Alexander Magnus (гет)

Зачем, скажи, все думы о тебе?

Зачем, скажи, ты свет в окне?

Зачем я жду твоих шагов?

Зачем я жду внезапных слов?

Не знаю, как случилось, что сама

Я молча по тебе схожу с ума;

Ловлю твой взгляд, но отвожу глаза,

Поскольку в них туманится слеза.

Зачем мне это все, зачем? Скажи?

Я знаю, что смогу одна прожить

Не видя и не зная ничего,

Без рук твоих, дыханья твоего...

Но пусть ты прихоть для меня самой —

Я пригублю с тобой любви земной.

Да ты сошел с ума, как видно!

А может, я сошла с ума...

Коль это шутка, так вдвойне обидно,

А если нет, то я приду сама.

Зачем скрывать все то, что очевидно?

О, не таись, и осознай же сам,

Что избегать друг друга просто стыдно -

Страсть так легко заметить по глазам.

Прикосновенье губ твоих,

Меня вдруг снова оживило,

И этот запоздалый стих

Сотрет все то, что раньше было.

Дай Бог мне повторить хоть раз,

Все то, чего лишилась я сейчас!

Благодаренье небесам —

Ты есть на этом свете!

И не подозреваешь сам,

Как изменился ветер.

Из мрачной бури снов моих

Принес он перемены;

Жестокий ураган утих,

И дни благословенны.

Так после шторма солнце вновь

Сияет в эмпирее.

А то, что ветер тот — любовь,

Я, друг мой, не жалею.

Я только знаю, что свершится чудо,

Когда желанной для тебя я буду.

Не был бы милый мой слепец,

То многое бы видел.

Все стало б ясно наконец,

И понял бы — обидел.

Шутник, ему, видать, в забаву,

Что разум отнял у меня;

И день мой превратил в отраву:

Я с той поры не вижу дня.

Ни дня, ни ночи полусонной,

Чтоб жизни радоваться вновь —

Под гнетом страсти раскаленной

Испепелит меня любовь.

Но Фениксу возможен ли венец?

Не думаю. Поскольку ты — слепец!

Я помню тот февраль холодный, лютый,

И тени длинные от сумерек в ночи.

Мои раздумья. Я — как витязь на распутье.

И многое, о чем душа молчи.

А тишина, сообщница немая,

Мне приносила звук твоих шагов,

И я жила, тогда еще не зная,

Что явь приходит к нам из наших снов.

Тогда сдавалась я наполовину,

Не ведая,что будет светлый май,

В котором, словно в феврале, я стыну,

Любимый враг, победу принимай.

Капитулирую. И прихожу к тебе -

Я не могу противиться судьбе.

Не Босвел ты, не Риччио Давид,

Я — не Стюарт Мария, королева,

Но, как они, ты тот же фаворит,

Что навлечет мне суд людского гнева.

Четыреста и двадцать и семь лет

Нас разделяют с нею, но однако,

Как и она, должна я дать ответ -

За что тебя отметила я знаком.

Мы схожи с ней, ровесницы, подруги,

Не здесь, так там, отколь возврата нет,

И подчиняют нас одни и те же слуги:

Желания любви, предшественницы бед.

Она для Босвела и честь и трон забыла.

Я для тебя бы то же совершила.

Пустынный коридор разносит эхо

Негромких слов твоих. Я молча улыбаюсь.

Хоть мне самой давно уж не до смеха,

Но в заблуждении своем я не раскаюсь.

Я просто буду голос слушать твой

И думать о своем. Считать, что странно

Устроен мир небесный и земной —

уходят дни, а я все не желанна.

Меня ты пальцем поманил, смеясь,

И отвернулся. Я же на дороге

Осталась вновь одна, опять страшась,

Что пройдено так мало и так много.

Смеешься надо мной как раньше ты?

Или вернешь мне смелые мечты?

Так пусто без тебя, тоскливо и тревожно,

Что этой тяжестью наполнить мир могу.

Хоть ошибаюсь я в тебе, вполне возможно,

Но снова начинаю набело строку.

Мы воры тем, что не щадим безбожно

Всех тех, кто любит нас, и я не лгу,

Когда глаза мои кричат: "Нет, невозможно

Так больше жить, и мы у них в долгу!"

Мы у себя себя крадем, пытаясь

Уйти от всех невзгод, но я порой

Так думаю, что страсти предаваясь,

Обманываем мы себя, знать не желая,

Что грешникам таким, как мы с тобой.

Придется дать ответ и пережить изгнание из Рая.

Как мне сказать тебе, что я тебя люблю

И не подвергнуться безжалостной насмешке?

Себе ты выбрал роль, что подобает королю,

А мне досталась роль никчемной пешки.

Да, это правда, пешка может стать

Ферзем на неизменном черно-белом поле,

А у меня совсем иная стать —

Быть подчиненной сладостной неволе.

Ферзем я лишь на время стать могу,

Как прихоть моего владыки пожелает,

А блажь пройдет и, как негодного слугу,

Меня бесцеремонно прогоняют.

"И это все пройдет"... Как прав ты, Соломон.

А вот когда пройдет, не знаю. Знает он.

О, грех мой тяжкий, не дави мне грудь

Тоской смертельной, не сули Голгофы.

Вод убежавших вспять не повернуть,

Как не вернуть предосудительные строфы.

Я шла стезею скользкой и опасной,

Сама себе внушая, что "почти"...

Я не желала знать и слышать, что напрасно

Я вышла по преступному пути.

Я виновата в том, что безрассудно

Себе позволила влюбиться без ума,

А справиться с любовью страшно трудно,

Не раз я убеждалась в том сама.

Опять одна. Опять, наедине с бедой,

Грех бережно лелеять буду свой.

Все для меня как будто бы впервые.

Я словно в первый раз сюда вошла.

Но в памяти встают дни роковые,

Когда я счастлива наперекор всему была.

Пусть тишина мохнатой мягкой лапой

Заложит уши мне, услышу все равно

Я звук шагов твоих невидимых, крылатых,

Они звучали лишь вчера. И так давно...

Опять я тень ловлю, как в играх детства,

Но попадаю вновь в объятья пустоты;

Довольно невеселое соседство...

Что делать — виноваты оба: я и ты.

Моей вины здесь больше. Что же... Пусть.

Но снова, вопреки всему, сюда вернусь.

Пламя лизнуло край сигареты,

Дым заструился, пополз.

Я не прошу у тебя совета,

Как не прошу у тебя ответа;

Взгляд не бросай свой вскользь.

Не приходил ни сегодня, ни в прошлом -

Значит причина была.

Я не сорвусь воплем пошлым

И не прощу словом ложным -

Я для тебя умерла.

Пусть пламя лижет край сигареты,

Пепел летит мотыльком.

Ты не проси у меня совета,

Знаешь, совет — для размена монета,

Ты никогда не получишь ответа

За то, что любил мельком.

Как странно, что меня ты не забыл.

Как странно видеть это постоянство.

Огонь, что твой поддерживает пыл

Как не потух в рутинном этом царстве?

Ты без меня по дням привычным плыл,

Покорным Хроноса невидимому братству.

Ты прежде нежным ветреником слыл,

Способным только брать, не отдаваться.

Твой взгляд опять отраду в душу льет;

Как сахарная дурочка я таю,

Небесную вкушая благодать,

Когда уста вновь источают мед.

Пусть будет так. Но я отныне знаю,

Что может и Орфеем Янус стать.

Орфей погиб. А Янус будет вечно

Смеяться вслед. Пустое божество,

Он думает, что поступил бесчеловечно

Как сделал больно мне? О, глупый, естество

Мое погибнуть не сумеет в одночасье,

Пока Диана, верный мой оплот,

Со мною рядом — рядом будет счастье

И тишина, покоя нежный гнет.

Ты, Янус, слаб. Тебе ль со мной тягаться,

Когда Фортуна не смогла меня сломить?

Мне ль твоего двуличия бояться,

Теперь, когда я только начинаю жить?

Беги же, лицемер, в единый миг

Пока мой гнев тебя, несчастный, не настиг.

Ты умеешь красиво лгать,

Так солги мне еще один раз,

Ну а правду я буду знать,

И скрывать её в сини глаз.

Не прошу я ни соли, ни хлеба,

Ни воды в жаркий полдень знойный,

Ни звезду на окраине неба,

И ни ласки твоей спокойной.

Я прошу не много, не мало,

А лишь каплю лжи и обмана

Без которой я так устала.

Для меня как небесная манна

Будет ложь, как отрава горькой,

Как отрава же будет сладкой,

Сигаретного пепла горсткой,

Мимолётной холодной лаской.

Ну скажи мне, закрыв глаза,

Чтобы правда не резала взгляд.

Пусть слова прогремят как гроза,

Пусть смертельными будут как яд.

И, ничуть о себе не скорбя,

Я в горниле безумства сгорю.

Лишь солги — "Я люблю тебя",

И весь мир я тебе подарю.

На прощанье тебя целовать

Я не буду — к чему мне насмешки?

И не буду ни плакать, ни звать,

Ты свободен уйти и без спешки.

Поплотней только двери закрой,

Словно вовсе тебя не бывало,

И забудь, что вечерней порой

Я когда-то тебя целовала.

Знаю все: что теперь не нужна,

И, возможно, уже надоела,

Ну а то, что с тобой я нежна,

То какое тебе в этом дело?

Все я знаю и так. Но молчу.

Пожелать лишь удачи хочу.

Как тот ребенок, что, оставшись в темноте,

Боится призраков бесплотных и чудовищ,

Пугливо мать зовет в священной простоте

И не желает никаких сокровищ

Помимо света, ласки, нежности, заботы

И бесконечной искренней любви,

Так я, перешагнув порог субботы

Уйду во тьму. Зови, хоть не зови.

Едва за мною дверь негромко хлопнет

Я растворюсь среди пустых теней.

Моя любовь ослепнет и оглохнет

На двадцать пять ненужных черных дней.

Лишь слово (лишь одно!) поможет мне.

Но ты молчишь. И я покорна тьме.

В душе моей какое-то унынье,

С которым только дождь осенний схож;

И сердце проливает скорби ливни,

Что режет по живому словно нож.

Из раненного сердца кровь

Фонтаном бьет, не иссякает,

Оставив в жилах лишь любовь,

Ту, что последней погибает.

Но боль сладка как поздний мед

И крови сообщает сладость.

Слез тяжких неизбывный гнет

Ей добавляет ту же алость.

Да пусть хоть вся уйдет из вен,

Оставив лишь любовь взамен.

Спокойствие ума, души и тела

Каким-то неизведанным путем

Сказало мне — все в прошлом, отгорело,

Предчувствие потерь здесь ни при чем.

Все страсти улеглись, оцепенели,

Разлив по жилам царственный покой,

И тягостные мысли отлетели,

Что крепко были связаны с тобой.

Но, все-таки, какая же отрада

С богами Олимпийскими вино

Покоя и бесстрастности усладу

Пить наравне. Хоть так заведено,

Что скоро кончится, как я бы ни хотела,

Спокойствие ума, души и тела.

Птица ввысь в поднебесье взлетает,

Камнем падает вниз, чтобы вновь

В синь подняться, где ветер гуляет

И живит омертвелую кровь.

Так душа моя, птице подобна,

Вверх летит и не знает преград,

И, как ветер, легка и свободна...

Но был сорван с плеча автомат,

Был затвор передернут поспешно,

Грянул выстрел прервавший полет,

И опять все кругом безмятежно.

Что душа умерла, то не в счет.

Метко целился ты и стрелял.

А в итоге — в себя лишь попал.

Хоть удавись, хоть волком вой,

Хрипи, смешав с тоскою стоны,

Все к одному — для нас с тобой

Вновь выросли Судьбы заслоны.

У жизни и любви свои законы,

Еще никто из всех живущих под Луной

Не смог преодолеть их вечные препоны,

Я буду из числа людей еще одной.

Но, все же, принимая эту меру,

И, как с врагом, борясь сейчас с собой,

Наперекор людскому злому мненью,

Призвав себе на помощь только веру,

Вооружившись дьявольским терпеньем

И в мыслях не расстанусь я с тобой.

Они ушли. И, как всегда,

Я вновь одна. Всегда одна.

Неслышно счет ведут года,

Пью одиночество до дна.

Снег за окном проводит грань

И в прошлом оставляет осень.

Покорно ёжится герань,

Тепла и ласки тихо просит.

Она — как я, ты присмотрись,

Ведь это я прошу тепла и ласки.

Ты просто молча улыбнись,

Заставь поверить в эту сказку.

Тогда и лето ни к чему,

Запри на ключ все эти двери.

Скажи: "Моя", и я пойму,

Скажи: "Люблю", и я поверю.

Ты для меня музейный экспонат,

Точнее, персонаж из сказки.

Мифический, аморфный дубликат,

Густая тень под яркой, светлой маской.

Я часто думаю:"О, Боже, неужели

Его рука моей руки касалась?

И щеки от признаний пламенели?"

Наверное, мне просто показалось,

Что существует нечто между нами,

Похожее на все романы в мире,

Воспетое бессмертными стихами...

А вышло, как на том библейском пире,

Когда рука из воздуха писала

На камне стен неумолимо, медленно,

И пламенем своим предупреждала,

Что все отсчитано, отмерено, поделено.

Тебя увозит время вдаль в вагоне,

Я остаюсь на сумрачном перроне,

Заглядывая в каждое окно.

Как жаль, что восковой персоной

Тебе навек остаться суждено.

Я вернусь. Только ты дождись.

Я вернусь обязательно, верь мне.

Пусть следы мои смоют дожди,

Пусть молчать будут старые двери.

Ты дождись. Ну а я вернусь.

Я вернусь первым ливнем весенним,

Растворю в нем печаль и грусть,

Чтобы слаще стало веселье.

Разве сила такая найдется,

Чтоб меня не пустила к тебе?

Если сердце с душою рвется

Лишь к тебе, вопреки Судьбе?

Я вернусь. Обязательно. Слышишь?

Как вернулась однажды уже.

И, клянусь, что пока ты дышишь,

Не исчезну в пустом мираже.