Рассвет нашей любви (гет)

Том Реддл сидел в своем кабинете, погружённый в мысли. Он долгое время искал пути к бессмертию и власти, но сегодня мысли его были заняты другим. Он думал о Нагайне, женщине, ставшей его ближайшей союзницей и единственной, кто мог коснуться его сердца. В свете свечей он увидел её образ, и сердце Тома забилось быстрее.

В это время Нагайна шла по коридорам Малфой-мэнора. Она вошла в кабинет и остановилась, увидев его.

— Том, — тихо произнесла она, не скрывая своих чувств. — Мне так нужно к тебе прижаться.

Том поднял взгляд, его глаза вспыхнули тёмной нежностью. Он встал, подошёл к Нагайне и обнял её, чувствуя тепло её тела.

— Будь всегда рядом, пожалуйста, — прошептала она, прижимаясь к его груди.

Он вздохнул, закрывая глаза.

— Нагайна, — прошептал он в ответ. — Ты знаешь, что без тебя я всего лишь тень.

Они стояли так долгое время, наслаждаясь моментом близости. Нагайна чувствовала, как его напряжённое тело расслабляется в её объятиях. Она знала, что этот мужчина, несмотря на всю свою жестокость и холодность, нуждался в ней так же сильно, как и она в нём.

— Ты мой якорь, — продолжил Том, отстраняясь, чтобы посмотреть ей в глаза. — Ты даёшь мне силу идти дальше. С тобой я смогу покорить мир.

Нагайна улыбнулась, её глаза светились.

— И мы покорим его вместе.

Том кивнул, и они снова слились в объятии. В этом мгновении не существовало ничего, кроме их любви и желания быть вместе. Вдали от всего мира, в сердце темноты, они нашли свою светлую точку — друг друга.

Том стоял у окна, наблюдая за ночным городом, который погрузился в мягкий свет фонарей, как в тёплое одеяло.

Снег, кружащийся в воздухе, ложился на улицы, придавая всему волшебный, почти нереальный вид. Но этот блеск не мог прогнать тьму, охватившую его сердце.

Том, глядя на огни вдали, произнёс:

— Ты как звезда, Нагайна. Светишь среди тьмы,  — его голос звучит тихо, почти шёпотом, — а я... обесточен, как этот город. Всё, что у меня осталось, — это смотреть в окно и ждать хоть какого-то знака.

Глаза Нагайны блестели в полумраке. Она осторожно коснулась его плеча. Её прикосновение было легким, но обжигающим.

Том повернулся к ней, его глаза были полны тоски и безнадежности. В комнате царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра за окном.

Том посмотрел прямо в её глаза. Его голос дрожал от подавляемых эмоций:

— Ты ведь понимаешь, что я иду за тобой, куда бы ты ни пошла? Мне не страшны ни ночь, ни будущее... лишь бы быть рядом с тобой.

Нагайна улыбнулась с грустью, её пальцы едва заметно касались его руки. Прикосновение было холодным, как ледяные кристаллы, но в нём чувствовалась какая-то неизъяснимая теплота.

— Иногда мне кажется, что в этом городе мы единственные, кто не спит, — её слова звучали мягко и проникновенно, — город засыпает, а с нами остается только искренность... и желание, чтобы всё это длилось чуть дольше.

Том наклонился ближе. Его дыхание смешивалось с её, создавая невидимую связь между ними. Он говорил тише, словно боясь, что ночная тишина разобьётся от громких слов.

— Без тебя... без этого света, ночами мне не спится. Я скучаю по лету, когда всё казалось проще. Но сейчас... может, влюбляться — это не самое худшее, что может с нами случиться?

Нагайна шёпотом ответила, её слова эхом разносились по комнате, заполняя нежным звуком: — Может быть... но ведь звёзды светят только ночью, и в этом их красота.

И в этот момент, словно в ответ на её слова, Том взял Нагайну за руку и прижал к себе. Их губы встретились в нежном поцелуе, словно они пытались передать друг другу всю ту любовь и тоску, что охватывали их сердца в эту ночь.

Они стояли в тишине, обнявшись и отбросив все сомнения и страхи. 

Весь город засыпал вокруг них, а они остались наедине со своими чувствами и надеждами, что этот момент проснётся с ними и завтра.

Старый фотоальбом

Пыль. Густая, серая, как пепел, она лежала на всём: на потрескавшейся обложке альбома, на пожелтевших фотографиях, на моих пальцах, когда я их касалась. Альбом достался мне от мамы, а ей — от её матери. Семейная хроника, застывшая в целлулоиде. Вот прадед в военной форме, молодой, с усами, похожими на щётки. Вот бабушка в белом платьице, с куклой в руках. А вот… этот снимок я всегда пропускала.

Двое. Молодой человек с тонкими чертами лица и холодным, пронзительным взглядом. И девушка. Темноволосая, с глубокими, тёмными глазами, полными какой-то тихой грусти. Они стоят рядом, почти не касаясь друг друга, но между ними чувствуется какое-то напряжение, словно натянутая струна. На обороте — едва различимая надпись, сделанная дрожащей рукой: «Том и Нагайна. 1947 год».

Мама никогда не рассказывала о нём. Только однажды, уже совсем охваченная проклятием, когда память стала ей изменять, она пробормотала что-то о «потерянной любви», о «тёмной силе», о «проклятии». И всё. Больше ни слова.

Я долго всматривалась в это лицо — Тома. В нём было что-то… отталкивающее и одновременно притягивающее. Что-то такое, что заставляло сердце сжиматься от непонятной тоски. Я представляла их — молодыми, влюблёнными, гуляющими по улицам старого города. Он, наверное, рассказывал ей о своих амбициях, о своих мечтах о власти. А она… она слушала его, затаив дыхание, и в её глазах отражалась не только любовь, но и какой-то страх.

Потом я узнала. Случайно, из старых газетных вырезок. О тёмном волшебнике, о его злодеяниях, о его падении. Имя его — Волан-де-Морт. И рядом с ним всегда была она — Нагайна. Верная спутница, часть его души. Моя бабушка.

И тогда всё встало на свои места. Эта фотография. Эта надпись. Этот мамин шёпот о «проклятии». Нагайна… она любила этого человека — Тома. И эта любовь, эта связь, была настолько сильной, что даже после превращения в змею, она осталась рядом с ним. До самого конца.

Я закрыла альбом и прижала его к груди. Пыль осталась на моих руках, как напоминание о прошлом, о потерянной любви, о трагической судьбе. И слëзы… они текли сами собой. Не только о ней, о Нагайне, но и о нём — о Томе, о Волан-де-Морте. О том, что даже в самом тёмном сердце может быть место для любви. Пусть даже обречённой.

Они думают, что мы встречаемся

В оранжереях профессора Стебль царил свой, особый микроклимат: влажный, тёплый, пропахший землёй, прелыми листьями и чем-то неуловимо сладким, как будто в воздухе растворились тысячи крошечных капелек цветочного нектара. Сквозь стеклянный купол пробивалось рассеянное солнце, окрашивая все вокруг в нежные зеленоватые тона. Здесь, среди буйства тропических растений, лиан, свисающих с потолка, и огромных, как тарелки, листьев монстер, казалось, время замедляет свой бег.

Профессор Реддл, обычно такой строгий и сдержанный, здесь выглядел немного растерянным, словно попавший в чужой, незнакомый мир. Он стоял возле стола, заваленного горшками с какими-то странными, похожими на морских ежей, растениями, и осторожно ощупывал их колючие стебли тонким, аристократическим пальцем. На его безупречно скроенной мантии виднелись пятна земли, что выглядело совершенно немыслимым для этого педанта.

Профессор Нагайна, напротив, чувствовала себя здесь как дома. Ее иссиня-чëрные волосы, заплëтенные в тугую косу, словно сливались с тёмными стеблями лиан, а узкие глаза, казалось, впитывали в себя все оттенки зелёного, царящие вокруг. Она стояла возле огромного, цветущего алыми цветами куста, и её пальцы, украшенные кольцом с крупным нефритом, нежно касались бархатных лепестков. От нее пахло сандалом и чем-то терпким, как запах свежескошенной травы.

«Они думают, что мы встречаемся», — эта мысль, словно жужжание пчелы, кружила в головах обоих. Слухи об их отношениях уже давно стали притчей во языцех в Хогвартсе. Их видели вместе не только на профессорских собраниях, но и здесь, в оранжереях, где они, по слухам, проводили долгие часы, обсуждая свойства редких магических растений.

Реддл оторвался от изучения колючих растений и посмотрел на Нагайну. В его глазах мелькнула едва заметная улыбка, словно отблеск солнца на поверхности воды.

— Эти… э-э… эхинопсисы, кажется, очень чувствительны к перепадам температуры, — произнёс он, слегка запинаясь, словно не привык говорить о таких прозаических вещах.

Нагайна подошла к нему, и её рука, украшенная браслетом из кожи, случайно коснулась его руки. В этот момент, словно повинуясь внезапному порыву, Реддл наклонился и коснулся губами её щеки. Это был лёгкий, мимолетный поцелуй, почти незаметный, словно дуновение ветерка, но в этот самый момент из-за куста с алыми цветами появилась профессор Стебль, маленькая, круглая, вся в земле, с неизменной улыбкой на лице и в огромных садовых перчатках. В руках она держала секатор, которым только что обрезала увядшие цветы.

Помона замерла, увидев эту сцену. Её улыбка слегка померкла, а брови удивлённо поползли вверх. Она на мгновение застыла, словно статуя, держа в руке секатор, похожий на маленькие серебряные ножницы.

Реддл, не отрываясь от Нагайны, на лице которого играла едва заметная, чуть ироничная улыбка, тихо произнёс:

— Теперь они знают, что мы встречаемся.

Нагайна слегка улыбнулась в ответ, и в её глазах мелькнула искра. Профессор Стебль, опомнившись, откашлялась и, стараясь не смотреть прямо на профессоров, пробормотала что-то вроде:

— Ох… ну… я… просто… проверяла… как тут… мои…смоковницы… растут… Прекрасно… прекрасно…

Она быстро оглядела ближайшие цветы, словно пытаясь найти хоть какой-то повод для своего внезапного появления, и, не найдя ничего лучше, добавила:

— Очень… очень… здоровые…

С этими словами она поспешно удалилась между рядами растений, бормоча себе под нос что-то о «неожиданных визитах» и «необходимости полить смоковницу».

Книжный магазин

Дождь тонкими струйками стекал по стеклу витрины. На тусклой вывеске, где витиеватыми буквами было высечено «Obscurus Books», плясали капли. Том Реддл стоял под дождём без зонта, сжимая в руках потрёпанный томик о древних проклятиях. Книги были его утешением — единственным убежищем в мире, полном слабых и предсказуемых людей.

Он толкнул скрипучую дверь. Внутри пахло старыми страницами и чем-то ещё — тонким ароматом жасмина. Магазин был маленьким и захламлённым. Вдоль стен выстроились высокие полки, усыпанные книгами, каждая из которых, казалось, хранила вековые тайны. За деревянным прилавком стояла женщина.

Её чёрные волосы были собраны в изящный пучок, открывая тонкие черты лица. Глаза — тёмные, глубокие, как ночное небо, будто могли видеть сквозь него. Она не подняла взгляда, лишь перелистывала страницы старинного фолианта, но Том ощутил странное напряжение.

— Ищете что-то конкретное? — её голос был мягким, но в нём звучала сталь.

Он подошёл ближе, задержав взгляд на её тонких пальцах, которые едва касались бумаги.

— Проклятия. Самые древние и сильные, — ответил он, и в уголке её губ мелькнула почти незаметная улыбка.

— Проклятия не бывают просто сильными, — произнесла она, закрывая книгу и поднимая на него глаза. — Они живут. Дышат. Как и их создатели.

Он замер. В ней было что-то непостижимое, почти нечеловеческое.

— Вы знаете об этом больше, чем хотите признать, — сказал он, склонив голову.

Она не ответила, но в её глазах блеснуло нечто опасное.

Так началась их игра.

Том приходил каждый день, и каждый раз она удивляла его. Её знание древних искусств было безграничным. Она могла говорить о чёрной магии так, будто сама её создавала. Но что-то в её словах ускользало, что-то скрывалось за той спокойной, загадочной маской.

Однажды он пришёл раньше, чем обычно, и застал её за уборкой. Она стояла на лестнице, снимая пыль с верхних полок, когда тонкая ниточка волос выбилась из её причёски. Том смотрел, как луч солнца, пробившийся сквозь витрину, коснулся её щеки.

— Вы — загадка, — тихо сказал он, подходя ближе.

— А вы — охотник за загадками, — ответила она, не оборачиваясь.

Он заметил странные линии, извивающиеся по её шее, едва различимые под светом.

— Это проклятие, — произнёс он, чувствуя, как его голос дрогнул.

Она спустилась с лестницы, медленно, не спеша. Подняла на него взгляд, и в её глазах сверкнула решимость.

— Да. Но это не важно.

— Почему?

— Потому что вы уже давно перестали быть просто охотником, Том.

Впервые он услышал своё имя из её уст, и это имя казалось другим — нежным, лишённым тени.

Их связь стала неизбежной.

В ту ночь, когда он остался дольше обычного, книжный магазин, казалось, растворился. Был только её голос, её руки, касающиеся древнего фолианта. Она показала ему заклинание, от которого у него перехватило дыхание, но не это волновало его. В её взгляде он видел отражение самого себя.

— Почему ты доверяешь мне? — спросил он, сидя напротив неё за старым столом.

— Потому что мы похожи, — ответила она, её голос был почти шёпотом.

— Как?

— Мы оба умираем ради того, чтобы жить.

Том почувствовал, как его губы дрогнули. Он видел её чешую, которая с каждым днём охватывала всё большее пространство на её коже. Она знала, что её время ограничено, но не отступала.

Когда магазин загорелся в последнюю ночь, он понял, что не сможет отпустить её.

Огонь пожирал книги, и она стояла среди пламени, как изваяние.

— Уходи, Том, — сказала она, и в её голосе звучала боль.

— Нет, — ответил он, подходя ближе.

Она улыбнулась — нежно и печально.

— Ты не сможешь спасти меня.

Но он обнял её, и в тот миг проклятие, казалось, отступило. Было только тепло её тела, её дыхание.

— Ты моя. Всегда.

Они остались в этом пламени, вместе, как и было суждено.

Встретимся в полночь

Её пальцы скользнули по его запястью, обжигая своей прохладой. Колко, как иней на треснувших губах. Она не пыталась его остановить — он был как река, что течёт лишь туда, куда предначертано. Но в этом прикосновении было всё, что она не могла сказать словами.

Он замер, хотя глаза его остались устремлены вперёд, в ночь за окнами. В тень, туда, откуда не было выхода. Но он ещё не знал этого. Пальцы крепко сжали палочку.

— Ты правда должен идти? — голос её был тихим, почти сломанным, но она быстро справилась. У неё всегда хватало мужества быть сильной, когда он был рядом.

— Да, — сказал он, отводя взгляд вниз, туда, где их руки касались друг друга. Его голос прозвучал твёрдо, но в этой твердости было что-то хрупкое. — Я должен убить мальчишку.

Она вздрогнула, не отнимая руки. Её взгляд впился в его лицо, и в глазах застыла невыносимая тишина.

— Ребёнка, Том. Не мальчишку. — Она произнесла это едва слышно, словно боялась, что её собственные слова разобьют то, что они строили на руинах своих жизней.

