Дяди Бруно никогда не было? (джен)

Это всё случилось в день рождения Антонио.

У нас большая семья — слушайте, правда, у каждого здесь куча братьев и сестёр, родных и двоюродных, а ещё тетушки, дядюшки, бабушки и дедушки… У меня есть тётя Пепа (она сестра моей мамы) и дядя Феликс, её муж, мама и папа, а ещё тётя Эсме — это папина сестра, с её мужем, моим дядей Густаво, и у всех свои дети, то есть у меня ещё две сестры и куча кузенов и кузин, разумеется, бабушка Альма и бабушка Розита с дедушкой Маркусом… И дядя Бруно, конечно. Он так и не обзавёлся женой или детьми, но мы все его любили. Это ведь дядя Бруно.

Но по порядку. Всё началось в пятый день рождения Антонио — это третий ребёнок тети Пепы и дяди Феликса, мой младший кузен. Вся наша большая семья собралась у нас дома, а это значит в десять раз больше шума, в три раза больше детей, крутившихся под ногами, в квазиллион раз больше: «Ах, Мирабель, ты уже так выросла, так выросла, а ведь мы помним тебя совсем крошкой!» — что довольно забавно, потому что три месяца назад я слышала те же слова на своей кинсеаньере, но это нормально. Это ведь семья.

Конечно, во всей этой суете, мама чуть не забыла про праздничный пирог с гуавой, и он подрумянился… очень сильно. Буквально в шажочке от «пригорел», но у мамы всегда и всё под контролем, так что пирог был спасён, а она со смехом сказала: «Ну, Агустин, наш пирог удался как раз в духе твоей семьи»

— О чем ты, любовь моя? — непонимающе спросил папа, и мама со смешком напомнила ему, как на мою кинсеаньеру его брат Бруно решил помочь с арепами (да, я обожаю арепы моей мамы, особенно с сыром) и последняя партия получилась практически сгоревшей.

— Хульета, ты, верно, шутишь, — сказала тётя Эсме, покачивая головой. — У нас с Тином нет брата Бруно. И кузена Бруно тоже. Это ведь ваш с Пепитой брат.

— Эсме, не смеши меня! Пепи! — мама позвала тётю Пепу на кухню. — Пепи, Эсме сказала, что Бруно — это наш брат!

— Абсолютно точно нет! — воскликнула тётя Пепа. — Бруно — кузен Феликса.

Дядя Феликс раскашлялся за ее спиной:

— Что? Нет, я был уверен, что он — ваш!

Мы все замолчали. Я сидела и пыталась вспомнить, говорил ли когда-то дядя Бруно, с чьей стороны он, в общем-то, приходится мне дядей. Мама и тётя Пепа переглядывались друг с другом и с нашими родственниками, словно верили, что сейчас папа и дядя Феликс рассмеются и скажут, что это шутка.

— Я спрошу у мамы, — слабым голосом сказала тётя Пепа и вышла в гостиную, чтобы позвать бабушку Альму. Я думаю, бабушка бы точно запомнила, если бы ей пришлось родить троих детей одновременно, а не двоих, так что я ей сразу поверила, когда она предположила, что он чей-то ещё кузен, но точно не её сын.

А потом… знаете, я попыталась вспомнить, как выглядел дядя Бруно, и оказалось, что я его не помню. Это было странно. Он меня поздравил с пятнадцатилетием, привёз мне огромный торт… Или это были дядя Густаво и тётя Эсме?

— А как выглядит дядя Бруно? — спросила я вслух, и семья, примолкнув, тут же заговорила одновременно. По их словам выходило, что дядя Бруно был рыжим, брюнетом, с кудрявыми волосами, лысым, с короткой стрижкой, толстым, худым, старым, молодым, загорелым, бледным, с зелёными глазами, с карими глазами, он носил очки и не носил очки…

Устав биться над этой загадкой, мы все перешли в гостиную и озадачили моих сестёр и многочисленных кузенов вопросом, помнят ли они дядю Бруно. Все ответили: «Да!», даже не поколебавшись, но когда мы начали расспрашивать, как он выглядит, как говорит или, хотя бы, что он носит, то в глазах всех наших родственников застыло мучительное непонимание.

Но дядя Бруно был реальным. Я вспомнила, что на мой день рождения он подарил мне книгу о бабочках Колумбии с красивыми иллюстрациями, а ещё вышивальный набор. Он подарил Изабелле горшочек с орхидеей, которая до сих пор радовала глаз. Луизе он подарил сборник стихотворений выдающихся колумбийских поэтов, Долорес — коллекцию винтажных пластинок для граммофона, Камило припомнил сборник пьес… Понимаете, дядя Бруно был отличным дядей, и всем нам делал подарки, исходя из наших увлечений — то есть, он знал нас уже давно. И мы его тоже знали, только почему-то не могли вспомнить! В конце концов, мы позвали Антонио, который сидел в детской со своими друзьями, и на вопрос, помнит ли он дядю Бруно, Антонио рассмеялся:

— Конечно же я его помню! Он принёс нам полчаса назад тарелку с печеньем!

Мы молча переглядывались. Он был здесь полчаса назад, но никто не мог его вспомнить. И даже Антонио на вопрос, как он выглядел, удивлённо ответил:

— Как обычно! Ну, как всегда выглядит дядя Бруно!

Никто не хотел портить праздник Антонио, и мы сели за стол. И, знаете, мы все косились по сторонам, особенно пристально разглядывая своих соседей. Нас тут собралось двадцать человек, но когда я помогала маме убрать посуду, я пересчитала тарелки.

Их была двадцать одна.

Но я не помнила, чтобы видела дядю Бруно за столом.

* * *

На следующее утро я снова попыталась разузнать, кто такой дядя Бруно, но мама и бабушка только отмахивались от моих расспросов, папа пожал плечами и сказал, что «это наверняка кузен Феликса», тётя Пепа и дядя Феликс точно так же принялись убеждать меня в том, что Бруно — это, скорее всего, родственник папы, а может, это какой-то кузен моего дяди Густаво…

А потом все снова забыли про дядю Бруно.

Кроме меня.

Наверное, именно поэтому всё и стало происходить со мной. Я начала видеть какие-то тени в углах, особенно если смотреть не прямо, а искоса. Да, я понимаю, я ношу очки, и всё, что за их пределами, размывается, но поверьте, очкарики мастера в боковом зрении. И я видела эти тени, которые пропадали, стоило посмотреть на них прямо.

Потом я стала вспоминать… разные вещи о дяде Бруно.

Он приручил крыс. Понимаете, это звучит нормально для городского жителя, но у нас в деревне все знают, что от крыс сплошные неприятности. Кто в здравом уме бы стал их приручать?!

А ещё я вспомнила, как он однажды надел ведро себе на голову. Я не могу точно сказать, сколько мне было лет, но я была ещё совсем ребенком, кажется, даже в школу не ходила, и смеялась так, что чуть не намочила диван, а дядя Бруно притворялся, что его зовут не Бруно, а Хорхе, и размахивал шпателем. Это забавно… как мне тогда казалось. Сейчас? Не уверена, что «забавно» было правильным словом. Я хорошо помню человека с ведром на голове, с острым шпателем в руках, шпателем, на котором были какие-то пятна. Ржавчина. Я надеюсь, что это была ржавчина.

А потом случилось… это.

Я пришла домой из школы, и поздоровалась с мамой. А она смотрела на меня так, словно не могла узнать. И только через минуту она воскликнула: «О, Мирабель! Ты уже вернулась?» И на следующий день повторилось то же самое.

А через неделю, когда я спустилась к обеду, то поняла, что мне никто не поставил тарелку. За столом сидели родители, мои старшие сёстры, мои кузены, все трое, тётя Пепа и дядя Феликс, и бабулита… И все они уставились на меня с удивлением, словно не могли понять: кто я такая. Мне понадобилось пять минут, чтобы напомнить им, что я — их дочка, племянница и внучка, сестра и кузина, чтобы в глазах моей семьи забрезжило понимание.

Через две недели я просто молча взяла себе тарелку и села за стол — а семья не обращала на меня внимания. Мне пришлось пять раз окликнуть папу, чтобы он передал мне соль, а когда он это сделал, мама его спросила:

— Тин? Зачем ты поставил туда солонку?

И папа обернулся, посмотрел сквозь меня и ответил:

— О?.. Я задумался, наверное.

Теперь уже задумалась я — сколько раз я сама, будто случайно, ставила на стол лишнюю тарелку? Подвигáла соль или сахар к пустому месту, даже не осознавая того?

Мама вымыла всю посуду сама, не обратив внимания, что ей пришлось мыть на две тарелки больше, чем обычно.

* * *

Я не знаю, сколько уже прошло времени. Я продолжаю ходить в школу, где меня никто не видит, возвращаться домой, где про меня никто не помнит, сидеть за столом, в надежде, что однажды кто-то услышит меня.

Я боюсь, что через пару лет кто-то в моей семье спросит: «Погодите, а кто это, Мирабель? Разве она не твоя кузина? Я думала, что она твоя кузина». Мне интересно, что со мной произойдёт, если про меня больше никогда не вспомнят. Потому что после того, как моя семья меня забыла, никто больше не говорил про дядю Бруно.