Горящие души (гет)

От него — раны, кровавые разводы и боль. От неё — проблемы, лишние мысли в голове и пустота. Она захлёбывается в рыданиях, пока на коже появляются всё новые и новые жуткие метки, возникают из ниоткуда, рассыпаются малиновыми и красными фейерверками, жжением животной ненависти, воспалениями презрения. Он ухмыляется изломанно, криво, горько, держа в руках нож. За лезвие.

* * *

Маринетт лежит на кровати, свернувшись комочком, эмбрионом, личинкой в спасительном коконе, как в далёком беззаботном детстве, вперив пустой, остекленевший, ничего не выражающий взгляд в блёклую шероховатую стену. Смотрит в одну точку, не моргая — будто это и не нужно.

Молчит. Снова. Родителям об этом точно знать не стоит. Они не то чтобы бедные, денег на еду хватает, и не только. Ей просто жаль. Безумно жаль. Не хочется огорчать маму и папу, вешать эгоистично всё на них, просить помощи, напрягать зря.

Это — только её проблемы, боль. И ничьи больше.

Хотя как она может жалеть, не хотеть чего-то? Ведь, казалось бы, внутри всё умерло. Душа валяется на свалке среди чёрных мусорных мешков, битых бутылок, рваного полиэтилена, кип салфеток и прочего. Внутри пустота, ветер воет бездомной собакой. Внутри всё выжжено. Остался лишь пепел.

Лицо — мертвенно-бледная маска.

Волосы — иссиня-чёрная солома, утратившая краски, непричёсанные сухие пряди, лохмы, секущиеся концы.

Глаза — осколки стекла и топаз, по которому щупальцами расползаются трещины и царапины. Куски льда и грязное небо. Помятые сорванные васильки, варварски затоптанные в землю, и осквернённый святой источник. Тупая боль и раньше текущие кристально-чистые слёзы, ныне же всё реже появляющиеся. А под ними дыры, мешки лилово-серые, что можно сложить весь мир, да ещё место в придачу останется, и немало.

Мысли — гулко стучащий пульс и набат. Мысли — клубок нитей, хлам и хаос. Мысли — странности, равнодушие, безразличие.

Руки — изломанные ветки молодого дерева, кривые линии в психозе на рваной жёлтой бумаге. Твёрдые, очень твёрдые тёмные корки. Снимешь — и хлынет потоком бурной реки кровь. Шрамы и раны, раны и шрамы. Ссадины и царапины, царапины и ссадины.

Тело — острые лопатки, торчащие рёбра, синяки.

Слёзы давно высохли, осели неподъёмным грузом, кубами твёрдой иссушающей соли на сердце. А оно стучит медленно-медленно, тихо, словно вот-вот — и перестанет. Не будет больше разгонять кровь по сосудам, сокращаться, поддерживать жизнь. Да и зачем?

* * *

Феликс стоит в одних шортах в спальне. Холодный ветер неприятно щекочет кожу, прогрызает плоть до костей, вонзается в ноги и руки, на что получает лишь отрешённость нездоровых мыслей. Закуривает, выдыхает дым в открытое окно. Серые клубы бесследно исчезают во мраке, растворяются, пропадают. Уставился на полотно неба.

Широкими мазками — дёготь, россыпью капель яда — отвратительно-белые звёзды. Луну же словно поглотила тьма, но её кажется мало по сравнению с таящимся в душе.

Пачка. Сигарета. Новая. Но на этот раз — к руке. Боль пронзает тонкой иглой, кожа стремительно краснеет, поражённая подростковым садизмом.

«Никчёмная».

Лицо — восковая маска, острый подбородок, скулы и бледность.

Губы — аккуратный излом, кривая усмешка, лживая улыбка.

Глаза — тяжесть грозовых туч и стальное высокомерие. Штормовое небо и мокрый асфальт. Скрытая агрессия, даже не агрессия, а вживлённая ненависть, взращённая старательно. Туман, пепел и горечь едкий дым.

Волосы — фальшивая красота.

И лишь руки в белых бинтах-змеях, льнущих второй кожей над кровавым месивом ошмётков.

* * *

Маринетт отводит от себя подозрения, делает вид, что внимательно слушает учителя. Небрежно царапает кожу, искоса поглядывая на Феликса. Он сидит за партой другого ряда, но наверняка чувствует взгляд. На руке резко проступает нецензурное слово.

Непонимание и ежедневная усталость тянут к земле для живого захоронения, а она и не против. Совпадение ран — зеркальное отражение гнилых душ.

Как поступать? Молча терпеть надоело, но когда даёт сдачу, выходит из битвы проигравшей. Хотя в последнее время появилась пара побед. Ухмылка проступает на лице, довольно-садисткая. С привкусом металла.

* * *

Феликс почти рычит в немой ярости, глазами молнии метает, сверлит камень. Бьёт в стену со всей силы кулаком, обдирая костяшки в кровь. Но надо ещё больше. Дольше. Он не позволит взять реванш.

А за окном дождь. Шелест бесконечных нитей и наасмехающийся стук по крыше, издевательский шёпот из окна и вскрытые белым лезвием свинцовые тучи. Рокот.

По коже катится крохотная капля. Руку внезапно пронзает резкая боль. Ухмылка.

А в голове голос. Она.

* * *

Они горят в огне. Задыхаются. В пламени всепоглощающей ненависти и злобы. Тонут в пучинах злорадства в забытьи о причинении вреда себе, второй стороне зеркала. Искры сыпятся отовсюду, мельтешат точками перед глазами. Уходят ко дну рек слёз, высохших месяцами назад, а у кого-то — ещё в детстве.

Дым клубится, колоннами скрывает извращённо-тонкую бесконечность металла. В клетке.

Выбраны родственными душами?

Он — курящий циник, отличник и легенда, от которой бегут. Бегут без оглядки, когда чувствуют удавку на шее, однако вырваться уже не получается, и от звона цепей не спрятаться.

Она — поломанная озлобленная тихоня. Среднячок по оценкам и явно не душа компании. Щедро режущая себя ножом и тушащая о себя спички в попытках сжить со свету, убить своего соулмейта. Вот только знает, что тогда сама умрёт. Хотя этого, как ни странно, пока не хочется.

Так вот они какие, первые отношения.

А когда-то в детстве, далёком настолько, что кажется, будто оно за каменной высокой стеной, цепями, заборами и замками… Когда-то она мечтала о том, что соулмейтом окажется блондин с серыми глазами, обязательно именно он, красивый, добрый, заботливый, умный, невероятный и лучший. Они подружатся — ведь как иначе! — и будут болтать с утра до ночи, смеяться, веселиться, делать всё вместе, потом влюбятся, признаются в чувствах. Всё, разумеется, будет взаимно. С принцем на белом коне она отправится в далёкие королевства…

Иронично, что принц всё-таки пришёл. Умный и красивый. С именно такой внешностью. Вот только все ожидания разбились о суровую реальность ещё при первой встрече.

А когда-то в детстве, далёком настолько, что кажется, будто оно за каменной высокой стеной, цепями, заборами и замками… Когда-то он мечтал о том, что никогда к себе никого не подпустит.

Иронично, что не подпустить не удалось.

Кто определил судьбу, лишив выбора и свободы? А знаете... Как-то плевать.

Они увязают по горло в окружающем мраке. Не барахтаются, лишь дёргаются урывками. Тянут по очереди за нити друг друга.

Они одни. Никто им не поможет, ведь это лишь их проблемы, их, только их, и ничьи.

Они тонут. По воде расходятся круги, полумесяцы, пузыри лопаются громко с характерным звуком.

* * *

Эта клетка открыта с обеих сторон,

Только мы никуда из неё не уйдём,

Эта камера пыток — наш будущий дом.

Ведь у нас всё серьёзно.⁽¹⁾

1) Вырезка из песни Neurotoxin — DEEP-EX-SENSE. Песня не совсем подходит под смыслу, только именно этот момент.

Вернуться к тексту