Жнецы: как всё началось... (джен)

На улице играли дети.

Он слышал их крики по ту сторону затянутого морозным узором стекла, радостный смех и визг — и что-то болезненно, тонко дрожало внутри. Не подступающий вновь к горлу удушливый кашель, словно кто-то невидимый затягивал на его шее гарроту, а что-то другое, гораздо более глубокое, эфемерное… Словами и не выразить.

Стекло под пальцами быстро стало влажным. Противный жар пек лицо и глаза, отдавался неконтролируемой дрожью во всём теле. Знать, температура снова поднялась. Ему бы в постель, но уходить от окна коридора так не хотелось. В его-то спальне такого не увидишь. Там окно всего одно, и то выходит на задний двор, тесный, узкий, тёмный. Дети туда не забегают.

— Алан! Алан, ты почему снова встал? Да куда же это Матильда смотрит! А ну-ка, живо в постель!

Равнодушные руки матери оттащили его прочь за плечи. Она и не смотрит на него, уже давно не смотрит. Отводит глаза, словно стыдится… И снова эта боль в груди — не огненная, душащая, жаркая, а стылая, вытягивающая силы по капле. Точь-в-точь вода ледяная в реке. И не заметишь, как скует невидимыми цепями руки-ноги, да утянет на дно речное безвозвратно. И кажется, кричишь, зовёшь о помощи — а только всё одно, никто не слышит, никто не поможет.

— Матушка…

Миссис Хамфриз лишь цыкнула сердито, хмуро, да головой качнула, решительно таща его по коридору, словно тряпичную куклу, чтобы передать в мозолистые руки служанки — и уйти без огляда. Ей есть куда торопиться — сегодня день рождения Джона. До поздней ночи все будут гулять и веселиться. И ни к чему собравшимся вспоминать о пропащем старшем сыне. Том, который заперт в дальней комнате, в спальне, где гуляют сквозняки, и так вкусно пахнет книжной пылью. Приятный запах, его любимый — и такой отвратный для остальных. «Что толку в этой сгнившей бумаге?!» — любит кричать отец. Откуда ж ему понять, что для Алана под обложкой из сыромятной кожи или потёртого бархата скрывается целый мир, где есть солнце, свежий воздух, свобода. Дальние страны и иноземные люди, волшебство чужих нравов и загадочных слов. Те, кто слепы в душе своей, такого не поймут и не увидят.

Приступ скосил его за два шага до спальни. Матильда только фыркнула сердито, волоча его почти что по полу за руку, толкнула на постель да проворчала что-то про то, что больше нареканий из-за него не потерпит. Хруст ключа в замке Алан едва расслышал за разрывающим грудь кашлем. Съёжившись на холодных простынях, подтянув руки к груди, он хрипел и давился, борясь за каждый глоток воздуха. Во рту быстро стало солоно от крови, она текла по подбородку, пятная рубашку и простыни. «Матушка рассердится, когда увидит», — промелькнуло в голове прежде чем, наконец, разжались задушливые змеиные кольца, и Алан обмяк в полубеспамятстве, дыша — и не в силах надышаться. Слёзы сами собой навернулись на глаза. Недостойно мужчины плакать, так всегда говорил отец, однако Алан не мог сдержаться, да и перед кем лицо держать? Всё равно не заходит сюда никто толком. Врач, чтобы узнать, сколько ему осталось, Матильда — грубая, дебелая горничная, что ему еду приносит и горшок убирает, да матушка иногда… реже всех… проверить, что не помер ещё.

Всё тело словно свинцом залили. Через силу Алан перевернулся в постели, бессмысленно уставившись в крашеный потолок. Голубое небо, затканное белыми облаками. Жаль, вживую ему его уже не увидеть. Лекарь пророчит, что не дотянет он до своей новой весны. Ещё с полмесяца ждать, чтобы снега сошли да солнце потеплело, и в лазоревом небе засверкало по-новому, как пятак начищенный. А он вряд ли перетерпит эти полмесяца. С каждым днём всё горше да душнее от приступов, всё труднее воздух, как пилюли докторские, заглатывать. Словно могильный камень ему на грудь навалился, и чем дальше, тем хуже становится.

Снизу, из далёкой гостиной, доносились до него довольные крики и смех. Праздник в самом разгаре. Родные пляшут и веселятся, чествуя нового главу семейства. Алану б обидеться на них за пренебрежение, да толку что? Пользы от него всё равно никакой, а родителям наследник нужен, продолжатель рода. Пока Алан был здоров, на него много надежд возлагали, а как слёг, так и не нужен стал никому. Все забыли, в сторону отодвинули. Бросили…

Снова стылым повеяло в груди, закипело, запекло в глазах. Так хотелось пожалеть себя, поплакаться, почему столь несправедливо всё складывается. Почему именно его чахотка поразила?! Почему не брата…

Алан вздрогнул и перевернулся на бок, сел, опираясь на дрожащие руки. Нет! Нельзя такие мысли допускать. Как бы плохо ни было, а мучений таких он никому не пожелал бы по доброй воле. Даже Джону и матушке, что от него отвернулись. Раз страдает, значит есть за что — так их церковь учила. У каждого из них свой крест, что по жизни нести приходится, и один лишь бог знает, кому за что и сколько отмерено. Но… разве мало он страдал?! Два года уже… два года мучается. Неужели, недостаточно?! Закончилось бы всё поскорее, пришёл бы уже гость незваный, да долгожданный, и его, и родных освободил…

Взгляд безнадёжно скользнул по пустой комнате. Нет, не торопится мрачный жнец. Не наигрался ещё, поди, с живой игрушкой. Не всю горькую чашу до конца выпить заставил. Только ждать и остаётся, пока соизволит…

Снова в груди запекло гадостно, и Алан, сморщившись, развернулся к заставленному пузырьками столику. Чего тут только нет! Травы, настои, порошки… Много чем его лекарь пичкает в попытке заразу вывести, да только от его усилий Алану только хуже становится. Такая слабость одолевает, руки-ноги потом болью ломит, все внутренности наизнанку выворачивает — хоть сейчас умри! А матушка и слышать ничего не хочет. Лекарю ведь виднее…

Что-то тёмное и тяжёлое заворочалось внутри, заворчало. Прохладный пузырек уютно лёг в ладонь. Серебристый порошок внутри перекатывался, поблёскивал, оставляя мерцающий след на стекле. На этикетке значилось название на латыни незнакомое: «Каломель».⁽¹⁾ Пилюли эти и порошки ему всегда в строго отмеренных количествах давались — лекарь рецепт писал и матери наказывал не злоупотреблять, иначе худо будет. Только куда уж хуже?..

Лишь на мгновение рука над стаканом с водой дрогнула. Священник в церкви говорил, что самоубийство — грех наистрашнейший. Не ты себе нить жизни отмеривал — не тебе её и обрезать. Кто вмешается в божий промысел, тому гореть в адском пламени до Страшного суда. Только что поделать, если и на земле уже горит? Если жизнь у него такая, что хуже ада? Может, рассудит бог справедливый и милосердный, поймёт, что не со злого умысла юноша грех сотворил, а потому что сил дольше терпеть не было? А если и не рассудит — что ж, пусть. Хоть от существования этого унылого избавится, да родных неволить перестанет.

