... И солнце встает над руинами (гет)

Все, что он осознавал во время Последней Битвы, — это крики, вспышки заклинаний и запах крови. Горячку боя и острую, прошивающую тело боль от заклятий противника, попавших в цель. Тяжелую и холодную волю Темного Лорда, гонящую вперед, и ликование: они побеждали, они почти уже победили, осталось совсем чуть-чуть...

Он не помнил цвета ее глаз, мягкости ее волос, ее смеха, ее прикосновений в те моменты, когда она бывала с ним нежна. Тогда он просто не думал об этом, а теперь пытался позабыть все это навсегда.

Но он запомнил — о, он прекрасно запомнил! — рыжую Прюэтт, ныне Уизли, толстую свиноматку, убившую его Беллу.

Сука Прюэтт, видимо, до сих пор не подозревает, что этим убийством подписала себе приговор. Теперь она значилась под номером один в личном списке смертников Рудольфа. Он должен убить Прюэтт, мерзкую предательницу крови и убийцу Беллы. Он должен. И он не умрет и не сойдет с ума, пока не сотрет эту тварь с лица земли.

Белла упала замертво, и именно в этот момент Рудольф с невероятной ясностью осознал: все кончено. То, что происходило дальше, — гибель Темного Лорда, авроры, Азкабан, — лишь следствие этого «все кончено».

* * *

Он должен был добраться до тела Беллы, но сделать это было практически невозможно. Слишком много людей, слишком много вспышек, слишком много шума. Он, не задумываясь, отшвыривал противников заклинаниями, уже не понимая, из-за чего они дерутся, все эти люди. Чистая кровь, верность Темному Лорду, метка, — все это стало для него словами, пустыми, ничего не значащими словами. На миг ему показалось, что все его принципы были выдуманными, что за всем этим стояло только одно — преданность Беллатрикс.

Но внезапно в Большом Зале стало тихо, и Рудольф услышал голоса Темного Лорда и проклятого Поттера, из-за которого все началось и который каким-то адским чудом все еще был жив.

Рудольф замер на месте, на миг позабыв даже о теле Беллатрикс. Он весь обратился в слух. Голос Лорда по прежнему завораживал, почти гипнотизировал, погружая в своего рода мистический транс, но сейчас, впервые за всю жизнь, Рудольф услышал в этом голосе нечто новое, незнакомое и оттого пугающее. Только спустя несколько мгновений он понял, что это было. Неуверенность... По его телу побежали мурашки.

— Не пора ли тебе учиться на ошибках, а, Реддл? — выкрикнул безумный Поттер.

Рудольф вздрогнул. Реддл. Том Реддл. Имя, запрещенное так давно, что было почти забыто, запрещенное так строго, что Темного Лорда никто не называл так даже в мыслях. А мальчишка Поттер посмел...

И почему Темный Лорд допускает это? Почему он вообще разговаривает с Поттером, почему не убивает его, почему слушает эти безумные бредни чокнутого Дамблдоровского прихвостня, спорит с ним, вместо того, чтобы покончить с этим раз и навсегда?

— Северус Снейп служил не тебе, — заявил Поттер, и Рудольф скривился. Она знала. Белла, она всегда это знала. У нее было прямо-таки нереальное чутье на ложь и предательство. Как жаль, что Лорд не послушал ее в этот раз. А Снейп-то, кто бы мог подумать, любил грязнокровку, мать Поттера. Настолько любил, что отдал жизнь за ее очкастого сыночка. Мерлин, какая глупость, какое безрассудство и какой позор! И какое ужасное предательство! Снейпу повезло, что он уже мертв!

Снейп мертв, мертв, как и Белла, и ничего уже не исправить. Его не вернуть, как бы сильно ни хотелось отомстить ему, и ее не воскресить, несмотря на всю хваленую Дамблдоровскую силу любви. Но он не может оставить ее здесь на поругание. Он не оставит ее лежать на полу сломанной куклой, лежать там, где каждый может затоптать ее в горячке боя. Он не оставит ее среди этих людей, которым, — каждому из них, — нет до нее никакого дела. Даже Темному Лорду, — промелькнула в голове крамольная мысль. Даже Темному Лорду сейчас нет дела до того, что Беллы не стало, хотя она отдала ему все, всю свою жизнь, всю себя. Он должен покончить с Поттером и воздать должные почести погибшим, а не разговаривать с безмозглым мальчишкой о планах, и палочках, и могиле Дамблдора... Пользуясь тем, что все с замиранием сердца следят за беседой Лорда и Поттера, Рудольф потихоньку начал пробираться к телу Беллы.

Он был уже совсем близко, когда ему в глаза ударил солнечный свет. И одновременно с этим Рудольф услышал высокий голос Повелителя: «Авада Кедавра!» Давно пора, — промелькнуло у него в голове, но тут мальчишка заорал: «Экспеллиармус!»

Все произошло почти мгновенно. Хлопок, подобный пушечному выстрелу, оглушил Рудольфа, взвившееся золотое пламя ослепило его, — а через долю секунды Темный Лорд был мертв. Темный Лорд. Был. Мертв. Рудольф отстраненно подумал, что ему понадобится куда больше, чем мгновение, чтобы осознать этот невероятный факт.

Вокруг суетились люди, все кричали, смеялись, плакали, бежали кто куда, а он остолбенело сидел на полу, в самой гуще этой свалки, и не мог пошевелиться. Все было кончено. Все было кончено навсегда — все, за что они боролись, во что они верили, за что сидели в Азкабане. Все было кончено — и это случилось так быстро и нелепо, что невозможно было поверить.

Белла бы и не поверила, — внезапно подумал он. Белла бы не поверила, как не поверила и в прошлый раз. Белла осталась бы верной Повелителю, она ни на секунду не допустила бы даже мысль об окончательном поражении. Она была бы деятельной, она уже бежала бы куда-то, на ходу продумывая план дальнейших действий. Она ни за что не сдалась бы, и ему не позволила бы сдаться.

Но Белла теперь мертва.

Мысль о ее гибели вернула Рудольфа к реальности. Она погибла, но ее тело оставалось здесь, и он обязан был его забрать. Это сейчас тут шум и суета, это сейчас всем плевать на врагов, но очень скоро сюда нагрянут авроры. Если он хочет спастись, ему пора выбираться отсюда.

Рудольф осторожно пополз вперед, стараясь избегать победителей и не обращать на себя их внимание. А хочет ли он спастись? — вот в чем вопрос. Что ему делать дальше, даже если он избежит аврорских облав? Разыскивать бывших соратников? Продумывать планы о воскрешении Лорда? Или бежать, бесконечно бежать, без оглядки, неизвестно куда? Неизвестно, к кому, ведь той, за кем он бежал бы хоть в Азкабан, больше нет?

А может, и правда, в Азкабан? Светлые милосердны, они не станут его мучать, и, видит Мерлин, он натворил достаточно для того, чтобы Поцелуй дементора был ему обеспечен. Поцелуй — и блаженное небытие, вожделенное ничто, в котором не будет ни горечи поражения, ни адской боли от потери Беллы.

Вот только рано, рано... Что они сделают с Беллой? Нет, не может он сейчас им сдаться, не может просто оставить ее здесь. Сначала нужно забрать ее, нужно попрощаться, нужно упокоить ее тело, чтобы никто никогда до нее не добрался. А потом... потом он сможет сдаться. Или просто умереть. Потом... абсолютно все равно, что будет потом.

До Беллы оставалось не больше нескольких футов, но они все сгрудились там, совсем рядом, обнимаются с мальчишкой, и стоит хоть кому-то обернуться... Он покрепче сжал в руке палочку. Нет, он никому не позволит добраться до нее, никто больше ее у него не отнимет. Еще чуть-чуть...

Наконец он дотронулся до ее руки — такая холодная... Его тело пробила крупная дрожь. Не время поддаваться эмоциям, — приказал себе он. У него еще будет время попрощаться, если он сможет убраться отсюда и забрать ее с собой.

Какое счастье, что никто не обращал на него никакого внимания. Они все так счастливы, так празднуют победу. Они даже не подозревают, что это еще далеко не конец. Найдется кто-то, кто отомстит им за все, — даже если это будет не он.

Он крепко прижал к себе Беллу и встревоженно оглянулся. Авроров нигде не видно, а победители совсем потеряли бдительность. Он заметил в толпе рыжие волосы и потянулся к палочке. Если это не сука Прюэтт, значит, кто-то из ее крысенышей — без разницы. Он передавил бы их всех, как тараканов. Но тогда он обнаружит себя. Тогда его моментально убьют или швырнут в Азкабан, а Беллу отнимут у него, снова. Нет, он не может этого допустить.

Он наткнулся взглядом на смертные останки Тома Реддла. Темный Лорд лежал совсем рядом с Беллой, всеми позабытый и никому больше не нужный. Рудольф задумался, не должен ли он захватить с собой и тело Лорда тоже. Белла хотела бы этого. Точно хотела бы.

Но Беллы больше нет, как и Лорда, а он способен — дай Мерлин! — унести отсюда только кого-то одного. Рудольф отвел взгляд от останков Повелителя. Все кончено. Нужно просто признать это — все кончено, никого из них не вернешь.

Внезапно он почувствовал себя ужасно старым и смертельно усталым. На что он рассчитывал, пробираясь сюда, как планировал вынести отсюда ее тело на глазах у всех этих людей? Он не сможет драться со всеми, только не сейчас, когда ему, честно говоря, уже не за что и не за кого драться. Но и оставить ее здесь...

Рудольф закрыл глаза и сосредоточился. Он помнил: в Хогвартсе нельзя аппарировать. Но ведь сегодня защита замка была почти разрушена... Возможно, ему повезет. Он глубоко вздохнул, покрепче прижал к себе Беллу, взмолился всем известным ему богам — и исчез.

* * *

Он ничком повалился на землю, ни на секунду не выпуская тело Беллы из рук, но тут же вскочил и выхватил палочку. Он понимал только, что ему каким-то чудом удалось вырваться, и не собирался сдаваться, только не теперь.

Но никто и не пытался на него нападать. Вокруг была тишина и сплошные деревья, и солнечный свет мягко пробивался сквозь их кроны, а где-то невдалеке щебетали птицы. Вся картина была такой спокойной и даже идиллической, что Рудольф нервно усмехнулся.

Он мгновенно узнал это место, понял, что он в Запретном Лесу.

Минуту назад он думал только о том, как ему выбраться из Большого Зала, переместиться куда угодно, желательно, конечно, как можно дальше. Но, видимо, на «дальше» сил ему не хватило, и его вынесло сюда. В лес, где они с Беллой часто собирали ингредиенты для запрещенных зелий, а потом, — еще чаще, — целовались, сидя на стволе упавшего дуба.

Рудольф пожал плечами. Лес так лес. В этой, дальней, его части, по крайней мере, не было огромных пауков. И победители вместе с аврорами еще не скоро сюда доберутся. У него точно есть в запасе несколько часов.

Что ему делать с этими часами?

— Беллс! — немного нервно позвал он. Ну и что? Она же такая, она всегда умела выкручиваться изо всех неприятностей, выбираться из самых невероятных ситуаций. Может, она и не умерла вовсе?

Он боялся на нее посмотреть, поэтому позвал еще раз. Еще, и еще, и снова. А потом все же обернулся, мягко опустился на землю, покрытую прошлогодней листвой и взял Беллатрикс за руку.

Она была мертва.

Рудольф потряс головой. Конечно, она мертва, он же и так это знал. Если бы она была жива, разве лежала бы здесь сломанной куклой? Нет, она бы уже... И ведь он для того и вытащил ее оттуда, чтобы...

Чтобы что?

Он не помнил или не хотел вспоминать. Машинально он поднялся и наложил самые простые защитные и сигнальные чары. Затем снова опустился рядом с Беллой и прижал ее к себе. Мыслей не было, никаких, совсем. Ну и что? Зачем ему о чем-то думать, если он может держать Беллу в объятиях, гладить по волосам и покрывать поцелуями ее лицо?

Солнце медленно, но неотвратимо перемещалось по небу, деревья отбрасывали причудливые тени, а птицы щебетали все тише. Этот безумный майский день наконец заканчивался и на мир опускались спокойные и прохладные сумерки.

Рудольф впал в какое-то странное забытье. Он то возвращался мыслями к временам своего юношества, то умирал от невыносимой тоски в Азкабане, то вновь вновь дрался — с аврорами, с членами проклятущего Ордена Феникса, с обычными волшебниками, волею случая оказавшимися на его пути. И его постоянно преследовал взгляд Господина. Его глаза, его гипнотизирующий голос, его ледяная воля, сметающая на своем пути все преграды. Внезапно Рудольф с кристальной ясностью осознал, что Повелитель был с ним всегда, никогда не покидал его — как не покинул и сейчас.

— Когда лишние больше не излишни, когда время вспять повернется, когда невидимые дети убьют своих отцов, тогда Темный Лорд вернется, — прошептал он и очнулся.

* * *

Он открыл глаза и первым делом выхватил палочку, но вокруг, по видимому, никого не было. Рудольф мысленно дал себе хорошую оплеуху. Это надо же — уснуть в лесу, который, скорее всего, уже кишмя кишит врагами. Словно он какой-то желторотый юнец. Что сказала бы на это Белла?

Белла.

Рудольф вздохнул, но прежней боли не было. Все стало таким ясным. Четким. Он абсолютно точно знал, что ему делать.

Темный Лорд не умер. Не исчез навсегда. Он дальше всех прошел по пути бессмертия, он просто не мог умереть. Он вернется. А значит, и она, возможно... Конечно, и она тоже...

Он больше и не помышлял о том, чтобы сдаться. В его жизни снова появился смысл. Он должен выбраться отсюда, отсидеться где-нибудь, собрать всех, кого сможет, и прежде всего он должен добраться до...

Нет. Сначала он должен попрощаться с Беллой.

Рудольф снова вздохнул, взялся за палочку и твердо произнес:

— Вингардиум Левиоса!

Пласт земли с тихим хлюпаньем поднимался вверх.

* * *

Его схватили спустя два дня, и за эти пару дней он ясно осознал, как ему не хватает Беллы. Прежде она почти всегда была рядом, и, даже когда он отправлялся на какое-то задание в одиночестве, он неизменно чувствовал ее молчаливую поддержку. Белла так редко ошибалась, так редко терпела поражение — почти никогда.

Сейчас целеустремленности Рудольфу было не занимать, а вот с планированием и, тем паче, внимательностью, дело обстояло куда хуже. Он был окрылен услышанным пророчеством, озарен внезапно появившейся надеждой, он постоянно чувствовал Темного Лорда рядом. Возможно, именно ощущение незримого присутствия Повелителя и сделало его таким самонадеянным, таким беспечным... Он ощущал себя почти всемогущим.

И это подвело его. Его схватили авроры, поздно вечером четвертого мая, когда он почти падал с ног от усталости и недоедания, и только память о пророчестве гнала его вперед. Он дрался как лев — за Господина, за Беллу, за саму жизнь. Но их было много, слишком много, они были опьянены победой, а у него не было ничего, кроме надежды и жажды мести. Слишком мало против десятерых.

Он почти не помнил, как они аппарировали в Аврорат, как его протащили по коридорам и бросили в карцер. На секунду ему показалось, что он увидел Рабастана, он даже собирался позвать брата по имени, но не стал. Сказывалась смертельная усталость и неумолимо надвигающееся чувство безнадежности. Он их подвел — и Лорда, и Беллу. Лорд, или судьба, или Мерлин — кто-то позволил ему услышать пророчество, кто-то дал ему шанс все исправить, но он не справился. Он не справился, теперь все кончено.

Дни в карцере тянулись долго и монотонно. Он не старался ни о чем не думать, не думать ни о чем вообще, только считать секунды, которые превращались в часы, которые, в свою очередь, становились днями. Временами за ним приходили и отправляли его на очередное слушание в Визенгамоте — теперь он всегда был там один, прикованный цепями, как и прежде, но — один против них всех. Победители! Он не отрицал ни одного своего преступления, более того, он признался даже в том, чего не совершал. И теперь ему оставалось только дождаться вынесения приговора — он не сомневался в том, что на этот раз это точно будет Поцелуй Дементора. И тогда уж наконец — вечный покой.

Когда его приговорили к пожизненному заключению в Азкабане, он не знал, плакать ему или смеяться. Какая ирония: его жизнь в очередной раз совершила крутой вираж и все его планы полетели в тартарары. Радоваться было особенно нечему, но в груди у Рудольфа вспыхнула, затрепетала безумная надежда. Если чему Белла и сумела его научить, так это тому, что никогда не стоит сдаваться и отчаиваться. Пока жив.

* * *

Оказавшись в Азкабане, Рудольф испытал сюрреалистическое ощущение дежа вю. Все было таким же: пронизывающий до костей холод, серые стены, казалось, он даже узнавал коридоры, по которым его вели. И камера оказалась до боли знакомой. Узкий каменный мешок: жесткая койка, отхожее место, дверца, через которую он получал еду. Да, все было таким же, кроме ощущений.

Он чувствовал себя иначе. Он потерял Лорда, и потерял Беллу, и надолго, если не навсегда, лишился шанса их вернуть, но дышалось ему легче, чем в прошлый раз, и не так накатывало холодное гибельное отчаяние. Сначала он думал, что причина в пророчестве и в ощутимом присутствии Повелителя рядом, и лишь спустя пару дней сообразил: в Азкабане больше не было дементоров. Какая ирония: победители отняли у него все, начиная от свободы и любимой женщины, и заканчивая волшебной палочкой, — но его счастливые воспоминания, его мечты, его безумную надежду забирать не стали.

Что ж, несомненно это было огромным плюсом — и непростительной глупостью с их стороны. Куда проще строить планы побега, находясь в трезвом уме и не пытаясь покончить с собой от нестерпимого отчаяния.

Впрочем, со строительством планов дело шло туговато и отсутствие дементоров делу не помогало: авроры охраняли Азкабан не хуже, а возможно даже и лучше, чем эти исчадия Преисподней. Единственным человеком, который смог выбраться из тюрьмы самостоятельно, был Сириус Блэк, но он, как потом оказалось, был незарегистрированным анимагом. Рудольф думал, что было бы неплохо уметь превращаться в муху или, на худой конец, в летучую мышь, но об анимагии он знал чуть меньше, чем ничего. И без этого в его безумной жизни дел хватало.

Но в первое время надежда не покидала его. Рудольф никогда не придавал особого значения пророчествам, особенно в последний год. Несколько раз он даже позволял себе запретные, крамольные мысли о политике Темного Лорда. Они почти победили, думал он, да что там, они уже победили. Министерство — в их руках, аврорат — в их руках, Хогвартс тоже их — да, ведь тогда он еще не знал, что Снейп оказался вонючим предателем. Оставались сущие пустяки: сломить сопротивление проклятущего Ордена. Зачем Темный Лорд гоняется за мальчишкой Поттером, почему придает такое значение пророчеству, произнесенному какой-то психопаткой? Поттер может убить Повелителя — какая чушь! Достаточно было хоть раз пообщаться с Лордом, хоть раз почувствовать безумную силу, исходящую от него, чтобы понять — это просто невозможно.

Теперь Рудольфу было безумно стыдно за такие мысли. Оказывается, когда пророчество приходит тебе самому, ты начинаешь верить в него безоговорочно.

И он верил, не позволяя себе усомниться ни на миг. «Когда лишние больше не излишни», — бормотал он себе под нос. «Когда время вспять повернется...» И эти непонятные слова раз за разом помогали ему жить дальше.

Он пришел к выводу, что еще далеко не все потеряно. Пророчества сбываются и это обязательно сбудется, нужно только подождать. Не дергаться, не делать глупостей, ловить каждую самую незначительную новость из внешнего мира. Выжидать своего шанса, чтобы не упустить его, когда он представится. А шанс обязательно представится — пророчества не врут и не зря это пророчество было дано именно ему.

Конечно, он пытался разгадать его смысл, но не слишком в этом преуспел. Оно было чересчур туманным — совсем не как предыдущее. Впрочем, по поводу «невидимых детей» мысли у него были. Но, даже если и так, время еще есть. Даже если бы ему удалось выбраться и оказаться рядом с ней, она еще слишком мала, она еще ничего не смогла бы изменить. Нужно ждать.

И Рудольф ждал, пытаясь не терять надежды и развлекая себя единственным, что у него осталось — воспоминаниями.

Рудольф был одним из немногих, кто мог похвастаться тем, что был знаком с Темным Лордом с самого детства. С тех пор, когда того еще называли не Лордом, а просто Томом. Впрочем, какая чушь. Повелитель никогда не был «просто Томом». В нем вообще не было ничего просто или обыденного.

Рудольф понял это, как только увидел Лорда в первый раз. А возможно, даже раньше, когда отец сказал матери, что к ужину будут гости. В этом, конечно, не было ничего необычного, но то, каким тоном отец произнес эту фразу... Рудольф услышал распоряжения, которые мать давала домовым эльфам, и буквально обомлел. Складывалось впечатление, что в доме готовились по меньшей мере к Рождеству.

Следующим сюрпризом стал приказ отца присутствовать на ужине. Рудольф был еще совсем мал, лет пяти, не более, и никогда не ужинал вместе с родителями, поэтому это повеление привело его в трепет. Домовиха Дилси нарядила его в лучшую мантию, тщательно проверила, как он умеет пользоваться столовыми приборами, и напоследок, блестя слезами, велела быть хорошим мальчиком.

Наконец, ровно к семи вечера гость прибыл. Хлопнула входная дверь, и он услышал голос отца:

— Том... Приветствую...

Рудольф нахмурился. Он никогда еще не слышал у отца такого голоса. Тот всегда разговаривал громко и четко, словно раздавал приказы. Говорил, как человек, полностью и абсолютно уверенный в себе. А сейчас его тон был каким-то... каким-то... робким? Или даже... подобострастным?

Рудольф потряс головой — как он может так думать об отце? Прислушался: мама приглашала гостя к столу.

— Прошу меня извинить, миссис Лестрейндж. Я хотел бы, но увы, не могу. Дела не ждут, мне необходимо срочно переговорить с вашим мужем. Ранульф...

Рудольф замер. Голоса, подобного этому, он не слышал никогда в жизни. Очень вежливый — и при этом холодный как лед, мягкий — и одновременно повелевающий. Повелевающий... Рудольф решил, что это самое подходящее слово.

Странный гость шагнул в гостиную и Рудольф с опаской взглянул на него.

Он был высок, строен и темноволос, облачен в длинную, наглухо застегнутую мантию. Рудольф невольно обратил внимание на то, что гость вошел в гостиную прежде отца и теперь широкой решительной походкой направлялся в сторону отцовского кабинета. Однако внезапно он обернулся, и Рудольф едва подавил нелепое желание спрятаться за спинкой кресла.

Взгляд его темных глаз обжигал, пронизывал насквозь. Человек смотрел то ли изучающе, то ли оценивающе, словно пытался отыскать что-то у Рудольфа в голове. Наконец, спустя какую-то поистине бесконечную минуту, он удовлетворенно кивнул.

— Твой? — спросил гость у отца. Отец, выглядевший то ли гордым, то ли испуганным, подтвердил.

— Достойная смена растет, — произнес гость и наконец отвернулся. Рудольф судорожно выдохнул.

Он был совсем ребенком и не смог бы внятно описать впечатление, которое произвел на него этот странный человек. Он напугал его, он его буквально загипнотизировал, так что Рудольф напрочь забыл о правилах этикета и не смог даже поздороваться. Но вроде бы гостю не было до этого никакого дела. И, кажется, он даже остался доволен? Немного придя в себя, Рудольф решил — скорее даже не решил, а почувствовал, — что сделает все, приложит все усилия, чтобы гость в нем не разочаровался.

* * *

Он был знаком с Беллой всю свою жизнь, и это не было преувеличением. Он не помнил времени, когда не был бы знаком с Беллой. Она всегда присутствовала в его мире: темноволосая девчушка, превратившаяся в прекрасную девушку, которая в конце концов стала его женой.

Кажется, почти все его самые яркие детские воспоминания были связаны с Беллой. Он помнил ее трехлетней малышкой, с которой они летали на детских методах в парке Лестрейндж-Мэнора. Солнце в тот день так и пекло, и родители укрылись в доме, попивая прохладительные напитки. Андромеда дремала в колыбельке, в тени деревьев, под присмотром домовухи Дилси. Собственно, Дилси должна была присматривать и за ними с Беллой, но где пожилой эльфийке за ними угнаться! Они летали, ни на секунду не прекращая спорить о том, кто сможет лететь быстрее или кто поднимется выше. Они бегали наперегонки по аллеям парка, забегая так далеко, что домовуха скрывала голос и грозилась раздвоиться надвое, дабы не оставить без присмотра ни одного отпрыска Блэков. Они падали в траву и хохотали как безумные, и Белла вконец испортила нарядную мантию — даже эльфийская магия не смогла привести ее в надлежащий вид. Вечером Рудольф решил, что этот день был самым веселым днем за всю его жизнь.

Когда Белле было лет шесть, она, как настоящая хозяйка, устроила Рудольфу экскурсию по особняку Блэков. Да, особняк был значительно меньше Лестрейндж-Мэнора, но от этого не становился менее загадочным и притягательным. Белла показала ему библиотеку («Здесь есть все книги на свете, даже такие, каких больше ни у кого нет», — прошептала она. «Книги по наитемнейшей магии!») Показала засушенные головы эльфов ( Рудольф решил было, что им дома тоже следует ввести такую традицию, но Дилси было жалко, и он подумал, что, возможно, с этим следует повременить). Показала фамильное древо Блэков. Рудольф читал еще не слишком хорошо, но размеры древа оценил и подумал, что Белла вполне сложилась бы ему в жены. Вот была бы потеха!

Он и думать забыл об этой неожиданной идее, когда два спустя отец объявил ему, что они с мистером Блэком «договорились». Белла станет его женой. Действительно.

— Но, мне кажется, Нарцисса будет красивее, — важно произнес Рудольф, несколько шокированный неожиданной новостью и отчаянно стремящийся вести себя «как взрослый». Четырехлетняя Цисси была ангелочком во плоти.

— Вот как? — отец посмотрел на него с тщательно скрываемой усмешкой. — Но ведь красота еще не главное, верно? Белла очень хороша, и вы ведь с ней дружите, я не ошибаюсь? Мне кажется, тебе по нраву ее характер?

Рудольф задумался. Действительно, что он стал бы делать с Цисси? Ей только четыре, а она уже помешана на бантиках, ленточках и фасонах мантии. Иное дело Белла. Тоже любит нарядиться, но никогда не боится испачкать платье. С такой женой скучно ему точно не будет.

— Ты прав, отец, — кивнул он и, подумав, добавил: — Самое главное, что она чистокровная.

В глазах отца он заметил искорки гордости.

В тот же день, в самый разгар веселья, когда они с Белой вновь носились по парку наперегонки, он неожиданно вспомнил об утреннем разговоре и резко остановился.

— Поймала, — рассмеялась запыхавшаяся Белла. — Ты чего остановился? Поддаешься мне?

— Может быть, — задумчиво сказал Рудольф. — Наверное, теперь я должен тебе уступать. Знаешь, Беллс, что сказал мне отец? Мы поженимся, представляешь! Ты будешь моей женой, а я — твоим мужем!

Белла прищурила темные глаза и посмотрела на него — пристально и оценивающе. Ему даже стало не по себе — никогда прежде он не видел у нее такого взгляда. Словно за одну секунду она выросла лет на десять.

— Да, — сказала она, словно наконец приняла какое-то решение. — Да, будешь моим мужем. Но уступать мне не нужно. Догоняй!

Она рассмеялась, и Рудольф рассмеялся, и все стало как прежде. Почти.

* * *

Мой TikTok: https://www.tiktok.com/@katy_from_duderhof?_t=8lmE1uzSiXf&_r=1

YouTube: Катины сказки

Телеграм: Читаем Inkeri Maa

В Хогвартс они поехали, ощущая себя уже практически семейной парой.

Хотя, конечно, они и были семьей — все слизеринцы, не только они с Беллой. Ну, ладно — не абсолютно все слизеринцы. Изредка Распределительная Шляпа принимала странное решение отправить на Слизерин кого-то чужого — чаще всего полукровку. Но костяк факультета составляли древние чистокровные семьи: Блэки, Лестрейнджи, Нотты, Розье, Эйвери, Креббы, Гойлы… Почти все они были в более или менее дальнем родстве друг с другом. Дети росли практически вместе, затем вместе учились в школе, затем создавали собственные семьи — и за это время так врастали друг в друга, что не ощущать себя частью единого целого было попросту невозможно.

И Рудольфу нравилось это ощущение: оно давало чувство защищенности. Он знал, что, что бы с ним не случилось, друзья-слизеринцы, те, что сейчас едут с ним поезде, — всегда придут ему на выручку. Он испытывал приятную уверенность в своем будущем: почти все брачные союзы для нынешнего поколения были уже распланированы, а многие отцы семейств начинали задумываться о том, куда пристроить будущих внуков. Он знал, где, с кем и как проживет жизнь, и знал, что никогда не останется один в беде. И это грело сердце — Рудольф почти физически ощущал нити, связывающие его с другими будущими первокурсниками.

Он содрогнулся, подумав о магглорожденных. Он не мог себе представить, каково это: на семь лет отправиться в место, где никого не знаешь и никто не знает тебя, где тебе не на кого положиться и некому доверять. Быть вечным чужаком в мире, который тебе не понятен и не близок. Пожалуй, будь он грязнокровкой, он бы вообще не поехал ни в какой Хогвартс. Остался бы с магглами — по крайней мере, рядом с семьей и близкими людьми. Хотя, поговаривают, что магглы относятся к семье совсем не так, как волшебники… Что они чихать хотели на родословные древа и родственные связи, что они расстаются и разводятся, стоит только пару раз не сойтись во мнении, что они изменяют и предают, бросают детей и не заботятся о родителях. В таком случае, грязнокровки в своих семьях такие же чужаки, как и в волшебном мире. Всем они чужие, никому не нужные, просто-напросто ошибка природы. И почему так много волшебников не хочет этого понимать?

Рудольф поежился. Зря он начал думать о грязнокровках и о слизеринцах. Отсюда рукой подать до еще одной пугающей мысли: а попадет ли он в Слизерин? Должен, разумеется, должен — иначе просто и быть не может! Но ведь у Шляпы случаются ошибки. Шляпа порой отправляет чистокровных волшебников, потомственных слизеринцев, на другие факультеты. Иногда даже на Гриффиндор!

Мерлин, хуже этого даже и представить ничего нельзя. Это даже хуже, чем быть грязнокровкой — ведь у грязнокровок изначально нет семьи, связей и планов на жизнь. А лишиться этого по прихоти старой дурацкой шляпы — это…

— Ты никогда не думала, что будешь делать, если тебя распределят на другой факультет? — шепотом спросил Рудольф Беллу. — В Рейвенкло, например.

Он не стал упоминать Хаффлпафф и Гриффиндор, но Белла все равно обожгла его яростным взглядом.

— Блэки всегда учились на Слизерине, — процедила она. — Не было ни одного Блэка с другого факультета. И не будет. Запомни — не будет никогда!

* * *

Он припомнил Белле эти слова через два года, когда распределялась Андромеда, а Белла бледнела и кусала губы от волнения.

— Что с тобой? — спросил Рудольф. Белла посмотрела на него как-то странно: одновременно вызывающе и смущенно.

— Волнуюсь за Меду, если хочешь знать, — отрезала она и снова впилась взглядом в Распределяющую Шляпу. — Вдруг этот старый кусок фетра выкинет какой-нибудь фокус?

— Блэки всегда попадали на Слизерин, помнишь? Всегда, — Рудольф мягко коснулся ее плеча.

— Я прекрасно это знаю, — Белла дернулась, скидывая его руку. — Отстань от меня, будь так любезен. Из-за твоего шепота мне ничего не слышно.

После пира она подошла к нему и позвала прогуляться вдоль озера. Это было их доброй традицией — выбираться по вечерам из замка и гулять почти до самого отбоя, а потом со всех ног бежать в подземелья, чтобы не опоздать. Но в этот раз Белла была сама не своя: нервная и немного смущенная.

— Руди, я хотела извиниться, — выпалила она, стоило им выйти из замка. — За то, что нагрубила тебе.

Сказать, что Рудольф был шокирован — значит, ничего не сказать. Белла — извиняется?

— Дело в Меде. Она.. она.. Нет, я даже не знаю, как это рассказать! Не могу подобрать слова.

Они уже почти добрались до берега озера, когда Рудольф решился заговорить:

— Беллс, мы с тобой станем мужем и женой однажды. Да нет, даже это неважно. Просто — мы семья. Ты мне все можешь рассказать.

— Я знаю, Руди. Тут дело не в тебе, просто… не знаю, как это объяснить, — Белла остановилась и глубоко вздохнула. — Меда, она… не такая, как мы. Я толком не понимаю, в чем дело, но она другая. И, самое главное, главное, мне кажется, никто, кроме меня, этого не видит. Это замечаю только я!

— Да что замечаешь-то, Беллс?

Белла умолкла, словно собираясь с духом.

— Она по-другому смотрит на многие вещи. Например, она недавно сказала мне, что не хочет, чтобы отец выбрал ей мужа. Что не хочет выходить замуж ни за кого из наших. Она даже общаться с ними не хочет! Крэбб для нее слишком глупый, Гойл слишком толстый, Розье еще какой-то не такой. Я пыталась ей объяснить, что дело-то не в этом, а в том, что мы — семья, что мы должны держаться вместе, беречь наши традиции и… Но, мне кажется, для нее это все — пустой звук. А еще она… она… она интересуется маглами!

— В смысле? — опешил Рудольф.

Белла пожала плечами:

— Ну, ей интересно про них. Какую одежду они носят, какую музыку слушают, как обходятся без волшебства, все эти их приборы и изобретения… Она все уши прожужжала, как ей не терпится на маггловедение. Я сначала думала, что в этом такого? Интересно ей. У нас вон многим тоже про животных интересно. Но она к ним не относится, как к животным. Она считает их равными нам! А может быть, даже в чем-то превосходящими…

Пару минут они молчали. Рудольф пытался подобрать правильные слова, но почему-то ничего не шло на ум. К счастью, Белла заговорила сама:

— И никто этого не видит, никто не замечает, только я! С родителями Меда такая паинька… Поэтому я и сорвалась на тебя сегодня — боялась, что Шляпа отправит ее… ну вот хоть в Рейвенкло — там же всякие исследователи учатся. Но это было бы просто немыслимо — Блэки всегда поступали на Слизерин…

— И Меда тоже попала в Слизерин, — успокаивающе произнес Рудольф. — Значит, даже Шляпа поняла, что Меда — слизеринка. Мне кажется, тебе не о чем волноваться, Белла.

— Да, наверное, — Беллатрикс улыбнулась — и осенний воздух стал словно теплее. — Ты прав, Руди. Главное, что Меда будет среди своих. Вот за Нарси не приходится беспокоиться, слава Мерлину, а теперь я и за Меду спокойна. Блэки всегда учились в Слизерине — и всегда будут.

Будущее показало, что это не так. Сириус Блэк, кузен Беллы, поступил на Гриффиндор, а потом и вовсе отрекся от семьи, и тетушка Вальбурга лично выжгла его имя с гобелена Блэков. Семья так и не смогла до конца оправиться от потери.

Но до этого оставалось еще долгих восемь лет…

* * *

И сначала эти годы проходили быстро, беззаботно и бестревожно. Учеба давалась Рудольфу легко, с однокурсниками отношения были замечательные (по-другому и быть не могло), а периодические пикировки и даже стычки с гриффиндорцами отлично разбавляли школьную рутину.

И Белла всегда была рядом.

Весной пятого курса Рудольф впервые обратил внимание на гормональное безумие, охватившее школу. Тут и там ему встречались парочки, некоторые просто держались за руки, а кое-кто добрался уже и до поцелуев. И — может быть! — даже до чего-то еще серьезнее, — но об этом говорили только шепотом.

Зато насмехались над парочками в полный голос — Рудольф слышал во время обедов в Большом зале. Самым обидным прозвищем почему-то считалось «жених и невеста». Стоило мальчику и девочке поболтать хоть пять минут, и кто-то обязательно называл их женихом и невестой, а все вокруг смеялись. Да что там смеялись — прямо-таки ухохатывались и повизгивали.

Рудольф в таких случаях обычно только пожимал плечами. Что с них взять, грязнокровки, полукровки и магглолюбцы.

Конечно, на Слизерине ничего подобного не было — и быть не могло. Многие слизеринцы, — если не все, — отправляясь в Хогвартс впервые в 11 лет, уже точно знали, с кем из однокашников им предстоит провести жизнь. Взять хоть их с Беллой. Да, они жених и невеста — что, скажите на милость, в этом смешного?

Рудольф ничего забавного в этом не находил, но, по мере того как шли годы, все больше и больше радовался этому факту. Белла расцветала прямо на глазах, превращалась из задиристой товарки по играм в красивую молодую девушку. Рудольф часто думал, что ее не назвать симпатичной, или прелестной, или, упаси Мерлин, миленькой. Белла, со своими огромными черными глазами и густой тяжелой копной чуть вьющихся волос, была по-настоящему красива. И однажды она станет его женой!

В начале шестого курса радость Рудольфа несколько померкла, потому что совершенно внезапно Белла не на шутку увлеклась Эваном Розье. Вроде бы Розье на каникулах пару дней гостили у Блэков, и, пока взрослые занимались своими серьезными делами, Белла и Эван проводили время вместе. Всего пара дней — но, очевидно, им этого хватило, потому что в школу эти двое вернулись парой. Они вместе обедали, перемигивались на уроках, а по вечерам, держась за руки, отправлялись бродить по берегу озера. Рудольфа эти двое откровенно избегали, и все равно он постоянно на них натыкался — и каждый раз ощущал беспомощную злость и странную, щемящую сердце тоску.

Через пару недель ему все это надоело, и он вызвал Беллу на откровенный разговор. Он чувствовал себя очень взрослым и даже мудрым, когда говорил ей о том, что может ее отпустить. Что, если она хочет быть с Эваном, он не станет чинить им препятствия. Только нужно уведомить родителей, разорвать помолвку, и тогда…

— Ты что Руди? — беспомощно пробормотала Белла. — Мы же с Эваном просто друзья.

Рудольф хотел сказать, что «просто друзья» так себя не ведут, но сдержался — не хотел, чтобы Белла поняла, насколько пристально он за ними наблюдал. Вместо этого он вздохнул, кивнул и попросил Беллу все же серьезно поразмыслить над его словами.

И Белла, очевидно, поразмыслила, потому что целых несколько дней почти не общалась с Эваном. Но их симпатия, судя по всему, была слишком сильна: спустя пару недель они вели себя так же как раньше, словно никакого разговора и не было.

А Рудольф внезапно нашел утешение в объятиях Пегги Пирс, миловидной шестикурсницы с Рейвенкло. Точно так же абсолютно неожиданно то, что должно было быть единственным совместным походом в Хогсмид, превратилось в бурный и страстный роман.

Рудольф не испытывал к Пегги никаких серьезных чувств — ни уважения, ни близости, ни даже сильного интереса, — но все это меркло на фоне того, как сильно он ее хотел. Даже на Беллу с Эваном ему стало почти наплевать: целых несколько недель он думать не мог ни о чем, кроме тела Пегги, ее золотистых волос и бархатной кожи.

Кульминацией этого романа стал вечер в ванной комнате старост, где Пегги наконец-то ему отдалась. А когда они, насытившись друг другом и наплескавшись вволю, собирались расходиться по своим гостиным, оказалось, что у двери ванной комнаты их поджидает Белла.

Разъяренная Белла.

Пегги исчезла так быстро, что Рудольф подумал бы, что она аппарировала, если бы не знал, что в Хогвартсе это невозможно.

Белла даже не обратила на нее внимания — она сверлила его тяжелым обвиняющим взглядом.

— И как же это понимать?

Рудольф пожал плечами с деланным безразличием, хотя его обуревала целая гамма противоречивых чувств. Его даже слегка потряхивало от какого-то непонятного острого предвкушения.

— Рудольф! Ты не забыл ли, случайно, что мы собираемся пожениться?

Он сжал кулаки в карманах. Только не спугнуть!

— Расслабься, Беллс. Ты общаешься с Эваном, а я — с Пегги. У нас все в порядке.

Белле даже не хватило совести покраснеть или смутиться — она набросилась на него всей мощью праведного гнева:

— Мы с Эваном — просто друзья! Если ты хоть на миг позволил себе подумать, что мы…

Он криво усмехнулся:

— Мы с Пегги тоже… просто друзья. Уж не знаю, что позволила себе подумать ты, Беллс, но мои «просто друзья» по крайней мере не с нашего факультета, и я не знаком с ними с ними с детства…

— Рудольф…

— Следовательно, — не дал он ей себя перебить. — Моя «просто дружба» не имеет никакого отношения к нашим с тобой матримониальным планам. Не вызывает сплетен и пересудов. И никогда никем не будет воспринята, как нечто большее. Что же касается вас с Эваном…

Белла тяжело вздохнула, опустилась прямо на пол и обняла руками колени.

— Это было какое-то наваждение, Руди, — сказала она уже совсем другим тоном, смущенным и даже виноватым. — Я сама не понимаю, что на меня нашло. Это было так глупо, и так нелепо, и так… словно я какая-нибудь безродная магла, а не Блэк.

— Было? — осторожно спросил Рудольф.

— В прошлом, — уточнила Белла. — Все в прошлом. Когда я увидела тебя с этой рейвенкловкой… я сначала ужасно разозлилась. Ты вел себя с ней так… распущенно, вульгарно, так… А потом я подумала: а чем же я лучше? Мы с Эваном… Как только я поняла, как это нелепо и неуместно, все сразу прошло. Так что, да, — было. Все в прошлом.

Рудольф сел рядом с Беллой на пол и осторожно обнял ее за плечи, — она сразу же доверчиво прильнула к нему. Он почувствовал себя так спокойно — впервые за последние недели, до краев наполненные ревностью, негодованием и возбуждением. А теперь — словно буря улеглась, или словно он вернулся домой, или словно все, наконец, встало на свои места.

Тем не менее, он не мог не спросить:

— Почему, Беллс? Ты вполне могла бы выйти замуж за Эвана. Розье — хорошая семья, даже твоя мать с этим согласна. А наша помолвка еще даже не объявлена. Поэтому, — он вздохнул. — Если ты хочешь быть с Эваном, если хочешь все переиграть — я против не буду, и мой отец, я думаю, тоже все поймет…

Белла повернулась к нему так резко и стремительно, что он даже вздрогнул:

— Но я не хочу Руди! Мы с тобой знаем друг с детства, и мы всегда знали, что поженимся. И нам друг с другом легко, мы друг друга понимаем. А Эван… Я же говорю тебе, Руди, все прошло, совсем прошло! Я не хочу за него замуж и не хочу ничего переигрывать, — она нахмурилась. — Если только ты сам не хочешь…

Он покачал головой, не в силах сдержать улыбку:

— Нет, Беллс. В роли миссис Лестрейндж меня вполне устраиваешь ты.

Белла улыбнулась ему в ответ, но через секунду снова нахмурила брови:

— Тогда давай больше не будем так делать, Руди, ладно? Никаких больше друзей.

Она снова положила голову ему на плечо. Ее волосы пахли осенью — странный, но притягательный запах с горьковатыми нотками. И, вдыхая этот запах, Рудольф внезапно почувствовал себя по-настоящему счастливым.

Беззаботное счастье длилось недолго. Летом после шестого курса жизнь Рудольфа начала стремительно меняться. Отец решил, что Руди, как он выразился, «достаточно возмужал, чтобы присоединиться к нашему делу».

Разумеется, ни о каком официальном вступлении в Пожиратели Смерти речи на тот момент еще не шло — как и о принятии Метки. Но он был представлен Темному Лорду, — которого больше никто и никогда не называл по имени, — и имел с ним краткую, но емкую беседу. После этого разговора Рудольф вышел из отцовского кабинета в весьма странном состоянии. Он был наполовину напуган, наполовину очарован и на все сто процентов взвинчен. Энергия так и хлестала из него: хотелось куда-то бежать и что-то предпринимать, чтобы спасти магический мир от пагубного влияния маглов и грязнокровок — немедленно, прямо сейчас!

Что и говорить, Тёмный Лорд умер производить впечатление на людей.

Вечером, когда возбуждение от беседы немного схлынуло, Ранульф Лестрейндж пожал сыну руку и сказал:

— Что ж, сынок, теперь ты можешь считать себя одним из нас. А за нами будущее, поверь мне. Хоть наш путь будет ох как нелегок и тернист, мы одолеем его вместе, возглавляемые Лордом… — отец осекся и посмотрел Рудольфу в глаза. — Если только ты с нами, конечно.

Не то чтобы Рудольф не мог отказаться. Ранульф был не из тех отцов, что проклинают сыновей за непослушание, лишают наследства и выжигают имена с семейного древа. В конце концов, они же не такие фанатики, как Блэки! Нет, он.. он не хотел отказываться. Он искренне верил во все, о чем говорил Темный Лорд. В превосходство магов над маглами. В силу рода и чистой крови. В несправедливость Статута о секретности, который заставляет их прятаться в подполье. В то, что такими темпами скоро от магического наследия ничего не останется. Он верил в это — и он готов был за это бороться.

Кроме того, отказ означал бы отвержение. Он бы стал изгоем — не явным, конечно, отец не выгнал бы из дома, а друзья не отвернулись бы — скорее всего. Но он перестал бы быть частью чистокровного мира. Его бы не приглашали на приемы, а если когда и пригласили бы — говорили бы с ним только о погоде. Ему бы перестали доверять. Его бы считали странным малым, гнилым яблоком на цветущей яблоне рода Лестрейндж. Может быть, за него бы даже не выдали Беллу…

— Конечно, отец, я с вами, — твердо сказал Рудольф, пожимая отцовскую руку.

* * *

Этим летом его участие в организации ограничилось посещением общих собраний и приемов — и Рудольф, признаться, был этому рад. Тот же Эван Розье еще на шестом курсе бредил ночными рейдами и шумовыми акциями, — но Лестрейнджи всегда были людьми миролюбивыми, склонными скорее к анализу и планированию, чем к непосредственному участию в боевых операциях. Тем не менее, отец предупредил Рудольфа, что совсем без рейдов и акций, — а то и настоящих боевых столкновений, — обойтись не удастся.

Но все это в будущем. Не этим летом.

Правда, этим летом дел тоже хватало. Рудольфу пришлось взяться за учебу. Он изучал магическую историю, юриспруденцию и маггловедение. Историю и юриспруденцию — у собственного отца. Ранульф был отличным учителем: он интересно рассказывал и объяснял непонятные моменты до тех пор, пока они не становились кристально ясны, хотя и очень удивлялся некоторым вопросам сына:

— Я и забыл, чему они учат вас в Хогвартсе. Сплошное вранье и болтовня по большей части предметов, кроме, разве что, чар и трансфигурации. Да и то… Теперь ты понимаешь, Рудольф, почему этим летом ты вынужден корпеть над учебниками? Теперь ты понимаешь, против чего мы боремся? Это, с позволения сказать, образование, которое они дают вам в Хогвартсе, не стоит ломаного кната!

Рудольф, несколько ошарашенный объемом свалившихся на него новых знаний, только кивал. Он просыпался теперь раньше, чем приходилось вставать в школе, а ложился спать куда позже, чем привык. Частенько он поднимал голову от книги в третьем или четвертом часу ночи, когда глаза начинали немилосердно болеть.

А еще были приемы, на которых Ранульф заново представлял своего сына соратникам — теперь в качестве не мальчика, а взрослого мужчины, наследника и продолжателя семейного дела. А еще были общие собрания, на которых частенько появлялся Лорд, и поэтому пропускать их нельзя было ни в коем случае. Рудольф про себя именовал эти собрания «лекциями»: кто-то из спикеров (чаще всего отец или старший Малфой) поднимался на трибуну и произносил очередную речь о том, как чистокровные маги оказались под пятой маглолюбцев и полукровок. Конечно, это были скорее агитационные речи, но, тем не менее, из них можно было узнать массу всего интересного. Иногда спикером выступал сам Лорд. Это случалось не часто — но тем ценнее были такие «лекции». Темный Лорд говорил тихо и спокойно, — но при этом с такой внутренней силой и уверенностью, с такой ясностью, что даже самые ненадежные и равнодушные соратники (как, например, Малфои) не могли не проникнуться духом общего дела. Рудольф выходил с таких лекций в восторженно-взвинченном состоянии: как и в первый раз, после личной беседы с Лордом, ему хотелось сразу же взяться за дело, перевернуть весь мир, все изменить. Он с удвоенной энергией принимался за учебу, а его вера в Лорда и его планы крепла день ото дня.

Словом, дел хватало. На встречи с Беллой почти не оставалось времени.

Нет, они, конечно, виделись во время приемов, и регулярно переписывались — и все же, все это было не то, совсем не то. Порой Рудольф с тоской и ностальгией вспоминал прошлогодние летние каникулы, когда они с Беллой были, в общем-то, предоставлены самим себе и практически не разлучались. Теперь же даже во время редких встреч они не могли нормально поговорить. Рудольф не мог отделаться от мысли, что прежде они с Беллой жили одной жизнью, а теперь их жизни стали абсолютно разными. И прежнего единения им не вернуть, никогда…

Ему не хватало ее. Очень сильно не хватало.

Настолько, что спустя месяц Рудольф решил всё же обратиться к отцу с вопросом:

— Папа, скажи, а я… Я могу рассказать Белле… немного рассказать Белле о том, чем сейчас занят?

Ранульф Лестрейндж откинулся на спинку кресла и сложил пальцы домиком:

— Ты думаешь, мисс Блэк представления не имеет о том, чем ты сейчас занимаешься?

Рудольф задумался. Белла ни о чем не спрашивала. За все это время, с начала летних каникул, она не задала ему ни одного вопроса, ни разу не пожаловалась на то, что они стали меньше общаться, ни разу не обиделась, что он почти ее не навещает. И это, если подумать, было очень странно.

— Вероятно, она догадывается, — сказал он отцу.

— Тебе очень дорога эта девушка, верно?

Против воли Рудольф почувствовал, что краснеет. «Дорога» — это было неподходящее слово для описания его чувств к Белле.

— Она — моя будущая жена, — сдержанно ответил он. — Конечно, она мне дорога, — он отчего-то вспомнил, как давным-давно говорил отцу, что Нарси красивее Беллы. Стало немного стыдно.

Ранульф мягко улыбнулся:

— Как ты думаешь, мисс Блэк можно доверять? Она разделяет наши убеждения, как ты считаешь?

— Конечно, разделяет, — пожал плечами Рудольф. — Она же — Блэк.

— Руди, это ничего не значит, — вздохнул Ранульф. — Блэки — фанатики во всем, что касается чистоты крови, это верно, но… Именно в таких семьях порой вырастают личности с совершенно противоположными убеждениями. Готовые пустить под откос семейное дело просто из духа противоречия, просто потому что старшие «передавили». Понимаешь?

Рудольф внезапно подумал о Меде. О том, что рассказывала Белла несколько лет назад: Меда интересуется маглами, считает их равными волшебникам. Он поежился. Надо думать, учась на Слизерине, Меда переросла эти детские глупости, — и все же воспоминание его встревожило.

— Я старался не давить на тебя, Руди, — продолжал Ранульф. — Ни на тебя, ни на Рабастана. Я хотел, чтобы вы жили своим умом, чтобы вы сами разобрались, что правильно, а что неверно. Если бы вы выросли маглолюбцами, если бы поддерживали Статут, если бы считали маглов ровней — мне было бы нелегко это принять. Я понял бы, что где-то ошибся, недосмотрел. Неправильно объяснил, не дал достаточно нужной информации… Но любить вас я бы не перестал. Ведь вы же мои сыновья.

Рудольф почувствовал, как горло сжимается от слез.

— Спасибо, отец…

— У Блэков все совсем иначе. Блэки выгоняют неугодных наследников из дома, выжигают с семейного древа и выкидывают из сердца. У них в этом смысле очень жесткая позиция. И я уважаю ее, хоть сам так и не смог бы, — Ранульф снова вздохнул. — Проблема в том, Руди, что человеку сложно все время жить под давлением. Если убеждения не собственные, не выстраданные, не принятые всем сердцем, а просто вбитые в голову родителями под угрозой быть изгнанным из семьи…

— У Беллы собственные убеждения, — горячо возразил Рудольф. — Мы говорили с ней об этом — и не раз.

Отец улыбнулся:

— Что же, тогда ты, конечно, можешь рассказать мисс Блэк о своей нынешней жизни и обязанностях. Знаешь, а пожалуй, я сам с ней поговорю.

* * *

Через два дня Белла явилась в Лестрейндж-Мэнор на разговор с отцом — и осталась на собрание. Рудольфу такое решение казалось сомнительным, но Ранульф не разделял его скептицизма.

— Что плохого в том, что мисс Блэк послушает, о чем мы говорим? Руди, ты же сам хотел поделиться с ней этой частью твоей жизни…

— Рассказать ей — да, — Рудольф нервно расхаживал по библиотеке. Ему почему-то было тревожно — и ужасно не хотелось, чтобы Белла шла на собрание. Он не знал причин этого ощущения. Чувство было совершенно иррациональным — но от этого не становилось менее сильным. — Рассказать — да, но собрание… Зачем? Я не хочу ее в это втягивать, не хочу, чтобы она участвовала в этом лично! Я просто хотел иметь возможность делиться с ней…

Отец посмотрел на него серьезно и строго:

— Хорошо, Руди, что тебя не слышит сейчас сама мисс Блэк. Или Темный Лорд, если уж на то пошло. Ты говоришь, как магл-патриарх, который считает, что женщина способна только еду готовить, дом в порядке содержать да слушать мужнины рассказы о его делах, — Ранульф покачал головой, вздохнул и заговорил куда мягче: — Я и сам считаю, что женщинам не место в Организации. По крайней мере, я не хотел бы, чтобы моя жена или невестка участвовали в серьезных операциях — потому что я люблю их и волнуюсь. И тем не менее я всегда считал, что каждый человек должен сам распоряжаться своей судьбой, имея полную и достоверную информацию о последствиях любого своего выбора. Пусть мисс Блэк послушает, Руди, ведь это ни к чему ее не обязывает. О том, чтобы она всерьез к нам присоединилась, речи не идет — по крайней мере, пока.

Рудольф вздрогнул. Слова отца нисколько его не успокоили — но что он мог поделать? Белла осталась. И то, что происходило дальше, Рудольф запомнил на всю свою жизнь.

Как на собрании появляется Темный Лорд. Как все приглушенно ахают и подскакивают со своих мест. Как Ранульф представляет Лорду Беллу. Как Лорд говорит, что он «счастлив видеть такую очаровательную юную леди в наших рядах». Как щёки Беллы вспыхивают пунцовым, как она нервно теребит рукава мантии, как прикусывает нижнюю губу…

С того момента все и началось.

* * *

После собрания Белла ни словом не упомянула самого Лорда — зато очень много говорила о его идеях и планах.

— У меня такая четкая картина сложилась в голове, Руди! Я только теперь поняла, насколько глупо и опасно то, что происходит. Мы стоим на десять ступеней выше маглов и грязнокровок, и мы сами, своими же руками отдаем им власть над нашими жизнями! Скрываемся, скрываем самую свою суть, прячемся — от кого? От тех, кого и людьми-то можно назвать с большой натяжкой? Мы принимаем стоящих ниже нас как равных — и в итоге их становится все больше и больше! Они отбирают наши ресурсы, наши рабочие места, портят наших детей, внушают им свои идиотские представления — они попросту оккупируют наш мир! Они отнимают то, что принадлежит нам, то, что наше по праву! Я только сейчас поняла, Руди…

Рудольф немного нервно улыбнулся:

— Я думал, Блэки знают все это с детства.

Белла скривилась.

— Одно дело — знать это, а другое — понимать, как это работает. Кроме того, что толку в пустых возмущенных разговорах, которые ведут мама с папой? Теперь я поняла, что такое положение вещей — не данность. Что мы можем все изменить.

Ох, как же ему не понравилось это «мы»!

— Беллс… Ты хотела бы в этом участвовать?

Белла взглянула на него с вызовом:

— Да, конечно — так или иначе.

— Так или иначе?

— Так или иначе! — она даже голос повысила. — Приносить пользу нашему делу — как смогу. Или ты считаешь, Рудольф, что от меня не будет никакого толка? Почему же? Уж не потому ли, что я женщина?

— Тише, Беллс, у меня такого и в мыслях не было, — не совсем искренне оправдался Рудольф. Но Белла и сама уже немного сникла.

— Во всяком случае, сейчас рано об этом думать. Впереди еще год школы. Давай сменим тему, Руди.

Он был рад закончить этот разговор — но по тому, как поспешно Белла заговорила об уроках, понял, что она что-то недоговаривает. Белла что-то задумала.