— Это не ребёнок, — он обернулся к ней, и его глаза были такими же чёрными, как ночь за спиной. — Это ключ. Ещё один шаг на пути, который мы уже сделали.

Она шагнула ближе, так близко, что могла почувствовать его дыхание на своих губах. Её рука поднялась, коснулась его лица, словно пытаясь запомнить каждую черту, каждую линию.

— Ты изменишь мир, — сказала она, не отрывая взгляда. — Но какой ценой?

Он наклонился к ней, их лбы соприкоснулись, и на миг мир перестал существовать. Были только они — две заблудшие души, что искали друг друга в бесконечной темноте.

— Ты знаешь цену, — его голос был почти шёпотом, и в этом шёпоте скрывалась вечность их несказанных разговоров.

Она прижалась к нему, коснувшись его губ едва ощутимым поцелуем. Это было не обещание и не прощание. Это было чем-то большим, чем-то, что никто не смог бы объяснить.

— Мы встретимся в полночь, — сказала она, когда он отстранился.

— Да, — ответил он, смотря на неё так, будто видел впервые.

Он повернулся и ушёл, исчезая в тени, что обнимали его, как старого друга. Её рука скользнула вниз, замерев там, где только что было его запястье.

— Встретимся в полночь, — повторила она, глядя ему вслед.

Но ночь уже знала, что этой встречи не будет.

Рождественская ярмарка в Хогсмиде

Хогсмид в Рождество был похож на иллюстрацию из старинной сказки. Снег мягко падал на крыши домов, блестя в свете фонарей, украшенных зелёными гирляндами и золотыми колокольчиками. Воздух был пропитан ароматами горячего шоколада, пряных печений, корицы и хвои. Ветер доносил отдалённое пение рождественских гимнов, перемешанное с оживлённым гомоном толпы.

Том Реддл шел рядом с Нагайной, его пальто было идеально вычищено, а в руках он держал книгу с потёртым переплётом — подарок себе самому из лавки «Томес и Прор». Нагайна шагала чуть впереди, её лёгкая шаль скользила с плеч, а тёмные глаза блестели в мерцающем свете.

— Посмотри, Том, как красиво! — её голос, обычно сдержанный, сейчас звучал удивлённо и даже восторженно.

— Красота обманчива, — сухо ответил он, но не смог скрыть слабой улыбки, когда она схватила его за руку и потянула к одному из киосков.

Киоск был ярко украшен — красные и золотые ленты, сверкающие гирлянды. На прилавке громоздились ряды сахарных петушков, орехов в карамели и стеклянных шаров, внутри которых танцевал искусственный снег. Нагайна замерла, разглядывая один из шаров, где крошечные фигурки танцевали вокруг миниатюрной ёлки.

— Возьми, — вдруг сказал Том, и её глаза расширились от удивления.

— Что?

— Возьми. Это тебе. — Он равнодушно кивнул на шар, но по тому, как он расправил плечи, было понятно, что его жест значил для него больше, чем он показывал.

Она приняла подарок, улыбнувшись с теплотой, от которой на мгновение у Тома перехватило дыхание.

— Ты... тоже можешь что-нибудь выбрать, — тихо добавила она.

— Мне ничего не нужно.

— Это потому что ты никогда не позволяешь себе радоваться простым вещам, Том, — заметила Нагайна с лёгкой укоризной, но затем снова улыбнулась. — Иди сюда.

Прежде чем он успел возразить, она потащила его в центр площади, где стояла огромная ёлка, сверкающая сотнями огоньков. Под ней разливалось светлое тепло, будто сама магия собралась вокруг этого места.

— Что ты задумала? — спросил он, чуть прищурившись.

— Просто доверься мне.

Она крепко взяла его за руку и, прежде чем он понял, что происходит, встала на цыпочки и нежно поцеловала его в уголок губ. Поцелуй был лёгким, как прикосновение снежинки, но в тот момент всё вокруг замерло — шум толпы, холодный ветер, даже огоньки ёлки казались менее яркими.