Зародившаяся где-то под сердцем решимость придала твёрдости рукам. Один пузырёк, второй, третий… Он смешивал всё не глядя, не задумываясь, пока не изменила воля, пока не пришёл кто, не остановил. Стакан с сероватой жижей получившейся поднял к губам — и сморщился от гадостного привкуса. Желудок попытался возмутиться, однако Алан выпил всё упрямо до дна, давясь и жмурясь, отставил в сторону стакан и ничком рухнул на постель. Раз уж не торопится к нему смертушка, придётся самому его пригласить. Пусть забирает, пусть что хочет делает. Лишь бы прекратились эти страдания.

Дурнота подступила быстро. Руки и ноги заломило, живот свело острой резью, вынудив тело скрутиться в клубок, стало одновременно жарко и холодно. Змея огненная, развернувшись, поползла лавовыми ручейками по венам, душа, горло перекрывая и испепеляя заживо. Перед глазами всё мутилось и плыло от выступивших слёз, но Алан всё равно увидел отделившуюся от окна тень, двинувшуюся к нему неспешным шагом — и на душе вдруг словно разом посветлело. Пришёл-таки…

Чужое присутствие — пусть даже и близкой смерти — успокаивало. Боль постепенно унималась, сменяясь сонным оцепенением. Глядя на тёмный силуэт рядом с кроватью, Алан улыбнулся с облегчением.

«Не хочу быть один. Никогда больше… не хочу быть один»

Чужая ладонь накрыла его глаза, и Алан погрузился в благословенную, покойную темноту.

1) любимое лекарственное средство доантибиотиковой эры — хлорид ртути. Применялся от многих заболеваний.

Вернуться к тексту

— Эрик!

Встревоженный голос жены встретил его, едва мужчина перешагнул порог, а затем появилась и сама Мари — растрёпанная, бледная, с почти свалившейся с плеч шалью. Сердце беспокойно трепыхнулось в груди, когда Эрик поймал её в объятия.

— Что случилось?

— Томми занемог. Он с утра был каким-то вялым, даже с друзьями гулять не пошёл, а сейчас лежит пластом и весь горит. Я не знаю, что делать.

— За лекарем кого-нибудь посылала? — не снимая куртки, мужчина прошёл к той части комнаты, что отгораживалась от остального помещения широкой занавесью. Пространство за ней разделялось на две половины. Одна принадлежала младшему Слингби, другая, побольше — его родителям.

Томми лежал на своей кроватке, составленной из грубых жердин, связанных между собой пеньковой верёвкой. Мальчик тихо стонал и метался на куче тряпья. Лоб его блестел от пота. Едва коснувшись его ладонью, Эрик тут же отдёрнулся — кожа ребёнка и правда пылала влажным жаром. Замершая рядом Мари, нервно заламывавшая руки, испуганно выдохнула:

— Конечно посылала! Сэмова пасынка, вот уж полчаса как, да он так и не вернулся! Я не знаю, что делать, Эрик!

— Я сам за ним схожу, — мужчина выпрямился, удерживая на лице уверенную маску. — До моего возвращения обтирай его холодной водой, а то сгорит, как свечка. И кажется у нас ещё оставалась полынная настойка. Дай ему немного, авось полегчает.

Мари пыталась ещё что-то говорить, но он не слушал. Выгреб из тайничка у печи то немногое, что им удалось скопить за последний год, и вышел на улицу, хлопнув дверью.

По-зимнему холодный апрель ожёг морозцем лицо и руки. Оскальзываясь на влажных от нечистот булыжниках, Эрик почти бежал по улицам, ловко огибая прохожих и уклоняясь от экипажей. Дом лекаря располагался от них в трёх кварталах, рядом с мостом, ведущим в Сити. Воздух тут насквозь пропитался вонью гнили и гари. День и ночь на берегах горели костры, в которых сжигали тела умерших от непонятной лихорадки, стремительно захватившей Лондон. Глядя, как седой могильщик перебрасывает завёрнутое в серую холостину тело с тележки в общую кучу, чтобы потом другие погребальщики отправили его на костёр, Эрик с содроганием прогнал прочь мысль, что такая судьба может постичь и Томми.

Он хотел увезти семью прочь. Ради этого и работал, как проклятый, хватаясь за любое предложение, какое только попадалось. Когда всё это началось, он наивно надеялся, что уж их-то семью это точно не затронет. Что неведомая зараза поразит кого угодно, только не их. Что он соберёт деньги, и они смогут уехать, переждут беду в другом, безопасном месте…

«И это всё ещё возможно. Мы уедем. Выберемся! Успеем!»

Каждым шагом он словно впечатывал эти мысли в равнодушные, серые камни лондонской мостовой.

Он успеет.

Они выберутся.

Успеют.

Дом лекаря возник перед глазами как-то слишком уж неожиданно. Эрик барабанил в дверь минут пять, прежде чем сонная миссис Элфорд открыла ему и сообщила, что её муж ещё не вернулся от последнего клиента. Слингби готов был взвыть от отчаяния — куда бежать, и где искать этого старого пердуна?! — однако, на его счастье, он столкнулся с лекарем на углу дома, когда тот, пошатываясь от усталости, как раз возвращался обратно. Недолгий спор разрешили те две серебряные монеты, которые до этого хранились в их тайничке, и мистер Элфорд с крайне недовольным видом заспешил следом за Эриком.

…- Ну? Что скажете? — мужчина встревоженно подался навстречу вышедшему из-за занавески лекарю. Старик, тщательно вытирая руки платком, сокрушённо покачал головой.

— Пока ещё не ясно. Жар сильный, я дам вам порошки, которые, возможно, его уменьшат. В ближайшие два-три дня всё решится.

— Решится? О чём вы?

Доктор смерил Эрика усталым взглядом и неопределённо повёл плечами.

— Обычно за это время проявляются гнойники, которые всё прояснят.

— Вы хотите сказать… — Слингби запнулся на полуслове. Ему вдруг разом перестало хватать воздуха. Мари, ахнув, с рыданиями приникла к его плечу, и мужчина машинально обнял её, прижимая к себе, пытаясь успокоить. Мистер Элфорд беспомощно развёл руками:

— Кажется, ваш мальчик подцепил чуму.

* * *

— Вот. Спасибо за помощь.

Эрик недоверчиво глянул в ладонь, куда легли несколько потёртых медных монет.

— Почему так мало? Ещё месяц назад ты платил за дрова вдвое больше!

— Денег нет. Мясо никто не берёт, скот падает. Откуда взяться прибытку? — отводя глаза буркнул мясник.

Слингби и рад был с ним поспорить, но лишь зубами скрипнул, да отвернулся. Всем сейчас тяжело. Всем…

Симптомы подтвердились. Через два дня в паху и подмышках сына Эрик нашёл первые чёрные пятна, сочащиеся сукровицей и гноем. Они не стали снова вызывать врача — теперь это было опасно. Мужчина видел не раз, как стражники в сопровождении Чумного доктора в жуткой маске забивали досками двери домов, которые посетил Чёрный мор. Живыми оттуда больше никто не выходил, а такой судьбы для своей семьи Эрик не хотел.

