Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Стефания заметила эту девушку сразу. Она выделялась из толпы — не только рыжеватыми волосами, но еще и бесконечной любовью, светившейся в каждой черточке ее лица.
Стефания улыбнулась и слегка шевельнула пальцами, мороча девушке голову — так, самую малость, просто чтобы запутать ее. Девушка нахмурилась и поднесла пальцы ко рту, и Стефания заметила причудливый перстень на ее руке.
«Неужели колдунья? — подумала она. — Это очень интересно".
Стефания перешла дорогу и встала неподалеку от рыжеволосой девушки. Наконец та приблизилась к Стефании и, помолчав с полминуты, обратилась по-польски:
— Простите, пани, я первый день в городе и немножко заблудилась. Вы… не могли бы мне помочь?
Стефания мысленно улыбнулась тому, как девушка старалась подбирать слова и скрывать свой акцент (выходило плохо). Но говорила она все же довольно быстро.
— Конечно, — кивнула Стефания. — Куда вы шли?
— Я хотела посетить Национальный музей(1).
— Это далеко, — заметила Стефания. — Давайте я пойду с вами.
— Спасибо, — улыбнулась девушка.
— Как вас зовут? — спросила Стефания.
— Агата(2), — был ей ответ.
Агата все время смотрела по сторонам, словно стремясь объять всю Варшаву и запечатлеть ее в своей памяти, поэтому Стефания могла рассматривать ее, не таясь.
Росту Агата была среднего, волосы стригла коротко, отчего они красиво обрамляли ее скругленное лицо. Стефания заметила, что Агата русоволоса, но подкрашивается хной.
Ее сухие губы были чуть приоткрыты, а карие глаза с восторгом и обожанием смотрели по сторонам. Стефания улыбнулась и подумала, что, верно, такой взгляд был и у нее, когда старый Лех только привез ее в Гнезно.
— А вы давно живете в Варшаве, пани?.. — вдруг спросила Агата.
— Стефания Бурштын-Лукашевич, — представилась Стефания. — Я живу в Варшаве с... — она ненадолго замялась, пытаясь прикинуть свой тогдашний человеческий возраст, — с четырнадцати лет.
— А до того?
— А до того я жила в Гнезно, у своего деда, — Стефания вспомнила поместье старого Леха и поправилась: — То есть, под Гнезно.
— А ваши родители? — подняла свои соболиные брови Агата.
— Я их не знала, — спокойно, даже равнодушно ответила Стефания. Это была чистая правда — какие родители могут быть у души города? — Моего отца, Казимежа Бурштына, не стало до моего рождения, а мать, Юзефа, скончалась, рожая меня. Меня воспитывал дед по матери, пан Лех Елоньский. Я пошла в школу в Гнезно, была одной из лучших учениц, а в четырнадцать поступила в школу-интернат в Варшаве. Потом познакомилась со своим будущим мужем. Мне тогда было шестнадцать, ему — около двадцати.
Стефания улыбнулась.
— А вы, Агата? Откуда вы родом? — поинтересовалась она в ответ. Агата ожидаемо опустила глаза. — Ну, что же вы! — улыбнулась ей Стефания. — Я уже поняла, что вы русская.
— Я… я знаю, что в Польше не любят русских, — пробормотала Агата, теребя край своей сиреневой вязаной кофты. — И есть за что.
— Не любят, — согласилась Стефания, — но и не отрицают, что среди них есть и хорошие люди. А вы, я вижу, в Польшу практически влюблены.
Агатата залилась румянцем. Стефания дружески улыбнулась ей.
— А вот и Национальный музей.
— Спасибо, пани Бурштын-Лукашевич, — искренне поблагодарила Агата, но протянуть руку все же постеснялась.
— Не за что, — усмехнулась Стефания.
Агата зашагала к входу. Когда на пороге она обернулась, Стефания уже исчезла.
И в России Люба не забыла этой встречи. И часто вставал перед ней образ Стефании и голубые ее глаза, мудрые, искрящиеся, но все же грустные где-то в глубине своей. И однажды, в феврале, Любу посетила догадка: пани Бурштын-Лукашевич не была человеком.
