Слишком громкий мир (джен)

Дождь стучал по окнам мерным, почти успокаивающим ритмом. Александр лежал в своей кровати, прикрыв глаза и поглаживая пальцами крахмальную поверхность постельного белья. Он внимал звукам с удивительной чуткостью: капли воды, ударяющиеся о стекло; шорох портьер, чуть тронутых сквозняком; порывы ветра в окно; далёкий скрип половиц в коридоре на этаже. Каждый звук был мазком кисти, из которых в его сознании собирался образ дома — не тот, который видели глаза когда-то, а иной, более глубокий, почти мистический.

В дверь тихо постучали. Дмитрий всегда стучал мягко, но уверенно, будто заранее знал, что брат уже не спит, а внимает своей собственной мелодии утра. Александр улыбнулся уголками губ, втянув носом воздух. Запах свежесваренного кофе и горячей выпечки с терпким запахом гвоздики пробился в холодную сырость комнаты сквозь дверную щель.

— Входи, — произнёс он негромко, поворачивая голову на звук шагов.

Дмитрий вошёл, неся поднос, ненавязчиво отобранный у служанки Серафимы по пути в комнату. Александр услышал лёгкий скрип дверных петель, мягкое шуршание одежды, осторожное движение рук, расставляющих чашки на деревянной поверхности стола. Пальцы инстинктивно потянулись к волосам, прошлись по всей длине, распрямили, потянув, завитки на концах. Это был один из его способов успокоиться, когда мир казался слишком огромным и необъятным.

— Дождь сегодня особенно настойчивый, — заметил Дмитрий, пододвинув столик поближе к кровати. Его голос звучал чуть глуховато, будто он сдерживал эмоции. — Я открыл окно в гостиной. Там запах мокрой земли и листвы. Ты бы это оценил.

Александр кивнул, улыбнувшись, и наконец открыл глаза. Не для себя, для брата. Он чувствовал тепло, исходящее от Дмитрия, его присутствие, которое всегда было для него чем-то большим, чем просто физическая близость.

Дмитрий замер с чашкой в руке, глядя на Александра, чувствуя, как что-то внутри него сжимается. Ему всегда было больно видеть эту пустоту в глазах брата, которая никогда не отступала. Но он научился скрывать свои эмоции за маской заботы и лёгкой насмешливости. Так было проще.

Он протянул кофе, и Александр взял чашку уверенно, словно знал точное положение её ручки. Его пальцы на мгновение коснулись ладони Дмитрия, и тот едва заметно вздрогнул. Этот простой контакт всегда вызывал в нём странное ощущение, смесь вины, привязанности и чего-то ещё, что он не мог или не хотел понять.

— Ты сегодня задумчивый, — произнёс Александр, делая осторожный глоток. Кофе был горячим, но именно таким, как он любил. — Что-то случилось?

Дмитрий покачал головой, хотя знал, что Александр не увидит этот жест. Он подошёл к окну, раздвинул тяжёлые бархатные портьеры и замер, созерцая серое небо сквозь мутное от воды стекло. Двор был затянут дымкой дождя, деревья качались под порывами ветра, роняя осеннюю листву, а вдалеке едва просматривались силуэты других зданий.

— Ничего особенного, — ответил он наконец. — Просто… иногда кажется, что дом живёт своей жизнью. Слышишь, как скрипят стены? Как будто они дышат.

Александр усмехнулся, нащупывая на подносе ещё тёплую выпечку.

— Ты становишься сентиментальным. Это на тебя не похоже.

Но Дмитрий не ответил. Он продолжал смотреть в окно, чувствуя, как холодный воздух проникает сквозь щели в раме. Ему вдруг захотелось выйти на улицу, раствориться в этом сером, мокром мире, который казался таким бесконечным и безразличным.

— Брат?.. — в голосе Александра проявились тревожные ноты.

Дмитрий выдохнул, отошёл от окна и повернулся к Александру, который всё так же сидел на кровати, задумчиво потягивая кофе. Его длинные каштановые волосы, чуть вьющиеся на концах, спадали на плечи. Они придавали ему почти ангельский вид, если бы не замерший взгляд, который делал этот образ одновременно хрупким и пугающим.

— Не хочешь выйти в сад после завтрака? — предложил Дмитрий, стараясь, чтобы его голос звучал легко, беззаботно. — Дождь уже стихает. Я распоряжусь, чтобы Серафима достала наши плащи. Там сейчас красиво, и покой и хаос одновременно. Да и... Ты так давно не выходил под дождь.

Он замолчал, осознав, что последнюю фразу произнёс слишком поспешно, будто пытался убедить не только Александра, но и самого себя в том что дождь в Петрограде это та ещё диковина.

Александр медленно поставил чашку на поднос и провёл пальцами по краю столика, словно вспоминая древесную текстуру. Его губы изогнулись в слабой улыбке.

— Значит, ты хочешь показать мне дождь? — спросил он, и в его голосе прозвучала тень насмешки. — Да, я давно не выходил под него. Запахи, звуки… а может, ты просто хочешь увидеть, как капли скользят по моему лицу?

Дмитрий почувствовал, как щеки предательски заливаются румянцем. Он всегда чувствовал поражение перед этой способностью Александра: читать его мысли, даже когда они казались скрытыми за семью замками.

— Не говори глупости, — пробормотал он, отводя взгляд, словно это что-то значило. — Просто хочется подышать свежим утренним воздухом. А сегодня как раз… свежо.

Он хотел добавить что-то ещё, но в этот момент дверь тихо скрипнула, и в комнату вошла Серафима, пожилая служанка, которая работала в доме ещё со времён детства их родителей. Она была маленькой, седовласой, с лицом, изрезанным морщинами, но её движения оставались удивительно лёгкими, почти бесшумными. В руках она держала серебряный поднос с полотенцем и свежей одеждой.

— Ваша светлость, — обратилась она к Дмитрию, чуть склонив голову, — помочь вам с братом с утренним туалетом?

— Не стоит. — улыбнулся Александр. — Мы справимся сами. Лучше передайте Игнату, что мы собираемся выйти в сад, пусть проверит, в каком состоянии дорожки.

— Хорошо. — она кивнула, — Я приготовлю тёплые вещи, сегодня уж слишком прохладно, зима не за горами.

Её голос был мягким, но в нём чувствовалась та особенная почтительность, которую она всегда проявляла по отношению к братьям. Серафима была свидетелем их, общего с восьми лет, детства, их боли потерь, их юношеских тайн. И Дмитрий иногда ловил себя на мысли, что она знает о них больше, чем следует.

— Благодарю, — ответил Александр, протягивая пальцы и касаясь потемневшей морщинистой ладони служанки. — Вы для нас как мать, право, слишком беспокоитесь.

Серафима улыбнулась, но в её глазах промелькнула тень печали. Она быстро опустила голову и занялась уборкой со столика, стараясь не смотреть на братьев.

Дмитрий наблюдал за этой сценой, чувствуя, как что-то давит на грудь. Такие молчаливые моменты между Александром и другими людьми всегда напоминали ему, насколько сильно изменилась их жизнь после того фатального случая. Тогда по салонам Петрограда пронеслась трагическая новость: сын графа Веренского утратил зрение, пострадав при пожаре в летней дачной беседке, и врачи не дают никаких надежд на скорое исцеление.

Елена удалилась, оставив после себя лишь слабый аромат лавандовой отдушки и чистого белья. Александр медленно поднялся с кровати, проводя рукой по стене, чтобы сохранить равновесие. Его движения были уверенными, почти механическими, но Дмитрий знал: брат никогда не признается, как трудно ему иногда даётся даже простое перемещение по дому.

— Дай мне руку, — сказал Дмитрий, протягивая ладонь.

Александр на мгновение замер, словно раздумывая, стоит ли принимать помощь, но потом всё же сделал шаг вперёд. Их пальцы соприкоснулись, и Дмитрий почувствовал знакомое щемящее тепло, охватившее все его тело. Он помог брату одеться, стараясь не задерживать прикосновения дольше, чем это было необходимо. Но когда он застегивал ворот рубашки, руки замедлились, будто сами собой. Александр ничего не сказал, только чуть заметно наклонил голову, позволяя Дмитрию закончить.

— Готов спуститься вниз? — спросил Дмитрий, отступая на шаг.

— Всегда готов, если ты рядом, — ответил Александр с лёгкой иронией, но в его голосе проскользнула нотка чего-то более глубокого, почти уязвимого.

Они вышли из комнаты, и их шаги скрипучим эхом разнеслись по длинному коридору. Двухэтажная усадьба, с высокими потолками и просторными залами на первом этаже, оставалась холодной, сколько бы ни топили и не стелили мягкие ковры. Стены хранили память о роде Веренских, заключив их образы в багетные рамы: суровые мужчины в военной форме и изящные женщины в пышных платьях. Дмитрий иногда ловил себя на мысли, что эти глаза следят за ним, спрашивают: “И каково тебе, сын прачки, стать одним из нас?”. Но портрет приёмных родителей, висевший в их общем рабочем кабинете, примирял его с реальностью. Графиня Анна-Мария умела делить заботу на обоих детей поровну, чтобы никто не чувствовал себя обделенным.

Дмитрий, затолкав воспоминания обратно в тёмный угол памяти, поприветствовал Игната. Игнат, дворецкий, по совместительству еще и садовник, уже много лет управлял хозяйством дома. Он стоял у входной двери, держа в руках тёплые плащи и два чёрных зонта.

— Ваша светлость, — произнёс он, чуть склонив голову. — Я распорядился, чтобы дорожки в саду подмели. Но всё же осторожнее на ступенях террасы, там ещё скользко.

Холодный воздух ударил в лицо, как только они переступили порог дома. Дождь почти прекратился, оставив после себя лишь мелкую морось и запах прелой листвы. Дмитрий ступил на дорожку, ведя брата за собой.

— Слышишь? — спросил он, поворачиваясь к Александру. — Это ветер шумит в кронах. И… — он сделал паузу, прислушиваясь, — капли падают с веток на ковер из листьев.

Александр улыбнулся, подняв лицо к небу, будто действительно мог видеть этот мир через звуки. Его пальцы слегка сжали руку Дмитрия.

— Расскажи мне больше, — попросил он тихо. — Что вокруг?

Дмитрий замер, слова застряли в горле. Он никогда не мог описать природу так, как хотелось бы, но разве возможно отказать в такой просьбе? Вряд ли брат потребует от него литературного стиля и глубоких метафор.

— Листья на кленах от жёлтого до красно-багрового, словно переливаются из цвета в цвет. Ясень как желто-зеленый, как совсем молодая весенняя листва, — он повёл Александра прочь от дорожки, к деревьям, давая ощутить своими пальцами холод мокрой листвы и жесткую кору на стволах. — Под нашими ногами пестрый ковер, отчасти ставший бурым, гнилым. Справа каштан, он уже обронил свои плоды, и те лежат, избавившись от колючей кожуры, блестящие, темно-коричневые, как твои волосы.

Александр наклонился, повёл рукой в пожухлой траве и листьях, нашёл каштан.

— Я, совсем маленький, думал, что их жарят, но мама смеялась, потом привезла из Франции те, действительно съедобные. Жаль, что она больше не успела… Я думаю, тебе тоже нужно попробовать как-нибудь, скажу Серафиме, пусть озадачит повара, — он засмеялся, — я ведь только сейчас вообще про них вспомнил, на столько лет из памяти выпало.

Смех был настолько искренним, что Дмитрий в порыве чувств обнял Александра, навалившись сзади, и тот, поддавшись, упал в листья.

— Безумный запах, грибной и прелый, я будто чувствую его всем телом. — он поймал руку упавшего рядом Дмитрия, — Знаешь, земля так близко, почти в моих волосах. Я могу представить, что лежу в открытой могиле, вокруг только тишина и покой.

— Мы… — добавил Дмитрий, прикрыв глаза, — мы лежим. И не думай, что сможешь так легко сбежать, оставив меня на съедение мирской суете.

Они продолжили прогулку, углубившись в гущу сада, где дорожка перешла в тропинку, усыпанную листвой. Александр чувствовал, как ветер усиливался, холодил лицо и проникал под плащ, вызывая лёгкий озноб. Приятное ощущение жизни вокруг. Приятное напоминание, что мир вокруг остался, даже если потерял для него свои формы и цвета.

"Звуки... они такие честные", — подумал он, прислушиваясь к шороху листьев под ногами и нарочно задевая их носками туфель. — “Зрение коварно, оно в деталях запечатлело в памяти то, что я отчаянно хочу забыть.”

Дачный июньский день изменил жизнь их семьи навсегда. Сашенька, заботливо одетый матерью в лучший костюм, в восторге носился по огромному участку. Он хотел показать обретенному брату, мгновенно ставшему лучшим другом, все свои любимые укромные места и тайники. И особенно — застекленную оранжерею, находящуюся вдали от дачной усадьбы. Её стеклянная витражная крыша и общая легкая конструкция из тонкого резного дерева создавали магический эффект, окуная вошедшего в мир света и цвета. Внутри антураж дополняли теплолюбивые растения.

Последнее мирное воспоминание: они что-то делали на полу, увлеченно играли, забыв обо всем. Потом — пламя, крики, ужас в глазах Дмитрия, взглянувшего вверх. Александр успел толкнуть его ко входу, лучше ориентируясь в дыму. Но сам надышался и потерял координацию. Треск лопнувшего стекла, боль от порезов, темнота.

Первые дни после того, как врачи сняли повязки, были самыми страшными. Ожоги, сотрясение, все было мелочью. Он помнил, как протягивал руку в пустоту, пытаясь нащупать хоть что-то знакомое. Как плакал и не понимал, почему слезы не могут смыть гарь от пожара, осевшую на глаза. Как в ярости кидался на всех, кто пытался коснуться его, и, в тоже время, не отпускал родных от себя ни на секунду.

"Интересно, каким ты видишь меня сейчас?" — подумал Александр, чувствуя тепло руки брата на своей. Он знал, что Дмитрий вырос красивым, об этом говорили слуги, об этом шептались гости на редких вечерах, которые они устраивали в особняке. Сам брат не раз описывал себя: растрепанные, подстриженные на французский манер светло-каштановые волосы, все те же ореховые глаза, немного худощавый телом. Но Александр теперь воспринимал внешность немного иначе. Добавился тембр голоса, присущие только ему интонации, запахи. Терпкие цитрусовые или холодные композиции духов, дурманящий аромат чистой кожи после ванной, объёмные нотки вишневого табака от рук, когда он время от времени позволял себе курить трубку.

Александр отлично понимал, их отношения выходят за рамки обычных. Что люди, узнай они об этом, осудили бы их, если не хуже. Но ему было всё равно. В этом мире, где он потерял всё, Дмитрий стал его единственным ориентиром. Его светом во тьме.

— Сегодня в газете писали о новом скандале в Академии художеств, — произнёс Дмитрий, вырвав брата из цепких воспоминаний. Его голос звучал чуть напряжённо, будто он искал способ отвлечь их обоих от тяжёлых мыслей. — Один из профессоров был уличён в подделке картин. Представляешь? Говорят, он продавал копии работ известных мастеров как оригиналы.

Слегка наклонил голову, словно прислушиваясь к каждому слову, Александр чуть улыбнулся.

— Подделки… — повторил он задумчиво. — Интересно, от чего зависит цена подделки? Я имею в виду, если никто не замечает разницы, значит ли это, что она имеет такую же ценность, как и оригинал?

Дмитрий на мгновение замер, удивлённый глубиной вопроса. Он всегда забывал, насколько остроумным и проницательным мог быть брат, когда хотел.

— Наверное, всё дело в намерении, — ответил он после паузы. — Если человек создаёт что-то с душой, привнося её часть, это уже не просто подделка.

Александр ничего не ответил. Они вышли на подметенную дорожку, и их шаги стали медленнее, словно каждый из них погрузился в свои мысли. Ветер усилился, принеся с собой издалека запах дыма и звук колоколов, отбивающих полдень. Этот звук всегда напоминал Александру о маленькой церкви, которая стояла поблизости от усадьбы, и о том, как они с Дмитрием ходили туда в детстве. Тогда мир казался таким простым и понятным.

— А ещё была статья о новом театре, который открыли на Невском проспекте, — продолжил Дмитрий, стараясь вернуть разговор в более лёгкое русло. — Пишут, что там играют пьесы, полные символизма и загадок. Критики называют это «театром теней». Странное название, правда?

— Театр теней… — голос брата стал мягче, почти мечтательным. — Возможно, мне бы понравилось. Я и сам как тень.

Дмитрий не нашёлся, что ответить. Он только кивнул, хотя знал, что брат не увидит этот жест. Они дошли до фонтана, и остановились. Александр выбрал скамейку поближе к мраморной круглой чаше и сел, приглашая брата присоединиться. Вода в фонтане едва шевелилась, покрытая тонкой плёнкой осенней листвы.

— Холодно? — спросил Дмитрий, протягивая руку, чтобы поправить ворот плаща у шеи брата.

— Нет, — ответил Александр, его голос звучал отстранённо. — Знаешь, как писал Шекспир, жизнь это театр. Мы играем роли, которые нам придумали. И никто не знает, где кончается маска и начинается лицо. Может быть, поэтому я все пытаюсь сделать шаг за пределы нашего дома и не могу. Пытаюсь снова — и все то же. То ли маску не найду, которая бы подошла, то ли просто тошнит от них всех, чью бы ни примерял, — он немного сгорбился, опираясь о трость, — Впрочем, можно попробовать побыть нигилистом, слышал, сейчас новые веяния, что-то такое в этом явно есть.