Он ещё на что-то надеялся, но сил уже не хватало. От рассвета до заката пропадая в городе, он приходил домой — и погружался в свой персональный ад. Томас стонал и метался в бреду. Его крики не стихали ни днём, ни ночью. Мальчика то и дело рвало кровью, и этот запах, казалось, преследовал Слингби всюду. Марию выгнали с работы служанкой — чёртовы аристократы в Сити теперь чурались выходцев из Ист-Энда — а новой ей пока найти не удалось. Для женщин сейчас мало где было место. Жена осунулась, похудела, и тоже плакала по ночам, думая, что Эрик не слышит. Вот только он слышал, и медленно сходил с ума от отчаяния и бессилия.

Им надо было бежать, пока было время. Когда они только увидели эту чёртову комету в небесах в декабре 64-го! Мария хотела уехать, но денег ещё было слишком мало, даже на комнату в пригороде бы не хватило, а идти в работный дом — это же смерти подобно! Эрик уговорил её подождать, хотел, как лучше — и вот…

Шатающийся пьянчуга грубо толкнул его плечом и разразился невнятной бранью. Эрик посторонился, раздражённо глянув на позднего гуляку — и замер, оценивающе меряя взглядом дорогой камзол и заляпанные грязью штаны. Какая нелёгкая занесла аристократа в эти края, он понятия не имел, но мысль, ещё не до конца оформившаяся, захватила его моментально. Нехорошо прищурившись, он пошёл следом за пьяницей и, выждав момент, схватил его за шиворот и толкнул в подворотню. Не обращая внимания на слабое сопротивление, он прижал бедолагу к стене и сорвал с его пояса кошель, расстегнул, и понял, что удача наконец улыбнулась ему. Россыпь серебра призрачно блеснула в неровном свете луны и тусклых, чадящих фонарей. Уж теперь-то им точно хватит на перевозчика, и на новом месте быт наладить! Может, ещё и Томас выздоровеет, в школу пойдёт приходскую…

Как он заметил движение сбоку — сам не понял. Расслабился, забыл о пьяном аристократе, и чуть не поплатился. Нож рассёк воздух у него перед носом. Эрик выронил кошель и монеты со звоном рассыпались по земле. Слепая ярость плеснула в кровь.

«Ну нет! Деньги мои решил забрать?!»

Злоба захватила рассудок, и уже неважно было, кто прав, кто виноват, и что деньги-то не совсем его. Ему нужнее! Семью спасти. И препятствий на пути он не потерпит!

Перехватив слишком медленно двигавшееся запястье, Эрик направил чужую руку вниз и почти почувствовал сам, как лезвие пронзает плоть. Богатей всхлипнул жалко, щенячье, повалился на камни. Кровь толчками заструилась из раны, расползаясь чёрной лужей по булыжной мостовой. Эрик смотрел на неё какое-то мгновение, прежде чем отвернуться и начать собирать монеты. Убедившись, что забрал всё, он без оглядки покинул грязный проулок и направился домой, к семье. Вряд ли кто-то видел, как он разбой учинил — да и кому какое дело сейчас, когда весь мир сходит с ума? — но лучше поспешить. Пожитки собрать — дело нехитрое. Их у них немного: тряпки да побрякушки. Лодочники, как правило, на рассвете в путь отправляются, но если порядочную цену предложить, так хоть сейчас выплывут! Главное — семью забрать…

Не чуя под собой ног, он бежал к дому, и расстояние преодолел в считанное время, не обратив сперва внимания на шум и собиравшуюся толпу в том же направлении. И лишь подойдя ближе, понял и помертвел, увидев стражников и выходившего наружу Чумного доктора. Тот коротко махнул рукой служакам, и в мгновение ока дверь их дома захлопнули, а двое мужиков начали набивать доски поверх неё. Изнутри ещё глухо слышались крики и плач Мари.

Что было дальше, Эрик помнил смутно. Как рвался к дому, крича и умоляя, пытаясь пробиться силой. Как его отталкивали и оттаскивали прочь, и удерживали, не позволяя вмешаться. Оставалось только бессильно смотреть на то, как замуровывали заживо в доме, ставшем склепом, его родных, и Чумной доктор под конец красной краской выводил на двери крест и надпись: «Господи, спаси нас».

И лишь когда всё было кончено, его отпустили и ушли. Эрик остался один.

* * *

…Он не знал, сколько бродил по улицам, оглушённый, оцепеневший от свалившегося на него горя. Словно застыло всё внутри в один момент, и мир вокруг выцвел и посерел. Мимо бродили какие-то люди, похожие на безликих призраков, чадили горящие костры, да изредка под ногами шмыгали крысы. Глядя на лежащие кучами тела, закутанные в серые холстины, на заколоченные дома с тем же красным крестом, которых становилось всё больше, Эрик вдруг понял, что несколько ошибся в суждениях. Это не он один попал в Ад. В Преисподнюю провалился весь чёртов вонючий Лондон.

Мысль рассмешила его, и Слингби зашёлся диким, захлебывающимся хохотом. Как же наивны они были, пытаясь сбежать от возмездия Господа, разозлившегося на Англию за все её чёртовы прегрешения. Похоже, настал-таки час Страшного суда, и Смерть вместе с Мором пришли собирать свою щедрую жатву. Ну что ж… Пусть берут! Пусть приходят! Ему уже нечего терять.

Около реки гарь и зловоние чувствовались слабее, но захвативший его лихорадочный жар не отступал. Эрик остановился, тяжело навалился на перила, глядя на мутную, свинцово-серую жижу внизу. Ему не надо было касаться лба, чтобы почувствовать выступившую испарину, понять, почему с момента болезни Томми ему становилось всё тяжелее вставать по утрам, и что вовсе не от усталости и выпивки так кружилась голова и крутило желудок. Его родным недолго осталось мучиться, и он скоро отправится за ними. Так зачем тянуть? К чёрту всё это. К чёрту!

Стиснув зубы, одним махом он перелетел перила и с головой ушёл под воду. Ледяная влага с охотой приняла в свои объятия разгорячённое тело. Он не собирается умирать, как его близкие и друзья, исходясь говном и блевотой в какой-нибудь подворотне в ожидании, пока Смерть решит-таки припереться за его душой! Нет уж. Если уходить — так на своих условиях! И пусть катятся в бездну Бог и все его ангелы! А он пойдёт в Ад, за своей семьё…

Отдающая мерзким, гнилостным привкусом вода заполняла лёгкие. Эрик давился и хрипел, и мир постепенно гас перед его глазами. На мгновение сквозь мерцающую, колеблющуюся толщу воды наверху ему померещилось чьё-то лицо, хотя это, наверное, были лишь предсмертные галлюцинации. Или кто-то и правда желал его спасти?..

Зря.

«В этот раз…я успею…»

Примечания:

Не настаиваю на каноничности, у меня свой взгляд на Уильяма.

Забавно, что эта глава у меня получилась вдвое больше предыдущих, при том, что Уильям не самый мой любимый персонаж. Но чем-то он меня зацепил...

— …Таким образом, к началу осени мы рассчитываем открыть ещё как минимум три работных дома. Это позволит обеспечить работой около полусотни бедняков. А если всё пойдёт хорошо, и прибыль продолжит расти в таком же темпе, хватит и на открытие нового сиротского приюта в Дери.

— Превосходно. Что насчёт жалоб? Есть какие-либо недовольства? У вас всего хватает?

— Ох, сэр! Разве вы не знаете этих людей? Они вечно всем недовольны! Работы слишком много, слишком холодно, слишком жарко…

— И тем не менее?