Тогда Люба поехала в Колдовстворец и засела за книгами о душах в одном из читальных залов библиотеки Ивана Грозного. Среди тысяч философских трактатов она наконец нашла то, что искала. Это была небольшого размера книжка в бледно-розовой твердой обложке. Заглавие гласило: «О воплощениях земель и городов». Люба испустила вздох облегчения и принялась искать в алфавитном указателе.
— Варшава! — прошептала она наконец. — Иисус и Дева Мария!
Люба открыла книгу на нужной странице и прочитала о том, что воплощение Варшавы, пани Стефания Бурштын-Лукашевич, связана родством (формальным, конечно) с воплощением Гнезно, паном Лехом Елоньским, и браком с воплощением Польши, паном Михалом Лукашевичем.
Под статьей была помещена литография. Люба увидела, что душа Варшавы похожа на пани Бурштын-Лукашевич, как если бы они были близнецами. Ошибки быть не могло.
«Вот и ответ», — произнес знакомый голос в Любиной голове.
— Вот и ответ, — повторила Люба за ним, принимаясь переписывать текст статьи в свой блокнот.
1) Музей основан в 1862 году под названием «Музей изящных искусств» и до 1916 года находился в одном здании со Школой изящных искусств. Собственное здание музея было построено в 1927—1938 годах по проекту архитекторов Тадеуша Толвинского и Антона Дыгата, и расположено по адресу: Иерусалимские аллеи, 3. В 1964—1972 годах с южной стороны пристроена новая часть здания по проекту архитекторов Кароля Голавского и Стефана Козинского.
2) Люба называется этим именем, потому что Агата является польским вариантом имени Агафья, которое, в свою очередь, является калькой с греческого "Агапэ", переведенного у нас как "Любовь"
Она снова приехала в Варшаву на следующий год. Было тепло и ясно, стояла вторая неделя мая. Люба занесла в гостиницу свои вещи, взяла ключ от номера и спустилась вниз. Купив алые гвоздики, она отправилась на Воинские Повонзки(1).
Среди множества березовых крестов, стоящих на участке на Лужке(2) она быстро нашла нужный. Люба знала — могила героя, чье лицо смотрело на нее с таблички, прибитой к кресту, пуста. А сама она не сумела бы уточнить ее местоположение, не будучи ведьмой грани.
Люба положила цветы и поклонилась кресту поясным поклоном до земли — «по-польски», как это определялось в одном старом стихотворении. Она отступила три шага, развернулась и пошла к выходу с кладбища, то и дело останавливаясь, чтобы прочесть имена на табличках.
Вдруг Люба почувствовала чей-то пристальный взгляд в спину и обернулась. У могилы, на которую она совсем недавно возлагала гвоздики, стояла светловолосая женщина в прямом черном платье. Люба, хоть и была близорука, узнала пани Бурштын-Лукашевич. Ее ноги как будто вросли в землю.
Пани Стефания долго стояла у могилы, потом ласково провела рукой по березовой перекладине и отступила. Светловолосый мужчина, стоявший чуть поодаль, подал ей руку. Пани Стефания благодарно кивнула ему, опираясь на его руку, и они вместе направились от могилы.
В последний момент Люба осознала, что идут они к ней.
Наконец они поравнялись. Пани Стефания улыбнулась Любе, но улыбка вышла грустной.
— День добрый, пани Варшава! — сказала Лиза по-польски.
— День добрый, панна Агата, — наклонила голову пани Бурштын-Лукашевич. — Вы знаете, теперь я по закону жанра обязана зловещим голосом сказать вам: «Догадалась, стало быть»!
— А это уж как вашей милости будет угодно, — в стиле героев Трилогии откликнулась Люба. Стефания усмехнулась.
— Вот, Михалек, позволь представить тебе панну Агату, с которой я познакомилась год назад, — произнесла душа Варшавы, глядя на своего спутника. — Она из России.
Ее спутник чуть склонил голову и пристально глянул Любе в глаза. Та напряженно посмотрела в ответ, боясь найти презрение, но не нашла.
— Так как вы узнали, что Стефка — душа Варшавы?
— Я колдунья, — созналась Люба. — Пришлось покопаться как следует в библиотеке Ивана Грозного.
— Михал, — укоряюще произнесла Стефания, касаясь руки своего спутника
— Ох, — пробормотал он, — прошу прощения, панна Агата, я забыл представиться. Михал Лукашевич.
Люба прижала пальцы ко рту, ее карие глаза широко распахнулись. Михал тихо посмеивался.
— Я должна была догадаться, — сказала наконец Люба. — Знала ведь, что души Польши и Варшавы — муж и жена.
Михал улыбнулся.
— Да какие мы души! Такие же поляки, как и все, только живем дольше.
— Пойдемте с нами, милая панна, — предложила Стефания. — В ваших глазах я вижу такое количество вопросов, что, боюсь, вас разорвет неудовлетворенное любопытство.
Люба улыбнулась и согласилась. Они вышли с кладбища, когда она наконец решилась спросить:
— Вы приходите к нему на могилу каждый год, пани Стефания?
— Да, — кивнула Стефания. — С тех пор, как появилось, куда ходить. Раньше я лишь молилась за него. Я и сейчас молюсь, конечно.
Она замолчала.
— Вы вините себя в его смерти? — спросила Люба.
— Виню, — решительно согласилась Стефания. И вдруг заговорила очень быстро: — Но что, что, что я могла сделать для его спасения? Я была слаба после восстания. Голова вся седая, ожоги по телу, боли… Это время я помню урывками да рассказами Кшиси — девочки, ухаживавшей за мной. До сих пор удивляюсь, как выжила — верно, Пресвятая Дева смилостивилась. Ходить я толком не могла. Что бы я сделала для него?
Михал коснулся ее руки.
— Не надо, — отрывистым голосом произнесла Стефания. — Молчите. Это все лишь оправдания, которые не успокаивают даже меня. Особенно меня. Я не спасла его. Это зачтется мне на том свете, но вина мучает меня сейчас и будет мучить до конца времен. Но я… я заслужила это. И хватит об этом, — отрезала она.
Люба мысленно костерила себя за неосторожность. Она не хотела доводить Стефанию до такого состояния. Теперь же Люба пыталась придумать, как вернуть душе Варшавы ее прежнее расположение духа. В голове, как назло, не было ни одной дельной мысли. Наконец Стефания обернулась к Любе и сказала:
— Ну, панна Агата! Я не сержусь на вас. Просто... нервы иногда сдают. И перестаньте думать, как исчерпать эту ситуацию, — прибавила она с веселой улыбкой, — а то у вас на лице появляется вся та безупречная комсомольская биография, которой у вас не должно быть.
Люба улыбнулась. В этот момент они зашли в дом, где вот уж больше века как жила чета Лукашевич.
На лестнице они встретили пожилую женщину, невысокую и сухощавую. Пани Стефания улыбнулась и обняла ее, после чего спросила:
— Как поживаешь, Кшися?
— Хорошо, пани Стефания, — ответила женщина и неожиданно молодо улыбнулась. Любе вдруг почудилось, будто она видит эту женщину молодой, даже моложе себя: веселую, деятельную, с рыжими волосами и большими карими глазами, в простеньком зеленом платье. И Стефания была рядом с ней серьезней и старше.
— А это что за панна рядом с вами? — спросила пани Кшися.
— Это наша гостья, панна Агата.
Люба едва заметно улыбнулась. В самом деле, как аккуратно пани Стефания представила ее! Ведь Люба и в правду — гостья, в этом доме, в этом городе, в этой стране. Даже в мире этом — всего лишь гостья.
Пани Кшися недолго поговорила с пани Стефанией, после чего обняла ее и пошла своей дорогой.
— Вы с детства ее знаете? — спросила Люба.
— Да, — кивнула Стефания с улыбкой. — Она была такая худощавая, верткая. Волосы у Кшиси были ярко-ярко-рыжие, как огонь, вечно эти косички короткие возле головы. Кшися в войну была в «Серых шеренгах»(3). Вы?.. — тут Стефания спохватилась и вопросительно глянула на Любу.
— Я знаю, что такое «Серые шеренги», — поспешно ответила Люба. — Сколько ей было, когда началось восстание?
— Пятнадцать лет, пять месяцев и двенадцать дней, — отчеканила Стефания на автопилоте. Потом вздрогнула и прижала руки к вискам: — Господи, почему я это до сих пор помню? Вы знаете, у нас специфическая память.
Они уже стояли в коридоре квартиры Лукашевичей и разувались.
— Ванная прямо по коридору, — сообщила Стефания. — Вы будете чай?
— Да что вы, пани Варшава! — смутилась Люба.
— Не стесняйтесь. Нечасто встречаются те, кто способен разгадать город так быстро. Не стоит стесняться того, что вас поит чаем третья столица Польши(4).
Сказавши так, Стефания решительно вскинула голову и упорхнула на кухню.
После, когда все трое уже сели за стол, она поинтересовалась:
— Ну, о чем еще вы хотите спросить меня?
— Не смею, — покачала головой Люба. — Я и так нарушила ваше душевное равновесие сегодня.
— Моя дорогая панна Агата, — сказала пани Стефания, — вы забываете, что мне уже почти шестьсот девяносто два года. Я умею держать себя в руках.
— Тогда, если будет позволено, я хотела бы спросить вас о взаимоотношениях с Берлином.
Пани Стефания криво улыбнулась.
— Берлин… Ну что же… Когда я была маленькой, он представлялся мне рыцарем в сверкающих доспехах. Мы думали, что он спасет нас от страшной угрозы кочевников. И вот он пришел… Мы быстро поняли, что он гораздо страшнее всего того, чего мы боялись. После этого я долго старалась его не замечать.
Она отпила чай и продолжила:
— При разделах он, хоть и насмехался надо мной, но мало земель забрал, поэтому я посчитала, что его заставили. После Первой Мировой иллюзий почти не осталось. Но Польша вновь обрела свои земли, и все остальное было не важно.
Стефания замолчала вновь. В наступившей тишине раздавался лишь стук ее пальцев по столешнице.
— Потом, когда я умирала после восстания, — продолжала Стефания, и тон ее был решителен и суров, — я думала, что буду ненавидеть его вечно. Но вот прошли годы, он встал на колени перед памятником Варшавскому гетто, и мне впервые стало жаль его. Что должен был он пережить в детстве, чтобы стать таким? — последние слова она договорила полушепотом.
Люба слушала, наклонив голову.
— Я не верю в злодеев по рождению, — вновь собравшись с силами, заговорила Стефания, — ведь и Сатана — падший ангел. Но мне трудно представить, что я когда-нибудь назову Берлин свои другом.
Люба со стуком поставила чашку на стол. Стефания улыбнулась, но как будто устало.
— Вы надолго у нас, панна Эльжбета? — поинтересовался Михал.
— В Польше я на неделю, а в Варшаве еще завтра, — ответила Люба с живостью. — А потом я поеду в Краков.
— Удачи, — с улыбкой произнесла пани Стефания. — Если вы вдруг захотите спросить еще о чем-нибудь, когда уже вернетесь в Россию, то пишите смело. Я отвечу.
Она оторвала листок численника, взяла со стола черную ручку и по диагонали написала на листке свою электронную почту.
— Возьмите, — сказала Стефания, протягивая Люба листок.
— Спасибо, — улыбнулась Люба, взяв листок и убрав его в нагрудный карман.
Провожая ее, пани Стефания вновь сказала:
— Удачи. Такой удачи, которая не привела бы вас к смерти, как моего друга. Он выжил в Аушвице, сумел бежать, остался жив после восстания, а потом его расстреляли.
— Спасибо, — тихо ответила Люба. Пани Стефания протянула ей руку.
Ее рука была тонкая, с короткими аккуратными ногтями, покрытыми нюдовым лаком. Любе вдруг подумалось, что этими руками женщина, стоящая перед ней, сжимала эфес сабли, веер, поводья коня, ружье… И что не всегда эти руки были такими нежными и прекрасными.
А пани Стефания, казалось, уже целую вечность стояла с протянутой для рукопожатия рукой… Люба, осознав это, вспыхнула и пожала ее руку.
— До свиданья, пани Варшава, — сказала она и подумала, что обманула чету Лукашевич.
Она поедет в Аушвиц. Поедет. Завтра.
1) Воинские Повонзки, в обиходе Повонзки-Войскове — кладбище в Варшаве.
2) Участок на Лужке — место захоронения у кладбищенской стены Повонзковского военного кладбища в Варшаве лиц, убитых органами общественной безопасности в 1945-1956 годах, часто в тюрьме Мокотув. На Лужке находится Пантеон-Мавзолей "проклятых солдат".
3) Серые шеренги — название скаутского движения в Польше в период немецкой оккупации.
4) Имеется в виду — хронологически.
Начинался октябрь, когда, вернувшись домой, Стефания обнаружила на электронной почте новое письмо. Было оно от Любы. Пробежав глазами первую строчку, Стефания поняла, что русская волшебница гораздо лучше говорит по-польски, чем пишет, и наперед решила отвечать по-русски.
Люба писала так:
"Милостивая пани Стефания!
Долго я не решалась написать Вам (впрочем, это Вы уже наверняка поняли сами), боясь побеспокоить, но вот — пишу, потому что уже измучилась от любопытства.
Как я поняла при второй нашей встрече, и Вы, и пан Михал знаете о существовании волшебства и магических школ. Не могли бы Вы рассказать о том, как была устроена система магического образования в Речи Посполитой, а также поделиться своими мыслями по поводу того, как бы Вы обучались в разных магических школах, если бы были смертной волшебницей.
Всегда Ваша,
Агата".
Стефания задумчиво улыбнулась и, следуя одной из своих привычек — привычке писать черновики, сохранившейся с конца восемнадцатого века, потянулась за блокнотом и ручкой. Несколько часов она писала и переписывала свой ответ, пока не удовлетворилась таким вариантом:
"Дорогая панна Агата!
Вы вовсе не обеспокоили меня, и, кроме того, я ведь обещала вам ответить на все вопросы. Вы совершенно правы в том, что воплощениям прекрасно известно все о магическом мире (трудно что-либо скрыть от тех, кто живет так долго), и я поделюсь с вами и своими знаниями о том, как обучались магии в благословенные времена Речи Посполитой, и своими размышлениями о моем обучении в разные времена, если бы я была смертной волшебницей.
Затрагивая последнее, пишу о том, что в этом письме появятся и мой призрачный отец Казимеж Бурштын, и троюродный брат (сначала Войцех, затем — Кароль), в котором вы, без сомнения, узнаете душу Кракова, хоть и ни разу не видели его. Но возвращаюсь к первому вашему вопросу.
Для начала мне хотелось бы сказать о том, что тогда не было особой разницы, колдун ты или простец, и правила Статута о секретности не довлели над нами. Владение магией не порицалось (помню, как ксендз говорил, что магические способности дарованы Богом, но во власти сатаны толкнуть колдуна на кривую дорожку). Мы сообща учились колдовству (сейчас я говорю о шляхте, разумеется), хоть и не знали истории магии и не летали на метлах, не все из нас колдовали так, как колдуют теперь, но все умели варить зелья и совершать средние по силе обряды (и я владею этими навыками в достаточной мере). Некоторые даже прорицали, подобно небезызвестной вам Горпыне!
Если же кто-то из нас и мог колдовать современным образом, то только с помощью беспалочковых заклинаний (и палочки, и перстни у нас были не в чести), произносимых на латыни. Юноши и девушки, не принадлежавшие к одной семье, обучались раздельно.
После разделов власти России, Австрии и Пруссии запретили этот вариант обучения — теперь польские волшебники должны были подчиняться Статуту о секретности и обучаться в Колдовстворце или Дурмстранге, в соответствии со своим подданством.
Теперь перехожу к второму вашему вопросу. Поскольку Варшава находилась на территории, которая после разделов отошла к Пруссии, то мне как смертной волшебнице пришлось бы отправиться учиться в Дурмстранг. Зная соответствие характеров и факультетов, предположу, что была бы распределена на Ветвь Веры факультета Стор(1).
Некоторые польские волшебники эмигрировали в Америку, поэтому я расскажу и о Ильверморни. Я представляю себе то, как обучалась бы там на факультете Вампус (я думаю, что подошла бы и Вампусу, и Птице-грому, но выбрала бы первый). Мой троюродный брат Войцех, поскольку это происходило бы в 1860-е годы, воевал бы на стороне конфедерации — не потому, что поддерживал рабство, но за вольности Юга, а я организовала бы школьное общество помощи армии, в которое, без сомнения, входили бы многие девушки-южанки.
В период Второй Речи Посполитой польские волшебники обучались преимущественно на дому, либо в частных школах. В конце тридцатых польское Министерство Магии начало готовить проект создания государственной школы магии. Этот вопрос вызвал большой интерес среди магов, школу должны были открыть в сороковом году... Но 1 сентября 1939 года началась война.
Часть магов эмигрировала в Великобританию, многие остались в Польше, присоединившись к подполью. Первые обучались в Хогвартсе, вторые вынуждены были ограничиться теми знаниями, которые получили дома (и, надо сказать, успешно применяли их на практике). Но я расскажу вам о эмигрантах.
Полагаю, что сильно пришлось бы поголодать моим несчастным соученикам, покуда Шляпа не разрешилась от мук выбора между Слизерином и Гриффиндором в пользу последнего (да, у меня есть и гордость, и хитрость, но это не отменяет ни отваги, ни преданности моей родине и дорогим для меня людям). Вероятно, я сумела бы стать первой ученицей потока по Зельеварению, Астрономии и Травологии и стремилась бы на практики в госпиталь Святого Мунго, где было много пострадавших под бомбежками, перемены проводила бы за чтением газет, а вечера за написанием писем на фронт — сначала отцу, а потом и Войцеху.
После войны Польша стала Польской Народной Республикой и вошла в соц.лагерь. Теперь польские волшебники (за исключением тех, кто так и остался на чужбине) обучались исключительно в Колдовстворце, но, хотя учились вместе с русскими и дружили с ними, так и не стали приверженцами советского строя — я была знакома с выпускниками Колдовстворца, и с многими судьба сводила меня в ту пору, когда, только окончив школу, они начинали работать и присоединялись к "Солидарности".
Но возвращаюсь к моей возможной смертной жизни. Мой троюродный брат Войцех в знак неприятия ввода военного положения стал бы пользоваться своим вторым именем (именно так, к слову, душа Кракова стал Каролем), а, окончив школу, вступил в "Солидарность". Я же, будучи младше, должна была бы ограничиться только надписями на школьных досках в духе "Ворона орла не победит"!(2)
После восемьдесят девятого года ситуация с магическим образованием в Польше практически не изменилась: открылось несколько частных школ, но они пока не способны конкурировать с Колдовстворцем, а проекта создания государственной польской школы магии с тридцатых так, увы, и не появилось.
Надеюсь, что смогла в полной мере ответить на все ваши вопросы.
С приветом,
Стефания Бурштын-Лукашевич
P.S. Ваш письменный польский пока не достиг уровня вашего разговорного. Если вы пожелаете, я могу письменно заниматься с вами".
1) Информация взята отсюда: https://fanfics.me/go.php?url=https://trikky.ru/tvoy-fakultet-v-durmstrange-494289.html. Если вкратце, то это Ветвь лидеров и тех, кто не боится взять ответственность за других. Их символ — волк, а цвета: красный — факультета и белый — ветви.
2) В оригинале "Orła wrona nie pokona!" — польская аббревиатура WRON (Wojskowa Rada Ocalenia Narodowego, то есть "Военный совет национального спасения") переводится с польского как «ворона».
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу