Прости меня... (джен)

Генрих III вошел в свои покои, где его давно уже с нетерпением ожидал Шико.

— Что скажешь, куманек? — начал шут.

— Сообщил брату, что в курсе всех его заговоров и планов, хорошенько припугнул и оставил под охраной миньонов, — ответил король.

— А он?

— Даже не пытался ничего отрицать, впрочем, я не дал ему и рта раскрыть. Объявил моим друзьям, что они должны забыть о том, что перед ними принц крови и обращаться с ним как с самым обыкновенным узником. Так что скучно сегодня ночью моему братцу не будет, но он это заслужил…

Шико только головой покачал. Он знал миньонов — избалованные мальчишки, не знающие меры, обожающие охоту, а теперь им дана в руки жертва, причем «горячо любимая» жертва, с которой разрешено — и даже приказано — делать все, что заблагорассудится, как бы они не натворили беды…

Шут как в воду глядел…

Генрих и Шико проводили вечер как обычно — ужинали, играли в шахматы, болтали, когда в комнату вдруг ворвался возбужденный Келюс.

— Ваше величество!

— Что случилось? — поднял глаза от шахматной доски король.

— Монсеньор герцог Анжуйский… ему, кажется, плохо.

«Так я и знал, доигрались!» — подумал Шико.

— Я сейчас заглянул к нему… А он лежит на ковре, похоже, в обмороке.

— Пошли! — Шико первым направился к дверям.

В приемной перед спальней герцога остальные трое миньонов играли в карты. По их громким восклицаниям и раскрасневшимся лицам было ясно — сегодня вечером они отнюдь не отказались от своей порции горячительных напитков.

— Ну, и зачем вас здесь оставили? — сдерживая ярость, спросил Шико. — Чтобы вы развлекались или для чего-то другого?

Король тем временем вошел в спальню и сразу увидел брата — тот действительно лежал на ковре, в лице ни кровинки, губы посинели, руки безжизненно висели вдоль тела…

— Келюс, сейчас же беги за Мироном! — распорядился Генрих.

— А вы чего сидите? — рявкнул на остальных Шико. — Поднимите его высочество и уложите на кровать, отложите уж на минутку свои карты!

— Что вы мне скажете, Мирон? — обратился король к врачу, глядя на его мрачное лицо.

— К сожалению, ваше величество, ничего хорошего, — негромко ответил тот. — Сердечный приступ, причем серьезнейший. Как правило, этому предшествует какое-то сильное нервное потрясение…

Шико и Генрих переглянулись, потом оба перевели взгляд на миньонов. Те опустили головы, но сейчас королю было не до них.

— Продолжайте, Мирон.

— Я надеюсь, что в этот раз все обойдется, хотя и не уверен, — прямо сказал лекарь. — Но еще один такой приступ убьет его высочество, это несомненно. Ему нельзя расстраиваться и переживать, необходимо себя беречь — иначе я ни за что не ручаюсь. Ну, а сейчас остается только ждать…

— Спасибо, Мирон, можете быть свободны. Вы все — вон отсюда, с вами я потом разберусь! — прикрикнул король на миньонов. Те не заставили повторять дважды, прекрасно понимая — происшедшее не сойдет им с рук.

— Шико, и ты иди отдыхать, — сказал Генрих шуту, садясь в кресло у кровати брата.

— А ты…

— А я останусь с ним.

Шико взглянул королю в глаза — и удалился, не спрашивая больше ни о чем.

Была уже глубокая ночь. Франсуа по-прежнему не подавал никаких признаков жизни, а Генрих, читая одну молитву за другой, впадал все в большее отчаяние.

«Неужели он умрет? — подумал король. При этой мысли его охватил безмерный ужас. — Как же так?! Ведь у меня никого больше не осталось — только он, детей нет и, наверное, не будет, — вынужден он был признаться себе. — А я… Ведь это я виноват в том, что случилось — принес его в жертву моим друзьям, те и рады стараться… Ах, что же я натворил!»

— Франсуа, не умирай, — вполголоса заговорил он с братом. — Я плохо обращался с тобой, признаю, мне следовало быть добрее — ты же мой брат, а я об этом забывал… Более того, я позволил издеваться над тобой своим фаворитам, прости меня и за это… Вот увидишь, все будет по-другому, — только не уходи, не оставляй меня одного, пожалуйста! В конце концов, я готов отказаться от этой несчастной короны ради тебя — только живи…

Генрих не осознавал, что Франсуа все равно его не слышит, и даже не замечал своих медленно катящихся слез — он целиком сосредоточился на этой отчаянной мольбе, и — о чудо! — ресницы герцога затрепетали, и он открыл глаза.

Король почувствовал, как исчезает ледяной обруч, сжимавший его сердце последние несколько часов.

— Слава Богу! — воскликнул он.

— Ваше величество… вы решили сменить своих фаворитов и заняться мной сами? — с горькой иронией спросил Франсуа, увидев брата.

— Скажи мне: что они сделали? — Генрих не отрываясь смотрел ему в глаза. — Я накажу их, не сомневайся!

— Да за что же? Вы ведь все им позволили, абсолютно все! — голос Франсуа прервался, хотя он и старался сдерживаться. — Они не сделали ничего особенного — сначала непрерывно оскорбляли меня, потом Можирон силой отобрал у меня мою книгу — заключенным, мол, книги не полагаются, в конце концов закрыли окна — свежий воздух заключенным тоже ни к чему…А, еще д’Эпернон нарочно швырнул на пол мою любимую статуэтку, после чего у меня в глазах потемнело, и дальше я уже ничего не помню…

— Послушай меня: завтра же (или уже сегодня, новый день уже начался) они придут к тебе извиняться, каждый из них попросит прощения на коленях,- твердо пообещал Генрих. — Если пожелаешь — я вообще выгоню их вон, отправлю в изгнание.

Франсуа не верил своим ушам.

— Я не понимаю вас, — начал он.

— Зато я сегодня кое-что понял, — перебил король. — Ты — мой брат, и я не хочу тебя терять — ни в коем случае! Когда тебе было так плохо, я поклялся, что буду вести себя по-другому — я ведь виноват перед тобой, это правда… А хочешь, я сейчас подпишу отречение от трона и королем станешь ты?

— Да что ты такое говоришь! — вскричал герцог. — Это ведь я виноват во всем, я не должен был этого делать, я теперь не понимаю, КАК я мог так поступить. Прости ты меня — если можешь…

И тут началась гроза. Франсуа вздрогнул — он с детства боялся звуков грома, и поделать с этой своей слабостью ничего не мог. Но Генрих крепко сжал его руку.

— Не бойся, я с тобой, — улыбнулся он.