— Нет, что вы! Всё хорошо. Были небольшие проблемы в начале февраля: поставка угля пришла не вовремя, но сейчас уже всё в порядке.

— Хорошо. Держите меня в курсе дела. Если что-то идёт не по плану, я хочу знать об этом первым. Это ясно?

— Конечно, сэр! Конечно.

Уильям сдержано вздохнул и перевёл взгляд с лоснящегося лица управляющего на потемневшие стены узкого коридора работного дома, располагавшегося на Вест-Поинт-стрит. Любой, кто знает, что такое работные дома, наверняка представляет себе жуткое место, унылое, ветхое и продуваемое всеми ветрами. В большинстве случаев это действительно так, но только не здесь. Работные дома Вест-Поинта не зря считались одними из наиболее благоустроенных для существования бедного класса — ведь назвать жизнью их тоскливое бытие, увы, никак нельзя. Здесь следили за порядком и относительной чистотой как в домах, так и на улицах; еда, хоть и простая, отличалась обилием, а за работу беднякам платили выше, чем в любом из подобных заведений.

Уильям Теодор Спирс — высокий мужчина в роскошном костюме из тёмно-синего бархата — был хозяином этого места, и ещё трёх кварталов в округе. Он и его брат Чарльз являлись последними представителями некогда богатого и знатного, а ныне почти угасшего дворянского рода Спирсов, предки которой в прошлом занимали места при дворе — и, надо сказать, далеко не последние места. Увы, то время безвозвратно ушло. И если Уильям, как старший сын, ещё пытался блюсти дворянские традиции и поддерживать благополучие рода, то младший давно махнул на это рукой, кутил и развлекался, руководствуясь великой житейской мудростью времён Людовика ХV: «После нас хоть потоп».

Молодой аристократ внешне казался расслабленным, но цепкий взгляд ярко-зелёных глаз, стремительно скользящий по окружающей обстановке, мгновенно подмечал мелочи, которые любой другой не счёл бы достойными внимания. Трещины в кладке — «нужно сказать Фергюсону, чтобы их заделали»; подвядшие цветы — «не хватает полива»; пыль и мусор под лавками, где никто не увидит — «уборщики должны стараться…»

Распахнувшаяся дверь едва не ударила его спутника по лицу. Полноватый, лысеющий управляющий с проклятием отскочил назад, а развернувшийся аристократ вовремя вскинул руки, чтобы поймать выскочившего из комнаты наружу чумазого мальчишку, нёсшегося так, словно его преследовал сам дьявол. Пострелёнок не сразу понял, что случилось, забился в его руках, шипя, как дворовый кот. Мужчина грубо встряхнул его за шкирку и сурово поинтересовался:

— И что это значит? Потрудитесь объяснить.

Мальчик вскинул на него глаза, испуганно ойкнул и принялся нескладно извиняться. К этому моменту на сцену явился и сам преследователь — плотный долговязый мужик в простой домотканой рубахе и штанах, с узловатой палкой в руке, явно кто-то из обслуги. Ребёнок при виде его сжался и попытался спрятаться за ногу дворянина. Мужик же довольно осклабился:

— Ох, господин! Хорошо, что вы его поймали! Давайте его сюда. Ууу, бесовское отродье!

Уильям не пошевелился, и под его холодным взглядом мужик будто съёжился, разом став меньше.

— Почему вы преследовали этого ребёнка?

— Это Рыжий Джон, — вмешался мистер Фергюсон, раздражённо качая головой. — Лентяй и бездельник, каких поискать. Сколько уж мы с ним боролись! Работать не хочет, грубит…

— Неправда, — тут же взвился мальчишка, судорожно цепляясь за руку Уильяма. — Я сейчас ничего не сделал, а он меня палкой!

— Не сделал, говоришь? — взревел мужик. — А кто попытался в кладовку забраться, а? А?!

— Я тока пилюли доста…

— Цыц, — резко перебил его управляющий. — Боузман, отведите этого щенка в чулан! Потом с ним решим, что делать.

Мужик двинулся было вперёд, но замер, повинуясь движению чужой руки в чёрной перчатке. Уильям отстранил от себя доверчиво жавшегося к нему ребёнка и спросил:

— Зачем вы хотели забраться в кладовую, Джон?

Мальчишка боязливо вжал голову в плечи, облизнул потрескавшиеся губы, и аристократ подбавил строгости в голос:

— Не пытайтесь мне врать. Вам говорили, к чему приводит ложь?

— Я и не собирался, господин, — возмущённо вскинулся ребёнок. — Моя матушка болеет! У неё грудной кашель, а денег, чтобы врачу заплатить, нету. Вот я и хотел пилюли евойные достать…

— Я же говорю, — поспешил вмешаться мистер Фергюсон. — Ворьё растёт! И зачем только его…

Уильям бросил короткий взгляд на управляющего, и тот смешался, смолк, нервно топчась на месте и заламывая руки.

— Почему вы не упомянули, что в заведении есть больные люди?

— М-милорд…

— Разве я не просил только что ставить меня в известность обо всех имеющихся проблемах?

— Господин, да это же ерунда сущая! Ну, не хватило на несколько домов отопления. Всё из-за поставок с углём! Но сейчас уже всё решено, а больные… да куда ж без них? Эти крестьяне вечно найдут, где заразиться…

— Неужели? — Уильям саркастично оскалился и снова глянул на мальчика. — Как ваша фамилия, Джон?

— Кови, сэр, — звонко, чётко выдал парнишка, глядя на Уильяма сияющими глазами. Аристократ тихо хмыкнул.

— Идите домой. О вашей матери позаботятся.

— Спасибо, господин!

Мальчишка радостно улыбнулся, показал своему преследователю язык и сорвался с места, поспешно скрывшись за углом коридора. Мужик проводил его разочарованным и злым взглядом — и тут же раболепно склонился под яростным взглядом Уильяма.

— Вон!

Слугу будто ветром сдуло, а аристократ развернулся к управляющему. Тот сглотнул, поспешно отступив и вжимаясь спиной в стену.

— Г-господин Спирс, я м-могу объяснить…

Уильям прервал его резким взмахом руки и холодно процедил:

— Не надо. Я услышал достаточно. Сейчас мы отправимся в ваш кабинет, и вы подробно расскажете мне, как обстоят дела с больными, и какие меры вы приняли для исправления этой ситуации. И молите бога, чтобы это оказались все мелочи, которые вы по некоему досадному недоразумению сочли нужным от меня скрыть.

* * *

Дом встретил его тишиной, полумраком и верным Шериданом, возникшим словно из-под земли, стоило Уильяму открыть входную дверь.

— С возвращением, господин Спирс. Я распоряжусь, чтобы Аманда собрала для вас ужин.

— Не стоит. Я не голоден. Пусть принесёт в мой кабинет что-нибудь лёгкое для быстрого перекуса… и бутылку «Мускат де Миреваль».

— Как прикажете, господин.

Слуга помог Уильяму раздеться и тут же занялся его плащом и шляпой, а аристократ направился в гостиную, на какую-то секунду замешкавшись при входе. Единственным источником света тут служил камин, и бесновавшееся в каменной клетке пламя бросало причудливые, пугающие отсветы на стены. Полулежавшая на диване женщина, облачённая в белое домашнее платье, на миг показалась ему призраком. Мраморная бледность её лица лишь подчёркивалась светлым золотом вьющихся волос, рассыпавшихся по горделиво изогнутой шее, и ниткой жемчуга на пару тонов белее кожи. Она не взглянула на вошедшего, казалось, полностью уйдя в зажатый в тонких пальцах роман в небесно-голубой обложке. Уильям ответил ей тем же, направившись прямиком к лестнице, ведущей на верхний этаж, подспудно⁽¹⁾ надеясь, что ничто не нарушит могильной тишины старого дома. Однако его надеждам не суждено было сбыться, и негромкий голос нагнал его у первой ступеньки, когда он уже положил руку на перила:

— С каждым разом ты возвращаешься всё позже и позже…

Уильям замер. Когда-то — бесконечно, безнадёжно давно — он наслаждался звуками этого голоса, был счастлив обладать им. Сейчас же он будил в нём лишь тоскливое раздражение.

— Может, тебе вообще не стоит приходить домой?

Тёмный вихрь взвинтился внутри — и опал, усмирённый железной волей. Как обычно.

Уильям неторопливо поднялся по лестнице в свой кабинет.

Шеридан ещё не разжёг камин, и комната выстыла, встретив его пронизывающим холодом и сочащимся сквозь окно серебристым лунным светом. Уильям запалил лампу и извлёк из внутреннего кармана сюртука пачку скреплённых бумаг, полученных в работном доме. Стопка получалась внушительная, и от одного взгляда на неё колющая боль в висках лишь усилилась. Меньше всего ему сейчас хотелось во всём этом разбираться, однако неусыпный голос долга настойчиво брюзжал, что сперва дело, и лишь потом — отдых, так что Уильям вздохнул и опустился в кресло.

Когда Аманда принесла поднос с закусками и подогретым вином, дворянин уже с головой закопался в документы и ответил на приветствие женщины неуважительным, рассеянным кивком, впрочем, тут же исправившись и поздоровавшись как следует. Аманда в ответ лишь руками замахала. Старая экономка, поступившая к ним на работу, ещё при отце Уильяма, относилась к молодому хозяину по-матерински добро. Разумеется, не переходя грани приличия. Вольностей в свой адрес Уильям бы не спустил никому. Но душевное тепло, исходившее от женщины, согревало его лучше всякого огня.

Следом за Амандой пришёл Шеридан и наконец-то растопил камин, и комната наполнилась светом и душным жаром. Слуги передвигались неслышными тенями и исчезли незаметно, сразу, как только выполнили свою работу. За это Уильям их и ценил. Он ненавидел суету и шум, не терпел неподчинения и дерзости. Равно как и его отец.

Уильям опустил перо и потёр ноющие глаза. И почему вдруг он сегодня так много думает о Теодоре Спирсе? Пять лет о нём не вспоминал, и на тебе… Может, потому что у родителя намного лучше получалось справляться со всеми этими нудными обязанностями, чем у самого Уильяма? Он вообще во многом преуспевал. И в службе, и в браке. По крайней мере, так он говорил…

Аристократ нервно рванул рукой тугой ворот рубашки. От пекущего жара огня ему не хватало воздуха. Поколебавшись мгновение, Уильям прошёл к окну и распахнул тяжёлые, деревянные створки, с наслаждением подставив лицо прохладному ветру.

Тяжёлый запах роз и магнолий смешивался с речной вонью и дымом чадящих фабрик. Их особняк располагался на самой окраине Вест-Энда, и даже обширный, пусть и слегка уже запущенный сад не помогал справиться со смрадом утопавшего в грязи Лондона.

Проклятый город…

Уильям любил его — и ненавидел. Любил за оживлённые улицы, тенистые парки и вольные пригороды, куда он иногда выбирался на конную прогулку. Ненавидел за то, что все попытки как-то изменить его, сделать лучше, чище, светлее, разбивались об исконно английскую традиционность, упрямство и нежелание видеть проблему дальше своего носа. Эти попытки свели в могилу его отца, и Уильям, вольно или невольно, повторял его судьбу. Чем больше он бился в чужие закрытые двери, пытаясь докричаться, дозваться, донести свои мысли и идеи, тем более косо смотрели на него окружающие, шептались за его спиной. Да что окружающие? Даже собственная жена не понимала его! На что же он, в таком случае, надеялся?..

Поймав себя на том, что уже несколько минут стоит у окна и слепо смотрит в никуда, Уильям тяжело вздохнул и вернулся к столу. Как бы там ни было, а бумаги сами себя не разберут. У него не доверенного лица, которому это можно было бы поручить. На управляющего полагаться так уж точно не стоит.

Более сотни заболевших. Около тридцати умерших — втрое меньше, чем в прошлом году. Это можно было бы счесть хорошим результатом. Похоже, громкое увольнение предыдущего управляющего заставило всех остальных работников поостеречься, но — недостаточно. Мистера Фергюсона тоже придётся убрать, скорее всего, ближе к концу лета. Но кого тогда назначать на его место?

Уильям осознавал, что его поиски надёжного человека, который бы меньше гнался за поживой и имел хоть каплю благородства, заведомо обречены на провал — невозможно среди щебня найти бриллиант. Но и сдаваться он пока не был готов. Может быть, следующий человек, пришедший на место этого выжиги, окажется лучше. Это всё, во что Уильяму оставалось верить.

* * *

— Бросил бы ты это, приятель!

Тяжёлая ладонь Артура с силой хлопнула его по плечу. Уильям поморщился, сдерживая желание отодвинуться. Граф Дейл, владетель Уостерширдского округа, был одним из немногих его настоящих друзей, человеком, который хоть как-то — хоть немного! — его понимал, и которому он мог довериться, когда становилось совсем невыносимо.

Двое друзей устроились в креслах в дальнем конце роскошного зала. Загульный образ жизни брата не избавлял Уильяма от необходимости появляться в свете. Только так он мог поддерживать старые и завязывать новые полезные знакомства, демонстрировать, что тоже следит за светской жизнью и принадлежит к обществу тех разряженных попугаев, которых сейчас было принято звать «дворянством».

По сравнению с иными кавалерами, костюм Уильяма мог показаться аскетичным и скучным, но, как неоднократно замечали подходящие к нему дамы и Артур, этот образ ему шёл. Чёрный аби⁽²⁾ со скупой серебристой оторочкой по краям карманов, рукавов и воротника почти сливался в единое целое с чёрным жилетом с серебряными пуговицами, и узкими, чёрными кюлотами⁽³⁾ с серебряными пряжками. Единственными светлыми пятнами в его облачении были белая рубашка и кремовый шейный платок — но без жабо! К счастью, всё больше джентльменов предпочитали роскошным, но бестолковым одеяниям удобную и практичную одежду, чему Уильям был несказанно рад. Однако до настоящей утончённой сдержанности было ещё слишком далеко, и ярким примером тому служил Артур — его модный красавчик-друг в кричаще-красном одеянии, расшитом золотом, и с обилием драгоценностей. Странный они, наверное, составляли контраст — красное и чёрное. К счастью, на их дружбе это никак не отражалось.

Глотнув вина, Уильям утомлённо качнул головой и откинулся в кресле.

— Не могу. И ты знаешь, почему.

— Знаю. И продолжаю считать это несусветной глупостью! Ты никому ничем не обязан. Это твоя жизнь, а ты спускаешь её на каких-то нищих бродяг.

— Избавь меня от своих душеспасительных речей. Всё равно ты меня не переубедишь.

— Да знаю я, знаю! Но я просто обязан попытаться! Ах, Уильям, знал бы ты, сколь многого себя лишаешь… Вот, например, посмотри направо. Ммм?

Предчувствуя подвох, он всё-таки оглянулся и столкнулся взглядом с хозяйкой дома — Кэтрин Браун. Молодая леди в платье из нежно-розового атласа кокетливо улыбнулась ему, тряхнув копной тёмно-русых, блестящих, как налаченное дерево, волос. Она была очаровательна, мила, свежа… Но она ему не принадлежала.

Уильям холодно глянул на друга.

— Меня это не интересует.

— Да неужели?

— У меня есть Элизабет. Этого вполне достаточно.

— Для исполнения супружеского долга — наверняка! Но как же маленькие радости жизни? Неужели тебе ни разу не хотелось согрешить с какой-нибудь миленькой девичкой, вкусить сладкие радости запретного плода… Твоя жена ведь знатная пуританка, или я ошибаюсь?

— Мы отклонились от темы, — отрезал Уильям, одним глотком опустошив бокал. — Я хотел поговорить с тобой о моём управляющем. Цифры в его отчётах не сходятся. У меня есть стойкое ощущение, что он выводит средства куда-то на сторону, возможно, с помощью кого-то из мелкого дворянства, урезая расходы на содержание работных домов до недопустимого минимума. Текущей зимой это стоило жизни почти трём десяткам лондонцев, и ещё сотня болеет до сих пор…

— Да кто этих пауперов⁽⁴⁾ считает?! — фыркнул Артур, закатывая глаза. — Они же плодятся как крысы! Три десятка умерло, так ещё сотня за это время народилась. Нашёл о чём беспокоиться.

Уильям смерил приятеля холодным взглядом, и тот со смехом вскинул вверх руки.

— Ладно-ладно, будем считать, что мне стало стыдно. Так чего ты от меня-то хочешь?

— Я хочу, чтобы ты поспрашивал в своих кругах, кто из низшего дворянства появляется в моих районах. Может быть, чьи-то слуги слишком часто мелькают около работных домов? Самому мне наводить справки опасно, да и не настолько у меня тёплые отношения с другими аристократами, а у тебя хорошо получается развязывать чужие языки.

— Хорошего же ты обо мне мнения, — с коротким смешком покачал головой Артур. Уильям вежливо приподнял бровь.

— Хочешь сказать, я не прав?

— Почему же, прав, — Артур хитро глянул на него, щурясь, словно сытый кот. — Но, если бы кто-то меньше хранил верность дурацким рыцарским идеалам, думаю, и он бы справился с этой задачей не хуже.

— Я думаю, если бы все остальные больше следовали этим дурацким идеалам, Лондон стал бы намного чище, — холодно парировал Уильям, поднимаясь и направляясь к выходу из залы.

Разговор оставил неприятный осадочек в душе. Артур редко позволял себе высмеивать его образ жизни, а тут ещё и слова о пороке… Они задели что-то внутри него, растревожили. Всколыхнули ту тьму, которую он так тщательно и упорно сдерживал. Ту тёмную половинку его души, которая так отчаянно жаждала всего, о чём говорил Артур.

Вот только…

…- Дурак!

Хлёсткий удар трости опустился на раскрытые ладони. Уильям всхлипнул от боли, но руки не убрал. За это могли наказать ещё сильнее.

— Глупый мальчишка!

Новый удар вышел больнее предыдущих, и Уильям невольно дёрнулся назад, однако его удержали за плечо.

— Не смей отстраняться! Принимай своё наказание достойно.

— Но я же ничего не сделал…

Пощёчина обожгла лицо, и Уильям пошатнулся, устояв на ногах лишь благодаря жёсткой хватке отца.

— Ничего не сделал?! Ты вёл себя как дикарь на глазах у всего поместья! Самым неподобающим и непозволительным образом.

Уильям часто задышал, но сдержал рвущееся изнутри желание спорить. Отец был прав. Он забылся, позволил чувствам захватить себя. Позволил детям слуг вовлечь себя в игру, а это недостойно сына герцога.

Отец грубо развернул его к себе лицом, встряхнул за плечи:

— Ты должен запомнить, Уильям. Затвердить себе, как «Отче наш». То, что позволено простолюдинам, недопустимо тем, в чьих жилах течёт благородная кровь. Твоё поведение является примером для общества, которое тебя окружает. Когда все вокруг забывают о благородстве и чести, кто-то должен напоминать о них этим зарвавшимся скотам. Пусть весь мир рушится в бездну, но наша семья должна блюсти устои, сохранявшиеся веками. Помни об этом, Уильям. Честь…

— …превыше всего.

Слова горчили на губах. Его отец давно умер, но его мысли и устои живут, и не Уильяму их рушить. Он обязан им следовать, потому что так надо. Потому что так правильно! Потому что… иначе жить он просто не умеет.

* * *

— Ты сегодня опять задержишься?

Завязывавший у зеркала платок Уильям удивлённо оглянулся на супругу. В её вечно равнодушном голосе ему послышались насмешливые нотки.

— Возможно.

— Опять весь день со своими нищими. Иногда мне кажется, что они тебе дороже, чем я…

«Возможно, так и есть»

Уильям поджал губы, удерживая слова внутри. Это давно вошло у него в привычку. Молчать, не спорить, уходить от неприятных разговоров. Не жить, но существовать вместе по вынужденной необходимости. Потому что когда-то отец решил, что он и Элизабет Уайтфорд будут прекрасной партией. И, даже не подумав поинтересоваться мнением сына, которому тогда едва стукнуло тринадцать лет, заключил договор с отцом Элизабет — видным торговым деятелем, на состоянии которого сейчас и держалось, в большей степени, благосостояние их семьи. Нет, конечно, Уильям, по мере сил, заботился о процветании рода… но его брат примерно с равным рвением его же проматывал. Ситуация в итоге получалась патовая.

— Посмотри на меня, Уильям! Когда ты в последний раз смотрел на меня, как на женщину?! Ты вообще хоть когда-нибудь любил меня?!

Пронзительный крик смешался со звоном разбитого фарфора и вырвал Уильяма из его задумчивого оцепенения. Он развернулся к супруге всем корпусом, с сожалением глядя на осколки фарфора на полу. В голове крутилось только: «венецианский… из старой коллекции». Теперь там стало на одну чашку меньше. Уильям пристально взглянул на замершую женщину, с горящими розоватым румянцем щеками, с нервно сжатыми кулаками и такой явственной ненавистью во взгляде. Будь она посмелее, наверное, бросилась бы на него, как дикая куница.

«Любил ли? Никогда»

— Разбила чашку — разбей и блюдце. Иначе сервиз будет не полон.

Развернулся, направился к выходу, не слушая беспокойного оханья старой Аманды. И уже закрывая дверь различил истерический смех пополам с задушенным рыданием, но не остановился. Его ждала работа. Его ждал Рыжий Джон.

Да, мальчик-бродяжка, которого он встретил тогда в приюте, оказался для него весьма ценным источником знаний. Юркий, наблюдательный, шибко умный для своего низкого происхождения, он не всегда понимал, что видит, и что увиденное значит, но с удовольствием рассказывал обо всём Уильяму за несколько медных монет — а иногда и серебряную, если сведенья оказывались действительно полезными.

Так Уильям узнал о преступлениях, которые прикрывал его управляющий, вроде вымогательства и насилия; о кражах денег, которые выделялись на содержание работного дома; о лжи и разбое одних в пользу других, и ещё о многих вещах, о которых ранее даже не подозревал. Или просто не хотел замечать. Ведь это творится не только в работных домах, но и по всему Лондону. Сколько преступлений ежедневно совершается и остаётся безнаказанными? И все его усилия, все попытки что-то изменить разбиваются вдребезги, как волна о камень, о стену чужого равнодушия и непонимания.

Рассеяно глядя в окно кэба, Уильям думал о том, сколько ещё выдержит, прежде чем сломается. Ему уже двадцать шесть, а он так и не смог сделать Элизабет наследника — да хоть даже одного ребёнка, в то время как у его брата в семье уже подрастали трое. Словно сам бог ополчился на их семью, и не желал даровать ему продолжение рода. Но чем мог Уильям прогневить Господа?! Что он, в конце концов, делал не так? Он ведь старался быть хорошим сыном…

Экипаж остановился и Уильям, отбросив праздные размышления, выбрался наружу. Вряд ли стоит ждать от бога, что тот поможет ему разобраться со всеми текущими проблемами. Слишком это мелко, не существенно для Всевышнего. Нет, со своими делами Уильяму придётся разбираться самому. Чем он сейчас и планировал заняться.

Время для посещения было выбрано идеально. Позднее утро, когда все работящие граждане уже поднялись с постелей, но кто-то уже работает, а кто-то ещё только готовится приступать. Своего управляющего Уильям относил ко вторым и разумно предполагал, что не подозревающий о его визите лентяй не будет спешить с подлогом или любыми другими противоправными действиями. Тем более, что Уильям уже заходил к нему вчера, а до этого он никогда не посещал Фергюсона два дня подряд, хотя и приучил к тому, что визит может быть нанесён в любой день, в любой момент. Однако Рыжий Джон сказал ему вчера, что вечером у хозяина намечается встреча с неким важным гостем, и мальчишка обещал попытаться подслушать, о чём они будут говорить. Так что Уильям решил изменить своим традициям и наведаться в работный дом сегодня. Кто знает, что пареньку удастся узнать?

Разумеется, Фергюсон его не ждал, и Уильям ощутил короткий укол злорадного удовлетворения, увидев, как полноватое, раскрасневшееся лицо подчинённого стремительно теряло краски, приближаясь цветом к мокрой извёстке.

— М-мистер Сп-пирс?! Я не ждал вас сегодня!

— У меня появились срочные дела неподалёку, и я решил зайти к вам ещё раз. Что-то не так?

Фергюсон попытался встать, судорожно комкая в руках заткнутую за воротник рубашки салфетку, но не удержался и плюхнулся обратно. Перед ним, прямо на разложенных бумагах, стояли тарелки с едой и кубок с подогретым вином. Уильям успел точно к завтраку. Весьма удачно…

— Нет, что вы, господин! Могу ли я чем-то..? Может быть, вина?

Уильям смерил бедолагу холодным взглядом и отрывисто бросил:

— У меня слишком много дел, в отличие от вас, Фергюсон. Найдите мне Джона, немедленно.

И без того бледное лицо управляющего стало землисто-серым.

— Аааээээмммм….

— Вы что-то хотите сказать?

— Да, сэр, — наконец отмер слуга. — Он сбежал. Вчера сбежал. Мы всю ночь его искали…

— Как он мог сбежать, если я с ним виделся? — нехорошее предчувствие сжало внутренности.

— Это было после вашей с ним встречи, господин. Мы… он… он нахамил сторожу, ну тот и отвесил ему затрещину. А этот гадкий мальчишка…

— И где он сейчас?

— М-мы… его не нашли…

— Так какого чёрта вы тогда тут сидите?! — Наверняка мальчишку никто не искал — Уильям был в этом более чем уверен. Сколько детей так ежедневно пропадает на улицах Лондона — и всем на это плевать. Почти всем. — Отправьте слугу, чтобы нашли Джона и привели ко мне. Немедленно!

Управляющий-таки поднялся на подрагивающие ноги, но с места трогаться не спешил. Уильям приподнял бровь.

— Ещё что-то?

— Н-нет, сэр. Вовсе нет. Я сейчас. Я быстро…

Мужчина неохотно выбрался из-за стола и поспешно выскочил за дверь, вжав голову в плечи. Уильям проводил его взглядом, и, не дожидаясь, пока стихнут в коридоре торопливые шаги, приблизился к столу. Брезгливо сдвинув в сторону тарелки, он бегло просмотрел разложенные документы. Как и ожидалось, этот лис пытался свести реальные счета и записки с тем, что он предоставлял Уильму. В реальности траты были намного выше — и вовсе не на то, что требовалось. Решение сменить управляющего, которое аристократ принял для себя ещё несколько недель назад, теперь существенно сдвинулось по срокам. Вопрос нужно было решать немедленно, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля.

Старательно зафиксировав в памяти всё увиденное, Уильям открыл один ящик, другой в поисках чего-нибудь интересного, что не предназначалось его глазам, и приметил белеющий на полу комок бумаги, который явно пытались задвинуть под ковёр. Наклонившись, он развернул смятый листок, вчитался — и похолодел.

«Я позаботился о мальчишке. Помните о нашем плане. Завтра под любым предлогом вызови этого идиота в работный дом и задержи подольше. Когда всё закончится, я тебя не забуду. И постарайся меня не подвести на этот раз! А.Д.»

Почерк показался Уильяму знакомым, как и инициалы. Что-то крутилось в его голове, на самом краю сознания. Такое просто и понятное решение, но оцепеневший разум не мог этого ухватить. Ощущение захлопнувшегося охотничьего капкана свинцовой тяжестью сдавило внутренности. Уильям тяжело опёрся о стол, ощущая головокружение, удушье и рвущуюся наружу дикую, бесконтрольную ярость. Его обошли, обыграли, обдурили…

— Господин Спирс, я роздал поручения…

Уильям вскинул голову на вошедшего слугу, и по землистому лицу Фергюсона понял, что тот узнал письмо, которое глазам дворянина вовсе не предназначалось. Управляющий дернулся было обратно к выходу — и замер, остановленный яростным рыком Спирса:

— Стоять!

Мужчина обогнул стол, схватил своего слугу за грудки и впечатал в стену, сдерживаясь из последних сил.

— Кто он?!

— Я не хотел! Меня заставили!! Он обещал, что всё получится…

Уильям снова тряхнул предателя, крепко приложив его затылком о каменную стену и обрывая поток обрывистого скулежа, и процедил:

— Кто отдавал тебе приказы? Что вы задумали? Отвечай!

— Он назывался Артуром, — дрожащим голосом выдал Фергюсон. — В красном, представительный джентльмен…

Головоломка со щелчком сложилась. Уильям разжал пальцы и медленно отступил назад. Головокружение переросло в тупую ноющую боль, инициалы, наконец-то понятные, стучали в висках вместе с кровью.

«Артур… А.Д.… не может быть…»

Он развернулся и почти бегом вышел из кабинета.

* * *

Табачный дым обжигал лёгкие. Уильям закашлялся, но снова глубоко затянулся, находя в этом какое-то необычное успокоение. Голова больше не болела, тяжесть в груди прошла. Уильям чувствовал себя рыбой, которую выпотрошили, вырвав всё ненужное и лишнее, оставив лишь лёгкую, приятную пустоту внутри. Мужчина затянулся снова, неуловимо поморщившись от ноющей боли в костяшках. Руку он себе, конечно, рассадил хорошо. Красные пятна на белой коже уже начали подсыхать.

Уильям перевёл взгляд дальше, на кровать, где распростёрлось в излишне фривольной позе тело Элизабет. Сейчас её лицо, обезображенное побоями, уже не казалось таким красивым, как несколько минут назад. Багрово-чёрная рана на виске всё ещё сочилась кровью. Кажется, это постарался его перстень. Массивное фамильное кольцо с остро выступающей литерой «S». Уильям медленно стянул окровавленное украшение с пальца и швырнул на пол. Шевелиться не хотелось, как и думать, и вспоминать то, что творилось тут несколько минут назад…

…Сладострастные стоны и томные вздохи Уильям услышал ещё на лестнице. Любовники не собирались скрываться, да и зачем? Хозяина дома отсутствовал, и никто не предполагал, что он может так рано вернуться. Ему вообще много чего не предполагалось делать и видеть…

— Господин Спирс! Господин Спирс, сэр!

Дворецкий нервно постучал в дверь, не осмеливаясь войти. Несомненно, он слышал крики, доносившиеся из спальни, и понимал, что ничем хорошим новая ссора хозяина со своей супругой не закончилась, но… Верность в некоторых людях порой превалирует над разумом, а Шеридан был верен своему господину. Наверное, единственный из всех остальных. А ещё он ни за что бы не побеспокоил хозяина в такую минуту, если бы не случилось что-то по-настоящему важное. Уильям неохотно приподнялся, прямее садясь в кресле.

— Что случилось, Шеридан?

— Там люди, сэр. Полицейские, и граф Артур Дейл. Они требуют впустить их.

Дейл…

…- А чего ты ожидал?! Что я стану разделять твои убеждения в поддержке черни? Этих бездельников, воров и пьянчуг? Ради бога, Уильям! Сколько раз я говорил тебе — брось это дело. Ты ворочаешь такими деньгами, и так бездарно их тратишь! И деньги, и время. Ты мучаешь всех вокруг себя…

— И поэтому ты решил утешить мою жену?

Он мог бы собой гордиться — его голос не дрогнул ни на йоту, хотя тьма внутри бесновалась и давила на рёбра, мешая дышать, требуя выхода.

Артур улыбнулся нервно, вызывающе.

— Она сама меня позвала! Твоей жене скучно в одиночестве, пока ты скитаешься где-то среди своих бездомных в попытке изменить неизменное. Если бы ты уделял ей больше внимания…

Тьма внутри него прорывалась сквозь барьер воли. Он обнаружил себя у стены, сжимающим воротник камзола Артура. Бывший друг смотрел на него с ужасом, словно увидел демона. За вторую руку его держала Элизабет, кричавшая что-то о том, что он не мужчина, и никогда им не был в её глазах, что она ненавидит его и он сломал ей жизнь. Уильям смутно помнил, как развернулся, наотмашь хлестнув её ладонью по лицу, и она упала на кровать. Артур воспользовался этим, вырвался и выскочил из комнаты. И Уильям остался с Элизабет наедине…

«Это его следовало убить», — проскользнула отстранённая мысль. Женщины слабы, легко поддаются соблазнам. Какой смысл наказывать их за бездумное следование своей природе? Сейчас Уильям почти жалел о том, что позволил себе сорваться и выпустить всю накопившуюся ярость на несчастную шлю… падшую женщину, в которую превратилась его супруга.

— Сэр? — несмело раздалось из-за двери. Уильям вздрогнул, успев позабыть о старом дворецком.

— Не пускай их внутрь, пока не будут грозиться выломать дверь. Постарайся задержать их в гостиной так долго, как только сможешь, Шеридан. Мне нужно подготовиться.

— Я понял, сэр.

Слуга ушёл, а Уильям, неторопливо поднявшись, какое-то время гипнотизировал взглядом мёртвое тело жены, прежде чем аккуратно поднять сброшенное на пол одеяло и накрыть им тело, после чего критично осмотрел себя и поморщился. Кровь забрызгала рубашку и кюлоты, но если на тёмной ткани штанов её почти не было видно, то рубашка оказалась безнадёжно испорчена. Поколебавшись, Уильям всё-таки неторопливо переоделся. Если уж и представать перед правосудием, то в достойном виде, а не как мяснику на скотобойне.

Выйдя в коридор, Уильям направился в собственный кабинет, невольно прислушиваясь. Тон голосов внизу нарастал, а значит, уже скоро незваные гости придут за ним. И если он не успеет осуществить задуманное, судьба его будет крайне... незавидна.

Артур хорошо подготовился. Бумаги, которые он принёс в его дом, свидетельствовали о крупных растратах Уильямом средств, выделяемых на работные дома из казны, на украшения для супруги, охоту и прочие развлечения. Вроде содомии. Ещё одно обвинение, которое наверняка должна была подтвердить Элизабет — и его репутация мужчины, избегавшего женского внимания в высшем свете. Вряд ли тут помогло бы объяснение, что он в таких утехах не заинтересован. Тем более, что Уильям сам сыграл Артуру на руку, устранив своего единственного свидетеля. Наказание в таком случае — смерть путём отрубания головы. Только Уильям не желал расставаться с жизнью униженно склонившимся перед толпой черни, для которой его гибель будет лишь мимолётным развлечением. Если он должен уйти, так лишь на своих условиях.

Тщательно заперев дверь кабинета, Уильям достал из секретера небольшой ящик, а оттуда — прекрасный кремниевый пистолет из красного дерева, с серебристой гравировкой на рукояти, привезённый ему одним дальним знакомым из Франции. По счастью, ему ещё ни разу не приходилось им пользоваться, но всё ведь случается в первый раз?

На лестнице загремели шаги. Уильям аккуратно заправил пистолет и приставил дуло к виску.

В дверь забарабанили. Он различил среди прочих голос Артура, и подавил желание направить пистолет в его сторону. У него вряд ли хватит времени на второй выстрел.

«Больше я никого не подведу»

Уильям глубоко вдохнул, закрыл глаза и нажал на курок.

1) втайне

Вернуться к тексту

2) часть мужского костюма XVIII века, входившая в ансамбль «наряда на французский манер», однобортная приталенная одежда с полами до колен, сквозной застёжкой на пуговицах спереди и воротником-стойкой, носившаяся нараспашку. Внешне отдалённо напоминает фрак. https://ru.ruwiki.ru/wiki/Аби#/media/Файл:BLW_Man's_Court_Coat_and_Waistcoat.jpg

Вернуться к тексту

3) короткие, застёгивающиеся под коленом штаны, которые носили в основном только аристократы. Кюлоты носили с чулками и башмаками с пряжками

Вернуться к тексту

4) (англ. pauper — «нищий») — английские бедняки, жившие за счёт прихода, в котором родились, и получавшие денежную помощь, позднее — обозначение самого низшего класса городской бедноты

Вернуться к тексту