена сидит у моих ног, прижавшись щекой к голой икре — от варсьюта после боя у меня мало что осталось, увы, — и, роняя слёзы в песок, уже не скулит, просто с физически ощутимой тоской смотрит на ставший вдруг совершенно чужим океан.

Заводь, увы, не сработала усилителем связи.

И даже море, в которое я всё же рискнул выпустить Глубинную, осталось для неё холодным и неприветливым. Только какой-то шальной примитив, наплевав на мелководье и катастрофически близкий берег и явные сигнатуры канмусу, ринулся к ней, жадно клацая зубищами.

Выстрел Карины упокоил излишне агрессивную тварь.

Я дал отмашку в тактсети: очевидно же, что никуда она от нас не сбежит — умирать сама не хочет, а симбионта, который бы скорректировал ей психику в сторону самопожертвования ради общего блага морских обитателей, при ней уже нет.

Шелест песка под тяжёлыми шагами, характерное посвистывание активной рации, шипение системы охлаждения, не рассчитанной на длительную работу вне воды. Можно не оборачиваясь и игнорируя ментальную связь, понять, что это Гнейзенау. Тяжёлый доспех только у неё остался.

— Что там слышно, Грейс?

— Шторм, — коротко поведала немка, с интересом разглядывая затылок Сирены. — Глюк-поле аномально расширилось, к тому же. Аиде добираться ещё сутки сюда, а ближе никого нет. Даже с орбиты уронить некого, график плотный, плюс окно трафика в четверть планеты выделили на зачистку от космического мусора.

— Чистое небо важнее, тут не поспоришь. Как думаешь, мы в глубокой заднице?

— Да брось, флагман, — отмахнулась Грейс. — тут цепочка островов, пока отлив, глубины и по колено не будет. В тридцати километрах отсюда резервная база частично законсервирована, до прилива доберёмся.

— Не подберут по пути?

— Там сторож безвылазно сидит двадцатый год, говорит, вертолёт ещё лет пять назад окончательно проржавел, а то, что есть, сплошь на электронике работает и потому — в нашем случае совершенно бесполезно.

Я поднял руку, растопырив пальцы и качнув кистью — сигнал сняться с позиций и прибыть к командиру.

Пару минут спустя, когда Соль и Свирь присоединились к нам, Гнейзенау, окинув взглядом серых глаз горизонт, взяла одной только ей ведомый пеленг и, махнув рукой, беря на себя роль ведущего, белозубо оскалилась:

— Ну что, дамочки, как говорится, хеликоптерс нихт. Попестоффали!

— Компактор, — Кира не без гордости застегнула браслетики, довершив композицию из серёжек, чокера и ножных цепочек. — Чувствуешь Силу, юный падаван?

— Нет, — признался я. Тело не ощущало ровным счётом ничего, кроме приятной прохлады отфильрованного воздуха мастерской.

— И правильно, — подмигнула девушка своей туманной тёзке, протягивая не то полуобруч, не то тиару — хаотичное на первый взгляд, но невозможно изящное переплетение тончайших нитей серебристого металла. — Активация по мыслеобразу-ключу, это — программатор. Подбирай тщательно, чтобы случайно не активировать.

Я переступил с ноги на ногу: пол хоть и тёплый, но стоять на нём босиком всё равно как-то зябко. Посмотрел на предложенное украшение.

— А в чём суть-то, Кира?

Обе Акаши шагнули вперёд — синхронно, и столь же одновременно улыбнулись: брюнетка — с весёлым недоверием, блондинка — с лёгким недоумением. Вторая Кира хмыкнула, и хором все три Девы Тумана и Дева Флота спросили:

— Анхелла что, не сказала разве?

Я отрицательно мотнул головой. Акаси-два, вздохнув, подошла ближе, с задумчивым интересом наматывая прядку светлых волос на палец:

— Компактор — это не просто новый шаг в технологиях, это — полноценный рывок вперёд, сразу — через десяток ступенек!

Брюнетка с важным видом кивнула, встала плечом к плечу со своей младшей сестрой-копией:

— Разрыв в сложности и уровне технологии даже больше, чем между бронзовой кирасой древнеримского легионера и новейшим тяжёлым шахтёрским экзоскафом Космогеофлота.

Аватара ремонтницы «Память Кирова» только развела руками, признавая, что более просто именно она объяснить не сможет, а если как всегда, то и вовсе нет смысла открывать рот, всё равно без словарей и доскональной матчасти никто ничего не поймёт, кроме междометий.

А Туманница просто и без затей пояснила:

— Компактор позволяет держать полностью готовый к работе варсьют в свёрнутом, смещённом состоянии. Анкерами служат вот эти висюльки, именно они задают частоту развёртки и дают координаты со-парным элементам, встроенным в доспех.

Я посмотрел на браслетики. С виду — простое украшение, без претензии на элитарность и, уж тем более, ничем не напоминающее сверхсложное, не укладывающееся в рамки понимания устройство. Мочки только непривычно побаливают — многочисленные проколы, сделанные ещё в бытность этого тела Бояной, подзатянулись, до сего дня оставляя в гордом одиночестве парные гематитово-чёрные, с изумрудной инкрустацией, гвоздики «Одолень-трава», подаренные на первую годовщину Кариной, Грейс и Шин. А теперь там ещё и серьги на массивном стерженьке обосновались. Непривычно, но, вроде как, неудобств не доставляют.

А Туманница, по-своему расшифровав моё молчание, молча водрузила на лоб тиару программатора.

— Запомни, Ника, мыслеобраз — хорошо, но лучше держать его в связке со словом-ключом. И эмоционально-гормональной матрицей. Но последнее будем прикручивать только после того, как образ намертво зафиксируешь, — ремонтница прикоснулась пальцами к моим вискам, тут же сделала несколько быстрых шагов назад, разрывая дистанцию и поднимая напротив меня ростовое зеркало из наномата. — Сейчас первая развёртка будет, мыслеобраз программируется на готовый доспех.

Я замер, стараясь даже не дышать — кто его знает, какие там граничные параметры у варсьюта заданы при выдёргивании из этого самого смещения, и есть ли какой-то люфт телодвижений, или даже полвздоха — и тяжёлая броня просто развернётся, срезая рёбра?

Не срезала.

Вообще — ощущения странные: вот лёгкий ветерок, нагоняемый вентиляторами, холодит голую задницу, а в следующий момент по всему телу разливается тёплый, даже приятный зуд, в зеркале это больше похоже на легкие облачка золотистого тумана, окутывающие фигуру в произвольном порядке, миг — мир скачком раскрывается, становится больше, сложнее, обрастает уровнями — это тело уже заключено в надёжный купол доспеха.

Что-то это мне напоминает… Мульт из глубокого детства.

Ну да, похоже в целом, и потому, не удержавшись, принимаю максимально пафосно-соблазнительную стойку (насколько это вообще возможно в тяжёлом варсьюте), и, разгерметизировав шлем, глядя на девчонок через сложенные буквой «V» пальцы правой руки, звонко выкрикиваю:

— Сейлор-НЁХ, дредноут в матроске! — и, переведя дыхание, добавляю уже более спокойно: — Очешуеть… Дайте два!

— Фраза-ключ и поза-ключ записаны, поздравляю с удачной примеркой, Импи! — ехидно улыбается Кира-канмусу.

А я начинаю осознавать, что же натворил своей выходкой. Это что ж теперь, каждый раз раскорячиваться аки та козочка юная из аниме, распальцовываться и кричать в воздух дурным голосом про Дредноуты во имя Луны?!

Позору же не оберёшься!..

О чём я емко и лаконично и информирую отряд учёных:

-…ля!..

Примечания:

Для атмосферы:

https://youtu.be/AMN07vk4AtQ

Либо в иных источниках:

Kuular — The show must go on (cover)

Сервисный туман — незаменимая вещь. Наниты, незримо занимающие многие кубометры воздуха, прекрасно маскируют корабль, прикрывают его от взоров спутниковых группировок, защищают от вездесущих радарных систем.

На мостике корабля стоит девушка. Тёмно-красные волосы развеваются стягом от встречного ветра, карие глаза плавно меняют цвет — от орехового на небесно-голубой, лазурный. Короткий сарафан, сандалии, лёгкая короткая куртка накинута на плечи. И кокетливый бантик, некогда бывший галстуком. Холодный ветер она игнорирует, словно бы совсем его нет.

Сервисный туман расступается, смешиваясь с утренним, и девушка, уронив слезу, сжимает кулачки.

Повинуясь мановению её руки, от палубы отрывается дрон-ретранслятор, и, поднявшись на километровую высоту, передаёт команду на всех доступных Туману аварийных частотах:

— Отключить ментальные модели! Экстренная гибернация! Переход в режим «Кокон»!

И — тают точки активных соединений, гасят свой безмолвный крик аватары, и по другую сторону мира кареглазая девушка, бившаяся в ночном кошмаре, успокаивается, затихает, и по её губам скользит улыбка.

Девушка, огородившись мощными многослойными файрволами, принимает данные с дрона. Одна точка всё никак не погаснет.

— Ну же, милая, — сжимает кулачки девушка. — Засыпай!

И огонёк гаснет.

И следом за ним на дрон обрушивается мощная атака, сопровождаемая яростным шипением:

— Кто посмел обойти Адмиралтейский Код?! Уничтожу! В пыль разотру! Раздавлю ядро!

И дрон падает.

А корабль, сбавив ход, зенитным огнём сбивает сторожевые дроны, вьющиеся над водой и берегом.

— Спасибо, что дала мне вторую жизнь, сестра, — шепчет девушка. И переводит броню в режим волновой вибрации, превращая корпус корабля в огромный громкоговоритель.

— Даю минуту на освобождение рабов. Иначе — уничтожение.

Через минуту, приняв на защитное поле град огня береговых батарей, девушка хищно улыбается. Серебряная пыль, взвившаяся вокруг неё, превращается в смычок и скрипку.

Едва только смычок касается первой струны, на полубаках раскрываются створки ракетных шахт, и башни ГК наводятся на цель, выглядящую уродливым монолитом на фоне скал и песка.

— Приговариваю рабовладельцев к уничтожению. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Привести в исполнение немедленно.

И рой ракет, получив целеуказание, уходит к цели, а девушка, выводя мелодию, звонко смеётся и, обернувшись вокруг оси, раскинув руки, радостно кричит небу и морю и земной тверди:

— Да будет карнавал!

Примечания:

Карнавал:

https://disk.yandex.ru/i/ass-gUGqKozp8Q (19+ Мб)

Примечания:

Для атмосферы:

https://youtu.be/ce3XXdfiLN8

Или альтернативный поиск:

World of Tanks — Waffentrager (Gingertail Cover)

Мерный писк кардиомонитора, едва уловимое шипение стравливаемого воздуха — ИВЛ, что ли? На лицо ничего не давит, а глаза так лень открывать…

Мягкая подушка, прохлада тонкого одеяла и свежих простыней ласкает тело, казалось, давно и надёжно забывшее о такой сущей мелочи, как физическая усталость.

— Никки, ты слышишь меня? Никки? — смутно знакомый голос, но во рту так сухо, и, при том, на ложе так идеально хорошо, что говорить нет ни малейшего желания.

— Предлагаю два кубика «кофеинки» внутривенно и суппозиторный стимулятор плавного возбуждения ЦНС по инструкции, то есть — per rectum, — достаточно сухо, с едва ощутимой… обидой?.. вторит второй голос.

Что характерно, так же знакомый.

— Соль, вот не до шуток сейчас, честно, — и нежные, прохладные пальцы касаются моего лба. — Никки, наше оборудование хрен обманешь. Вставай, солнышко, — горячее дыхание внезапно обдаёт левую мочку, а слова прокатываются по раковине к среднему уху, заставляя тело ощутить лёгкую тоску и… возбуждение? — Вставай, Никки, а то десантирую на пол!

Пересилив себя, поворачиваюсь на живот, попутно умудряясь зарыться головой под подушку:

— Ну ма-а-ам, ну ещё полчасика, мне всё равно ко второму уроку…

Второй голос вкрадчиво интересуется:

— Может, всё же суппозиторием в сознание приведём?

— Соланж, — вздыхает обладательница первого голоса. — Ты же сама, своими собственными глазами и сенсорами видела, как наша Импи реально голым лбом оттанковала полный залп стаи, а не только ГК Стервозины! А это, смею напомнить вашей Туманной светлости, прим-эволюция Химэ береговой обороны. Она половиной собственного залпа из Аляски остров сделала, понимаешь? Думаю, канмусу, способную собой закрыть всю эскадру от атаки и при этом выжить, свечкой в задницу уже не удивишь.

Лбом?!.. Полный залп?!..

Я?!..

И тут, что называется, меня накрыло.

Вспомнил всё, даже то, что, казалось, наглухо самолично вытравил из памяти — или, может, помогли вытравить?.. И пропажи канмусу, и постоянно обрывающаяся цепочка свидетелей и причастных, гибнущих грамотно, по всем правилам контрмер возможностям Туманниц, Дев Флота и эсперов: с мозгами в желе, кашу или пыль, местами — с зачисткой местности вплоть до городков…

И тот странный, как его там, эшу?.. Да, точно, эшу чего-то там, то ли путей господних, то ли железнодорожных… То ли и вовсе — путей с общением…

И Муракумо, как подсадная утка, с обоюдного одобрения Сагары и Армитаж, и её пропажа — в том числе, и из ментальной связи, и с детекторов квант-активных маяков. Последнее означало, что не только украшения изъяли, но и активно вмешались в организм девушки, нашли, извлекли и каким-то образом деактивировали структуры, кои, по словам Киры, уничтожить физически невозможно…

И какая-то шальная ярость, когда на нашем пути появилась сама Стреви сотоварищи, и ноющая пустота где-то за грудиной, боль от того, что Муракумо рядом больше нет…

И залп Стервозины…

Соль и Рина (ну а кто ещё мог бы выдернуть меня из того Ничто, куда меня утянуло в результате?) не правы. Глубоко не правы.

Залп Стреви меня не контузил. Не оглушил. Даже не размотал-расплескал тело по волнам. Меня просто испарило.

Испарило на сущий миг здесь, но на вечность — там, где и Ничто — лишь абстрактная мазня на фоне чего-то столь запредельного, что мозг не в состоянии впитать даже крохотной части того, что можно там ощутить…

Я испарился, чтобы вернуться вновь.

То, что не смог сделать дредноут людской, земной, смогла сделать та хтоническая хрень, коя венчала мою триаду воплощения вслед за человекоформой и аватарой векового корабля.

Там, где не хватило сил у «Императора Николая I», хватило сил у второй части меня… Хватило, чтобы прорваться сквозь то пекло, что устроила Стреви…

— Стреви! — судорожно вдохнув, резко поднялся на кушетке, совсем не заметив, как и когда успел перевернуться в более удобное для этого положение. — Рина! Соль! Все живы? Что с Химэ?!..

Блондинка смерила меня полным задумчивости взглядом:

— И с Девами Флота, и с Девами Тумана всё в порядке. Побиты, оглушены, но бывало и хуже. А касательно Химэ… — передо мной развернулся объёмный экран.

Стреви, Бесшумный Ужас Тихого океана, Глубинная, считающаяся самой опасной из всех известных — смотрела пустыми глазами перед собой, замедленно шевеля пальцами, с коих удалили псевдохитин. Обнажённая белоснежная грудь, безупречная в своей форме и округлости, не могла вызвать ровным счётом никакого возбуждения. Может, из-за того, что от второй груди остались лишь лохмотья кожи, кое-как заклеенные чем-то из медицинского арсенала Бездны. А может, потому, что ниже топорщилась переломанными рёбрами наружу грудная клетка Химэ, свисали кое-как подменённые капельницами капилляры, да шевелилась, влажно поблескивая, бесформенная кучка, некогда бывшая полноценным органокомплексом.

— Девчонки в норме. А Химэ — немножко херовато, — мягкие губы Рины ткнулись в щёку. — С возвращением в мир живых, Импи, мы по тебе скучали.

— Карина, я бы на твоём месте, всё же, поостереглась…

— М?

Дева Тумана с хирургической точностью вклинила между нами непроницаемо твёрдые шестигранники поля Клейна, удвоила их, плавно оттеснив Свирь в сторону.

— Никки, глаза можно обмануть, но не сенсоры. Тем более на стезе, родной Туманному флоту.

Я с сожалением посмотрел на Рину — всё же её тепло заставляло кровь ощутимо быстрее бежать по венам и артериям. Всмотрелся в глаза Соль… Нет, уже не Соль — милая, слегка неуклюжая научница-Туманница, но — Соланж Октавия Лексингтон, достойная дочь и сестра, ядро от ядра Леди Лекс, того самого КШиПа, что держал за бубенчики всех хомо сапиенс сапиенс по всем побережьям Атлантики.

— Я отчётливо засекла управляемую волновую гравитационную структуру третьего порядка по шкале Копатыча-Во-Хьюги, с эпицентром ровно перед тобой.

Я потёр переносицу, постарался жалостливо взглянуть на Туманницу:

— Чо? — и, заполздало прикусив язык, поспешил исправиться: — А для дурочки можно расшифровку?

Соланж терпеливо выдохнула сквозь сжатые зубы:

— Весь залп Химэ просто и без затей прилип к твоему лбу. Весь, маму твою, верфь биологическую, на первой космической, да из гравитационного колодца на полюсе Юпитера, залп!

Раскрасневшаяся Туманница несколько раз судорожно сжала изящные пальчики в кулачки и, на каждой паузе сияя всё ярче вспыхивающим куполом поля Клейна, припечатала отдельными словами:

— Импи! Что. Ты. Такое?!

Я пожал плечами, только сейчас ощутив, что в палате довольно прохладно. И из белья на мне лишь кусочки пластыря, придерживающие десяток датчиков. Натянув тонкую ткань покрывала до самого подбородка, я посмотрел в сверкающие искренним непониманием глаза Девы Тумана:

— Мне тоже хочется знать ответ на данный вопрос… Но то, что я видел там, как бы намекает, что я и в самом деле вторым воплощением — некая неведомая космическая хрень.

Заметив просвет в стене шестигранников поля Клейна, я подтянул Свирь к себе, зарылся носом в щекотные рыжие волосы:

— Ну а тот приём… Ну нет у меня гравипушки, Соль, что ж поделаешь? Пришлось задействовать мусоросборщик.

— Какой мусоросборщик? — с квадратными глазами оторопело вытаращилась на меня Туманница.

— Обыкновенный мусоросборщик, циклонно-гравитационный, узкого фронта и ограниченного вектора действия, — судя по зубкам, ухватившим меня за мочку уха, Свирь не было совершенно никакого дела до нашего разговора. — И не спрашивай меня, как это работает и что это вообще такое. Я и сам не в курсе.

— Воды? — прошептала в ухо Свирь.

Я кивнул.

— Соланж, понимаешь, там, по Ту сторону Порога, инструкций мне как-то совсем не дали. Извини.

Примечания:

Фрагмент уцелевшей части Главы 8 Трудовыебудней, чуть допиленный до отдельного драббла.

Розовые волосы в странной причёске: спереди каре без чёлки, разделённое на две неравных части и убранное за уши, сзади длинный хвост, по всей длине перехваченный тёмно-красной лентой, переплетённой в древнескандинавском стиле. Глаза зеленющие-зеленющие, хотя до Влады далековато, у канмусу они порой чистый изумруд напоминают, а эти, скорее, весенний луг в яркий день⁽¹⁾.

Военной форме Туманница предпочитает штаны-карго, кеды, футболку с костяно-черепушечным принтом, да лёгкую укороченную по талии куртку с объёмным капюшоном, отделанным по воротнику белым мехом.

— Рада видеть тебя, Сакура, — Аида без озвученного приглашения перепрыгнула к ней на борт, обняла, утопив голову между своих грудей, а когда всё же отстранилась, по странно-мечтательному выражению лица обладательницы розовых волос было сложно определить — хочется ли ей ещё ненадолго оказаться в таком приятном окружении, или же она в это время холит и лелеет ужасные планы и злодейские варианты по жестокому наказанию и коварному отомщению излишне фигуристой на её фоне Девы Тумана.

Впрочем, реальность оказалась куда более банальна, нежели мои мысли. Сакура, встав на цыпочки, дотянулась губами до щеки Аиды, быстро чмокнула и, сделав шаг назад, склонилась перед Анубис в почтительном поклоне:

— Рада приветствовать Первую у себя на борту.

Мы с девчонками не удержались и переглянулись — построение хоть и парадное, но всяких адмиралов тут нет, линейку соблюдать не обязательно, тем более и у Сакуры команда тоже официозом не блещет: стоят вольно, форма одежды свободная, парочка курит, и у половины из Дев Флота в руках исходят паром кружки.

Неловко как-то… Получается, от обеда их отвлекли. Надо будет исправить, о чём и маякнул по внутренней связи дежурной по кухне.

— Никки, мне кажется, макароны по-флотски будут сущим издевательством, не? — Почти не открывая рта, поинтересовалась Спика, сегодня выполняющая обязанности приставки при кухонном комбайне-синтезаторе.

— Твои — совершенно нет, — заверил я девушку. — Но кинь ещё заказ на стейки, говядина, слабой и средней прожарки, по гарниру сама придумаешь.

— Так точно, — кивнула ремонтница, без палева заводя руки за спину и вслепую отбивая команды сервисной системе кухни.

Аида о чём-то тихо переговорила с Сакурой, та обернулась к своим и, махнув им рукой, красивым прыжком последовала за нашей Туманницей на борт. Одновременно с этим между кораблями протянулась широкая бордовая дорожка перехода, сотканного из шестигранников силового поля.

— Вольно, — скомандовал я, получив кивок Аиды.

— Леди, мы добрались с опережением графика, — обратилась к нам Анубис. — Так что оторвали Дев Сакуры от такой, несомненно, важной вещи в жизни каждой канмусу, как принятие пищи. В связи с этим обедать они будут у нас на борту. Вы тут знакомьтесь давайте, а нам с Пинки надо кое-что лично обсудить, — и, прихватив под локоток Сакуру, Аида скрылась в направлении мостика.

* * *

— И как тебе служба?

— Втухали поначалу, нас после выпуска определили сразу же на атлантический фронтир, там жарко было, — и по её словам понятно, что "жарко" — отнюдь не в смысле температуры.

Вот уж кого не ожидал увидеть, да ещё и в составе своеобразного спецназа, так это Зоуи, в Школе имевшую позывной «Выскочка». Шикарные некогда локоны укорочены до той самой причёски с неизвестным названием, когда это уже не каре, но ещё и не ёжик — чистый функционал и эстетичность. Кажется, Тарава первая из знакомых мне канмусу, кто визуально немного повзрослела: лицо чуть округлилось, под глазами и на переносице выступили едва заметные веснушки, а в движениях появилась настоящая хищная пластика.

— А потом мы с Аляской случайно грохнули химэ.

Я чуть не выплюнул кофе от удивления:

— Как это — случайно?

— Да так, — отмахнулась, словно речь шла о каком-то пустяке, Зоуи. — У меня первый торпедный аппарат заклинило таранным попаданием примитива, того добила, да встала на экспресс-ремонт… Чего там коротнуло, не знаю, но вся обойма ушла мигом, я даже испугаться не успела. Слышу, Аляска кричит: «Ты сейчас флагману всю корму разворотишь!» — и засекаю работу её реактивных бомбомётов и ТА. Эмили у нас умная, не чета мне, дуре бронеголовой, мигом рассчитала курс перехвата и дополнительную траекторию, если мои брёвна мимо проскочат. Ну и, собственно говоря, каким-то образом получилось, что, пока наши субмарины вылавливали праймов по периметру, химэ решила отправить на тот свет нашего флагмана… Знаешь ведь сама, как они любят вертикально вверх свечой взмывать со дна, в пузыре кавитационном.

Уже понимая, к чему клонит Зоуи, я обратился в слух:

— Ну и выныривает эта химе перед флагманом, демон лапы в гору, прикрывает носительницу от авиации, и прямо в лицо нашей главной целится. Ну и… Была красивая жопка, и не стало красивой жопки.

— Брешешь! — фыркнула Москва. — Химе прочнее, чем о́ни, торпедой разве что поцарапать можно.

Тарава с явным безразличием пожала плечами, мол, не любо — не слушай, а врать не мешать.

— Как выяснилось, афедронная броня у них не просто слаба, а отсутствует как класс. А далеко ты без ног убежишь? Вот и она так же. Ещё и демона наполовину оторвало.

Прервавшись на глоток кофе, Зоуи невесело улыбнулась:

— Жуткое зрелище, на самом деле. Трети тела нет, мясо вдоль позвоночника наружу торчит, местами с симбионтом всё ещё соединяясь, от аппетитной попки одни лохмотья плоти вперемешку с ошмётками платья остались, но упрямо ползёт к флагману, зубами скрипит. А главную контузило близким подрывом, тоже не аллё в плане самообороны…

— Съели?..

— Хера с два! — победно хмыкнула канмусу. — Я в неё Аляску кинула.

— Что?! — подавилась чаем Москва.

— Она ж лёгкая, как ёжик, даром, что опасная, — аватара УДК⁽²⁾ Тарава, отставив пустую кружку, объяснила: — Я ж не очень поворотливая, ещё и варсьют в тяжёлой модификации был, к тому же ходовая повреждена у обеих, водомёты вывернуло в стороны. Я так и так не успевала, о других и речи быть не могло. Вот и схватила я Аляску за шкирку и развилку, набрала скорость на круговой циркуляции, да отправила её в полёт, как диск на Олимпиаде.

Девчонки затихли, ожидая продолжения, и только команда Зоуи старательно напрягала лицевые мышцы, стараясь удержать на физиономиях нейтрально-скучающее выражение. Впрочем, безуспешно. То и дело то одно, то другое лицо сводило судорогой, канмусу пучили глаза, жмурились, но пока что ещё сдерживались.

— И что же было дальше? — даже вечная тихоня Хидори не выдержала затянувшейся паузы.

— Да ничего хорошего, — ответила Тарава. — Летит крейсер высоко, далеко… А копьё её на поплавке рядом со мной на волнах качается. Огнестрел так и так уже бесполезен, БК пуст, ГК в близком бою из строя выведен… — дождавшись напряжённых вздохов, Зоуи хмыкнула: — Но это же Аляска! Пока летела, громко свистнула, даром, что половина передних в крошки расколота была. Химэ, не будь дурой, отвлеклась на свист над головой… В тот самый момент, когда наша Дева заканчивала пируэт, разворачиваясь, значит, лицом ко мне, а к супостату — всем остальным. У неё рулевые сорваны были, только шпильки торчали — вот она и решила ими на голову Глубинной приземлиться…

— И?

— Вот и «и», — развела руками девушка. — Симбионт на последнем дыхании попытался оттолкнуть Аляску, да только безуспешно. Канмусу, правда, и этого хватило, чтобы завалиться…

— Глупая, но смешная смерть Принцессы, — мягко улыбаясь, в кубрик вошла Сакура. — От толчка демона Аляска потеряла координацию, не удержала ноги вместе… и сломала шею химэ своей крепкобронированной кормой.

— Погодите… — Карина вытаращила зеленющие глаза на Туманницу, присевшую в пустующее кресло рядом с Зоуи. — Так значит, легендарная Камасутра — это та самая Аляска?!

— Именно, — кивнула Тарава, и мечтательно зажмурилась: — Смерть от сну-сну, да ещё и в позе "шестьдесят девять" — ну что может быть более романтичным?!..

Примечания:

Туманная Сакура:

https://disk.yandex.ru/i/Fby9GAlEwrTbkg

1) https://disk.yandex.ru/i/Fby9GAlEwrTbkg

Вернуться к тексту

2) Универсальный десантный корабль

Вернуться к тексту

Примечания:

Уцелевшая часть 8 главы Трудовыебудней (Никки-2)

Что делает обычный человек, если ему нужно добраться из пункта А в пункт Б? Идёт на вокзал, покупает билет на автобус, дирижабль, поезд или самолёт, или, если позволяет положение и финансы, и вовсе обходится пассажирским джампером.

Что в таком случае делает человек военный? Ровным счётом то же самое, за исключением некоторых нюансов, позволяющих задействовать армейский или флотский логистический и транспортный аппарат.

Что делаем мы, чтобы добраться практически от границы Империи и Суоми до Японских островов, имея в наличие целых две Туманницы? Логично предположить, что Анубис ложится на курс вдоль северного побережья и, набрав сто с лишним узлов крейсерского хода, поспешает на Восток.

Ан нет.

Летим.

Вот такая вот документированная, но не афишируемая функция имеется у любой Девы Тумана. Системы маскировки прикрывают от излишне любопытных глаз, спутников, РЛС и ещё кучи всякого-разного, постоянно мониторящего состояние воздушной среды над континентом, развёрнутая сфера щита поддерживает внутри себя комфортную температуру и отсутствие ветра, а под днищем «Анубиса» стелятся леса, поля, нитки дорог и рек, мелькают горные гряды, проплешины, долины и горы…

Резон в этом есть свой. Даже на форсаже добираться по воде придётся несколько суток, а здесь — всего лишь несколько часов. Время имеет значение, тем более, что бойцы Сакуры успели снять с нового вида Глубинных первичные сигнатуры, и теперь о корреляции портретов сигнализируют автономные бакен-системы, периодически сбрасываемые в воды между Японией и континентом с одной стороны, и от Нихона до Гавайев с другой. Живут автономы, по понятным причинам, конечно, недолго, но и от них толк есть.

А новая Глубинная, исходя из набранной на данный момент информации, вельми интересна: в стычках не участвует, примитивами личной свиты рулит так, словно объединяет в себе пару-тройку эволюционировавших особей, а известные избыточной агрессивностью праймы класса они и вовсе периодически виляют перед ней, как перед химэ. Впрочем, и по мордочке выписать могут от души, пару раз и такие моменты поймать успели, но ни причин, ни смысла никто так и не понял.

И то, что наша принцесса — не уникум, стало понятно, когда на аналитические инфоаггрегаторы ОФ и флотских разведок посыпалась отчёты от Дев Флота и береговых мониторинговых систем о новеньких тихушницах. В акваториях Атлантического и Тихого океанов их насчитывалось уже более двух десятков.

* * *

Хорошо сидеть вот так — спина к спине, затылок к затылку. Волосы Грейс заботливо и старательно собраны в тонкие хвостики и заплетены в косу, так что вероятность ткнуть по случайности в них сигаретой стремится к нулю. Шинджу и Соланж месят друг дружку почём зря на гуманизированных копьях — наша янтарноглазая аватара эсминца та ещё фанатка холодного оружия средней и дальней дистанции, так что с Туманницей на почве общих интересов они спелись легко и быстро. Карина на медпалубе проводит ревизию и перестановку, подключив к делу бесхозно шатавшихся Катарину и Соню. Хидори у Аиды на мостике пропадает — наверняка снова и снова гоняет навигационную симуляцию под бдительным оком Туманницы. Сладкая парочка… Тут и гадать особо не надо, или напару с варсьютами возятся, или предаются активному отдыху у себя в каюте.

Сервисные боты Аиды приволокли на нос и корму по паре вместительных диванов, установили их рядом с надстройками, и в результате получилась очень эффектная вещь. Сидишь, пялишься за борт, а мимо тебя проплывает по горизонту зелёное море, бела-серая, а то и свинцово-чёрная взвесь облачных массивов, а тебе тепло и хорошо. Ну и интересно, да. Муракумо и Соланж для тренировки предпочли не специально оборудованный под это дело ангар, а корму «Анубиса», благо, места тут полно, хоть четыре геликоптера сажай — ещё место под дроны останется.

Завораживает танец стремительных девичьих тел, сталкивающиеся копья задают рваный, непривычный, но гипнотизирующий ритм. Нет ни хэканий, ни иных криков-визгов, характерных для, скорее, показательно-спортивных, нежели для боевых искусств. На Шинджу безмодульный тренировочный варсьют, выкрашенный в её любимый инеисто-белый с оранжевыми вставками цвет — не под внешность подгоняла, что есть явление весьма распространённое, а просто из-за любви к этим цветам. Соланж тоже не брезгует дополнительной защитой, облачившись в какую-то из адаптационных версий СПН «Айзек» с зубодробительным число-буквенным индексом, суммарно укладывающимся в незначительную, похожую на ломаную запятую, закорючку льдисто-голубого цвета, сгенерированную по принципу уникальных личных идентификаторов Дев Тумана, известных как сигилы.

Бело-оранжевая и чёрно-голубая молнии сталкиваются, выдают громкое крещендо буквально растворяющихся в воздухе копий; звенит металл и поют композиты брони — удары кулаками, ногами, коленями и локтями, а иногда и вовсе головами — оружие не только лишь то, что можно взять в руки, оружие — это ты сам. Сталкиваются, обмениваются вихрем ударов, разрывают дистанцию, идут по кругу, делают обманные движения и скоростные рывки, чтобы выгадать удобную позицию, чтобы выставить противника глазами к солнцу…

Бесполезно, конечно — и Грейс со мной полностью согласна, я чувствую-ощущаю-знаю это посредством внутренней связи, — лица у обеих закрыты бронещитками, зрение усилено и улучшено множеством внешних камер и датчиков, разбросанных по всей поверхности доспехов, а интеллектроника и ВИ брони генерируют слои дополнительной реальности, отсекая помехи, шумы, ложные сигналы. Так что солнце в глаза — так себе выигрыш в бою.

Но девушкам нравится, так что не вижу смысла вмешиваться со своим «афигенно важным ЦУ». Тем более Муракумо и Соланж достойные друг друга противники, будь Лексингтон-младшая Девой Флота, думаю, отличная боевая двойка из них вышла бы: более ни с кем из нас спарринги Соланж не были столь гармоничны, легки и совершенны.

И молнии, резко сократив дистанцию, вновь столкнулись, окутались маревом сверхскоростных движений; синхронный треск и облако обломков — доломали-таки копья… и девушки замерли, завершив бой.

Лицевые щитки уползли обратно в броню, Соланж с победной ухмылкой показала глазами на грудь Шин — снизу вверх в полусферу нагрудника упиралось съёмное лезвие копья, в разъятом виде выполняющее роль не то короткого растолстевшего бастарда, не то гладиуса-переростка. Фыркнув, Шинджу повторила манёвр Туманницы, разом подпортив той ощущение победы: перехваченная Соланж левая рука Муракумо, по костяшкам усиленная кастетом, перекрывала вид на туловище; а правая рука канмусу сжимала нож, недвусмысленно приставленный к рёбрам Девы Тумана.

— Ничья, — улыбнулась Шинджу.

— Обе трупы, — согласилась Соланж. Выпустила руку оранжевоглазой из захвата, отошла на два шага назад, уважительно поклонилась: — Благодарю за интересный бой, Шинджу.

— Благодарю за хороший спарринг, Соланж, — ответила ей Муракумо, совершив те же телодвижения.

— Душ?

— Душ.

— Удивительно, — хихикнула Гнейзенау, — какое поразительное единодушие.

Немка легонько ткнула меня локотком в спину:

— Смотри, уведёт умная голова у тебя Шинджу…

Весело Грейс, и настроение хорошее — после вчерашнего стихийного вечера с песнями и внезапным глинтвейном перед сном всему отряду стало заметно легче на душе, уровень общей нервозности ощутимо снизился, да и лица стали не столь хмурые, как были до того. Наверно, надо бы почаще проводить такие посиделки — и нервы спокойнее, и настроение выше после них. Времени бы только ещё было достаточно…

— Совушка — девочка самостоятельная и взрослая, Грейс, и на ревности играть не будет, совсем не тот склад характера, — ответил я немке и не смог удержаться от лёгкой подколки: — А вот от твоих рук и губ ей никуда не деться.

От Гнейзенау по внутренней связи хлынула волна смущения, дико замешанная на гордости за свои внезапные таланты и тёплом отношении к Шин, и изрядно сдобренная лёгким возбуждением.

— А ты, Никки?

— Что?

— От рук моих уйдёшь?

Затушив сигарету, извернулся, обнял немку со спины:

— От тебя никто не уйдёт, Ледок.

— Даже ты?

— Тем более — я.

Грейс замолчала, расслабилась, уложив голову на моё плечо.

Теплом от неё веет, спокойствием и изумительной домашненностью, и не скажешь, не зная её, что вот эта самая красавица нежная и светловолосая с лёгкостью может постоять одна против трёх-четырёх праймов Детей Бездны. Это раньше она едва ли не до икоты стеснялась выходить из регенерационного саркофага, пока не восстановятся боевые раны и новая кожа не вернётся к родному цвету, и плохо себе представляла, что и как надо делать, столкнувшись с кем-либо из высших Глубинных один на один.

Все они изменились — каждая из девчонок моего отряда. И, наверно, изменился и я — не знаю, не спрашивал и не интересовался как-то у окружающих, которым, как известно, виднее. Но одно я точно знаю и чувствую: перемены в членах эскадры хорошие.

За время службы не раз доводилось общаться с Девами других государств, и, если брать многих из них в пример, мои — не ожесточились, не задубели душой, не переполнили себя гневом, яростью и жаждой мщения, столь частыми там, где гибель Девы Флота — не такое уж и редкое событие.

Грейс мягко коснулась губами моей шеи, потёрлась щекой о плечо:

— Хэй, Импи, отставить грустить!

Ловко выпуталась из моих объятий, поднялась на ноги и, ухватив мою кисть в замок, потянула на себя:

— Никки, лететь ещё пять часов с хвостиком, неужели ты хочешь заставить молодую, здоровую и, возможно, местами даже привлекательную девушку сидеть в каюте в гордом одиночестве и даже не согреешь меня хотя бы кружечкой кофе и массажем?

Резонное предложение, предполагающее дальнейшее приятное времяпрепровождение.

Улыбнувшись Грейс, поднялся и, приобняв Деву за тонкую талию, отправился в нашу каюту.

* * *

Розовые волосы в странной причёске: спереди каре без чёлки, разделённое на две неравных части и убранное за уши, сзади длинный хвост, по всей длине перехваченный тёмно-красной лентой, переплетённой в древнескандинавском стиле. Глаза зеленющие-зеленющие, хотя до Влады далековато, у канмусу они порой чистый изумруд напоминают, а эти, скорее, весенний луг в яркий деньhttps://disk.yandex.ru/i/Fby9GAlEwrTbkg.

Военной форме Туманница предпочитает штаны-карго, кеды, футболку с костяно-черепушечным принтом, да лёгкую укороченную по талии куртку с объёмным капюшоном, отделанным по воротнику белым мехом.

— Рада видеть тебя, Сакура, — Аида без озвученного приглашения перепрыгнула к ней на борт, обняла, утопив голову между своих грудей, а когда всё же отстранилась, по странно-мечтательному выражению лица обладательницы розовых волос было сложно определить — хочется ли ей ещё ненадолго оказаться в таком приятном окружении, или же она в это время холит и лелеет ужасные планы и злодейские варианты по жестокому наказанию и коварному отомщению излишне фигуристой на её фоне Девы Тумана.

Впрочем, реальность оказалась куда более банальна, нежели мои мысли. Сакура, встав на цыпочки, дотянулась губами до щеки Аиды, быстро чмокнула и, сделав шаг назад, склонилась перед Анубис в почтительном поклоне:

— Рада приветствовать Первую у себя на борту.

Мы с девчонками не удержались и переглянулись — построение хоть и парадное, но всяких адмиралов тут нет, линейку соблюдать не обязательно, тем более и у Сакуры команда тоже официозом не блещет: стоят вольно, форма одежды свободная, парочка курит, и у половины из Дев Флота в руках исходят паром кружки.

Неловко как-то… Получается, от обеда их отвлекли. Надо будет исправить, о чём и маякнул по внутренней связи дежурной по кухне.

— Никки, мне кажется, макароны по-флотски будут сущим издевательством, не? — Почти не открывая рта, поинтересовалась Спика, сегодня выполняющая обязанности приставки при кухонном комбайне-синтезаторе.

— Твои — совершенно нет, — заверил я девушку. — Но кинь ещё заказ на стейки, говядина, слабой и средней прожарки, по гарниру сама придумаешь.

— Так точно, — кивнула ремонтница, без палева заводя руки за спину и вслепую отбивая команды сервисной системе кухни.

Аида о чём-то тихо переговорила с Сакурой, та обернулась к своим и, махнув им рукой, красивым прыжком последовала за нашей Туманницей на борт. Одновременно с этим между кораблями протянулась широкая бордовая дорожка перехода, сотканного из шестигранников силового поля.

— Вольно, — скомандовал я, получив кивок Аиды.

— Леди, мы добрались с опережением графика, — обратилась к нам Анубис. — Так что оторвали Дев Сакуры от такой, несомненно, важной вещи в жизни каждой канмусу, как принятие пищи. В связи с этим обедать они будут у нас на борту. Вы тут знакомьтесь давайте, а нам с Пинки надо кое-что лично обсудить, — и, прихватив под локоток Сакуру, Аида скрылась в направлении мостика.

* * *

— И как тебе служба?

— Втухали поначалу, нас после выпуска определили сразу же на атлантический фронтир, там жарко было, — и по её словам понятно, что "жарко" — отнюдь не в смысле температуры.

Вот уж кого не ожидал увидеть, да ещё и в составе своеобразного спецназа, так это Зоуи, в Школе имевшую позывной «Выскочка». Шикарные некогда локоны укорочены до той самой причёски с неизвестным названием, когда это уже не каре, но ещё и не ёжик — чистый функционал и эстетичность. Кажется, Тарава первая из знакомых мне канмусу, кто визуально немного повзрослела: лицо чуть округлилось, под глазами и на переносице выступили едва заметные веснушки, а в движениях появилась настоящая хищная пластика.

— А потом мы с Аляской случайно грохнули химэ.

Я чуть не выплюнул кофе от удивления:

— Как это — случайно?

— Да так, — отмахнулась, словно речь шла о каком-то пустяке, Зоуи. — У меня первый торпедный аппарат заклинило таранным попаданием примитива, того добила, да встала на экспресс-ремонт… Чего там коротнуло, не знаю, но вся обойма ушла мигом, я даже испугаться не успела. Слышу, Аляска кричит: «Ты сейчас флагману всю корму разворотишь!» — и засекаю работу её реактивных бомбомётов и ТА. Эмили у нас умная, не чета мне, дуре бронеголовой, мигом рассчитала курс перехвата и дополнительную траекторию, если мои брёвна мимо проскочат. Ну и, собственно говоря, каким-то образом получилось, что, пока наши субмарины вылавливали праймов по периметру, химэ решила отправить на тот свет нашего флагмана… Знаешь ведь сама, как они любят вертикально вверх свечой взмывать со дна, в пузыре кавитационном.

Уже понимая, к чему клонит Зоуи, я обратился в слух:

— Ну и выныривает эта химе перед флагманом, демон лапы в гору, прикрывает носительницу от авиации, и прямо в лицо нашей главной целится. Ну и… Была красивая жопка, и не стало красивой жопки.

— Брешешь! — фыркнула Москва. — Химе прочнее, чем о́ни, торпедой разве что поцарапать можно.

Тарава с явным безразличием пожала плечами, мол, не любо — не слушай, а врать не мешать.

— Как выяснилось, афедронная броня у них не просто слаба, а отсутствует как класс. А далеко ты без ног убежишь? Вот и она так же. Ещё и демона наполовину оторвало.

Прервавшись на глоток кофе, Зоуи невесело улыбнулась:

— Жуткое зрелище, на самом деле. Трети тела нет, мясо вдоль позвоночника наружу торчит, местами с симбионтом всё ещё соединяясь, от аппетитной попки одни лохмотья плоти вперемешку с ошмётками платья остались, но упрямо ползёт к флагману, зубами скрипит. А главную контузило близким подрывом, тоже не аллё в плане самообороны…

— Съели?..

— Хера с два! — победно хмыкнула канмусу. — Я в неё Аляску кинула.

— Что?! — подавилась чаем Москва.

— Она ж лёгкая, как ёжик, даром, что опасная, — аватара УДКУниверсальный десантный корабль Тарава, отставив пустую кружку, объяснила: — Я ж не очень поворотливая, ещё и варсьют в тяжёлой модификации был, к тому же ходовая повреждена у обеих, водомёты вывернуло в стороны. Я так и так не успевала, о других и речи быть не могло. Вот и схватила я Аляску за шкирку и развилку, набрала скорость на круговой циркуляции, да отправила её в полёт, как диск на Олимпиаде.

Девчонки затихли, ожидая продолжения, и только команда Зоуи старательно напрягала лицевые мышцы, стараясь удержать на физиономиях нейтрально-скучающее выражение. Впрочем, безуспешно. То и дело то одно, то другое лицо сводило судорогой, канмусу пучили глаза, жмурились, но пока что ещё сдерживались.

— И что же было дальше? — даже вечная тихоня Хидори не выдержала затянувшейся паузы.

— Да ничего хорошего, — ответила Тарава. — Летит крейсер высоко, далеко… А копьё её на поплавке рядом со мной на волнах качается. Огнестрел так и так уже бесполезен, БК пуст, ГК в близком бою из строя выведен… — дождавшись напряжённых вздохов, Зоуи хмыкнула: — Но это же Аляска! Пока летела, громко свистнула, даром, что половина передних в крошки расколота была. Химэ, не будь дурой, отвлеклась на свист над головой… В тот самый момент, когда наша Дева заканчивала пируэт, разворачиваясь, значит, лицом ко мне, а к супостату — всем остальным. У неё рулевые сорваны были, только шпильки торчали — вот она и решила ими на голову Глубинной приземлиться…

— И?

— Вот и «и», — развела руками девушка. — Симбионт на последнем дыхании попытался оттолкнуть Аляску, да только безуспешно. Канмусу, правда, и этого хватило, чтобы завалиться…

— Глупая, но смешная смерть Принцессы, — мягко улыбаясь, в кубрик вошла Сакура. — От толчка демона Аляска потеряла координацию, не удержала ноги вместе… и сломала шею химэ своей крепкобронированной кормой.

— Погодите… — Карина вытаращила зеленющие глаза на Туманницу, присевшую в пустующее кресло рядом с Зоуи. — Так значит, легендарная Камасутра — это та самая Аляска?!

— Именно, — кивнула Тарава, и мечтательно зажмурилась: — Смерть от сну-сну, да ещё и в позе "шестьдесят девять" — ну что может быть более романтичным?!..