На пороге тьмы (джен)

Эфитра — веселая богиня и любит дарить весельем тех, кто чтит ее, — людей и духов. Ей служат многие духи. Одни бьют в сверкающие бубны, пробуждая в человеческих сердцах любовь и страсть — на один день или на всю жизнь. Другие кружатся в небе в бесконечных танцах, и столь прекрасны эти пляски, что солнце засматривается на них, и духи ветров прогоняют прочь облака, чтобы не мешать светилу наслаждаться зрелищем.

Есть и такие, что предпочитают землю и ее обитателей — смертных людей. Духи эти щедры на любовь, как и их повелительница, и порой дарят ею человеческих мужчин и женщин, воплощаясь и принимая облик смертных. Но духи эти непостоянны и не могут долго носить плоть, столь же коротка их память о земных избранниках и избранницах, с которыми они делили ложе страсти.

Избранников же их называют счастливейшими и несчастнейшими из людей. Говорят, что в человеческих языках нет слов, чтобы описать то блаженство, которое дарят людям объятия небесных духов Эфитры. Говорят также, что расплата за это блаженство неимоверна и горестна. Ибо никто — ни мужчина, ни женщина — не устоит перед воплощенным небожителем, но сполна познает потом несчастья и одиночество. Если же некая женщина понесет от духа, сами боги не предскажут ее судьбу, как и судьбу зачатого младенца.

Так говорят предания Вайи.

* * *

Они заметили ее издали. Высокая женщина шла, озираясь по сторонам и вглядываясь в густеющий мрак. Она прижимала к себе что-то, так, словно ее ноша таила все сокровища Вайи. Длинный плащ укутывал ее с головы до ног.

— Старуха, — бросил один. — Да ну ее ко всем морским тварям! Пусть себе идет, куда шла.

— Сам ты старуха, Шезга, — сказал другой и почесал черную бороду. — Даже в темноте видно, что молодая. Старухи не так ходят. Да и мешок у нее — или что там она прячет — вряд ли пуст.

— Ага, мера муки да кусок сыра, — хохотнул третий. — Сокровища вот так не носят и в одиночку с ними не расхаживают, особенно по ночам.

Шумный порыв ветра заставил троих приятелей вздрогнуть и дружно помянуть всех морских тварей. Одинокий дух повелителя ветров Ниразака гулко затрубил в свой рог, носясь среди развалин, каких много в южной части Вайи. Нехорошее место, дурное — у любого храбреца со страху живот переломит. Но троим не слишком удачливым разбойникам, которых застали в пути сумерки, негде было больше ночевать.

— Думаете, колдунья? — спросил тот, кого назвали Шезгой. — Может, потому и не боится гулять одна по ночам. А может, она чует нас и нарочно идет сюда, выманивает.

— Да хоть бы и колдунья, — махнул рукой третий, чьи светлые волосы сверкали даже в темноте, выдавая уроженца юга. — Говорят, тем, кто убьет колдуна, потом всю жизнь удача. Нам бы она не помешала — как думаешь, Ахлет? Только быстрее, а то она уже почти на вершине, вот-вот скроется.

Чернобородый Ахлет, явно родом с побережья, размышлял недолго.

— Пошли, — сказал он. — Даже если у нее нет ничего ценнее хлеба и сыра, это, как ты сказал, Кирд, тоже неплохо. Да и сама бабенка сгодится. А потом ее нипочем не найдут в этих развалинах.

Порывшись среди камней, на которых они сидели, Кирд зажег глиняный светильник-плошку и прикрыл ее глиняным же колпаком с дыркой наверху, чтобы не выдать себя светом раньше времени. Дорога вилась к вершине холма и окаймляющим ее каменным валунам — боги весть, кто поставил их здесь. Ноги разбойников не потревожили ни единого камешка на дороге, облака скрыли бело-желтую дольку убывающей луны.

— Куда спешишь, красавица? — заговорил Ахлет.

Женщина замерла, крепче запахнула плащ, прижала к себе свою ношу. Но легкий вскрик выдал ее — судя по голосу, она вправду была молода.

— А ты смелая, — продолжил предводитель. — Не каждая женщина станет бродить здесь, да еще одна, да еще по ночам. Видно, ты любишь приключения — и мужчин тоже любишь. Ну так нас здесь аж трое.

Приятели обступили свою жертву с трех сторон, прижимая к ближайшему валуну. Кирд снял крышку со светильника. Теперь стало видно нежные руки женщины и ее ношу — большую крытую корзину, явно тяжелую.

— У меня ничего нет, — тихо сказала женщина. — Только две лепешки, которые мне подали вчера в одном поселении. Прошу, во имя всех богов, отпустите меня.

— Да разве мы тебя держим? — ухмыльнулся Шезга, самый молодой из всех. — Будь с нами поласковее, и отпустим. И давай сюда свою корзину — не лепешки же у тебя там.

— Нет! — Женщина вцепилась в корзину обеими руками — как человек, сорвавшийся со скалы, цеплялся бы за спасительный уступ. — Не трогайте ее, там нет ничего ценного для вас…

— А это уж мы сами решим, когда посмотрим. — Ахлет двинулся вперед. — Кирд, дай свет, а ты, Шезга, держи ее крепче!

Как только он произнес эти слова, время словно остановилось — или, наоборот, помчалось вперед, точно стадо диких мариб от голодного тигра. Ахлет и Шезга вдвоем схватили женщину, пытаясь сорвать с нее плащ. Она же неистово отбивалась — одной рукой, а другой по-прежнему сжимала корзину. Ахлет нащупал под капюшоном распущенные волосы, вцепился в них и хотел было намотать на руку. Тотчас он с бранью выпустил женщину, а в тусклом свете заблестело лезвие кинжала, запятнанное кровью.

Женщина не успела вновь пустить в ход оружие — ее схватил сзади Шезга. Ахлет, легко раненный, рванул с нее плащ. Она дернулась вперед всем телом, точно птица из силка, и задела ногой Кирда, держащего плошку-светильник. Плошка тут же покатилась по земле, а сам Кирд присоединился к схватке. Все четверо сцепились в один клубок, корзина полетела на землю вместе с плащом женщины. Послышалось сочное чавканье, Шезга и Ахлет ощутили, как на них полилось что-то теплое. В тот же миг раздался слабый стон, сменившийся хрипом.

Ахлет нащупал упавший светильник и долго не мог высечь искру. Рядом возились и пыхтели его товарищи, женщины не было слышно. Когда же фитилек вспыхнул, Ахлет поднял его повыше — и едва не выронил.

— Вот проклятая… — пробормотал он.

Женщина лежала на боку, неловко вытянувшись. Ее ноги в деревянных сандалиях дернулись раз-другой и замерли. Руки, рот и одежда были залиты кровью, из-под правой груди торчала костяная рукоять кинжала. Видимо, она сама напоролась в свалке на собственное оружие, пока защищалась.

Погибшая в самом деле оказалась молода, вряд ли старше семнадцати лет. Светлые волосы отливали в отблесках огня рыжиной, а вытаращенные глаза, блестящие, как чешуя тухлой рыбы, некогда были голубыми — стало быть, южанка. Трудно было сказать по одежде, кто она, но узкий пояс стягивал ее простое платье из красной шерсти на талии, как у незамужней.

— Хватит глядеть, открывай корзину, — велел Ахлет.

Из корзины послышался странный звук — не то писк, не то вздох. Разбойники похолодели, дружно помянув разрушенный город Хассерин, до которого всего полдня пути отсюда. Когда же они отдернули плащ и шерстяное одеяло, что закрывало корзину, то увидели младенца.

Осиротевшее дитя — если погибшая в самом деле была ему матерью — спокойно спало, посапывая. На миг крохотный рот искривился, светлые брови сдвинулись, но лицо ребенка тотчас разгладилось. Разбойники переглянулись, и каждый поневоле подумал, что никогда прежде не видел такого красивого младенца.

— Мальчишка, — заметил Ахлет, приподняв застиранную пеленку на ногах младенца. Тот по-прежнему спал.

— Что ж она, дура, сразу не сказала? — бросил в сердцах Кирд.

— Да что теперь… — Предводитель махнул рукой. — Ее уже не воскресишь. Вряд ли она сама пырнула себя, мать все же. Должно быть, случайно напоролась. Давайте-ка завернем ее в плащ да спрячем среди развалин.

— А потом уберемся отсюда, — вздрогнул Шезга. — Я тут нипочем не останусь.

Убогие похороны заняли немного времени. При убитой в самом деле нашлись только две лепешки и горстка медных шан; даже обычных запястий, серег и бус из раковин и раскрашенной глины, какие носят самые бедные женщины, на ней не оказалось. Обтерев руки от липкой крови, разбойники уселись на корточках вокруг корзины.

— А с мальцом что делать? — спросил Шезга, то и дело оглядываясь на новое пристанище погибшей женщины.

— Ну, не себе же оставлять? — отозвался Ахлет. — На кой нам сдался ребенок? Можно, конечно, придавить одеялом да положить подле матери, но… Не знаю, можете сами придушить, если хотите, а у меня на него рука не поднимется.

Кирд и Шезга не сказали ни слова, но по лицам их было ясно, что у них рука тоже не поднимется.

— Подбросим его куда-нибудь, — предложил Кирд. — Правда, места тут, ежели к югу, безлюдные чуть ли не до самой пустыни. Пурзах к северо-востоку — видно, через него она вчера проходила. И еще Рехемат к юго-востоку, но до него дня четыре пешком…

— Есть и поближе, — тихо сказал Ахлет, светильник бросал на его лицо, как и на лица прочих, кровавые отблески. — Правда, не поселение, но я слыхал, им часто подкидывают младенцев. И они их берут.

При этих словах заросшие лица разбойников сделались бледными, несмотря на отсветы огня.

— Темные жрецы? — прошептал, сглотнув, Шезга.

— Они самые, — сказал Кирд, Ахлет кивнул ему. — Что ж, если малец выживет там, жизнь у него потом будет не голодная — всегда найдет себе дело. Как бы только не вышло так, что он же нас потом и пристукнет, когда вырастет, — прибавил Кирд с невеселой ухмылкой.

— Может, не доживет, — ответил на усмешку Ахлет, — а может, мы сами не доживем. Про этих жрецов много чего болтают, как и про их учеников, и мне совсем неохота узнавать, что правда, а что — нет. А теперь пошли. Если выйдем прямо сейчас, к рассвету будем на месте.

…Рассветы в южной Вайе ранние. Прежде чем алый краешек солнца показался из-за холмов — где-то песчаных, где-то поросших травой, трое приятелей увидели впереди зрелище прекрасное и жуткое. То были развалины Хассерина, древнего города, погибшего, как говорили шепотом старики, из-за темного колдовства жрецов Тейава, бога тьмы и смерти. Побелевшие от солнца, ветра и песчаных бурь останки домов, дворцов и храмов напоминали не то призраки, не то угрожающе поднятые пальцы. Руины окутывал мягкий желтовато-серый туман, которого не было больше нигде вокруг. К счастью для троих разбойников, путь их лежал не туда.

Младенец в корзине проснулся и заплакал. «Горластый малец, вырастет сильным», — бросил мимоходом Кирд. Прихрамывая, утирая с пылающих лиц пот и хватая воздух пересохшими ртами, приятели повернули на запад, где темнели мрачные рощи, совсем не похожие на яркие, звонкие леса к северо-востоку отсюда, между побережьем и пустыней.

Рощи прорезала старая, но ухоженная дорога. Позади черных даже днем деревьев, которые словно срослись вместе, возвышалась, сколько хватало глазу, гряда холмов, таких же темных, как рощи, и так же затянутых вечным туманом, как мертвый Хассерин.

— Я дальше не пойду, — сказал Шезга, зубы его звонко лязгали, по бледному лицу дождем стекал пот. — Хоть убейте, не пойду.

— И не надо. — Ахлет лучше умел прятать свой страх, но украдкой утер мокрый лоб. — Здесь начинаются их владения. У нас на побережье рассказывают, что в этих рощах обычно и бросают подкидышей, а уж что с ними бывает потом, никто не знает. Так что за дело.

Не углубляясь в мрачную, словно дышащую ужасом и тленом рощу, разбойники поставили корзину у ближайшего дерева, которое без всякого ветра всплеснуло темными ветвями — будто человек, злорадно потирающий ладони. Не успели ветви замереть, как трое приятелей уже удирали прочь со всех ног, позабыв об усталости.