Том сначала остолбенел, но затем его взгляд стал мягче. Он наклонился, его рука обвила её талию, и их губы снова встретились. Этот поцелуй был настоящим, тёплым, лишённым привычной для него строгости и контроля.

Когда они оторвались друг от друга, Нагайна улыбалась.

— Смотри, ты можешь радоваться простым вещам, — тихо сказала она.

Он усмехнулся, проведя рукой по её щеке.

— Возможно, но только с тобой.

Ветер донёс до них звонкий смех детей, аромат свежих вафель и тепло рождественской магии, которая, казалось, окутала их обоих. И в эту снежную ночь даже Том Реддл позволил себе на миг забыть о тени, что всегда стояла за его спиной.

Снежная битва

Лютный переулок всегда был серым. Даже зимой, когда белоснежное покрывало ложилось на выщербленные крыши, кривые вывески и мостовую, этот уголок магической Британии не обретал ни тепла, ни уюта. Однако сегодня крупные снежинки, падающие с хмурого неба, покрыли мягкой пеленой всю мрачность переулка.

Том вышел из лавки «Горбин и Бэркес», стряхивая снежинки с чёрного драпового пальто. Вечерняя работа была утомительной: была поставка новых тёмных артефактов. Том и Нагайна устали до чёртиков, но усталость это была приятной. Его любимая женщина шла рядом. Её тонкая, грациозная фигура напоминала ему о змее, даже когда она была в человеческом облике. Её холодные тонкие пальцы поправляли капюшон, скрывая голову от холода.

— Слишком тихо, — пробормотала она, едва слышно.

Том лишь усмехнулся. Лютный всегда был тих. Они двинулись дальше по переулку, не торопясь, разговаривая о редкостях, которые принесли сегодня в лавку. Внезапно Том ощутил, как что-то мягкое ударилось о его плечо.

Он замер, затем медленно повернул голову. На его плаще был след от брошенного снежка. Подняв взгляд, он увидел Нагайну, чьи тёмные глаза сверкали озорством.

— Это... — начал он, но договорить не успел.

Ещё один снежок ударил его в грудь. На этот раз она не удержалась и рассмеялась — звонко, свободно, будто забыла, кто она и где.

— Ты уверена, что хочешь это начать? — тихо спросил он, чуть прищурившись.

— А что ты сделаешь, Том Реддл? Заставишь меня пожалеть?

Её вызов был настолько неожиданным, что он на миг потерял дар речи. Но лишь на миг. Быстро нагнувшись, он схватил горсть снега, сжал её в ладони, и, не дав ей возможности увернуться, бросил точно в цель.

— Ах ты! — возмутилась она, но в её голосе не было злости.

Том засмеялся. Настоящим, искренним смехом — редкость, даже для него. Её смех вторил его, наполняя холодный вечер чем-то живым.

Они кружили друг вокруг друга, не жалея снега. Нагайна двигалась быстро и ловко, но не могла увернуться ни от одного снежка. Том, напротив, был точен и расчетлив — он просчитывал её движения и бросал снежки с хищной грацией, попадая точно в цель.

На мгновение мир сузился до этого переулка, до лёгкого хруста снега под сапогами и звона смеха. Впервые за долгое время Том позволил себе забыть о своих амбициях, своих тайных планах. Всё, что имело значение, — это её глаза, блестящие от радости, и снег, танцующий между ними.

Когда их игра закончилась, и оба, запыхавшиеся, остановились под старым фонарём, с красными щеками от мороза, Нагайна потянулась к нему, её пальцы всё ещё холодные от снега.

— Ты проиграл, — сказала она, ухмыляясь, вся в снегу. Тот неприятно забрался за ворот пальто, но Нагайна этого не замечала.

— О, нет, — прошептал он, слегка наклонившись к ней. — Это ещё не конец.

Снег продолжал падать, но теперь Лютный переулок казался чуть теплее.