Мертвые письма (джен)

Основной выбор человека —

это выбор между жизнью и смертью.

Каждый поступок предполагает этот выбор.

Эрих Фромм

— Ты виновен в смерти сотен людей, ты понимаешь, что тебя ждет, — голос Тобиаса звенит металлом, слова эхом отскакивают от стен. Это не вопрос — утверждение.

— Фор, — спокойно, даже лениво протягивает Эрик, — я смог жить с руками по локоть в крови. А ты сможешь?

Тобиас тяжело дышит, шумно выдыхая. Он знает, что ему придется сделать это. Пистолет в руке начинает казаться непомерно тяжелым. Неужели он взвалил на себя непосильную ношу?

— Тебе есть, что сказать напоследок? — Фор тянет время, надеясь совладать с сомнениями, которые термитами вгрызаются в его сознание и оставляют за собой лишь труху из мыслей.

Эрик ухмыляется, и на секунду Тобиасу кажется, что эта ухмылка приобретает болезненный оттенок.

— Знаешь, почему я никому не доверял избавляться от тел убитых мной дивергентов? Почему делал это сам?

— Нет, и не хочу знать.

Фор вдруг понимает, отчего эта тяжесть в руке — он держит оружие Эрика. Оружие, с помощью которого было загублено столько жизней… Он откидывает его в сторону — тот падает с глухим стуком, вторя стуку сердца, — и достает свой пистолет. Эрик, до этого не отводивший от него взгляда, прикрывает глаза и кивает. Как будто принимает свою участь. Откуда в нем столько смирения, в этом взрывном человеке?

— Сделай одолжение, — произносит он все так же спокойно. Непоколебимый даже перед лицом смерти.

— Никаких одолж… — Тобиас осекается, как только снова встречает взгляд Эрика. В нем уже не читается насмешка, и это позволяет сомнениям атаковать вновь.

— Потайной карман в куртке, там письма, — он видит, что рука его палача мелко подрагивает, поэтому глубоко вздыхает и, натянув на лицо широкую, во все тридцать два, улыбку, продолжает фирменным, отточенным за многие годы, издевательским тоном. — Письма, которые писали эти жалкие идиоты своим родным перед смертью, в надежде, что я их передам.

Раздается выстрел.

Трис, стоящая рядом, вздрагивает от неожиданности. Фор отворачивается, только бы не видеть распростершегося на полу лидера Бесстрашия, которого быстро окаймляет алая лужа. Прайор останавливает его, мягко положив руку на плечо.

— Фор, а как же письма? — спрашивает она.

Тобиас замирает, несколько раз сжимает и разжимает кулаки, решительно идет к бездыханному телу. Его глаза блуждают по разбредающейся толпе, он намеренно не смотрит на Эрика. Не хочет, чтобы его потерявшее краски лицо отпечаталось в памяти.

Пухлая стопка писем отыскивается быстро, во внутреннем кармане. Там, где, думал Фор, у Эрика хранится запасной пистолет. Потрепанные и слегка пожелтевшие листы бумаги туго перевязаны бечевкой. Лишь последнее в стопке запечатано в конверт.

Тобиас протягивает их Трис, но его рука застывает на полпути. Он вчитывается в строчки верхнего послания и не может поверить в то, что видит. Разрезав бечевку, судорожно просматривает письмо за письмом, каждое из которых адресовано только одному человеку.

— Зачем же, — вырывается у Трис потрясенный вздох.

Фор не успевает ничего ответить, его прерывает шум. Глаза Прайор расширяются, когда она понимает, в чем дело — Юрай, павший жертвой Эрика, приходит в себя.

Нет более страшного свидетеля,

более жуткого обвинителя, чем совесть,

живущая в сердце каждого человека.

Полибий

— Фор, — тихий, едва слышимый шепот у самого уха, — я смог жить с руками по локоть в крови. А ты сможешь?

— Ты сможешь?

— Сможешь?

Тобиас открыл глаза, и голос тут же потонул во мраке ночи. Слышны были лишь размеренное дыхание Трис, спящей рядом, и шуршание стрелок по циферблату.

Так Фор лежал, вслушиваясь в шорох часов, и пытался определить, сколько времени прошло с того момента, как он стал разглядывать темный потолок. Заснуть не пытался. Потому что знал, чего ожидать. Знал, что стоит ему только закрыть глаза, голос вернется снова.

«Сможешь ли ты жить с кровью на своих руках, а, Фор?»

Слова гулко отдавались в голове. Тобиас старался избавиться от навязчивого голоса, но он звенел в ушах, окружая со всех сторон. Так повторялось уже которую ночь подряд. Было ли это расплатой за то, что он сделал?

Фор протянул руку к прикроватной тумбочке. Нащупал знакомую стопку листов. Ему не нужно было перечитывать письма, он и так помнил каждую строчку. Они отпечатались на подкорке памяти. Фразы коршунами клевали сознание, не позволяя забыть.

«Прошу, передай письмо моей матери…»

«Был бы признателен, если бы ты отыскал моего брата и передал ему весточку от меня…»

«Скажи моей семье, что я люблю их…»

Столько ожиданий было в этих посланиях, столько веры в того, кого Тобиас считал своим врагом, что это пошатнуло и так не слишком устойчивое убеждение в том, что они поступают правильно. Терзала ли Эрика подобная дилемма? Задавался ли он вопросом, зачем ему все это?

«…ты подарил мне надежду…»

«…я никогда не забуду, что ты сделал для всех нас…»

«…если бы не ты, я была бы уже мертва…»

Жалкие клочки бумаги были лишь обрывками полноценных писем, которые Эрик, вероятно, отдал тем, кому они предназначались. Но эти небольшие послания он берег, хранил у самого сердца, потому что они были написаны для него. Может, они давали ему такую же надежду, как он давал ее другим?

«…не вини себя за то, что ты не можешь спасти всех…»

Трис заворочалась рядом, и Фор понял, что произнес последнюю фразу вслух. Он перевернулся на бок, уткнулся носом в подушку и прислушался. Дыхание Прайор стало поверхностным — она все же проснулась.

— Трис? — осторожно позвал Тобиас.

— Ты должен прочитать то письмо, последнее, — произнесла она.

— Не уверен, что хочу знать, что там написано, — он все еще лежал спиной к ней. Так было проще говорить то, что думаешь.

— Незнанием ты мучаешь себя еще сильнее. Ты же хочешь узнать правду. А она — там.

Тобиас понимал, что она права. Ему все равно придется прочитать письмо, чтобы развеять или подтвердить свои догадки. Рано или поздно. Он сел в кровати и зажег лампу. Тьма расступилась и тенями забилась в углы, не забыв прихватить с собой и сиюминутную решимость Тобиаса. Свет был безжалостен — он резал глаза и выносил на обозрение его душевные терзания.

— Знаешь, — сказала Трис тихо, словно боясь спугнуть, — Эрик тогда сказал мне, что я пожалею, что он не убил меня. Я только теперь поняла, что он на самом деле имел в виду.

Фор не ответил. Он взял в руки письмо. Единственное, запечатанное в конверт. Единственное, которое не адресовано Эрику. Последнее письмо в стопке Эрика, которое предназначалось ему, Тобиасу.

Людей хорошо узнаешь по письмам.

Допустим, вы встретились с кем-нибудь раньше;

вы помните, каким он был и что вы о нем думали,

а теперь вы читаете его письма и узнаете его гораздо лучше.

Уильям Сароян.

Фор,

Не люблю писать письма, да и не сказать, что умею, но хочется выговориться. Знаешь, все те, чьи послания ты нашел вместе с этим письмом, писали своим близким. Только вот мне некому. Ты единственный, кому я могу написать. Ведь мы с тобой давние, близкие враги. По крайней мере, знаю, ты так считаешь.

Хотя… стой, твое настоящее имя Тобиас, верно? Думаю, мне будет проще обращаться к нему. Человеку, которого я почти не знал. Да и в сущности, знал ли я тебя как Фора по-настоящему? А ты меня?

Ладно, начнем заново.

Тобиас,

Пишу тебе, потому что едва знакомому человеку не так страшно рассказать всю правду, поделиться тем, что гложет. Знаешь, как в книгах, незнакомцы сходятся, делятся своими секретами и расходятся с надеждой, что больше никогда не увидятся, что не придется смотреть в глаза человеку, перед которым открылся так сильно. Ну, а мы с тобой уж точно никогда не увидимся, потому что это письмо могло попасть тебе в руки только в одном случае — если я мертв.

Наверное, именно поэтому мне так легко признаться, что я боюсь. Лидеру Бесстрашия страшно, можешь представить? Страшно, что Джанин найдет все скелеты, которые я попрятал по шкафам. Вижу, как с каждым днем в ее взгляде читается все меньше доверия. Она рыщет, как ищейка, и рано или поздно может докопаться до правды. Надеюсь, я не доживу до этого момента. Нет, я не боюсь того, что Джанин со мной сделает, если узнает правду. Пусть хоть шкуру заживо сдерет. Но боюсь того, что она сделает с теми дивергентами, которых я не успел переправить за стену.

Зря они называют меня спасителем. Я не знаю, действительно ли спасаю их, не знаю, что ждет там, за стеной. Может, там еще хуже. Может, там ад на земле, а я отправляю их туда в одиночку, с одной лишь надеждой. И какой-то непонятной, немыслимой верой. Почему они так слепо верят в меня? В того, кого они до этого ненавидели. В того, про которого слышали столько плохого. В того, кто, черт возьми, стрелял в них, пусть и выстрел оказывался не смертельным (да, кстати, те пули мне изготавливал парень по имени Франк из Дружелюбия. На случай, если захочешь воспользоваться. Можно не благодарить).

Так скажи мне, Тобиас, почему они верят в человека, обрекающего их на неизвестность, тогда, когда сам он уже потерял веру в себя? Знаю, не ответишь, ведь, пока ты не прочтешь письмо, останешься всего лишь именем на листке бумаги, молчаливым слушателем. Если бы мы стояли лицом к лицу, ты наверняка бы спросил, зачем я это делаю. Для чего мне это? О, поверь, я задавал себе этот вопрос десятки раз, но так и не нашел ответа. Нет, это не искупление. Кара за то, что я остался в ряду «плохих», настигнет меня. И надеюсь, что роль палача, Тобиас, достанется тебе. Погибнуть от твоей руки будет не так обидно, по крайней мере. А еще надеюсь, что ты и твоя девчонка перевернете этот гребаный маленький мирок верх дном и зададите Джанин жару. Да, вот в это я, пожалуй, готов поверить.

А за меня не стоит беспокоиться. Ты ведь будешь. Потому что «правильный». Но там, где я сейчас, мне лучше, чем любому из вас. Возможно, ради этого я все и делал — заслужить хоть немного тишины и спокойствия. И, думаю, там мне, наконец, спокойно.

Твой давний враг,

Эрик