Что будет потом?

Она не плакала. Простыня и подушка под среднего роста для женщины телом нагрелись, от этого голова зудила, и всё усугублялось из-за длинных волос. Тело спарилось под одеялом. Мелкие ожоги от брызг болели.

Уже третий день ничего не менялось: кто-то уходил, кто-то приходил, но кто, — Нерисса могла понять только по голосам, сдавленным, но кое-как, притворно, приободряющим... если был кто-то ещё, о присутствии кого знать она не могла (хотя постоянно приходящая Прия каждый раз отчётливо произносила имена тех, кто вместе с ней сейчас находился в палате), в чём, мягко говоря, сомневалась... то пусть уходит. Пусть все уходят...

Правда, пусть все уйдут! Виолетт, Лизандр, Натаниэль... даже Прия, которая всё время нежно гладит её по левой руке, тихо говоря, что всё будет хорошо, что с людьми может случиться всякое, хотя голос её дрожит, а где-то у двери, спереди, слышны тихие всхлипы и судорожные вдохи милой Виолетт, отчаянно, не не очень-то удачно пытающейся их подавить. Даже Прия, к которой сейчас хочется броситься на шею и сжать её плечи со всей силой, до хруста, и просто разрыдаться...

Но, кстати, о том, что в помещении, как казалось Нериссе, больше никого не было...

Если бы она сейчас увидела прислонившуюся к стене, слева от двери, Амбэр, бледную, как потолки в этой больнице, смотрящую прямо на Нериссу, неотрывно, не мигая, то удивилась бы.

Хотя чему здесь удивляться, если подумать? Даже от таких людей, как Амбэр, стоит ждать большего, чем обычно. Ей тоже сейчас плохо. Очень плохо. Ещё бы! Прекрасно осознавать, что это произошло из-за тебя, но в то же время уверять себя, что это просто случайность, заставляя поверить в это собственный разум, занимаясь самообманом... в какой-то степени? Наверное, это тоже ужасно. Так же ужасно, как и то, что произошло с Нериссой. Даже для кого-то вроде Амбэр. Но по большему счёту ей было страшно. Даже факт о своих влиятельных родителях, пришедший сейчас в голову, не был убедительным.

В груди Нериссы была огромная чёрная дыра, засосавшая в себя сейчас практически все эмоции (в палате было почти что жарко), но боль, находившаяся на месте той чёрной дыры, которая, казалось, притупилась, но всё-таки всё так же часто холодившая все вены, отдававшаяся в теле секундными мелкими вздрагиваниями, осталась. Нет, глаза больше не болели, это была та боль, которую люди называют душевной. Она смешалась с оглушающей тишиной и духотой, вызывая у девушки отвратительное состояние, и даже тёплый майский ветерок не спасал. От него, как и от всего, что сейчас её окружало, было тошно.

Тихие стоны и завывания мамы, которые были слышны из коридора в первый день очень и очень долго, прекратились. Однако, переставая на какое-то время ходить по врачам, она оставалась рядом с дочерью, и нетрудно было догадаться и тем более услышать: снова плачет. Девушка слышала прошлым днём, как мама говорит с одним из многочисленных докторов: какие-то заумные слова, из которых она поняла только одну фразу — "хирургическое вмешательство". Операция? Нет у родителей таких денег, она была уверена. А потом родительница просто зашла в палату и мягко сказала, что всё будет хорошо, что есть шанс. И Нерисса поверила, но не надолго. Отчаяние снова начало прошибать её.

Ну почему всё произошло так?! Ведь ещё меньше недели назад она жила самой обычной жизнью, как и большинство людей задумывалась о будущем лишь с такой точки зрения, как именно хорошо и успешно она будет проживать свою жизнь! Во всём виноват этот чёртов урок химии, а ведь раньше, всего три дня назад (даже смешно!) химия была любимым предметом Нериссы. Нет, во всём виноваты они. Тупая школа, которая, будучи проверив оборудование на исправность после одного случая, тоже связанного с уроком химии, всё равно проворонила один неисправный аппарат, учительница, которая когда-то, казалось уже, давно, была любимой... как вообще нормальный учитель может оставить класс и уйти куда-то?! Директриса, которую приспичило вызвать эту самую учительницу во время лабораторной работы (а ведь в прошлый раз всё было точно так же!)... но больше всего девушка ненавидела Амбэр.

Нерисса же говорила ей, что оборудование, кажется, неисправно, что она добавляет слишком много щёлочи, что щёлочь добавляют в воду, а не наоборот! Но эта самовлюблённая тупица, как всегда (как и в прошлый раз — Прию!) не послушала! Она никогда никого не слушает.

Секунда — и жидкость, находившаяся в сосуде поломанного аппарата, просто выплеснулась в лицо Нериссе. Глаза и лицо пронзила боль, а девушка, закричав, упала в проход, больно ударившись головой, закрыв лицо руками, плача, забилась в конвульсиях. Слёзы лишь ухудшили положение. Были слышны голоса, грохот, кто-то с силой отнял ей руки от лица, — она не видела, кто, — и теперь в это самое лицо кто-то плеснул ей чем-то ещё. Через секунду по голосу она поняла: это Прия. Она сказала, что это нейтрализует реакцию. А дальше всё было как в тумане: скорая, что-то ещё... и ещё... окончательный приход в себя уже в больничной койке.

Ей хотелось только одного — просто убить эту идиотку. Запинать ногами, задушить, вышвырнуть из окна этого чёртового класса биологии!

От жалости к себе, девушка чувствовала, как слезятся её глаза. Она пыталась подавить подступившие к глазам слёзы (присутствующие сейчас в палате не должны видеть её слабой! Она не слабая...), боясь, что они просочились через компрессы, что мокрые пятна стали заметны на идеально белой повязке... да пусть же они все свалят отсюда!

Словно прочитав её мысли, Прия сказала тихим голосом: "Ну... мы пойдём? Тебе нужно отдохнуть." И, аккуратно подняв голову Нериссы, индианка, похожая, как говорили первой, чем-то похожая на неё, перевернула и взбила подушку, уложив девушку обратно, сдвинула одеяло, чтобы ей не было жарко. Затем послышались шаги — все направились к выходу. Однако Натаниэль не шелохнулся, а лишь сказал Прие, что задержится на пару минут.

Юноша, тот самый, что тогда схватил руки Нериссы, который приходил все эти три дня и сидел практически так же близко к девушке, как и Прия, сейчас опустился на коленях на пол, его сердце разрывалось. Девушка, которую он уже давно любил, ослепла, и в этом в большей степени виновата была его не менее любимая сестра. Теперь у его семьи будут проблемы, и, хоть он с ними больше и не живёт (спасибо их общей с Нериссой знакомой), всё равно переживает. Теперь, если Нериссе не сделают операцию, она просто "отправится" в школу для слепых. Но это не важно...

— Я буду рядом, хорошо? — Проведя рукой светло-каштановым прямым волосам, почти прошептал Натаниэль, вымученно глядя на смуглое, но бледное в веснушках лицо, из-за повязки, казалось, не выражавшее никаких эмоций.

От этих слов в сердце у Нериссы, что была до этого в сильном напряжении (ведь они остались наедине), но всё-таки приподниматься на локтях не стала, ёкнуло. Она вдруг откинула верхний край одеяла и несмело вытянула руку.

Нащупав лицо парня, специально ещё ближе придвинувшегося к ней, она, от лица проведя левой ладонью до плеча и не отпуская его, неожиданно резко подалась вперёд, сев на кровати, и обняла Натаниэля, настолько сильно, как могла. Эмоции более не могли оставаться при ней, и она, не в силах сдерживаться, заплакала навзрыд. Стремительно пропитывающиеся слезами бинты, которые, как казалось девушке, до этого были чуть влажными только от её пота, раздражали. Хотелось сорвать их и снова увидеть окружающий её мир! Но вместе с этим желанием пришла мысль, что, сорвав всё это, она ничего не увидит. Она лишь едва будет различать свет, насколько известно самой Нериссе, и от этих мыслей она плакала, вопила и стонала ещё сильнее, едва не срывая голос.

— Я хочу видеть! Я хочу видеть! — В истерике верещала она, сжимая в пальцах ткань рубашки парня.

— Я знаю... знаю... — шептал он.

Зачем? Кто он такой?.. Просто одноклассник, в левое плечо которого она сейчас упёрлась подбородком, не в силах прижаться к его шее лицом по причине ещё больше разболевшихся из-за стекающих уже по щекам и подбородку, размазывающихся под повязкой, по скулам, слёз. Какое она имеет право?..

Ответом служили руки Натаниэля, ещё крепче обнимавшие её. Он больше ничего не говорил, за что Нерисса была ему благодарна. Он не сможет найти слов утешения, она не поверит...

Через полчаса из её, теперь невидящих глаз перестали литься слёзы. Она лишь до невозможного судорожно вздыхала, всхлипывая и по привычке пытаясь утереть правой рукой, отпустившей парня, слёзы, но наткнулась на повязку. Она снова заплакала. Но уже не так, как прежде: тоже отчаянно, но теперь это было больше похоже на визг, на постоянно прерывающееся завывание... так продолжалось минут десять. Натаниэль молчал, левой рукой по-прежнему прижимая девушку к себе, а правую просунув под волосы и гладя большим пальцем шею Нериссы — от затылка до начала позвоночника,что ей, кстати, не нравилось, но она ничего не сказала, лишь продолжая всхлипывать и всё так же обнимая юношу.

Ещё через минуту ей, кажется, стало легче. Натаниэль чуть отстранил её от себя и заглянул в лицо Нериссы, никогда не находившееся к нему до этого так близко. Он знал, что увидит через несколько дней вместо этой повязки: большие зелёные глаза с жемчужного цвета, словно увеличившимися в размерах зрачками.

От долгой опоры на твёрдую поверхность, колени парня начали болеть, но он, не обращая внимания, немного приблизил своё лицо к лицу девушки и, насколько мог легко, коснулся губами её губ.

В этот момент её душу, уже искалеченную, снова озарила надежда. Она опять чуть вытянула руки, вновь обнимая Натаниэля и вновь прижимаясь к нему. Нерисса впервые за всё это время почувствовала себя немного лучше.

Но вдруг снова ёкнуло сердце, и девушка опять вздрогнула и сильнее прижалась к юноше. Натаниэль насторожился, а на неё в несколько секунд снова навалился сразу весь груз её переживаний, и началось это с одной-единственной мысли: