Сентябрьский этюд (джен)

— Здравствуйте! Вы мама Скорпиуса? — рыжая девочка, как кажется, чудесным образом возникает из паровозного пара. Очень простенькая мантия (переигрывает с близостью к простым людям госпожа Министр, самую малость переигрывает...), очень простая причёска. И внимательный взгляд умных карих глаз. Ну что же... Вот мы и встретились.

Я улыбаюсь — максимально радушно. Никогда не выпадает шанса произвести первое впечатление повторно — так учила меня матушка. Я усвоила этот урок, овладела им в совершенстве; были и другие, не столь легко давшиеся — например, понимание того, что первое впечатление может быть и последним... Но для этого разговора моих сил должно хватить. В самом деле, что может быть проще общения с двенадцатилетней однокурсницей сына — абсолютно, полностью, совершенно не интересной ему девочкой, о которой он говорил (а ещё молчал — и это было ещё более красноречиво) всё лето?

Позвольте, впрочем, представиться — меня зовут Астория Малфой. В девичестве Гринграсс, если вам эта фамилия о чём-нибудь говорит... Наша семья практически не участвовала в Волдемортовой войне, и родители, и оба моих дяди в ходе тех событий держали нейтралитет, что вообще-то было нехарактерно для традиционно слизеринских чистокровных. Предполагалось, что неприсоединение ни к одной из сторон даст семье немалые бонусы, однако вышло совершенно иначе, и в итоге Гринграссов обвиняли с двух сторон сразу: одни — в трусости, другие — в подлости. Карьерам и связям это, как легко догадаться, не способствовало. После войны стало не сильно лучше, ведь новая власть, вычистив с постов в Министерстве и в прессе своих противников, явно отдавала предпочтение своим соратникам... или тем, кто успешно таковыми прикидывался; те, кто мог — подстроились под новые правила игры, в которых древность рода не только не давала преимуществ, но даже и могла повредить.

Меня, пока я была школьницей, это особо не касалось, однако из Хогвартса я выпустилась без каких-либо особых перспектив. Я не могла рассчитывать ни на тёпленькое местечко в Министерстве (старые отцовские знакомые старательно его не узнавали), ни на выгодный брак — люди нашего круга, даже те, кто запятнал себя сотрудничеством с Волдемортом (и особенно те, кто запятнал!) моментально превратились в магглолюбов. Всё что у меня было — старинная фамилия, готовность к переменам, и желание определиться с тем, чего я хочу. Ну и некоторое семейное состояние, куда уж без него — весьма среднее, впрочем. Не самые худшие условия для жизненного старта, скажем прямо.

Идею подала тётушка Антигона. Мы всегда были с ней близки, и, когда я поделилась своими тревогами (я понятия не имела, чем хотела бы заниматься), тётушка, улыбнувшись, предложила посмотреть на ситуацию со стороны. Да, возможно, Волшебный мир сейчас не очень дружелюбен к старым чистокровным семьям. Но ведь кроме мира волшебного есть ещё и мир магглов... Признаюсь, я опешила. Даже не так — я потеряла дар речи. Онемела. Решила, что мне почудилось — настолько дико это звучало. А тётушка, хихикнув, посоветовала немножко подумать своей, а не родительской головой — и, откланявшись, убежала. Оставив меня думать, думать, думать...

Через неделю я впервые спустилась в лондонскую подземку. Ещё через одну — устроилась официанткой в кофейню в Уондсуэрте, и проработала там почти год. Я смотрела фильмы и телешоу, каталась на велосипеде и скейтборде, завела кучу подружек и легкомысленный роман с местным пожарным. Передо мной словно открылась целая незнакомая вселенная — мир людей, незнакомых с магией, и, тем не менее, живущих среди потрясающих, невообразимых, чудесных вещей. Планы — один авантюрнее другого — кружились в моей голове, и мой родной волшебный мир из этих планов постепенно исчезал.

А потом умерла моя мама. И я вернулась в опустевший родительский дом, ко всё более погружавшемуся в грусть и безразличие отцу. Если моя сестра Дафна была маминой дочкой, то я — определённо папиной; мне и выпало вытаскивать его из того, что магглы именуют депрессией, а колдомедики — чёрной тоской. Достижения немагических фармацевтов вкупе с разработками кое-кого из св. Мунго всё же дали результат — и не только тот, которого я ожидала: однажды наш дом посетила Нарцисса Малфой. Мило поболтав с отцом, она переключилась на меня — и оказалось, что Драко Малфой, однокурсник моей сестры, пребывает примерно в том же состоянии, что и мой папа полгода назад, так что — не могла бы я ему помочь? О, я могла. Это было любопытно, и, как казалось, неожиданно открывало передо мной новые возможности, так что я согласилась попробовать. А дальше, дальше... Магглы, профи в таких делах, эвфемистически называют такие коллизии "нарушением врачебной этики". Что же, каюсь, в этом я была виновна. Плод этого нарушения сегодня пошёл на второй курс Хогвартса, а я до сих пор не знаю, — был ли наш стремительный роман тщательно спланирован моей хитроумной свекровью.

Но, так или иначе, мы с Драко нашли друг друга, пришли и счастье, и любовь, и была скромная, не по-чистокровному малолюдная свадьба. Я вполне наладила контакт с Нарциссой, хотя отец моего мужа, Люциус, отнёсся ко мне с нескрываемым подозрением. Впрочем, именно по нему невзгоды Волдемортовой войны ударили сильнее всего, и, кажется, после выхода из Азкабана он больше походил на тень самого себя, чем на того гордого и статного баловня Судьбы, каким виделся мне-школьнице; в нашу с Драко жизнь он почти не лез, и даже к Скорпиусу, единственному своему внуку, относился с рассеянной отстранённостью — и Нарцисса любила моего сына за себя и своего мужа.

Когда Скорпиус подрос, я продолжила развивать неожиданно прорезавшийся на стыке маггловской и волшебной фармацевтики талант, успешно пройдя собеседование в больницу св. Мунго. Это оказалось легче, чем мне думалось — оказывается, Волшебный мир нуждался в тех, кто мог предложить больным "чёрной тоской" (а ещё "болезнью двух масок", "послевоенной хворью", и другими заболеваниями, которые наши колдомедики упорно отказывались именовать на маггловский манер) нечто большее, чем веселящие и чистящие память зелья. Так что я не успела и оглянуться, как приобрела даже некоторую известность как неплохой целитель. Смешно: вылечить десятки волшебников, и упустить, не заметить, проглядеть грозные симптомы у себя самой...

Я не находила себе места, когда Скорпиус отправился в Хогвартс. Будет ли ему там хорошо? Найдёт ли он друзей? На какой факультет попадёт? Не ударит ли по нему эхо закончившейся почти двадцать лет назад войны? Но всё устроилось как нельзя лучше, и Слизерин принял Скорпиуса, как когда-то принял его родителей; завязалась несколько неожиданная, но настоящая дружба с Альбусом Поттером, а когда на рождественских каникулах впервые прозвучало имя Розы Грейнджер-Уизли, я впервые вздохнула с облегчением: кажется, моему сыну всё-таки удастся прожить свою собственную, а не продиктованную древней фамилией и недавней войной жизнь.

Скорпиус, моё счастье, моё солнце... Беременность далась мне тяжело, но дальше стало полегче. Мне повезло с мужем, в некоторой степени повезло со свекровью, повезло с няней, которую мы наняли — втроём они сняли с меня значительную часть ноши. Скорпиус рос здоровым, крепким ребёнком. Я старалась не баловать сына, в чём, к счастью, нашла поддержку мужа, и, кажется, всё же сумела воспитать его правильно. Я показывала Скорпиусу (и Драко, и ещё вопрос, кто был удивлён больше!) чудеса неволшебного мира, и мой сын вырос без ненависти к магглам и магглорождённым. Однажды я испытала настоящую гордость, услышав, как он отчитывает Люциуса Малфоя, неосторожно назвавшего кого-то "грязнокровкой", — и Люциус, Люциус! — стушевался перед десятилетним мальчиком.

Нарцисса себе такого не позволяла. Я бесконечно благодарна ей за то, что она не превратила свою любовь к внуку в нечто удушающее, в то, что испортило бы его. Обжёгшись в прошлом, на воспитании Драко, она как-то сердцем приняла то, что прежний подход к воспитанию наследника Малфоев, с такой ужасающей негибкостью проявленный в Драко, в Люциусе, а ранее — в Абраксасе и многих, многих до него — с очевидностью чуть не привёл семью к гибели во время войны. Поэтому она не возражала ни против знакомства с неволшебным миром, ни против воспитания, которое предки моего мужа единодушно бы признали "неподобающим" и "беспорядочным", а я предпочитала именовать "гармоничным" и "сбалансированным". Впрочем, зачастую и у Нарциссы прорывалось что-то из того, прежнего мира, в котором Малфоям должно было принадлежать только лучшее — например, этим летом она была просто потрясена тем, как твёрдо и настойчиво Скорпиус отказался от её предложения купить ему самую лучшую, новейшую метлу, чтобы без затруднений пройти отбор в команду по квиддичу.

Я не вмешалась в их разговор. В самом деле, что я смогу изменить? Объяснить Нарциссе, что для Скорпиуса возможность победить в честном поединке, пусть на старой школьной метле, но — самому! — стократно важней обладания новейшей, эксклюзивной, стоящей бешеных денег техникой? Так ведь не поймёт, вот ведь в чём штука. Драко — научился понимать сына, хотя сам ещё не до конца до этого дорос, а вот она — нет. Меня всегда поражала неспособность Нарциссы увидеть, насколько разными людьми выросли её сын и внук. Почему её взгляд, всегда столь проницательный, останавливался на лице Скорпиуса, так похожем на лицо Драко в его возрасте, и не проникал ни в душу, ни в характер, ни даже в темперамент? Возможно, это всё материнская близорукость, и я бы в её ситуации обманулась столь же легко. Очень жаль, что мне не суждено будет испытать это ощущение...

Именно этим летом мне пришлось признать, что нарастающие проблемы со здоровьем никак не могут быть следствием усталости, или временным недомоганием, или небольшим нездоровьем. Отсутствие сил, потеря концентрации, бессонница... Мне даже не потребовалось посещение колдомедика: просто упав в один из дней в обморок, я из целителя превратилась в пациентку. Мой случай был одновременно и элементарно прост, и невероятно сложен: лёгкость диагностики родового проклятия с лихвой окупалась невозможностью снять его в настолько запущенной стадии. Полгода, может чуть больше. Очень непростые полгода...

И вот я стою на платформе 9 и 3/4 и мило разговариваю с Розой, пытаясь хоть немного заглянуть в будущее, в которое они все попадут — и эта девочка, и Скорпиус, и Драко, и остальные — а я — нет. Это странно, но я не ощущаю страха, лишь лёгкую грусть. И ещё — твёрдое удовлетворение, что мой сын воспитан именно таким, каким я бы хотела его видеть, и грехи его отца и деда не имеют над ним власти. Я не знаю и никогда уже не узнаю, во что выльется детская симпатия Скорпиуса. Пока слизеринская часть меня просчитывает выгоды от возможного союза с семьёй нового Министра (будет ли Грейнджер-Уизли ещё Министром в час, когда дети войдут в возраст?), а материнское сердце тревожно надеется, что мой сын сможет обрести своё счастье, в глубине души я понимаю, что максимум, что я могу сделать для него — это не разрушить ту жизнь, которой он сейчас живёт. Поэтому я искренне улыбаюсь Розе, шучу и даже вспоминаю что-то из юности в Хогвартсе...

Что же, всё на свете заканчивается; подошло к концу и прощание. Я обнимаю Скорпиуса, тщательно отгоняя мысль, что это вполне может быть наше последнее объятие; ему, очевидно, неловко, но мальчик стоически переносит неуместную материнскую нежность, и лишь после этого забирается в вагон, где его — я это вижу — уже ждут друзья. Поезд трогается, увозя моего сына туда, где он будет счастлив, туда, где он не увидит, как его мать сгорает от родового проклятия. Ещё не конец; я — мы с Драко — ещё поборемся. Теперь, когда нет надобности притворяться, что всё хорошо, можно будет попробовать самые сильные зелья и чары. Уже ясно, что вылечить меня они не смогут, но получится немного оттянуть неизбежное; и пусть, по крайней мере, Скорпиус запомнит меня красивой и почти здоровой. Я беру Драко под руку, и мы вместе смотрим, как один за другим уходят в даль вагоны Хогвартс-экспресса.