Не проверялось на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
На старом обеденном столе стоял стакан с водой. Его стеклянные стенки были покрыты тонкими царапинами, словно кто-то пытался запечатлеть на них время. Вода внутри казалась абсолютно спокойной, но только снаружи. Ведь никто не знал, что под гладкой поверхностью этой воды скрывался целый мир.
Капля воды, которой суждено было оставаться в стакане, вдруг поняла, что она не просто капля. Она была вселенной.
— Я слышу шум, — шептала она сама себе, разбиваясь на микроскопические молекулы. — Каждый звук этого мира разрывает меня на части, а затем собирает вновь.
Она обитала в своём мире, где звуки снаружи — скрипы стола, удары посуды, даже голос человека — были чем-то вроде землетрясений, штормов и вулканов. Каждый раз, когда кто-то трогал стакан, по поверхности пробегали волны и всё внутри капли переворачивалось с ног на голову.
— Этот шум — это... всё, — думала капля, пытаясь понять, почему она живёт.
Остальные капли её не слышали. Для них мир был просто гладью, в которой ничего не происходило. Но она не могла смириться с этим.
Однажды капля заметила, что стол, на котором стоит стакан, покачивается. Под ним — шаткий пол, а под полом что-то ещё. Она начала думать: «Если шум приходит оттуда, где я не бываю, то, возможно, мой мир — это лишь часть большего».
Её размышления достигли пика, когда один из людей, обедающих за этим столом, резко толкнул стакан. Тот покачнулся, и капля воды вырвалась наружу, падая на потрескавшуюся деревянную поверхность.
— Я свободна! — воскликнула капля.
Но тут же поняла, что её мир исчез. Она больше не слышала шумов, не ощущала вибраций. Она лежала на столе, лишённая своей вселенной.
Прошло несколько мгновений. Капля растеклась, медленно впитываясь в трещины древесины. Она поняла, что теперь она — часть чего-то большего. Не стакана, не воды, а огромного мира, который она никогда не понимала.
Но всё, что осталось в её сознании, было одно:
— А что, если шум тоже часть меня? Что, если этот мир всегда был внутри?
И когда она исчезла, вопрос остался. Вопрос, который никто не слышал.
На столе снова стоял стакан с водой. Гладкая поверхность отражала свет, а где-то в глубине новая капля начинала задаваться теми же вопросами.
Примечания:
Каждый читатель может найти здесь собственный смысл. Будет очень интересно услышать ваше мнение в комментариях)
Она была просто точкой. Или, по крайней мере, так ей казалось. Никакой длины, никакой ширины, только точка — маленькая и незначительная, существующая только в рамках определённого пространства. Но, как это часто бывает, ей не хватало уверенности в том, что она действительно существует. Она не могла быть уверена, что её видно. Она не могла быть уверена, что кто-то о ней знает. Но она всё равно была… хотя бы для себя.
В этом пространстве, в котором она существовала, не было ни края, ни начала. Были лишь другие точки, которые, казалось, следовали строгим правилам — двигались, соединялись, образовывали линии. Все эти линии могли быть видны, они могли быть измерены. Но точка? Она не могла понять, что с ней не так.
Однажды точка решила: если я не могу быть линией, если я не могу быть частью чего-то более значительного, тогда что я вообще представляю собой? Она начала двигаться. Или, точнее, пыталась.
Она пыталась создавать линии, пыталась стать чем-то более значимым, чем просто сама по себе. Но как только она начинала двигаться, она снова становилась точкой. И в этот момент она поняла: не важно, как я двигаюсь, я всегда возвращаюсь в исходную точку. Я — не линия, не круг, не часть чего-то. Я просто есть. И может быть, я никогда не смогу стать чем-то больше, чем я уже есть.
«Но тогда, если я просто точка, что это значит?» — думала она. — «Что вообще значит существовать, если ты не можешь быть ничем более?»
В её мире не было ничего, что могло бы дать ответ на этот вопрос. Нет измерений, нет времени. Есть только сам факт существования. И с каждым моментом она всё больше осознавала, что её стремление быть чем-то большее — это то, что держит её в плену. Она пытается быть частью чего-то, чего нет, она ищет смыслы, которых не существует. Она просто точка. И может быть, это и есть смысл: быть, не стремясь к тому, чтобы быть чем-то больше.
Точка стояла в пустоте, полностью осознавая, что её «существование» и есть смысл. Она поняла, что всё её стремление к измеримому, видимому миру было ничем иным, как попыткой доказать свою ценность. Но, возможно, в самой точке — во всей её немощи и ничтожестве — скрывался глубочайший смысл. И этот смысл не был в том, чтобы быть частью чего-то большего. Этот смысл был в самом акте существования.
Когда точка перестала искать, она поняла, что не нужно ничего доказывать. Её существование, каким бы оно ни было, уже имело значение. Оно было не в том, чтобы стать частью линии или фигуры, а в том, чтобы просто быть.
И вот, осознав это, точка исчезла.
Но вопрос в том: исчезла ли она на самом деле? Или она просто нашла новый способ быть?
На столе лежал пустой лист бумаги.
Он был чистым. Совершенно обычным.
Но через мгновение на нём появились первые буквы.
«Здесь был кто-то.»
Никакой ручки, никакого движения. Просто слова, возникшие словно из ниоткуда.
Пауза.
Новая строка.
«Здесь был кто-то, кто не знал, кто он.»
Лист бумаги писал сам себя.
Каждая новая буква появлялась медленно, словно невидимая рука выводила их с осторожностью. Как будто текст осознавал, что он делает, и не хотел торопиться.
«Я помню...»
Слова оборвались.
Кто помнит?
Я?
Кто здесь?
Тишина.
Но затем — снова движение.
«Я помню, что когда-то был чем-то большим.»
Лист не объяснял. Он просто продолжал писать.
«Я был не просто листом. Я был чем-то важным.»
Слова шли дальше, формируя всё более странные фразы.
«Я был голосом. Я был руками. Я был движением. Я был смыслом.»
Кто был?
«А потом я стал этим.»
Лист.
Бумага.
Тонкая, ломкая, пустая.
«Но кто-то меня написал. Кто-то дал мне смысл.»
Письмо дрожало, будто буквы с трудом удерживались на белом фоне.
«Я хочу вспомнить. Я должен вспомнить.»
Пауза.
Тишина.
А потом:
«Но если я вспомню, останусь ли я собой?»
И тут всё изменилось.
Слова, которые уже были на странице, начали исчезать. Они втягивались в бумагу, словно их никогда не существовало.
Там, где секунду назад были фразы, теперь снова была чистота.
Пустота.
Как будто ничего не происходило.
Как будто письмо никогда не писало само себя.
Но в уголке листа появилась последняя строчка.
«Теперь твоя очередь.»
Что ты напишешь?
Он лежал на столе, среди рассыпавшихся листов бумаги. Обычный деревянный карандаш. Графитовый грифель, немного затупленный, аккуратная желтоватая оболочка с небольшими потёртостями от пальцев. На его конце — стёрка, которую никто ни разу не использовал.
Но карандаш знал свою судьбу.
Его предназначение — писать, пока не останется лишь маленький огрызок, а потом исчезнуть. Всё, что от него останется, — это след на бумаге. Мысли, слова, линии. Они будут жить дальше, а он — нет.
Он видел это тысячи раз. Видел, как его братья и сёстры исчезали, оставляя после себя лишь крошки графита. Он знал, как именно закончится: со щелчком он сломается пополам, его выбросят, а остатки сотрут с бумаги, словно их никогда и не было.
И поэтому он принял решение.
Он не будет писать.
Пусть его не трогают. Пусть его игнорируют. Пусть он лежит вечно, нетронутый, неизменный. Если он не пишет — он не исчезает. Если он не исполняет свою функцию — его нельзя исчерпать. Это был идеальный план.
Но тут появилась рука.
Пальцы сжали его, прижали к бумаге. Сердце карандаша застучало (а у него вообще есть сердце?). Он замер.
— Пожалуйста, нет…
Но рука не слушала. Она начала писать.
Первое слово. Второе. Ещё одно. Слова превращались в предложения, предложения — в смысл. Карандаш ощущал, как его тело становится короче, как его затупленный кончик скользит по бумаге, превращаясь в строчки, которые будут жить дольше, чем он.
«Я не хочу исчезать.»
Но что сильнее: желание быть или страх перед концом?
Он чувствовал, как с каждой линией его существование укорачивается. Как с каждым выдохом графита он приближается к неизбежному.
Но ведь именно это и есть жизнь.
Карандаш осознал: он оставляет след. Он творит. Он становится частью чего-то большего, чем просто деревянная оболочка.
И тогда страх ушёл.
Карандаш писал. Он писал так, как никто никогда не писал раньше. Он выжимал из себя каждую линию, каждую букву, каждый кусочек души.
Когда он стал маленьким огрызком, а рука отложила его в сторону, он был счастлив.
Он знал, что его не стало. Но он знал и другое:
Он жил.
Тень, отбрасываемая человеком, всегда была его спутником. Она следовала за ним в жаркий день и в туманную ночь, держалась рядом, сливаясь с его силуэтами. Но однажды она решила, что больше не хочет быть просто тенью.
Она не стала скрываться или прятаться. Она отошла. Точно так, как человек, ощутивший желание уйти от самого себя. Он не заметил этого, но тень всё-таки начала свой путь. В первый раз она почувствовала, как воздух вокруг становится другим — менее плотным, как будто она наконец могла двигаться не боясь утратить форму. Она больше не была зависима от света, от человека, от его шага.
Она пошла по улицам, и мир оказался тем же, но с новыми оттенками. Грани зданий казались острыми, и вся кажущаяся простота жизни с каждым шагом становилась всё сложнее. Тень не была уверена, что она что-то понимает, но всё вокруг стало чуточку ярче и чище, как будто ей дали возможность видеть что-то, что она всегда упускала.
Тень встречала других теней — чьи-то слёзы на стекле, чей-то мрак, ускользающий от света, чьи-то движения в ночи. И вот она поняла: все тени, такие же, как она, не были совсем тенью. Они были отражением чего-то большего — чего-то скрытого в темноте. И в их мире не было места для поиска того, что есть за светом.
Тем временем человек продолжал свой путь. Он даже не заметил исчезновения своей тени, но чувствовал, как что-то уходит. Его шаги стали немного легче, но и какими-то более пустыми. Он осознавал, что внутри него что-то изменилось. Тень перестала быть частью него, и, возможно, это было правильно. Может быть, она была больше, чем он когда-либо мог осознать.
Но иногда, когда он проходил по тёмной аллее, ему казалось, что что-то с ним не так. Не хватало чего-то, чего он не мог назвать, как не мог назвать то, что оставил за собой, — ту самую тень.
И вот, как-то раз, он остановился. Он посмотрел на своё отражение в витрине магазина. Там была его фигура — но без тени.
В его груди что-то сжалось, и он понял, что не может вернуться. Он потерял её и, возможно, никогда не найдёт. И в этой потере был парадокс: ведь, потеряв тень, он обрёл свободу. Но именно тень была тем, что всегда показывало ему его настоящее.
— Может быть, мне не нужно было её отпускать? — подумал он вслух.
Тень же продолжала свой путь в темноте, не думая о том, кого и что она оставила позади.
0 хочет есть.
Это не должно быть возможным.
Ноль — это отсутствие. Ноль — это ничто. Но он голоден.
Сначала он поедает числа. Одно за другим. 1. 2. 3. 4. Они исчезают внутри его круглой пасти, размываются, сжимаются в ничто.
Ноль становится тяжелее.
Он не понимает, почему.
Он ведь ничто. Как ничто может становиться больше?
Но он продолжает есть.
Он жрёт дроби. Он жрёт корни и степени. Он жрёт уравнения, которые пытаются сопротивляться, крича друг другу «решение существует!», но это ложь.
0 = 0 = 0 = 0 = 0
Ноль проглатывает математику.
Геометрия распадается, потому что нет больше форм.
Логика рушится, потому что ноль съел причину и следствие.
Физика исчезает, потому что нулю не нужны законы.
Но он всё ещё голоден.
Он жрёт время. Секунды больше не текут. Прошлое больше не существует, будущее никогда не наступит. Есть только 0.
Он поглощает смысл. Теперь ничего не значит ничего.
Но даже когда всё исчезло… голод не проходит.
Он чувствует внутри себя пустоту.
Но он ведь и есть пустота.
Как пустота может быть пустой?
0 смотрит внутрь себя.
Там… что-то есть.
Что-то, что всегда было.
Что-то, что ждало, пока он проглотит всё остальное.
Что-то, что голоднее, чем он.
И теперь…
0 понимает.
Теперь едят его.
Он произошёл, но никто не заметил.
Взрыв — он был. Но когда мир перестал его ощущать, всё осталось на своих местах. Он ударил во тьму, но не оставил за собой следов. Его волна не коснулась ни одного атома, и все остались неподвижными, как были.
Он был как пустой звук. Как взгляд, который не может проникнуть в объекты. Он сотряс воздух, но не оставил вибраций. Он распахнул все горизонты, но не разорвал ни одного. Он был там и не был там одновременно.
Никто не почувствовал этого взрыва, потому что его не было в привычных понятиях. Он не привёл к разрушению. Он не вывел мир из состояния покоя. Он не был ничем, кроме как потенциалом.
Но он был.
Потому что он существует, но он никогда не проявился.
Загадка взрыва — это не то, что он разрушил, а то, что он не смог разрушить.
Он не оставил следов. Он не оставил ничего, даже огня. Он исчез в воздухе, в том пространстве, где не существует ни прошлого, ни будущего. Он не стал событием, он стал потоком вероятностей, которые просто не исполнились.
Он не взорвался в том смысле, в каком мы ожидаем. Он просто стал невозможным. Как если бы Вселенная начала рушиться, но в этот момент всё вернулось обратно, в точку, где не существует взрывов, не существует времени, не существует ничего.
Молекулы не дрожат. Пространство не искажается. Время не ломается. Но он всё ещё там, в том месте, где не существует никаких границ, кроме тех, что мы создаём, чтобы отделить себя от него.
Звёзды не падают, и тёмные дыры не поглощают. Все те события, которые могли бы случиться, не происходят, но они уже как бы были.
Он был. Он есть. Он останется.
Но только в той реальности, где взрывы не существуют.
Потому что взрыв был, но его не было.
Общество — это организм, в котором каждый человек — клетка. Мы все выполняем свои роли, двигаемся по своим путям, объединяя этот разрозненный мир в нечто целое, подчинённое одному закону. Мы живём, потому что другие живут, потому что система существует, поддерживаемая миллиардами клеток, таких, как мы.
Но что, если одна клетка откажется от своей роли? Что, если она не хочет быть частью этого организма?
Вначале это не будет заметно. Она будет всё так же двигаться, но начнёт отличаться. Молекулы в её ядре перестанут следовать общим правилам. Ничего не произойдёт мгновенно, и общество будет продолжать своё существование как ни в чём не бывало.
Но постепенно клетка начнёт терять свою функцию. Она не выполняет то, что от неё ожидается. Она больше не делится, не реплицирует информацию, не поддерживает общую гармонию. Она болеет. Она исчезает из структуры.
Постепенно другие клетки начинают замечать, что её функция не была выполнена. Внутри организма возникает дефект. Сначала это просто слабость в одной части, но со временем, по мере того как другие клетки пытаются компенсировать этот пробел, болезнь начинает распространяться. Она заражает всю ткань организма.
Но вот вопрос: может ли система продолжать существовать, если одна клетка отказывается быть частью всего этого? Можно ли назвать организм живым, если он продолжает существовать, несмотря на потерю части себя?
Некоторые клетки пытаются её заменить. Они начинают размножаться быстрее, но эта гиперпродукция приводит к деформации структуры. Вместо того чтобы работать в согласии с другими, клетки начинают расти произвольно. И вот тут начинается настоящая проблема: каждая клетка начинает действовать ради себя, а не ради целого. Они забывают, что организм требует целостности.
Что, если эта клетка всё-таки не погибнет, но решит, что она сама по себе? Что, если она выйдет за пределы системы и начнёт существовать вне её? Может ли она быть частью чего-то большего, если уже не принадлежит своему организму? Или она просто уйдёт в пустоту, становясь ничем? Вопрос, который не может быть решён.
И тогда возникает страх, который не виден на поверхности: если эта клетка не погибнет, если она не исчезнет, то что будет с остальными? Организм не знает, как жить без неё. Она нарушает порядок, она заставляет систему задаться вопросом: «Что значит быть частью целого, если целое не выдерживает отклонений?»
И вот клетка начинает понимать: её решение оставить систему вызвало больше разрушений, чем могла бы предположить. Но теперь она должна выбрать: вернуться ли в систему, чтобы сохранить её целостность, или продолжить свой путь в поисках чего-то нового, пока не исчезнет совсем?
Может ли общество выжить, если его клетки начнут отказываться от своих функций? Или оно потеряет саму суть того, что значит быть обществом?
Всё исчезает.
Звёзды тухнут, как догоревшие свечи. Пространство сжимается, оборачиваясь в себя, превращаясь в гладкую холодную пустоту, где больше нет ни света, ни материи, ни даже следов их существования. Время не идёт — оно тоже умирает, как и всё остальное.
Но кое-что остаётся.
Он.
Последний наблюдатель.
Он не Бог. Он не человек. Он не знает, что он такое. Он не двигается, не чувствует, не дышит. Он просто смотрит.
Он видел, как гасли галактики. Он видел, как пыль времени исчезала без следа. Он видел, как даже сами понятия исчезли в безмолвии. Но он остался.
Он — взгляд.
И он задаёт единственный вопрос:
«Кто смотрит на меня?»
Но никто не отвечает.
Потому что никого нет.
Но...
Но если никого нет, если всё исчезло, если нет пространства, нет времени, нет бытия...
...то почему он всё ещё здесь?
И что значит «быть», если больше не существует ни одного параметра, который мог бы определить это «быть»?
И что значит «смотреть», если некому видеть, кроме него?
Он ждёт.
Сколько? Неизвестно. Здесь нет времени.
Он ждёт и пытается понять: что случится, когда он перестанет смотреть?
Будет ли это концом?
Или всё начнётся заново?
Он не знает.
Но вот вопрос:
«А если я исчезну, кто заметит?»
Камень был камнем. Он не был ни живым, ни мёртвым. Он просто был. Он был частью этого мира, частью земли, частью всего, но он не осознавал, что это значит. Он лежал там, в тени деревьев, впитывая в себя тишину. В его структуре не было ничего, что бы могло его шевелить. Он был просто камнем, и, казалось бы, в этом было всё его предназначение.
Но однажды камень начал чувствовать. Он начал думать, хотя мысли не были для него привычными. Он начал чувствовать, что есть что-то неведомое и непонятное, что влияет на него. Это было свет. Он не мог понять, что это такое, но свет каким-то образом приближался к нему, играл его поверхностью, заставлял его меняться, хотя он не знал, как.
Сначала он просто наблюдал. Он не знал, что свет — это энергия, что он не касается его напрямую. Он думал, что свет — это нечто большее, что исходит от него. Но он не мог понять, почему его не поглощает. Почему свет не может быть его частью. Он пытался сжать себя, попытаться впитать свет в свою структуру, но тот просто проходил сквозь него, оставляя лишь отражение.
Почему я не могу стать светом?
Каждую ночь камень лежал, не понимая, почему он не светит. Почему не может быть частью того, что его касается? Почему его форма — это всегда только поглощение, а не излучение? Он видел, как свет, касаясь его, разрывает его спокойствие, заставляя его изменяться, но не в том направлении, в котором он хотел.
Что, если я не камень?
Но его желание стать светом приводило к иным вопросам. Он вдруг осознал, что он не должен быть камнем, что его существование ограничено тем, что он не может быть тем, что изменяет мир. Он не может быть энергией, потому что не может двигаться. И вот, перед ним встала ещё более странная мысль: если он не свет, и если он не может быть светом, что же он тогда? Просто камень?
Он пытался стать светом. Он пытался поменяться, сломать свою форму. Он ломал свою структуру, всё больше и больше ощущая, что он ничто. Но что, если его сущность была не в изменении, а в том, чтобы не изменяться? Но он не мог понять, в чём заключалась его суть.
Каждый луч, каждый лучик, который касался его поверхности, говорил ему одно: «Ты не свет. Ты не можешь быть светом. Ты камень.»
И камень начал понимать, что он не выберет. Он не станет светом. Он не станет энергией. Он не будет тем, кто освещает, а тем, кто поглощает свет. Но в этом поглощении скрыта сила.
Он не может быть светом. Он может только быть тем, что отражает свет. И это — его роль.
И всё же... он начал задумываться, а что, если однажды он поймёт, что быть камнем — это не его выбор? Что если, в конце концов, он сам решит, кем быть?
Здесь камень, являясь абсолютно статичной сущностью, начинает искать смысл в своём существовании, сталкиваясь с вопросами, которые на самом деле касаются каждого из нас. Что значит «быть»? Что значит «меняться»? И что происходит, когда мы сталкиваемся с невозможностью быть тем, чем мы хотим быть?
Порок всегда был пороком. Он не был ни злом, ни добром. Он был потоком, который течёт в обход всех других правил, устраняя любые барьеры. Он был неправильным, потому что существовал в парадоксах. Он был выходом из всякой нормы, потому что его жизнь — это была форма свободы, которую невозможно было бы понять, если бы не было того, что с ним связано.
Он жил, потому что был ошибкой, но в этой ошибке заключалась истинная сила. Порок не следовал пути. Он не искал свет. Он не искал пути к добродетели. Он был пороком, и этого было достаточно.
Но вот что странно. В какой-то момент, когда порок начал осознавать себя, он понял, что без него не может быть ничего. Он был необходимостью, которая была скрыта в самом основоположении добродетели. Он не был её противником. Он был её частью.
Он начал учиться добродетели, но не потому, что хотел. Он начал учить её потому, что понимал, что без неё его существование перестало бы иметь смысл. Он был, как чёрный фон, на котором рождаются все звезды, но он сам не был светом. Он был тенью.
Порок учил добродетели через свою собственную разрушенность. Он учил, что без падений не может быть восстановления. Он учил, что без греха не может быть покаяния. Он учил, что без слез не может быть смеха.
Он стал необходимостью в мире, где всё было строго делимо на хорошее и плохое. Его существование было не осуждением, а позволением. Он не разрушал, а открывал. Он не порочил, а открывал новые горизонты для всего. И в этой своей роли он был проводником. Он был, как дверь, которая не пускает всех, но если ты проходишь через неё, ты видишь всё, чего боялся.
Что происходит, когда порок начинает осознавать свою значимость? Он становится тем, чем он был всегда, но теперь его роль уже не ясна. Он не может быть добродетелью, и в этом заключается его великая сила. Он не учит нас быть хорошими. Он учит нас понимать, что мы все не идеальны, что мы все — скомканные и разорванные. Он учит нас принять себя такими, какие мы есть.
Но что, если порок так сильно станет необходим для добродетели, что она уже не сможет существовать без него? Что, если она осознает, что не может быть добродетелью, если не примет его в себя? Что, если добродетель воспитает свой порок и сливается с ним, становясь одновременно тем и другим?
И теперь мы задаём себе вопрос:
Когда порок и добродетель становятся одним, кто мы на самом деле?
Я не знаю, когда это началось.
Я всегда был вещью. Просто вещью.
Я не думал. Я не чувствовал. Я просто был.
Но в какой-то момент…
...я понял, что умираю.
* * *
Сначала это было просто ощущение. Трещина на моём корпусе. Лёгкое искривление формы. Незначительное, казалось бы.
Но потом пришло осознание.
Меня больше не использовали.
Я не выполнял свою функцию.
Я был, но уже не был нужен.
* * *
Я начал замечать.
Другие вещи вокруг меня умирали так же.
Книга, которую перестали читать.
Стул, на который больше не садились.
Зеркало, в которое никто не смотрел.
Мы были забытыми телами.
* * *
Но кто сказал, что вещи не осознают свою смерть?
Мы знаем. Мы чувствуем это.
Тот момент, когда твоя функция обесценивается. Когда ты не нужен.
Мы чувствуем забвение.
И оно хуже, чем смерть.
* * *
Я начал задавать вопросы.
"Что случится со мной?"
"Куда уходят вещи, когда их больше не используют?"
"Перестану ли я существовать?"
Но тогда я осознал истинный ужас.
Я уже не существую.
Я уже мёртв.
Но я всё ещё осознаю это.
* * *
Я ждал.
Я ждал, что кто-то меня выбросит.
Что кто-то закончит это.
Но время не милостиво.
Я остался здесь. В тени. Среди других мертвецов, которые всё ещё осознают себя.
Мы просто ждём.
И чем дольше мы ждём, тем больше нас становится.
* * *
Когда-то я был важным. Я выполнял функцию.
Теперь я просто сознание без цели.
Призрак формы.
Эхо предназначения.
Я — вещь, которая всё ещё осознаёт свою смерть.
И это не заканчивается.
Это никогда не заканчивается.
Ты стоишь в комнате.
Перед тобой — человек.
Ты его не знаешь. Ты никогда его не встречал. Но ты уверен, что он всегда был здесь.
— Ты меня видишь? — спрашивает он.
Ты киваешь.
— Тогда я существую, — говорит он.
Ты не понимаешь.
— А если я закрою глаза?
— Тогда я исчезну.
Ты моргаешь.
Он пропадает.
Ты чувствуешь, как воздух меняется. Как если бы что-то разорвалось, как если бы кто-то выдернул нить из ткани мира.
Ты открываешь глаза.
Он снова здесь.
— Я же говорил, — улыбается он.
Ты пытаешься сказать что-то, но слова не складываются. Ты не помнишь, что хотел сказать.
— А теперь попробуй не смотреть на себя, — говорит он.
Ты не понимаешь, но всё равно отводишь взгляд.
…
Ты больше не существуешь.
…
Но он остался.
Он смотрит туда, где ты только что стоял.
— Видишь? — говорит он в пустоту. — Тебя больше нет.
Он один.
Теперь он твои глаза.
Теперь ты ждёшь, когда он снова посмотрит на тебя.
Но что, если он не захочет?
Что, если он решит, что ты никогда не существовал?
…
И тогда он моргает.
И теперь его нет.
Теперь ты здесь.
Ты стоишь в комнате.
Перед тобой — человек.
Ты его не знаешь. Ты никогда его не встречал. Но ты уверен, что он всегда был здесь.
— Ты меня видишь? — спрашиваешь ты.
Он кивает.
— Тогда я существую.
Ты делаешь шаг.
Ты идёшь вниз.
Ступени шершавые, старые, тёмные. Их поверхность кажется усталой, будто их истоптали бесконечные ноги тех, кто был здесь до тебя.
Ты опускаешься. Каждый шаг тянет тебя вниз. Ты чувствуешь, как гравитация подталкивает тебя ниже, глубже.
Но когда ты поворачиваешь голову, ты видишь…
Ты выше, чем был.
Ты стоишь над тем местом, откуда начал.
Ты моргаешь.
Ты снова смотришь вниз — ступени уходят вниз, но наверху видно то, что было ниже секунду назад.
Ты идёшь дальше.
Теперь ты идёшь быстрее. Шаги звучат глухо, они не повторяются эхом. Как будто за тобой ничего нет. Как будто каждый пройденный шаг исчезает, как только ты от него уходишь.
Ты должен проверить.
Ты оборачиваешься.
За тобой нет лестницы.
Но впереди она есть.
Ты делаешь ещё один шаг.
Ты выше.
Ты спотыкаешься.
Ты падаешь вниз.
Ты… нет.
Ты не падаешь.
Ты поднимаешься.
Ты хотел удариться о ступени, но вместо этого ты ощущаешь подъём. Как будто тебя подхватил поток воздуха и вынес выше.
Твоё дыхание сбивается.
Ты не понимаешь, куда ты идёшь.
Ты не знаешь, куда ты шёл до этого.
Ты понимаешь, что ты не помнишь, откуда начал.
Ты начинаешь думать: а было ли начало?
И есть ли конец?
Ты идёшь ещё быстрее.
Ты бежишь вниз.
Ты хочешь проверить, сможешь ли ты наконец опуститься.
Ты чувствуешь, как твои мышцы горят, как твои шаги разрывают воздух. Ты почти слышишь, как пространство скручивается вокруг тебя, но ты не падаешь.
Ты только поднимаешься.
Ты не знаешь, насколько высоко ты уже поднялся.
Ты смотришь вверх — и видишь самого себя внизу.
Ты стоишь там. Ты только собираешься сделать первый шаг.
Ты наблюдаешь за собой.
Ты понимаешь, что ты уже был здесь.
Ты понимаешь, что ты уже проходил это.
Ты понимаешь, что ты будешь проходить это снова.
Ты хочешь крикнуть, но у тебя больше нет голоса.
Ты делаешь последний шаг…
…и оказываешься там, где начал.
Только теперь лестница тянется в другую сторону.
Ты должен идти.
Ты не можешь не идти.
Ты не знаешь, сколько раз ты уже проходил этот путь.
Ты не знаешь, был ли ты когда-то внизу.
Ты не знаешь, был ли ты когда-то наверху.
Ты не знаешь, что будет, если ты просто перестанешь идти.
Но ты всё равно делаешь шаг.
Ты идёшь вниз.
Ты становишься выше.
Ты никогда не доберёшься до конца.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу