Первое сентября (гет)

В первый осенний день Эйлин Снейп поднялась ни свет ни заря и сразу направилась на кухню. Вопреки ожиданиям, ее не встретил неприятный сюрприз в виде тяжелого запаха спиртного и разбитой посуды. Эйлин быстро обошла весь дом. Нигде ни малейших следов разгула. В комнатах было отрадно пусто и тихо. Было очевидно, что в них никто не заходил. Немного успокоившись, Эйлин вернулась на кухню, приготовила себе кофе и села за стол.

Тобиаса не было этой ночью. Вероятнее всего, Эйлин следовало поискать его в паре улиц от Паучьего тупика, у паба, где муж порой проводил время и любил «повыть на луну» после того, как у него заканчивалась наличность. Закончится все тем, меланхолично подумала Эйлин, что его выпрут с фабрики. Найти новую работу человеку вроде Тобиаса будет непросто. В городе у него была не лучшая репутация. Во-первых, всем и каждому был известен его вспыльчивый и вздорный нрав, а во-вторых — он жил с женщиной, которую за годы, проведенные в этом месте, так никто и не принял.

Справедливости ради, в последнее время Тобиас редко позволял себе возлияния, потому что его открыто призвал к трезвости пастор Джонс из церкви, но сегодня Эйлин была рада, что он решил нарушить заветы. По всей видимости, Тобиас притащится домой только к обеду и утро пройдет спокойно. В маленькое подслеповатое окно ударило несколько крупных капель. Начинался дождь.

Первый осенний день. Сегодня ее сын впервые отправится в Хогвартс.

Эйлин вздохнула. Мальчишка считал дни до своего отъезда — чем ближе была заветная дата, тем оживленнее становилось его бледное, некрасивое, худое лицо, так похожее на ее собственное. Он ненавидел этот дом и, как подозревала Эйлин, ненавидел и их с Тобиасом. Она чувствовала, что теряет Северуса. Сын отдалялся, до времени обретя скорость убегания — словно он уже все для себя решил. Тобиас сказал, что недоноска нужно поставить на место. Эйлин согласилась. Мальчишка совсем распустился и может пойти по кривой дорожке, если за него не взяться — сказал он. Она согласилась. Я не намерен идти на поводу у этого паршивца и будет хуже, если ты не втолкуешь ему, как подобает говорить с отцом, предупредил он. Эйлин согласилась, но не поговорила с Северусом.

Она, должно быть, была неважной матерью. В последнее время эта мысль посещала ее все чаще и чаще.

— Только запомни одно. В этом доме — никаких ваших фокусов. Поняла меня, Эйлин?

Так сказал ей Тобиас, когда она сообщила ему, что у них будет ребенок. Пастор Джонс говорил, что нет на свете ничего священнее христианской семьи с матерью, отцом и возлюбленным чадом. Тобиас аккуратно посещал каждую проповедь, однако на его собственной семейной жизни это никак не сказывалось.

Никаких фокусов. Она согласилась.

Когда Эйлин рассказала ему правду о себе, ровно через два месяца после свадьбы, они разругались насмерть. К тому времени в Коукворте о ней уже шептались. Эйлин мало трогали сплетни, но она видела, что Тобиас прислушивается к молве и с каждым днем становится все мрачнее. Ее признание стало для него последней каплей. Хотя церковь, которую Тобиас весьма почитал, считала недопустимым разрушение «христианского дома», Эйлин знала, что он собирается уходить от нее. Вернее, уйти предстояло ей, поскольку жили они в старом, дышащем на ладан доме Тобиаса на самой окраине города.

Эйлин собрала вещи и стала размышлять, куда ей податься, когда через несколько дней поняла, что ждет ребенка. Она не знала, как сказать об этом Тобиасу. Друг с другом они уже не говорили. Конечно, она могла бы обратиться к пастору, который повлиял бы на мужа, но, во-первых, она с трудом понимала и самого пастора, и его прихожан, а во-вторых, в этом было принуждение. Тобиас больше не собирался жить с ней, и Эйлин не хотела связывать его по рукам и ногам.

Все-таки она призналась ему, что им предстоит стать родителями. Тобиас поразмыслил и хмуро велел ей остаться.

Только никаких фокусов. Никаких фокусов в этом доме.

Они продолжали жить вместе, но Тобиас вел себя так, будто делал ей большое одолжение. Эйлин никогда не пользовалась магией в его присутствии — и все равно он, судя по всему, чувствовал ее незримое присутствие вокруг. Такие вещи могут улавливать даже маглы. Он почти перестал бывать дома, а в редкие вечера, когда ему все-таки приходилось возвращаться под их общую крышу, сидел в молчании с газетой. Эйлин в таком же молчании вела хозяйство и думала о том, как ей растить ребенка здесь, в этих холодных стенах и с человеком, который не желал иметь с ней ничего общего. С деньгами у них было туго, Тобиас не прикладывал никаких усилий для того, чтобы разжиться ими, так что приходилось выгадывать каждую монету. Эйлин постоянно нервничала и почти перестала спать.

Мальчик, родившийся морозным зимним утром в магловской больнице, оказался беспокойным, нервным, болезненным, словно впитал в себя ее тревогу и страхи. Эйлин назвала его Северусом и вместе с ним вернулась в Паучий тупик.

— Вылитый ты, — мрачно констатировал Тобиас, всмотревшись в личико новорожденного сына. Он нисколько его не умилил, потому что Тобиас ждал дочку. Даже в этом жена не сумела угодить ему.

Однако со временем Тобиас как будто оттаял и привязался к Северусу. После смены на фабрике он не спешил, как раньше, нализаться с приятелями пивом — вместо этого он шел домой, где первым делом здоровался со своим «дорогим, ненаглядным сыночком». Он часто брал его на руки и играл, когда было время. Эйлин немного успокоилась. Тобиас стал добрее и к ней, старался заботиться и иногда даже делал подарки. В то время на их столе редко появлялось мясо, но зато они почти не ругались. Казалось, Тобиас простил и принял ее. Тогда Эйлин впервые почувствовала, что у нее есть семья.

— Не уходи от меня, — однажды ночью сказал ей Тобиас, чем поразил до глубины души.

— Куда же я уйду?

— Туда, откуда пришла.

Эйлин поняла, что он имеет в виду магический мир. Она хотела ответить ему, что путь туда ей практически заказан. Но вместо этого тихо сказала:

— Я тебя не оставлю.

Той ночью, впервые за долгое время, они были близки, и это была прекрасная ночь.

Вскоре Тобиас получил повышение на фабрике. Постепенно они смогли отремонтировать особенно запущенную часть дома и пристроить комнату для Северуса. В сущности, их жизнь мало чем отличалась от жизни большинства других семей в Коукворте. Все было хорошо. Но так недолго.

Скоро встанет Северус. Эйлин поднялась, достала хлеб и быстро нарезала его на ломти. В домашних делах она почти не прибегала к магии — разве что разводила огонь с помощью заклинания, чтобы не возиться с углем и спичками. Эйлин достала из шкафа сковороду, потом вынула волшебную палочку и некоторое время рассматривала ее со странным, своего рода академическим выражением. Порой, когда она брала палочку в руки, ей казалось, что внутри больше ничего не отзывается. Разумеется, магия никак не могла покинуть ее, урожденную ведьму, это невозможно, и все же ощущение было слишком явственным и неприятным. Несколько недель назад, когда она вместе с сыном впервые за долгие годы посетила Косую аллею, то поразилась тому, насколько чуждым ей кажется все вокруг: люди в мантиях, дети, размахивающие волшебными палочками, магазины с гоночными метлами, магическими тварями, составами для зелий, котлами и прочей утварью. Для Эйлин мир волшебников стал миражом. Это открытие потрясло ее. Так не должно было быть… но было.

Эйлин поставила на стол блюдо с жареным хлебом, налила себе еще кофе и стала ждать.

Около восьми в кухню вошел Северус. Не поздоровавшись, он прошел к печи, поставил на огонь чайник. Он был в своей старой, давно выцветшей полосатой пижаме. Эйлин видела его профиль в тусклом утреннем свете. Невысокий, хрупкий, лишенный привлекательности подросток. Эйлин знала, что его дразнили. За старую одежду, за странное имя, за родителей, которыми не мог бы гордиться никакой сын.

Может быть, в Хогвартсе ему повезет больше? Он найдет друзей, станет уверенным в себе и сильным. Сейчас с ним дружила только соседская девочка, тоже колдунья, но из маглорожденных. Эйлин видела, что Северус неравнодушен к ней. Ей это очень не нравилось. Несмотря на годы, проведенные среди маглов, она так и не сумела полностью изжить в себе предубеждение против них. Эйлин не хотела, чтобы ее сын имел что-то общее с такими детьми. Вероятно, мальчик чувствовал исходящий от матери холод к своей единственной подруге, и это стало еще одной причиной его отчуждения.

Северус плеснул кипяток себе в чашку, взял гренку. Сел напротив нее. Некоторое время мать и сын молчали, потом он неожиданно спросил:

— А его нет?

Эйлин покачала головой.

— Этой ночью твой отец не приходил.

— Чего и следовало ожидать, — хмыкнул Северус. Его ухмылка вызвала злость у Эйлин. Все чаще и чаще она испытывала приливы необоримой враждебности к сыну, а потом чувствовала себя мелочной, сварливой… беспомощной.

— У тебя все готово со сборами к школе? — спросила она, чтобы сменить тему.

Северус молча кивнул, не удостоив ее ответом.

— Хорошо. Скоро будем аппарировать.

— А он не явится попрощаться? — еще одна выводящая из терпения улыбочка. — Или решил отметить мое отбытие сам на сам?

— Что за тон, Северус? — не выдержала Эйлин. Все-таки ему удалось выбить ее из колеи.

— А что не так? — округлил глаза сын.

— Почему ты так говоришь об отце?

— Как я, по-твоему, должен говорить об ублюдочном магле?

Эйлин поставила чашку на стол и выпрямилась.

— Ублюдочном магле, который бьет тебя, а ты и рада подставить ему шею, — закончил Северус. И с вызовом посмотрел на нее.

Эйлин оказалась над ним, даже не осознав, что чашка упала на пол и разбилась. Она схватила Северуса за ворот пижамной рубахи и рывком поставила на ноги. С мурлыкающим звуком лопнул шов. Изумление на лице мальчишки выглядело почти комичным.

— Послушай меня, — тихо и с угрозой заговорила Эйлин. От неожиданности атаки Северус даже не сопротивлялся. — Тебя научить хорошим манерам? Или постараешься и вспомнишь их сам?

Она несколько раз хорошенько встряхнула сына. Никогда раньше Эйлин не трогала его. Вид у Северуса стал испуганным.

— Ты что себе позволяешь? Как ты смеешь так говорить о нас — твоих родителях?

Эйлин посмотрела в побагровевшее, исказившееся лицо Северуса, и вспомнила, как он разнес половину кухни, когда ему было шесть. Это был первый стихийный выброс магии, и случился он после того, как отец отвесил сыну затрещину за дерзость. Эйлин примчалась с улицы на крики мужа и остолбенела, увидев происходящее. Тобиас совсем потерял над собой контроль. Он пытался поймать Северуса, но мальчик оказался проворнее и убежал через единственное уцелевшее окно. Эйлин стремглав бросилась в спальню, достала волшебную палочку и, вернувшись, привела кухню в порядок. Но Тобиас просто обезумел от ярости. Позабыв о Северусе, он бросал в нее слова, от которых сводило скулы, кричал, что она сломала ему жизнь, что она чертова ведьма и он ее ненавидит.

И еще в тот день он впервые ударил ее.

Эйлин тогда тоже стала кричать, и в запале не заметила, как он подошел ближе. Она по-прежнему сжимала волшебную палочку, но ей и в голову не пришло пустить ее в дело — даже когда Тобиас занес руку и ударил ее по лицу. Эйлин упала. Тобиас снова выругался.

Потом плюнул на пол и вышел. Дверь за ним захлопнулась.

Эйлин лежала, пока ее не нашел Северус. Увидев кровь у нее на лице, он испугался еще больше и расплакался. Эйлин велела ему уйти в свою комнату и не выходить, пока она не разрешит.

Тобиас вернулся через два дня — под вечер, трезвый и мрачный. Эйлин варила бобы на кухне. Муж молча сел за стол и уронил голову на руки. Эйлин не повернулась к нему.

— Он такой же, как ты? — спросил он, не глядя на нее.

— Да.

На кухне повисла тишина.

— Чтоб мне никогда не встречать тебя, Эйлин, — сказал Тобиас, и на этот раз в его голосе совершенно отчетливо звучали слезы.

Она не ответила.

Тем вечером он остался дома, и они втроем сели ужинать в полном молчании. Северус сидел напротив отца и боялся даже поднимать глаза на него. Что до Тобиаса, то он счел лучшим для себя игнорировать мальчика, который уже знал всю правду о себе.

Тобиас не ушел от них, но жить они стали как в то время, когда Эйлин ждала Северуса. У него произошло еще несколько эпизодов волшебства, и каждый раз Тобиас орал на сына так, что доводил до слез, а однажды безжалостно отстегал ремнем. Мальчик стал ненавидеть его. Через некоторое время Эйлин с ужасом поняла, что Северус немного освоился со своим даром и пытается применять его против отца.

— Ты никогда не должен делать так, Северус, — твердо сказала ему Эйлин.

— Почему? Он же делает мне больно.

— Он — твой отец, и ты не имеешь права поступать с ним так.

— Почему ты не сделаешь? Ты же умеешь, — Северус пытливо посмотрел ей в лицо. — Ты же сильнее его.

Эйлин впала в ступор. Почему она не сделает так? Когда-то ее родители выступали именно за это. Маглы должны знать свое место. Таков был постулат отца, и мать, пока была жива, всецело его поддерживала.

Почему тогда их дочь не может поставить на место собственного мужа-магла, который не видит ничего зазорного в том, чтобы поднять на нее руку?

Она не нашлась, что ответить Северусу, и коротко приказала ему идти в свою комнату.

— Да я мечтаю свалить от вас, тебя и твоего магла! — выкрикнул Северус. Его вопль вернул Эйлин к действительности. — Жду — не дождусь, когда сяду наконец в поезд и поеду в школу!

— Ни в какую школу ты не поедешь, — отрезала Эйлин. — Я не отпущу тебя. Если не перестанешь так себя вести.

— Не имеешь права!

— Еще как имею.

— Я напишу директору! О том, что меня удерживают, не дают получить образование! — в лице подростка проступило торжество. Это был не такой уж блеф. У Эйлин не было денег, чтобы купить ему сову, но и без нее, она не сомневалась, Северус найдет способ связаться с деканатом школы. Мозги у него работали прекрасно. Иногда даже ставя в тупик Эйлин.

— Я объясню ему, что приняла решение обучать тебя на дому, — хладнокровно ответила она. — Родители вправе выбирать, как учить детей, если ты забыл об этом.

— Я тебя ненавижу, — выпалил Северус. — Тебя и его.

— Ненавидишь? Пусть так. Но я не позволю тебе оскорблять нас, обойдусь без твоих прохаживаний на мой счет. Ах, у тебя трудности? С тобой никто не хочет общаться, и рыжая подружка из маглов стесняется тебя? Добро пожаловать в мир, Северус! Только помни: ты сыт, у тебя есть крыша над головой — благодаря твоему отцу, которого ты назвал сегодня ублюдком. Тебе одиннадцать лет, и в одиннадцать лет… я не… намерена… терпеть… твою дурость….

Паузы ложились на рывки, которыми Эйлин таскала сына за ворот рубахи. Северус вдруг заплакал — громко и отрывисто, как маленький мальчик.

— Ну давай, избей меня! — крикнул он матери. Его покрытое красными пятнами лицо искривилось. — Избей ему на радость! Я знаю, до чего он меня ненавидит! А тебе плевать!

— Отец вовсе не ненавидит тебя, хотя ты делаешь все для этого. Мы оба очень любим тебя, Северус. Но ты должен уважать нас. Иначе я с тобой разделаюсь.

Северус попытался высвободиться. Эйлин притянула его к себе и крепко обняла. Северус несколько секунд вырывался, а затем прижался к матери и заплакал так, словно у него уже не осталось сил. Такого плача от своего сына Эйлин никогда не слышала. Она закрыла глаза, потому что у нее тоже не осталось сил.

Почему ты не сделаешь это?

Эйлин знала, почему. У нее не было воли, чтобы применить к Тобиасу магию. Ему нечего было противопоставить той силе, которая жила в ней и находила выход через волшебную палочку. Он был беззащитен. Эйлин помнила, как отец раздраженно сопел всякий раз, когда ему попадалась на глаза очередная газетная заметка о вынесении приговора волшебнику или волшебнице за применение магии к маглам. В его понимании поучить распоясавшегося магла было делом если не необходимым, то уж точно не тем, за которое следует отвечать перед судом. Большую часть жизни Эйлин провела с убеждением, что это единственно верное мнение. Однако когда она сама оказалась напротив того, кто не умел колдовать — зато умел крепко бить — то просто не смогла направить на него палочку. В самые жестокие их скандалы Эйлин швыряла в Тобиаса посуду, рвала его газеты, осыпала руганью, смысла которой он зачастую не понимал, но ни разу не ударила волшебством. И следила за тем, чтобы этого не сделал Северус.

Теперь ей за многое было стыдно. За унижения, насмешки, оскорбления. За то, что эти слова слышал их сын. Конечно, после такого он не мог уважать отца. В этом была и ее вина.

— Извини, что нагрубил, — неохотно пробормотал Северус.

Эйлин слегка отстранилась и посмотрела на него.

— Принимаю извинения с благодарностью. Но если ты еще раз будешь так говорить об отце… или обо мне, я накажу тебя. И очень сильно. Ты понял меня?

Северус опустил глаза и утер под носом тыльной стороной ладони. Его губы снова стали кривиться в так раздражающей Эйлин ехидной ухмылке, но сын быстро подавил ее.

— Я понял. Можно, я пойду?

— Да, — сказал Эйлин и отпустила его.

Он вышел их кухни, напоследок бросив на нее исподлобья злой взгляд.

«Нужно поддержать его. Когда он приедет на каникулы. Купить новую книгу по зельям. Или сварить с ним что-нибудь сложное, с чем справится только он. Нужно стать ему ближе. Нужно постараться», — подумала она.

Уже поздно. И ты об этом знаешь.

Эйлин села на стул и закрыла глаза ладонью.

* * *

На вокзале суетились дети и родители. Совы, чемоданы, гомон. Эйлин на мгновение зажмурилась. «Хогвартс-экспресс». Совсем как в детстве.

Северус немедленно выпустил ее руку и отошел. Было видно, что ему не по себе после аппарирования. И от шума и толкотни. Он привык находиться в вынужденном уединении.

Среди провожающих Эйлин видела множество знакомых лиц. Одни смотрели на нее с удивлением, другие — с презрением. Но уже давно ее это совершенно не волновало.

Эйлин положила руку на плечо сыну, который кого-то высматривал в толпе. Наверное, ту маглорожденную девочку.

— Счастливого пути, — негромко сказала она.

Он не ответил.

— Постарайся не быть таким замкнутым и найди себе новых друзей, — Эйлин сделала упор на слово «новых».

Северус повернулся к ней. В его взгляде снова была враждебность.

— Мне не нужны новые друзья, — процедил он. — У меня уже есть самый лучший друг.

— Полагаю, ты говоришь о ней? — Эйлин повела подбородком в сторону. Северус повернул голову, и его лицо в один миг посветлело: на перроне, метрах в тридцати от них, прощалась с родителями и сестрой миловидная рыжеволосая девочка.

— Да, я говорю о Лили, — голос Северуса стал мягким и тихим. — Я пойду к ней, спасибо, что проводила. До встречи.

— Подожди, — сказала Эйлин и сжала его плечо. — Я понимаю, вам было весело играть друг с другом, но я хочу, чтобы в Хогвартсе ты нашел друзей, более подходящих тебе по способностям, развитию и …

— Подходящих? — сын резко обернулся. — Подходящих мне? Да со мной и разговаривать-то никто не станет, когда узнают, из какой я семьи!

— Северус, — с угрозой начала было Эйлин.

— Сын магла! Которых ты так презираешь, — он скроил гримасу. — Но сама живешь так, как они. Почему ты осталась с ним? Почему мы не можем жить так?

Северус показал на Лили, которую отец с матерью целовали и гладили по голове, на сверстников, которые обнимались с родителями и получали гостинцы на дорогу.

— Почему он ненавидит нас? — настойчиво спросил Северус.

— Это не так.

— Потому что мы волшебники, да?

— Северус, отец любит тебя. И я люблю.

— Не хочу больше это слушать.

Сын рывком сбросил ее руку с плеча и, ухватив чемодан покрепче, быстро зашагал к Лили.

* * *

Когда Эйлин вернулась обратно, то сразу поняла, что Тобиас дома, хотя он не вышел поздороваться с ней. Это было к лучшему: она не хотела выяснять отношения и уж тем более пересказывать свой разговор с Северусом. Ее занимали совсем другие мысли.

Эйлин повесила в шкаф плащ — уже порядком изношенный и затертый — и прошла на кухню. Хотя лицо у нее было бесстрастным, сердце колотилось изо всех сил, а руки — она заметила это, только сев за стол — дрожали так, что пришлось сцепить их в замок.

У Эйлин редко бывали предчувствия, но она приучилась доверять им, когда они все-таки приходили. Сегодня утром, на вокзале Кингс-Кросс, она поняла, что ее сына ждет впереди что-то очень страшное. Это было нечто сродни озарению, внезапному и разрушительному, как удар молнии. Наблюдая, как Северус садится в «Хогвартс-экспресс», Эйлин знала, что в конце концов он свернет на плохую дорогу, совсем как она когда-то. И даже превзойдет ее.

С ним случится что-то очень плохое. Это не имело никакого отношения к его утренней истерике или другим выходкам. Она просто чувствовала это — как страдающий ревматизмом чувствует боль в костях перед дождем.

Плохая дорога. Плохая дорога. Плохая дорога.

Эйлин долго сидела за столом, прижимая руки к лицу.

Плохая дорога. Плохая дорога. Плохая дорога.

Наконец она встала и прошла в гостиную. Тобиас лежал на диване, положив ноги повыше. Он не спал. И от него совершенно не пахло спиртным. Он повернулся к ней, когда она села рядом с ним. Эйлин вдруг пришло в голову, что и Тобиас мог предчувствовать что-то насчет будущего Северуса. Для этого совсем не обязательно быть магом. Может быть, он понял все намного раньше, чем она.

Возможно, Тобиас поэтому так жестко обращался с сыном? Все чувствовал, понимал и от бессилия хоть что-то исправить срывался?

Глядя на него, Эйлин вспомнила доброго юношу, который единственный протянул ей руку, когда все отвернулись, который был рядом, когда она сама ни на что уже не надеялась. И в этот момент он казался ей поразительно красивым. Все последующие восемь лет, отделившие этот день от его смерти, Эйлин вспоминала, как любовалась своим мужем в полдень первого сентября, когда ее сын впервые покинул их дом.

Попадется ли Северусу кто-то, кто спасет его, как Тобиас спас ее? Эйлин не знала.

— Ах, Эйлин, — он редко называл ее по имени, но сейчас произнес его почти ласково. — Мы все испортили, ты и я. Что теперь делать?

Эйлин взяла его за руку. Тобиас не сводил с нее глаз. Он начинал выглядеть старым. Да и сама Эйлин, пожалуй, тоже.

— То, что в наших силах, — ответила она, поглаживая его ладонь. Потом поднесла к губам и поцеловала — там, где линия судьбы пересекла линию сердца. — Больше ничего.