Прощение (джен)

— Прости!

— Что? — Цукумо, последние десять минут старавшийся нашинковать дайкон так, чтобы заодно не отрезать себе пальцы, недоуменно обернулся. — Ты о чем?

— О том, что я творил совсем недавно, — Кохаку подошёл ближе и на мгновение обнял Цукумо со спины. — Я знаю, что все сам испортил. И чуть не убил тебя. Единственного человека, который мог помочь мне вернуться.

— Неправда, я был не один. Мальчишки тоже постарались.

— Они — это не совсем то. Они сумели помочь тебе до меня достучаться. Но именно ты держал меня на плаву, не давал захлебнуться болью и горем, заставлял помнить не только плохое.

— Кохаку-сан, почему ты заговорил об этом именно сейчас? Теперь же все в полном порядке. Ты вернулся. Я почти здоров.

— Потому что именно я во всем виноват! — Кохаку явственно вздрогнул. — Я слишком сильно искалечил тебя. Почти убил.

— Но только почти, — усмехнулся Цукумо. — До совсем тебя не хватило.

— Немедленно прекрати! — Кохаку развернул Цукумо и стиснул так, что тот рвано выдохнул от недостатка кислорода. — Я так боюсь, что ты куда-то исчезнешь. Я не смогу выжить без тебя. Больше уже не смогу.

— Успокойся и сядь! — Цукумо вывернулся, усадил Кохаку на винтажный стул и улыбнулся, в очередной раз заметив, как неуютно на нем себя чувствовал лидер «Мюген». Выглядело даже забавно — то, как Кохаку порой совершенно терялся среди настолько неподходящей для него обстановки. — Я никуда не собираюсь. Поверь уже в это, пожалуйста. Почему ты всегда думаешь только о плохом? И вообще — ты привёз меня сюда отдыхать или трястись по всяким нелепым поводам, которые сам же придумываешь на ходу? Прекращай уже. К тому же ты мешаешь мне готовить обед.

— Почему ты не хочешь просто пойти в раменную или вот, — Кохаку вытащил из кармана джинсов рекламный листок: — Давай сходим в ресторан. Тем более неподалёку от нашего дома как раз есть один. Владелец дома уверял, что там отменно кормят, когда совал мне эту бумажку.

— Во-первых, я терпеть не могу пафосную публику в таких заведениях, — Цукумо довольно отставил тарелку с нарезанным дайконом и принялся за разделку кальмара. — Во-вторых, неужели ты собираешься заставить меня нацепить костюм или хуже того — смокинг? Я прочитал правила этого ресторана — туда даже без галстука нельзя.

— Это как? — недоуменно нахмурился Кохаку. — А в джинсах можно?

— Неа, — рассмеялся Цукумо. — И в твоих шикарных кожаных штанах тоже появляться не рекомендуется.

— Какой бред. Ладно, хрен с ним, этим идиотским рестораном. В ту же в раменную не надо нацеплять галстук.

— Скажи честно, тебе просто не нравится, как я готовлю! — Цукумо стукнул рукояткой ножа по разделочной доске. — Знаю, что до Тацуи-сана мне как до Луны, но не надо делать вид, что я готовлю хуже тебя.

— С омурайсу Тацуи ничего не сравнится! — мечтательно протянул Кохаку. Потом осекся. — Странно.

— Что именно? — Цукумо, вытиравший руки, вцепился в полотенце и с тревогой посмотрел на Кохаку.

— Я первый раз смог произнести имя Тацуи и не заорать от боли. Это странно. И немного пугает, если честно. Словно он никуда не ушёл и сидит где-то рядом.

— Возможно, так и есть, — Цукумо немного помолчал. — Не представляешь, как я мечтал в это поверить. Цеплялся за старые воспоминания и не хотел вспоминать то, что видел тогда на дороге. Не хотел помнить. Хотел забыть, — Цукумо внезапно побледнел и судорожно выдохнул.

— Довыделывался! — Кохаку вскочил со стула и кинулся к Цукумо. — Я же говорил, что ты рано начал геройствовать.

— Я в порядке, — Цукумо дышал тяжело, растирал ладонью правый бок, но продолжал стоять. — Просто иногда накатывает.

— Плевать мне, иногда или не иногда! — Кохаку побледнел не меньше Цукумо. — Иди приляг. Доготовишь все это на ужин. А сейчас я закажу чего-нибудь повкуснее из раменной. Если тебе станет легче — вечером пойдём погуляем и подышим морским воздухом. Если нет — поваляемся и посмотрим какой-нибудь дурацкий фильм.

— Кохаку-сан, не майся дурью. Разумеется, я не выздоровлю окончательно по щелчку пальцев. Но давай ты не будешь делать из меня полного инвалида!

— Пожалуйста, — Кохаку задышал часто-часто. — Не проси меня о том, чего я сейчас не в состоянии сделать. Я не могу перестать волноваться. Я не могу даже спокойно мыслить, если тебе больно. Хочется разбить голову о стену, когда я думаю, что загнал в ловушку без выхода не только себя, но и затащил в свой ад тебя. А потом ещё и сделал все, чтобы ты там остался навсегда. Снова все испортил. Как тогда с Тацуей.

— Испортил. Знаешь, ты поставил меня перед сложным выбором именно тогда. Я хотел удержать вас обоих, а в итоге не смог ни одному из вас помочь. Тацуя-сан ушёл. И ты рванул вслед за ним, даже не подумав, а каково будет мне. Если, конечно, ты вообще рассматривал вариант, что я однажды открою глаза.

— Какой ты дурак! — Кохаку помог Цукумо дойти до спальни и улечься так, чтобы было не слишком больно. — Я молился всем, кого мог вспомнить, обещал что угодно, лишь бы только ещё раз поговорить с тобой. Чтобы ты снова сказал мне, что я веду себя как дурак. Я сидел возле твоей кровати и мечтал, как ты сожмешь мою руку. И орал в темноту Тацуе, чтобы он не смел отобрать у меня ещё и тебя. Мне было все равно, каким ты станешь. Даже если мне пришлось бы всю оставшуюся жизнь ухаживать за тобой, главное — чтобы ты был рядом. И я до сих пор не знаю, когда все изменилось настолько, что я захотел тебя уничтожить.

— Так просто вышло, — Цукумо пожал плечами. — Ты был не в себе, зациклен на своей боли и мечтал о мести. Никто из нас не сумел бы тебя остановить, потому что ты сам не хотел этого.

— Я не знал, чего я хотел на самом деле. Наверное, чтобы всем вокруг было так же больно, как мне. Тебе, Кобре, Ямато... Я не думал, что и без меня вам всем хватило горя за глаза.

— Ты до сих пор многого обо мне не знаешь, — Цукумо приподнялся и устроился на подушках. — Я хотел от тебя сбежать.

— Что? — Кохаку застыл на месте с телефоном в руке. Потом выдохнул и расслабился. — Незадолго до той проклятой машины?

— Я устал тогда. Очень сильно устал. От того, что «Мюген» превратился в черти что. От того, что перестал понимать, что вообще происходит вокруг меня. Но больше всего я хотел избавиться от тебя. Ты больше не был парнем, готовым за друзей в огонь и в воду. Ты стал незнакомцем. И не только для меня. Для Тацуи-сана тоже. Я разучился понимать тебя. Я думал тогда, что лучше бы я дал тебе спокойно проехать мимо меня несколько лет назад. Скорее всего, я бы никогда не познакомился с Тацуей-саном, с ребятами из первого «Мюгена», но мне бы и не пришлось предавать одного из вас. Ты загнал меня в ловушку гораздо раньше, чем убили Тацую-сана. Я стоял на распутье и не знал, что делать.

— Я думал, ты хотел сбежать от меня к Тацуе.

— Я хотел. Но тогда бы снова пришлось выбирать, на чью сторону встать. А я слишком устал думать за вас обоих. Тацуя тянул меня к себе своими спокойствием и неустрашимостью даже в самых сложных ситуациях. А ты был моим лидером и лучшим другом, человеком, подарившим мне кучу новых возможностей. Парнем, который однажды спас мне жизнь. Чтобы через несколько лет попытаться ее отобрать. Это даже забавно.

— Не вижу ничего забавного, — Кохаку сжал ладони в кулаки. — Ты так спокойно говоришь обо всем.

— Не вижу смысла говорить сложно или врать тебе, — Цукумо пожал плечами.

— Тацуе ты тоже всегда говорил правду?

— Как и тебе. Просто Тацуя-сан слушал меня, а ты был слишком занят, чтобы придавать значение моим словам. Сначала это меня бесило, потом обижало, потом надоело. Ты затащил меня на верхушку своей псевдобесконечной империи, но я перестал видеть солнце. В «Итокане» у Тацуи-сана этого солнца было хоть отбавляй, но не было свободы. Вы всегда идеально дополняли друг друга. Но я сразу понял, что так не будет длиться вечно. И, к сожалению, оказался прав.

— В тот вечер я пришел рассказать Тацуе о своем поражении. Он был прав с самого начала. Но я понимаю, почему он не останавливал меня. Я должен был сам понять, что все, что у меня было, превратил в ничто.

— Может быть. А может, Тацуя-сан просто хотел научить тебя отвечать за свои поступки. Ты прекрасно научил это делать меня и мальчишек, но потом новый «Мюген» сделал из тебя чудовище. Тацуя-сан был тем, кто мог тебя победить, но он был последним, кто захотел бы ограничивать тебя в твоей свободе.

— Это ты так думаешь, — грустно усмехнулся Кохаку. — Сколько раз он пытался вправить мне мозг на место, заставить снова думать, а не наслаждаться тем, что вокруг меня происходило. Я захлебывался своей властью, мне было безумно комфортно жить, понимая, что могу нагнуть весь мир под себя и никто не сможет с этим ничего поделать. Я рвался вперед, словно земля горела под колесами моего байка. Я даже тебе не могу объяснить, что тогда чувствовал. Наверно, ближе всего подходит слово «эйфория». Все, чего я хотел, — сбывалось по щелчку пальцев. Все, кто мне мешал, — исчезали в небытие и никогда оттуда не возвращались. Я хотел, чтобы Тацуя разделил эту власть со мной. Но ему она была не нужна.

— Знаешь, я даже сейчас не могу сказать, что знал Тацую-сана по-настоящему. Но мне с ним было хорошо. Рядом с ним не надо было притворяться.

— А рядом со мной?

— С тобой всегда нужно было быть начеку, а в последнее время я вообще старался меньше с тобой общаться. Поначалу потому, что больше не знал, что тебе можно еще сказать, а повторять как попугай одно и тоже мне до чертиков надоело. Потом — мне стало все равно, разговаривать с тобой или нет. Мне стало неинтересно, слушаешь ты меня или снова все пропускаешь мимо ушей. Я начал учиться жить без тебя. Было больно. Но все равно легче, когда я принял окончательное решение уйти.

— И почти ушел. Вернее, тот Цукумо — порывистый, вспыльчивый и веселый — все равно исчез. Я не узнал тебя, когда ты вернулся. Я понимаю, что провалявшись столько времени в коме, сложно остаться прежним, но ты переменился практически полностью. Разве только курил по-прежнему, да был таким же ядовито-въедливым, когда воевал с Ли. Но в общем — ты стал незнакомцем. Наверное, поэтому я так хорошо понимаю, когда ты говоришь обо мне подобное. Слишком знакомо. Знаешь, одна из причин, по которой я поступил в клубе с тобой так жестоко, это то, что я боялся тебя. Боялся даже больше призрака Тацуи и собственных воспоминаний. Вместо моего друга Цукумо рядом со мной тогда был человек, чей взгляд меня будто препарировал. Ты больше не смеялся и не говорил глупостей, ты только молчал и шел за мной как заправская тень. Иногда я даже боялся оглядываться. Ты будто вышел из моего самого страшного кошмара. В твоей оболочке жил совсем другой человек. Когда я это окончательно понял, то мне стало почти так же страшно, как в морге смотреть на мертвого Тацую. Мир из серого превратился в полностью бесцветный. Я действовал как робот по указке Ли. Ведь среди моего окружения он единственный был живым. Он не скрывал эмоций. Если ему было весело, он смеялся. Если он сердился — вокруг все начинало жить в ритм с его яростью. Возможно, я и понимал, что превращаюсь в его марионетку, но просто иногда было очень приятно погрузиться в чужие эмоции. Понять, что мир вокруг все же живой, а не театр теней.

— Значит, я играл в твоем театре главную роль? — Цукумо жестко улыбнулся. — Приятно иногда выходить на подмостки в качестве примы.

— Ты говоришь не то, — покачал головой Кохаку. — Но я не знаю, как тебе еще объяснить.

— Жизнь с призраками... Я бы ни за что не поверил еще пару лет назад, что стану одним из них.

— Цукумо, не говори так.

— Это правда. С того момента, когда пришел в себя, я только и делал, что следовал однажды заданной программе. Ее задал Тацуя-сан в тот самый вечер, когда его убили. В тот самый вечер, когда почти убили меня. Эмоции и прочие глупости стали бесполезным грузом, и от них я избавился без особого труда. Сложнее было привыкнуть к тому, что ты стал таким же. Мы действительно были словно два робота, идущие параллельным курсом. Только цели были разные. Полностью противоположные. Сейчас это звучит страшно, а тогда мы существовали только для того, чтобы исполнить чужие мечты. Ты — уничтожить S.W.O.R.D., а за ним и «Иемура-кай», потому что так хотел Ли, я — чтобы не дать тебе окончательно исчезнуть в ненависти к самому себе, потому что так хотел Тацуя-сан.

— Перестань!

— Нет. Ты ведь и сейчас думаешь, что виноват в смерти Тацуи-сана больше других. Именно из-за тебя убили его. Убрали ту единственную фигуру с доски, которая позволяла тебе жить так, как ты хотел, увеличивать «Мюген» и территорию, которую мы контролировали. «Мюген» бы продолжал мешать всем, кто пытался нажиться, проникнув на чужие земли. Если бы убили тебя, то в «Мюген» вернулся бы Тацуя-сан. Я знаю это. Он бы наплевал на все и повел твой «Мюген» в крестовый поход против любого врага. Ты единственный человек на свете, из-за которого Тацуя-сан мог бы превратиться в чудовище. Перспективка для «Иемура-кай» так себе, ведь в любом случае территория «Мюген» не перешла бы к ним. А вместо вспыльчивого и прямолинейного Кохаку во главе безумной банды встал бы холодный и расчетливый Тацуя. И его было бы достать куда сложнее. Как бы страшно ни звучало то, что я сейчас говорю, это именно так. Тацуя-сан всегда слишком любил свободу и тебя. Он бы ни за что не остался в стороне. Но в последний момент он предпочел спасти тебя. Думаю, именно ты был и остался главным человеком в жизни для Тацуя-сана. Навсегда.

— Я знаю, каким бывал Тацуя, когда ему противоречили. Когда он был подростком, он не боялся кидаться в драку. Был задиристым и наглым. Иногда я даже не верил, что это тот Тацуя, который кормил меня в детстве несъедобным омурайсу. Тот самый мальчишка, с кем мы сбегали из его комнаты ночью, чтобы подслушивать, как его отец рассказывает сказки совсем маленькой Наоми. Тацуя всегда слушал внимательнее меня. Мне иногда хотелось просто лечь и уснуть, но Тацуя с горящими глазами слушал сказку про дракона, и я оставался рядом, потому что мне тоже становилось интересно, чем закончится история. Это было странное время. Мы росли быстро, я даже не заметил, как сказки Наоми стал рассказывать уже Тацуя. И ту, про дракона, Наоми любит больше всех даже сейчас.

— Неудивительно любить сказку про своего брата. Наоми — сильная девушка, ей тоже досталось. Ты вспоминал о ней когда-нибудь?

— Я боялся о ней вспоминать. Я видел ее последний раз на похоронах. Но я так и не сумел ей ничего сказать. Мне казалось, что она не хочет смотреть на меня. А если и делает это, то я вижу в ее глазах только ненависть. Она выплакала все свои слезы возле тела Тацуи в морге, а на похоронах она была похожа на статую. Это было так тяжело видеть. Даже Ямато не мог сдержаться и глотал слезы. А Кобра так старался казаться сильным, что почти превратился в камень. Мне хотелось бежать прочь. Исчезнуть. Раствориться в воздухе, только бы не причинять кому-то из них еще больше боли. Но я должен был дождаться тебя. Во мне как лидере «Мюген» больше никто не нуждался. Уже на похоронах нас всех защищал S.W.O.R.D. Я точно знал, что парни из Санно оцепили территорию, но мне было удивительно увидеть Рокки, который стоял в окружении своих парней неподалеку. Наверняка и все остальные были рядом, но «Раскалсы» особенно привлекали внимание. Мне надо было уже тогда понять, что наше место заняли те, кто сумеет не допустить Иемура-кай на свою территорию. И стоило просто остановиться, подумать и помочь им. Но я выбрал другое.

— Когда настолько сильно болит душа, разум перестает различать белое и черное. Тебе было просто слишком больно, ты не мог логично размышлять о настоящем, что уж говорить о будущем.

— Вместо этого я практически поселился в больнице. Со мной даже перестали спорить, когда я приходил невовремя, разливал по стопкам водку или прикуривал тебе сигарету. Мне казалось, что от нее ты не сможешь отказаться. Обязательно проснешься и тут же прочитаешь мне мораль, что я за столько лет так и не запомнил, какую марку ты предпочитаешь. Но вместо твоих нотаций я тупо смотрел, как сигарета сгорает в пепельнице. А потом перестал это делать. Как ты говорил? Не видел смысла. Зато я сидел и слушал эти гребаные приборы, стараясь не потерять твое дыхание. Я вспоминал наши первые посиделки в больнице после знакомства. Уже тогда ты показал, что на любые правила тебе наплевать. Что ты всегда и везде будешь делать то, что пожелаешь, и никто тебе не указ. Поэтому я слушал твое дыхание и не понимал, почему ты спокойно спишь, если это за тебя решил кто-то другой. Почему на этот раз ты послушно подчиняешься больничному распорядку и выслушиваешь глупые речи медсестер. Почему позволяешь до себя дотрагиваться совсем чужим людям. Почему? Почему?! Почему не вскочишь и не выставишь всех этих куриц прочь. Ведь ты давно не ребенок, чтобы позволять так с собой обращаться. У меня были только вопросы. И не было ни одного чертова ответа. Один раз я пришел к тебе, а в палате почему-то был выключен свет. Я впервые не услышал твоего дыхания. Я буквально сполз по стене на пол и, заткнув уши, просидел там до тех пор, пока не пришли и не поменяли сгоревшую лампочку. Лишь тогда я снова увидел тебя и услышал, как ты дышишь. Ты дышал и до этого, а я не понимал, пропав в полной темноте. Словно вместе со светом выключили и меня. Тогда я впервые подумал, что я точно такая же сгоревшая лампочка. В моем существовании нет никакого смысла. Я больше никому не могу помочь. Даже ты не хотел больше меня видеть, поэтому и не просыпался. Я щелкал чертовым выключателем, пытаясь понять, где явь, где сон, но никто не собирался мне ничего говорить. Даже ты. Особенно ты. Ведь тебя отобрали в тот самый момент, когда ты был нужен мне больше всего на свете. На следующий день я не пришел. Мне было страшно идти к тебе и признавать, что только я виновен в том, что твой мир был полностью уничтожен. Навсегда уничтожен. И его невозможно больше никогда собрать в единое целое. Я приготовил целую речь, чтобы постараться оправдаться перед тобой, но тебе ничего не было нужно. Я мерз под снегом, гонял на байке в дождь, носился, наплевав на правила. Я несся по встречке и мечтал, чтобы на моем пути выросла преграда таких размеров, чтобы ее невозможно было обогнуть. Я так хотел поговорить с тобой. Не с Тацуей. Он уже все решил за меня, спас, хотя я отдал бы все на свете, чтобы тогда оказаться на его месте. Я не хотел говорить с ним, потому что Тацуя бы точно сказал, что думает о том, как я гроблю жизнь, на которую он обменял свою. Но ты... Ты мог тогда еще мне помочь. Направить. Два раза меня выносило с дороги, но я даже не помял байк. Один раз прямо передо мной мастерски ушел от столкновения грузовик. До сих пор помню, какими словами меня обложил водитель, выскочив с монтировкой наперевес. Я стремился приблизиться к тебе, но терпел неудачу за неудачей. Я жил мыслью, что раз ты не идешь ко мне, я должен добраться до тебя. На худой конец ты просто обязан был очухаться и врезать мне как следует, чтобы я перестал маяться дурью. Сейчас мне самому непонятно, как такие бредовые идеи вообще могли приходить мне в голову. Но тогда все казалось очень логичным. Была хоть какая-то цель. Но и она сбежала от меня как от прокаженного. Я стал приходить к тебе все реже. Все больше времени проводил один, пытаясь окончательно сойти с ума. Ведь тогда точно стало бы легче.

— Тебе это удалось.

— Я знаю. Когда появился Ли, мне уже было все равно, как и что со мною будет. К тому времени у меня ничего не осталось: ни желаний, ни возможностей. Я плыл по течению, рассматривая неоновые огни рекламы, но даже под страхом смертной казни не сумел бы прочитать ни одного иероглифа. Меня завораживали только разноцветные огни. Они менялись настолько четко, что мне казалось, что я опять в твоей палате. Но тебя в ней нет. Это было очень страшно — отсчитывать мгновения по смене цвета, но мне нравился ритм. А еще я завидовал этим проклятым огонькам. У них была цель. За все то время, что я сидел на крыше, ни один из них не перегорел. Я думал, это потому, что они действительно нужны. Наверняка многие поднимали голову и смотрели на неоновые иероглифы. Кто-то ругался, кто-то внимательно читал, кто-то просто любовался в их свете беззвездной ночью, а во время звездопада наверняка сравнивал их сияние с падающими метеоритами. Каждый вечер меня тянуло на эту крышу. Я сидел и делал вид, что курил. Может быть, и правда курил, ведь иногда видел пепел на одежде, прожженные рукава и окурки рядом с собой. Крыша стала моим временным пристанищем на ночь. Днем я бродил по городу или безвылазно сидел в твоей квартирке. Хозяйка до сих пор считает, что я лучший человек на свете.

— Потому что ты оккупировал мой диван? — усмехнулся Цукумо.

— Потому что я мыл полы каждую неделю, поливал твой вредный цветок, каждый день вытирал несуществующую пыль на твоих полках и включал твои кассеты, которые Дато-сан так любит слушать.

— Особенно она уважает Элвиса Пресли. В молодости Дато-сан увлекалась рок-н-роллом. Иногда она мне рассказывала о том, что вообще творилось в то время. Это интересные рассказы.

— Она и мне рассказывала, но не замечала, что я ее совсем не слушал. За короткое время я разучился слушать людей. Никто из них не говорил ничего, что было бы для меня важным. Особенно это касалось твоих лечащих врачей. У тебя их сменилось трое. Но все они пели одну и ту же песню: «У Такамуры-сана шансы выйти из комы пятьдесят на пятьдесят. Мы делаем все возможное. Физиотерапия проводится каждый день. Если Такамура-сан придет в себя — он восстановит свои физические функции довольно быстро», — Кохаку произнес последние фразы практически скороговоркой, а Цукумо громко рассмеялся.

— Кисао-сан.

— Он самый.

— Я пытался его слушать внимательнее, но он так быстро говорит, что мне казалось странным, что с ним не ходит переводчик. А еще мне кажется, что он удивился больше всех, когда я вышел из комы. По-моему, он окончательно забил на меня сразу, как только увидел.

— Никто не верил, что ты вернешься. Даже я начал думать так. Но мальчишки... Мне говорили потом, что Кобра тоже сидел возле твоей постели часами. Наверное, он с тобой разговаривал. Это точно в его духе. Он настолько упрямо может верить в чудо, что даже Ямато в этом с ним не может сравниться. Я даже знаю, кто научил его так думать.

— Ты ошибаешься.

— Что?

— Не Тацуя-сан, хотя он точно приложил к этому руку. Все-таки мечтать о несбыточном и удивляться и радоваться, когда мечты сбываются, научил всех нас — и тем более тебя — именно Тацуя-сан. Но вот способность пробивать головой стены и никогда не сдаваться Кобра определенно занял у тебя. Особенно когда ты сам разучился это делать. Ты забыл, каким ты был, и было чертовски трудно заставить тебя это вспомнить.

— Тебе в особенности.

— Может быть, но я в любом случае решил не сдаваться до последнего. Если честно, я понял, что мне осталось не так уж много, в тот момент, когда увидел тебя и Ли в пустом зале «Джунглей». Ты был совсем непохож на себя. Даже того, каким ты стал. Скорее ты напоминал запутавшегося испуганного мальчишку. Ли слишком ловко воспользовался твоим состоянием. И разыграл свой последний козырь.

— Ты поэтому отдал ключи Кобре? Я же сразу понял, что только тебе Тацуя мог их доверить. Мальчишки тогда были слишком мальчишки. Слишком счастливы и вряд ли понимали, что нас всех ждет впереди. Они играли в «Мюген» как в занимательную игру. И всегда выигрывали. Бешеный Кобра и благоразумный Ямато. Вместе они идеальная спайка. По крайней мере, были тогда. Я еще плохо знаю нынешнего Кобру. Он вырос, стал серьезнее и иногда слишком сильно похож на Тацую. Спокойный снаружи и бурлящий лавой эмоций внутри. А еще он научился давать сдачи даже лучшим друзьям, но говорить им правду он умел всегда. И все же Кобра из «Мюген» не слишком подходил на роль курьера с настолько ценным грузом. И для Тацуи он тоже был мальчишкой. Ты — другое дело.

— Я хотел отдать тебе ключи следующим же утром. И уйти. Насовсем от вас обоих. Я не мог быть с вами обоими, значит, следовало просто сбежать туда, где не надо было бы рваться на части между самыми дорогими мне людьми.

— Ты сумел до конца разобраться в новом мире, где нам теперь придется жить?

— Не знаю. Я давно перестал задавать себе вопросы, на которые нет и никогда не было ответов. Сейчас я здесь, ты рядом со мной, за окном океан, и мне очень спокойно. Мир наконец-то пришел в равновесие. Может быть, оно еще слишком хрупкое, чтобы можно было пустить все на самотек, но пока я ничего не могу с этим поделать.

— Ты счастлив?

— Наверное. Я выполнил желание Тацуи-сана. Но я даже не заметил, когда оно стало моим. Я так хотел вытащить тебя из ада, куда ты сам себя загнал, что сыграл ва-банк. И пусть сейчас я пожинаю плоды своей собственной игры, но результат точно стоил любых усилий. Скажи, — Цукумо помолчал и продолжил. — Кого ты видел во мне, когда нанес первый удар там, в клубе?

— Себя, — Кохаку ответил так быстро, словно боялся, что еще немного — и сказать это короткое слово он не сумеет.

— Ты уверен?

— Да. Ты воплотил тогда в себе все, что я ненавидел в самом себе. Я смотрел на тебя, Цукумо, а видел незнакомца. Такого же, какого я видел в любом зеркале того проклятого клуба. Незнакомца, который точно знал, что я ошибаюсь и знаю об этом. Знаю лучше всех. Незнакомца, который не мог допустить, чтобы я пошел против собственных друзей. Убив тебя, я разорвал бы последнюю нить, связывающую меня с самим собой. Я ненавидел тебя, потому что ты не давал мне возможность умереть и изо всех сил заставлял жить. Я не мог жить без тебя и не мог жить рядом с тобой. Твоя смерть дала бы мне свободу. Так я тогда думал. Но если бы я убил тебя, я бы наоборот свою свободу потерял навсегда. Прости, что я слишком поздно понял это.

— Я простил. Давно. В тот самый момент, когда ты не отказался от моей сигареты. Именно тогда мой мир снова стал целым.

— Спасибо.

— Заткнись, Кохаку-сан, — Цукумо счастливо щурился на солнечного зайчика, заглянувшего в спальню. — Я не нанимался выслушивать твою исповедь весь день. К тому же, кто-то обещал мне обед. Не стоит забывать, что я еще очень сильно не в порядке. А больным следует уделять больше внимания и побольше им улыбаться. Позитивно мыслить ты вряд ли в ближайшее время научишься, но телефон у тебя по-прежнему под рукой.

— И это я говорил, что ты изменился? — Кохаку рылся в пачке рекламных листов на комоде возле кровати. — Беру свои слова обратно. Ты остался такой же язвой, как был.

— Это твое мнение, но спорить я с тобой не хочу.

Кохаку фыркнул в ответ и принялся набирать номер доставки. Цукумо улыбнулся и вдохнул соленый запах, внесенный ветром в открытое окно. Все-таки Кохаку был прав. Они не зря сюда приехали. Им и в самом деле нужно было немного отдохнуть.