В этом лучшем из миров (джен)

Ондатр вовсе не спал, что бы там всем другим не казалось. Он думал. Он размышлял. Он мыслил. Мыслил о несовершенстве мира, о тщетности всего сущего. А это очень трудно. Мыслителю необходимы тишина и душевное умиротворение.

Но разве окружающие могут это понять и оценить? Нет! Они вечно суетятся, торопятся, мельтешат, пристают, куда-то зовут, что-то спрашивают, шумят и отвлекают. Вот и сейчас даже в самом дальнем уголке сада Ондатр не мог ни на минуту обрести желанного покоя. Над головой навязчиво жужжала неутомимая мошкара. Сновали стрекозы, стрекотали цикады. Бабочки порхали бесшумно, с этим не поспоришь, но их многоцветие, кокетливые виражи отвлекали ничуть не меньше, чем деловитое снование с цветка на цветок пчел, вообразивших себя неустанными труженицами. Никто, абсолютно никто, не мог хотя бы секунду тихонечко посидеть на месте. Даже улитка зачем-то ползла по дорожке, оставляя блестящий, отливающий перламутром след.

Какой спрос с безмозглой мелюзги? Но и разумные обитатели Муми-долины ничуть не лучше. С самого утра Муми-папа обновлял перильца на причале. Дробный стук молотка замолкал лишь, чтобы сменится быстрым топотом: Муми-тролль и Снифф со всех ног мчались к дому принести новые гвозди, забытые клещи и рубанок. На четвертом забеге Снифф умудрился опрокинуть в кладовке банку красной краски, извазякался сам и наследил на террасе. Фрекен Снорк, радостно взвизгнув, принялась рисовать из клякс на полу маки, розы и пионы. Услышав, как Муми-мама восхитилась, похвалила художницу, Малышка Мю многозначительно хмыкнула… и синие чернила, предназначенные для написания мемуаров Муми-папы, стали васильками, подснежниками, маленькими, как капельки дождя, следочками Мю. Муми-мама, еще раз похвалив девчонок, отправилась, напевая, немного фальшивя, на кухню греметь сковородкой. Ондатр вовсе не брюзга, он готов признать, что суета Мумии-мамы у плиты оправдана: в оладьях определенно есть смысл. Но и его снисходительность имеет предел. А тут еще подоспевший к этой утомительной суматохе Снуснумрик присвистнул от удивления и сразу же принялся сочинять новую мелодию, к которой вначале робко, а затем все уверенней присоединились флейты мышек из купальни Туу-Тикки. А добавьте к этому неумолкающий гул моря и беспечный шелест листвы.

Разве Ондатр требует так много? Тишины и покоя, покоя и тишины. Без суеты и шума. Легкая тень пролетающей синицы скользила по носу Ондатра и вдруг замерла… в неподвижном воздухе застыли пылинки, поблекшие из золотистых в грязно-серые, ни дуновения ветерка, ни звука: оборвалась трель губной гармошки, смолкло жужжание пчел, замолчало море. Ондатр блаженно вздохнул: теперь мудрые мысли потекут неспешно и плавно. Никто не потревожит его ненужной беготней, не пристанет с неуместными вопросами. Никто не будет топать, петь, звенеть посудой, стучать молотком, даже бормотать себе под нос не будет. Тишина душным пологом накрыла Муми-долину, глубокая, непроницаемая ни единым звуком… страшная.

Так вдруг становится тихо, когда бабушкина ваза, раз-другой покачнувшись, начинает медленно-медленно падать с этажерки. Время тянется, как свежей кисель с ложки. Нет сил пошевелиться, пока с оглушительным БУМС ваза не окажется на полу уже не вазой, а кучей острых осколков. Вот с таким грохотом сейчас разобьется-расколется все вокруг: сине-прозрачный кусочек моря, серо-коричневы обломки гор, частички веранды перемешаются с черепицей крыши и листьями фруктового сада; подвесные лесенки, изразцы печи, сумка Муми-мамы, чернильница и страницы мемуаров Муми-папы, зеленая шляпа Снуснумрика, шарманка Туу-Тикки — все-все превратиться в кучу покореженного, разбитого хлама… еще мгновение… и все будет кончено… если кто-нибудь не преодолеет страшное оцепенение, не победит тягучую недвижность… действовать нужно быстро, решительно…но кто? Ондатр со страхом глядит на застывший обреченный мир. Вываливается из гамака, неловко перебирает лапами. И торопится, торопится изо всех сил. Он пыхтит, отдышка дает о себе знать, но Ондатр уже не обращает внимание ни на колотье в боку, ни на сбитое дыхание. Скорее! Скорее! Только бы успеть! Что успеть? Ондатр не знает, он зажмуривает глаза. Страшно смотреть на застывший мир: на подпрыгнувшую на одной ножке, да так и оставшуюся в мертвенно недвижном воздухе Мю, на беззвучную губную гармошку Мумрика, на кофейник с замершим облачком пара над носиком, на Муми-тролля, подбросившего вверх яблоко, которое зависло и никак не падает назад в протянутые ладошки. Поскуливая от ужаса, Ондатр спотыкается, падает… камешек, случайно подвернувшийся ему под лапу, катится сначала медленно, неуверенно, затем все быстрее и быстрее. Ондатр вдруг чувствует прохладное дуновение ветра, пахнущего малиной, смородиновым листом и теплой дорожной пылью. В шипящий шум прибоя вплетается звонкий, задорный комариный писк. Стучит молоток на причале. Снифф шмыгает носом, Музыка вырывается из губной гармошки Снуснумрика, звуки летят, пытаются догнать друг друга после сковавшей их тишины. Ондатр с опаской открывает глаза. Муми-тролль хрумкает яблоком, Мумрик поднимает птичье перо, чтобы украсить им шляпу. Фрекен Снорк, полюбовавшись на раскрашенную веранду, затем собой в зеркальце, пускает солнечного зайчика на яркие бутоны среди трепещущих листьев розового куста. Малышка Мю, жуя на бегу кусочки оладышка, мчится за порхающей бабочкой. Крошки разлетаются, падают на песок дорожки, и к ним уже вовсю спешат муравьишки. Все вернулись к привычной, радостной суете. Только Муми-мама замерла перед чайным столом, задумчиво поглядывая на банки с клубничным вареньем и вареньем из крыжовника и на фарфоровое блюдечко посреди цветастой скатерти. «Охо-хо-нюшки» негромко бормочет она, улыбается и идет к буфету еще за одним блюдцем. Скрипят деревянные дверцы. Чайные ложечки стараются перещеголять серебристым перезвоном неугомонное чирикание воробьев.

Ондатр умиротворенно вздыхает, медленно возвращается к гамаку. Вот в таких условиях и нужно думать о вечном: мир вращается, торопиться, меняется с каждым мгновением, и только философ — мудр, неспешен и постоянен.