Дезире де Кераньяк в очередной раз пробежал глазами письмо. Плотная бумага заскрипела и смялась под судорожно сжатыми пальцами. Дезире сам не знал, зачем перечитывает послание, — ему хватило первого знакомства с ним. Незачем было растравлять без того пылающую рану. И все же взгляд его вновь скользнул по ровным черным строчкам, вышедшим из-под твердой руки секретаря.
«Многоуважаемый месье де Кераньяк!
Примите искренние уверения в нашем глубочайшем уважении. Мы с супругой безмерно польщены той честью, которую вы оказали нам, и благодарим вас за столь любезное предложение. Несомненно, вы вправе полагать себя лицом благородным и именитым; ваши обширные владения на Эспаньоле свидетельствуют о вашем умении искусно вести дела, подобно вашим почтенным отцу и деду, мир их праху. Однако с прискорбием вынужден сообщить вам, что этого, увы, недостаточно для того, чтобы получить руку единственной моей дочери и наследницы Кэтрин, равно как и ее приданое, которое, несомненно, является главной целью вашего сватовства. Спешу уверить вас, что дочь моя уже обручена с достойным человеком, способным составить ее счастье, их помолвка состоялась, день свадьбы назначен. Посему я вынужден отказать вам и посоветовать вести поиски невесты среди людей своего круга.
Примите мои глубочайшие уверения, и прочая, и прочая.
Сэр Чарльз Сомерсет.
168… год, Порто-Мария, Ямайка».
Издевку в этих словесных зарослях не увидел бы разве что полный дурень. Руки Дезире сжались крепче, смятый комок бумаги полетел на дорогой ковер, подпрыгивая, точно мяч для игры. Сам же молодой человек вцепился пальцами в волосы и рухнул в кресло.
Со стены на несчастную жертву неразделенной любви и обманутых надежд величаво взирал портрет мисс Кэтрин Сомерсет. Немалых трудов стоило Дезире раздобыть этот портрет: пришлось подкупить французского художника, который работал на семью Сомерсет. Это дело, как и все подобные, молодой месье де Кераньяк поручил своему компаньону, Луи дю Равалю, человеку весьма отчаянного нрава и бурной жизни. Именно его шаги слышались сейчас за дверью, пока Дезире предавался отчаянью под взором холодных, голубых, как вест-индское небо, глаз красавицы-англичанки.
— Этот надутый английский индюк отказал вам, сударь? — промолвил дю Раваль, тихо притворяя за собой резную дверь из кампешевого дерева.
Одной лишь фразы оказалось довольно, чтобы таившийся в душе Дезире гнев фонтаном вырвался наружу.
— Да, черт бы его побрал!
Дезире подскочил, словно одержимый. Ярость не давала стоять на месте, и он бешено заходил по кабинету, точно зверь в клетке.
— Не понимаю, чем я ему не угодил? — распалялся Дезире, пока расхаживал туда-сюда. — Никто не скажет ничего дурного о моей семье. Я богат, умею приумножать богатство и распоряжаться им с умом. У меня нет пристрастий ни к хмельному, ни к играм, ни к распутным женщинам. Неужели я был бы таким уж скверным мужем для его дочери? — Дезире злобно пнул смятое письмо, и оно упруго откатилось в угол. — И он еще смеет упрекать меня в погоне за ее приданым!
Пока Дезире изливал душу, дю Раваль вежливо посторонился. Взгляд его метался между письмом и портретом на стене, однако прерывать он не стал.
— Но я знаю, в чем дело, — продолжил Дезире, сделав еще несколько кругов по кабинету. — Этот чванный аристократ считает, что породниться с потомком честных тружеников, да к тому же французов, ниже его достоинства! Мои предки так же, как его собственные, прибыли сюда, в Вест-Индию, в поисках счастья и добились его. Но Сомерсеты — дворяне по рождению, тогда как я…
Дезире с горечью махнул рукой, не докончив. Чутьем он угадал истинную причину отказа. Его дед, Кристиан Кераньяк, сын лавочника-гугенота, шестьдесят лет назад отплыл из Франции в Вест-Индию на поиски лучшей доли. Отыскать ее оказалось не так-то просто: дед собственноручно коптил мясо для моряков, работал на плантациях Доминики, пытался заняться торговлей, пока не осел здесь, на Эспаньоле. И долгие годы упорного труда принесли стократные и тысячекратные плоды. Из нищего странника дед превратился в богатого плантатора; тогда-то к славному имени Кераньяк и пристала дерзко и самовольно частица «де». Умирая, дед передал своему наследнику, Ксавье, отцу Дезире, вместе со всеми нажитыми богатствами и немалую гордость, которая возрастала с каждым поколением, точно пышные побеги душистого табака под тропическим солнцем.
Удар же по этой гордости, словно индейское мачете, подрубил под корень все ростки надежды Дезире.
— Быть может, все к лучшему, сударь, — попытался утешить его дю Раваль. — Зачем вам эта англичанка? Неужели здесь, на Эспаньоле, мало сыщется богатых красавиц из добрых французских семейств?
— Может, и немало, Луи, — отозвался Дезире, — но все намного сложнее. Хотя… ты взгляни на нее! — Он горестно всплеснул руками, указывая на портрет мисс Кэтрин. — Кто из мужчин по доброй воле откажется от такой женщины? Но дело не только в красоте. Помнится, отец советовал мне жениться на англичанке из хорошей семьи и желательно с Ямайки.
— А почему непременно с Ямайки? — Дю Раваль небрежно прикурил длинную сигару об огонек свечи.
— Потому что ее губернатор раздает английским пиратам каперские патенты, и они грабят нас — вспомни, два наших последних корабля даже не смогли выйти в океан по милости этих разбойников. Зато если я породнюсь с теми, кто в чести у губернатора, он запретит своим цепным псам нападать на мои суда. А семья Сомерсет как раз из таких. — Дезире вздохнул; пестрый узор ковра под ногами показался вдруг противным, и он в сердцах пнул мягкий ворс. — Подумать только, из-за того, что его предки прибыли в Вест-Индию на сто лет раньше моих и перерезали добрую часть индейцев, я не гожусь в женихи его дочери!
— М-да… — протянул дю Раваль, пока Дезире продолжал предаваться отчаянию, упав в кресло: голова его поникла, густые черные волосы скрыли измученное лицо. — Значит, вы не намерены отказываться от этой дамы, сударь?
— Черт меня подери, если я откажусь! — вскричал Дезире, вновь подскакивая. — Но… что я могу сделать? — Глаза его опять погасли, руки сжались в кулаки.
— На мой взгляд, — по обыкновению неспешно заговорил дю Раваль, — вы изначально выбрали неверную тактику. Вы написали отцу дамы — и получили отказ. Его отказ. Кто знает, что ответила бы вам мадемуазель Катрин, если бы вы спросили ее самое.
— А кто стал бы ее спрашивать? — с горечью отозвался Дезире, взгляд его вновь упал на комок смятой бумаги, бывший недавно письмом. — Сомерсет пишет, что уже подыскал ей жениха — достойного человека, как он изволил выразиться! Ха, выходит, что я — недостойный?
— Не горячитесь напрасно, сударь, это вам не поможет.
— Твои слова тоже не слишком-то помогают. Если тебе нечего мне сказать, кроме как упрекать меня, лучше ступай. И прикажи подать вина.
— Я прикажу. — Дю Раваль не двинулся с места. — И вместе с вином подам хороший совет. Вашему несостоявшемуся тестю, очевидно, нет дела до чувств дочери. Вы говорите, что она уже обручена? О, я готов поклясться, что жених раза в два старше ее, что у него огромная лысина, толстое брюхо, а лицо изуродовано оспой…
— Замолчи…
— Нет, сперва дослушайте. Какое сравнение может выдержать подобный образ рядом с вами — с вашей великолепной шевелюрой, стройным станом, чистой кожей и чудесным здоровьем, которому так способствуют морской воздух и тропическое солнце…
— Не знал, что ты нанялся ко мне лекарем, Луи, — поморщился Дезире.
— Тысяча чертей, так я и вправду лекарь — только врачую не тело, а душу. И сейчас я как раз ставлю диагноз. Вы совершили ошибку, сударь, спросив отца, а не дочь. Теперь же вы должны исправиться, спросив ее саму.
— Но как? Отправиться на Ямайку? Сейчас у меня слишком много неотложных дел. И, кроме того, как мне пробраться к ней?
— Зачем же вам — на Ямайку? Можно и наоборот: девицу — сюда.
Дезире замер, потрясенный. Смысл слов компаньона не сразу дошел до него. Сердце глухо ударило где-то в горле, по спине сбежали струйки пота. Должно быть, он ослышался.
— Т-ты хочешь сказать, — выдавил Дезире, — увезти ее?
— Да, сударь. — Дю Раваль крепче затянулся сигарой, медленно выпустил струю ароматного дыма. — Именно это я хочу сказать. Если вы столь…
— И ты предлагаешь мне, наследнику славного семейства де Кераньяк, ввязаться в подобное? — перебил Дезире, так, что дю Раваль подавился очередной затяжкой и закашлялся. — Ведь это же не что иное, как похищение!
— Именно, сударь. — Компаньон уже оправился. — Вы прервали меня на самом важном. Так вот, если вы столь страстно желаете заполучить мадемуазель Катрин, — он отвесил насмешливый поклон портрету, — вас не должны смущать никакие меры. Если же нет, не обессудьте, смиритесь и поищите себе другую невесту.
Дезире не ответил, пальцы его стиснули подбородок, а задумчиво нахмуренные брови сошлись в одну линию. Он знал, что должен решиться, но не мог — словно колебался перед прыжком с отвесной скалы высотой в триста футов.
— Если так… — медленно заговорил он, отирая лоб рукавом. — Хорошо, Луи. Как ты себе это представляешь? Кто сможет это сделать?
— О, не беспокойтесь, сударь, исполнителей можно отыскать без труда. В порту Кап-Франсе, как и в любом другом, найдется немало людей, готовых на все ради звонких монет. Не поручишь же такое, э-э, сомнительное дело тому, кто хорошо знает вас. Нет, это должен быть человек посторонний. Я мог бы отправиться сегодня же и разузнать…
— Постой-постой, но ведь… это нужно будет сделать быстро… и без лишнего шума…
— Да, поэтому в первую очередь я поинтересуюсь кораблем — и заодно нравом его хозяина. Вы ведь не хотите, чтобы ваш наемник взял деньги и уплыл восвояси или хуже того — скверно обошелся с вашей избранницей? Вижу по вашему лицу, что нет. Значит, нам нужен надежный человек, который хоть самому черту рога свернет, но выполнит то, что ему поручили.
— Хорошо. — Дезире подавил очередной глубокий вздох, от которого колыхнулось пышное жабо на его груди. — Предположим, ты найдешь такого человека. Предположим, он, гм, исполнит поручение. И что потом?
— А потом все зависит от вас, сударь. — Дю Раваль поклонился уже без всякой издевки. — Насколько мне известно, мадемуазель Катрин — особа вполне совершеннолетняя и имеет право вступить в брак по собственной воле. Значит, вам останется одно — сделать так, чтобы она этого пожелала.
— О да, клянусь честью! — Дезире тряхнул волосами, руки его возбужденно сжались, и он вновь заходил туда-сюда по кабинету, приминая ковер. — Я докажу ей свою любовь! Я окружу ее такой роскошью, какой она не видела в родительском доме! Я буду исполнять любой ее каприз, чего бы она ни пожелала! И тогда она сама подаст мне руку и согласится сделаться моей женой. Ни одна женщина не устоит перед таким преклонением.
— Стало быть, решено, сударь? — Дю Раваль взялся за шляпу, которую бросил на столик, когда вошел. — Я могу отправляться в порт?
— Да-да, поспеши. Но, Луи… — Дезире вновь замялся. — Ты же понимаешь, что, как это ни назови, похищение останется похищением. Мне бы не хотелось пачкать свое имя подобными… инцидентами. Поэтому не болтай лишнего и будь начеку.
— Разумеется, сударь. Я постараюсь быть осторожнее, но вашему наемнику все равно придется явиться сюда, чтобы взглянуть на портрет дамы, — иначе как он потом опознает ее? Как ни крути, вы должны будете сами встретиться с тем, кого я выберу.
— Хорошо, — вздохнул Дезире.
В который раз он ощутил превосходство над собой дю Раваля, и в который раз это уязвило его в глубине души. Однако иного выхода не оставалось. И каков бы ни был этот авантюрист, в его преданности не приходилось сомневаться.
— Когда ты выберешь подходящих людей, Луи, я встречусь с ними, — прибавил Дезире. — И вот еще что: не скупись на награду, но сразу скажи им, что они получат только половину вперед. Остальное — когда мадемуазель Кэтрин окажется в моем доме.
— Верно, сударь, с такими людьми иначе нельзя. Думаю, мне посчастливится отыскать судно, способное при попутном ветре доплыть до Ямайки и обратно за неделю или чуть больше. А вы пока набирайтесь терпения и не забудьте пригласить юриста Венсана, чтобы он уладил все формальности с бумагами.
— Да, — кивнул Дезире, — Венсан скоро должен вернуться. Думаю, на будущей неделе мы с ним займемся документами. Кстати, он часто бывает на Ямайке и знаком с семьей Сомерсет. А теперь поспеши и постарайся вернуться к обеду.
— Тут уж как получится, сударь, — сверкнул озорной улыбкой дю Раваль. В его шагах, даже в скрипе двери, которую он притворил за собой, слышалась твердая уверенность в успехе.
Дезире опять вздохнул, борясь с дрожью во всем теле. Он сам не верил в то, что намеревался сделать: он, честный плантатор, приказывает похитить молодую девушку. Но потом ему вспомнилась история деда, и на губах его поневоле вспыхнула усмешка — поразительно, что делает с людьми голос крови! В самом деле, разве не поступил когда-то дед, всегда служивший Дезире примером во всем, точно так же?
Отплывая из гавани Гавр-де-Грас, Кристиан Кераньяк взял с собой не только благословение отца и увесистый сундучок с золотом. Некая Луиза Шанте, незаконная дочь дворянина и трактирщицы, к тому же католичка, не один месяц перед тем поливала его презрительными взглядами, пока он тщетно пытался завоевать ее гордое сердце подарками и нежными речами. И тогда, перед самым отплытием, Кристиан самолично похитил ее, запер в каюте, а потом, по его собственным словам, живо и доступно доказал ей, чья вера истинная. «Она повизжала для вида, а потом сама же обняла меня», — рассказывал дед юному внуку, усмехаясь, словно пребывая мысленно в далекой молодости. И во всех своих странствиях по островам Вест-Индии, во всех нуждах, удачах и неудачах он всегда держал при себе жену и постоянно растущее потомство. Хотя из всех детей, рожденных ему Луизой, выжил один только Ксавье, будущий отец Дезире, брак оказался по-настоящему счастливым. Бабушка умерла еще до рождения Дезире, но со слов отца он знал, что она никогда не жаловалась ни на какие тяготы жизни.
«У меня все будет по-другому, — твердил себе Дезире, пока ветер доносил в распахнутое окно удаляющийся цокот конских копыт. — Я не применю к ней никакого насилия. Кто знает, как ей живется в отчем доме; судя по письму мистера Сомерсета, он вряд ли способен на подлинные человеческие чувства. И тогда я подарю ей то, чего она никогда прежде не знала».
Уверенность дю Раваля поневоле заразила самого Дезире. Лицо его прояснилось, разгладились скорбные морщины, засияли глаза. Взгляд остановился на прекрасных, гордых чертах взирающей на него с полотна девушки.
— Клянусь, — произнес Дезире, опускаясь на колено перед портретом, — не пройдет и месяца, Кэтрин, как вы станете моей женой. И вы не пожалеете об этом.
* * *
— Что ты сказал, акулий потрох?
В этот вечер Жан Дани явно хватил в таверне лишку, поэтому слишком поздно понял свою ошибку. Не каждого стоит толкать и не каждому стоит говорить: «Пошел прочь, сукин сын». Но едва дорогу ему заступили дюжины полторы суровых, оборванных моряков, как хмель мгновенно выветрился из головы. И, судя по взгляду того, кто стоял впереди этих моряков, голове Жана недолго оставалось торчать на плечах.
Стоящий впереди на какой-нибудь дюйм не добирал до шести футов, зато был худощав и крепок, точно свит из стальных прутьев. Серо-зеленые, как море в непогоду, глаза виделись сейчас Жану роковыми огнями святого Эльма на верхушках мачт, а на указательном пальце левой руки плотно сидело массивное свинцовое кольцо. Один удар таким в висок — и прямым ходом в адово пекло.
Самым разумным решением для Жана было бы обратиться в бегство. Но из таверны уже выходили недавние собутыльники, да и эти — не то беглые рабы с плантаций, не то пираты — не дадут ему уйти. А парень с кольцом явно не привык спускать оскорбления. Оставалось лишь держать ответ за свои слова, как подобает мужчине, пусть даже пьяному.
— А ты что, глухой? — ответил Жан, сопровождая слова жестом. — Так иди вылей из ушей морскую воду. Или тебе туда нассали твои парни?
Он ожидал хохота, но никто не рассмеялся. Мрачная тишина сгустилась, словно вокруг исчезли все звуки. Было только слышно, как скрипнул зубами мужчина с кольцом, — ну точно пират, ей-богу!
— Зря ты это, приятель, — медленно проговорил с английским акцентом невысокий светловолосый человек, стоящий чуть позади своего командира.
— Ну все, довольно. — Пират с кольцом неспешно расстегнул пряжку пояса, на котором висели сабля и кинжал. — Разберемся, как подобает джентльменам. Подержи-ка, Джон. — Он сунул снятый пояс светловолосому помощнику.
У Жана имелся при себе только нож, и оказать ему дружескую услугу было некому. Тогда он просто бросил оружие чуть в сторону и шагнул навстречу противнику, сжимая кулаки. Воодушевленные зрители с обеих сторон окружили их, посыпались ставки и одобрительные возгласы.
— Задай ему, капитан!
— Размажь эту пьяную каракатицу!
— Ставлю полсотни реалов, лягушатнику крышка!
— У тебя ж нету столько, тупая медуза!
— Тебе почем знать, чего у меня есть?
Крики вскоре стихли, хотя бой не продлился долго. Жан едва сумел слегка задеть своего противника по плечу, когда тот крепким ударом своротил ему челюсть, а потом добавил левой под ложечку. Послышался хруст: одно ребро если не сломано, то треснуло точно. Проклятое кольцо! Жан с кряхтеньем сложился пополам, ноги подогнулись, желудок с трудом удерживал выпитое.
Но так и не смог удержать. Теперь засмеялись все, и от этого боль жгла еще сильнее. А вслед за нею пришла дикая ярость, которая мигом придала Жану сил и подбросила на ноги.
— Спасибо, Джон.
Пират с кольцом забрал у помощника пояс, надел его и продолжил путь к таверне вместе со своими людьми. Смешки и шуточки медленно удалялись, но гораздо больнее Жана задевал голос недавнего победителя. Звенит так, сучий потрох, словно ему сам морской дьявол не брат и море по колено!
Брошенный нож оказался под рукой. Жан вспрыгнул на ноги, обходя лужу собственной блевотины, и проворно кинулся вслед обидчику. Двоих он отпихнул в сторону, рука с ножом взлетела, готовая всадить оружие точно под лопатку. А потом…
Последним, что увидел в своей жизни Жан Дани, была рукоять кинжала, торчащая из его груди, и пронзительный, колючий взгляд зеленых, как море, глаз.
* * *
— Какая ж мерзость, — проворчал Бен Барнет, пока вытирал оружие об одежду убитого француза.
— Да брось, капитан, — подхватил первый помощник Джон Вуд. — Ты отменно разделал этого грубияна — как раз то, что нужно моряку после долгого и нелегкого плаванья. Не помешали бы и деньжата в кармане, но…
— Но все мои удачи, Джон, ограничиваются вот такими потасовками, — отозвался капитан. — Ты погляди, наши уже ушли вперед. Идем, догоним да пропьем последнее, что осталось. К черту старика Нептуна с его штормами!
Пиратский бриг «Сирена» ни за что бы не пристал к берегам французских владений на Эспаньоле, если бы не жестокая воля судьбы. После удачного набега на Сент-Китс капитан направил корабль на Ямайку, чтобы закупиться ромом и заодно спустить в тавернах и борделях награбленную добычу. Пополнив запасы, «Сирена» отправилась на юго-восток и угодила в сильнейший шторм. Позже уцелевшие пираты клялись, что никогда прежде не видели такой лютой бури. Она длилась не меньше двух недель, добрая половина экипажа погибла, сломалась фок-мачта, а корпус не выдержал ярости волн. Гибели удалось избежать лишь чудом — и нечеловеческим трудом. Пробоины с грехом пополам заделали, но оказалась испорчена большая часть припасов, а главное — треснули бочки с пресной водой.
Неистовый шторм сменился полным штилем. Два дня «Сирена» простояла в море без движения, и, не налети наконец спасительный ветер, пиратам пришлось бы бросать страшный жребий. Пищи было мало, вода почти вся вышла; оставалось только пристать к ближайшему берегу. Им оказался остров Эспаньола.
В порт вошли, подняв французский флаг. На взятку портовым властям ушли последние деньги. А требовалось их много — на починку, на закупку припасов, на лекарства для раненых. Ни о чем другом капитан Барнет не мог помышлять в те дни. Неудивительно, что довольно было легчайшей искры, чтобы запалить фитиль его ярости.
Но пролитая кровь не остудила ее.
В таверне «Индейский петух» стоял привычный дым и смрад. Посетители обсуждали недавнюю драку и косились на победителя со смесью опаски и уважения. Звенели на прилавке монеты, ром с бульканьем лился в кружки, хихикали служанки, разнося заказы и посылая щедрые обещания взглядами и всем телом. Одна из девиц поставила две кружки перед Барнетом и Вудом, но не подумала уходить. Ее явно удивило то, что мужчины не приглашают ее присесть к ним за стол — или к кому-нибудь из них на колени.
— Ступай, милая, поищи кого-нибудь побогаче нас, — криво ухмыльнулся Барнет, глядя на нее.
Полуобнаженная грудь служанки колыхнулась в разочарованном вздохе. Девица ушла, покачивая бедрами и словно говоря: «Сами же потом пожалеете». Вуд поглядел ей вслед.
— Что за жизнь, Бен! Ни выпить толком, ни потешиться с бабой. Сколько времени уже прошло!
Не ответив, Барнет одним духом осушил кружку и поморщился: дрянь ром. Если это вообще ром, а не пойло из бананов, от которого валятся под стол самые стойкие, а потом страдают от жестокого похмелья. Хотя вряд ли они получили бы что-нибудь получше за свои жалкие гроши.
— Не о том думаешь, Джон, — сказал Барнет. — Бабы, выпивка… Что будем делать с посудиной? Где возьмем денег на починку?
— Ну, не работать же пойдем?
— Смеешься? Пойдешь ломаться на плантациях или станешь коптить мясо для других? Хотя… надо бы поспрашивать, вдруг здесь кому-нибудь нужны наемные убийцы? За один вечер можно было бы заработать кругленькую сумму. Или ограбить какого-нибудь богача.
— А кому продавать краденое? Мы не знаем здешних скупщиков — вдруг они потом сами же донесут на нас? Не делаться же нам, джентльменам удачи, уличными воришками.
— Шлюха она, твоя удача, играет нами, как… — Барнет осекся: пришедшее в голову сравнение с волнами и кораблем показалось ему неуместным. Злость вновь вскипела в душе, и залить ее было нечем и не на что. — Неважно. Нам нужно дело, Джон. Любое. Что угодно, хоть вытащить со дна за хвост морского дьявола…
— Да кому этот рогатый сдался, Бен? — невесело усмехнулся Вуд. — И кой черт нас угораздил пристать к этому дрянному островку, где нет ни единого знакомца? Совсем чуток не дотянули до Тортуги, а что теперь поделаешь? Не иначе, придется нам застрять здесь месяца на три да охотиться на диких свиней.
— Если не придумаем ничего получше, сгодится и это. Благо, порох у нас подмок не весь. Пошли-ка прогуляемся.
Они вместе вышли из таверны. Несколько человек из команды увязались следом, прочие остались, пропивая, за неимением денег, башмаки и пряжки с поясов, кто-то тянул из уха золотую серьгу. Небо над головой хмурилось, точно лик судьбы, с моря потянуло соленой горечью и тем характерным букетом вони, какая всегда бывает в портах.
Барнет едва покосился на место недавней схватки. Там осталось лишь пятно крови, труп уже уволокли. А среди лесов мачт и тучек убранных парусов вдали печальный взор капитана «Сирены» выхватил жалкий обломок.
Его корабль, его душа. Его единственное — не считая верной команды — счастье. Не будет корабля — не будет жизни. Куда еще податься джентльмену удачи, особенно здесь, на чужой земле, где тебя спокойно могут вздернуть без суда? Идущий рядом Вуд молчал, но капитан будто слышал его мысли — такие же горькие и тяжелые, как и его собственные.
— Господа, — раздался позади незнакомый голос, — простите, что беспокою вас, но не соблаговолите ли вы уделить мне минуту-другую?
Голос явно принадлежал французу; более сведущий человек узнал бы в нем коренного провансальца. Барнет же, обернувшись, увидел мужчину примерно своих лет, не старше тридцати пяти, подвижного, стройного. Несмотря на богатую одежду и породистые черты, тот казался скорее авантюристом, чем благородным дворянином, — ничего удивительного, капитан давно свыкся с мыслью, что везет в жизни вовсе не тем, кто этого заслуживает. И все же нечто в лице незнакомца поневоле расположило Барнета к нему. «А ты хитрая шельма, — подумал он. — Наверняка много чего повидал, прежде чем подмял под себя шлюху-удачу. Да и парочка-другая мертвецов у тебя на шее точно висит».
— Тебе чего? — шагнул было вперед один из пиратов, что шли следом, но Барнет остановил его:
— Погоди, успеется. — Он обернулся к незнакомцу. — Говорите, месье, да поскорее.
— Извольте.
Француз коротко поклонился, но без пренебрежения, которого ожидал от него Барнет. «Умеет держать себя с нашим братом», — мельком отметил он и приготовился слушать.
— Не сочтите за дерзость, но я слышал вашу беседу в «Петухе», ту самую, в которой вы обсуждали свои финансовые трудности... Прошу, не гневайтесь раньше времени, сударь, и оставьте в покое ваш кинжал. Я не намеревался оскорбить вас. В передрягу может попасть любой, даже самый достойный человек. И я готов предложить вам выход из вашей.
— Дело? — отрывисто спросил Барнет.
— Что-то вроде того. Предлагаю вам поработать на…
— На вас?
— Нет, что вы, я сам — слуга. На моего господина, который, поверьте, оказался в не менее затруднительном положении, чем вы. И нуждается в надежных людях.
— С чего же вы решили, месье, что я надежен? — Барнет положил обе руки на пояс, небрежно поигрывая рукоятью кинжала.
— Я умею разбираться в людях, сударь, поверьте. — Незнакомец улыбнулся. — Меня впечатлило то, как вы расправились с пьяницей, который оскорбил вас, — да-да, это я тоже видел. Кроме того, у человека в вашем положении нет иного выхода, если вы желаете получить хорошее вознаграждение.
— А кто поручится за надежность вашего господина? — уточнил Барнет. — Пускай Фортуна отвернулась от меня, но мозгов не лишила. Я не люблю оставаться в дураках, тем более, сударь, такие, как я, не прощают обмана.
— Позвольте заверить вас, капитан, — ведь вы капитан, не правда ли? — что мой господин — честный делец и не привык обманывать компаньонов. Он скрупулезно выполняет условия каждой своей сделки, и вы не станете исключением, кем бы вы ни были.
— Это наш шанс, Бен, — зашептал по-английски Вуд в ухо Барнету. — Даже если дело этого француза не придется нам по нраву, кто мешает сходить и спросить? Вдруг…
— Вдруг это западня — ты не думал об этом? — отозвался таким же яростным шепотом Барнет.
— Вы слишком подозрительны, капитан, — сладчайшим голосом заметил незнакомец. — Не знаю, что может быть для вас гарантией вашей безопасности, но вы вправе поставить мне любые условия, на которых согласитесь встретиться с моим хозяином.
— А как зовут вашего хозяина? — спросил Вуд.
— Он сам представится вам, господа, при встрече, если посчитает нужным. Пока же к вашим услугам я, Луи дю Раваль, если это имя о чем-нибудь говорит вам.
Имя не говорило ни о чем. Но опытный глаз Барнета давно уже оценил француза, и чутье подсказывало, что тот не лжет и не готовит ловушку. Судя по лицу и горящим глазам Вуда, он чувствовал то же самое. В самом деле, что мешает встретиться с хозяином этого Раваля и обсудить все подробности? Никто не заставляет их соглашаться сразу же. Кто знает, в чем заключается само дело, хотя оно должно быть впрямь важным, если почтенный торговец, или плантатор, или кто он там, готов прибегнуть к услугам столь сомнительных личностей, как пираты.
Вуд опять зашептал, призывая согласиться или хотя бы встретиться с этим хозяином. Но Барнет уже принял решение.
— Мы согласны. Проводите нас к своему хозяину, месье Раваль.
— Дю Раваль, — любезно поправил француз.
Барнет лишь отмахнулся: он никогда не ставил ни во что все эти пышные имена и титулы — только богатство, которое обычно им сопутствовало. Он взял с собой Вуда и троих матросов, а прочим велел вернуться на корабль и ждать. И заодно приготовиться к сходке.
* * *
Ожидание месье де Кераньяка делалось невыносимым, терпение подходило к концу, а странное беспокойство стискивало горло, точно тесный галстук. Дю Раваль не вернулся ни к обеду, ни ночью, ни следующим утром, разве что прислал слугу с известием, что пока никого не нашел, но продолжает поиски. Дезире позабыл о делах, о сне и еде, то предаваясь отчаянию, то бранясь вслух, то падая на колени и в мольбе воздевая руки к небесам. «Кто угодно, хоть Господь Бог, хоть дьявол, хоть все индейские духи, только помогите!»
Эти душевные терзания прервал очередной посланник с вестью, что месье дю Раваль скоро вернется. И вернется не один.
Гонец опередил долгожданных гостей всего на полчаса. Дезире с трудом успел собраться с духом и мысленно пробежать предполагаемый ход беседы, как он делал перед всеми важными разговорами. Не успел он додумать, как в коридоре послышались тяжелые шаги и незнакомые грубоватые голоса. Звуки приближались, Дезире вновь вытер руки батистовым платком, а потом раздался голос дю Раваля: «Прошу вас, господа».
Компаньон вошел последним, пропустив вперед тех, кого Дезире так долго ждал. Трое загорелых, оборванных парней застыли у двери, разглядывая такими горящими глазами убранство кабинета, что его хозяину сделалось слегка не по себе. Еще двое моряков подошли ближе и остановились шагах в трех от него. Их одежда была не лучше, чем у товарищей, но даже в таком виде они приковывали к себе взгляды.
Дезире сразу понял, кто из этих двоих главный. Он был на полголовы пониже его самого, но намного крепче телом. Нечесаные темные волосы беспорядочно падали ему на плечи, худое, загорелое лицо заросло такой же неопрятной бородой. Глаза же походили на два острых клинка шпаг, готовые пронзить врага в любой миг. Весь его облик дышал неким мрачным обаянием; знакомство с таким человеком нескоро забудешь. И он явно из тех, с кем не стоит искать ссоры.
— С кем имею честь, господа? — заговорил Дезире, не дождавшись от гостей ничего, кроме не слишком учтивых поклонов.
— Капитан Бенджамин Барнет, к вашим услугам, — произнес темноволосый человек с новым поклоном, в котором не прибавилось любезности. — Мой помощник, Джон Вуд. А имена прочих вам, думаю, ни к чему.
Англичанин. Это Дезире понял сразу, как только капитан заговорил. Французским он владел неплохо, но акцент все же выдавал его. Любопытно, какие ветра занесли его сюда? Дезире ничего не имел против англичан, хотя на миг усомнился, согласятся ли эти люди взяться за его дело, если оно касается английской леди.
— Меня зовут Дезире де Кераньяк. — Отвечать на столь же небрежный кивок гости не стали. — Полагаю, мой друг, месье дю Раваль, уже сообщил вам о моем деле.
— Он ничего не сообщал нам, — ответил капитан Барнет, — кроме того, что дело срочное и важное.
— Так и есть. — Дезире поборол волнение. — Что ж, тогда мы обсудим его лично с вами. А пока присядьте.
Двое моряков расположились в креслах у низкого столика напротив самого Дезире. Он предложил им вина: помощник чуть пригубил с гримасой явного отвращения, а Барнет одним глотком опорожнил свой бокал и прищурился с довольным видом — мол, неплохо. Сам Дезире тоже отпил немного, мысленно приказывая дельцу в себе взять верх над влюбленным.
— Я полагаю, господа, — начал он, — что вы не связаны никакими… законами чести и совести?
Моряки рассмеялись, в том числе те, что стояли у двери.
— А я полагаю, месье де Кераньяк, — в тон ему подхватил Барнет, — что вы догадываетесь, кто мы такие. А совесть джентльмена удачи запрещает ему причинять вред лишь своим товарищам, вот за это ему не будет прощения. Что касается всего прочего… — Он умолк на мгновение, вокруг глаз появились лукавые морщинки. — Стало быть, ваше дело бесчестно?
— Судите сами, господа. — Дезире выдохнул, так, что затрепетали кружева на груди. — Взгляните на портрет этой дамы. Ее имя — Кэтрин Сомерсет, и я безумно влюблен в нее. Я писал ее отцу, просил ее руки и получил весьма грубый отказ. Но я не намерен отступаться. Если мне нельзя получить руку любимой женщины законным путем, я готов пойти на незаконные. Для этого мне понадобятся ваши услуги, капитан.
— Что за услуги? — спросил Барнет. — Убить ее отца или припугнуть? Или украсть эту леди для вас? Или...
— Да, именно так. — У Дезире вырвался новый вздох, на сей раз — облегчения: хвала Создателю, пират сам сказал за него эти слова! — Она живет на Ямайке, это не так далеко от Эспаньолы, в городе Порто-Мария. Все, чего я желаю от вас, — это быстрота. Мой друг месье дю Раваль сообщил мне, что у вас быстрый корабль. Поэтому чем скорее вы обернетесь, тем лучше.
— Мы согласны, — сразу же ответил помощник, Вуд. — Только наш корабль поврежден, ему нужна починка, потом еще припасы и…
— Разумеется, господа, все расходы я беру на себя, — поспешил перебить Дезире, боясь, как бы пираты не передумали. Одно он уже понял: капитан Барнет и его люди не из тех, кто бросает дело на полдороге. — Сколько времени и средств вам нужно, чтобы починить и снарядить ваш корабль для плавания?
Барнет задумался ненадолго.
— Неделя, самое большое — десять дней. Мы уже два месяца не кренговались, и нам придется поставить новую фок-мачту. Но постараемся управиться поскорее.
— Сделайте одолжение, капитан. Как я сказал, я оплачу вам все расходы на починку и снаряжение. Этим займется месье дю Раваль. Я также заплачу вам любую сумму за само дело, столько, сколько пожелаете. Но только половину вперед. Вторую вы получите, когда мадемуазель Сомерсет окажется в моем доме.
— Сто тысяч реалов — не слишком обременительно для вас, месье де Кераньяк? — сказал Барнет с колючей ухмылкой в глазах. — Пятьдесят тысяч вперед, пятьдесят — потом.
— Согласен. — Дезире встал и коротко кивнул пиратам, те едва ответили. — В таком случае, подайте месье дю Равалю список всего, в чем вы нуждаетесь, и приступайте к починке судна как можно скорее.
Барнет шепнул что-то Вуду, и тот вышел вместе с дю Равалем — не иначе, обсудить тот самый список. Трое пиратов у двери последовали за ними, но капитан помедлил.
— Сударь, — произнес он, глаза-шпаги пронзали Дезире насквозь, — а вы уверены, что вам так нужна эта леди? — Он указал на портрет с видом скверного учителя, грубо тыкающего ученика носом в ошибку. — Вы взгляните на нее. Взгляд надменный, губы поджаты — сразу видно, капризна и упряма. Дурной нрав, скажу я вам, а я, поверьте, разбираюсь в женщинах. Конечно, это не мое дело, но можно отыскать что-нибудь получше.
— Капитан Барнет, — ответил Дезире ему в тон, — я нанимаю вас для того, чтобы увезти леди, а не учить меня жизни. Вы верно сказали: это не ваше дело. Вам должно быть довольно того, что я плачу вам, а не сообщаю коменданту крепости Кап-Франсе об английском пиратском корабле, бросившем якорь в порту.
— Я понял. — Барнет слегка склонил голову, но усмешка из его взгляда не исчезла. — Желаете, чтобы я, как у вас говорится, таскал вам каштаны из огня. Хорошо, мы договорились, я согласен и не пойду на попятный. Только и вы помните, сударь, что мы с вами связаны одной цепью. Вздумаете обмануть или выдать нас — берегитесь. Я никогда не отличался ни терпением, ни милосердием.
Барнет развернулся и вышел, нахлобучив на ходу помятую шляпу с обвисшим пером. В кабинете остался запах табака, соли и давно не стираной одежды, и еще сильнее сделался ощутимый запах страха, вновь окутавший Дезире. Последний миг колебания разверзся перед ним, как пропасть ада. А потом стало поздно.
Он чувствовал, что назад ему дороги нет. Об этом говорил колючий взгляд капитана Барнета, об этом звенело эхо разговора пиратов с дю Равалем, что доносилось из коридора. Об этом безмолвно вещал портрет Кэтрин Сомерсет, продолжая глядеть на Дезире из золоченой резной рамы.
Месье де Кераньяк, несмотря на свою молодость, имел обыкновение следить за тем, куда уходят его деньги. Рвение, с которым пираты «Сирены» взялись за починку и снаряжение своего корабля, произвело на Дезире впечатление и убедило его в том, что он обратился к нужному человеку. Трудно было поверить, что эти бродяги, еще вчера пропивавшие последнюю одежду, способны столь усердно трудиться. Дезире не мог не признать, что ему любопытно смотреть на то, как вытащенный на берег корабль чистят и кренгуют. Его захватывал удивительный дух товарищества этих людей — изгоев общества, преступников, которых он с детства привык ненавидеть и презирать. И дух этот ощущался в стуке плотницких топоров, в шершавом плеске новых парусов и скрипе жестких канатов, в грохоте бочек, поднимаемых на борт. И в твердых шагах и повелительном голосе капитана «Сирены», который трудился наравне со своими матросами.
Раздетый по пояс, с повязанным на голове платком, такой же загорелый и крепкий, как его люди, он во всем был им примером. Глядя на него, Дезире чувствовал, как растет его уверенность в успехе. Но вместе с нею росло и легкое опасение: каким бы превосходным командиром ни был капитан Барнет, он оставался пиратом и не заслуживал полного доверия. Дезире поделился своими тревогами с верным дю Равалем, и тот уверил его, что примет нужные меры. Он не сказал, какие именно, и Дезире не стал расспрашивать. Теперь его беспокоило одно: когда же «Сирена» выйдет в море?
Пираты отработали полученные деньги на совесть: корабль был готов к отплытию через шесть дней. «Пожелайте нам удачи, месье, — сказал на прощание капитан Барнет, — да помолитесь, ежели верите в Бога, чтобы ветер был попутным, а море — спокойным». Казалось, никакие другие опасности, вроде нападения врагов, его не тревожат. А его вера в успех вновь убедила Дезире в благополучном исходе.
Глядя вслед удаляющемуся кораблю из окна своей кареты, он вспоминал минувшую неделю. Тогда ему не терпелось, чтобы пираты поскорее отправились в плавание. Теперь же в душе его угнездилась новая тревога: когда же они вернутся?
* * *
Бенджамин Барнет с юных лет обладал трезвым взглядом на жизнь. Бездомный сирота, рожденный и выросший на грязных улицах ныне ослабевшей, а тогда пышно процветающей Тортуги, он не мог и мечтать о таком счастье, которое выпало ему в тот миг, когда на него упал взгляд какого-то жалостливого джентльмена удачи. Даже имя свое он получил на пиратском корабле, а вместе с ним — надежду обрести ремесло, пускай нелегкое, зато притягательное. И, возможно, не только ремесло, но и сопутствующую ему славу.
Славы, впрочем, на его долю выпало не так много. В двадцать пять лет он стал помощником капитана, а в двадцать семь занял его место после того, как сам же прикончил его по воле команды. Корабль ненадолго пережил прежнего хозяина — в одном из жарких боев против целой вражеской флотилии он оказался безнадежно поврежден. Тогда Барнет отыскал среди трофейных судов французский бриг «Сирена», небольшой и удивительно быстроходный. После того, как корабль оснастили шестью дополнительными пушками — больше не вмещалось, — он сделался для команды Барнета новым домом и верным другом — точнее сказать, подругой.
Барнет не питал насчет себя особых надежд. Он давно признал, что ему не суждено достичь славы таких великих людей, как Рок Бразилец, л’Оллонэ или Генри Морган. В сердце его, чистом, как новый парус, несмотря на совершенные преступления, не было места зависти. Зачем завидовать, если гораздо проще идти своим курсом, не оглядываясь на других. Душа его была открыта лишь для моря, корабля и команды, хотя могла бы вместить гораздо больше. И если многие из его людей пиратствовали ради наживы, то сам капитан, хотя и разделял их веселье, искал в море лишь приключений. И понимал, что рано или поздно какое-нибудь из них оборвет его жизнь.
«Но это будет нескоро», — уверял он себя, пока глядел со шканцев на бушующие волны и слышал скрип тугих парусов, натянутых попутным ветром. «Сирена», починенная и снаряженная, вновь жила — от верхушки фок-мачты до резной фигуры на носу, изображающей русалку. Сейчас эта русалка, которую француз-боцман Жерар отчего-то прозвал Амели, заново позолоченная, гордо выставила вперед обнаженную грудь, отведя в стороны руки, словно собиралась нырнуть в море. Волны плескались о борта, брызги летели в лицо тысячами крохотных иголок. Солнце впереди готовилось к вечернему купанию, а небо зазолотилось.
Барнет проследил, как сменился у руля вахтенный, слегка выверил курс. Сияние заката заставило его сощуриться, и он невольно заулыбался.
— Ты чего такой веселый, Бен? — спросил Вуд.
— Прикажи-ка прибавить парусов, — сказал в ответ Барнет, не прекращая улыбаться.
— Этак мы скоро взлетим, точно чайка, — пожал плечами помощник, но отдал команду. — И так под всеми идем. Ты словно торопишься куда.
— А чего тянуть? Чем скорее мы закончим с этим делом, тем лучше. — Барнет помолчал, улыбка его слегка померкла. — Мы ведь никогда прежде не брали женщин на борт.
— Да и ничего, — отмахнулся Вуд, но сделал знак от сглаза. — Запрем в каюте, которую этот француз приготовил для нее, и пусть там сидит. Авось пронесет. Нам-то до нее какое дело? Такая дамочка не для таких, как мы. Не за то нам отвалили такие деньжищи. — Он отер лицо от брызг. — Или ты боишься, что она принесет нам несчастье?
— Я об этом не думаю, — признался капитан. — А что она кому принесет, мне все равно. Главное, что мы получим за нее хорошие деньги.
— Кстати, ты уже думал, как мы провернем это дело, а?
— Думал, примерно. Первый день — на слежку, первая ночь — на отдых, второй день — на разведку, вторая ночь — на дело. Вот и все.
— А зачем ночью? Можно и днем.
— Можно, но, во-первых, надо знать, куда и когда она выходит, кто ее сопровождает и еще много всего. А что, если добрый батюшка держит ее под замком, да еще под надзором целой стаи нянек и служанок? С такого станется. А во-вторых, ночью будет проще это сделать — и отплыть быстро и незаметно, чтобы за нами тут же не кинулись в погоню.
— Эх, жаль, даже не успеем погулять в порту, — вздохнул Вуд. — Хотя сейчас деньги нужнее для другого. Ты думаешь подкупить кого-нибудь из слуг?
— Тоже возможно; эта братия падка на золото, почти как мы. Подумаем на месте, когда приплывем. А еще было бы неплохо закупиться ромом, раз уж мы окажемся на Ямайке. Правда, в том порту я никогда не бывал, но, думаю, Жерар без труда разберется.
Барнет умолк, с довольным видом оглядываясь вокруг. «Сирена» и впрямь летела на волнах подобно морской чайке, словно ее влекла вперед Нептунова колесница. Трещали полные ветром паруса, весело перекликались матросы. В такой час неудача казалась чем-то призрачным, как зыбкая морская пена.
И только на северном небосклоне слегка замаячили серо-красные тучи. Барнет чуть нахмурился, но ненадолго — сколь бы ни была велика опасность, им она не грозила.
— Не повезет кому-то, — заметил он. Вуд глянул в указанную сторону и поддакнул:
— Никак не уймется, черт бы его побрал. Наше счастье, что оставим этакую тучу побоку. Шторм-то будет пусть и послабее того, в который мы влетели, а все же не пустячный. — Он посмотрел на паруса над головой. — Только бы наш ветер не переменился!
— Два румба к югу, — на всякий случай приказал Барнет рулевому. По всем признакам штормовая туча должна была остаться восточнее, но капитан «Сирены» неплохо знал коварство моря, которое, по его словам, гораздо опаснее коварства женщин. Последнему он не придавал большого значения, зато с первым давно привык бороться — при помощи собственных хитростей, добытых в жестоких битвах со смертью.
«Сирена» слегка развернулась, оставляя темнеющий горизонт за кормой. Барнет невольно оглянулся, потом же взор его вновь устремился вперед, в золотистый закат. По его мнению, на свете не было ничего более прекрасного.
* * *
Неважно, что послужило причиной — молитвы месье де Кераньяка или же удача, которая наконец-то соизволила сесть на марсовую площадку «Сирены» и распростерла над пиратами свои легкие крылья. Все дни путешествия до Ямайки не переставал дуть попутный ветер, штормовая туча исчезла за кормой бесследно, а с нею ушли все сомнения. Теперь капитану Барнету и его людям можно было поверить, что они впрямь сподобились милости Фортуны.
Когда марсовый рано утром звонко объявил: «Земля!», вышедший на палубу капитан невольно вздрогнул. То была дрожь не страха, а предвкушения, как с ним всегда случалось перед жарким делом. Хотя нынешнее не обещало быть чересчур жарким. Пираты давно продумали план в нескольких вариантах, учли все возможные неожиданности. Даже если все они произойдут одновременно, провала быть не должно.
В порт заходить не стали, оставив остров Кабарита восточнее. Двое пиратов, родом с Ямайки, показали удобную бухту всего в полумиле от гавани Порто-Мария — по их словам, ею часто пользуются местные контрабандисты, и из нее удобнее добраться до города, минуя форт. Теперь оставалось только узнать, где живет сэр Чарльз Сомерсет, и выбрать лучший способ незаметно пробраться в его дом.
Нескольких пиратов во главе с боцманом Барнет отправил покупать ром и табак. Еще до полудня покупки доставили на борт вместе с любопытной вестью: оказалось, что мистер Сомерсет заправляет львиной долей торговли ромом в городе, хотя сам не участвует в столь низком для него деле. Словоохотливые лавочники рассказали щедрым покупателям все о своем хозяине, а один из мальчишек на побегушках за несколько мелких монет указал им его дом. Тот, как и большинство богатых домов, располагался в центре города, подальше от тесных, грязных кварталов. Дом окружала живая изгородь, перебраться через которую не составит труда. Только разузнать насчет охраны дома и привычек его обитателей разведчикам не удалось. Этим капитан Барнет решил заняться самолично.
Одевшись так, чтобы его приняли за какого-нибудь праздного моряка, он отправился в город один.
* * *
Мэри Бойл семенила по узким переполненным улицам, крепче прижимая к себе корзину. Свободной рукой приходилось придерживать подол платья: того и гляди, оттопчет какой-нибудь неотесанный грубиян или чернокожий раб. Мэри выросла на Ямайке и давно привыкла к виду вывезенных из далекой Африки рабов, но ей всякий раз делалось неуютно, когда она оказывалась одна среди черных лиц и сверкающих — недобро, как ей казалось — зубов. Что поделаешь, с приказом хозяйки не поспоришь. А мисс еще велела поторопиться…
— Ай!
Чей-то острый локоть больно врезался Мэри между лопаток. Толстуха в шали, явно кухарка, толкнула ее в бок. Пальцы поневоле разжались, корзина полетела на скверно вымощенную дорогу — прямиком под колеса тяжелой телеги с бочками. Сама Мэри неминуемо оказалась бы там же, не подхвати ее неожиданно чьи-то руки.
— Корзина! Моя корзина! — рванулась Мэри из держащих ее рук — весьма сильных, надо сказать.
Под колеса метнулась стройная фигура. Крепкие загорелые пальцы сомкнулись на ручке корзины и выдернули ее из-под колес в самый последний миг. Лежащий в корзине кошелек развязался, и на мостовой звякнули две выпавшие монеты. Незнакомец проворно подхватил их, заодно отвесив тумака мальчишке-мулату, уже потянувшемуся подобрать.
— Прошу вас, мисс, — сказал он, возвращая Мэри корзину.
— Благодарю вас, сэр.
Мэри сделала книксен. Взор ее устремился в землю, как полагалось девице из приличного дома, но сквозь ресницы она метнула на своего спасителя быстрый взгляд.
Щеки Мэри тотчас вспыхнули. Незнакомец оказался привлекательным — не слишком высокий и далеко не юноша, зато загорелый, как моряк. Это сразу отозвалось в душе Мэри: она была дочерью корабельного плотника и хотя редко видела отца, но запомнила его именно таким — сильным и смуглым. Поэтому среди всех мужчин ей особо нравились похожие на него.
Как этот, например. Не сказать, что красавец, как знатные джентльмены, но глаз от него так просто не отведешь. Одет добротно, хотя и скромно; видно, вправду моряк. Волосы длинные до плеч, темная борода слегка в рыжину. А глаза, как… как иглы у искусной швеи или как листья у колючего кустарника. Но смотрят ласково.
— Не стоит молодой особе разгуливать одной по таким тесным улицам, — сказал незнакомец. — Это может быть опасно. Позвольте, я вас провожу, мисс…
— Мэри, — мгновенно отозвалась она. Щеки вновь запылали, когда он уверенно взял ее под руку, но вырываться не хотелось. — Мне совсем недалеко идти, всего два квартала и свернуть во-он за тем переулком. — Мэри указала корзиной.
— И куда же вы идете, если не секрет? — Глаза незнакомца мягко сверкали, точно листья на солнце после проливного дождя.
— К модистке миссис Роуд, за кружевами для моей хозяйки.
— Должно быть, вы служите в богатом доме, мисс Мэри. — Он окинул взглядом ее платье, задержавшись на белой косынке, заправленной в вырез. Мэри ощутила, что лицо запылало сильнее, но совершенно не оскорбилась. — Знаете, такой девице, как вы, впору самой иметь служанок.
— О, что вы, сударь… — Быстрый взгляд в землю — и снова на него. «Улыбается. На такую улыбку век бы смотреть». — Я служу у мисс Кэтрин Сомерсет, дочери сэра Чарльза… Вы же знаете, кто он такой?
— Разумеется, знаю, хотя я здесь недавно. Думал наняться на какой-нибудь торговый корабль, но… — Он вновь прожег Мэри зеленым пламенем своих глаз. — Думаю, теперь я был бы не прочь задержаться здесь на некоторое время.
Незнакомец назвался Беном. Фамилии он не сказал, и Мэри не стала спрашивать. Он проводил ее до дома миссис Роуд, подождал на улице, пока она покупала кружева, а потом они вместе направились к особняку Сомерсетов.
Сердце Мэри пело. Она чувствовала, что нравится Бену, и сам он тоже показался ей очень милым. Куда любезнее, умнее, да и красивее, чем ее давний ухажер Джим, младший лакей сэра Чарльза, или тощий секретарь мистер Уильям Фэйт, который порой позволял себе всякие вольности с нею. Этих двоих, разумеется, тоже ни к чему было сбрасывать с крючка, но пока можно позабыть. Такой мужчина, как Бен, несомненно, стоит сотни подобных хлюпиков.
У ворот особняка пришлось распрощаться. Бен не оплошал — обнял Мэри на прощание и поцеловал в щеку с явной надеждой на нечто большее. Она едва вспомнила, что приличной девушке стоит хотя бы немного поиграть в неприступность, но сдаться хотелось немедленно; тем более, Мэри отнюдь не была невинной девицей. Впрочем, их могли увидеть даже сквозь изгородь — та же Бетси, противная горничная леди Сомерсет, а уж ее хлебом не корми, дай только поболтать языком. Такого насочиняет, что век потом не отмоешься. Поэтому на вопрос Бена: «Когда я увижу вас снова, мисс Мэри?» она ответила, что завтра обязательно выберется в город за очередным поручением хозяйки.
Он обещал ждать ее в одиннадцать неподалеку от ворот особняка.
* * *
— Можно считать, все готово, парни, — сказал Барнет, бросив на стол смятый обрывок бумаги. — Сегодня ночью идем.
Собравшиеся в капитанской каюте пираты — Вуд, боцман Жерар, рулевой Мортон и плотник Прайс — принялись разворачивать записку. Перед ними оказался неплохо нарисованный план дома Сомерсетов с заботливо обозначенным черным ходом. А несколько точек указывали на комнаты хозяев.
— Она сама тебе это нарисовала, капитан? — спросил Вуд.
— Вместе рисовали, — улыбнулся Барнет. — Я сказал ей, что никогда прежде не бывал в таких больших богатых домах и могу заблудиться. А ей, сами понимаете, не слишком-то хочется, чтобы ее дружок Бен заявился на ночь к какой-нибудь другой девице. Поэтому и постаралась.
Вторая встреча с Мэри прошла на славу. Сходив вместе в лавку галантерейщика за булавками и лентами, Барнет и горничная долго гуляли по городу. Мэри, как завороженная, слушала морские байки, правдивые и не очень, и явно готова была ради своего нового знакомца на что угодно. Поэтому, расставаясь с ним, она пообещала, что вечером оставит открытой дверь черного хода и смажет петли. Комнаты горничных располагались на втором этаже, хотя и не в том же крыле, где комнаты хозяек. Но Мэри очень постаралась подробно объяснить все, с нетерпением ожидая сегодняшней ночи и визита Бена.
— Как же бедняжка будет разочарована, — протянул Мортон со своей щербатой ухмылкой, обнажая пустоту от выбитого в давней драке переднего зуба. — Не жалко тебе ее?
— Разве что совсем чуть-чуть, — в тон ему ответил Барнет. — Она очень даже недурна, люблю рыжих, да и все, что надо, у нее на месте. И, похоже, она не такая уж скромница, какой хочет казаться. Было бы времени побольше — почему бы и нет?
— Ничего, мы ей предложим кого-нибудь другого — не хуже тебя, капитан, — хмыкнул боцман и подкрутил черные усы. — Останется довольна. — Он глянул на Барнета. — У нас же будет время пробежать по девкам или там пограбить чего? Домишко-то богатый.
— А что ты там возьмешь — картину со стены? Или перила от лестницы? — отозвался капитан. — Нам надо сделать все быстро и бесшумно… хотя с девицами редко бывает без шума. Будет лучше похитить ее спящей и заткнуть рот, чтоб не подняла визг. Вот ее комната, — он показал на рисунке. — Идти недалеко, слуги спят в другом крыле. Но если она все-таки закричит, вся наша надежда на быстроту. Тут некогда грабить и, тем более, некогда устраивать возню с девками. Если придется быстро удирать, то учтите: ждать я никого не буду, пропадайте или выбирайтесь, как знаете.
— Эх, жаль, — вздохнули пираты, потом плотник Прайс прибавил: — А эта шлюшка тебя не выдаст? Она же тебя видела, и ты ей даже назвался…
— Я назвал ей только имя. Мало ли на свете Бенов? А выдать она не выдаст. Ни одна женщина ни за что не выдаст мужчину, если он ей нравится, — даже если он обманул ее. Вот женщину, особенно соперницу, выдаст с радостью, а мужчину — нет. Кому же охота выставлять себя дурой?
— Ну пусть так… — проворчал Прайс и почесал одну из оспин на лице. — А сколько нас пойдет?
— Всем идти ни к чему. Джон, останешься на «Сирене» и подготовишь ее к отплытию — поднимем якорь, как только доставим леди на борт. Думаю, десятка нам хватит; Жерар, отбери парней, и пусть все вооружатся: мало ли что. И еще пару человек нужно, чтобы замести следы. Все готово?
— В лучшем виде, — отозвался боцман. — Сегодня ночью местным точно будет не до украденной леди.
— Отлично. — Барнет улыбнулся, подавляя новую дрожь предвкушения. — Тогда ждем.
* * *
Теней в пышном саду не заметил бы самый зоркий глаз: ночь выдалась безлунной. Дверь черного хода открылась без единого скрипа. Барнет и его люди один за другим скрылись в доме, благополучно миновав нерадивого сторожа, который клевал носом на своем посту. Они шли, придерживая оружие, чтобы не звякало; хотелось надеяться, что оно им сегодня не понадобится.
За темной, пустой кухней последовал узкий коридор, перетекший в огромный холл-приемную. Ковер под ногами приглушал без того осторожные шаги. Широкая лестница смутно белела в темноте. Барнет вспомнил слова Мэри и нарисованный план: налево — крыло слуг, направо — хозяйское. Устеленные таким же ковром ступени не скрипели, тишина казалась густой и мягкой, словно туман поутру. И вдруг Барнет заметил слева слабый оранжевый отсвет.
— Бен, это ты? — Тихий женский голос дрожал от страха и возбуждения.
«Проклятье!»
— Вот же настырная вертихвостка, черт ее подери, — проворчал один из пиратов.
Прежде, чем ночные гости достигли верхней ступеньки, из коридора, ведущего в жилое крыло, появилась белая фигура Мэри со свечой, которую она прикрывала ладонью. Девушка застыла на месте, заметив вместо долгожданного возлюбленного десяток неизвестных мужчин, к тому же вооруженных. Барнет метнулся заткнуть ей рот, но за миг до того, как рука его сжалась на ее горле, она успела завопить на весь дом.
Крик прозвенел, словно гром или треск снастей во время шторма. В глубине коридора тревожно отозвались сонные голоса.
— Капитан, скорее, сейчас сюда все набегут! — окликнул Жерар.
Барнет выпустил бесчувственную Мэри, она рухнула на ковер, но он этого уже не слышал. Со всех ног он мчался в противоположное крыло, откуда уже доносился приглушенный гул голосов. Двое пиратов последовали за капитаном, прочие остались прикрывать. Или же не только.
С протяжным скрипом одна из дверей в коридоре начала приоткрываться. Барнет схватился за ручку и ударил выходящего из комнаты человека дверью в лицо. Послышался стон и глухой стук. «Должно быть, сам хозяин, черт бы его побрал, — мелькнуло в голове Барнета. — Ну и поделом». Сзади раздался топот и крики, замелькали огоньки свечей и фонарей. Переполох в доме рос, точно пожар. Да и шума было уже не меньше.
— Вон ее дверь! — указал Барнет. — Я за ней, а вы будьте наготове.
Оба пирата кивнули, коротко щелкнули курки пистолетов. Барнет бросился к двери. Должно быть, леди тоже проснулась: изнутри слышался тихий тревожный голос. А потом дверь приоткрылась, и из комнаты выглянула девушка в халате, наброшенном поверх ночной сорочки, со свечой в руке.
Свеча ярко освещала лицо девушки, длинные, вьющиеся темные волосы и широко распахнутые голубые глаза. В них не было страха — скорее, некий осторожный интерес или даже любопытство. Но это бесспорно была она, Кэтрин Сомерсет, леди с портрета, который Барнет видел в кабинете Кераньяка.
Девушка едва успела вскрикнуть. Барнет сдавил ей горло, как недавно бедняжке Мэри, и она вскоре обмякла, рухнув ему на руки. Оставалось только забросить ее на плечо и скорее убираться отсюда, пока не сделалось поздно. Мельком он заметил, что от выпавшей из руки девушки свечи затлел ковер на полу. Тем лучше — пожар отвлечет слуг.
Обратный путь по коридору к лестнице показался Барнету парой шагов. Девушка на плече висела неподвижно, он слегка придерживал ее за ноги, мимоходом отметив, что ноги у нее длинные и стройные. «Вот если бы…» — мельком подумал Барнет и тотчас осекся: незачем напрасно распалять себя думами о женщине, которой ты все равно не завладеешь. Да и не время сейчас.
Из очередной двери появилась вдруг рослая дама средних лет в роскошном неглиже — очевидно, леди Сомерсет. Барнет кивнул своим, и они втолкнули ее обратно, захлопнув дверь. Из комнаты послышались крики: «Кэт! Кэт!», а где-то впереди глухо бахнул пистолетный выстрел. Леди в комнате пронзительно завизжала и умолкла, словно ее тоже придушили.
— Нашли же время, — буркнул один из спутников Барнета, указывая вперед.
Прочие пираты ждали их у лестницы. Двое из них уже успели попользоваться телом Мэри, все еще лежащей без сознания. Отблеск свечей из коридора скользнул по ее белым обнаженным ногам. Еще один пират содрал со стены старинную шпагу и теперь держал ее под мышкой, точно дубинку; другой звенел деревянной шкатулкой. Неподалеку от распростертой горничной корчился в луже крови полуодетый слуга.
— Скорее!
Барнет едва ощутил ступени под ногами. Остальные бежали следом, бормоча сквозь зубы проклятья. Свет нескольких фонарей ударил в спину вместе с криками: «Воры! Грабеж! Убийство!», прежде чем пираты успели скрыться в коридоре, ведущем к черному ходу.
— Огонь! — приказал Барнет, оборачиваясь. Левой рукой он крепко стиснул колени девушки, правой же вынул из-за пояса пистолет.
Оглушительный залп громыхнул на весь дом. Сквозь него едва пробились крики боли и истошный женский визг. Спотыкаясь в тесном коридоре, пираты выскочили в кухню, а оттуда — к спасительной двери. Барнет пинком распахнул ее, его подошвы глухо шмякнули по земле, миновав невысокое крыльцо. Теперь только выбраться из сада…
— Стой! — раздался справа хрипловатый голос вместе со щелчком взводимого курка.
Пистолет у Барнета был только один, как и свободная рука; товарищи же его уже расстреляли свои заряды. Но опытный глаз успел отследить, где именно мелькнула искорка. Капитан вытянул из ножен кинжал и метнул наугад, чуть пониже огонька. Судя по стону, не промахнулся, в отличие от горе-стрелка, пуля которого едва задела волосы Барнета, по счастью, справа. «Вот же болван, — мельком подумал он, — так было бы недолго пристрелить девушку». Тем временем грузная фигура — очевидно, тот самый нерадивый сторож — осела на землю, выронив оружие.
Теперь пришлось продираться сквозь изгородь гораздо осторожнее, чем прежде. Пираты придержали гибкие ветки для капитана и его драгоценной добычи. В доме Сомерсетов, похоже, продолжался переполох — шум стоял такой, что слышался даже на улице.
Пираты нырнули в узкий переулок, которым недавно пришли, — кратчайший путь из города к бухте, где стояла «Сирена». Убегая, они заметили, как черное безлунное небо озарилось ярким заревом.
— Пожар! — взвился над городом пронзительный крик, который тотчас подхватили десятки голосов.
Горел квартал неподалеку от городского рынка — грязные, тесные деревянные хибарки, обиталище рабов, моряков-бездельников и откровенных преступников. Одновременно вспыхнули более чистые и благополучные кварталы, где жили ремесленники и лавочники. Шума, воплей и суеты хватило и в тех, и в других, но первым, по крайней мере, возместили скромные убытки. Боцман «Сирены» и его товарищи не поскупились на награду.
Когда вдали показались бухта, море и очертания корабля, девушка на плече Барнета застонала и пошевелилась. Пришлось остановиться. Звуков погони позади слышно не было, хотя это не означало, что не нужно спешить. Барнет стянул девушку с плеча и слегка приложил ребром ладони по затылку. Она вновь лишилась чувств и повисла, метя землю длинными волосами, на которые чудом не наступали бегущие позади пираты.
Две прикрытые сверху ветками шлюпки мигом оказались на воде, заплескали весла. Барнет уселся на корме в первой шлюпке, придерживая на руках пленницу, словно ребенка. Впрочем, на ребенка она отнюдь не походила: довольно высокая для женщины, да и не тощая. Шелковый халат ее распахнулся, складки влажной, полупрозрачной от брызг рубашки облепили грудь. Барнет с проклятьем отвел взгляд, но ощутил, как перехватило дыхание, и поневоле сглотнул. «Этого только не хватало! — сказал он себе мысленно. — На кой черт она тебе сдалась? Она — просто товар, как те безделушки, которые мы продаем скупщикам. И ее тоже продадим — Кераньяку, когда получим у него вторую половину награды. Так что перестань думать о глупостях и потерпи до Кап-Франсе. Та белобрысая девка в «Петухе» очень даже неплоха, да и прочие не хуже».
Рядом выросла темная громада «Сирены», послышался стук дерева о дерево. Пираты по очереди взобрались на борт, и в тот же миг прозвучал приказ Вуда: «Поднять якорь!» Заскрипели канаты, плеснули поймавшие ветер паруса. Тихо и незаметно пиратский корабль покидал бухту, направляясь на северо-восток, к французским владениям на Эспаньоле.
Барнет же, светя себе фонарем, спустился в крохотный закуток на баке, кое-как переделанный под каюту для пленницы. Каюта вышла тесной: в ней едва помещались узкая кровать и сундук. Ничего лучшего «Сирена» не могла предложить, разве что трюм — места побольше, только ни о каких удобствах мечтать не придется.
Капитан положил девушку на кровать. Пальцы его коснулись жилки на шее: пульс ровный, спокойный, значит, ничего страшного. Тут он заметил на ее горле синяки и нахмурился: Кераньяку это может не понравиться. «Хотя ну его к черту, — подумал он, — пусть радуется тому, что ему вообще доставили эту девку. Да и путешествие займет не один день, так что синяки успеют сойти».
Корабль качнуло. Девушка пошевелилась, дернула рукой, халат сильнее сполз с правого плеча вместе с сорочкой. Барнет злобно выругался, скорее от злости на себя, чем на пленницу, хотя не мог не признать: она очень хороша. Не сказать, что совершенная красавица, но мало какой мужчина смог бы не залюбоваться ею. Пожалуй, она даже слишком хороша для этого малахольного французика. И совсем не кажется гордой или чванной, как на портрете.
«Глупости какие», — сказал себе Барнет. Какое ему дело до ее нрава? Он не намерен искать ее общества во время плавания. Пусть сидит себе в каюте, еду ей принесут, ведро вынесут, а что она тут будет делать — кричать, плакать или сходить с ума от страха, — никого на «Сирене» не касается. Лишь бы не вздумала наложить на себя руки. Но он завтра же поговорит с нею — один-единственный раз — и постарается успокоить. Пусть хотя бы знает, что никакой ужасной опасности ей не грозит.
И Барнет ушел, продолжая уверять себя, что его ни капли не волнует красота пленницы. Выросший среди пиратов, он с ранних лет усвоил принятое у них отношение к женщинам: на корабле им делать нечего, зато на берегу — добро пожаловать. Он знал, что нравится женщинам, и охотно пользовался этим при всяком удобном случае — как и в этот раз с глупышкой Мэри Бойл. Его мало что интересовало в них, кроме тела, а красоте не стоило придавать большого значения. Не сладилось с одной красоткой — отыщешь другую.
Капитан поднялся на палубу. Спать не хотелось, хотя почти все участники ночной вылазки давно похрапывали в гамаках. Горько-соленый ветер трепал волосы, над головой слышалась музыка парусов, что вплеталась в несравненный голос моря. Барнет невольно рассмеялся: и вправду глупости. Много ли стоит любая смазливая пустышка по сравнению с ним, с этим вольным, таинственным миром вод, несущим дух подлинной свободы? Вот она — истинная красота, ради которой стоит жить.
Серо-черное небо на востоке подернулось сизым. Скоро оно сделается бледным, потом золотым, потом алым, а потом море вновь родит солнце, растворяя в себе его жаркие лучи. И так пройдет новый день, затем еще один и еще, и это путешествие закончится, чтобы смениться другим — неважно, каким и куда. Ради этого живет на свете Бен Барнет, и не только он один. Ради своей «Сирены» он готов отдать что угодно. Для нее ему не жаль ни золота, ни жизни — как чужой, так и своей. А честь… бывает ли честь у пирата?
— Я-то думал — старинное оружие, красивое, крепкое, пригодится. А оно — тьфу! Клинок едва держится. На кой черт кому сдалась такая шпага? — Пират по имени Блейк озадаченно почесал затылок. — И куда мне ее теперь — за борт?
— Дурачина, зачем за борт-то? — оборвал Жерар, руководивший дележом скромной добычи. — Ты глянь, какие камни в рукояти. За один такой камешек старый Эйб Смит отвалит не меньше тысячи реалов, а может, и побольше, если будет в духе. И рукоять, никак, золоченая, не меньше полуфунта.
Следующими стали резная шкатулка и пара серебряных канделябров. Последние потянули на четыре с половиной фунта каждый, зато шкатулка разочаровала: в ней оказались коралловое ожерелье и несколько пустячных безделушек. К ним же присоединили золотые серьги и цепочку с крестиком, снятые пиратами с Мэри Бойл; никто не задался вопросом, откуда взялись такие вещи у простой горничной.
Добыча отправилась до поры до времени в общую кассу. Скромность ее не особо огорчила пиратов — их ожидала впереди вторая половина обещанных Кераньяком денег. А подсвечники и прочую мелочь можно будет потом продать на той же Тортуге — благо, она недалеко от Эспаньолы.
Барнет следил за дележом вполглаза, слегка улыбаясь. Он пребывал в прекрасном настроении: дело прошло успешно, никто из его людей не пострадал, да еще сумели прихватить пускай малую, но добычу. Попутный ветер вновь благословлял их, наполняя паруса «Сирены», небо на горизонте сверкало мирной лазурью, и никаких бурь впереди не предвиделось. Капитан содрогнулся от одной только мысли, но тут же выбросил ее из головы. Если ветер не переменится, они достигнут Эспаньолы меньше, чем через неделю.
Матросы занимались привычными делами. Порой участники ночной вылазки делились с товарищами своими впечатлениями, расписывая собственную храбрость и хитрость капитана. В этот миг с бака донеслись приглушенные женские крики и стук.
— Никак, наша леди очнулась, — бросил Барнету рулевой со знакомой усмешкой. Тотчас же к капитану подбежали несколько матросов.
— Ишь, разоралась, — сказал один из них. — Может, пойти да прикрикнуть на нее, чтоб сидела тихо? А не поймет, так треснуть…
— Не вздумай! — сверкнул глазами Барнет, и пираты невольно попятились. — Только посмейте тронуть ее хотя бы пальцем! Она же не пленница и не заложница, она — товар. А товар для продажи нельзя портить. Ладно, — он вздохнул, — пойду сам поговорю с ней и успокою. И нечего ухмыляться, — прибавил он на полпути, заметив кривые улыбочки и подмигивания. — Сдалась мне эта недотрога. Я же сказал: поговорю, и все.
Стук и крики становились громче. Барнет уже мог расслышать слова — девушка кричала: «Откройте, кто-нибудь! Выпустите меня!» Он усмехнулся было, но отметил, что удары в дверь были отнюдь не слабыми. В душе его невольно расцвело уважение, хотя он привычно остановил себя. Страх, подлинный животный ужас, порой пробуждает в любом человеческом существе, даже самом хилом, силы не меньшие, чем ярость или мужество.
Барнет коротко треснул кулаком в дверь, и стук прекратился, как и крики. Слабо скрежетнул засов, потом проскрипели петли двери. Барнет помедлил входить, словно ожидал, что девушка попытается вырваться из каюты. Но она стояла шагах в трех от него, только пальцы ее стиснули ворот халата у горла, так сильно, что побелели. Барнет невольно вспомнил, как она выглядела ночью, когда влажная рубашка облегала ее тело. Пришлось вновь оборвать себя, поскольку при этой мысли кровь его быстрее побежала по жилам, а к горлу подступил комок.
Казалось, мисс Сомерсет не подозревает о вызванных ею чувствах. Продолжая придерживать плотно запахнутый халат, она обратилась к капитану — скорее гневно, чем испуганно:
— Кто вы такой, сударь? Зачем вы похитили меня и куда вы меня везете?
Окно в каюте было совсем крошечное, под самым потолком, и пропускало мало света. Но и в этом свете Барнет смог разглядеть свою пленницу, хотя продолжал упорно именовать ее «товаром». Она в самом деле была хороша, пускай не писаная красавица, а мелкие несовершенства вроде упрямого подбородка и немного тонких губ придавали ей своеобразную прелесть, которую не сумел ухватить художник, писавший ее портрет. Барнет не представлял, как именно работают художники, но решил, что тот либо придерживается своих — весьма странных — представлений о красоте знатных дам, либо заставляет свои модели изображать надменные гримасы.
— Капитан Бенджамин Барнет, к вашим услугам, мисс, — произнес он, прерывая поток мыслей. Потом ему пришло в голову, что следует снять шляпу и поклониться, что он и сделал, насколько позволяла тесная каюта. — Прошу вас, не бойтесь, вам ничто не угрожает. Ни один человек на этом корабле не причинит вам зла.
— Так куда вы меня везете, капитан Барнет? — спросила она, пальцы ее слегка ослабили мертвую хватку. — Или вы действуете по чьему-то наущению?
— Вы угадали, мисс Сомерсет.
Барнет непринужденно уселся на сундук, а ей оставалось только присесть на край узкой кровати. Заметив, что их колени почти соприкасаются, девушка тотчас отодвинулась. Барнет же пояснил:
— Один французский джентльмен с Эспаньолы, безумно влюбленный в вас, не знал, как по-другому получить вашу руку. Я так понимаю, что он писал вашему отцу, и тот отказал ему. Тогда он нанял меня, чтобы я привез вас к нему.
— То есть… — Мисс Сомерсет медленно выдохнула. — За этим не стоит мистер Ричард Уэйн?
— Кто это — ваш жених, сударыня?
— Э-э, да. — Она быстро кивнула, а потом глаза ее вспыхнули жгучим любопытством. — Вы пират?
— Верно. Но пусть это не смущает и не пугает вас, — прибавил Барнет, хотя не заметил в ее чертах ни следа страха. — Как я уже сказал, мы везем вас на Эспаньолу, тому человеку, который нанял нас. А значит, с вами будут обращаться подобающе. Что поделать, эта каюта — лучшее, что мы можем предложить вам; возможно, вам известно, что моряки неприхотливы и не гонятся за удобствами. Наша пища, думаю, тоже покажется вам грубой, но придется потерпеть — надеюсь, не больше недели. Что касается меня и моих людей, то никто не потревожит вас здесь. А сейчас позвольте откланяться, у меня много дел.
Барнет поднялся было, но мисс Сомерсет остановила его, ухватив за полу камзола.
— Нет, постойте, капитан!
Ему пришлось вновь сесть, хотя с трудом удалось сдержать гримасу и вздох досады. А девушка тотчас продолжила:
— Прошу вас, расскажите мне о моем… то есть о том человеке с Эспаньолы, который приказал вам похитить меня.
— Хотите знать, молод ли он и хорош ли собой?
Барнет улыбнулся. Мисс Сомерсет не отвела глаза, губы ее разошлись в ответной улыбке.
— Или вас больше волнуют его богатства? Что ж, у него в избытке и того, и другого, и третьего. Его зовут месье де Кераньяк, он плантатор, моложе меня лет на десять, и, думаю, дамы сочли бы его привлекательным. Что касается его нрава и прочего, то вам придется подождать до Эспаньолы, а там вы повстречаетесь с ним сами. Надеюсь, этого вам довольно, сударыня? — Он вновь поднялся.
— Погодите, капитан. — Мисс Сомерсет бросилась вслед за ним. — Вы хотите сказать, что все время нашего плавания мне придется просидеть здесь, в этой каморке?
— Послушайте, мисс, — устало вздохнул Барнет, — я уже говорил, что не смогу предоставить вам никаких удобств. Поэтому сидите здесь смирно и набирайтесь терпения. Мое почтение.
— Подождите!
Барнет мысленно чертыхнулся, чувствуя, как его недавнее расположение к пленнице рассеивается подобно утреннему туману. «Силы небесные, это уже в третий раз! Что за настырная девчонка!» Он уже успел мельком посочувствовать Кераньяку, когда до него дошло то, о чем просит пленница.
— Вы сказали, что этот месье де Кераньяк намерен жениться на мне, — быстро продолжила девушка. — Мне кажется, ему не понравится, если вы привезете ему бледную, больную, невзрачную невесту. А именно такой я сделаюсь, если вы станете держать меня взаперти, да еще целую неделю, как вы сказали. Здесь даже окно не открывается и очень душно, как в тюрьме, и, прошу прощения, скверно пахнет. Знаете, капитан, однажды матушка посадила меня под замок в наказание, и я за три дня превратилась в тень себя самой. Вы же не желаете, чтобы…
— Чего вы от меня хотите, мисс, — чтобы я позволил вам выходить на палубу? Это невозможно. — Барнет старался говорить как можно резче, давая понять, что не примет дальнейших возражений. Но девушка не отставала:
— Почему? Или вы опасаетесь, что ваши люди…
— Моим людям на вас плевать, и довольно об этом. Считается, что женщина на корабле — не к добру, так что не стоит искушать моряков напрасно. И молитесь, чтобы Бог послал нам попутный ветер и добрую погоду. Иначе во всех бедствиях обвинят вас, и я ничего не смогу сделать, чтобы вас защитить.
— А вы, — она слегка покраснела, — тоже считаете, что женщина на корабле — не к добру?
— Неважно, что я считаю, — ответил Барнет после мгновения замешательства. — Понимаю, не мне говорить о чести, сударыня, но обычаи, принятые у джентльменов удачи, не позволяют подводить тех, кто поручил нам дело. Да к тому же заплатил задаток.
— По-видимому, капитан, — сказала она, — вы обещали месье де Кераньяку доставить меня к нему живой и здоровой. Так вот, последнего пункта вам не удастся соблюсти, если вы запрете меня на целую неделю здесь, в этом тесном сундуке. И потом можете пенять на себя и на свои хваленые обычаи.
Барнет едва не ударил ее, но вовремя сдержался, ограничившись ругательством сквозь зубы. По-видимому, мисс его не поняла — к счастью для себя. Она лишь смотрела ему в глаза, спокойно и упрямо. «Будто чувствует себя здесь хозяйкой, шельма! — подумал Барнет. — Ишь, хитрая сучка, знает, какой картой бить».
Как ни крути, девушка была права. Барнету не было дела до недовольства Кераньяка, но тот вполне мог при виде изможденной дамы своего сердца обвинить команду «Сирены» в нечестности, а главное — отказаться выплачивать остаток денег. А капитан Барнет ценил свою репутацию почти так же, как добычу. Позорно будет потерять ее в глазах этого французского мальчишки.
— Так что же вы решили, капитан? — вырвала его из потока дум мисс Сомерсет.
Она смотрела на него с некоей почти детской доверчивостью, хотя ничего ребяческого в ней не было. Смотрела, словно не сомневалась, что выйдет так, как она хочет.
— Черт с вами, сударыня, будь по-вашему, — отмахнулся Барнет. — Можете выходить, когда вам угодно, только не мешайте моим людям. И, надеюсь, вам не взбредет в голову прыгнуть за борт или выкинуть какую-нибудь подобную женскую штучку.
— Вы считаете меня дурой, капитан? — Вот теперь она казалась возмущенной. — Зачем мне это? Я не собираюсь умирать, зато я никогда прежде не путешествовала на корабле и мало что видела. Мне было бы любопытно…
— На моей «Сирене» для вас мало любопытного, — отрезал Барнет.
Несмотря на вынужденную грубость, он чувствовал, что не может больше говорить с нею таким тоном. Она вела себя совсем не так, как он ожидал бы от подобной особы: не кричала, не рыдала, не угрожала ему всеми земными и небесными карами, но и не дерзила сверх меры, всячески выказывая презрение. Ее внутреннее достоинство поневоле вызывало уважение, а воля ее была не слабее его собственной.
Барнет коротко кивнул девушке, развернулся — и застыл на месте от очередного вопроса:
— Но… что мне надеть, капитан? Не могу же я выйти на палубу в этом? — Она развела руками, указывая на свой более чем легкий наряд. Запахивать халат она уже не трудилась.
— Месье де Кераньяк позаботился об этом, сударыня. — Барнет слегка пнул сундук. — Здесь вы найдете все необходимое. Не знаю, насколько впору оно вам придется, но ничего другого нет. У нас не принято держать на борту женские тряпки.
— Благодарю вас, капитан. — Мисс Сомерсет присела в реверансе. — Простите, что задержала вас. Сейчас же, если позволите, я желаю одеться.
Барнет смерил ее испытующим взглядом. Нет, за ее словами не крылось ни тени скрытой или явной издевки. Он вновь кивнул ей и вышел, вовремя вспомнив, что нет нужды запирать дверь каюты снаружи. Когда он не без тайного удовольствия уходил, то услышал, как хлопнула о стену крышка сундука и зашуршала ткань. «Ох уж эти женщины», — хмыкнул Барнет, но уже без прежнего раздражения. Теперь пленница начинала казаться ему слегка забавной.
— Ну что? — спросил подошедший Вуд. — Вроде притихла.
— Да она и не особо кричала, — ответил Барнет, слегка поправив курс. — Ты только подумай, она попросила, чтобы ей позволили гулять по палубе! Да так хитро все провернула, чертовка: намекала, что, мол, Кераньяк рассердится, если она окажется бледной и больной, и не заплатит нам.
— Пусть бы только попробовал! — подал голос Мортон. — Не на тех напал. Кто надует джентльменов удачи, тот долго не живет.
— А если подумать, эта мисс не такая уж дура, — задумчиво протянул Вуд. — Некоторые работорговцы тоже так делают — хорошо обращаются с женщинами, чтобы потом продать подороже. Кому нужен дрянной товар? Я бы тоже посовестился продавать порченое.
— Верно. Странная она какая-то, — прибавил Барнет, глядя вдаль, туда, где море вливалось в пронзительную голубизну неба. — Совсем не похожа на знатных дам. Я их представлял по-другому.
— Слушай, Бен, а ты часом не ошибся? — понизил голос Вуд. — Может, ненароком прихватил не ту леди? Какую-нибудь служанку вместо хозяйки?
— Что ты мелешь! — не сдержался Барнет. — Хотя… разве что эта рыжая шлюшка, Мэри, обманула нас и указала не ту комнату. Но зачем ей это? Поди пойми этих женщин. — Он задумался и спустя минуту продолжил: — Нет, я не мог ошибиться. Эта женщина — знатная дама, это видно, пускай она и не слишком-то похожа на тот портрет. Хотя кой черт их разберет, этих пачкунов-художников? У нее маленькие руки и ноги, я заметил, да и лицо не деревенской девки. Значит, она точно дворянка.
— А руки-ноги здесь при чем?
— А ты вспомни, Джон, нашего молодого Кераньяка. Он строит из себя дворянчика, а руки у него — впору копать землю или дубить шкуры. Сразу видно, что он из простых, такой же, как ты или я, хотя и чистенький. Зато его пройдоха-помощник или кем он там ему приходится… Вот за тем точно стоят благородные предки, черт бы их побрал.
— Ну гляди, тебе виднее, — пожал плечами Вуд. — По мне, так что тот, что другой. А дворяне эти одним хороши — у них полно денег, и можно взять славную добычу.
На это Барнет не ответил, хотя прекрасно понимал, что знатное происхождение и богатство не всегда идут рука об руку. Он вспомнил многих своих товарищей по ремеслу, потомков некогда богатых, а теперь разорившихся английских и французских родов. Такие обычно уплывали в Вест-Индию в поисках богатства и часто, не сумев нажить его честным путем, делались пиратами. Вспомнился ему и удачливый предводитель одной пиратской флотилии, который, как говорили, был сыном английского лорда и мальчишкой убежал из дома навстречу приключениям.
«Должно быть, старею, — мысленно усмехнулся Барнет. — Раньше меня так не тянуло к размышлениям». Когда ты рано повзрослел и прожил насыщенную множеством событий жизнь, мелькающий впереди тридцать шестой порог кажется уже зрелостью. Но Бен Барнет не привык считать годы. Он не считал дневные странствия по небу солнца и ночные — звезд, не считал погибших товарищей, удачи и неудачи. Он жил сегодняшним днем и редко глядел в будущее, которое столь часто омрачалось холодной тенью смерти — в бою или в петле. Как многие моряки, он верил в судьбу и в то, что чему суждено быть, того не миновать.
А пока в сердце его пел голос моря. В него вплетались привычные звуки каждодневной работы, шутки, брань и пение матросов «Сирены». Сегодня вероломная стихия держала корабль на ладонях с нежностью матери. И пускай это продлится недолго — Барнет умел ценить то, что есть сейчас.
* * *
Прошло не меньше часа, прежде чем на палубе «Сирены» послышались неведомые прежде звуки — цокот каблучков и шелест женского платья. Мисс Сомерсет вышла на прогулку, слегка шатаясь с непривычки, пока не догадалась ухватиться за фальшборт. Остановившись, она глянула вниз, на разбегающиеся в стороны пенные волны, и лицо ее странно преобразилось: глаза расширились и засияли, губы приоткрылись, к щекам прилила кровь. Барнет, который наблюдал за нею со шканцев, невольно изумился этому. Такого выражения счастья он не видел прежде ни на одном человеческом лице.
— А ты говорил, что я ошибся, — бросил он Вуду. — Ты погляди на нее. Какая она служанка? Леди, сразу видно.
— Да, очень хороша, — согласился помощник. — Даже слишком. Сейчас все парни мигом побросают работу и уставятся на нее.
— Кто уставится, тот получит по шее от Жерара, я с ним переговорил на этот счет, — отозвался Барнет.
Больше он не прибавил ни слова, но по-прежнему следил за мисс Сомерсет, пока она медленно шла вдоль борта, не сводя глаз с моря. Казалось, ей нет дела до того, где она находится и что ждет ее впереди. Она словно застыла в настоящем мгновении, полностью погрузилась всем своим существом в необъятную красоту моря. И тем самым задела некую струну в сердце капитана «Сирены».
— А ну, чего уставились? Живо работать! И нечего вертеть головами, а не то я сам их вам откручу! — послышался на палубе громовой голос боцмана. Обращался он к нескольким любопытным пиратам помоложе, которые проводили пленницу взглядами и не спешили отводить их.
— Прошу вас, сударь, не сердитесь, — произнесла мисс Сомерсет таким любезным и миролюбивым тоном, что Жерар едва не разинул рот. — Ваши люди не сделают ничего дурного, если всего лишь взглянут на меня.
— Зато работать будут плохо, — буркнул Жерар, в котором приобретенная грубость боролась с природной французской галантностью.
— Посмотрят — и привыкнут, — ответила девушка. — Капитан сказал, что нам плыть не меньше недели, а время здесь, в море, тянется так медленно! Мне кажется, через какой-нибудь час они позабудут о моем существовании.
Боцман не нашелся с ответом, разве что неуклюже кивнул и вернулся к своим обязанностям. Любопытство матросов вскоре угасло, они тоже занялись каждый своим делом, словно вправду позабыли о пленнице. Она же ничем не напоминала о своем присутствии, пока стояла у борта, — лишь отрывисто шелестело на ветру ее платье. Этот шелест почти сразу же тонул в скрипе снастей и гудении натянутых парусов, а легкий аромат духов уносил вперед ветер.
— Эй, мисс, — крикнул ей Барнет, который видел и слышал все, — гуляйте, если желаете, но не вздумайте отвлекать моих людей. Станете мешать — посажу в трюм к крысам.
— А на этом корабле есть крысы? — И вновь в глазах девушки не промелькнуло ни капли ужаса — одно лишь недюжинное любопытство. — Большие?
— Вот такие.
Барнет развел руки фута на два. Голубые глаза мисс Сомерсет расширились еще больше, а потом она рассмеялась — словно жемчужинки раскатились по палубе.
— И впрямь забавная девица, — заметил Вуд, ероша свои космы. — Другая бы на ее месте завизжала и хлопнулась в обморок. А эта нет — будто ей впрямь любопытно.
— И что прикажешь делать с ее чертовым любопытством? — огрызнулся Барнет, хотя он тоже не знал, сердиться ему или же смеяться. — Если у нее язык без костей, она всех нас замучает своей болтовней.
— Зато веселее будет, капитан, — вставил Мортон и перехватил поудобнее отполированный множеством ладоней руль. — Она как что скажет или улыбнется — и у меня будто теплее на душе становится, как после хорошей выпивки.
— Чтобы я еще хоть раз связался с бабой… — пробурчал себе под нос Барнет, пока сбегал по лестнице на палубу. Вуд и Мортон переглянулись за его спиной, до слуха капитана долетели приглушенные смешки.
Мисс Сомерсет стояла у фальшборта вполоборота, опираясь на локоть. Второй рукой она рассеянно накручивала на палец прядь волос. При виде капитана она выпрямилась, хотя поза ее по-прежнему осталась непринужденной.
— Знаете, сударыня, я передумал, — заговорил Барнет сразу. — Эта прогулка станет для вас первой и последней. Все прочее время путешествия вы проведете в каюте.
Глаза девушки округлились.
— Но вы обещали мне, капитан…
— Да, обещал, потому что не знал, к чему это приведет. — Барнет ощутил, что слегка наслаждается ее замешательством. — Стоило вам появиться на палубе, и мои люди позабыли обо всем на свете.
— Я ничем не мешаю им работать, капитан, — возразила мисс Сомерсет, вновь обретая прежнюю невозмутимость. — Они смотрят на меня, потому что видят впервые. И в этом нет ничего странного. Если бы не ваша непонятная жестокость, я бы смотрела вокруг с не меньшим любопытством.
— Вы еще не знаете, что такое настоящая жестокость. — Барнет прищурился и сжал кулаки. — И довольно того, что вы мешаете мне, сударыня.
— Чем же, капитан? — Она вздернула подбородок, глаза ее сверкнули. — Что дурного я вам сделала, отчего вы так озлобились на меня? Если уж говорить по справедливости, то сердиться должна я на вас, но никак не наоборот.
— Пожалуй, мисс, — медленно произнес Барнет, чувствуя, как голос разума берет верх над порывом гнева. — Но, если кто-нибудь продырявит мне шкуру из пистолета, я не стану сердиться на пулю — скорее, на того, кто держал оружие. Я — всего лишь орудие, мисс, так что поберегите свое недовольство для месье Кераньяка.
— Кто сказал вам, что я недовольна?
Мисс Сомерсет смотрела на него в упор. Ее ясные глаза были спокойны, в них не плеснулось ни капли того презрительного снисхождения, с которым высшие обычно обращались к низшим.
— Возможно, — продолжила она, — вам нет дела до этого, но в родном доме меня мало кто любил. Жених мой не может вызывать у женщин ничего, кроме отвращения, хотя он очень богат и зовется джентльменом. А тот человек, месье де Кераньяк, вполне может оказаться добрым и любезным. Отчего же мне жаловаться на судьбу? Чему суждено случиться, то случится, что бы мы ни делали.
Барнет застыл безмолвно, обезоруженный ее словами. Она рассуждала так, как мог бы рассудить он сам! Кто знает, искренне она говорит или нет, но ее речи отозвались в его душе. Непривычный к изысканным и изощренным беседам, Барнет предпочитал вести бой на своем поле. В нынешнем же бою было бы разумнее заключить перемирие.
— Вам виднее, мисс, — сказал он наконец. — Признаюсь, я был неправ в отношении вас. Если желаете, могу принести вам извинения.
— Если это уязвит вашу гордость, то не нужно. Разве что вы пожелаете облегчить совесть…
— Вы смеетесь? — криво улыбнулся Барнет. — Какая совесть может быть у человека моего ремесла?
— И все же она есть у вас, — проговорила девушка с такой твердостью, словно знала его с ранних лет. — Это видно — и по вашим словам, и по вашим глазам. Только вы прячете ее за внешней грубостью. На самом деле вам вовсе не хочется этого.
— Эх, будь по-вашему, мисс, — произнес Барнет с деланным смешком. — Хорошо, гуляйте себе на здоровье. И скажите сразу, чего вы хотите.
— Я уже говорила вам: мне любопытно. — Она огляделась вокруг. — Я никогда прежде не плавала на корабле, тем более — на пиратском. Обещаю вам, капитан, я буду только смотреть. Если вы прикажете, я даже не стану разговаривать с вашими людьми, хотя мне показалось, что они были бы не против.
— Вот это ни к чему. Вы мне этак весь порядок испортите.
Девушка вновь огляделась, и по ее взыскательному взгляду Барнет понял, что она впрямь не нашла, к чему придраться. «Ишь смотрит, шельма, будто чего понимает», — мелькнула в голове капитана хмурая мысль. Но мгновенно растаяла при виде явного интереса в глазах пленницы.
— Правда? — сказала она. — Мне всегда казалось, что на пиратских кораблях не бывает никакого порядка и дисциплины, а все только пьют, дерутся, играют и делают что хотят. Но у вас совсем не так…
— Пьем и играем мы только на берегу — когда есть на что, — пояснил Барнет. — Во время плавания не поиграешь. Море шуток не любит и не прощает безделья. Сами представьте себе, мисс: начинается шторм или приближается враг, а все матросы пьяные. Долго они проживут?
— Думаю, не очень, — понимающе кивнула девушка. — Простите мне мои глупые вопросы, капитан. Меня может извинить разве что невежество — и любопытство.
— Если бы мы заговорили о чем-то другом, невеждой оказался бы я, — ответил Барнет. — Можете спрашивать, только не слишком долго.
— Могу я подняться вон туда, откуда вы спустились? — Она указала рукой. — Мне кажется, оттуда мне было бы лучше видно…
— Это называется шканцы, мисс, — поправил Барнет с легкой улыбкой, ощутив себя вдруг учителем какого-нибудь совсем несмышленого юнги. — Там могут находиться только офицеры и рулевой.
— А у вас много офицеров? — Мисс Сомерсет вновь огляделась, словно пытаясь понять, кто из пиратов старше по званию: безуспешно. — Военных легко отличить по мундиру, а здесь…
Она умолкла, будто смутившись, и Барнет ощутил неловкость, такую, что невольно потянулся поправить распахнутый до середины груди воротник рубашки. Собственная его одежда не слишком отличалась от скромных нарядов его людей.
— Желаете, чтобы я представил их вам за обедом? — спросил Барнет и мгновенно осекся, заметив, что она сглотнула при упоминании обеда. — Черт меня подери, мисс, я совсем позабыл, что вы сегодня еще не ели…
— Не беспокойтесь, капитан, я могу потерпеть, — улыбнулась мисс Сомерсет. — Не станете же вы из-за меня нарушать привычный вам порядок дня. Но мне приятно, что вы заметили.
Барнет ощутил вдруг, что откровенно забавляется происходящим. Сердиться же на свою пленницу он больше не мог: любой упрек разбивался вдребезги об ее искреннюю любезность.
— Как вы сами сказали недавно, — ответил он, — мне стоит позаботиться о вашем здоровье. Не дай Бог, вы тут подурнеете от скверного обращения и плохой пищи. Правда, не знаю, насколько вам придется по вкусу морская жратва.
— Обещаю, я буду снисходительна, — сказала она и даже не повела бровью, услышав привычное для капитана «Сирены» грубое слово. — Но, должно быть, я отвлекаю вас своей болтовней, капитан…
— Пока нет, — сказал Барнет, пытаясь изобразить как можно более вежливую улыбку, потом подозвал боцмана и велел ему прибавить парусов на бушприте. Мисс Сомерсет тем временем вновь отвернулась к морю, подставив ветру лицо.
Возвращаясь на свое место, Барнет поймал себя на том, что его тянет смотреть на пленницу — не как на красивую женщину, а как на малознакомого и все же приятного в общении человека. Со стороны казалось, что она всем своим существом наслаждается свободой — будто наконец-то вырвалась из сурового плена. «Похоже, несладко ей жилось в родительском доме, — подумал Барнет, а потом усмехнулся. — Этак выходит, что мы с парнями сделаем доброе дело, когда доставим ее к Кераньяку, — уж он-то вряд ли будет дурно обращаться с женщиной».
Ветер растрепал длинные волосы мисс Сомерсет, бросил ей в лицо очередную пригоршню соленых брызг. Она со смехом вытерла лицо, хотя прикрыла глаза ладонью от солнца. «Черт подери, у нее даже нет шляпы, — отметил Барнет. — На таком солнце она вмиг сгорит и превратится в негритянку. А потом лекарю, да заодно и всем прочим, придется возиться с нею».
— Эй, Том-Длинный! — окликнул он. На зов прибежал с бака юнга. — Ну-ка, сбегай и принеси мою шляпу с черными перьями. И не вздумай, прохвост, залезть в мой сундук, а не то Жераровы кулаки тебе раем покажутся.
Длинные ноги Тома не подвели, с поисками шляпы он тоже справился успешно. Барнет окинул шляпу критическим взглядом: не слишком подходит для знатной леди, но все лучше, чем обгореть до пузырей на палящем солнце.
— Возьмите, мисс. — Барнет подошел к ней, протягивая шляпу. — Пускай она не особо красивая и не подходит к вашему наряду, но с непокрытой головой вы мигом сгорите. Или разболеетесь от жары.
— Благодарю вас, капитан, — улыбнулась мисс Сомерсет.
Шляпа оказалась ей великовата, но помогли пышные волосы и несколько булавок от платья. Девушка слегка сдвинула шляпу на одно ухо и улыбнулась еще шире.
— Мне идет?
— Я не разбираюсь, мисс, но как по мне, вы чертовски хороши… Простите, привычка… Не знаю, как сказать по-другому.
Барнет мысленно пообещал себе следить за языком. Обычно он не выбирал выражений, но эта девушка словно взывала к лучшему, что в нем было, и он не мог не повиноваться этому зову. Она же как будто не смутилась.
— Говорите, как вам удобнее, капитан, вам незачем менять из-за меня свои привычки, — ответила мисс Сомерсет. — Я сыта по горло прилизанными, лицемерными фразами, в которых жизни и правды не больше, чем в трупе. Мне всегда нравилось беседовать с простыми людьми. А здесь, в море, где любая душа открыта, слова льются из глубин сердца. И не беда, что слова эти не всегда учтивы.
— Благослови вас Бог, мисс, — сказал ей Барнет, не найдя иного ответа, и поспешно отошел.
Весь день он искал забвения в привычных трудах — и не находил. Душа его порывалась лететь, словно полный ветром парус, но привычка отрицать собственные чувства держала, как тяжелый якорь. И все же капитан Барнет понимал: чем бы ни закончилось это плавание, он запомнит его на всю жизнь. Мисс Кэтрин Сомерсет, очевидно, относилась к тому редкому типу людей, которые способны пусть медленно, но верно менять всех вокруг себя. Причем менять к лучшему.
Она пробыла на палубе почти до самого вечера. Порой она перебрасывалась несколькими словами то с одним, то с другим пиратом, и Барнет видел улыбки, что расцветали после этого на хмурых физиономиях его товарищей. Привычная ругань смолкла почти сразу, никто не смел больше заводить непристойных песен. И при этом никто не смущался: слова мисс Сомерсет впрямь сбылись, и вскоре пираты перестали обращать на нее внимание, словно она неким образом сроднилась с ними и сделалась кем-то вроде старого знакомого.
Когда девушка скрылась в своей каюте, перед тем поблагодарив капитана и всех, кто оказался поблизости, почти все головы повернулись в ее сторону. Во взорах, провожающих ее, сквозило сожаление.
— Эх, будто солнце зашло, — высказался за всех Мортон. — Аж темнее стало на палубе. Славная девушка, не гляди, что знатная леди. Веселая такая, простая, как любой из нас.
— Скажешь тоже, — отмахнулся Барнет, но ощутил, что слова попали в цель. Самому ему тоже сделалось холоднее, стоило лишь стройной девичьей фигуре в зеленом, не слишком хорошо сидящем платье скрыться с его глаз.
— Ты вправду собираешься пригласить ее сегодня на общий ужин в кают-компанию? — спросил Вуд.
Барнет мысленно выругался: выходит, почти все слышали его беседу с мисс Сомерсет. Впрочем, что здесь особенного? Они не говорили ни о чем таком, о чем нельзя говорить при свидетелях.
— Да, — ответил он, — только завтра. Если она войдет туда сегодня, я сгорю со стыда. Пусть там сперва хорошенько приберутся.
— Ты, может, еще заставишь всех нас вытащить из сундуков лучшую одежду, чтоб не оскорблять взор ее милости?
— Нет, это уже ни к чему. Но выглядеть все должны прилично, пока она на борту. Увижу хоть одного с голым пузом — пристрелю на месте, а потом самого же заставлю драить палубу.
— Ишь, как ты повеселел, Бен, — улыбнулся Вуд, заслышав знакомые речи. — Давненько мы не видели тебя таким. Эта леди будто вытащила тебя из скорлупы, точно орех.
— Не болтай глупостей, Джон, — отрезал Барнет. — Если уж она очутилась среди нас, джентльменов удачи, то пусть убедится, что мы не зря зовемся так. Пусть видит, что мы не какие-то там неотесанные мужланы, но умеем держать себя достойно.
— А может, она тебя очаровала? — сверкнул новой улыбкой Вуд. — Ты сперва гавкал на нее, что твоя собака, а потом вмиг подобрел. И шляпа твоя на ней неплохо смотрится. Ей бы еще пошли рубаха со штанами да пистолет за поясом.
— Ага, я бы тоже поглядел, — вставил со смехом Мортон. — На такой ладной фигурке штаны бы отлично сели.
— Подите к черту, вы оба, — огрызнулся Барнет, а потом рассмеялся — уж больно забавной вышла бы картина. Хотя мисс Сомерсет и впрямь неплохо бы выглядела в мужском наряде на шканцах пиратского корабля. И, должно быть, неплохо могла бы управлять им, если бы научилась.
«Придет же в голову такая глупость!» — мысленно возмутился Барнет. Он уже не знал, что думать, — радоваться своей удаче или проклинать французского хлыща, который уговорил его взяться за это дело. Да, выбора у него не было. И от судьбы не уйдешь. Не уйдешь…
«И все же парни правы, — признал он. — Как только она ушла, стало темнее».
— Думаю, наша мисс будет довольна, — отчитался на следующий день Вуд после того, как проследил за работой нескольких матросов в кают-компании. — Больше уж нам никак не сделать. А чего она хочет — тут ей не королевская шхуна.
Барнет не поленился спуститься и проверить самолично. На его взгляд, все было в порядке: пол выскоблили, смахнули по углам пыль, протерли окно, отскребли кое-где присохшую грязь. Жерар вспомнил о недавно захваченных в особняке Сомерсетов подсвечниках, и они приятно оживили скромную, без малейшего намека на резьбу или украшения, каюту. Никакой иной роскоши «Сирена» не могла предложить своей нежданной гостье. Зато теперь ее было не стыдно приглашать на обед.
Не то, чтобы капитан Барнет стыдился. Он понимал, что мисс Сомерсет — человек иного круга, несмотря на ее внешнюю простоту и добродушную любезность. Она ни на кого не глядела свысока, но она была другой; само происхождение клеймило ее, словно ювелир — свои изделия. Барнет вспомнил свои недавние размышления насчет аристократов, выбирающих иной путь. «Но те уходили искать лучшей жизни, — подумал он. — А чего искать ей? У нее и так все есть. И скоро будет еще больше».
Пираты отнеслись к вчерашнему распоряжению капитана вполне серьезно. Теперь ни один не смел показываться на палубе без рубашки. А сам капитан извлек из сундука старый деревянный гребень, и ему стоило немалых трудов привести в надлежащий вид свою запущенную гриву с искрящимися в ней кристалликами морской соли.
— Прихорашиваешься, Бен? — поддел его Вуд, когда застал за этим занятием. — Видно, эта леди крепко тебя зацепила. Даже ради Большой Лиз из Порт-Ройала ты так не старался.
— Пошел к черту, — отозвался Барнет.
Поневоле он заулыбался: подобного ему не случалось переживать очень давно. Неудивительно, что команда изумляется, глядя на него. Он и сам изумлялся не меньше.
Капитан Барнет не привык бояться, хотя никогда не тешил себя иллюзией, что не способен испытывать страх. В его полной приключений жизни страх шел с ним борт о борт, и капитану нравилось бить его иными своими качествами — упрямством, настойчивостью и ответственностью за своих людей. В бесчисленных морских боях и сражениях со стихией, в плену у indios bravos(1) и среди мертвого штиля он преодолевал себя и делал то, что было нужно. Вот и сейчас, в ожидании вечера, когда он обещал мисс Сомерсет более короткое знакомство, он готов был преодолеть себя. Но на сей раз не знал, какое оружие избрать.
Когда мисс Сомерсет вышла сегодня на палубу и звонкое «Доброе утро, джентльмены!» взлетело до самой верхушки грот-мачты, Барнет с неохотой осознал, что ждал этого мгновения с самого рассвета. Девушка же впрямь сияла: похоже, она отлично выспалась в своей крошечной каюте и теперь готовилась наслаждаться морем и чудесной погодой, совсем как вчера. Боцман Жерар, занятый обычной раздачей тумаков, при виде мисс Сомерсет поклонился и подкрутил усы. Юнга Том-Длинный и матросы помоложе расцвели широкими улыбками, да и лица тех, что постарше, прорезали веселые морщинки. Мисс Сомерсет постаралась кивнуть каждому, чей взгляд перехватила, и отыскала для всех любезные слова.
Ветер сегодня метался туда-сюда, точно выпивка в животе у пьяницы. «Сирене» приходилось ложиться то на один, то на другой галс, матросы почти не слезали с вантов и рей. Барнет, отдавая команды, отметил, что мисс Сомерсет отошла в сторону, чтобы никому не мешать. Она же будто ощутила на себе его взгляд, пальцы ее тотчас коснулись полей шляпы — его шляпы, — а тонкие губы разошлись в легкой улыбке. Так она не улыбалась еще никому.
Барнет понял, что не может не ответить, и повторил ее жест, дотронувшись до полей собственной шляпы. Работы у него хватало, поэтому он лишь изредка обращал внимание на стоящую у фальшборта девушку. Она по-прежнему не сводила глаз с моря, чьи пенные гребни походили сегодня на россыпи жемчуга. Но стояла она так, чтобы оставаться вполоборота к Барнету, будто нарочно позволяла ему любоваться собой.
«Знает ведь, чертовка, что от нее глаз не отвести, — ворчал мысленно Барнет, проклиная себя на чем свет стоит. — Перед нею, поди, самые знатные джентльмены ползали на коленях; что для нее простой морской бродяга вроде меня? Всего только второй день, а я уже не могу думать ни о чем другом, кроме нее. Неужто не понимает? Или играет нарочно? Хотя в ней ни на волос нет всей этой паршивой бабьей дряни. А вот я хорош: только увидел миленькую девчонку — и тут же попался. Будто без нее забот мало?»
— О ней думаешь, да, капитан? — послышался рядом голос рулевого Мортона.
— О ком, черт тебя дери? — нахмурился Барнет. Он уже не знал, куда деваться от странных, непривычных мыслей, и сам не понимал, радуется отвлечению или нет.
— Да о нашей мисс, о ком же еще. — «Сирена» качнулась, повинуясь движению руля в крепких руках. — И не вздумай отнекиваться. У тебя глаза сияют, когда ты на нее смотришь, а стоит тебе отвернуться — и сразу хмурый, точно штормовая туча.
— Будто мне больше подумать не о чем, — отозвался Барнет. — Слишком уж все гладко вышло: приплыли быстро, дело провернули удачно, теперь вот возвращаемся. Тебе не кажется, что чего-то не хватает?
— Чего — голого зада шлюхи-удачи? — Мортон сделал знак от сглаза. — Тьфу на тебя, еще вправду накаркаешь. Или ты думаешь, что нам не может хоть раз по-настоящему повезти? Небо чистое, от французского фрегата мы ночью ловко ушли, а ветер пусть себе шалит, не привыкать.
Барнет не ответил. Мортон говорил верно: не стоит ждать подвоха там, где нет ни малейшего намека на него. Но жизненный опыт подсказывал, что беда приходит нежданно. А Барнет любил ясность, любил смотреть в лицо врагу, неважно, человек это, непогода или судьба. Оглядываться через плечо, не зная, откуда обрушится удар, не по нему.
«Первый и последний раз», — твердил он себе, вновь глядя на мисс Сомерсет, румяную и сияющую, в облаке распущенных темных волос. Верное чутье авантюриста подсказывало ему, что беда, если она придет, будет так или иначе связана с этой девушкой. Но пока он смотрел на нее, эти мысли уходили, сменяясь другими. И эти другие вызывали в нем нечто среднее между злостью и отчаянием.
Но мисс Сомерсет ничем не заслуживала ни злобы, ни грубости. Она заслуживала иного, и будь Барнет волен выпустить это иное из самых дальних, незапятнанных еще уголков своей души, он бы так и сделал — и сам бы подивился. Но она — пассажирка, гостья, а не пленница и не товар. Она — чужая. Во всех отношениях.
«Черт с нею, — сказал себе Барнет, устав размышлять. — Пусть перед нею пляшут молодые шаркуны вроде Кераньяка, они это отлично умеют. А я — нет. У меня к женщинам другой подход, но здесь он не уместен. Значит, буду держаться, как со случайным приятелем, — просто и без всяких любезностей».
Непривычные мысли вмиг испарились, и ничто больше не мешало обычному течению дня. Забияка-ветер продолжал свои шалости; пираты хоть и ворчали, возясь с парусами, фалами и брасами, но радовались быстрому полету «Сирены» по волнам. Когда же Барнет под вечер рассчитал пройденный путь, то не смог не присоединиться к общей радости. Плыть оставалось не больше трех дней.
Самое время было сообщить эту новость мисс Сомерсет. Барнет ожидал ее прибытия, сидя во главе стола в кают-компании, где пахло табаком и недавно отдраенным полом, и порой не без усмешки поглядывал на своих офицеров. Вуд откопал где-то шелковую ленту, которой стянул на затылке свои соломенные волосы вместо обычного куска бечевки. Мортон завязал на шее платок, как и плотник Прайс, а лекарь-голландец ван Бирт облачился в коричневый камзол и казался сошедшим с живописных улиц далекого Амстердама.
Мисс Сомерсет не заставила долго себя ждать. Том-Длинный распахнул перед нею дверь, заодно проводив девушку по-юношески восхищенным взглядом. Как ей удавалось приводить себя в порядок без малейших условий, без горничных, щеток, пуховок и прочего женского арсенала, Барнет не знал, но отдавал должное: мисс Сомерсет умела распоряжаться тем оружием, которое оказывалось под рукой.
— Добрый вечер, капитан. Джентльмены.
Она присела в реверансе — сперва перед Барнетом, потом перед прочими. Место ей оставили по правую руку от капитана, напротив Вуда. Она уселась, шумно расправив юбки, на голую дощатую скамью.
— Мы рады вас видеть, мисс Сомерсет, — сказал ей Барнет, а прочие нестройно присоединились. — Надеюсь, вы не слишком скучаете.
— Что вы, напротив! — Мисс Сомерсет просияла. — Я наслаждаюсь путешествием. Мне кажется, очутись я совсем одна на корабле в открытом море, я бы даже тогда ничуть не скучала. А в вашем обществе…
— Одна, мисс, вы бы не справились с кораблем, — заметил Прайс.
— Надо же, мне это не пришло в голову, — рассмеялась девушка. — Но вы правы, мистер… простите, не знаю вашего имени.
Барнет представил всех. Пираты раскланялись как можно учтивее, и мисс Сомерсет кивала в ответ, как могла бы отвечать на приветствие особ из высшего света. В этот момент явился с котлом Дэвид, кок-мулат, и принялся раскладывать еду по деревянным мискам. Барнет отметил, что мисс Сомерсет потянула носом и улыбнулась.
— Не судите строго беднягу Дэвида, мисс, — сказал Барнет: «бедняге Дэвиду» он сегодня пригрозил, что сам сварит его живьем в собственном котле, если тот приготовит паршиво. — Я уже говорил вам, что пища моряков не отличается изысканностью.
— Верно, капитан, говорили, — ответила девушка, продолжая улыбаться. — Но я предпочитаю доверять своему опыту. — Она подцепила деревянной ложкой кусок тушеной солонины в подливе и отправила в рот. — Очень даже недурно!
Дэвид переводил взгляд с мисс Сомерсет на капитана, его смуглое лицо посерело. Похоже, девушка заметила это и поспешила добавить:
— Я не притворяюсь, это на самом деле очень вкусно! — Она проглотила еще несколько полных ложек, при этом чуть капнув себе на платье. — Повару моего отца во многом далеко до вас, мистер Дэвид. Он порой ухитрялся так пересушить самую свежую дичь, что ее невозможно было есть. А те дни, когда у него не подгорала выпечка, у нас считались едва ли не праздниками.
— Тогда какого черта, мисс, ваш батюшка терпел этакого неумеху? — спросил Вуд, пока расправлялся с собственной порцией. — За борт такого кока, и дело с концом!
— Так в конце концов и вышло, мистер Вуд, — ответила девушка, продолжая уплетать солонину вприкуску с сухарями, словно не заметила чертыхания. — У нас вообще слуги не задерживались. Матушка более терпелива, но отец… — У нее вырвался вздох, ложка на миг опустилась. — Мне порой бывало так жаль их — слуг, разумеется, — добавила она.
— Помнится, вы говорили, что не были особо счастливы в родительском доме, мисс, — заметил Барнет.
Он поглядел на мисс Сомерсет, и вновь его поразило, как переменилось ее лицо: это было лицо узницы, вырвавшейся на свободу. И говорило оно красноречивее любых слов.
— Да, увы. — Она опять вздохнула, но с облегчением, а не с сожалением, в ее глазах отражался скупой свет сальных свечей. — Я уже говорила вам об этом. Сэр Чарльз Сомерсет — суровый и порой жестокий человек, хотя и джентльмен. Мне остается лишь надеяться, что мой будущий супруг окажется иным.
— Окажется, мисс, — кивнул Вуд. — Он вроде парнишка неплохой. Вы только берегитесь его приятеля: та еще шельма, и цену себе знает. Глядите, как бы он вас не очаровал…
— Нашел что болтать! — оборвал его Барнет. — Тебе какое дело? Мисс сама разберется. Лучше передай по кругу.
Он щедро налил себе в стакан рому из бутылки. Затем бутылка перешла к Вуду, а от него — ко всем по очереди. Мисс Сомерсет молча наблюдала, как пираты разливают напиток; перед нею самой стоял стакан простой воды.
— Уж простите, мисс, вина не держим, — сказал Барнет, перехватив ее взгляд. — А ром все же не для леди. Или вы желаете попробовать?
— Почему бы нет? Я никогда прежде не пила ром и охотно попробовала бы… если вы не возражаете, джентльмены…
Она оглядела всех, словно ожидала увидеть осуждающие лица. Но Барнет отметил, что его товарищи наблюдают за нею с явным любопытством. Сам он вполне разделял это чувство, не трудясь прятать ухмылку.
— Вы напрасно смеетесь, капитан, — продолжила мисс Сомерсет под тихие смешки и шепотки. — Или боитесь, что я вас перепью?
— Сделайте одолжение, мисс. — Барнет откровенно наслаждался. — Только позвольте дать вам совет. — Он взял еще один стакан и наполнил его ромом до краев. — Пейте залпом, а потом задержите дыхание и запейте водой, вон ваш стакан. И позвольте пожелать вам удачи.
— Спасибо.
Мисс Сомерсет взяла стакан с ромом, щеки ее слегка покраснели. Она подняла глаза: все пираты смотрели на нее с любопытными улыбками, явно одобряя. Барнет оперся подбородком на переплетенные пальцы, глядя, как она резко выдыхает, а потом залпом пьет.
— Ура-а! — послышался нестройный, но искренний хор.
Мисс Сомерсет тем временем вытаращила глаза, пальцы ее стиснули стакан с водой. Его она тоже опорожнила залпом, а потом выдохнула. Лицо у нее сделалось почти пунцовым.
— Браво, мисс!
Боцман вежливо кивнул, хлопнув в ладоши. Прочие присоединились к похвалам, пока мисс Сомерсет напряженно улыбалась, а по ее шее, ушам и груди разливалась краска.
— Продолжим, мисс? — Барнет приготовился налить ей второй стакан.
— Нет-нет, довольно!
Она покраснела еще сильнее, но тут же рассмеялась. Безудержный смех царил в кают-компании минут пять: Мортон едва не свалился под стол, молчаливый голландец ван Бирт так согнулся от хохота, что угодил лицом в собственную тарелку, по счастью, уже пустую. Сама же виновница веселья как будто смутилась, но всеобщий поток увлекал ее, и она вновь принималась хохотать.
— Вы этак войдете во вкус, мисс, — ввернул Вуд. — То-то подивится ваш супруг!
— Нет, думаю… это был первый и последний раз, — ответила мисс Сомерсет слегка заплетающимся языком, что вызвало новые смешки и шепотки. — Если позволите, капитан, я пойду к себе. У меня немного… кружится голова…
— Конечно, мисс, — улыбнулся Барнет. — Только сперва мы еще раз выпьем за ваше здоровье.
— Ура мисс Кэтрин Сомерсет!
Бутылка — уже новая — сделала круг, пираты дружно подняли стаканы. Глаза девушки блестели, а лицо по-прежнему пылало, точно небо поутру. Ее чуть качнуло, когда она поднялась и зашагала к выходу.
— Давайте-ка я вас провожу. — Барнет подхватил ее под локоть. — Осторожнее, пригнитесь, не то ушибете лоб. Вот так, и глядите под ноги.
С этими словами он вывел девушку из кают-компании. Не успела закрыться дверь, как позади грянул веселый раскат смеха. Должно быть, она его тоже услышала, но ей теперь было все равно.
— А все же весело вышло, — произнесла мисс Сомерсет, едва не споткнувшись о крышку трюмного люка. — Правда, капитан?
Барнет поглядел на девушку. Глаза ее начинали мутнеть, речь делалась бессвязной, ноги едва держали ее. «Делай теперь с нею что хочешь — она и пальцем не шевельнет», — промелькнуло в голове.
В следующий же миг Барнет от души обругал себя за это. Теперь, когда мисс Сомерсет по-настоящему приобщилась к их компании, обидеть ее — особенно вот так, беспомощную, — было бы низким делом, вроде воровства у товарища. Поэтому Барнет ограничился тем, что проводил мисс Сомерсет до двери ее каюты.
— Теперь отдыхайте, мисс, — сказал он на прощание. — Постарайтесь поскорее уснуть и будьте готовы, что завтра вас будет мучить головная боль.
— Т-тогда зач-чем вы п-пьете эту г-гадость? — с трудом выговорила девушка, едва не падая.
— Привыкли, мисс. — Барнет улыбнулся, хотя она не увидела бы этого в темном коридоре. — И вот еще что. Я-то стерплю, а при моих людях не смейте говорить ничего подобного — гадость там и прочее. Они уже приняли вас, как родную, так что не портите, как у вас говорится, впечатление. Доброй вам ночи, мисс.
Она скрылась за дверью, пошатываясь. Барнет услышал, как зашуршала одежда и скрипнула кровать, а потом все стихло.
— И доброго завтрашнего утра, — прибавил он с усмешкой.
* * *
— Похоже, наша мисс вчера крепко набралась, — усмехался Вуд, когда девушка не появилась утром на палубе в обычный свой час.
— Пусть себе отдыхает, — отозвался Барнет, вглядываясь в горизонт.
Сегодня ветер, в отличие от вчерашнего, словно протрезвел и прекратил свои дикие шалости. Музыка парусов приободряла, а море несло «Сирену» вперед, с каждой пройденной милей приближая конец этого странного путешествия.
— Еще бы, с непривычки-то, — поддакнул Мортон. — Хотя она ж выпила не на голодное брюхо, а сперва убрала целую миску рагу из солонины. А вообще она молодец, не оплошала. Другая какая на ее месте развернулась бы кормой, а эта — нет. Еще пару раз, и привыкнет.
— Ты, видно, сам вчера перебрал, раз болтаешь такие глупости, — сказал ему Барнет. — На кой черт ей привыкать? Вот Кераньяк обрадуется, когда мы привезем ему невесту-пьянчужку!
— А это будет уже его забота, — не сдавался рулевой. — Главное, что девчонка довольна. Милая она такая, веселая. Не знаю, как кто, а я бы порвал любого, кому вздумалось бы ее обидеть.
«Я тоже», — едва не ответил Барнет, но сдержался — и заметил, что сдерживаться теперь намного легче. Вчерашний совместный обед и выпивка неким образом сблизили мисс Сомерсет со всеми пиратами «Сирены». Теперь она казалась не столько пассажиркой, сколько членом команды, как если бы подписала положенный договор. А допускать неподобающие чувства по отношению к товарищу было в понимании капитана Барнета настоящим преступлением.
Мисс Сомерсет вышла на палубу, когда миновал полдень. Она казалась бледной и измученной, но заулыбалась, заслышав приветственные крики матросов. Кто-то отсалютовал ей, кто-то приподнял шляпу, кто-то поклонился. Она ограничилась одним кивком и радостно подставила ветру лицо.
— Хватит галдеть, парни! — прикрикнул на восторженных пиратов Барнет. — Уважьте нашу гостью. А вы, мисс Сомерсет, — он махнул ей, — поднимайтесь сюда.
— Вы же говорили, капитан, — сказала она, слегка задыхаясь, когда поднялась на шканцы, — что мне нельзя здесь находиться.
— Теперь можно.
Барнет улыбнулся ей. Ее губы слегка дрогнули, а потом она рассмеялась. Сквозь болезненную бледность пробился жгучий румянец, она закрыла лицо руками, но никак не могла остановиться. Плечи ее вздрагивали от хохота, даже волосы растрепались.
— Простите меня, капитан, — с трудом выговорила мисс Сомерсет. — Мне так стыдно за мою вчерашнюю выходку. Я не должна была…
— Отчего же? Как вы там говорили про собственный опыт? Я вполне с вами согласен, лучше все испытать самому. Если желаете, — Барнет прищурился, — можем сегодня повторить.
— Ох, нет! — Восклицание вырвалось так порывисто, что мисс Сомерсет вновь рассмеялась. — Простите, капитан. Пить ром я больше не стану. У меня до сих пор болит голова. А каким ужасным было мое сегодняшнее пробуждение, вам лучше не знать…
— Могу представить — я ведь тоже когда-то впервые напился. Правда, это было давно. С тех пор привык.
— Неужели вы много пьете? — Голубые глаза девушки расширились. — По вашему виду не скажешь.
— А что еще, по-вашему, делать пирату на берегу, когда у него в кармане звенит золото? — Барнет мечтательно улыбнулся. — Вот приплывем на Эспаньолу, получим оставшиеся деньги — и тогда я буду пить целую неделю без продыху...
Он замолчал, мисс Сомерсет тоже не спешила подавать голос. Барнету вдруг сделалось неловко: слишком уж скользкую тему он затронул. Поэтому он сменил ее:
— А для вас начнется совсем другая жизнь, мисс.
— Может быть, — медленно произнесла мисс Сомерсет. — Но мне гораздо милее та жизнь, которая у вас здесь, на «Сирене»… Надеюсь, она не обидится за то, что я называю ее по имени?
— Не обидится, она уже приняла вас, — ответил Барнет. — А жизнь наша, мисс, не вполне такова, как вам сейчас кажется.
— Но ведь она вам по душе, не так ли? Иначе вы избрали бы себе иное ремесло.
— Вы нас осуждаете?
— Вовсе нет. Хотя… — Она чуть помедлила. — Если бы я плыла на другом корабле и увидела издали ваше судно, я бы сказала: «На том корабле плывут разбойники и убийцы». Но теперь, когда я узнала почти всех вас, я не смогла бы сказать так. Кем бы вы ни были, у вас есть то, чем мало кто может похвалиться. У вас есть свобода.
Тут к Барнету подошел Вуд, и ему пришлось отвлечься. Мисс Сомерсет терпеливо ждала, пока они закончат говорить. Она то принималась глядеть на след, что оставался на воде позади корабля и мгновенно исчезал, то на палубу и мачты, где суетились матросы. Она так внимательно разглядывала верхушки мачт, что с ее головы едва не свалилась шляпа.
— Не буду мешать вам, капитан, — сказала мисс Сомерсет, когда разговор ненадолго прервался. — Я благодарю вас за то, что вы исполнили мою просьбу. Сейчас же я хочу вернуться к себе — думаю, мне будет лучше прилечь.
— Ступайте, мисс, только глядите не расхворайтесь. — Барнет шутливо погрозил ей пальцем, и она мгновенно заулыбалась. — Но помните: вечером мы вас ждем. Не беспокойтесь, — прибавил он, заметив тень испуга в ее глазах, — никто не станет заставлять вас пить.
— Благодарю.
Мисс Сомерсет сделала реверанс и спустилась по лестнице. Шла она уже увереннее, чем вчера, привыкая к качающейся под ногами палубе. Почти никто не глядел ей вслед, хотя послышались учтивые пожелания: «Поправляйтесь, мисс, нам без вас скучно». Прежде, чем уйти в каюту, она оглянулась и глубоко вдохнула морской воздух. Несмотря на легкую бледность, ее лицо лучилось счастьем и жизнью.
— Поправляйтесь, мисс, — едва слышно прошептал Барнет.
Мгновение он размышлял, не послать ли к ней лекаря, но тут же отверг эту мысль. «Девчонка совершенно здорова, разве что слегка страдает от похмелья — подумаешь! Ром-то отличный, не какое-нибудь дешевое пойло, от него не разболеешься. К вечеру оправится и станет прежней».
Барнет чувствовал, что его охватывает нетерпение: он ждал вечера. И, глядя на своих помощников, понимал, что они разделяют его настрой. Каким образом мисс Сомерсет сумела в несколько дней завоевать сердца всех на «Сирене», оставалось загадкой, но она это сделала. Неужели достаточно порой простой улыбки и доброго слова, чтобы тронуть самую черствую душу? Или души их не так уж черствы, как им самим кажется? Или все дело в искренности этой знатной леди, в ее ясных глазах, в которых нет места лжи и притворству?
Впрочем, Барнет заметил, что сегодня она слегка переменилась, и не только из-за дурноты. В ее лице появился страх. Удивительно: она не боялась, когда говорила с ним в первый день, хотя ее не могла не пугать неизвестность. Чего ей бояться сейчас, когда все пираты «Сирены», от него самого до Тома-Длинного, готовы без преувеличения отдать за нее жизнь?
«Пустое, — в который раз сказал себе Барнет. — Размышления тебе не пристали. Слишком много думаешь, вот тебе и мерещится невесть что». Но окончание путешествия больше не манило его. Наоборот, хотелось, чтобы оно длилось, длилось и не кончалось.
«Как я буду жить, когда это солнце скроется навсегда?»
От этой мысли сделалось холодно, точно от штормовой волны, что окатывает с головы до ног и влечет за борт, в темное бурлящее море. И Барнет нашел себе лекарство: «Не думай об этом. Живи сегодняшним днем, как жил всегда. Радуйся, что сейчас она здесь, что ты видишь и слышишь ее. Мог ли ты неделю, две, месяц назад знать, что с тобой может случиться подобное?»
* * *
От дружного хора приветствий, которым встретили мисс Сомерсет вечером пираты в кают-компании, она едва не попятилась. В следующую же секунду она расправила плечи, на лице ее расцвела привычная улыбка. Бледность исчезла, как след корабля на воде, глаза сияли искренней радостью.
— Простите меня, джентльмены, вам со мной столько хлопот, — произнесла мисс Сомерсет, усаживаясь на свое вчерашнее место. — А я сама себя наказала. Сделала вчера глупость — и проскучала почти весь сегодняшний день в каюте.
— Все наши хлопоты оплачены, мисс, — или скоро будут оплачены, — ответил ей Барнет. — А то, что было вчера, — вовсе не глупость. Вы доказали, что достойны уважения. Теперь все мои люди считают вас чуть ли не товарищем.
— Что вы! — Мисс Сомерсет покраснела и едва не спряталась за собственной ложкой, когда прочие пираты кивками и словами подтвердили правоту капитана. — Хотя… — Она помолчала. — Меня это радует. Похвала таких людей, как вы, дорогого стоит. И неважно, что вы пираты. Мне кажется, в каждом из вас словно сидят два человека: один — разбойник, а другой — тот самый, настоящий человек, не такой уж дурной. И верх берет то первый, то второй.
— Любопытная точка зрения, — вставил лекарь.
Примолкшие было пираты тихонько рассмеялись: ван Бирт был из тех, кто примкнул к команде «Сирены» не по своей воле. Несколько лет назад Барнет забрал его насильно с торгового судна, поскольку своего лекаря у пиратов не было. Голландец сперва роптал, а потом так проникся новообретенными товарищами, что остался с ними вполне добровольно.
— Я не сказал вам сегодня главного, мисс, — поспешил сменить тему Барнет. — Нам осталось плыть не больше трех суток. Так что вам недолго ждать. Скоро ваша скука закончится.
— Мне здесь совсем не скучно, — ответила мисс Сомерсет, хотя в глазах ее будто промелькнула тень грусти — и все того же беспричинного страха. — Я постоянно говорю вам это, а вы не верите.
— И все же вы скучаете, это видно, — не отставал Барнет. — Вы привыкли к иному распорядку дня, к иным занятиям. А у нас нет ни книг, ни женских рукоделий, ни музыкальных инструментов…
— Хорошо, что подсказали, капитан, — мгновенно оживилась мисс Сомерсет. — Может быть, кому-то из вас нужно починить одежду — я бы охотно взялась; чем не рукоделие? Чтение не слишком-то мне по душе, а что до музыки… Я люблю слушать, как ваши матросы поют.
— Неужели она и слова разбирает? — шепнул Вуд Барнету.
Тот с усмешкой пожал плечами. С тех пор, как мисс Сомерсет появилась на борту «Сирены», непристойных песен никто не пел, но в прочих могло промелькнуть одно-два крепких словца.
— Нет, мистер Вуд, я разбираю не все слова, — ответила девушка. Пираты захохотали, а Вуд предпочел отхлебнуть из своего стакана. — Мне нравятся сами звуки ваших песен. Они как будто вплетаются в голос ветра и волн… Мне кажется, такие песни не будут звучать на суше — только на борту корабля и только в море.
— Отчего же, иногда мы поем их на берегу, в тавернах, — возразил Жерар и промурлыкал себе под нос начало не слишком пристойной французской песенки про моряка и рыбачку:
Была Жаннета мне мила,
К ней в сети угодил я…
— Но, думаю, в море они все-таки звучат лучше, — повторила мисс Сомерсет. Лицо ее светилось неким внутренним сиянием, словно она видела и слышала то, что недоступно другим.
— А вы сами не поете, мисс? — спросил ее Мортон. — То-то у вас глаза блестят. Такие ученые барышни, как вы, должны знать уйму всяких песенок.
— Теперь не отвертитесь, мисс, — сказал Барнет. — Вам понравилось наше пение — извольте расплатиться, как говорят, чистой монетой. Спойте нам что-нибудь. — Он весело переглянулся с прочими и поднялся, держа в руке бутылку рома. — Иначе заставим пить. Тогда вы живо запоете, как надо.
— Ой, нет! — вскрикнула мисс Сомерсет и схватила со стола свой стакан, пока его не наполнили. Щеки ее зарумянились — не то от смущения, не то от удовольствия. — Не надо мне наливать, капитан, я вам и так спою, если желаете. Правда, я не знаю, как вам понравится…
— Пустое, мисс. — Барнет подал ей руку, помогая подняться. — Вызвались — пойте. А мы обещаем, что не будем судить строго. Мы — парни простые, что мы можем понимать в изящных искусствах?
Мисс Сомерсет прикрыла глаза. Пираты дружно умолкли, не сводя с нее внимательных взглядов. Наконец, она вздохнула и запела, так, словно сама воочию видела то, о чем говорилось в балладе:
Где небо сходится с землей
И моря грозен вид,
Там замок с каменной стеной,
Как гордый страж, стоит.
Утесы мрачные кругом,
Тот замок одинок.
Не промелькнет тень за окном,
Не вспыхнет огонек.
Когда-то старый чародей
В том замке обитал,
Сокрытые от глаз людей
Богатства собирал.
Немало золота хранят
Те стены с давних пор
И моряков они манят
Взойти по склонам гор.
Но лишь корабль повернет
К таинственной земле,
Высокий море вал взметнет —
И пусто на скале.
Когда мисс Сомерсет умолкла, в кают-компании надолго воцарилась тишина. Пираты сидели, позабыв о так и не выпитых стаканах. Сама же певица переводила недоуменный взгляд с одного на другого, словно пыталась понять, понравилось им или нет.
— Ох, мисс, — промолвил наконец Вуд, — вы будто вернули меня в родной Девоншир, на много-много лет назад. Помнится, моя матушка тоже певала за работой такие вот песенки. А я страсть как любил их слушать.
— Хорошо поете, мисс, pardieu! — Жерар поцеловал кончики пальцев. — Уж я-то понимаю.
— Много ты понимаешь! — отозвался Мортон и прибавил, обращаясь к мисс Сомерсет: — Нет, верно сказано. Голосок у вас милый, мисс, и песня что надо.
— Я-то думал, знатные леди умеют только пищать под лютню, точно ошпаренные кошки, — подал голос Прайс. — А вы вон как славно поете.
— Perfecte, — заключил по-латыни ван Бирт и прибавил еще что-то по-голландски, отчего все пираты рассмеялись.
— Теперь, мисс, вы нас всех заставили спустить флаг, — подвел итог Барнет, глядя на слегка смущенную, но довольную девушку. — Но мы правда не ожидали от благородной леди такой простой песни.
— Когда я была маленькой, — пояснила мисс Сомерсет, — у меня была няня. Она часто пела эту песню и много других тоже, когда шила. Так я их выучила. Матушка бранила меня, но я все равно помнила их и пела украдкой, когда никто не слышал.
— Ох, и глупа же ваша матушка, прошу прощения, мисс! — заметил Мортон. — И в кого вы такая уродились?
— Должно быть, вы дома были словно чужой, мисс, — подхватил Барнет, отметив, что сияние глаз мисс Сомерсет на миг померкло и сменилось все той же тенью непонятного страха. — Простите уж, что мы так говорим о вашей семье, да по-другому тут и сказать нельзя. Уже не один я думаю, что мы совершили доброе дело, когда похитили вас из дома.
— О, я вам так благодарна! — воскликнула в порыве мисс Сомерсет и вновь оживилась. — И вам, и месье де Кераньяку… Но вам все же в большей мере. Его я пока не знаю. Зато со всеми вами уже успела познакомиться и… — она широко улыбнулась, — даже подружиться.
— Должно быть, мисс, мужчинам трудно было ухаживать за вами, — сказал Жерар. — Вы не хихикаете, не строите глазки, а держитесь, как… ну, как с товарищами.
— Если капитан Барнет позволит, — мисс Сомерсет разрумянилась, глядя на него, — я с радостью буду считать всех вас своими друзьями.
— А на... а зачем вам мое позволение? — Барнет поклонился ей, она ответила. — Мы уже ваши друзья, и таких преданных вы мало где отыщете, мисс. Ваше здоровье! — провозгласил он, прочие поддержали.
Звук льющегося в крепкие глотки рома сменился дружным стуком стаканов по столу. Мисс Сомерсет с улыбкой поблагодарила, после чего удалилась в свою каюту. Вслед за нею разошлись и пираты, все еще пребывая в восторге от своей гостьи и вполголоса делясь впечатлениями.
* * *
Когда на рассвете следующего дня Барнет поднялся на шканцы, вахтенный указал на юг. Там смутно виднелось темное пятно, пока бесформенное. Но оно двигалось не медленнее «Сирены».
— Похоже на корабль, капитан, — сказал матрос. — Не иначе, нам сели на хвост.
— Не обязательно, — ответил Барнет, вглядываясь вдаль. — Это может быть кто угодно: торговец или военный. — Он прищурился. — Флага пока не видно. Да и какое им до нас дело?
— Не отстают, Бен, — сказал через некоторое время подошедший Вуд. — Может, правда военный или из нашей братии?
Теперь корабль уже можно было разглядеть. Трехмачтовый фрегат шел под всеми парусами, явно намереваясь догнать «Сирену». В тот же миг на его грот-мачте заплескался по ветру красно-золотой испанский флаг.
— Можно сказать, и то, и другое, — пробормотал капитан.
1) indios bravos — «немирные индейцы», обитавшие в районе бухты Маракайбо и не только. В отличие от других племен, истребленных или порабощенных европейцами, оказывали им всяческое сопротивление и жестоко убивали, зачастую после истязаний. Нередко были каннибалами.
— Что будем делать, капитан? — спросил Вуд и понизил голос: — То есть мы-то знаем, что делать, но… как быть с нашей мисс? Что, если она пострадает?
— Вели прибавить парусов, — приказал Барнет. — Попробуем уйти. Если не удастся — примем бой.
— Их наверняка больше, чем нас, — нам ведь некогда было нанять новых людей. Если они нас захватят, можешь представить…
— Могу, — отмахнулся капитан. — Поэтому они не должны нас захватить. Пока будем убегать, приготовимся к бою. Канониров к пушкам, приготовить порох и ядра. На палубу — мушкеты, сабли, пики и прочее. И пошли кого-нибудь к мисс Сомерсет, пусть скажет ей сидеть в каюте и не выходить.
Но мисс Сомерсет уже опередила капитана. Едва она выглянула из носовой надстройки, как тут же замерла при виде всеобщей суеты. Мало кто заметил ее, лишь боцман бросил на ходу: «Лучше ступайте к себе, мисс, дело жаркое». Она изумленно завертела головой, явно растерянная.
— Мисс Сомерсет! — Барнет в два прыжка слетел вниз по лестнице и бросился к ней. Времени на любезности сейчас не оставалось.
— Что случилось, капитан? — Она казалась по-настоящему испуганной.
— Видите, вон там? — Барнет указал на приближающегося испанца. — За нами погоня, скорее всего, испанский капер. Мы постараемся уйти, но, скажу вам честно, на это мало надежды.
— Вы хотите сказать, — девушка сжала руки так, что побелели пальцы, — нам предстоит бой?
— Скорее всего, да, — ответил Барнет, словно не заметив это «нам». — И проиграть его мы не смеем — хотя бы из-за вас. Не бойтесь и верьте; можете помолиться, если хотите, лишним не будет. А теперь спускайтесь к себе, заприте дверь и не вздумайте выходить. Мы все будем защищать вас, но держите на всякий случай. — Барнет взял из кучи оружия, что лежала поблизости, пистолет и протянул его мисс Сомерсет.
— Ох, я не смогу… — Она протянула было руки, чтобы взять оружие, но они тотчас отдернулись.
— Не так уж сложно. Сначала взводите курок, вот так, потом жмете сюда. Держите крепче, двумя руками. И не забудьте прицелиться, если только вам хватит времени.
— Спасибо, капитан. — Мисс Сомерсет выпрямилась и взяла пистолет. Глаза ее сверкнули, будто само прикосновение к оружию придало ей решимости. — Живой они меня не получат.
— А вот это бросьте, — нахмурился Барнет. — Не смейте увечить себя, слышите? — Он схватил ее за плечи, она не спешила вырываться. — Поверьте, это на крайний случай. Поэтому сперва убедитесь, что он вправду настал. — Барнет отпустил ее и ободряюще улыбнулся. — Не бойтесь, мы победим.
— Тогда удачи вам, капитан, и да хранит вас Бог. — Мисс Сомерсет ушла, осторожно держа в руках пистолет.
— Том-Длинный, Ник Бинз, — окликнул Барнет. Названные пираты тут же примчались на зов. — С бака — ни ногой. Если вдруг… мало ли что, будете защищать ее до последнего, ясно? Возьмите мушкеты, порох, пули и держите оборону. Мисс Сомерсет не должна пострадать, иначе…
— Поняли, капитан!
Оба пирата кинулись устраивать себе батарею. Барнет кивнул и вернулся на свое место, поглядывая на приближающегося испанца.
Через пару склянок стало ясно, что «Сирене» не уйти. Зато пиратам достало времени, чтобы подготовиться к бою. Оружие, порох и ядра лежали наготове. Канониры заняли места у пушек по правому борту; их было человек пять-шесть, все прочие собрались на палубе, готовясь к абордажной схватке.
— Жерар, поднять красный флаг(1), — приказал Барнет, застегивая пояс с саблей и кинжалом. — Пусть знают, что мы не станем для них легкой добычей.
— А как насчет преимущества, Бен? — спросил Вуд. — Их же много больше нас. Приказать канонирам бить по палубе?
— Да, но и брюхо пусть тоже продырявят. Пока мы далеко, бить простыми; когда подойдем ближе — книппелями по мачтам.
— У нас их не так много…
— Значит, бить наверняка. Кто промахнется, того лично кину за борт. Или к дулу привяжу.
Над морем прокатился грохот пушечного выстрела: испанцы дали предупредительный, предлагая «Сирене» сдаться. В ответ под ругань и улюлюканье пиратов взлетел красный флаг с проделанной в нем дырой(2) — одновременно вызов и оскорбление. Очевидно, до испанцев дошло, поскольку они резко сократили расстояние и оказались в пределах выстрела.
Порты фрегата уже были открыты, в лучах утреннего солнца поблескивали жерла тяжелых сорокафунтовых пушек. На «Сирене» имелось всего двадцать четыре орудия, не считая фальконетов на носу и корме, но меньшего калибра. Кто знает, насколько хороши испанские канониры, зато в своих Барнет не сомневался. Ему не было нужды в угрозах, чтобы поднять боевой дух товарищей.
— Приготовиться, — сказал он Вуду, который обычно командовал орудиями во время боя.
Фрегат подошел ближе, разворачиваясь бортом для залпа. Барнет прищурился.
— Огонь.
Голос помощника потонул в грохоте орудийного огня. Испанцы промедлили всего секунду и ответили не менее мощным залпом. «Сирена» содрогнулась, где-то затрещало дерево, но корпус был цел, и никто из пиратов не пострадал. Барнет же убедился, что испанцы больше полагаются на свои тяжелые пушки, чем на точность стрельбы. Тогда как сам капитан «Сирены» предпочитал последнее.
По его сигналу Мортон налег на руль, несколько матросов под градом тяжелых ядер взялись за брасы. Хлопнули продырявленные паруса, будто новый залп, и «Сирена» развернулась левым бортом к врагу. Прежде, чем те успели перезарядить свои крупнокалиберные пушки, пиратские орудия громыхнули вновь. Фрегат качнулся.
— Ура-а! — послышались с орудийной палубы довольные голоса. — Получите, испанские черти! Точнехонько между ветром и водой(3)!
Даже с тяжелой пробоиной фрегат продолжал идти вперед. Его канониры успели вновь зарядить орудия, но «Сирена» легко уходила от обстрела, получая разве что незначительные повреждения. Предвкушая абордажную схватку, Барнет слегка тревожился. Его не пьянил, как бывало обычно, пороховой дым, не стучала в ушах кровь, призывая в бой. Он думал только об одном — лишь бы мисс Сомерсет не пострадала.
Как она там? Что она сейчас делает? Лежит ничком на постели, зажав уши и вздрагивая от каждого выстрела, или стискивает влажными от страха пальцами пистолет, который он ей дал? Решится ли она спустить курок, если будет нужно?
«Сирена» завершила маневр, вновь развернувшись правым бортом к испанцу. Эту тактику Барнет освоил давно, и она много раз спасала их; корабль же, недавно починенный и кренгованный, слушался безупречно. Фрегат приблизился настолько, что уже можно было разглядеть готовящихся к абордажу испанцев вдоль борта. Нет, не военные — обычные пираты, возможно, прикрывающиеся каперским патентом. И пускай их больше — с численным преимуществом врагов капитан «Сирены» тоже умел совладать.
— Книппелями! — раздался голос Вуда. — Пли!
Два скованных вместе ядра повредили бушприт испанца. Еще несколько свалили фок-мачту, которая закачалась и рухнула на палубу. Испуганные вопли сменились криками боли. Однако испанцев уцелело достаточно, чтобы открыть огонь из мушкетов с верхней палубы фрегата.
Велико, должно быть, оказалось их изумление, когда противники и не подумали падать мертвыми или ранеными. На эту хитрость капитан Барнет поймал многих врагов — натыканные вдоль борта деревянные чурки с нахлобученными на них шапками отлично вводили стрелков в заблуждение. А между чучелами засверкали мушкетные дула.
— Огонь! — приказал Жерар.
С борта «Сирены» злобно рявкнул мушкетный залп. Фрегат был уже так близко, что пираты услышали крики раненых и красочные проклятья уцелевших. Еще один пушечный залп в упор окончательно изрешетил корпус испанца и повредил им орудийную палубу. Внутри послышался приглушенный взрыв и вопли — не иначе, одно из ядер угодило в заряженную пушку.
Абордажные крюки взлетели одновременно с обоих кораблей. Барнет успел слегка удивиться, отчего же испанцы не отвечают таким же пушечным залпом в упор. Но потом рассудил, что они вряд ли смогут уйти далеко с такими повреждениями и сами понимают это. Должно быть, желают взять «Сирену» в качестве приза.
— На абордаж! — крикнул Барнет, перекрывая ружейную пальбу, стоны, ругань и богохульства.
Прежде, чем он перескочил через фальшборта сцепленных кораблей, взор его скользнул по носовой надстройке. Там несли свой дозор Бинз и Том-Длинный, еще один заряжал фальконет.
Две человеческие волны схлестнулись, точно неистовые дети шторма. Испанцев было больше, но из оружия у них имелись только сабли, тогда как у пиратов «Сирены» — топоры и пики. Сражение быстро перекочевало на палубу фрегата, над которой стелился тяжелый вонючий дым пополам с запахом крови. Доски под ногами сделались скользкими, и то один, то другой оскальзывались и падали — чтобы тут же оказаться затоптанными либо товарищами, либо врагами.
Упругий хруст рассекаемых тел, треск костей и поврежденных досок, крики «Caramba!» и «Madre de Dios!» заволокли разум Барнета. Он шел вперед, сметая саблей живые препятствия перед собой, легко раненный пистолетной пулей в шею. Рядом его товарищи дробили испанцам черепа и с проклятьями стряхивали с пик пронзенные насквозь тела. Стоящий на шканцах фрегата пожилой испанец — очевидно, капитан — мгновенно распознал в нем предводителя и шагнул к лестнице, вынимая шпагу из ножен. «Размечтался, испанская крыса, много чести!» — мельком подумал Барнет. Он снисходил до поединков лишь тогда, когда сам считал нужным. Сейчас же, когда победа уже озаряла растерзанную палубу фрегата, улыбаясь капитану «Сирены», он не видел нужды в напрасной трате времени.
Испанский капитан не дошел и до середины лестницы: Барнет выхватил пистолет и пристрелил его. Заметив это, пираты с дружным ревом хлынули вперед. Горячая же кровь испанцев требовала мести, и они с неистовой бранью устремились в атаку, желая не столько победить, сколько подороже продать свою жизнь.
Двое испанцев кинулись на бак, где торчали две кулеврины. Их опередило ядро фальконета, пущенное с носа «Сирены»: на месте обоих орудий и злосчастных храбрецов осталась кровавая дыра. В этот самый миг Барнет очутился у грот-мачты фрегата. Его сабля свистнула, перерубая фал. Ало-золотой флаг беспомощно затрепыхался и скользнул вниз.
— Рerro Inglés!(4) — раздался сзади хриплый голос. Барнет ощутил, как в плечо ему вонзилось лезвие кинжала, и с яростным воплем обернулся.
— Нijo de puta!(5) — рявкнул он в ответ, одним ударом прикончив незадачливого кастильца. Единственное, что капитану «Сирены» нравилось в испанцах, так это их восхитительная брань.
Горло его горело от жажды и едкого дыма. Он отер рукавом лицо от пота, копоти и крови. Боли он не чувствовал, лишь при движении плечо слегка обожгло. Взор его в один миг охватил всю объятую битвой палубу фрегата. Битва эта подходила к концу; почти все испанцы погибли, разве что с десяток особо упрямых смельчаков засели за баррикадой из обломков рухнувшей фок-мачты. Но порох у них подходил к концу.
— А с этими что, Бен? — спросил Вуд, раненный саблей в голову.
— Да черт с ними, еще возиться, — отозвался капитан. — Бросьте гранаты, и дело с концом.
Он не без удовольствия услышал, как страшно заорали испанцы при виде смертельного угощения. Один из них попытался схватить гранату и выбросить за борт. Не успел. Гранаты взорвались, разнеся людей, обломки рангоута, часть фальшборта. Палуба накренилась — очевидно, взрывом повредило бимсы. Пираты едва успели отскочить к другому борту.
В этот самый миг Барнет, готовый уже торжествовать, услышал позади стрельбу и крики:
— Капитан, они прорвались!
Он с проклятьем оглянулся. Увиденное заставило его скрежетнуть зубами: человек пятнадцать испанцев, которые где-то прятались во время боя, перебрались на палубу «Сирены» и теперь хозяйничали там. Пятеро кинулись на корму, прочие же помчались к защитникам, что сидели на баке.
— Джон, обыщи с парнями это корыто и прибей всех, кого найдете, — отрывисто приказал Барнет на ходу, устремляясь на палубу собственного корабля. — Пятеро, за мной!
За ним последовали не пятеро, а почти десяток. Половина занялась испанцами на корме; вскоре из кубрика послышались выстрелы и предсмертные крики. Тем же, кто остался на палубе, пришлось потруднее.
Пират у фальконета не успел развернуть свое орудие, когда в грудь ему угодила пистолетная пуля. Том-Длинный и Бинз встретили испанцев мушкетным огнем. Двое упали, но прочие успели добежать до носовой надстройки, пока пираты хватали новое оружие. Потеряв еще двоих, испанцы схлестнулись с защитниками врукопашную. Бинз зарубил одного, второй вонзил ему в живот кинжал. Юнга упал, оглушенный ударом сабли по голове. Не потрудившись добить их, испанцы кинулись ко входу.
— Мисс Сомерсет!
В тот миг, когда испанцы скрылись в низенькой двери, подошвы Барнета глухо стукнули по палубе «Сирены». Никогда прежде он не бегал так быстро; казалось, он очутился на баке одним длинным прыжком. До него донеслись тяжелые удары в дверь, испуганный женский возглас и чье-то хриплое восклицание: «Dios santo! Que hermosa!»(6) В следующий миг грянул выстрел.
С проклятьем Барнет кинулся в каюту. Он не заметил ни трупа с размозженной головой на полу, ни двоих живых, которые в ту же секунду сделались трупами, сраженные его саблей. Он видел только ее: она сидела на сундуке, белая, как туман поутру. Взгляд ее посветлевших глаз казался неживым, руки сжимали пистолет, из дула которого вился дымок.
— Это вы!
При виде него мисс Сомерсет, казалось, ожила. На ее лицо вернулись краски, глаза блеснули. Она сорвалась с места, все еще сжимая пистолет. Потом взгляд ее упал на разряженное оружие, и пальцы разжались. Пистолет глухо брякнул по полу, едва не задев ногу девушки.
— Успокойтесь, мисс, все позади, — сказал Барнет. Голос его звучал хрипло, царапая слух даже ему. Он откашлялся и продолжил: — Мы победили.
— О…
Мисс Сомерсет качнулась, и Барнету пришлось подхватить ее под мышки. Она сделала движение, словно желая прильнуть к нему. Взор капитана заволокло алым, еще не остывшая после битвы кровь вскипела ключом, в ушах зазвенело. Еще миг — и он сжал бы девушку в объятиях, впился бы в ее губы жарким поцелуем. Весь оставшийся день он спрашивал себя, почему не сделал этого.
— Осторожнее, мисс Сомерсет, — произнес он вместо этого, отстраняя ее. — Вы этак испортите себе платье. Видите, я… — Он оглядел себя: потный, провонявший битвой, рубашка потемнела от порохового дыма, повсюду пятна крови — и своей, и чужой.
— Простите… — смущенно пробормотала мисс Сомерсет, опуская глаза. — Спасибо, — прибавила она еще тише.
— А вы просто умница, — сказал ей Барнет, желая подбодрить и заодно развеять неловкость. — И храбрая, как черт. Ловко вы разнесли в щепки голову этому сукину сыну. — Он оглянулся на труп застреленного испанца.
Мисс Сомерсет тоже глянула — и отвернулась, щеки ее вновь побледнели. Барнет положил ей руку на плечо.
— Не пугайтесь, сейчас я вытащу отсюда эту падаль. — Он прислушался: снаружи приближались голоса, а пальба давно уже стихла. — Бой закончился. Я говорил вам, что мы победим.
— Слава Богу, что вы остались живы, — проговорила мисс Сомерсет, и Барнету показалось, что ее голос дрогнул от слез. Сердце его дрогнуло в ответ, но он заставил его умолкнуть.
— Не иначе, вы крепко молились за нас, — улыбнулся он, принимаясь за свое обещание. Сперва он вытащил всех убитых из крохотной каюты, потом выволок на палубу.
— Где тебя носит, Бен? — встретил его подошедший Вуд. — Мы уже почти все сладили.
Барнет огляделся: разбитый фрегат качался на волнах в добрых пяти кабельтовых от «Сирены» и начинал понемногу заглатывать воду разбитым носом, готовясь пойти ко дну. На палубе «Сирены» громоздились ящики, бухты канатов, мешки и бочки. Отдельно лежала груда всевозможной одежды и сваленные в кучу ценности, раздобытые в капитанской каюте, матросских сундуках или снятые с убитых. Рядом переминались с ноги на ногу человек шесть — грязные, оборванные, покрытые струпьями от ран, давних и не очень, со следами от кандалов на руках и ногах.
— А это еще кто? — спросил Барнет.
— Да мы их нашли в трюме у этих сукиных детей, — пояснил Вуд. — Ты же приказал прикончить всех. Ну, мы перерезали нескольких ленивых свиней в кубрике, а потом слышим — по-английски кричат, зовут на помощь. Вот они и звали. — Он указал на кучку оборванцев. — Их там было с дюжину, да половина погибла от пушечного огня.
— Мы с «Крошки Молли», которой командовал Пит Дженкинс, пока эти чертовы испанцы не потопили нашу посудину, — заговорил один из спасенных пленников. — А нас они взяли живыми, чтобы увезти на Кубу и там вздернуть. Счастье наше, что тут вы подвернулись. Мы слышали о тебе, Бен Барнет. — Он указал на кольцо капитана, едва видное под слоем грязи и крови.
— Добро, — отозвался Барнет. — И чего же вы хотите?
— Ну, раз уж мы остались и без корабля, и без капитана, возьми нас к себе в команду. Вам же нужны люди, особенно сейчас, после боя. Я, Хью Дэнс, был помощником плотника на «Крошке», а мои товарищи — отличные моряки.
— Я знавал Дженкинса, — произнес в ответ Барнет, оглядывая добровольцев. — Славный был моряк, мир его праху. Выходит, мы сегодня сделали доброе дело — отомстили за него испанским крысам. — Он переглянулся с Вудом, Жераром и еще несколькими матросами. — Договорились. Как только мы тут закончим, приходите ко мне, и заключим соглашение. А пока подберите себе одежду да загляните к лекарю — когда он закончит с ранеными.
Работы в этот день у ван Бирта хватило. Восемь человек из команды «Сирены» погибли, еще столько же, по мнению лекаря, вряд ли пережили бы наступающую ночь. Но прочие обещали поправиться и сейчас, пока ван Бирт зашивал им раны и вправлял кости, увлеченно подсчитывали свою долю при дележе добычи.
Свидетельницей этой сцены стала неожиданно появившаяся мисс Сомерсет. Все трупы врагов давно побросали за борт, своих убитых опустили на дно с ядром на ногах, и теперь ничто не мешало ей выйти на палубу. Она даже предложила лекарю свою помощь, и голландец после недолгих раздумий согласился, поручив ей перевязывать раненых.
Барнет невольно порадовался, что девушка пришла после того, как ван Бирт закончил штопать рану на его плече. По счастью, испанец ударил вскользь, и клинок лишь распорол мышцы, не задев кость. Рана болела, но двигаться не мешала: такие царапины, как называл их капитан «Сирены», заживали на нем быстро. Когда же мисс Сомерсет подошла к лекарю — он работал на палубе, при дневном свете, — Барнет уже успел одеться. Среди вещей покойного капитана-испанца он обнаружил несколько отличных рубах из тонкого полотна, одну из которых и поспешил надеть.
— Еще две сотни реалов, — подсчитывал один из пиратов, пока мисс Сомерсет помогала ван Бирту перевязывать ему простреленное колено. Девушка в недоумении обернулась к капитану.
— О чем это он?
— Считает свою долю, — пояснил Барнет с улыбкой. — Если кто-то ранен в бою, его доля добычи увеличивается.
— И ваша тоже? — Она закрепила повязку и покосилась на его руку.
— И моя, — кивнул он. — Хотя я и так получаю больше прочих. Но не злоупотребляю своим положением. Знаете, мисс, — продолжил он, помолчав, — я слышал об одном пирате, который нарочно подставлялся в бою под пули и сабли — чтобы потом больше получить при дележе. Так он сколотил неплохое состояние.
— Правда? — Мисс Сомерсет округлила глаза под тихие смешки пиратов. — И что же с ним было потом?
— Потом? — Барнет усмехнулся. — Лишился головы. За нее ему, наверное, хорошо бы заплатили, да только ни один лекарь не приставил бы ее обратно, даже деревянную.
— Вы шутите, — улыбнулась девушка, по-видимому, потрясенная рассказом.
— Разве что самую малость, — ответил он на улыбку. — Вы просто не знаете, что такое для нашего брата дележ добычи. Если хотите, можете сами поглядеть.
— Охотно, — ответила мисс Сомерсет, переходя вместе с ван Биртом к следующему раненому. — Лишь бы не дошло до драки.
Несколько пиратов одновременно подали голоса: «Обижаете, мисс!», «Чтоб какой джентльмен удачи обидел товарища!», «У нас так не делается!» Барнет же вновь усмехнулся.
— Не дойдет, мисс. Я за этим слежу.
Мисс Сомерсет и вправду нашла дележ пиратской добычи занятным зрелищем. С изумлением и любопытством она смотрела, как захваченные ценности взвешивают, оценивают примерную стоимость или просто делят на части, как, например, драгоценные ожерелья и золотые цепочки. За ранения делалась определенная прибавка; ван Бирт стоял рядом и свидетельствовал, насколько тяжело увечье. Сам же он, согласно договору, получил три с половиной сотни реалов на лекарства.
Новичкам, спасенным с испанского фрегата, добычи не полагалось. Но Барнет все же выделил по полсотни реалов каждому, отказавшись от части положенных ему денег. Сами новички немало удивились этому, как и присутствию мисс Сомерсет. Им было непривычно, что на борту пиратского корабля может находиться женщина, хотя им уже пояснили, что она — вовсе не шлюха и не подружка капитана, как они решили сперва.
— Капитан, — заявил Жерар, когда дележ закончился, а захваченные тюки с табаком и пряностями спустили в трюм, — несправедливо выходит. Мисс Сомерсет не получила свою долю — а ведь она тоже участвовала в бою. Пристрелила же она одного испанца!
— Я согласен, — ответил Барнет, пряча в длинных усах улыбку, пока остальные пираты поддержали боцмана гулом голосов, а сама девушка слегка смутилась. — Вы заслужили свою награду, мисс. Моя команда сказала свое слово, и я ничуть не возражаю.
Боцман не без торжественности вручил покрасневшей мисс Сомерсет пять крупных розоватых жемчужин — по несколько таких же, снятых с длинной нитки, сегодня получил каждый пират. Девушка взяла их, слегка присела в неглубоком поклоне. Отказываться она и не подумала, разве что спросила:
— И что же мне с ними делать?
— Пусть это будет ваше приданое, мисс, — сказал Барнет, не задумываясь. — Хотя оно у вас и так немалое…
При этих словах она вдруг отвела взгляд, ее пальцы стиснулись, сжимая жемчужины. Но вскоре замешательство прошло и сменилось привычной любезной улыбкой.
— Благодарю вас, капитан. — Она оглянулась, обвела взглядом всех собравшихся пиратов. — И вас тоже, джентльмены. Скажу без преувеличения: я обязана всем вам своей жизнью и свободой.
Барнет едва не рассмеялся. «Она обязана всем нам свободой после того, как мы похитили ее!» А потом он подумал: «Здесь-то ей больше свободы, чем было в родительском доме. Вот бы ее батюшка с матушкой узнали, что их дочь сегодня пристрелила испанского пирата! Их бы удар хватил».
— Так это что же получается, — заговорил вдруг новичок Дэнс, — ваша леди с вами столько плавает, даже стреляет. А морское крещение она не приняла?
— Какое крещение? — удивилась мисс Сомерсет, глядя, как все пираты дружно оживились.
— А ведь верно, parbleu, — подхватил Жерар. — Мы совсем позабыли. Ничего, мисс, сейчас исправим. — Он кивнул двум ближайшим матросам, и они все тотчас скрылись в трюме.
— Капитан, что это значит? — обратилась мисс Сомерсет к Барнету — и получила в ответ любезно-насмешливый взгляд.
— Здесь я ничего не могу поделать, мисс, и не пойду против команды, — ответил он. — Таков обычай. Вы ведь впервые путешествуете по морю?
— Да, но…
— Так вот, по обычаю каждый, кто впервые оказывается в здешних широтах, должен быть крещен. Не знаю, откуда это повелось, но так делается уже давно.
— И… что я должна делать? — Страх в глазах мисс Сомерсет мешался с любопытством, хотя это был иной страх, вполне ожидаемый — страх неведения.
— Сейчас узнаете. Не бойтесь, ничего ужасного с вами не сотворят. А пока… — Барнет оглядел ее с головы до ног. — Вам бы лучше надеть что-нибудь такое, что не жаль испортить.
— Хорошо, капитан, я согласна. — Мисс Сомерсет вскинула голову, лицо ее озарилось веселой улыбкой. — Тогда подождите, пока я последую вашему совету.
Когда мисс Сомерсет вернулась, облаченная в тот самый халат, в котором была во время похищения, то едва не застыла на месте. Вся команда, даже раненые, выстроились полукругом у фок-мачты. Там стоял Жерар в длинном балахоне и высокой шляпе, похожей на епископскую митру, на шее у него висело ожерелье из гвоздей и прочей плотницкой мелочи. В одной руке он держал горшок с колесной мазью, в другой — деревянный меч. Рядом стояли двое помощников с ведрами, полными воды.
По обычаю «крещаемый» должен был становиться перед боцманом на колени, но мисс Сомерсет от этого избавили. Жерар сделал ей знак подойти, затем щедро мазнул ей по лбу из своего горшка и легонько ударил мечом по шее. Мисс Сомерсет не успела даже взвизгнуть — ее тут же окатили из обоих ведер.
Под веселый хохот пиратов девушка попыталась оттереть лицо, но лишь сильнее размазала. Тогда она стерла потеки воды и мази рукавом и рассмеялась вместе со всеми. Она позаботилась принести с собой большую плотную шаль, которую отыскала в сундуке, и теперь завернулась в нее, поскольку промокший халат облепил ее тело.
— Выпейте. — Барнет протянул «новокрещенной» бутылку рома. Заметив испуганный взгляд, он поспешил успокоить ее: — Да не всю же — только один глоток, чтобы согреться. Вот так. — Он забрал у нее бутылку и глотнул сам, после чего пустил по кругу. — По-хорошему, это вы должны сейчас угощать нас выпивкой, мисс, но мы простим вас за это. Все равно вам неоткуда ее взять.
— Вам еще повезло, мисс, что Жерар окатил вас водой из ведра, — ввернул Вуд, — а не заставил прыгать в море с реи или с кормы. Порой делается и так.
— И что теперь? — выдохнула мисс Сомерсет, слегка дрожа.
— Теперь вы — настоящий моряк и путешественник, мисс. — Барнет поклонился ей. — Совсем как мы. За минувшие дни вы доказали, что можете быть настоящим товарищем, а сегодня стали нам верной соратницей. — Он обернулся к прочим пиратам. — Трижды «ура» мисс Кэтрин Сомерсет!
Пока пираты от души драли глотки, крича «ура», Барнет наблюдал за девушкой. В ее глазах мешались легкое смущение и радость, но сквозь них бледным облачком проглядывал тот самый страх. Улыбка на тонких губах казалась нарисованной. «Что это с нею такое? — недоумевал Барнет под шумное всеобщее веселье. — Ведь давно уже поняла, что ей нечего нас бояться. И все-таки она боится. Чего? И почему? Или ей не хочется к этому Кераньяку?»
Скорее всего, так оно и есть, решил Барнет. Сам он окончательно уверился после битвы, что мисс Сомерсет была бы гораздо счастливее здесь, на корабле, среди верных товарищей, а не в каком-нибудь светском салоне, где все умеют только врать и кичиться богатством. Глядя, как заливисто она смеется простым шуткам пиратов, Барнет сомневался, что она вот так же хохотала бы в ответ на томные любезности того же Кераньяка. Хотя кто их знает, этих женщин?
Не знал он и главного: как сможет он теперь сам отдать ее французу?
1) Красный флаг означает намерение драться до конца, не давая и не принимая пощады.
2) Дыра во флаге (wiff) — бравада перед битвой с целью разозлить противника, этакий непристойный вызов «давайте, идите и трахните нас».
3) Попадание «между ветром и водой» — попадание ниже ватерлинии.
4) «Английская собака!» (исп.)
5) «Сукин сын!» (исп.)
6) «Боже святый, какая красотка!» (исп.)
— Завтра поутру будем на месте, — заключил Барнет, глядя на небо, где совсем недавно растаяло на востоке рассветное зарево.
Все вокруг словно издевалось над ним. Море, солнце, небо и ветер сулили удачу и мирное плавание. Довольные товарищи-пираты знай себе болтали, на что потратят добытое вчера испанское золото. Только двое из тяжелораненых в бою умерли ночью, остальные, по словам ван Бирта, должны поправиться. Сам же Барнет был в этом облаке спокойствия бешеным штормом. Вновь он проклинал себя за то, что связался с Кераньяком, — и благодарил судьбу за встречу с мисс Сомерсет.
— Ты опять о ней задумался, Бен? — спросил подошедший Вуд. Хотя слова его мало походили на вопрос.
— Немного, — ответил Барнет с неохотой. — Вы тогда верно говорили: с нею будто светлее становится. А еще она принесла нам удачу: сколько дней, и ни одной бури, ветер попутный, да еще вчера мы так славно выпотрошили испанцев. Жаль будет расставаться с нею. Мне порой кажется, что я знаю ее уже много лет. Редко где найдешь такого верного товарища…
— Я не про то, — прервал помощник. — Сам знаешь, что она для тебя больше, чем какой-то там друг.
— Перестань, — отмахнулся Барнет. — За минувшие дни она стала родной всем нам, всем до единого.
— Да, но сама-то она глаз не сводит с тебя. Или ты не заметил?
— Поди к черту, Джон. — Барнет отвернулся. — И кто дернул тебя за язык заговорить об этом?
— Да я ж за тебя беспокоюсь, Бен, — сказал Вуд. — Если ты вправду влюбился в эту девчонку — по-настоящему, не как раньше с другими, — ты зачахнешь без нее. Что ты будешь делать, когда заберешь у француза деньги и отдашь ему нашу мисс?
— А что делать — забуду, вот что. Напьюсь хорошенько в первом же порту, так, чтоб неделю не просыхать, и забуду. Или подерусь с кем-нибудь. Вон, недаром наш ван Бирт все болезни лечит кровопусканием — самое верное средство.
Вуд что-то сказал, потом тихо рассмеялся вместе со стоящим у руля Мортоном. Барнет не слушал их, глядя на привычную суету на палубе и вантах. Пираты-новички с покойной «Крошки Молли» показали себя превосходными моряками: они влились в команду «Сирены», точно добавка рома в недопитый стакан, и теперь вместе распевали за работой. Барнет вспомнил пение мисс Сомерсет, ее мечтательное лицо, сияющие глаза — и едва сдержал стон отчаяния.
Она нравилась ему, как женщина, этого не отнять. А теперь начинала нравиться, как человек. Больше, чем друг, больше, чем кто-то родной, — так, словно она была частью его, тайной, заветной, самой дорогой, спрятанной глубоко-глубоко. Эти чувства словно переплетались между собой, стягивая безжалостной сетью его душу. Сеть эту нужно было разорвать, сжечь и развеять пепел по ветру. Но он чувствовал, что вместе с нею сожжет и собственное сердце.
Что-то в нем неуловимо и непоправимо изменилось. Он не мог понять, что именно, и поэтому злился еще сильнее обычного. Но злился уже не на девушку, а на себя — и на жестокую насмешницу-судьбу, которая подарила ему тень счастья и тотчас украла.
— Доброе утро, капитан!
Голос мисс Сомерсет донесся до Барнета словно издалека: он так погрузился в размышления, что не заметил, как она вышла на свою обычную прогулку. Она казалась любезной, как всегда, но к этой привычной учтивости примешивалось что-то еще.
— Доброе утро, мисс Сомерсет, — ответил он, касаясь пальцами полей шляпы. — Надеюсь, вы хорошо отдохнули? Вид у вас слегка встревоженный.
На миг она помедлила, пальцы ее так впились в перила лестницы внизу, что побелели. Из груди ее вырвался тяжелый вздох, потом она тряхнула головой, рассыпая по плечам свои длинные локоны.
— Да, капитан, я желала бы поговорить с вами… желательно наедине. — Мисс Сомерсет огляделась вокруг, словно опасаясь, что ее слова могут кого-то обидеть. — Не то, чтобы я не доверяла вашим людям. Но это важно. Если вы можете сейчас уделить мне время…
— Джон, — коротко окликнул Барнет.
Помощник тотчас кивнул. Барнет спустился со шканцев и предложил руку мисс Сомерсет. Пока он вел ее до бака, он заметил, что рука слегка дрожит.
— Я слушаю вас, мисс, — произнес Барнет, когда за ними захлопнулась дверь каюты.
Он уселся на сундук, но сама девушка осталась стоять. Заметив это, он тоже поднялся.
— Для начала… я прошу простить меня, капитан, за то, что я ввела вас и ваших людей в заблуждение. — Мисс Сомерсет глубоко вздохнула, словно готовилась идти на верную смерть. — Увы, я не та, за кого вы принимали меня все эти дни.
— Что? — Барнет едва не лишился дара речи, сверля глазами стоящую перед ним девушку. Она опустила голову. — Так вы не мисс Кэтрин Сомерсет?
— Я Сомерсет, это правда. — Она вновь посмотрела на него. — Только я не Кэтрин. Меня зовут Анна. — Молчание сделалось гнетущим, и она продолжила, быстро, словно опасаясь, что он перебьет: — Понимаю, я должна была сразу сказать вам… Но я так испугалась, что вы…
— Какая еще, к черту, Анна? — не сдержался Барнет, и девушка отпрыгнула к самой стене, ударившись спиной. — Кто вы такая? И почему сразу не сказали?
Она молча смотрела на него посветлевшими от ужаса глазами, пока, наконец, не совладала с собой.
— Я слишком перепугалась... — Голос ее дрогнул. — Из ваших слов в первый день я поняла, что вам нужна Кэтрин и что вы принимаете меня за нее. И я подумала: если я скажу этим пиратам, то есть вам, правду о том, что я не Кэтрин, вы убьете меня… — Анна покраснела. — И мне повезет, если сразу. Так что я решила притвориться… пока не поняла, что больше не могу…
— Так вы…
Барнет мысленно обругал себя за вспышку: незачем было пугать эту несчастную напрасно. В памяти всплыли сомнения Вуда: «А что, если ты ошибся?», вспомнились собственные доводы в пользу пленницы. Сейчас же ему и в голову не пришло усомниться в ее словах: она не лгала, да и не походила на искусную притворщицу. Хотя отчего же не походила — несколько дней она весьма успешно притворялась… Но разве не выдавали ее эта простота в обращении, столь несвойственная знатным леди, этот затаенный страх в глубине глаз, который так озадачивал его? Сам же он желал сейчас одного — разобраться во всей этой мутной воде. И он умолк на полуслове — пусть сама говорит.
— Я — родственница сэра Чарльза Сомерсета по отцу, бедная бесприданница, и жила у них из милости, — продолжила Анна. — Никто, кроме Кэт, не был добр ко мне. Так уж получилось, что мы очень похожи с нею, как сестры-близнецы. Нас часто путали и в детстве, и потом, когда мы выросли. Неудивительно, что вы тоже обознались…
— А я-то думал, болван, отчего вы так не похожи на тот портрет, — медленно проговорил Барнет. — И не похожи на знатную леди.
— Я могла бы изобразить леди, но решила, что здесь это неуместно, — ответила Анна, робко улыбаясь, точно боялась дать волю чувствам. — Да мне и не хотелось. А портрет… Вы имеете в виду тот, что написал француз месье Лебран? Да, он правда вышел скверным, Кэт тоже не понравилось. Он написал их два, не знаю, зачем. Сэр Чарльз потом долго думал, куда же подевался второй. А выходит, этот Лебран передал его месье де Кераньяку…
— Черт с ними, с художником и с Кераньяком, — прервал Барнет. — На кой ляд вы тогда ночью выглянули из комнаты?
— Очень просто: мы с Кэт проснулись от шума. Нам стало страшно, Кэт попросила меня посмотреть, я выглянула… и тут вы меня схватили…
— Умница ваша Кэт, нечего сказать, — процедил Барнет. — Что ж она сама не пошла?
— Не судите ее строго, капитан, она тоже несчастная. Видели бы вы, за кого ее собираются отдавать замуж!
— Постойте. — Барнет вспомнил кое-что. — Когда я пришел к вам в первый день, вы спросили, не замешан ли в вашем похищении этот, как бишь его? Уэйн, жених. Почему?
— Дело в том, — Анна вновь покраснела, плечи ее содрогнулись, лицо исказила гримаса отвращения, — что этот Уэйн — самый настоящий негодяй, хотя зовется джентльменом. Так уж вышло, что… что я ему нравилась больше, чем Кэт. И он был бы не прочь получить и ее приданое, и меня. Вот я и подумала: вдруг…
— Я прощаю вас только потому, что вы плохо меня знаете, — произнес Барнет. — Я тоже негодяй, но с такими связываться бы не стал. А теперь довольно об этом. Чего вы собирались добиться — так же продолжать выдавать себя за мисс Кэтрин? И что же вы стали бы делать потом, у Кераньяка?
— О. — Анна опустила глаза. — Я подумала: вдруг этот француз окажется хорошим человеком… Я уже говорила вам об этом, и тогда я не лгала. У меня никогда ничего не было — и нет до сих пор, кроме тех жемчужин, что вы мне дали. Меня почти никто не любил, на удачное замужество я вряд ли могла бы рассчитывать… Отчего же мне было не надеяться? А что касается прочего, то об этом я еще не думала. Должно быть, Кераньяку нужно приданое Кэт… хотя вы говорили, что он влюблен в нее. Если бы я была добра с ним, он мог бы потом простить мне обман.
— Кто знает... — протянул Барнет.
Отчего-то ему сделалось неприятно от этих слов Анны. Неужели ей дороже богатства Кераньяка? Хотя кто осудит бедную сироту за желание жить в роскоши?
— Что ж, — продолжил он, — теперь я понял вас, мисс Анна. Вы желали обмануть всех и устроить себе жизнь — не такое уж дурное намерение. Не понимаю одного: зачем вы решили рассказать мне все это? Да еще именно сейчас, когда нам осталось плыть меньше суток до Эспаньолы.
— Потому что… — Она сглотнула, руки ее сжались так, что хрустнули пальцы. — Потому что я больше не могу лгать вам всем. Если бы вы знали, как я ненавидела себя за то, что изображала перед вами Кэтрин! Как жгли мне губы слова «отец» и «матушка» — а ведь сэр Чарльз и леди Сомерсет меня терпеть не могли. Они держали меня в своем доме только ради Кэт, а после ее замужества вышвырнули бы на улицу, они сами говорили мне это — и прямо, и намеками. Зато вы… пираты, преступники, обошлись со мной, как с человеком. Здесь, на «Сирене», я ощутила себя своей, родной, будто вдруг вернулась в свой настоящий дом, которого у меня никогда не было. Простите мне мою горячность, капитан, но я должна выговориться, я устала держать это в себе. Мне было бы тяжело и больно расставаться с вашими людьми и с вами. Может, месье де Кераньяк и хороший человек, но я его пока не знаю. А вас — вас, Бен Барнет, — она вновь покраснела, дыхание сделалось прерывистым, и она шепотом закончила: — я знаю. Только не знаю, что теперь делать…
— Да ничего...
Барнет шагнул к ней и крепко обнял. Анна прижалась лицом к его плечу, слегка вздрагивая. И он проговорил в ее темные волосы, пахнущие колесной мазью после вчерашнего крещения:
— Все к черту — и Кераньяка, и вашу Кэт, и Сомерсетов, и вообще все. Я сейчас же велю развернуться, мы пойдем куда угодно, лишь бы подальше от всех этих грязных делишек. Будем плавать вместе, ты рождена для того, чтобы быть пиратом, Анна. Ты ведь останешься со мной, правда?
Анна подняла голову: тот понятный теперь страх бесследно исчез, лицо ее сияло подлинным счастьем — ни одна женщина прежде не смотрела на него так. Не иначе, она крепко влюбилась в него. Можно ли было предать доверие этой девушки, которая вот так просто отдавала себя ему?
— Да, Бен, останусь, — сказала она. — Я не могла даже помыслить, что ты…
Барнет не дал ей договорить. Все преграды между ними рухнули, теперь ничто не мешало ему сделать то, о чем он давно мечтал. Нежные губы Анны пахли солью и тем неповторимым ароматом, который отличает каждую женщину. Она не умела целоваться, но страсть — лучший учитель, и ее ответный пыл едва не замутил разум Барнета. Он с трудом успел остановить себя в тот миг, когда руки его лежали на плечах Анны, готовясь потянуть платье вниз.
— Это чтобы ты не сомневалась, — хрипло прошептал он.
Анна смотрела на него слегка помутневшими глазами, но в глубине их снова плеснулся страх: будучи порядочной девушкой, она страшилась неведомых ей прежде сторон любви. И это было бы гнусно и недостойно — набрасываться на нее с животной страстью, с какой он порой кидался, изголодавшись после долгих месяцев в море, на портовых девок. «Что ж, придется обуздать себя», — подумал Барнет и прибавил вслух:
— С прочим пока обождем. А сейчас иди за мной, я соберу команду.
— Постой, Бен, — сказала вдруг Анна, — ты правда не собираешься возвращаться к Кераньяку? — Барнет кивнул. — А как же вторая половина награды за меня… то есть за Кэтрин?
Барнет застыл на месте. За всеми сомнениями, тревогами, думами и радостями новообретенной любви он напрочь позабыл об этих деньгах. С губ едва не сорвалось: «К черту награду!», когда привычка не упускать добычу остановила его.
— Чтобы получить вторую половину, придется отдать тебя Кераньяку, — медленно проговорил Барнет, словно размышляя вслух. — Хотя зачем ты ему нужна — ведь он посылал нас за Кэтрин. Пускай ты гораздо лучше нее, у тебя нет ее приданого. И вряд ли он поверит во всю эту историю. — Он помолчал, вновь стиснул Анну в объятиях. — И неужели ты думаешь, что я смогу расстаться с тобой? Да, я люблю деньги, но ты мне дороже.
— Если хорошенько поразмыслить, можно получить и то, и другое, — заметила Анна с лукавой искоркой в глазах. — Придется подумать.
— Черт меня дери! — Барнет вновь поцеловал ее, крепко и яростно. — Ты правда настоящая леди удачи. Ты мыслишь так, как мог бы думать я сам или любой из нас. Давай сделаем так: расскажем все ребятам, а потом пусть они решают на сходке.
— Но разве ты не можешь приказать им? — удивилась Анна. — Разве ты не капитан?
— Знаешь, это на военных кораблях все пляшут под капитанскую дудку, — ответил Барнет. — У нас не так. Капитан командует в бою, но все важные вопросы — вроде нынешнего — решаются на общей сходке. Это и есть то, что ты называла свободой. Так что идем.
Он взял Анну за руку, и они вместе поднялись на палубу.
* * *
Не без тени тревоги Барнет ожидал ответа своих людей после того, как рассказал им историю Анны Сомерсет, — слишком невероятно она звучала. Он был уверен в них, но по себе знал, каково это — оказываться в дураках. Что победит: всеобщее расположение к девушке или злость оттого, что она ловко провела их всех? С немалым облегчением он увидел, как лица его товарищей прорезают веселые улыбки. Спустя мгновение палуба «Сирены» сотряслась от оглушительного хохота.
— Ай да мисс! — выдавил Вуд, когда смог говорить. — Всех нас водила за нос! А я ж тебе сразу сказал, капитан, что ты прихватил не ту леди. Как в воду глядел!
— Ну да и к черту все! — поддержал Жерар. — На кой она сдалась этому Кераньяку? Не сладилось дело, значит, так тому и быть. С нами ей будет лучше.
— Так-то оно так, — взял слово Барнет, когда все отсмеялись и примолкли. — Я бы хоть сейчас велел развернуться и взять курс куда угодно, лишь бы подальше от Эспаньолы. А мисс Анна, — он поглядел на нее, она улыбнулась в ответ, — останется при мне, это ясное дело. Но ведь нас ждут еще пятьдесят тысяч реалов — вторая половина обещанной награды. Если мы уплывем, нам их не видать.
Кто-то протянул: «А ведь верно», прочие заспорили. Пятьдесят тысяч — не мелочь, от которой легко отказаться, но вчерашняя добыча принесла им гораздо больше. Да и зачем Кераньяку нужна не та девушка? Разве он поверит в случайную ошибку — нет, наверняка увидит какой-нибудь коварный умысел и вообще откажется платить. Или, чего доброго, сообщит о них властям в Кап-Франсе, и тогда не миновать беды. И как жаль будет расставаться с мисс, которую все между собой прозвали «наше солнце».
— Была бы моя воля, — повторил Барнет, когда жаркие споры слегка утихли, — я бы послал все к черту и уплыл бы прочь. Но денег жаль. А мы не получим их, если не отдадим Кераньяку его невесту. Кроме того, Анна не сможет долго притворяться…
— Может быть, мне и не придется, — вмешалась Анна. — Я думаю, можно отыскать способ и получить деньги, и вернуть меня.
— А почему нет? — подхватил Вуд, они с Барнетом понимающе переглянулись. — Мы получаем деньги, а потом мисс Анна…
— А потом она сбегает от Кераньяка, — закончил Барнет. — Правда, это будет нелегко, у него в имении крепкая охрана. Но мы сделаем все быстро и тихо: ты выйдешь ночью к черному ходу, я убью часового, и мы вместе вернемся на «Сирену».
Пираты дружно поддержали предложение капитана, но Анна вдруг нахмурилась и покачала головой.
— А без убийства никак нельзя? — сказала она. — Я понимаю, вы привыкли, но мне это не по душе. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то погиб, даже простой часовой.
— Иначе не выйдет, — ответил Барнет. — А тебе тоже придется привыкнуть. Против обмана ты ничуть не возражала, да и вообще, ты сама предложила.
— Счастье на крови не построишь, Бен, — заявила Анна, сверкнув глазами. — Это не кончится добром. Тогда уж лучше отступиться и сменить курс, как ты хотел вначале.
Но теперь никто из пиратов не желал отступаться — пятьдесят тысяч награды манили их, как маяк хмурой ночью. Барнет видел, что Анну не переубедить, да и не слишком желал спорить с нею при всех. Он не понимал, отчего она заупрямилась, хотя, сам будучи суеверным, решил, что она видит в убийстве слуги некое дурное предзнаменование для них обоих. Кто знает — вдруг она права? Не хотелось бы накликать беду, теперь, когда счастье почти в руках. Значит, надо найти другой способ.
— Ну, если мисс так желает обойтись без крови, — сказал Вуд, опережая Барнета, — можно и по-другому. Подкупим кого-нибудь из слуг, и тот встанет на страже у нужной двери и выпустит мисс.
— На крайний случай сойдет, — кивнул Барнет. — Так будет даже лучше — шума мы точно не поднимем.
— А я знаю подходящего парня, капитан, — добавил Жерар. — Мы познакомились с ним в Кап-Франсе, пока чинились. Его зовут Элуа Мабер, человек он неплохой, но душу дьяволу продаст за добрую выпивку. Если посулить ему щедрую награду, он что угодно сделает.
— Значит, как только отдадим Анну и заберем деньги, сразу снимаемся с якоря. Пусть шпионы Кераньяка, если они у него есть, видят, что мы покинули порт. Неподалеку от его усадьбы, милях в двух, есть хорошая бухта, мы встанем там и будем ждать. Жерар, ты договоришься с этим Мабером: он должен ночью стоять на часах и выпустить Анну из дома. Это нужно сделать в первую же ночь, незачем ей там задерживаться.
— Ты ревнуешь, Бен? — улыбнулась Анна. — Или боишься, что Кераньяк понравится мне?
— Нет, — ответил он. — Я боюсь, что кто-нибудь может опознать тебя. И вдруг тебя увлечет его богатство?
— Я жила без богатства и дальше проживу, — заявила Анна. — А если я останусь с вами, то вряд ли буду бедствовать. И ты не станешь больше тратить деньги на выпивку и женщин.
— Только на одну женщину — на тебя. — Барнет заключил ее в объятия. — Зачем мне теперь другие? Ради тебя я ничего не пожалею. А пить мы будем вместе.
Анна ужаснулась: «Ни за что!», пираты дружно рассмеялись. Ни на одном лице Барнет не заметил следов зависти или недовольства: наоборот, его люди как будто сочли естественным и разумным то, что их капитан отыскал себе такую подругу.
— Мне хватило одного раза, — слегка смущенно прибавила Анна. — Я бы лучше поучилась владеть оружием. Не так уж это страшно.
— Обещаю, — кивнул Барнет, — как только закончим с Кераньяком, я сразу же начну тебя учить. А пока договорились: мы приплываем на Эспаньолу, забираем наши пятьдесят тысяч, а Кераньяк получает мисс Кэтрин Сомерсет.
На этом сходка закончилась. Пираты разошлись по своим делам, а Барнет и его офицеры собрались в кают-компании вместе с Анной, чтобы обсудить подробности плана.
Казалось, Анна слегка сомневается, сможет ли второй раз сыграть свою роль. «Мне бы не хотелось никого обманывать, — сказала она честно, — но что еще остается? И, кроме того, если месье де Кераньяк решил добыть себе жену насилием, он заслуживает того, чтобы его обманули».
Во многом план зависел от надежности Мабера. Но Жерар уверил товарищей, что тот не подведет, если плата будет достойной. «Черт с ним, две тысячи я ему поставлю», — решил Барнет, рассудив, что вряд ли Кераньяк может платить своим охранникам больше. На эти деньги можно было преспокойно кутить добрую неделю, хотя капитану «Сирены» случалось спускать и более крупные суммы за одну ночь.
Суеверный, как все моряки, Барнет мысленно загадал: «Если ветер сегодня ни разу не переменится, значит, нас ждет удача». И ветер будто послушался — все так же проворно нес «Сирену» по волнам, и ни разу полные паруса не обвисли бессильно на реях. Это окончательно уверило Барнета в успехе. Иначе быть не могло.
Анна, как и в минувшие дни, стояла на палубе, подставив лицо ветру и солнцу, и сияла подлинным счастьем. Порой по ее лбу пробегала хмурая тень, словно девушка боролась с голосом совести. «Привыкнет», — сказал себе Барнет, пока глядел на нее со шканцев. Благо, ей достало ума не подниматься к нему, иначе он не смог бы думать ни о чем другом, кроме как держать ее в объятиях и не отпускать ни на миг.
Время от времени до него долетали обрывки веселых споров о том, кем же сделается мисс Анна на «Сирене»: лейтенантом или вторым помощником. «Нет, придется Джону подвинуться, — смеялись пираты, — а мисс Анна станет первым помощником капитана». — «Нет, такая сможет и самого капитана подвинуть, с нее станется. Только подучиться малость». Барнет лишь усмехался на эти речи. За ними не крылось ничего, кроме обычного зубоскальства: даже он сам, выросший на борту корабля, не осмелился бы сказать, что все знает о море и его повадках.
Сама же Анна вела себя точно так же, как и прежде: никому не мешала, охотно отвечала, если с нею заговаривали, смеялась пиратским шуткам и тихонько подпевала их пению. Барнет так и не понял, что же в ней победило, но со стороны казалось, что она примирилась с неизбежным. Это было ему знакомо — не раз и не два он принимал в команду тех, кто соглашался сделаться пиратом под страхом смерти; порой такие долго привыкали к нравам и обычаям джентльменов удачи. Можно сказать, Анна тоже из таких: иного выхода у нее не оставалось. Разоблачение было бы для нее равносильно гибели.
Барнет чувствовал, что привязался к ней всей душой, но не мог облечь свои чувства в слова, которых она, должно быть, ждала от него. Ему хорошо был знаком иной язык, более понятный и доступный, однако здесь он казался неуместным. «Сказать кому — на смех поднимут, — ворчал Барнет про себя. — Чтобы я так оробел перед женщиной, словно зеленый юнец? Но пусть ее, она же все-таки из порядочных, не шлюха какая-нибудь, а леди. Решено: не трону ее, пока сама не захочет».
Анну, как оказалось, тревожили схожие мысли. Вечером, после совместного обеда в кают-компании, где вновь обсудили во всех подробностях задуманный план, Барнет вызвался проводить ее. Не обращая внимания на веселый смех и сальные шуточки за спиной, он вел Анну на бак под темным покровом неба и чувствовал, как дрожит ее рука. «Неужели правда боится, что я применю силу? — думал он. — Черт, ну и вид у меня — будто веду скромницу-невесту к брачной постели. Сам бы посмеялся, да не до смеха».
У самого входа в каюту Барнет взял Анну за плечи и привлек к себе. Она слегка уперлась руками ему в грудь, и от этого прикосновения взор его подернулся алым. Где он отыскал в тот миг силы, чтобы совладать с собой, он сам не знал.
— Бен… — тихо начала Анна, словно угадала, что сейчас переполняет его душу и тело. И он поспешил успокоить ее.
— Слушай, Анна, давай уж сразу начистоту, — сказал Барнет, глядя ей в глаза. Она не отводила взгляда. — Я не мастак красиво говорить, так что скажу как есть. Хватит уже дрожать, как медуза на волнах. Не бойся. Или ты думаешь, что если я пират, то мне нет дела до желания женщины? Поверь, я тебя пальцем не трону… — он поневоле сглотнул, — если ты не захочешь.
— Я не знаю, Бен, — так же тихо ответила Анна. — Но я верю тебе. Я еще не могу сказать, что люблю тебя, — слишком мало времени прошло. Но скажу, что смогу тебя полюбить, когда узнаю лучше. А что касается… — Она покраснела и смутилась, не в силах подобрать нужные слова. — Я чувствую, что еще не время. Если мы возьмем все сразу — вдруг мы лишимся чего-то большего?
— Понимаю, — произнес Барнет, хотя мало что понял. — Знаешь, ты права. Просто я привык не заглядывать в завтра и брать то, что есть сейчас, потому что завтра может сделаться поздно. Но знаю, что, если хватать все подряд и слишком много, так можно спугнуть удачу. А она такая — сперва щедро сыплет, а потом сама же отбирает. Решено: сначала дело, а когда закончим…
— Хорошо, — кивнула Анна с явным облегчением. — Обещаю тебе: как только мы покинем Эспаньолу, я сделаю все, что ты пожелаешь, Бен.
— Нет, не так, — прервал он, вновь обнимая ее, крепко, но без страсти. На это объятие Анна с радостью ответила. — Мы сделаем все, что пожелаем. — Барнет поцеловал ее в макушку, руки его неохотно разжались. — Доброй ночи, Анна. И завтра будь готова.
— Я подготовлюсь утром — подходящий наряд я уже выбрала. Не волнуйся, я не подведу. — В прощальной улыбке Анны отразилось облегчение и сожаление. Тихо скрипнула дверь.
Барнет вышел на палубу, подставив ночному ветру пылающее лицо. Среди темной равнины моря он вдруг заметил еще более черную тень, туманный массив, медленно обретающий форму и очертания. Барнет улыбнулся.
Это был мыс Николас — западная оконечность острова Эспаньола.
* * *
— Наверняка у Кераньяка там есть свои люди, — высказался Вуд, глядя на бурлящее людское море на берегу: в портах нет различия между ночью и днем. — Ехать не так уж далеко. Сперва им добраться до него, потом пока он соберется да доскачет сюда…
— Воображаю, что с ним сейчас делается, — усмехнулся в ответ Барнет. — Поди, все эти дни места себе не находил, все ждал, когда же ему привезут его милую невесту. — Он пару раз затянулся из трубки, выпустил густую струю дыма. — И воображаю, что бы с ним было, если бы он знал правду.
— Вот у него завтра рожа-то вытянется! — хохотнул Мортон, но Вуд прикрикнул:
— Не каркай, а то сглазишь! Вот сделаем дело, тогда и будем радоваться.
— Верно. — Барнет все же не смог сдержать улыбки, товарищи поневоле ответили. — Анна уже готова. Теперь дело за нами.
— Месье де Кераньяк! Месье де Кераньяк! Англичанин в порту! «Сирена» в порту!
Крик слуги прозвучал для Дезире, словно труба архангела. Случись в этот миг настоящий конец света, он не встревожился, не испугался бы так, не вспорхнуло бы, точно птица, его измученное ожиданием сердце. И тело невольно поддалось порыву. Дезире вскочил на ноги, привычные утренние заботы, в которых он искал забвения, сделались вдруг незначительными пустяками.
— Ты уверен, Мишель? Ты сам их видел? Мадемуазель Сомерсет с ними?
Пальцы Дезире вцепились в плечи слуги. Тот явно опешил, глаза на раскрасневшемся от быстрого бега лице едва не выкатились из орбит. Дезире собрался с духом, заставил себя разжать руки.
— Так что?
— Я видел только корабль, месье, самого капитана я не видел, а мадемуазель — тем более. Но зачем им было бы возвращаться, если не с удачей? Вот и месье дю Раваль говорит…
— Вернулись?
Вездесущий дю Раваль вбежал в кабинет. Все минувшие дни он самолично дежурил в порту, ожидая «Сирену», и лишь вчера вечером возвратился, утомленный. Сейчас же его лицо цвело счастьем — почти как у самого Дезире.
— Едем, Луи, немедленно. — Дезире повернулся к лакею Мишелю: — Вели конюху седлать лошадей, верхом мы доберемся быстрее. А ты, Луи, прикажи погрузить в коляску оставшиеся пятьдесят тысяч. Пусть приставят охрану и едут за нами вслед, и поскорее. Не желаю терять ни минуты. — Мишель отправился выполнять приказ, а Дезире добавил вполголоса: — Чем скорее мы покончим с неприятной стороной этого дела, тем лучше. Не хотелось бы, чтобы меня видели рядом с такими сомнительными личностями вроде этого капитана Барнета и его шайки.
— Разумеется, сударь, — коротко кивнул дю Раваль.
Дверь за ним захлопнулась, дробно простучали по коридору его каблуки. Остаток награды для пиратов давно был приготовлен и ждал своего часа. Как и сам Дезире.
Не помня себя, он кликнул другого лакея и велел подать шляпу и трость. Во дворе нетерпеливо били копытами оседланные кони, слышалась бойкая перекличка слуг. Солнце сияло так, как никогда прежде на памяти Дезире. «Сегодня… — подумал он. — Сегодня я наконец-то увижу ее! А потом, когда она станет моей женой, вся эта грязная история позабудется, и я заживу по-прежнему. Только вдвое счастливее».
— Сообщите мадам Лорье и горничным: пусть готовятся к прибытию хозяйки. А к обеду пусть подадут все лучшее; если дичи мало, пошлите охотников. И отправьте посыльного к месье Венсану: я жду его как можно скорее.
Дезире было радостно самому отдавать распоряжения дворецкому и лакеям: обычно этим занимался дю Раваль. Но бурлящее в душе торжество рвалось наружу, как кипяток из котла, и требовало действий. Дезире ощущал себя сейчас не степенным плантатором двадцати шести лет от роду, а несмышленым юнцом, который впервые влюбился и теперь не знает, как быть. Волнение и облегчение, страсть и надежда, тревога и сомнение мешались в его душе, готовые разорвать его, точно картечный залп. С немалым трудом он успокоил себя — хотя бы внешне. «Сперва дождись встречи, а потом тревожься», — родилась в голове спасительная мысль.
— Эх, сударь, не изводите себя пустыми тревогами раньше времени. — Дю Раваль привычно угадал его думы. — Лучше поберегите себя для мадемуазель Катрин.
Лошади давно были готовы, и помощник вдел ногу в стремя. Дезире последовал его примеру.
— Как-то она меня встретит? — пробормотал он, пуская коня в галоп. Копыта звенели, далеко впереди колыхалось море.
— Все в ваших руках, сударь, я уже много раз вам это говорил. — Дю Раваль подхлестнул своего коня и поравнялся с Дезире. На его румяном лице сияла беспечная улыбка.
До порта Кап-Франсе они доехали молча, пока коляска с деньгами тряслась позади. Путь показался Дезире не длиннее, чем до табачных плантаций, которые он, следуя заветам отца и деда, объезжал сам едва ли не каждый день.
* * *
Дезире заметил их издалека, несмотря на суету и толкотню. В самом порту, рядом с двумя слугами, стоял белобрысый помощник капитана Барнета, Вуд, и несколько его товарищей. При виде их с дю Равалем Вуд стянул шляпу и небрежно поклонился.
— Рады вас видеть, сударь, — сказал он.
Дезире кивнул в ответ, надеясь, что по его лицу не прочесть мысли: «Я тоже рад вас видеть — в последний раз». Но, казалось, Вуду не было дела до его неприязни. Он указал в сторону кораблей:
— Капитан уже плывет, везет вашу мисс. Так что минут пять — и вашему ожиданию конец.
Дезире вгляделся из-под ладони, слегка прищурившись. Дю Раваль тут же услужливо протянул ему подзорную трубу. Среди портовой суеты, криков, ругани, полуголых носильщиков-рабов и целого муравейника снующих туда-сюда шлюпок Дезире увидел плывущих к берегу пиратов. А среди них…
Нет, девушку он заметил уже потом. Выпрямившись во весь рост, в шлюпке стоял капитан Барнет и смотрел, казалось, прямо на него. Дезире поневоле опустил трубу. Только мелькнувшее среди пиратских рубах женское платье слегка развеяло воскресшие в душе опасения. Он заставил себя не думать о Барнете и его подельниках и принялся дожидаться, слегка постукивая ногой по деревянной мостовой.
Шлюпка мягко ткнулась носом в берег, плеснула пена. Барнет спрыгнул первым и подал руку мисс Сомерсет. Когда рука девушки легла на ладонь пирата, Дезире поневоле скрипнул зубами: да как он смеет прикасаться к ней, неотесанный бродяга! «Впрочем, — напомнил он себе, — ему наверняка пришлось и не так прикоснуться, когда он похищал ее». Дезире медленно выдохнул, раздув ноздри, — совсем как дед когда-то. Глупо ревновать ее к этому проходимцу. Хотя не лишним будет удостовериться, что пираты не допускали по отношению к мисс Сомерсет ничего непотребного.
— Приветствую, месье, — послышался чуть хрипловатый голос, который, как Дезире надеялся, он тоже слышит в последний раз.
Дезире невольно вздрогнул: он не заметил, погруженный в свои думы, что пираты уже приблизились. Колючий взгляд капитана Барнета пронзал насквозь, в усах пряталась недобрая усмешка, словно застывшая на его худом лице. Дезире вновь пробрала дрожь, но он тут же позабыл об этом при виде высокой, стройной девичьей фигуры в длинном плаще поверх платья.
— Позвольте представить вам мисс Кэтрин Сомерсет, — продолжал Барнет, словно не заметил той красочной палитры чувств, которая переполняла Дезире, или сделал вид, что не заметил. — Мы выполнили свою часть договора. Теперь выполните и вы свою.
— С радостью, — отозвался Дезире. — Скоро мои люди привезут в порт оставшиеся деньги. После чего, полагаю, мы с вами распрощаемся навсегда, капитан Барнет.
— Ваше желание вполне взаимно, — ответил пират, не тая презрения. Усмешка исчезла с губ, но не из глаз.
У Дезире перехватило дыхание от возмущения. Он не мог относиться к своим наемникам-пиратам по-иному, но обнаружить, что они презирают его не меньше, чем он их, оказалось неприятно и досадно. Он вновь овладел собой: эти ничтожества не стоят ни малейшей искры его гнева. Все его внимание устремилось к той, ради кого он и затеял всю эту сомнительную игру.
— Мисс Сомерсет.
Он взял ее за руку, поднес к губам тонкие пальцы. Девушка не отняла руки, ничем не выказала недовольства — она вообще держалась на удивление спокойно, будто на светской прогулке. Дезире задумался о причине, но поспешил продолжить:
— Меня зовут Дезире де Кераньяк, и я приношу вам самые искренние извинения за то вынужденное насилие, которое было совершено над вами по моему приказу. Но у меня есть одно оправдание, способное пересилить сотню других в глазах женщины. Я люблю вас и мечтаю услышать из ваших уст, мадемуазель, что вы согласны стать моей женой.
— Вам не за что просить прощения, месье де Кераньяк, — ответила мисс Сомерсет мягким, звучным сопрано — Дезире тотчас подумал, что она должна великолепно петь. — Капитан Барнет объяснил мне ваше положение, и я готова понять вас. Более того, я должна вас благодарить, ведь вы избавили меня от брака с человеком, который мне отвратителен. Поэтому мне будет не слишком трудно и неприятно принять ваше предложение.
— Значит, вы согласны, мадемуазель?
Дезире едва не подскочил на месте и вдруг уловил на себе тяжелый взгляд Барнета. Тот стоял, скрестив руки на груди, и взирал на эту сцену с насмешливым интересом. Взгляд напомнил Дезире еще кое о чем, и он прибавил, обращаясь к мисс Сомерсет:
— Я надеюсь, эти пираты обращались с вами подобающим образом во время путешествия, мадемуазель? Если у вас есть причины жаловаться, только скажите, и…
— Мне не на что жаловаться, сударь, — прервала мисс Сомерсет. — Капитан Барнет и его люди вели себя со мной так, как подобает джентльменам, и мне не в чем их упрекнуть. Хотя условия были довольно суровы, несмотря на вашу заботу, они сделали для меня все, что могли. И честно заслужили свою награду.
— Да-да, конечно. — Похвала девушки в адрес Барнета и его пиратов пришлась не слишком по душе Дезире. — А теперь идемте, экипаж, должно быть, уже подъезжает; на нем мы отправимся в мое поместье. Надеюсь, вам оно понравится, мадемуазель.
— Благодарю вас, сударь, я убеждена, что понравится, — произнесла она с легкой улыбкой.
Прежде чем опереться на руку Дезире, мисс Сомерсет обернулась к Барнету и его людям, безмолвно стоящим на берегу. Она присела перед ними в реверансе, склонив голову, и тихо произнесла: «Благодарю вас, джентльмены. Желаю вам удачи». Капитан что-то буркнул в ответ, но Дезире не стал вслушиваться. У него не было причин сомневаться в словах мисс Сомерсет, и все же он не понимал, как может она быть любезной с похитившими ее преступниками.
К ним подошел дю Раваль. Дезире представил его мисс Сомерсет, и он тут же сообщил, что экипаж прибыл. Навстречу им уже шли четверо слуг, двое несли ларец с деньгами. Дезире презрительно поморщился, услышав позади полные алчности возгласы пиратов. Сам он не чувствовал по отношению к ним ни малейшей благодарности — не более, чем к шляпе, которая защищает его от солнца, или к трости, на которую он опирается для солидности. В голове витала одна мысль: «А теперь убирайтесь отсюда, и поскорее».
— Я благодарю вас, месье де Кераньяк, от имени всей моей команды, — раздался позади голос капитана Барнета, и Дезире поневоле пришлось обернуться. — Если не возражаете, мы задержимся здесь ненадолго. Нужно пополнить запасы пресной воды и… — Колючая, недобрая ухмылка всколыхнула в душе Дезире непонятную тревогу. — Ну, вы понимаете.
— Вполне, — отрезал Дезире. — А вы, капитан, полагаю, тоже понимаете, что вам и вашим людям стоит молчать о том деле, которым вы были заняты на протяжении последних трех недель.
— Разумеется, сударь, мы же не глупцы и не спешим на тот свет. Можете не бояться за свою драгоценную репутацию. Если она и пострадает, то не по нашей вине. Честь имею.
Барнет небрежно щипнул поля шляпы, двое пиратов плюхнули ларец с деньгами на дно шлюпки, и она тотчас отчалила, направляясь к «Сирене».
— Луи, — вполголоса обратился Дезире к помощнику, — оставь в порту нескольких людей, и пусть приглядят за Барнетом и «Сиреной». Я желаю знать, когда они отплывут. И, думаю, будет не лишним поставить сегодня вокруг поместья двойную стражу.
— Вы боитесь нападения, сударь? — вмешалась мисс Сомерсет. — О, напрасно. Я слышала разговор пиратов — они собираются плыть куда-то… да, на Тортугу, если я верно запомнила. Они говорили, что это недалеко от Эспаньолы. — Она глядела прямо в глаза Дезире, и он ощутил, что ему будет нелегко возразить этой девушке или отказать в чем-нибудь. — Поверьте, им нет дела до вас, их интересует лишь одно — где потратить полученные деньги. И, насколько я успела узнать их, они предпочитают знакомые порты.
— Вы наблюдательны, мадемуазель, — с восхищением отметил дю Раваль. — Как вижу, вы станете моему другу и хозяину не только женой, но и верной помощницей.
— Разве не таков долг женщины по отношению к ее избраннику? — только и произнесла в ответ мисс Сомерсет и вновь устремила свое внимание на Дезире.
Тот не нашелся с ответом, невольно изумляясь: ему прежде не доводилось видеть или слышать, чтобы женщина — кроме его покойной бабушки Луизы — так спокойно и стойко следовала всем поворотам извилистой тропы судьбы. Или же она успела смириться со своей участью во время плавания? Как бы то ни было, это делает честь ее уму и душевным достоинствам.
Подсаживая мисс Сомерсет в коляску, Дезире убедился, что дю Раваль, как всегда, не подвел. В порту остались трое надежных людей: Линье, Мабер и Дено. Все они были хитры и осмотрительны, отлично владели оружием и искусством кулачного боя. Не сомневаясь, что шпионы вскоре доложат об отплытии «Сирены», Дезире приказал кучеру отправляться.
По дороге он не сводил глаз со своей невесты. Она же не скрывала любопытства, глядя по сторонам с милым ребяческим восхищением. Дезире мысленно усмехнулся: должно быть, мисс Сомерсет мало что видела в жизни, кроме родной Порто-Марии, а прекрасная Эспаньола всегда найдет, чем удивить любознательного гостя. Но вскоре мысли Дезире сменились иными — вернее, мысли исчезли вообще. Он мог только смотреть на нее и любоваться.
Она походила на тот портрет, что висел теперь в его спальне, — и одновременно нет. Она была намного прекраснее и живее. Синее платье, которое он сам покупал для нее три недели назад под руководством мадам Лорье, оттеняло голубизну ее чудесных глаз. Породистые черты лица удивительно сочетались с затаенной грустью во взоре, но Дезире счел это обычными девичьими страхами перед замужеством. Сердце его тотчас преисполнилось нежности. Он поклялся мысленно, что сделает все, чтобы развеять эти страхи и убедить мисс Сомерсет в том, что ей не найти более преданного и любящего человека, чем он.
Когда они прибыли в поместье, их встретили лакеи и горничные во главе с мадам Лорье. Дезире препоручил мисс Сомерсет заботам женщин, а сам удалился к себе, чтобы освежиться с дороги и переодеться. Он приказал подавать обед через два часа, решив, что мисс Сомерсет хватит времени на туалет и прочие хлопоты. Незадолго до того, как два часа истекли, прибыл посыльный и доложил, что адвокат Венсан покончил со всеми своими делами и явится завтра поутру, чтобы составить брачный контракт и уладить прочие юридические формальности.
* * *
— Кого я вижу! Клянусь преисподней, это же Элуа Мабер!
— Жерар? Откуда ты взялся?
Доверенный лакей месье де Кераньяка осторожно огляделся, не видят ли его товарищи, с кем он беседует. Знакомство с боцманом «Сирены», его соотечественником и просто неплохим парнем, хотя и пиратом, оказалось самым приятным событием за последние три недели.
— Э-э, приятель, лучше ты мне скажи, откуда взялся. Я же видел, как твой месье уехал в коляске с мадемуазель и прочими. Так что ты здесь делаешь?
Мабер помедлил с ответом, а потом понял, что судьба послала ему Жерара не напрасно. Сейчас он вытянет из него все про «Сирену», ее капитана и их планы. Желательно под добрый звон стаканов в «Петухе».
— Хозяин велел… — начал он, но Жерар перебил:
— Проследить, когда мы отчалим? Полно-полно, дружище, признайся, что я угадал. И скажу тебе сразу: нам таить нечего. Деньги мы уже поделили, а капитан сказал, что тратить их мы будем не здесь, а на Тортуге. Так что скоро попрощаемся. Вон, гляди: наши уже везут на борт последние бочки с водой. Сейчас закончат погрузку, и мы снимемся с якоря. И, коли так, предлагаю выпить на прощание.
— Раз ты при деньгах, то ты и платишь, — справедливо рассудил Мабер и взял Жерара под руку. Тот кивнул с довольной улыбкой.
— А то как же? За золото твоего месье — все лучшее!
«Индейский петух» встретил их привычным смрадным букетом запахов и веселым плеском выпивки. Белобрысая служанка Иветт с впечатляющими и мало прикрытыми формами звонко шлепнула какого-то пьянчугу по наглым пальцам, зазывно улыбаясь, и подошла к столу, за которым расположились Мабер с приятелем. Прежде чем отправить девицу за ромом, Жерар притянул ее к себе и одарил крепким поцелуем. Она неохотно высвободилась, но, уходя за напитком, спросила:
— А где же ваш капитан?
— Зачах от тоски по тебе, красавица, — замогильным голосом протянул Жерар и тут же расхохотался. — Но не грусти, на Тортуге он быстро найдет себе утешение.
Служанка фыркнула, но с заказом не помедлила. Ловя взглядом каждую каплю, Мабер следил, как Жерар разливает ром по стаканам, и схватил свой так, словно не пил целый год.
— За добрую встречу и удачное плавание! — провозгласил Жерар.
Мабер лишь согласно хмыкнул в ответ, уже делая из своего стакана первый глоток. Неудивительно, что дно показалось в следующий же миг.
— И еще по одному — за удачу! — прибавил Жерар, вновь наполняя стаканы.
Мабер по-прежнему не сводил глаз с темной душистой струи, звонко льющейся из бутылки. Вскоре он перестал считать выпитые стаканы, а на столе выстроился грозный бастион из новых бутылок, которые едва успевала приносить им Иветт. Размякший от сладостного тепла в желудке и тумана в голове Мабер не особо следил за тем, сколько пьет его собутыльник и пьет ли вообще. Сквозь пелену пьяного дурмана с трудом пробивалась мысль о хозяйском приказе. «Проследить, когда «Сирена» отчалит, и тотчас сообщить об этом». Но ведь пираты не уплывут без Жерара. А он — вот он, здесь, напротив. Так что еще есть время.
Мабер потянулся за новой бутылкой, но пальцы его ударились о крепкое предплечье боцмана «Сирены».
— Погоди-ка, дружище, — сказал Жерар. — Думаю, ты пропил еще не все мозги в своем котле, чтобы совсем ничего не соображать. Хочешь еще выпить? — Мабер кивнул. — Тогда слушай меня. Есть одно дело, совсем пустяковое.
— Какое дело? — Мабер ощутил, как хмель поневоле слетает с него. Несмотря на свою слабость, он знал, что хозяин никому не станет платить за скверную работу. — Если вы что дурное задумали…
— Дурное! Да на кой черт! — фыркнул Жерар, и у Мабера отлегло от сердца. — Больно нужен нам твой месье, мы недавно и побольше взяли. А дело простое: ты должен сегодня ночью сторожить черный вход со стороны садовой калитки; у твоего хозяина ведь каждую дверь охраняют. Оттуда выйдет мадемуазель, ты ее выпустишь, она быстренько перетолкует с нашим капитаном и вернется.
— А о чем ей с ним толковать? — удивился Мабер. — Раньше нельзя было, что ли? Или у него с ней это… шашни?
— Ну, ты придумал! — Жерар аж подавился ромом. — На кой черт она ему сдалась, он себе и получше найдет, и гораздо дешевле. Кончай-ка с вопросами, Элуа. И учти главное: за такой пустяк ты получишь все эти чудесные бутылки. — Он указал на гордую стеклянную крепость на столе жестом короля, дарующего верноподданному новое владение.
Мабер мигом позабыл все вопросы. Его рука дернулась сжать изящное горлышко новой бутылки, но Жерар опять остановил его.
— Не спеши. Сперва поклянись, что сделаешь все, как я сказал.
— Клянусь, Жерар, чем угодно! Все, что хочешь, только…
— Значит, по рукам. — Жерар протянул руку, Мабер вцепился в нее, словно умирающий от голода в кусок хлеба. — Ну-ну, будет, — поморщился боцман, и Мабер разжал пальцы. — Ты все понял?
— Понял, чего ж не понять. Я ночью стою на страже у черного входа, выпускаю мадемуазель, потом впускаю обратно. Так?
— Так. И если мадемуазель слегка задержится, ты не станешь поднимать тревогу. А чтобы ты поменьше думал и гадал, вот тебе еще — две тысячи реалов. — На стол тяжело плюхнулся кожаный кошелек, который едва не лопался от монет. — Надеюсь, это ты тоже понял?
— Да черт с вами — я же сказал, что согласен! — выпалил Мабер, не в силах оторвать глаз от кошелька. — Я ничего не знаю и знать не хочу. Ты мне платишь — я делаю то, что ты велишь.
— Вот и славно. — Жерар придвинул к нему кошелек и бутылки. — Благодари нашего капитана и выпей как следует за его здоровье. А мне пора на борт. Можешь доложить своему месье, что мы отплыли.
Когда Жерар поднялся и ушел, Мабер схватил бутылку и глотнул рома прямо из горла. В ушах у него звенело, по спине бежал ручейками пот, и славный напиток не мог утолить необъяснимой жажды.
Не в первый раз Мабер вступал в сговор с разными людьми, предлагавшими ему хорошие деньги, но прежде это шло лишь на пользу хозяину. Как, например, плантатор и судовладелец месье Лекромб, который желал предложить хозяину выгодное дело, а тот отчего-то не желал с ним встречаться. Тогда Маберу поставили круглую сумму за то, чтобы он подстроил якобы случайную встречу с месье де Кераньяком. Мабер так и сделал, встреча состоялась, и теперь Лекромб и хозяин ведут дела вместе. Но нынешняя история казалась Маберу странной и непонятной.
Хотя так ли нужно что-то понимать, если тебе платят — и платят намного щедрее, чем сам месье де Кераньяк? А вздумай он отказаться или обмануть, за жизнь его никто не даст и пустячного камешка с берега. Правда, если эти пираты впрямь задумали недоброе, он запросто сможет оказаться под подозрением, как часовой. И обличат его прежде всего полученные от Жерара деньги.
Счастливая мысль пришла Маберу в голову после еще нескольких глотков рома. Кошелек тихо звякнул, улетев в глубины кармана. Сам же Мабер поднялся и подозвал служанку Иветт.
— Бутылки не убирай — я скоро вернусь, понятно? — Он хотел поцеловать ее в губы, но промахнулся, и поцелуй пришелся в шею.
— Слушаюсь, сударь.
Девица высвободилась из его рук, и он тотчас позабыл о ней, стоило ему выйти на улицу. Вскоре он заметил своих товарищей, которые тут же поспешили к нему, проталкиваясь сквозь толпу.
— Ты где пропадал? — спросил Дено.
— Следил, — ответил Мабер с таинственным выражением, подняв палец. — Боцман с «Сирены» угостил меня выпивкой и заодно выболтал все.
— Ну? Что? Какие у них планы? — насели на Мабера оба товарища.
— Планы… — Он поманил обоих, призывая нагнуться, и расхохотался. — Да нет у них никаких планов. Скоро они отчалят и уплывут к морскому дьяволу на рога. Вон, глядите, уже закрепили шлюпки. Сейчас поднимут якорь — и поминай, как звали.
Дено и Линье посмотрели туда, куда указывал Мабер. «Сирена» готовилась отплывать: пираты суетились на палубе, кто-то полез на реи поднимать паруса. У Линье оказалась при себе подзорная труба, и он разглядел, как якорный канат медленно пополз вверх.
— Значит, — уточнил он, — можем вернуться к месье и доложить?
— Вы возвращайтесь, — сказал Мабер, — а я задержусь ненадолго — прослежу, куда они поплывут, потом вернусь. А ты, Жак… послушай, ты же не будешь возражать, если я сегодня ночью стану сторожить черный вход со стороны садовой калитки? А то у меня голова гудит после угощения этого пирата.
Дено вовсе не был против: ночью куда лучше нести дозор в уютной сторожке, чем на открытом воздухе, где тебя так и норовят сожрать заживо москиты. Приятели с усмешками переглянулись — видно, боцманское угощение вышло на славу, судя по крепкому запаху, что исходил от Мабера, — и отправились к портовой коновязи, где оставили лошадей.
* * *
Анна сидела за туалетным столиком изящной работы, пока две горничные-мулатки, Роз и Жанна, расчесывали ее наконец-то вымытые после долгого путешествия волосы. Порой она чуть поворачивала голову, чтобы девушкам было сподручнее, а сама тем временем разглядывала комнату, которую предоставила ей любезность месье де Кераньяка. Нельзя было не признать: она ожидала меньшего. И эта поистине французская, непривычная ей пышность казалась слегка странной в имении пускай удачливого, но самого заурядного вест-индского плантатора. Должно быть, он вправду не пожалел ничего для своей невесты.
«Бедная Кэт, — мелькнуло в голове Анны, пока горничные колдовали со шпильками, булавками, горячими щипцами для завивки и нитями жемчуга, — а ведь все это могло бы стать твоим. И, пожалуй, здесь ты была бы много счастливее, чем дома или с этим мерзавцем Уэйном». Мысль мгновенно растворилась в потоке других, когда Анна принялась рассматривать картины на стенах, кое-где убранных шелковыми драпировками.
Пастушеские идиллии на лоне природы, чарующе прекрасные и величественные греческие богини, античные герои, великолепные в своей мужественности… «Леди Сомерсет упала бы в обморок, увидев такие полотна, — подумала не без усмешки Анна. — А может, и не упала бы, а рассматривала бы тайком, любуясь и завидуя». С неохотой пришлось отвести взгляд от очередной картины и взглянуть в зеркало на полностью законченную работу Жанны и Роз.
Анна с трудом узнала себя: казалось, так чудесно она никогда прежде не выглядела. Поводов наряжаться у нее прежде не было — на все те нечастые приемы, которые давали Сомерсеты в Порто-Марии, ее не допускали. Сейчас же она казалась самой себе картиной в богатой раме, без которой ее красота не исчезает, но словно тускнеет и теряется.
Платье бледно-розовой тафты таинственно прошелестело, когда Анна поднялась перед зеркалом во весь рост. Бриллианты и жемчуга переливались в живом дневном свете, что щедро лился из высоких окон. Минуту-другую она любовалась своим отражением и безупречно сидящим — стараниями мадам Лорье — платьем. Старшая горничная давно уже удалилась, напомнив хозяйке о том, что вечером прибудет портниха, чтобы снять мерку для новых нарядов. Это слегка омрачило настроение Анны — дома ей часто приходилось, поскольку фигуры у них с Кэтрин были одинаковые, терпеть муки примерок вместо нее.
— Мадемуазель так красива! — послышался за спиной восхищенный и вполне искренний шепот Жанны.
— Если бы не вы и не мадам, — обернулась к обеим горничным Анна, — ничего бы не было. Вы помните, в каком виде я вошла в эту комнату? — Девушки смущенно потупились, пытаясь скрыть робкие улыбки. — Верно, лучше не вспоминать. Поэтому спасибо вам за все. Жаль только, что мне нечем вознаградить вас… — Анна задумалась на мгновение, а потом протянула обеим горничным по жемчужине из своего «приданого».
Смугло-румяные лица Жанны и Роз мгновенно посерели, девушки едва не шарахнулись прочь от протянутых к ним рук с жемчужинами. Казалось, ласковый голос молодой хозяйки не сразу дошел до их слуха, привыкшего к одним лишь упрекам.
— Берите, не бойтесь, — продолжала Анна. — Только — тсс! Пусть это будет наша маленькая тайна.
Горничные с благодарностью закивали и удалились, перед тем несколько раз спросив, уверена ли мадемуазель, что они ей больше не понадобятся. Анна с улыбкой заверила их, что желает пока побыть одна и собраться с мыслями перед более коротким знакомством с женихом. Но следовать своим словам она не спешила. Когда за Роз и Жанной закрылась дверь, Анна принялась все так же рассеянно разглядывать комнату, бродила туда-сюда, небрежно пробежалась пальцами по струнам лютни. И лишь сыграв несколько строк, поняла, что подбирает на слух одну из песен, которую слышала от пиратов «Сирены».
Сердце ее разрывалось надвое.
Выросшая в богатом доме Сомерсетов, она никогда не имела ничего своего. Порой ей казалось, что у последних слуг и рабов больше прав, чем у нее. А взгляды, которые изредка бросал на нее сэр Чарльз, говорили о самой настоящей черной ненависти. Почему он терпел ее в своем доме, всегда было загадкой; хотя таково могло быть желание Кэтрин, искренне, по-сестрински любившей Анну, а сэр Чарльз и леди Сомерсет обожали дочь. «Да уж, обожали, — тут же оборвала себя Анна. — Грош цена их родительской любви, если они готовы отдать ее за это чудовище, Уэйна».
Превратность — или, скорее, насмешка — судьбы готовилась обернуться роковой ошибкой. Пожалуй, думала Анна, было бы вправду лучше, окажись сейчас на ее месте Кэт. Потому что Кэт заслуживала такой жизни — и заслуживала любви месье де Кераньяка, и вполне могла бы сама полюбить его. Чего Анна, несмотря на всю эту изысканную роскошь, никогда не смогла бы сделать. Ибо, как ни глупо это звучит, сердце ее уже не принадлежало ей.
Она сама не понимала, чем Бен Барнет так привлек ее. Пират, грубиян, невежда, несдержанный на язык пьяница — но лишь на первый взгляд, ведь таким его сделала та среда, в которой он вырос. Доведись ему воспитываться иначе, он стал бы совсем другим. И все же остался бы тем, кто он есть на самом деле, — искренним, честным, отважным и даже по-своему благородным человеком, прячущим за стеной грубости не такой уж скверный от природы нрав. Он не желал выпускать свой нрав на волю, но тот рвался наружу, как ветер в крохотную щель, и все сильнее тянул ее к нему. И Анна чувствовала, что его самого влечет к ней не меньше.
Она знала, что нравится ему, как женщина, и страшилась этого, ибо считала некоторые стороны любви, благодаря воспитанию леди Сомерсет, гнусными и чуть ли не греховными. Но Бен и здесь повел себя достойно, как истинный джентльмен. Он не воспользовался ни своей силой, ни ее слабостью, хотя неоднократно имел такую возможность. Разве не говорит один такой поступок громче сотен тысяч произнесенных слов?
Но не в этом было дело. Анна не сомневалась ни в своих чувствах, ни в Бене, и все же в душе ее зудел москитом противный голосок алчности: «Неужели ты вправду так желаешь стать леди удачи, бродягой, пиратской подругой? Милости Фортуны не вечны. И как бы ни был удачлив твой избранник, разве сможет он окружить тебя той роскошью, которую ты видишь вокруг? Дезире де Кераньяк уже боготворит тебя, готов исполнять любые твои прихоти. Разве ты этого не заслужила — ты, а не Кэт?»
Анна вскочила с кресла, оброненная лютня жалобно тренькнула. Руки сами потянулись закрыть уши, словно желая заглушить этот мерзкий голос. «Нет, никогда и ни за что! Я выбрала, я решила и не изменю своему решению. Зачем мне менять одну клетку на другую, пускай даже изящную и красивую? Я желаю быть свободной, как Бен. И мне никто не нужен, кроме него. А что до богатства… — Анна огляделась вокруг, ноги сами принесли ее к туалетному столику, уставленному шкатулками и ларцами. — Кто помешает мне прихватить с собой кое-что?»
Размышления прервала Роз, доложившая, что обед подан.
* * *
Стол месье де Кераньяка был великолепен; в голову Анне закралась мысль, что на таких обедах недолго и разориться. Аппетит ее мигом разыгрался, точно шторм на море, при виде блюд со свежезажаренной дичью — рябчиками, чирками, фламинго, чьи языки считались изысканным деликатесом, рыбой, овощами и фруктами, многие из которых Анна видела впервые. Но ее мало интересовало то, как они называются. Гораздо любопытнее было отведать их на вкус.
Два безупречных лакея, достойные королевского двора, прислуживали за обедом, разливали вино, словно угадывая заранее любое желание Анны. Месье де Кераньяк лишь поприветствовал ее и умолк — очевидно, чтобы она могла вдоволь насытиться. Когда же они перешли к десерту, Анна поняла, что нужно что-то сказать.
— Я благодарю вас, месье, — тихо произнесла она, — за вашу любезность и за тот прием, который вы оказали мне.
— Значит, мадемуазель, вам понравились подарки и ваша комната? — спросил он, слегка покраснев, и Анна ответила милой улыбкой. — Смею ли я мечтать о большем счастье? Ведь вся жизнь моя отныне — служение вам, дорогая.
— Вы очень любезны, сударь.
Анна опустила глаза — отнюдь не из скромности: этот полный восхищения и любви взгляд терзал ее совесть, как раскаленные клещи. Столь честный, простой, добрый человек, как месье де Кераньяк, ничем не заслуживал обмана — но его не заслуживал и Бен. «Господи Боже, за что? Почему я должна делать этот страшный выбор?»
— Чем вы желаете заняться сегодня вечером, мадемуазель? — продолжал Кераньяк, не подозревая о буре в душе Анны. — Мой сад к вашим услугам. Или же мы можем прогуляться по моим владениям, которые скоро сделаются вашими.
— Благодарю вас, месье, сегодня я предпочла бы отдохнуть — путешествие утомило меня. Но завтра, — как ни жгли горло эти слова, Анна произнесла их все с той же улыбкой, — я охотно разделю с вами прогулку. Приятно будет пройтись по земле, которая не качается.
— Конечно, как пожелаете, — мгновенно отозвался Кераньяк. — Завтра с утра нас ждут юридические формальности, и после этого я полностью в вашем распоряжении. Мадам Лорье говорила вам о портнихе? Прекрасно. Прошу вас, не скупитесь, я предоставлю вам любую сумму на расходы. И, — он вновь покраснел до самых глаз — на сей раз от счастья, — пора позаботиться о вашем свадебном наряде.
— Вы правы, сударь.
Едва обед закончился, Анна удалилась, перед тем выслушав немало любезностей от Кераньяка. Говорить он умел, спору нет, — он был начитан и явно получил прекрасное для Вест-Индии образование, несмотря на свое невысокое происхождение. Вырваться из тенет красивых словес Анне удалось, лишь напомнив Кераньяку о своей усталости. Он немедленно распрощался с нею, перед тем нежно поцеловал ей руку и явно желал получить иной поцелуй с намеком на большую близость. Но никаких вольностей он не допустил, и, когда Анна поднималась по лестнице к себе в комнату, она ощущала спиной его взгляд — он сожалел о том, что она уходит.
«Нет, — вновь оборвала она себя. — Ты решилась — значит, отступать нельзя. Кераньяка жаль, но он скоро тебя позабудет. Кроме того, каково ему было бы узнать правду? Несомненно, он бы оскорбился до глубины души. Его уважение тотчас обернулось бы негодованием, а любовь — презрением. И он никогда, ни за что не поверил бы, что это всего лишь нелепая случайность, а не хитрый сговор».
После двухчасового визита говорливой портнихи Анна вновь отослала горничных, заявив, что собирается лечь спать пораньше. Резные часы на стене торжественно отбивали каждую четверть часа, в раскрытое окно вплывали нежные и пряные запахи тропического вечера, и ветерок легонько шевелил занавески на окнах.
Анна ждала. Из окон не было видно моря, но сердце ее рвалось туда, к берегу, на качающуюся палубу «Сирены», где сейчас точно так же стоит Бен, смотрит в сторону имения Кераньяка и ждет своего часа.
* * *
— Ничего не понимаю, Жак, — возмущался дю Раваль. — Ты сказал, что Мабер выпросил у тебя пост у черного входа рядом с садовой калиткой. Так где же он?
Дено лишь развел руками. Сумерки уже сгустились до темно-синего, а Мабер так и не вернулся в поместье. Вряд ли с ним могло что-то случиться — не такой он человек, чтобы дать себя в обиду. Затем Дено вспомнил, как Мабер похвалялся сегодня своей хитростью и как от него разило хмельным, и поспешил рассказать об этом дю Равалю. Тот в ответ не сдержал брани.
— Когда этот пьянчуга явится, уговорю хозяина вышвырнуть его на улицу, — заявил дю Раваль, отведя душу. — Довольно мы его терпели. А пока, Жак, становись на его пост.
Дено тотчас отправился, куда велели, продолжая мысленно бранить непутевого товарища.
— Пора, — сказал Барнет и поправил пистолет за поясом. Спущенная шлюпка уже плескалась на волнах у борта «Сирены».
— Один пойдешь? — спросил Вуд. — Может, возьмешь с собой кого? Мало ли что…
— Да что может случиться? Дело-то пустячное. Вспомни, как лихо мы устроили все на Ямайке. А здесь даже не придется шуметь.
— Дай-то Бог, — кивнул помощник. — Жерар сказал, что сладил все, как надо, с тем сторожем-французом. Куда идти, твоя Анна знает. И все-таки взял бы ты кого-нибудь с собой, Бен, а? На всякий случай.
Барнет задумался на мгновение.
— Гарри Лодж, — окликнул он. Названный тотчас шагнул вперед, а капитан обернулся к Вуду и Жерару: — И чтоб все было готово к нашему возвращению. Отчалим с ранним приливом.
Барнет и Лодж спустились в шлюпку. Вскоре нос ее зарылся в гальку, что усыпала берег узкой бухты, где пряталась весь сегодняшний день от любопытных глаз «Сирена».
От бухты до имения Кераньяка было чуть больше мили по прямой. Пираты же шли тайком, через густую рощу, которая тянулась вдоль берега с добрую лигу. Зной тропической ночи давно окутал остров, но до полуночи оставалось еще далеко. Барнет знал, в какие часы сторожа совершают обход своих постов, и заранее предупредил Анну выходить не позже одиннадцати. Таким образом, у них был бы целый час в запасе. В остальном же приходилось целиком полагаться на подкупленного охранника.
Барнет со спутником пересекли обсаженную кустарником дорогу, что вела к воротам в усадьбу. Кругом не было ни души. Через каменную ограду они перебрались без труда; для Анны же капитан припас веревку, которую сейчас нес Лодж. Густые ароматы ночного сада ударили в нос обоим, кружа голову. Барнет с досадой отбросил в сторону усыпанную цветами ветку жасмина и устремился к плотным порослям кустарника в десяти ярдах от черного входа. Там едва виднелась почти неподвижная фигура часового.
— Жди здесь, — шепотом приказал Барнет Лоджу. — Если что, прикроешь нас.
Тот согласно хмыкнул в ответ, а сам капитан, согнувшись вдвое, пробрался ближе к двери. Ни одна ветка рядом не шелохнулась.
Скорчившись в кустах, Барнет думал о том, что ему никогда прежде не бывало так страшно. Все ли пройдет по плану? Хватит ли у Анны решимости? Она, конечно, девушка не промах, но случиться может все, что угодно. Вряд ли ей раньше доводилось делать нечто подобное. Успеет ли он прийти ей на помощь, если вдруг что-то пойдет не так?
На всякий случай Барнет подобрался еще ближе — теперь его отделяло от двери и часового не больше шести шагов. От жары и необъяснимого волнения он обливался потом, назойливые москиты жадно впивались в его тело, но он едва замечал их. Перед глазами плыла, точно испанский галеон по спокойному морю, картина: Анна выходит из своей комнаты, спускается по лестнице, минует темные коридоры, приближается к черному входу, отворяет дверь, а потом…
Додумать Барнет не успел. В тот же миг его мысли сделались явью.
* * *
Пока Анна шла к заветной двери, ее сердце колотилось так, что, казалось, стук разносится на весь дом. Каждый шорох платья, каждый легчайший скрип половиц под ногами, даже звук собственного дыхания слышался ей громом или пушечной пальбой. Потные руки сжимали завязанные в шаль драгоценности — шкатулки Анна решила не брать. Порой ожерелья и кольца в шелковом узле тихо звякали — и этот звук казался Анне звоном цепей на ногах у каторжников.
С каждым новым шагом вперед ей невыносимо хотелось вернуться. Она мысленно подгоняла себя, обзывая малодушной трусихой, изнеженной дамочкой, не способной преодолеть свой страх ради любимого. Путь казался невыносимо долгим, не меньше мили. Каким чудом она не заблудилась в затверженных на память коридорах и вышла к нужной двери, осталось для нее загадкой. Дверь легко поддалась, запертая лишь на задвижку. Снаружи, на невысоком крыльце в четыре ступеньки, стоял часовой, вооруженный мушкетом.
— Пропустите меня, сударь, — шепотом обратилась к нему Анна.
Часовой тихо вскрикнул и уставился на нее с недоуменным видом. Казалось, он не ожидал ее появления здесь. В душе Анны шевельнулся страх.
— Что вы здесь делаете, мадемуазель? — спросил часовой. — Возвращайтесь к себе, час поздний.
— Вы должны меня пропустить, — попыталась Анна еще раз. — Я скоро вернусь.
— Куда вы собрались в такой час, мадемуазель? — Часовой явно начинал тревожиться. — Да еще одна и без ведома хозяина?
— Говорю вам, я скоро вернусь. Разве вам…
Анна успела вовремя оборвать себя: она едва не проговорилась. Уже стало ясно, что произошла ошибка, что часовой не тот и вряд ли выпустит ее. Сердце подпрыгнуло к горлу, по спине и вискам сбежали струйки холодного пота. Анна застыла на месте, не зная, что делать, и отчаянно оглядывалась вокруг. И помощь пришла.
Из ближайших кустов выскочила знакомая фигура и вцепилась в горло часового.
* * *
«Проклятье!»
Барнет скрежетнул зубами. Вместо того, чтобы скорее спуститься с крыльца, Анна стояла в дверях и о чем-то препиралась с часовым. Тот, вопреки сегодняшнему договору, не собирался пропускать ее. И тогда Барнет понял все — понял, как жестоко судьба намеревается сейчас обмануть его и отнять надежду на удачу и счастье. Как всегда.
Нельзя медлить. Еще мгновение — и парень поднимет тревогу. Сюда набегут прочие сторожа, Анна не успеет сбежать, ее схватят — и как она будет объяснять все это Кераньяку? Жаль, собирались провернуть дело по-тихому, без жертв, но, видно, не получится. Кроме того, этот француз уже услышал и увидел слишком много.
Барнет стрелой метнулся к часовому, зажал ему рот и мгновенно свернул шею. Анна вскрикнула, поморщилась от противного хруста, узел в ее руках задрожал. Слева за углом мазнуло оранжевым светом факела, по дорожке протянулась длинная тень, потом вторая. И зазвенел на весь сад протяжный крик: «Тревога!»
— Бежим, Бен! — прошептала побелевшими губами Анна, но так и стояла, не в силах двинуться с места.
Барнет отпихнул ногой труп часового и его мушкет, протянул было руку Анне, чтобы свести ее с крыльца, — и в тот же миг теней в саду сделалось больше. Замелькали огоньки в окнах дома, который напоминал растревоженный улей. Впереди сверкнула искорка, громыхнул выстрел — по счастью, мимо. На одну лишь секунду Барнет промедлил, за что потом жестоко винил себя. А в следующий миг сделалось поздно.
С двух сторон на него бежали враги. Скоро их станет еще больше. Если его увидят вместе с Анной, то сразу же заподозрят сговор. Пусть лучше она останется пока вне подозрений. Когда он вырвется отсюда, то отыщет иной способ вызволить ее из усадьбы Кераньяка. А сейчас…
— Уходи! — шепотом бросил ей Барнет.
На сей раз она послушалась — подхватила свой узел и мгновенно скрылась в чернильном мраке коридора. А ему едва хватило времени, чтобы успеть встретить врагов — которых, как он уже заметил, было слишком много, чтобы справиться с ними в одиночку.
Барнет разрядил пистолет в первого бегущего. Тот с воплем упал, на мгновение задержав остальных. Валяющийся на земле мушкет убитого часового оказался кстати: Барнет застрелил еще одного, затем отбросил двоих прикладом. Сабли у него с собой не было, только кинжал, иначе он прорубил бы себе дорогу. На плечах его повисли еще двое; он стряхнул одного и размозжил прикладом голову второму. Движение едва не заставило его потерять равновесие, руки разжались, выронив мушкет. Охранники и слуги мгновенно бросились вперед.
Навстречу им взлетела рука с зажатым в ней кинжалом. Один из охранников сам набежал на клинок, второй упал, получив удар локтем в кадык. Третьего же сразил выстрел сбоку, из кустов — Гарри Лодж пришел на помощь капитану.
Барнет обернулся в его сторону. «Беги!» — яростно прошептал он одними губами, надеясь, что враги этого не заметят — и что товарищ послушается. Послушался он или нет, Барнет в тот миг не узнал: пистолетная пуля пробила ему плечо. Во всяком случае, никто не кинулся в погоню. А шум от драки стоял такой, что мало кто расслышал бы шорох кустов и ветвей в саду.
Кинжал выпал из ослабевших, непослушных пальцев. Левой рукой Барнет зажал рану, вряд ли глубокую, но болезненную. Сил драться у него больше не осталось, чем тотчас воспользовались его противники. По меньшей мере шестеро набросились на него, завернули за спину руки. Барнет скрипнул зубами от боли, но в тот же миг позабыл обо всем на свете, и сердце его провалилось в бездну.
Дверь черного входа так и осталась распахнутой, и на пороге поблескивало какое-то украшение — золотая цепочка или ожерелье. Видимо, оно выпало из узла Анны, когда та убегала. Барнет затравленно огляделся по сторонам, гадая, видел ли кто-нибудь из слуг Анну вместе с ним или же она успела скрыться до начала свалки. Мысли его прервал повелительный, слегка сонный голос:
— В чем дело?
Кераньяк появился из той же двери в наброшенном поверх ночной сорочки халате и домашних туфлях. За ним спешил дю Раваль в рубашке и штанах — видно, проснулся раньше, раз успел одеться. Оба сжимали в руках пистолеты. Хозяин дома медленно оглядел всю картину: трупы и лужи крови на земле, встрепанных слуг и их пленника. При виде последнего брови Кераньяка поползли вверх, а челюсть — вниз.
— Вы? — только и смог выдавить он.
Барнет дерзко вскинул голову. Проигрывать он умел: в его жизни побед и поражений было поровну, и он научился принимать и то, и другое. Убежденный фаталист, он верил, что благосклонность Фортуны не вечна и после чреды везения неизбежно последует неудача. Сейчас же он невольно покосился под ноги Кераньяку: полы широкого халата зацепили валяющееся на пороге ожерелье и перебросили на крыльцо. Там его не заметит разве что слепой.
— Откуда вы взялись, капитан? — продолжил свои расспросы Кераньяк, овладев собой, на лице его читались страх и недоумение. — Зачем вы явились ночью в мой дом? Неужели я мало заплатил вам вчера?
Барнет промолчал — что мог он ответить? Кровь из раненой руки сочилась уже медленнее, но сама рана пылала огнем. Голова кружилась, его мучила жажда, и мыслей больше не осталось. Сомнения, предчувствия, проклятья и сожаления сгорели в пламени схватки, зато страх за судьбу Анны сковал его намертво, словно он падал в пучину океана, откуда нет возврата.
— Отвечай! — Кто-то из слуг пихнул его кулаком в бок.
Боль мгновенно вызвала новую вспышку ярости; стон, больше похожий на рычание, подавить не удалось. Слов же по-прежнему не было, и Барнет решил ответить честно:
— Мне нечего вам сказать.
— Нечего? — Кераньяк шагнул вперед, оставив злополучное ожерелье сбоку, полы халата почти прикрыли его. — Помнится, мы заключили с вами честную сделку. Вы выполнили свои условия, я — свои. Что еще могло понадобиться вам от меня, капитан Барнет? Или вы замышляли причинить вред мне… — Он содрогнулся. — Или моей невесте?
— Я ничего не замышлял, — сказал Барнет, стараясь говорить спокойно, хотя понимал, что этим словам поверит разве что глупец. А Кераньяк определенно им не был.
— Отвечайте, — потребовал Кераньяк уже громче, ноздри его раздулись, на скулах заходили желваки. — Иначе я предам вас, пирата, в руки коменданта Кап-Франсе…
Кто-то из слуг буркнул: «Давно надо было», прочие зашептались, но всех их перебил голос дю Раваля:
— Смотрите, сударь!
Сердце Барнета упало: проклятый авантюрист держал в руках то самое ожерелье, которое он как-то углядел среди пышных шелковых складок хозяйского одеяния. При виде украшения Кераньяк побледнел, как морская пена.
— Откуда оно здесь? — Он стиснул ожерелье в кулаке, точно утопающий — спасительный канат. — Эта вещь из числа тех, что я подарил мадемуазель Кэтрин! — Он шагнул еще ближе к Барнету. — Повторяю, откуда оно здесь? Или ты, ненасытная душа, пришел грабить меня?
— Считайте, что так, — буркнул Барнет, отведя взгляд.
— Луи, — обернулся к помощнику Кераньяк, — немедленно ступай к мадемуазель Кэтрин и убедись, что с нею все хорошо. Если она не спит, скажи, что я сейчас подойду. А с тобой, — он вновь посмотрел на Барнета, — разберемся потом. Клянусь, как только я покончу с утренними делами, я пошлю гонца в крепость, и ты окажешься там, где тебе самое место, — на виселице. — Кераньяк тяжело выдохнул: видно, ему не было привычно отдавать подобные приказы. — Но ты еще можешь спасти себя, если расскажешь мне правду.
— Мне нечего сказать, — повторил Барнет.
С минуту они смотрели друг другу в глаза, ни один не желал первым отводить взгляд. В этот миг вернулся дю Раваль, избавив хозяина от поражения.
— Мадемуазель спит, сударь, даже не проснулась от шума. Думаю, оно к лучшему — зачем ей знать об этом?
— Ты прав, Луи. — Кераньяк вздохнул с облегчением. — Не стоит пугать ее понапрасну. А этого, — он кивнул на Барнета и вновь вздохнул, — уведите и заприте хорошенько. И не спускайте с него глаз, он не должен сбежать. Завтра решим, что с ним делать. И пусть сторожа обходят свои посты каждые двадцать минут — вдруг где-то поблизости прячутся его сообщники.
— Я был один, — небрежно заметил Барнет.
От сердца отлегло, несмотря ни на что: значит, Лодж не попался, и сейчас на «Сирене» уже все известно. Он не сомневался ни в Вуде, ни в прочих товарищах, но горький голос здравого смысла твердил: разумнее было бы немедленно сняться с якоря и убраться подальше от Эспаньолы. Кто помешает Кераньяку впрямь сообщить о них властям Кап-Франсе? И тогда на поиски пиратского корабля будут брошены все силы.
Кераньяк и дю Раваль пересчитали взглядами убитых и раненых, молча переглянулись, потом покосились на Барнета. В глазах их он увидел смесь страха и невольного уважения. Слабо затлел в груди фитиль гордости, но тут же погас — сейчас было не до пустого тщеславия. Впрочем, отчаиваться Барнет тоже не спешил. Анна все еще вне подозрений, и его команда уже знает о случившемся от Лоджа. Да и сам он тоже не промах — бывало, попадал и в худшие передряги. Неужели не отыщет выход из этой?
Слуги Кераньяка отвели Барнета в крошечную каморку на первом этаже — должно быть, нарочно устроенную для провинившихся — и приковали к стене за талию короткой цепью. Рук ему связывать не стали, но принесли воды и чистую тряпицу, чтобы он мог перевязать себе рану. Барнет мысленно вздохнул: «Не для того Кераньяк заботится, чтоб я не сдох, чтобы вернуть мне свободу». Потом привычно обругал себя за то, что медлил, а потом махнул рукой. Что случилось, то случилось, и сожалеть уже поздно.
«Надеюсь, Анна не узнает об этом, — думал он, пытаясь устроиться у стены, — длина цепи не позволяла ему лечь. — Незачем ей напрасно тревожиться. Кто знает: вдруг уже завтра мы оба выберемся отсюда?»
Милосердный сон пришел не сразу, но все же принес некое утешение и отдых истерзанной непривычными думами душе Бена Барнета.
* * *
— Что ж, ты так и не видел, чем все кончилось? — спросил Вуд.
— Капитан не погиб, это точно, — заявил Лодж. — Положил шестерых, не меньше. Но прочие задавили его числом. Он потому и велел мне уходить — так бы я ни за что его не оставил.
— И как так вышло? — Жерар почесал затылок. — Не иначе, я виноват: дал маху с этим пьянчугой, он и загулял на полученное золото. Или пропил последние мозги да позабыл о нашем договоре.
— Теперь уже неважно, — сказал Вуд, прочие пираты обступили его. — Что будем делать, парни?
— Ну, как говорит сам капитан, — протянул чей-то голос, — кто попадется, тот пусть выбирается, как знает…
Голос оборвался, утонул в глухом вскрике: кулак боцмана врезался говорившему под ложечку.
— Говорить-то говорит, дурья голова, — бросил Жерар, — да сам сколько раз выручал своих. И чтоб нам всем пойти на дно в первом же шторме, если мы его бросим. Надо выручать — теперь уже обоих.
— Эх, зря все-таки связались с бабой, как бы хороша она ни была! — вздохнул еще кто-то. — Это она порушила нашу удачу и погубила капитана.
— Хорош ныть, точно на похоронах, — оборвал Мортон. — Жерар дело говорит: надо выручать. Только как? Туда же теперь, поди, и не пробраться.
— Кто не согласен? — грозно спросил Вуд, обведя всех тяжелым взглядом.
Разногласия мигом стихли: посмей кто подать голос, он тотчас получил бы нож между ребер. Поэтому ответом Вуду была тишина — такая, что с берега донесся стрекот цикад в кустах.
— Вот и славно, — продолжил он. — Завтра разведаем, что да как. Жерар, тебя же никто из кераньяковых людей не знает в лицо, кроме того дурня-пьяницы? Нет? Значит, утром возьмешь с собой кого-нибудь и сходишь на разведку. Вдруг сумеете что-нибудь увидеть или услышать.
— А ты не боишься, Джон, что Кераньяк сдаст капитана солдатам в Кап-Франсе?
Эти слова вызвали тревожный ропот, многие пираты засомневались, но Вуд утихомирил их:
— Если Кераньяк не круглый болван, то никого он сдавать не станет. Сказать, почему?
Услышав объяснение, пираты слегка успокоились. Привыкшие к опасностям, они мало задумывались о том, что сам Кераньяк оказался не в меньшей опасности, связавшись с ними, — как и о том, что ему не стоит болтать, где и как он раздобыл себе невесту.
* * *
Несмотря на усталость, в ту ночь Анна так и не выспалась. До самого утра она то ворочалась в постели, то вскакивала и расхаживала туда-сюда по комнате. Месяц за окном спускался все ниже, потом разлилось по небу рассветное зарево, но ничто ее не утешало и не приносило покоя. Больше всего ее страшила безвестность.
Чем закончилась ночная схватка? Убегая, Анна слышала выстрелы и крики, но они вскоре стихли. Окна ее комнаты выходили на другую часть сада, поэтому она не могла ничего увидеть или услышать. Когда же в дверь ее постучал дю Раваль, она забралась в постель прямо в платье, поскольку не успела раздеться, и притворилась спящей. Он лишь убедился, что она в комнате, и ушел. Сейчас Анна жалела, что не расспросила его.
Спасся Бен или нет? Анна не сомневалась в его силе и храбрости, но она собственными глазами видела, сколько слуг выбежали в сад хватать воображаемых грабителей. Даже самого отважного можно одолеть числом. И что случится после этого? Кераньяк потребует разъяснений, Бен ничего не скажет, и… и что? Хотя Кераньяк не похож на человека, который может хладнокровно убить кого-то — или приказать убить. Но в испуге или отчаянии кто угодно способен на неожиданные поступки.
Если бы она не растерялась, как последняя трусиха, не застыла столбом на месте! Они могли бы успеть уйти, и тогда… Анна со стоном обхватила себя руками за плечи, вспоминая о том, что она обещала Бену. Горькое сожаление обожгло, будто упавшая на руку капля воска со свечи: если он погибнет, она так и не узнает его любовь. Или все из-за того, что они прибегли к обману? Разве можно построить свое счастье на лжи? Это все равно, что возводить дом на песке.
Устав от тревог и тяжких дум, Анна под утро забылась коротким сном. Ее разбудили вошедшие Жанна и Роз, и в тот же миг стенные часы пробили восемь. Никогда прежде Анна не позволяла себе спать так долго — разве что на «Сирене», наутро после выпивки в кают-компании. Воспоминание вскрыло очередную рану в душе, и пришлось прятать боль и тревогу за равнодушными расспросами, в которых едва сквозило любопытство.
— Что за шум был сегодня ночью? — спросила Анна служанок. — Или мне почудилось?
— Мадемуазель еще не знает? — удивилась Роз, и девушки заговорили наперебой, задыхаясь от страха и тараща темные глаза. — Ночью приходил тот самый пират, который привез мадемуазель к месье! Что уж он хотел сделать — ограбить или убить всех — одному Господу Богу известно. Он украл ваше ожерелье, месье сам нашел его… Ой!
Обе девушки уставились на узел в кресле, который Анна так и не развязала. Она заметила их взгляд и обругала себя мысленно, украдкой отирая пот со лба. А горничные вновь затрещали:
— Видно, он пробрался ночью сюда, к вам! Как же вы не услышали? А может, и хорошо, что не услышали, иначе он убил бы вас, как Жака Дено и прочих…
— Только почему же он не забрал все это? — Жанна вновь покосилась на злополучный узел.
— Неважно. — Анна решительно зашагала к ним, натягивая халат. — Лучше помогите мне разложить драгоценности обратно по ларцам и позабудьте об этом. И, если сделаете все, как я скажу, — она заговорщицки подмигнула девушкам, — получите еще по одной жемчужине.
— Да, мадемуазель.
Горничные присели в неглубоком поклоне и занялись утренним туалетом Анны, пока сама она по-прежнему терзалась страхом неведения.
— А что потом случилось с тем пиратом? — спросила Анна спустя несколько минут, стараясь говорить небрежно. — Он сбежал?
— Нет, мадемуазель, его задержали, — тотчас ответила Роз. — Он так и не сказал, зачем приходил, и месье велел посадить его под замок.
— Говорят, его отправят в крепость и там повесят, — подхватила Жанна и прибавила, содрогаясь: — И правильно. Я его до смерти боюсь. У него глаза, как ножи.
Анна не ответила, лишь кивнула — осторожно, чтобы не мешать горничным возиться с прической. Но мысленно она улыбнулась сравнению: в первую свою встречу с Беном она подумала так же — и лишь потом узнала, сколько всего скрывается за этой внешней колкостью и грубостью. «Ах, Бен, что с тобой сейчас? Где ты?»
Собственное отражение в зеркале вдруг поплыло. Анна заморгала, прогоняя слезы, — не дай Бог, служанки заметят. Они обе — девушки сметливые, и даже если не выдадут нарочно, могут проболтаться случайно. Сама же она пока вне подозрений, и в этом ее преимущество. Быть может, ей удастся сделать что-нибудь, чтобы помочь Бену вырваться на свободу. Пускай не получилось нынче ночью — удача может одарить их своей улыбкой завтра или даже сегодня вечером.
Горничные подали Анне легкий завтрак, после чего она спустилась в гостиную, сверкая драгоценностями и платьем из переливчатой светло-серой тафты. Бледность и темные круги под глазами прятались под слоем пудры и румян. Но Анне казалось, что лицо ее начинает гореть, как от долгого пребывания на тропическом солнце. Совесть жгла ее невыносимыми муками. Все сильнее хотелось броситься к ногам Кераньяка, признаться во всем и умолять его отпустить ее вместе с Беном. Разве не ее вина в случившемся? Разве не она убедила Бена и его команду отправиться за второй половиной награды? Она так просила их никого не убивать — но кровь все же пролилась, и погиб не один человек, а намного больше. Так неужели деньги стоили этих жизней — и будут стоить еще чьих-то?
Кераньяк встретил Анну не один — с ним был дю Раваль. Анна вспомнила, что они ждут юриста, — видимо, помощник должен был стать свидетелем подписания брачного контракта. Сам Кераньяк ничего не заметил, расцеловал ей обе руки и осыпал комплиментами, хотя от Анны не укрылось, что дю Раваль слегка прищурился, глядя на нее. «Остерегайтесь его помощника, он — та еще шельма», — так, помнится, говорили ей пираты на «Сирене». Что ж, им не откажешь в проницательности.
— Надеюсь, вы не голодны, мадемуазель? — говорил тем временем Кераньяк, не выпуская из рук ее ладони, отчего перчатки Анны промокли насквозь: похоже, француз волновался не меньше ее самой. — Нет? Чудесно. Вряд ли юридические формальности займут много времени, я просил месье Венсана подготовить все, что возможно, в ваше отсутствие. А потом мы все вместе отпразднуем это знаменательное событие.
Анна не находила слов, ограничиваясь лишь улыбками, кивками и сдержанным: «Да, конечно» или «Вы очень любезны, месье». Ей хотелось повернуть беседу к ночным событиям и расспросить самого Кераньяка, но он не давал ей такой возможности. Анна мысленно поморщилась: на ее взгляд, он слишком много говорил. Пожалуй, она рано приписала ему все мыслимые достоинства и добродетели. Или тому причиной волнение и влюбленность? «Но ведь он влюблен не в меня, а в Кэт! — восклицала она в глубине души. — Или уже в меня? Ах, что бы он сказал, если…»
— Месье Венсан, — звонко доложил вошедший слуга.
Следом появился сам адвокат — худощавый, подвижный мужчина лет пятидесяти, в сопровождении помощника-секретаря, который нес бювар с бумагами. Дю Раваль сдержанно поздоровался с обоими, а Кераньяк бросился навстречу, позабыв о достоинстве, — точь-в-точь ребенок, жаждущий получить долгожданный подарок.
— О, как я рад видеть вас, месье Венсан! — воскликнул он. — Надеюсь, ваше путешествие оказалось успешным? Приветствую, господин секретарь; вижу, вы принесли все бумаги. Тогда, если позволите, господа, перейдем к делу.
— Насколько я помню, месье де Кераньяк, — произнес Венсан, пока секретарь устраивался за столом с пером и чернильницей и раскладывал содержимое бювара, — вы просили составить для вас брачный договор без соблюдения неких формальностей…
— Да, совершенно верно, — перебил Кераньяк и обернулся к Анне. — Позвольте представить вам мою невесту, мадемуазель Кэтрин Сомерсет.
Венсан учтиво поклонился и подошел ближе. И вдруг застыл на месте, его пальцы, взявшие было руку Анны, чтобы поднести к губам, разжались. Сама же Анна содрогнулась, ощутив беду еще до того, как юрист заговорил.
— Кэтрин Сомерсет, говорите вы?
Кераньяк подтвердил, переводя недоуменный взгляд с Анны на адвоката. А тот продолжил, просто и безжалостно:
— Вероятно, вас ввели в заблуждение, сударь. Эта дама — кто угодно, но не мадемуазель Сомерсет, дочь моего доброго приятеля сэра Чарльза из Порто-Марии. Я несколько раз видел мадемуазель Кэтрин и могу заверить вас: вы ошибаетесь.
Анну затрясло так, что зазвенели украшения на ее груди. Не в силах пошевелиться — совсем как минувшей ночью, — она не сводила взгляда с лица Кераньяка, ожидая приговора. Молодой француз был бледен, как беленая стена, в темных глазах застыл ужас и отчаянное неверие. «Нет, нет», — казалось, шептали его губы. Когда же он наконец повернулся к Анне, сквозь его ужасающую бледность пробились яркие пятна гневного румянца, ноздри раздулись, а прищуренные глаза сверкнули.
— Что это значит, мадемуазель? — прохрипел Кераньяк, голос его сорвался, точно у мальчишки-подростка. Но смешным его сейчас никто бы не назвал. — Отвечайте мне: месье Венсан говорит правду?
Всего на миг Анна заколебалась. Тем временем юрист бросил свое суровое «да», словно последний присяжный в суде — решающий камень на весы, приговаривая подсудимого к смерти.
— Да, месье, — произнесла наконец Анна и, несмотря на ужас своего положения, ощутила, что с души ее свалилась невероятная тяжесть. — Я не Кэтрин Сомерсет, а ее двоюродная сестра. Я очутилась на корабле капитана Барнета из-за досадной ошибки…
— Помолчите, мадемуазель! — оборвал ее Кераньяк — от его недавней любезности не осталось и тени. Он обернулся к Венсану: — Месье, вы можете подтвердить, что эта особа — на самом деле родственница Сомерсетов?
— Нет, — медленно качнул головой в белокуром парике адвокат. — Я никогда прежде не видел эту даму — ни в доме сэра Чарльза, ни где-либо еще. Хотя признаю, что некоторое сходство с мадемуазель Кэтрин имеется…
— Я жила у сэра Чарльза на положении бедной родственницы, — поспешила вставить Анна, уже понимая, что погибла. — Он не считал меня полноправным членом семьи и не представлял никому, в отличие от Кэтрин…
— Тогда почему вы выдали себя за нее? — Кераньяк схватил Анну за плечи и встряхнул, так, что на лоб ей упала нитка жемчуга из прически, больно щелкнув по носу. — Или вы сговорились с Барнетом?
— Сударь, клянусь вам, нет! — Анна упала на колени. — Говорю же, капитан ошибся и похитил меня вместо Кэтрин — господин адвокат верно заметил, мы очень похожи с нею. А потом… я побоялась назвать свое настоящее имя. Что бы сделали пираты, если бы узнали, что я не Кэтрин? Убили бы меня. И я решила…
— Вы решили прикрыться именем мадемуазель Кэтрин, вашей якобы родственницы, и обмануть меня?
— Нет. — Анна поднялась, осознавая, что выглядит глупо. — Я решила довериться вам, месье. Клянусь, я намеревалась рассказать вам правду… Возможно, я сделала бы это сегодня же, если бы меня не разоблачил раньше месье Венсан.
— Это впрямь похоже на сговор, сударь, если хотите знать мое мнение, — заметил молчавший до сих пор дю Раваль. — Думаю, не стоит спешить с отправкой гонца к коменданту Кап-Франсе.
— Ты прав, Луи. — Кераньяк вытер пот со лба вышитым платком. — Клянусь Богом, я сперва должен разобраться во всей этой запутанной истории. — Он вновь обернулся к Анне: — Значит, вы по-прежнему утверждаете, мадемуазель, что не сговаривались с пиратами обмануть меня? Нет? Тогда как вы объясните сегодняшнее ночное вторжение капитана Барнета?
— Я ничего об этом не знаю, месье, — ответила Анна, — лишь то, что рассказали мне сегодня утром мои горничные.
— А между тем я нашел ночью на пороге черного хода одну из драгоценностей, которую подарил вам, пребывая в заблуждении. Что вы скажете на это, мадемуазель?
— Ничего. — Анна опустила глаза, кляня свою неловкость.
— Вы что-то скрываете, как и ваш сообщник, которого мы держим под стражей, — заявил Кераньяк. — Но я добьюсь правды, и сегодня же. Луи, — обернулся он к дю Равалю, — проводи мадемуазель в одну из пустующих комнат горничных и запри там. И приставь охрану: она не должна ни сбежать, ни сотворить что-нибудь с собой.
При этих словах Анна поневоле поморщилась, но промолчала и позволила дю Равалю проводить себя в маленькую комнату, чуть побольше той, что служила ей обиталищем на «Сирене». В комнате не было ничего, кроме узкой кровати. Анна села на нее и обратилась к дю Равалю, пока тот не ушел:
— Постойте, месье.
Он пристально поглядел на нее, словно ожидал с ее стороны какой-нибудь хитрости. Но Анна его разочаровала — или же успокоила.
— Думаю, я не имею права носить эти украшения. Отдайте их месье де Кераньяку.
С этими словами Анна сняла с пальцев кольца, вынула из ушей серьги, расстегнула замочек на роскошном изумрудном ожерелье, даже выдернула из прически жемчужные нити — и дю Раваль не отказался, когда она протянула их ему. Забрав украшения, он молча поклонился и ушел, в замке щелкнул ключ. Прежде чем дверь закрылась, Анна услышала, как часы где-то бьют десять. Звон гулко отдавался во всем ее теле; казалось, на один удар маятника приходится не меньше дюжины биений ее собственного сердца.
С помощью оставшихся шпилек Анна попыталась подобрать рассыпавшиеся по плечам волосы. Но руки дрожали, и непослушные пряди раз за разом выскальзывали. Вспотев от усилий, Анна швырнула шпильки на пол и упала на кровать, лицом в жесткую подушку.
Чего еще могла она ждать от Кераньяка? Хотя будь он на самом деле тем добрым и мудрым человеком, каким он показался ей с первого взгляда, он бы сначала выслушал ее, а потом спешил судить. Впрочем, и ее совесть не вполне чиста. Будь все так, как она говорила, она могла бы рассчитывать на понимание и прощение. Но ведь она обманула его, обманула намеренно, сыграв роль нежной и покорной невесты. Как он поступит с нею? Чего ей ждать здесь, на чужой земле, где ее никто не знает, без денег, без друзей? Эта мысль вызвала невольную улыбку сквозь слезы: нет, отчего же без друзей? Но тот, кто мог бы прийти ей на помощь, сам пребывает еще в худшем положении. И ему грозит гораздо большая беда.
«Зачем я все это затеяла? Если бы я не убедила Бена, мы бы сейчас могли…» Анна затрясла головой, вцепилась пальцами в растрепанные волосы. Или это наказание ей за недолжные мечты о мужчине? Воспитанная в строгих, почти ханжеских правилах приличий, которые, тем не менее, часто нарушались за спиной леди Сомерсет, Анна не могла не корить себя за то, что даже в мыслях допустила подобное. И вдруг ее словно обожгло ударом кнута: «Можно подумать, твоя судьба оказалась бы лучше, если бы ничего этого не произошло».
И верно: что ждало бы ее после замужества Кэтрин? Сэр Чарльз не потерпел бы ее в своем доме ни единой лишней минуты. И куда бы она пошла, кем бы стала? Швеей или прачкой: трудиться за гроши да отбиваться от тех, кто безнаказанно посягал бы на ее красоту. Впрочем, какая там красота — она бы исчезла бесследно после нескольких месяцев такого труда. Идти в услужение — ничем не лучше: кто защитил бы ее от приставаний хозяев и хозяйских сынков? Или же самый страшный путь — в любой из портовых борделей, где она вряд ли прожила бы больше года. Нет. Уж лучше ей остаться с Беном. Если это грех, если это зло — то меньшее из возможных. А грех пусть ляжет на тех, кто обрек ее на такой путь.
Анна решительно выпрямилась, села на скрипучей кровати. Волосы прилипли к мокрому от слез лицу, и она яростно откинула их назад. Нет, нельзя сдаваться. Она будет стоять на своем, будет по-прежнему говорить, что обманула всех — не только Кераньяка, но и пиратов. Да и сам Бен сказал бы то же самое — если он вообще что-нибудь скажет. Анне мало верилось, что такого человека, как Бен Барнет, можно заставить заговорить против воли. А если кто и сможет, то явно не Кераньяк.
Не оставалось ничего иного, кроме как ждать и молиться. И Анна молилась — о том, чтобы Бен спасся.
— Я искренне прошу прощения, месье Венсан, — говорил Дезире, — за то, что напрасно потревожил вас. Сожалею, что вы стали свидетелем столь неприятной сцены, но не могу не благодарить вас за то, что вы открыли мне правду. Если бы не вы, случилось бы непоправимое…
— Прошу, оставьте, месье де Кераньяк. Я счастлив, что сумел помочь вам избежать досадной ошибки. Воистину, это милость Божья — и воля высшей справедливости. Не будь я знаком с семейством Сомерсет и не знай мадемуазель Кэтрин в лицо, вы оказались бы обмануты ловкой авантюристкой. И да, на вашем месте я не верил бы ни единому слову этой особы. Наверняка вы стали бы отнюдь не первой ее жертвой.
— Благодарю за совет, месье. И… — Дезире затеребил кружевные манжеты. — Надеюсь, ни вы, ни ваш помощник не станете распространяться о том, что здесь произошло. Кому, как не вам, адвокату, знать, насколько это хрупкая вещь — репутация.
— Разумеется, месье де Кераньяк. Признаться, меня сегодня же призывают неотложные дела, но, если вам понадобится моя помощь, вы можете всецело располагать мною. Мое почтение.
Когда лакей ушел провожать Венсана и секретаря до коляски, Дезире с облегчением вздохнул на всю гостиную. Он откинул со лба промокшие от пота волосы и услышал на лестнице шаги дю Раваля.
— Все в порядке, Луи? — спросил он. — Надеюсь, ты принял меры, чтобы она не сбежала?
— Не сбежит: Филипп поглядывает за ней в замочную скважину, да и снаружи дома под ее окном стоит часовой. Пусть только попробует — хотя с такой хитрой дамочки станется.
— Она говорила что-нибудь?
— Ничего важного. — Дю Раваль протянул ему горстку драгоценностей — тех самых, что были сегодня на самозванке. — Только сказала, что не вправе носить эти украшения, и попросила вернуть их вам.
— Странно… — Дезире качнул головой: он не ожидал подобного поступка от хитрой обманщицы. — Думаю, она могла сделать это, чтобы расположить нас к себе, чтобы показаться честной. — Он помолчал, положил украшения на стол, почти бросил, и сжал кулаки. — Мы должны узнать всю правду, Луи. Должны во что бы то ни стало. Мне кажется, это в самом деле заговор.
— Если это заговор, сударь, — задумчиво протянул дю Раваль, — он может оказаться глубже, чем вы думаете.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А что, если сердце заговора — вовсе не Барнет и не эта женщина, а сам сэр Чарльз Сомерсет? — Дезире едва сдержал возглас удивления, и помощник продолжил: — Что, если он нарочно подсунул Барнету эту самозванку, кем бы она ни была — родственницей его или же нет, — чтобы тот выдал ее за мадемуазель Катрин? Или — и это еще более коварно — он заплатил Барнету за то, чтобы тот доставил вам ее.
— Мне в это слабо верится, — начал Дезире, но дю Раваль перебил:
— Вы думаете, сударь, что такой мерзавец, как Барнет, отказался бы от лишних денег, если бы ему их предложили? Сами понимаете, что нет. Для таких, как он…
— Значит, нужно допросить его. — Дезире зашагал к двери. — Заставить рассказать все начистоту. Разве его жизнь не в наших руках? Зачем же он станет запираться?
— Не знаю, сударь, — ответил дю Раваль. — Хотелось бы мне посмотреть, как вы заставите его выложить всю правду. Он — человек упрямый и несговорчивый. Кроме того, не забывайте о его людях — вряд ли они уплыли и оставили своего капитана в беде.
— Если так, — оживился Дезире, — мы сможем совершить благое дело и избавить Карибское море от одной пиратской шайки. И кстати, Луи, я совсем позабыл: ты говорил, что принял еще кое-какие меры. Так что же они — пока бесплодны?
— Увы, да, сударь. Когда «Сирена» отплывала из Кап-Франсе, я послал вслед за нею еще один корабль — на всякий случай. Но от них до сих пор нет вестей. Кто знает — вдруг пираты Барнета заметили то судно и потопили. — Дю Раваль вздохнул. — На беду себе мы связались с пиратами. Пусть было бы дольше, но надежнее.
— Не вини себя, ты хотел как лучше. — Дезире положил ему руку на плечо. — Но ты прав: незачем было так усложнять это дело. Если же пираты в самом деле погубили второе судно, они ответят за это преступление, — сурово прибавил Дезире и сделал знак двум лакеям посильнее следовать за ними.
Вооруженные парой пистолетов каждый, лакеи распахнули дверь в каморку пленника. Когда Дезире и дю Раваль вошли вслед за слугами, в нос им ударил крепкий запах пота и засохшей крови. Барнет сидел на голом полу, привалившись спиной к стене и вытянув ноги. Он невольно сощурился от света внесенных фонарей, выражение лица его осталось прежним — устало-равнодушным. Если за ним что-то пряталось, то пират отлично это скрывал.
Дезире едва не задохнулся от возмущения. Мерзкий пират, преступник, убийца — а держится так, словно он здесь хозяин. Но ничего, самое время сбить с него спесь.
— Встань, — приказал Дезире.
Барнет не двинулся с места, разве что поднял голову и ответил:
— Нет уж, я лучше посижу. — Хриплый голос его царапал Дезире слух. — Какого черта вы вообще заявились? Я не выспался и чувствую себя прескверно — будто меня всю ночь черти драли.
— Вини в этом только себя, — отрезал Дезире.
Он махнул лакеям, чтобы те подняли Барнета на ноги. Тот их опередил — поднялся сам под звяканье цепи, хотя по-прежнему опирался на стену. На тряпице вокруг раненой руки появилось свежее пятнышко крови.
Дезире вновь содрогнулся. Хотя Барнета удерживала на месте цепь, не позволявшая отойти от стены больше, чем на шаг, Дезире ощутил, что, даже безоружный, пират намного сильнее их четверых, вместе взятых. Он невольно пожалел, что не взял с собой оружие.
Молчание затягивалось. С минуту Барнет глядел в глаза Дезире, а потом откинул голову назад, сквозь стиснутые зубы вырвался тяжелый вздох. По лицу пирата было видно, что он страдает от раны, но скорее умрет, чем признает свою слабость.
— Я пришел сюда, чтобы узнать правду, — начал Дезире, ощущая, что еще немного — и он лишится преимущества. — Зачем ты приходил в мой дом минувшей ночью?
— Это мое дело, — ответил Барнет.
— Неужели? — подхватил Дезире и поневоле подался вперед, хотя осторожность тотчас заставила его вернуться. — А не затем ли, чтобы свидеться со своей сообщницей, которую ты выдал за мадемуазель Кэтрин Сомерсет?
— Я не понимаю, о чем вы, — устало бросил пират; ни единая черта его лица не выдала удивления. — Кого я выдавал за мисс Сомерсет? Я привез вам ее, как мы и договаривались…
— Ты лжешь, — перебил Дезире. — Эта женщина — самозванка, ее опознал мой друг-адвокат, который знает в лицо настоящую мадемуазель Сомерсет. Сама она утверждает, что ты якобы похитил ее по ошибке, перепутав с мадемуазель Кэтрин, на которую она похожа.
Вот теперь пират как будто искренне изумился: его брови вздернулись вверх, с губ сорвалось очередное ругательство. Затем он прищурился.
— Хотите сказать, я привез вам не ту леди? — Он почесал в затылке здоровой рукой. — Черт ее дери, так эта девка надула не только вас, но и меня! Откуда мне было знать, что она — не та? Как по мне, на портрет она похожа. И она ни слова не сказала никому из нас…
— Опять врет, — заметил дю Раваль.
— Кто подсунул ее тебе, отвечай! — Дезире опять шагнул ближе и на сей раз не отступил. — Ты сговорился с Сомерсетом? Сколько он тебе заплатил, мерзавец?
— Вы бредите, сударь, — насмешливо протянул Барнет. — Сперва оказывается, что леди не та, теперь — что я сговорился с ее папашей. Если она правда не та, то в этом виноват я, потому что обознался, и она, потому что молчала, как рыба. Но никакого сговора здесь нет.
Дезире переглянулся с дю Равалем.
— И ты думаешь, что я тебе поверю? — Дезире сделал еще один шаг вперед.
Барнет отстранился от стены и выпрямился. Хотя он был чуть пониже Дезире, но глядел как будто свысока.
— Я давно заметил, что в самую невероятную байку людям проще поверить, чем в правду. Не знаю, почему, я человек неученый. Каждый видит то, что хочет видеть.
— Клянусь, я выбью из тебя признание!
Дезире сжал кулаки, и дю Раваль едва успел ухватить его за плечо. Он с досадой стряхнул руку помощника. А проклятый пират усмехнулся, глядя на обоих лакеев, повторивших жест хозяина.
— Да ты смеешься, французик? Думаешь, что твои парни смогут выбить из меня хоть одно слово? Я был в плену у индейцев Маракайбо, они драли с меня шкуру и жгли пропитанными маслом щепками — и то я выдержал. А тут — тьфу! — Барнет плюнул в сторону лакеев. — Тем более, руки у меня свободны, и я могу ударить в ответ, хотя и ранен. Кое-кто из твоих людей знает, как я бью, только уже не расскажет.
— Закрутить веревку вокруг головы или ребер да затянуть посильнее, — предложил дю Раваль. — Кто угодно заговорит.
— Знаю, иногда помогает, — кивнул пират, словно обсуждал какую-нибудь невинную светскую тему. — Но не со всеми. Ты можешь посоветовать своему хозяину замучить меня здесь хоть до смерти. Ничего другого вы от меня не услышите.
— Наглец! — прошептал ошеломленный Дезире, которому стало не по себе и от рассказа Барнета, и от предложения дю Раваля. — Вместо того, чтобы признаться, ты делаешь только хуже…
Он запнулся, не зная, что еще сказать. Никто не должен был этого видеть, но в этот миг Дезире по-настоящему растерялся. Что ему сейчас делать, как заставить упрямого пирата сказать правду? Его вдруг бросило в пот от одной мысли о том приказе, который он только что едва не отдал. Неужели он смог бы подвергнуть кого-нибудь — даже такого негодяя, как Барнет, — допросу с пристрастием? Он, всегда считавший себя мирным человеком, сурово бранивший надсмотрщиков на плантациях за излишнюю жестокость по отношению к рабам?
— Ты забыл еще кое о чем, — медленно продолжил Дезире, страшным усилием взяв себя в руки. — Ты — пират и подлежишь смертной казни за свои преступления в любой колонии Вест-Индии. Я имею полное право передать тебя властям Кап-Франсе, чтобы тебя судили и казнили. И, клянусь, я так и поступлю, если ты не расскажешь мне правду.
— Я уже рассказал ее, — ответил Барнет. — А ты — болван, Кераньяк, если не понимаешь, чем тебе грозит твой славный подвиг. Можешь сдать меня солдатам, я не боюсь петли. Но перед тем ваши судьи услышат много интересного — о том, как ты нанял меня, чтобы раздобыть себе невесту, папаша которой натянул тебе нос. Да-да, я расскажу, как ты заплатил мне за похищение английской леди…
— Замолчи! — крикнул Дезире, в ужасе зажав уши руками.
— Тебе не поверят, — заявил дю Раваль.
— Да, конечно, вы приведете к присяге всех слуг, и они поклянутся, что в глаза меня не видели и слыхом ни о чем не слыхивали. И чем же вы тогда лучше меня, благородные господа? Ложь остается ложью, кто бы и зачем ее ни произносил.
Дезире задохнулся от ярости, но противный голос здравого смысла нашептывал ему, что пират прав. «Мы с вами теперь связаны одной цепью», — так, помнится, сказал ему Барнет, когда получил задание. Тогда Дезире не придал значения этим словам. Теперь же они жгли его своей правдой, страшной, глубокой и неведомой, точно геенна огненная.
— Приведи женщину, Луи, — тихо приказал Дезире.
Дю Раваль тотчас ушел, а сам он задумчиво уставился в голую стену. Все сильнее ему казалось, что он пытается пробиться сквозь непреодолимую преграду, которую сам же и возвел. Барнет же тем временем отпихнул обоих лакеев, которые пытались помешать ему, и вновь уселся на пол, прикрыв глаза.
— Я не позволял тебе садиться, — произнес Дезире, на что получил в ответ лишь: «Иди к черту». Помолчав немного, Барнет открыл глаза.
— Если так хочешь покончить со мной, давай скорее. Хотя у тебя не хватит духу.
— Я честный человек, а не убийца, в отличие от тебя, — бросил Дезире. — Мне нужна всего лишь правда, и я отыщу ее. Говори, ты видел посланный за тобой корабль? Что с ним стало?
— Не знаю, — устало ответил Барнет. — Я не видел никакого корабля, — он усмехнулся, — если только это не был военный фрегат или испанский капер. Но ты, конечно, не поверишь, а захочешь взвалить на меня вину еще и за его пропажу, даже если это на самом деле так.
— Если бы ты перестал запираться…
— Если бы ты понял, что я говорю правду… — в тон Дезире подхватил Барнет, но закончить не успел. Вернулся дю Раваль, ведя самозванку.
Девушка бросила на Барнета быстрый взгляд — Дезире не успел разглядеть, какой, — и отвернулась, уставившись в пол. Пират же при виде нее вновь поднялся на ноги, хотя лицо его исказилось от боли, и он не сумел сдержать тихого стона.
— Итак, — начал вторую попытку Дезире, обращаясь к Барнету, — ты по-прежнему утверждаешь, что не знал о том, что эта особа — не мадемуазель Кэтрин Сомерсет?
— Не знал, — ответил он. — На вид вроде похожа на леди с портрета. Да и темно было, я особо не приглядывался. Откуда мне было знать — может, сэр Сомерсет нарочно держал при дочери похожую на нее служанку?
— И ты не можешь отличить служанку от леди?
— Могу. И она показалась мне леди, а если это не так, то я не знаю, какой леди должна быть. — Он говорил быстро, глядя в пол, как и девушка.
— А вы, сударыня? — Дезире обернулся к ней. — Кстати, вы до сих пор не назвали нам вашего настоящего имени.
— Я уже говорила месье дю Равалю, что меня зовут Анна Сомерсет, что я племянница сэра Чарльза, жившая в его доме из милости, и что капитан Барнет обознался, приняв меня за Кэтрин. — Она подняла голову и взглянула Дезире в глаза. — Но вряд ли вы поверите мне.
— Почему же вы не разуверили его?
Дезире почувствовал себя неуютно. Он надеялся увидеть на лицах обоих пленников какие-либо признаки сговора: быстрый обмен взглядами, румянец, бледность, испуг или что-то в этом роде. Но пират и женщина не смотрели друг на друга.
— Я испугалась, — тихо сказала Анна. — Испугалась, что они убьют меня. А потом надеялась довериться вашей чести — напрасно, как вижу. Ведь несмотря на мое сходство с Кэтрин, я не обладаю главным ее достоинством — приданым.
— Тогда почему вы, — Дезире с трудом сдерживал гнев, ибо слова о приданом уязвили его, — не рассказали мне все вчера, когда прибыли в мой дом? Почему молчали и притворялись? И самое главное: для чего он приходил сюда ночью — чтобы встретиться с вами? Чтобы убить меня и забрать вас?
— Я не знаю, — ответила Анна. — Я ничего не слышала и ни с кем не сговаривалась.
— Вы лжете! — крикнул Дезире. — Так же, как лгали вчера! И каждая ваша новая ложь хуже предыдущей: сперва вы Кэтрин Сомерсет, теперь вы уже племянница сэра Чарльза. Кто может это подтвердить?
— Только он сам. — Голос девушки дрогнул, как и подбородок. — Но он бы не сделал этого, чтобы спасти меня. Разве что Кэтрин, мы с нею были, как сестры…
— Оставь девушку в покое, Кераньяк! — рявкнул Барнет, так, что стены загудели. — Дьявол тебя побери! Если я признаюсь, что пробрался в твой дом, чтобы ограбить тебя, этого будет довольно?
— Ишь как запел, — протянул дю Раваль. — С чего бы? Какое тебе дело до нее?
— Знаешь, меня хотя бы есть за что вешать. А с твоего хозяина станется сдать эту леди солдатам вместе со мной только потому, что за нее некому заступиться, хотя она ни в чем не виновата. Вот и думай потом, Кераньяк, кто из нас честный человек.
— Уведи ее, Луи, — помедлив, приказал Дезире, — и пусть за нею по-прежнему приглядывают. — Когда дверь позади захлопнулась, он продолжил, обращаясь к Барнету: — И что же мне, по-твоему, делать с вами?
— Хочешь моего совета? — Пират опять вздохнул, поправил повязку на руке. — Все просто: ты заплатил мне, чтобы я поработал на тебя. Я не справился. Поэтому я верну тебе деньги, а ты вернешь свободу мне и этой леди. Все мы позабудем о том, что было, и станем жить по-прежнему. Я уплыву с этого чертова острова и…
— И потом вернешься с толпой головорезов и отомстишь мне? — усмехнулся Дезире, сам радуясь своей проницательности. — Ты напрасно считаешь меня юным глупцом, Барнет. Пусть я молод, но не глуп. Неужели ты думаешь, что я поверю твоему слову — слову пирата — после того, как ты уже пытался меня обмануть?
— Сколько раз тебе надо повторить, что это досадная случайность? — вздохнул Барнет. — Может, ты и не глуп, но упрям, точно мул. Меньше слушай своего Раваля, он славно дурит тебе голову…
— Не твое дело, — оборвал Дезире.
— Тогда вот мое дело, — невозмутимо продолжил Барнет, — отпусти меня и леди и забери свои паршивые деньги. Я на любом испанском или голландском корыте найду вдвое больше.
Дезире задумался. Отчасти ему хотелось согласиться и поскорее оставить этот кошмар в прошлом. Но умело вспаханные дю Равалем сомнения и подозрительность взывали к осторожности — и это пробудило хитрость. Губы Дезире невольно дрогнули в улыбке, он сдержал себя, но грудь его распирало от самодовольства. «Ну конечно, вот он — лучший выход! Пусть Барнет думает, что я согласен. Он направится на свой корабль, а людей у него не так уж много. Пускай у нас поменьше — но нам есть куда обратиться за подкреплением. И тогда я убью одним выстрелом двух куропаток — избавлюсь от пиратской шайки и от угрозы своей репутации».
— Хорошо, — произнес Дезире. — Верни мне деньги, а сам убирайся ко всем чертям, как у вас говорится. А женщина останется у меня заложницей, чтобы ты или твои люди не подстроили какую-нибудь западню.
Барнет сжал губы, прищурился. По его лицу было видно, что он усердно размышляет, а может, тянет нарочно. «Давай же, соглашайся скорее!» — мысленно подгонял Дезире, гадая, не затевает ли пират какой-нибудь подлости. Несколько раз Барнет как будто собирался заговорить, но всякий раз останавливал себя. Наконец, он кивнул.
— Добро. — Дезире мысленно улыбнулся и кивнул в ответ, а Барнет продолжил: — И что же ты собираешься сделать с женщиной?
— Если она говорит правду и в самом деле ни в чем не виновата, я посажу ее на первый же корабль, отплывающий на Ямайку, — пусть возвращается домой. Мне ни к чему жертвы, тем более, невинные. Надеюсь, я никогда больше не увижу никого из вас. И еще: скажи, где стоит твоя «Сирена». Мне придется послать туда людей — чтобы они рассказали все твоим пиратам и забрали деньги.
— Ишь, какой хитрый, — усмехнулся Барнет. — Скажи ему… Ничего я тебе не скажу, а сам провожу твоих людей к «Сирене». Тогда они и заберут деньги.
— Хорошо, — вновь кивнул Дезире, чувствуя, что пирата удивило его быстрое согласие. — Тогда подождем до вечера. — «Посланцу как раз хватит времени, чтобы доскакать до форта Кап-Франсе, а комендант успеет собрать солдат и снарядить судно, если понадобится».
— Тем лучше. Можно даже до утра — нам будет легче отплыть с приливом. — Барнет опять устроился у стены, настолько удобно, насколько позволяла длина цепи. — А я хоть отосплюсь пока. И если прикажешь принести мне чего пожрать, тоже не откажусь.
— Нахал, — процедил Дезире и кивнул лакеям. Те направились к двери. — Благо, мне осталось недолго тебя терпеть. — И прибавил мысленно: «Как и всему Карибскому морю».
После того, как лакеи тщательно заперли дверь, Дезире велел одному из них, Линье, во весь опор скакать в форт, к капитану Арментейлю, и рассказать обо всем. Подумав, Дезире перед тем вручил лакею короткую записку, в которой сообщал, что на Эспаньолу тайно прибыли английские пираты и что сегодня ночью их можно будет схватить — или же уничтожить. Насколько он знал коменданта, тот не сумеет не ухватиться за такую возможность разделаться с пиратской шайкой и тем самым проявить себя.
Не успели шаги посланца стихнуть в коридоре, как вошел дю Раваль. На вид он казался встревоженным или, скорее, рассерженным. Сердце Дезире поневоле сжалось: «Клянусь Богом, если еще какая-нибудь напасть… Для одного дня это уже слишком».
— Что стряслось, Луи?
— Вернулся Элуа Мабер, сударь, — неохотно протянул дю Раваль. — Вид такой, словно он всю ночь кутил и до сих пор не протрезвел. И это отнюдь не первый раз. Думаю, такому человеку не место среди ваших слуг.
— Верно. Пусть убирается, куда хочет, — бросил Дезире и тотчас позабыл о нерадивом лакее-пьянице. Мысли его умчались вперед, к грядущей ночи — и к грядущему возмездию.
О пленнице-самозванке Дезире не думал. Сейчас ему было важно лишь одно: гибель Барнета, «Сирены» и всей ее команды. Самому ему делалось тошно от одной мысли, чтобы приказать кому-нибудь из своих людей убить пленника, да и как они тогда узнают, где скрывается «Сирена», если Барнет умрет сейчас? Нет, он сам приведет к своему кораблю тех, кто свершит над ним справедливый суд. К чему брать этих мерзавцев живыми — мертвецы не выдадут никаких тайн, и тогда нечего больше бояться за свою репутацию. Месье Арментейль рассудит так же: он мнит себя великим стратегом и флотоводцем и порадуется любой победе. С Божьей помощью, сегодня ночью или завтра поутру с пиратами будет покончено.
* * *
Посланным на разведку Жерару и еще одному пирату, тоже французу по прозвищу Рекан, не пришлось близко подбираться к усадьбе Кераньяка, опасаясь каждого куста и хоронясь от каждой тени. Дорога, что вела от поместья к городу, оказалась сегодня не слишком оживленной: сперва появились несколько чернокожих рабов, ведущих под уздцы нагруженных мулов, в сопровождении конного надсмотрщика, потом промчался стрелой одинокий всадник, по виду слуга. Меньше чем через пару склянок показался путник: он еле переставлял ноги, точно пьяный или избитый, растрепанная голова его висела едва ли не ниже плеч.
— Элуа, — протянул Жерар, выходя из своего укрытия вместе с товарищем. — Вот так встреча.
— Иди к черту, — бросил лакей; лицо у него распухло от пьянки, покрасневшие глаза превратились в узенькие щелки, а перегаром от него разило так, словно он искупался в бочке с ромом. — Все из-за тебя. Меня выгнали… — Мабер всхлипнул, утер нос рукавом. — И куда я теперь пойду?
— Почему же из-за меня? — ответил Жерар. — Ты сам виноват: на кой черт налакался, как свинья? Вот и проспал свое дежурство. А теперь по твоей милости наш капитан в плену у твоего месье.
— Нет, это ты виноват, — повторил Мабер с тупым упрямством пьяницы. — Зачем ты мне столько заплатил?
— А ты, стало быть, не можешь получить деньги и тут же не пропить их до последнего гроша, так? — Жерар сгреб бывшего лакея за грудки. — А ну, давай, выкладывай все как есть!
— Что выкладывать?
— Все, говорю тебе, пьяная скотина. — Жерар от души врезал Маберу в ухо, тот вскрикнул. — Что с нашим капитаном? Что задумал Кераньяк? И куда с полчаса назад поскакал один из ваших?
— Э-э…
Мабер почесал затылок, глаза его забегали, словно он сомневался, говорить или нет. Оба пирата поддали ему с двух сторон, Мабер охнул и заговорил, потирая бока:
— Да я толком ничего и не знаю. Тома Линье поскакал в город, вроде в крепость. Капитан ваш жив, и, похоже, хозяин сам этому не рад, но он не из тех, кто вот так запросто убьет или прикажет убить. Парни рассказывали, что месье вроде бы договорился с англичанином, что отпустит его, а тот вернет ему все деньги — ну, те, что месье заплатил вам. — При этих словах пираты едва не задохнулись от возмущения, но продолжили слушать. — Кажется, договорились идти ночью или ближе к утру, я не помню точно. Вот и все, что я знаю.
— Не так уж мало, — заметил Рекан, а Жерар поддакнул:
— Верно. Смекаешь, что к чему, да? Пошли скорее обратно, расскажем нашим. А ты ступай, Элуа, да поживее. И только попробуй сболтнуть кому, что видел нас и говорил с нами!
— И куда мне идти? — вновь всхлипнул Мабер и утерся. На рукаве остался грязный след.
— Ничего, придумаешь. Ты вон какой крепкий, наймешься таскать тюки в порту — и то хлеб. А когда и на ром хватит!
Боцман расхохотался, и они с товарищем поспешили вернуться на «Сирену», перед тем убедившись, что Мабер правда шагает в сторону города и что их встречу никто не видел.
* * *
— Черт с ними, с деньгами, наживное, — заявил на общей сходке рулевой Мортон, когда Жерар вернулся и рассказал обо всем, что узнал от Мабера. — Лишь бы выручить капитана.
— Да не в деньгах дело, — сказал Вуд. — Понимаете же, чем это пахнет. Не иначе, Кераньяк донес на нас в форт Кап-Франсе. Ему, видно, позарез нужно заставить нас всех замолчать навсегда, стало быть, солдаты устроят засаду. Для того Бен и нужен Кераньяку живым — чтобы указал, где мы стоим. А потом всех сразу, одним ударом, в пекло к чертям.
— Надо самим устроить засаду на берегу, — предложил новичок Дэнс. — Ну, и чтобы пушки были наготове.
— Ага, а если ночью будет такой же туман, какой был сегодня, — руку собственную не разглядишь? Хотя, — Вуд почесал свои космы, — в тумане будет легче скрыться.
— Капитан поведет французов той же тропой, какой мы с ним шли к поместью, — сказал Лодж. — Это я точно знаю. Ну, и все мы знаем, что пара хитростей у него про запас есть. Если эти ублюдки попытаются убить его в бухте…
— Вот тогда и пригодится засада, — подхватил Вуд и оглядел всех товарищей. — Думаю, десятка нам хватит; Жерар, за главного. Ну, а мы подготовим «Сирену». Как только капитан окажется на борту, сразу отплывем.
— А как же мисс Анна? — вдруг спросил рулевой. — Ее ведь тоже надо выручать.
— Эх, — вздохнул Вуд. — Надо-то надо, но как? Может, Кераньяк держит ее под замком. Что ж нам, опять пробираться в поместье? Теперь, после всего, это безнадежное дело. — Он помолчал, среди пиратов послышались тихие вздохи и шепот. — Жаль ее, славная девушка. Но нам ее все равно не вызволить, а какой прок понапрасну подставлять свою шкуру под пули, а шею — под петлю? Выручим капитана — и хватит с нас.
— Интересно, что он на это скажет? — протянули сразу несколько голосов.
— То же, что и всегда, — заявил Жерар. — Кто попался, пусть выбирается сам.
* * *
Ночная духота сменилась предрассветной прохладой. Чем меньше оставалось идти до бухты, тем гуще плыл над влажной землей туман. Четверо лакеев Кераньяка поминутно запинались о корни деревьев или о пышные листья и не трудились сдерживать брань, пускай шепотом. По мнению Барнета, их было слышно аж за морскую милю.
Сам он шел впереди, два лакея держали его под локти связанных за спиной рук. Он слышал, как тяжело дышит ему в затылок дю Раваль, в ребра больно упиралось дуло пистолета. Помощник Кераньяка решил самолично проследить за тем, чтобы все прошло без обмана. Еще двое слуг, вооруженных мушкетами, замыкали шествие. Барнет всей кожей чувствовал их тревогу, чувствовал, как они озираются по сторонам, словно пытаясь разглядеть что-нибудь в плотных, затянутых туманной пеленой зарослях.
— Долго еще? — прошипел в ухо Барнету дю Раваль и сильнее ткнул пистолетом. — Ты нарочно водишь нас кругами? Где твоя проклятая бухта? Мы уже выбились из сил.
— А что, привыкли сидеть задницами в седлах? — ответил Барнет, чуть обернувшись. — Потерпишь. Недолго осталось.
— Ты это говорил полчаса назад, — напомнил дю Раваль.
— Лучше смотри под ноги. — Барнет дернул плечом. — И не мешай мне.
Дю Раваль пробурчал что-то себе под нос, но Барнет не стал разбирать слова. Ему и так было чем заняться. Все посторонние мысли остались позади — для них время настанет. Сейчас он напоминал сам себе загнанного зверя, который намерен сделать все, чтобы из добычи превратиться в хищника. Все его чувства обострились, и, хотя от зрения было мало толку из-за тумана, раздувшиеся ноздри ощущали слабый запах железа, пороха и кожи, а до слуха то и дело долетали странные шорохи — слишком громкие для шестерых людей. Барнет мысленно улыбнулся, по телу пробежали мурашки боевого возбуждения.
Руки болели страшно, особенно правая, раненая: счастье, что пуля не задела кость, иначе его сейчас трепала бы лихорадка. Да и лакеи Кераньяка поусердствовали — так заламывали ему руки, когда вязали, словно хотели вырвать из суставов. Но Барнет знал, что в нужный час руки не подведут его. Он нарочно всю дорогу напрягал их, сжимал и разжимал пальцы, чтобы не затекали. И нащупывал кольцо на левой руке, которое уже много раз сослужило ему добрую службу в подобных положениях.
За целые сутки, проведенные в заключении, Барнет сумел узнать не так уж мало. Слуги, чью болтовню он мельком слышал, упомянули, что подкупленный охранник, Мабер, не явился ночью на свой пост из-за того, что напился, и сегодня Кераньяк прогнал его со службы. И куда же он пойдет потом? А главное — кто может встретиться ему на пути?
В своих людях Барнет не сомневался. Хотя он частенько любил повторять про «кто попадется, пусть выбирается, как знает», но почти никогда не бросал товарищей в беде и знал, что они тоже его не оставят. Наверняка они что-то разведали или даже составили план. Узнать бы только, какой именно.
Осторожные шаги сзади и сбоку давно заставили Барнета насторожиться, как и подозрительные запахи, напоминающие об оружии. «Впереди засады быть не может, — размышлял он на ходу. — Значит, идут по нашим следам. Много, с ружьями — значит, намерены убивать». Все сильнее тянуло солью со стороны моря, тропа под ногами выровнялась — осталось минут пять, не больше. Не будь тумана, они бы уже увидели в просветах между деревьев очертания бухты и корабля.
— Почти пришли, — бросил Барнет, не оборачиваясь. — Еще ярдов двести по этим зарослям, и выйдем на берег.
Он ощутил, как помедлил за его спиной дю Раваль, услышал едва различимый щелчок взводимого курка. Собрав все силы, Барнет повалился ничком, держащие его слуги упали рядом. В тот же миг сзади громыхнул выстрел. Пуля просвистела над головой и глухо шмякнула в ствол ближайшего дерева. Пока лакеи барахтались на мягкой, рыхлой земле, путаясь в густой траве и силясь встать, Барнет пальцем нажал на скрытую в кольце пружину.
Крохотное лезвие бритвенной остроты вмиг перерезало веревки. Барнет вскочил на ноги, и тут в него вцепились оба лакея. Он ударил наугад: одному, похоже, угодил пальцами в глаз, второму повезло меньше — кулак с хрустом врезался в переносицу. Затекшие руки слушались неважно, хотя лучше, чем он рассчитывал. Оглушенный лакей упал на землю, точно подстреленный, зато второй испустил дикий вопль и, судя по звукам, катался по земле от боли.
— Ко мне! — раздался поблизости голос дю Раваля.
Сквозь крики покалеченного слуги Барнет услышал свист шпаги: дело плохо. Туман защитит его от глаз врагов, но от случайного удара не спасет. Наощупь он отыскал на поясе оглушенного лакея пистолет и принялся отступать к морю. Туман уравнял его с противниками и сделал практически слепым. Зато он знает дорогу, а они — нет.
Фигура дю Раваля неожиданно обрисовалась в тумане, клинок шпаги пронесся в считанных дюймах от шеи Барнета. Глаз привычно прикинул расстояние, и рукоять перехваченного за дуло пистолета врезалась в висок дю Равалю. Француз рухнул без единого стона — повезло, что не на собственную шпагу. «Прикончить бы тебя, — мельком подумал Барнет, продолжая отступать к берегу спиной вперед, — да времени нет. Хотя твоему хозяину от тебя больше вреда, чем пользы. Вот и оставайся при нем».
В тумане слева мелькнула оранжево-алая звездочка выстрела, затрещали на деревьях вспугнутые птицы. Земля под ногами выровнялась, уплотнилась: берег близко. Еще пять шагов. Барнет спустил курок, целясь в сторону недавней вспышки, и тотчас ушел вправо, чтобы самому не стать мишенью. Пуля его попала в цель — послышался вскрик, хруст веток и глухой стук упавшего тела. Едва различимый среди лесных звуков шепот сделался громче, так что можно было уловить отдельные голоса. Прислушиваться к ним Барнет не стал: до берега — рукой подать. Он развернулся и зашагал так быстро, как только мог, оставляя врагов позади.
Громыхнули еще несколько выстрелов, голоса сделались громче. Барнет продрался сквозь последние густые заросли, в лицо ему ударило столь отрадным запахом соли: море. Преследователи уже не таились — шум в роще стоял такой, словно там возился целый полк солдат. В тот же миг туман на берегу окрасили еще несколько выстрелов и послышалась тихая брань. От облегчения Барнет едва не расхохотался во все горло: боцманское «pardieu» он узнал бы среди сотни голосов.
— Жерар, — вполголоса окликнул он. — Не стреляйте, это я.
— Капитан!
Жерар тотчас вынырнул из тумана, держа мушкет наперевес. Рядом показались еще несколько пиратов, тоже вооруженные — и, по-видимому, безмерно радостные.
— Ты хоть цел? — спросил боцман.
— Почти, — откликнулся Барнет, оглядываясь, хотя толку в этом не было никакого. — Надо уходить, их здесь не меньше полусотни.
Путь на шлюпке до «Сирены» показался Барнету не дольше двух ударов сердца. Скрипя зубами от боли в раненой руке, он поднялся на борт. Туман хозяйничал на палубе так же, как и на берегу, и Барнет сперва услышал торжествующие голоса своих людей, а уже потом увидел их смутные очертания.
— Бен, живой! — Вуд вцепился ему в плечи. Барнет зашипел от боли и вырвался, бранясь сквозь зубы.
— Осторожнее, черт тебя дери! — Он тяжело выдохнул и улыбнулся через силу. — Этим чертовым лягушатникам все-таки удалось продырявить меня.
— Тогда ступай лучше к ван Бирту, а я уж тут справлюсь. — Вуд обернулся и приказал: — Поднять якорь!
— Стой, Джон! — Теперь Барнет схватил его за плечо, так, что тот поморщился. — Мы не можем уплыть. — Вуд недоуменно вытаращился, и капитан закончил: — Мы не можем бросить Анну. Она же по-прежнему в плену у Кераньяка.
— Я знаю, Бен. — Вуд отвел глаза. — У нас нет на это времени, сам понимаешь. На берегу засада, а нас слишком мало. Нам всем жаль мисс Анну, но…
— Если так, — процедил Барнет сквозь зубы, оглядывая всех, — я пойду один.
— Стой, Бен, не дури! — Вуд опять удержал его, и на сей раз капитан даже не почувствовал боли. — Ты же сам знаешь: это безнадежное дело. Как ты проберешься туда? Как вытащишь ее? Ты сам еле-еле вырвался…
— К черту! Я должен спасти ее, неужели не понимаешь? Я не могу сбежать сам и бросить женщину, которая доверилась мне, которую…
— Тогда иди. — Вуд убрал руки и отступил, смерил Барнета хмурым взглядом. — Но, как ты сам говоришь, выбираться будешь, как знаешь.
Несколько мгновений они испепеляли друг друга яростными взглядами, не желая уступать. В следующий миг безжалостный голос разума взял верх. Барнет опустил голову, отвернулся.
— Поднять якорь, — приказал он, сгорая от мучительной ненависти к самому себе.
— Капитан, слева по борту! — раздался неожиданно голос Жерара. В ту же секунду алая вспышка разорвала туман, над берегом прокатилось гулкое эхо пушечного выстрела.
— Проклятье! — послышались голоса пиратов. — Они хотят прижать нас к берегу!
Протяжно ухнул второй выстрел. В пяти ярдах от носа «Сирены» всплеснула вода: ядро едва не угодило в бушприт. Послышалось яростное ворчание Жерара: «Пусть только попробуют повредить нашу Амели, убью!»
— Как видишь, это еще не конец, Бен, — сказал Вуд. — Примем бой?
— Ты с ума сошел — в таком тумане? Прикажи погасить огни. Уйдем от них.
Меньше чем через минуту все огни на «Сирене» погасли, едва слышно хлопнули на слабом ветру паруса. Под тихий плеск воды пиратский корабль медленно удалялся на северо-восток, пока военный бриг из гавани Кап-Франсе тщетно искал их в туманной бухте, порой разрывая тишину новыми залпами.
А пока ван Бирт качал головой и приговаривал под звяканье инструментов и склянок, что «еще немного — и лишился бы руки», капитан Барнет сидел молча, погруженный в свои думы. Он почти не чувствовал боли от воспалившейся раны, ибо душевная рана была гораздо глубже. И вряд ли она когда-нибудь заживет.
«Прости, Анна…»
После тяжелого дня и бессонной ночи Дезире едва держался на ногах. И новый день не принес облегчения: как оказалось, Барнет спасся от гибели и сбежал на «Сирене», ловко миновав и засаду на берегу, и военный корабль. Это заставило Дезире задуматься: странно, что пират бросил свою сообщницу. Впрочем, чего еще ожидать от такого негодяя? Своя шкура ему дороже. Был ли между ними сговор или нет, но ясно одно — жизнь этой женщины ничего не значит для Барнета.
Четверо солдат из форта Кап-Франсе погибли в ночной перестрелке, и два лакея оказались жестоко изувечены. Дезире до сих пор мысленно содрогался, вспоминая их раны, — явно нанесенные голыми руками, без всякого оружия. Да и дю Раваль едва остался цел.
— Будь он проклят, этот англичанин, — говорил раненый помощник, сидя в кресле. Он курил сигару, поминутно морщился от боли и порой касался перевязанной головы. — Что ни говори, рука у него тяжелая. Чтоб ему пойти ко дну вместе со своим корытом! А еще лучше — получить пеньковый галстук на шею!
— Лучше прокляни тот день, когда ты с ним встретился, — мрачно посоветовал Дезире, устраиваясь рядом, и тоже раскурил сигару от огня свечи. — И прокляни себя за то, что вздумал связаться с ним.
— Признаюсь, меня впечатлила его расправа с каким-то пьяницей в порту, — сказал дю Раваль. — Откуда мне было знать, что я сам сделаюсь его жертвой? — Он вновь потрогал раненый висок.
— Что проку теперь об этом говорить? — Сигара Дезире полетела на серебряный поднос, а сам он вскочил с места и заходил по кабинету. — Пират есть пират. И теперь он для нас недостижим. Да и пусть его; каков бы он ни был, болтать лишнее он не станет. Вопрос в другом: что нам делать с этой женщиной — Анной Сомерсет, как она себя называет?
— Вы же понимаете, сударь, — медленно заговорил дю Раваль под тихий плеск бордо, которое он принялся разливать по бокалам, — что отпускать ее нельзя, как и предавать суду. Таковы уж женщины по природе своей: они не умеют держать язык за зубами. Любая может проболтаться — если не по злому умыслу, так по досадной случайности. Ну, а суд означает неизбежную огласку — и гибель вашей репутации. Мы должны отыскать способ заставить эту женщину замолчать.
От этих слов и тона дю Раваля Дезире почувствовал, что кровь отливает от лица, а руки холодеют. Бокал с вином задрожал в пальцах.
— Ты говоришь об… убийстве? — прошептал Дезире.
— Ах, сударь, — вздохнул дю Раваль, — слишком уж вы мягкосердечны. Вы напрасно не применили к Барнету более суровые способы воздействия, хотя я предлагал, и теперь мы пожинаем плоды вашего благородства. Хорошо-хорошо, не будем об этом. Что же касается женщины, то мне известен способ обеспечить ее молчание, не прибегая к упомянутому вами убийству.
— Пока все твои советы не привели ни к чему хорошему, — проворчал Дезире. — Но говори.
— Если она уедет достаточно далеко, где никто не знает ни ее самое, ни вас, ни Сомерсетов, никому не будет дела до ее болтовни. А еще лучше — сделать так, чтобы ей самой стало не до пустых разговоров.
— Я думал отправить ее на Ямайку…
— Сударь, я поражаюсь вашей наивности! — Дю Раваль допил свой бокал и налил себе еще. — Вернуть девчонку домой, чтобы она всем раззвонила о вашем позоре! Не знаю, правду ли она говорила о Сомерсете и о своем положении в его доме, — скорее всего, нет. Но мы оба знаем, что такой человек, как сэр Чарльз, порадовался бы любому скандалу, связанному с вами и вашим неудачным сватовством.
— Тогда прекрати ходить вокруг да около. Говори, что ты задумал на этот раз.
— Мне стало известно, — протянул дю Раваль, будто нарочно, чтобы еще пуще распалить изнывающего от нетерпения Дезире, — что в порту Кап-Франсе уже не один день стоит шхуна одного весьма известного в своем кругу человека. Его зовут Мануэль Мальдито — и, поверьте, он вполне заслужил это прозвище(1). Занимается он работорговлей, возит черномазых из Анголы и Конго и заодно не брезгует белым товаром. А главное — не задает лишних вопросов. Что, если…
— Нет! — вскрикнул Дезире, зажимая уши. — И слышать не желаю, Луи! — Он остановился, тяжело дыша, руки его упали, щеки горели огнем. — Подумай сам, что ты предлагаешь, — обречь на столь ужасную участь молодую и красивую женщину, пусть даже она заслужила это своим обманом. Ты думал о том, что с нею будет?
— Я думал о том, что будет с вами, сударь, — сухо отозвался дю Раваль. — Вы не хотите проливать кровь — что ж, прекрасная черта для христианина. Отдать эту женщину под суд мы тоже не можем, как и вернуть домой, иначе вся эта история всплывет, точно масло на воде. Остается одно: она должна исчезнуть.
— Опять связаться с бесчестными негодяями, разбойниками… — Дезире рухнул в кресло, закрыл лицо руками.
— Более того: судя по тому, что я слышал о Мануэле, наш недавний знакомец-англичанин по сравнению с ним — просто святой. Зато с женщинами Мануэль обращается хорошо, если они красивы и могут пойти по высокой цене на рынке. И, что еще важнее, он отплывает не то сегодня вечером, не то завтра. — Дю Раваль помолчал. — Решайтесь, сударь, время уходит.
— Я не могу, Луи… — простонал Дезире.
«Не могу, — повторил он мысленно, в отчаянии цепляясь за собственные слова. — Силы небесные, как я докатился до такого?» Но Дезире понимал, что вскоре сдастся и согласится на уговоры помощника. Что еще ему остается?
Дю Раваль молчал, позабыв о недокуренной сигаре и о ране на голове. Он не сводил глаз с Дезире, и тот вновь поник под этим взглядом — и под тяжестью решения, которое вынужден был принять. Все его существо протестовало, заклинало остановиться. Но останавливаться уже было поздно.
— Я… я дам ей последнюю возможность, Луи, — прошептал Дезире после долгого молчания. — Если она расскажет мне всю правду, я отпущу ее и возьму с нее клятву о молчании. Если же продолжит упорствовать, я сделаю так, как ты мне советуешь.
— Вот это другой разговор, сударь, — оживился дю Раваль и вскочил с кресла. — Идемте.
— Нет, я пойду к ней один. — Дезире указал на повязку вокруг головы помощника. — Если она увидит, что ты ранен, она может задуматься о том, что же произошло, или догадаться, что Барнет сбежал. Пусть лучше она пребывает в неведении насчет его участи.
— Не знаю насчет нее, сударь, — заметил дю Раваль, — но, по-моему, Барнету она явно небезразлична. Я следил за ним во время очной ставки. Было видно, что его тревожит ее судьба.
— Так убедись еще раз, как она его тревожит, — с презрением отмахнулся Дезире, — если он сбежал сам, как последний трус, и бросил ее. Впрочем, разве может пират поступить иначе?
— Только не позволяйте ей разжалобить вас, сударь, — напомнил дю Раваль. — Трогательные речи, отчаянные взгляды, слезы, заломленные руки — о, женщины отлично умеют распоряжаться своим арсеналом. Будьте тверды и не поддавайтесь на ее уловки.
— Я же сказал тебе — все зависит только от нее. — Дезире подозвал одного из лакеев и направился в комнату пленницы.
Когда он постучал в дверь, никто не отозвался. Лакей Филипп поспешил отпереть под беспокойные возгласы Дезире, но опасения его оказались напрасны. Анна Сомерсет — если ее на самом деле так звали — стояла на коленях у постели, уронив растрепанную голову на руки, и как будто спала. Со стороны казалось, что она провела ночь в молитве и лишь недавно уснула, сраженная усталостью. На ней по-прежнему было платье, в которое она нарядилась вчера утром, — светло-серое, расшитое золотыми цветами. За ночь оно сильно помялось, а пышные кружевные оборки на рукавах свисали лохмотьями, словно девушка яростно теребила их в волнении или отчаянии.
— Мадемуазель, — окликнул ее Дезире, мысленно возводя укрепления против ожидающих его слез и отчаянных жалоб. «Всего лишь правда», — напомнил он себе.
Девушка медленно подняла голову, и у Дезире поневоле защемило сердце. Она сделала это, словно потерявший сознание от пыток пленник или жестоко наказанный раб, которого окатили из ведра холодной водой, чтобы привести в чувство. На лице ее виднелись следы слез, старые и недавние, глаза покраснели, волосы прилипли к щекам и лбу, на коже остались отпечатки от складок покрывала — точно шрамы или морщины.
— Что вам угодно, сударь? — тихо спросила она. Губы ее едва шевелились, голос звучал хрипло.
— Мне угодна правда, мадемуазель, — произнес Дезире, стараясь говорить как можно тверже.
Вид пленницы поразил его до глубины души, и он отчаянно взывал к ней: «Молю тебя, скажи мне правду! Скажи правду, и я отпущу тебя, и не стану следовать тому ужасному совету, который дал мне Луи!» Но девушка вновь разочаровала его.
— Вы уже слышали ее от меня — вчера, — ответила она. — Больше мне нечего вам сказать.
— И вы по-прежнему утверждаете, что вы — племянница сэра Чарльза Сомерсета, по странному случаю удивительно похожая на свою кузину, мадемуазель Кэтрин, и что пираты обознались, похитив вас вместо нее?
— Да, сударь. И, предупреждая ваши новые вопросы, которые вы мне уже задавали, скажу, что я не могла поступить иначе и раскрыть, кто я на самом деле. Если я и повинна в чем-либо, то лишь в трусости, чему извинением моя женская слабость.
— Не слабость, а упрямство, — не сдержался Дезире. — Мадемуазель, я даю вам последнюю возможность признаться. Скажите мне, как все произошло на самом деле. От вашей правдивости зависит ваша судьба.
— Я уже все сказала вам, — был ответ, тихий, но твердый. — Поступайте со мною, как знаете.
— Что ж, — Дезире мысленно застонал от отчаяния; овладеть собой удалось ему с трудом, — да будет так. Встаньте и следуйте за мной. Филипп, — он обернулся к лакею, — принеси для этой особы плащ с капюшоном и жди нас внизу.
Дезире взял девушку за руку выше локтя и вывел из комнаты. Пока они шли к лестнице, в глубине коридора мелькнули две тени и тотчас исчезли, только слабо прошуршали юбки — не иначе, любопытные горничные. «Не забыть бы и им наказать, чтобы держали рот на замке», — напомнил себе Дезире, пока вел пленницу вниз по ступеням.
— Куда вы меня ведете? — спросила девушка.
Она вдруг остановилась, и ему пришлось рвануть ее за руку, чтобы заставить идти дальше. Девушка повторила вопрос, продолжая упираться, — она оказалась довольно сильной для женщины — и тогда Дезире ответил:
— Я прикажу отвезти вас в порт, где вы сядете на корабль, направляющийся на Ямайку. — «Боже, прости мне эту ложь, но я не могу поступить по-другому!» — И никаких возражений! — прикрикнул он, стоило ей вновь открыть рот. — Это лучшее, что я могу сделать для вас. Или вы предпочли бы отправиться под суд?
— Возможно, судьи были бы милосерднее ко мне, — едва слышно прошептала она и покорно позволила Дезире вести себя к дверям.
Ожидающий у двери лакей набросил на плечи девушки темный плащ, неуклюже натянул капюшон ей на лицо. Она попыталась поправить его, но Дезире остановил ее:
— Придется потерпеть, мадемуазель, вам недолго осталось прятаться. Да и смотреть вам тоже не на что.
Дезире вывел девушку во двор и передал дю Равалю; низко надвинутая на лоб шляпа скрывала повязку на голове помощника. Он взял пленницу за руку, посадил в закрытую карету и сам забрался следом. Прежде чем он закрыл дверцу, Дезире ухватил его за рукав.
— Делай, как ты предложил, Луи, — прошептал он. — Но пусть этот грех падет на твою голову.
— Одним больше, одним меньше, — пожал плечами дю Раваль.
Дверца коротко хлопнула — словно выстрел из пистолета. Два лакея устроились на запятках, кучер-мулат подхлестнул лошадей. Дезире долго смотрел вслед тающему на дороге облаку пыли, пока экипаж не исчез вдали.
Яркое тропическое солнце нещадно палило и жгло Дезире, несмотря на опущенные поля шляпы. Или его жгла совесть?
* * *
За все время путешествия до порта девушка не проронила ни единого слова. Лишь однажды она осмелилась заговорить, обратившись к дю Равалю, поневоле исполняющему обязанности ее тюремщика.
— Месье дю Раваль, — произнесла она, — могу я задать вам один вопрос?
— Если вам любопытно, мадемуазель, куда мы едем и когда доберемся, то вы вскоре получите на них ответы и без меня.
Как ни старался дю Раваль показать, что разговор окончен, девушка не умолкла.
— Нет, я хочу спросить о другом. — Она покраснела и опустила взгляд. — Это касается капитана Барнета… — Голубые глаза вновь устремили свой опасный, умоляющий взор на дю Раваля. — Скажите мне: что с ним стало? Он жив?
— Полагаю, — протянул по своему обыкновению дю Раваль, — капитан Барнет вскоре получит то, чего заслуживает.
Девушка невольно отшатнулась, ударившись о спинку сидения. С губ ее сорвался легкий вскрик, не боли, а отчаяния.
— Вы хотите сказать, что его… казнят?
— Я ничего не хочу сказать, мадемуазель, — отрезал дю Раваль, которому уже начала надоедать эта бессмысленная беседа. — Думайте все, что вам угодно. Говорить об этом я не желаю.
Скрытая капюшоном голова девушки поникла на грудь. Ни рыданий, ни всхлипываний дю Раваль не услышал, словно пленница оцепенела от горя. И это потянуло за собой новую мысль: неизвестно, сговаривался Барнет с этой девушкой или же нет, но их явно связывали взаимные чувства, кто знает, насколько глубокие. Мысль поневоле возмутила — как и чем мог этот грязный морской бродяга за неделю завоевать девичье сердце? Впрочем, есть один верный способ, единственно привычный для подлецов вроде Барнета. Да и кто их поймет, этих девиц? Так или иначе, если она правда влюблена в этого пирата, значит, вполне заслуживает той участи, которая ее вскоре ожидает.
Когда карета прибыла в порт, дю Раваль приказал лакеям стеречь пленницу и никуда не выпускать, а сам направился на поиски капитана Мануэля Мальдито. Шхуна его, «Долорес», стояла чуть в стороне от прочих; к ней как раз подплыли две шлюпки, полные людей. Не иначе, Мануэль спешил скорее закончить погрузку своего «товара».
Дю Раваль отлично знал место, где можно раздобыть любые сведения, — ближайшую таверну «Индейский петух». Именно там он почти месяц назад свел неприятное знакомство с капитаном «Сирены»… Впрочем, зачем теперь вспоминать? Минуя полупьяных, несмотря на ранний час, посетителей и хорошеньких служанок в легкомысленных нарядах, дю Раваль протолкался к стойке хозяина. На миг ему показалось, что в толпе мелькнуло лицо этого негодного пьяницы Элуа Мабера, но он тотчас позабыл о нем. Хозяин был словоохотливым человеком, особенно при виде звонких монет, и мгновенно выложил все, что знал.
— Как же, как же, торчал тут почти неделю. А сегодня купил у меня ром, бочонков двадцать, да еще чуть не сманил моих красоточек Иветт и Элиз… Черт знает, чего он им там наплел, но этот черномазый свое дело знает. Стоит ему только увидеть милое личико, так сразу кошелек чешется… да еще кое-что. Ежели поспешите, сударь, то успеете перехватить его у пристани, пока он не поднял свой чертов якорь.
Дю Раваль прибавил к вознаграждению, без того щедрому, еще с десяток реалов и зашагал к двери, не обращая внимания на перешептывания за спиной и зазывные улыбки служанок. К пристани ему пришлось чуть ли не бежать, зато усилия оказались не напрасны: последняя шлюпка с надписью «Долорес» еще не успела отчалить, матросы с бранью вставляли весла в уключины.
— Шевелитесь, свиньи, не то капитан с вас шкуры спустит! — оглушительно орал на жуткой мешанине из французских и испанских слов высокий мужчина средних лет, по виду португалец, в лохмотьях некогда богатого камзола. Дю Раваль направился к нему.
— Прошу прощения, сеньор, — решительно заговорил он, не растягивая по обыкновению слова, — у меня важное дело к вашему капитану. Думаю, оно его заинтересует.
— Плевать я хотел, что вы там думаете! — рявкнул в ответ португалец, схватившись было за пистолет, но прибавил: — Что еще за чертово дело?
— Насколько мне известно, сеньор Мануэль питает слабость к красивым женщинам, особенно белым, — забросил наживку дю Раваль и мигом заметил, как засверкали глаза работорговца. — Я могу предложить вам превосходнейший товар — молодую англичанку чистейших кровей, и не запрошу много. Но пусть сеньор сам оценит мое предложение.
— Валяйте, тащите сюда свой товар, — буркнул португалец и знаком приказал гребцам повременить. — Но если окажется дрянной…
— Сами убедитесь, — отозвался дю Раваль, не поведя бровью. — И не пугайте мой товар раньше времени. Я доверюсь оценке сеньора Мануэля и ничьей больше.
Со всех ног дю Раваль помчался к оставленной карете, около которой откровенно скучали два лакея, привалившись к дверце. Кучер клевал носом на козлах.
— Выходите, мадемуазель, — приказал дю Раваль, открывая дверь.
Девушка вышла, слегка споткнувшись, при этом капюшон свалился с ее головы. Дю Раваль тотчас натянул его обратно и прибавил:
— А теперь молчите и не вздумайте открыть лицо, если вам дорога жизнь!
Кажется, она пробормотала что-то вроде: «Зачем она мне теперь?», но повиновалась. Дю Раваль потащил ее за собой, хотя чувствовал, что она не поспевает за ним, и порой подгонял: «Быстрее, быстрее!» Она хрипела за его спиной, задыхаясь, и не сдержала вздоха облегчения, когда он толкнул ее к шлюпке.
— Прошу, сеньорита, — отвесил издевательский поклон португалец.
Девушка, по-видимому, слишком устала и запыхалась, чтобы заметить насмешку. Она просто села на банку, где велели, и застыла недвижным изваянием, закутанным в плащ. Дю Раваль отыскал себе место рядом с нею, на всякий случай придерживая ее за локоть. Со стороны казалось, что она совсем потеряла волю к жизни и ей нет ни малейшего дела до того, куда ее везут и что ждет ее впереди. «Тем лучше, — решил дю Раваль. — Меньше будет шума и криков».
— Какого дьявола ты там возишься, Хорхе? — послышался с борта «Долорес» могучий рев, мало напоминающий человеческий голос. — Мы ждем тебя уже почти час, ублюдок! Давно пора отчаливать!
— Новая, кхм, пассажирка, капитан! — отозвался португалец.
В ответ раздалось нечленораздельное ворчание вперемешку с бранью, и Хорхе знаком велел дю Равалю поторопиться.
Девушка неуклюже перелезла через борт под довольные смешки матросов в шлюпке. Дю Раваль убедился, что с нею все в порядке, и обратился к стоящему в трех шагах от него мулату лет сорока-сорока пяти, одетому с претензией на убогую роскошь. Темно-алый камзол из тафты был основательно порван и перепачкан, зато оружие на поясе сверкало золотой насечкой. Грязный шелковый платок на голове не скрывал торчащих во все стороны курчавых волос, в темных глазах полыхало адское пламя. Несомненно, это и был сам Мануэль Мальдито.
— Ну? — проревел он на том же немыслимом жаргоне, который дю Раваль, к счастью для себя, неплохо понимал. — Показывай свой товар! Это она и есть?
— Что?! — зазвенел над палубой отчаянный девичий голос.
Казалось, ударь в этот миг молния в доски палубы под ногами девушки, она бы не перепугалась так. Оцепенение слетело с нее, точно сон, она откинула плащ за плечи и яростно уставилась сперва на дю Раваля, потом на Мануэля. При виде него она побледнела, как парус, ноги ее едва не подкосились, лицо исказил ужас. Мануэль тем временем одобрительно цокнул языком, подошел к ней и схватил за плечо.
— Как вы смеете меня трогать? — Она вырвалась — и тотчас упала на палубу, оглушенная пощечиной.
— Смею, сучка, ты теперь моя. — Мануэль вздернул ее на ноги, ненужный больше плащ упал на грязную палубу, точно тряпка. — Как тебя зовут? Что, не хочешь говорить? Ладно, потом скажешь. А пока поглядим, на что ты годишься.
Дю Раваль предпочел отвернуться, но потом не выдержал и не без любопытства смотрел, как Мануэль умело стиснул челюсть девушки, заставляя открыть рот. «Зубы хорошие», — одобрительно бросил он, затем по-хозяйски ощупал волосы, плечи, грудь и талию. Девушка попыталась сопротивляться, но Мануэль кликнул двух матросов, и те крепко держали ее, пока он заканчивал свой осмотр.
— Я бы дал тебе за нее сто пятьдесят тысяч, — сказал он дю Равалю. Глаза масляно засверкали, и он прибавил с ухмылкой: — Если только она девушка. Многие покупатели ценят нетронутый товар.
— Точно не могу сказать, — ответил дю Раваль, — но, скорее всего, нет.
— Ничего, сейчас проверим. — Мануэль обернулся в сторону кормы. — Эй, Ватани! Шевелись, старая карга, есть работа!
Откуда-то вынырнула чернокожая старуха в пестром засаленном балахоне, низенькая и почти лысая. Дю Раваль заметил тот дикий ужас, что застыл при виде нее на лице девушки — бледном, с багровым следом от пощечины и жгучим румянцем стыда.
— Давай, старая ведьма, — приказал тем временем Мануэль, — уведи эту красотку в каюту да проверь, все ли у нее под юбками в порядке. И сразу доложи мне. Да не вздумай врать, иначе изобью обеих, поняла?
Костлявые пальцы, сморщенные, точно у высохшего трупа, крепко вцепились в запястье пленницы. Та отпихнула старуху и бросилась прочь, но ее тут же схватили матросы. Мануэль подошел к ней вплотную и вздернул ей подбородок.
— Лучше слушайся, дрянь, не то я велю этим парням держать тебя, пока Ватани будет работать. Вряд ли тебе захочется, чтобы они задирали тебе юбки до самого пупа! А если ты уже успела где-то поваляться с мужиком, они охотно станут следующими.
— Не надо… — Девушка побелела еще сильнее, но попыталась придать голосу твердости. — Я сама пойду…
— То-то. — Мануэль проводил взглядом обеих женщин и обратился к португальцу Хорхе, по-видимому, своему помощнику: — А ты принеси деньги этому французу. Я обещал ему сто пятьдесят тысяч, если эта белая сучка окажется девушкой. Если нет, уберу пятьдесят.
Дю Раваль пожал плечами: неприятный торг утомил его, и хотелось поскорее покончить с ним. Неважно, сколько денег будет в этом ларце, который притащили матросы Мануэля. Пускай они не слишком утешат месье де Кераньяка, но хотя бы немного возместят ему убытки. Пока он размышлял, вернулась старуха и важно кивнула, глядя на хозяина.
— Эх, даже немного жаль, — вздохнул Мануэль, оглядываясь на узкую дверь, за которой скрылась пленница. — Я бы сам охотно усмирил этакую дикую кошку. Но дела есть дела — уж больно она хороша, жаль будет портить. Такая девка принесет мне много больше, чем я отдам за нее. Забирай! — Он пнул стоящий на палубе сундук и кивнул в сторону борта. — Да проваливай поскорее. Мы и так задержались на этом чертовом берегу.
Дю Раваль небрежно откланялся и забрал ларец с деньгами. Матросы «Долорес» вмиг доставили его на берег. Когда он почти дошел до ожидающей его кареты, то невольно оглянулся: шхуна работорговца уже распустила паруса, матросы на палубе крутили лебедку, поднимая якорь. Скоро они уплывут навсегда, и вся эта дрянная история затеряется и исчезнет в необъятных просторах Вест-Индии.
Никто из слуг не посмеет проболтаться, он за этим проследит. Никто из них не бросит ни малейшей тени на репутацию хозяина, если не захочет оказаться на улице. Пример Мабера послужит назиданием всем прочим. Кто пожелает сменить привольную службу у месье де Кераньяка на неизвестность и постоянную угрозу? Нравы других плантаторов Эспаньолы отлично известны многим слугам, некоторым — не понаслышке. Постыдная тайна скроется за толщей дней и лет, хозяин отыщет себе другую невесту и вновь обретет счастье.
И все же оставался один вопрос, который слегка тревожил дю Раваля. Но, возможно, ему уже никогда не получить на него ответа.
* * *
Дезире весь день просидел взаперти в кабинете. Когда вернулся дю Раваль и начал было докладывать подробности своей успешной миссии, он оборвал его и велел уйти. Сейчас ему не хотелось ни видеть, ни слышать кого-либо. Душа его терзалась от горькой несправедливости, и напрасно он искал себе пускай не утешения, но оправдания в извечном «мог ли я поступить по-другому?»
Взгляд Дезире блуждал по стене, где раньше висел портрет Кэтрин Сомерсет. Вчера он приказал убрать его из своей спальни, не желая больше видеть ее лица, ведь именно из-за нее он решился на эту безумную авантюру с похищением. Где же все-таки таилась правда? Лгал ли ему Барнет, лгала ли неизвестная девушка, назвавшаяся Анной Сомерсет? Мысль о собственной репутации уже не казалась столь мучительной. Дезире был уверен, что пираты не проболтаются: кому захочется рассказывать о своих ошибках и неудачах? Что же касается этой особы…
Дезире застонал от отчаяния. Суровый голос истины неумолимо упрекал его: да, он поставил страх за свою репутацию превыше чужой жизни, превыше чести и свободы молодой девушки. И дю Раваль тут ни при чем, он — всего лишь орудие. А настоящий виновник — он сам, Дезире де Кераньяк.
«Довольно думать об этом, — сказал себе Дезире, успокаивая бешено бьющееся сердце. Рука сама потянулась за бокалом вина. — Что сделано, то сделано, и обратить время вспять невозможно. Я должен жить дальше, жить так, словно ничего этого не было, словно это произошло не со мной. Иначе что мне толку унимать болтливые языки, если я сам обличу себя вернее, чем сотни сплетен?»
Мысль слегка утешила, как и мягкое рубиновое тепло, разливавшееся по жилам. Дезире прикрыл глаза, ощущая, как грудь поднялась в долгом вздохе. С этим вздохом ушли все тревоги, ушел докучливый голос совести, ушли сожаления. Веки сомкнулись крепче, сознание поплыло, увлекаемое тихой дремой, пока ее не разорвал, словно набат, голос дю Раваля:
— Сударь! Сударь, проснитесь! Срочные новости!
Дезире подскочил в кресле, недавно нахлынувшее успокоение исчезло, и сердце вновь забилось в неистовой тревоге.
— Что такое, Луи? — прошептал Дезире, чувствуя, что вести вряд ли окажутся добрыми.
— Помните, сударь, я говорил вам, что отправлял вслед за пиратами еще один корабль? Так вот, они вернулись сегодня. Капитан желает вас видеть, немедленно. Он даже мне ничего не сказал, но уверяет, что это должны услышать именно вы.
— Боже мой, когда же это закончится? — простонал Дезире, заламывая поневоле руки.
Он ощущал, что не может больше держаться, не может владеть собой. Неужели грех его столь тяжек, что кары станут сыпаться на его многострадальную голову, пока не доведут до безумия? «Последний раз, — утешил он себя мысленно. — Последний разговор, последнее напоминание об этом грязном деле, и тогда я позабуду о нем, и никто не посмеет мне напомнить. Если этому капитану правда есть что сказать мне — пусть говорит. И пусть это окажется в самом деле важным известием».
Капитан Ле Саж, командир шхуны «Немезида», был человеком лет сорока, невысоким и коренастым, с пронзительными, как у всех моряков, глазами. На его одежде лежал отпечаток некоей небрежности, но причиной тому явно послужила спешка, а не отсутствие уважения к своему нанимателю. В руках капитан сжимал небольшой бумажный сверток, далеко не новый, но как будто долго хранившийся в запертом шкафу, а не на виду.
— Приветствую вас, месье де Кераньяк, — произнес капитан. — Месье дю Раваль упомянул, что порученное мне дело больше не имеет для вас прежней важности. Но мне посчастливилось пролить свет на некоторые его стороны, и они могут заинтересовать вас…
— Прошу, капитан, к делу, — поторопил Дезире словоохотливого морского волка. — Вы сказали, что располагаете новыми сведениями…
— Месье дю Раваль поручил мне проследить за пиратским бригом «Сирена» и удостовериться, что они выполнят задание; если бы пираты потерпели неудачу, мои люди должны были сделать это вместо них. К сожалению, наше путешествие затянулось из-за бури, в которую мы угодили буквально на следующий день после отплытия. По милости Божией мы спаслись и сберегли корабль, но основательно сбились с курса. Когда же мы прибыли на Ямайку, в город Порто-Мария, то оказалось, что пираты уже побывали там. Добрая треть города выгорела, суета стояла страшная, будто там строили вавилонскую башню…
— Не отвлекайтесь, капитан, — перебил его Дезире. — Вы что-то узнали о семействе Сомерсет? Прошу, поспешите.
— Слушаюсь, сударь. Что касается Сомерсетов, то они были и рады, и не рады. По несчастной случайности пираты ошиблись и похитили вместо мадемуазель Кэтрин другую девушку, мадемуазель Анну, ее кузину, племянницу сэра Чарльза, которая удивительно похожа на нее…
Дезире ощутил, как пол медленно уходит из-под ног, в глазах потемнело. Дю Раваль заметил это и кинулся к нему, подхватил под руку. Черная дымка слегка рассеялась, Дезире вновь увидел лица помощника и капитана Ле Сажа — встревоженные, испуганные.
— Ничего особенного, продолжайте, капитан, прошу вас, — выдавил Дезире, опускаясь в кресло. Голова казалась пустой, и в нее тихо, но назойливо стучала одна лишь мысль: «Она говорила правду!»
— Случившееся так встревожило сэра Чарльза, — продолжил Ле Саж, — что он немедленно известил своего будущего зятя, месье Уэйна, который живет в Сент-Джонсе на Антигуа. И более того — на следующий же день Сомерсет снарядил корабль и отправил на нем свою дочь к жениху, чтобы они поскорее поженились, если я верно понимаю. Так что, когда приплыли мы, мадемуазель Кэтрин уже находилась в пути, мы не видели ее. Больше нам ничего не оставалось делать, кроме как вернуться назад, что мы и сделали.
— Что ж, — медленно произнес Дезире, поднимаясь, — я благодарю вас за службу, капитан, и обещаю возместить все расходы, которые вы понесли в этом плавании. Вы свободны.
— Это еще не все, сударь. — Ле Саж хрустнул своим свертком. — Дело в том, что пока мы, э-э, добывали все эти сведения, нам посчастливилось заглянуть в документы сэра Чарльза. Среди них мы и обнаружили вот эти весьма странные бумаги. Когда вы прочтете их, то, наверное, задумаетесь так же, как и я, зачем он хранил их. Сам я этого не понимаю, да это и не мое дело. Но, согласно документам, — бумаги с шорохом полетели на стол перед Дезире, — сэр Сомерсет разорил своего младшего брата и довел до самоубийства, и тем самым обрек на нищету свою маленькую племянницу. И эта племянница — та самая похищенная пиратами Анна — и есть настоящая наследница имения Сомерсетов.
— Где вы их нашли? — прошептал потрясенный Дезире, пока торопливо перебирал бумаги.
— Один из моих людей славно умеет отыскивать потайные замки, сударь, — без лишней скромности пояснил Ле Саж. — В стене, за панелью обшивки, прятался тайник. Там мы и нашли эти документы. Как мне кажется, в них не разобраться без умелого адвоката, но кое-что понятно и так. Сэр Сомерсет — еще тот мерзавец, почище любого вора или пирата.
Ле Саж продолжал говорить, но Дезире больше ничего не слышал. Строки писем плыли у него перед глазами. Старое завещание покойного Джорджа Сомерсета, в котором он назначает своей наследницей единственную дочь Анну. Дезире знал, что по английским законам дочери не имеют права наследования, но здесь, в Вест-Индии, эти законы многократно нарушались, если было выгодно. Судя по письмам, Сомерсет-младший преуспел больше старшего брата, и тот приложил все усилия, чтобы разорить его и отобрать богатство. Вот еще два письма на дешевой, измятой бумаге — от вдовы Джорджа, Анджелы Сомерсет. «Это мать Анны», — понял Дезире и содрогнулся. В одном из них она просит о помощи — получила ли ее эта бедная женщина? Скорее всего, нет. В другом, написанном как будто слабеющей рукой, — просьба не оставить малютку Анну. Неужели поэтому сэр Чарльз взял к себе маленькую племянницу? Слабо верится. Хотя… что там говорила Анна: Кэтрин любила ее, как сестру. Быть может, дело в этом?
Дезире поднял голову от бумаг. Дю Раваль и капитан Ле Саж смотрели на него в упор, словно ожидали от него чего-то. Должно быть, он уже долго роется в этих письмах и документах. Нет, на чтение всего уйдет не меньше недели. И этой недели у них нет. Нет ни единого дня.
— Она сказала правду… Ты понимаешь это, Луи? — медленно проговорил Дезире. Дрожащие ноги с трудом держали его, когда он поднялся. — Она, Анна Сомерсет, — настоящая наследница! На ней, а не на Кэтрин, я должен был жениться… должен жениться! По воле судьбы именно ее, а не Кэтрин, похитил Барнет и доставил мне. И, — голос его упал до замогильного шепота, от которого стало не по себе ему самому, — именно ее я сегодня приказал продать работорговцам!
— Вы не могли знать, сударь… — попытался неуклюже утешить его дю Раваль после долгого молчания. — Никто не мог… Если бы…
— Если бы не проклятая буря, вы бы узнали все намного раньше, — прибавил Ле Саж, по-видимому, тоже потрясенный до глубины души.
— Если бы я послушал свое сердце и свою совесть, а не твои рассуждения о сговорах, Луи, — прервал всех Дезире тем же тихим, страшным голосом, — то сейчас она была бы здесь, со мной. А вместо этого… — Он упал на колени и зарыдал.
Из черной бездны горя и отчаяния не было выхода. Сожаление и стыд вновь обжигали душу Дезире. Он не пытался искать виноватых — да и как их найти? Кто виноват во всей этой путанице страшных и нелепых ошибок, случайностей и подножек коварной судьбы? Но даже если виновных правда нет — что теперь делать?
И ответ пришел — пришел ясно, как утренняя заря. Если не удалось предотвратить ошибку — нужно исправить ее. Найти Анну Сомерсет, вернуть ей свободу и родительское достояние. Вымолить у нее прощение и вновь просить ее руки. Это будет достойным делом для любого мужчины, если он недаром зовется так.
— Капитан Ле Саж, — произнес Дезире, подняв голову, — как скоро вы сможете подготовить вашу «Немезиду», чтобы снова выйти в море?
— Признаться, сударь, — моряк почесал редеющие волосы на виске, — мы уже давненько не чистились, месяца с три, но это может и подождать. Что же до самих сборов…
— Послушайте, — Дезире поднялся на ноги и выпрямился, возвышаясь над собеседниками, — я заплачу вам сколько угодно, лишь бы вы подготовили корабль к путешествию, скажем, до завтрашнего дня. Это возможно?
Ле Саж задумался, потом кивнул, хотя складка между его густых бровей так и не разгладилась.
— Да, сударь. Если я немедленно отправлюсь в порт и сделаю нужные распоряжения, то да. Кроме того, придется прибавить жалованье команде — ведь мои люди не рассчитывали на новое плавание…
— Об этом можете не беспокоиться, я обещал возместить все расходы.
— И самое главное, сударь, — вмешался дю Раваль, — где вы намерены искать этого работорговца?
Вопрос едва не лишил Дезире дара речи. Об этом он не задумывался, поскольку никогда прежде не отправлялся в долгие морские путешествия. Ему представилась хранящаяся в резном шкафу карта Вест-Индии великолепной работы — Карибское море огромно, в нем не меньше сотни островов. С десяток мест можно будет отсеять сразу, но как быть с остальными?
— Да вы не печальтесь, сударь, — сказал Ле Саж, словно отвечая на его мысленные сетования, — найдем. Расспросим и найдем, главное — знать, где и у кого спросить. И, между прочим, ближайшее место, где можно навести кое-какие справки, совсем недалеко от Эспаньолы.
— Тортуга! — воскликнул дю Раваль. — Ну конечно. Браво, капитан!
— Вы думаете, что Мануэль мог бы… — начал Дезире, но Ле Саж прервал:
— Нет, торговать там он не стал бы. Зато где еще можно узнать о его базах и постоянных местах торга? На пиратском острове кто только ни швартуется, а с ними приплывают всевозможные толки и разговоры. Нам останется лишь отсеять пустые слухи, а потом — на поиски.
— Вы правы, капитан. — Дезире стиснул ладонями широкие плечи Ле Сажа. — А теперь ступайте и займитесь сборами. Я заплачу вам и вашим людям вперед — и вдвое больше, когда мадемуазель Анна окажется у нас на борту.
— Премного благодарен, сударь. — Ле Саж коснулся пальцами лба и удалился.
— Ступай за ним, Луи, — приказал Дезире, — и прикажи выдать ему нужную сумму на расходы. Только не смей давать те, что ты взял у Мануэля, — я не желаю пользоваться грязными деньгами.
— А по мне, деньги есть деньги, и на них не написано, как они добыты, — заметил дю Раваль, мигом повеселевший при виде решительного хозяина. — Напротив, это будет в некоей мере справедливо…
— Можешь оставить их себе, — отрезал Дезире, — или раздать бедным, хотя это не в твоих правилах. А теперь иди. Завтра же мы отправимся на поиски, и клянусь тебе, Луи, — он сжал кулак и взмахнул им, — я отыщу ее, где бы она ни оказалась.
— Помоги нам Бог, сударь, — ответил дю Раваль и прибавил себе под нос, покосившись на пустую стену, где недавно сияла на холсте надменной красотой мадемуазель Сомерсет: — И все-таки любопытно: с кого же из двух кузин тот проклятый художник написал портрет?
1) Maldito — проклятый (исп.)
Вуд проследил за сменой вахтенных на палубе, хотя сменщики пару склянок назад основательно набрались в таверне на берегу. Испанское золото и взятые у француза деньги текли рекой, никому не хотелось покидать уютное пристанище, готовое предложить уставшим от скитаний джентльменам удачи все, чего они могли пожелать. Веселье длилось уже четвертый день: пиры, пьянки, игры, шлюхи — и всего две драки за это время без единой потери. Правда, веселье слегка омрачалось тем, что капитан не принимал в нем участия, а вместо этого сидел безвылазно в своей каюте и каждого, кто пытался потревожить его, неизменно посылал к черту.
Это беспокоило Вуда, как и многих других, поэтому он решился ненадолго прерваться. Настроение у него было отличное: хозяин таверны, голландец по кличке Одноглазый Петер, поставил им лучший ром, и они воздали ему должное, а потом славно провели время с развеселыми девками. По мнению Вуда, это было лучшее лекарство от любой хандры, которой сейчас усиленно предавался капитан.
— Поди к черту! — послышался из-за двери каюты хриплый рык в ответ на осторожный стук. Громыхнули по полу ножки стула.
Вуд не внял предупреждению, толкнул дверь и вошел. С первого же шага его оглушила густая вонь перегара, хотя сам он все эти дни вовсе не скромничал за столом, да и сейчас был слегка навеселе. Но при виде капитана и друга все веселье унеслось, точно сорванный штормовым ветром с грот-мачты флаг.
Барнет сидел в окружении бутылок, пустых и полных, навалившись грудью на стол. Давно не чесаные волосы закрывали ему лицо, грязная рубаха была разорвана почти до пояса, и Вуд заметил на иссеченной шрамами груди капитана свежие следы от ногтей. В налитых кровью, запавших глазах не осталось ни капли рассудка. Со стороны казалось, что капитан вполне серьезно намерен упиться до смерти.
— Ты бы поглядел на себя, Бен, — сказал Вуд, ибо не мог молчать, хотя голос разума взывал к осторожности: на столе перед Барнетом лежал заряженный пистолет. — Еще немного, и тебя даже ван Бирт не спасет.
— Хоть слово ему… скажешь… — пробормотал капитан едва различимо, — и я сам брошу эту… клис... тирную трубку… за борт…
— И где ты потом отыщешь нового лекаря? — подхватил Вуд. — Сам посуди: зачем все это? Что толку так убиваться? Что было, того не вернешь. Поехали лучше со мной на берег.
— Какая, к черту… разница… где мне пить… — хрипло выдавил Барнет, задыхаясь, и опрокинул себе в глотку очередной стакан. — Я хочу пить здесь… и буду…
— Разница большая — то взаперти, один-одинешенек, а то — в веселой компании. Шум, песни, девки. Метнешь кости пару раз — и сердце отойдет. Или прирежешь кого-нибудь, тут уж гляди сам…
— Знаешь, кто я, Джон? — медленно заговорил Барнет, уже ровнее, почти не заикаясь.
Вуд молча уставился на него с терпеливым ожиданием: дать пьяному капитану выговориться — дело святое, лишь бы он не схватился за оружие. А тот продолжил:
— Я кто угодно, только не мужчина и не джентльмен удачи. — Молчание, тяжелое, словно якорь, и глухой удар следующего опорожненного стакана по столу. — Я прикрылся женщиной, а сам сбежал, как… как трус, как последняя сухопутная крыса! — Барнет вновь рванул воротник рубахи, без того похожей на рубище нищего, и вцепился пятерней в волосы. — Из-за какого-то французского корыта…
— А что еще ты мог сделать? — попытался Вуд воззвать к остаткам разума, еще не пропитым за минувшие дни. — Ты чудом спасся сам. Кераньяк — не дурак и после твоего побега никому не позволил бы подобраться к своему дому. Подумай сам…
— Она осталась у него! — оборвал Барнет и хватил кулаком по столу, так, что скрипнули покосившиеся ножки и застонала столешница. — Он ей не поверил! Кто знает, что он с нею сделает…
— Ну, ты сказал, — возразил Вуд. — Кераньяк — не чудовище какое-нибудь. Если он даже тебя побоялся убить, как он сможет обидеть девушку?
— А, говори что хочешь. — Барнет вновь плеснул себе в стакан, разлив половину, смахнул пальцами лужицу. — Я просто скотина. — Он залпом проглотил содержимое стакана и тупо уставился в него. — Прикрылся женщиной, которую я…
— Да брось, Бен, — попытался Вуд еще раз. — Женщин на свете много. И ближайшие — всего в полусотне кабельтовых отсюда. Потерял одну — найдешь другую. Давай вставай, и пошли.
— Я люблю ее! — рявкнул Барнет на всю каюту, и Вуд поневоле попятился. — Сил моих больше нет! Ничего не помогает, хоть запейся. Закрываю глаза — а передо мной она. И смотрит так, будто...
— Вот, тогда пошли со мной, — решился перебить Вуд. — Когда приглядишь себе девку, так и сделаешь: закроешь глаза и представишь, что это она.
— Но я же буду знать, что не она! — Барнет поднялся с места, качнулся, будто на палубе в шторм, но устоял на ногах. Вуд покосился на пистолет. — На кой черт мне слушать, как подо мной стонет чужая баба, когда я хочу слышать ее, Анну! Слышать, видеть, держать вот этими руками, — он сжал кулаки и потряс ими, — и знать, что вот она, рядом!
Барнет рухнул обратно, едва не опрокинув стул, закрыл руками лицо. Вуд смотрел, как вздрагивают его плечи от беззвучных рыданий, и готов был от отчаяния провалиться на дно морское. «Видно, капитан и впрямь крепко сел на эту мель, — подумал он, — и теперь зачахнет без девчонки. Хотя она стоит того, спору нет, хороша чертовка. Вот только как же нам всем быть?» Вуд примерно представлял себе, что делать, но как именно…
— Ну, и что ты здесь стоишь? — оборвал его размышления голос капитана.
Вуд поглядел на него и невольно встрепенулся: сквозь пьяный дурман в глазах Барнета пробивались знакомые колючие искорки. И речь его, когда он продолжил, звучала ровнее:
— Живо греби к берегу да скажи парням: всем на борт. Мы плывем обратно. За Анной. А если кому что не нравится, — добавил Барнет, прежде чем Вуд успел возразить, — пусть убираются прочь с моей «Сирены», хоть к морскому дьяволу, и ищут себе другого командира.
— А если все уйдут?
— Все, говоришь? — Барнет сощурил опухшие веки. — И ты тоже?
— Ну, я-то тебя не брошу, что бы ни случилось, — сказал Вуд, — особенно теперь, когда ты надрался мало не до смерти. Да и прочие слишком любят тебя, чтобы…
— Тогда хватит болтать, и иди.
— Как скажешь, Бен, — ответил Вуд, не зная, радоваться ему или отчаиваться. — Только, может, подождем до утра?
— Подождем, — кивнул Барнет, — но скажи им сейчас. И вот еще что, Джон, — прибавил он уже в спину уходящему помощнику. — Помнится, наш старый голландский черт говорил, что у него есть какое-то средство… чтоб живее приводить в чувство после пьянки. Так вот, скажи ему: я согласен. Стерплю все, что угодно, лишь бы поскорее.
— Вот теперь я узнаю Бена Барнета, лихого парня и джентльмена удачи, — улыбнулся Вуд. — Ну, я поплыл, а ты лучше ляг да проспись хорошенько.
Барнет опять кивнул. Уходя, Вуд услышал скрип кровати, на которую повалился капитан, и этот звук отчего-то отозвался тревогой в его душе. Он плавал с Барнетом много лет и хорошо знал его силу, как и способность, если нужно, идти к своей цели, не сворачивая. Но гораздо сильнее сейчас Вуда беспокоило то, что скажет команда.
* * *
Вечером следующего дня «Сирена» отплыла. Путь предстоял совсем короткий, немногим больше двух миль — именно такое расстояние разделяло бывший пиратский оплот и Эспаньолу, и порой в очень ясный день можно было различить с берега Тортуги очертания «великого и прекрасного острова», как именовали его современники. Но пиратов «Сирены» не волновали его красоты. Большинство из них думали о том, как бы провернуть очередное дело, а некоторые тайком размышляли, стоит ли.
Как и ожидал Вуд, приказ капитана пираты встретили по-разному. Кому-то уже надоели гулянки на берегу, да к тому же закончились деньги, и хотелось опять выйти в море. Некоторые же, радуясь недавнему спасению, не желали вновь бросаться в пасть к акуле. Разногласия и начавшиеся было ссоры прекратил не кто иной, как Барнет, который лично встретил явившуюся утром команду и сумел отыскать нужные слова, хотя сам едва стоял на ногах после четырехдневной адской попойки и шарлатанского снадобья, которым его попользовал ван Бирт.
Барнет напомнил своим людям о том, что они недаром зовутся джентльменами удачи, и о той удаче, которую принесла им Анна. Напомнил, что девушка сделалась их полноправным товарищем, что все они привязались к ней и готовы были даже отдать за нее жизнь. И, наконец, пообещал разделить свою долю добычи за три успешных нападения между теми, кто согласится последовать за ним и освободить Анну.
— И как мы это сделаем? — послышался голос одного из новичков, вслед ему потянулся жиденький ропот.
— Как — решим на месте, — ответил Барнет, которому тоже не давал покоя этот вопрос. — Скажу одно: если кто-то из вас боится подставлять свою шкуру под пули, я никого не стану принуждать, а пойду сам.
Теперь пираты возмутились по-настоящему — спускать обвинения в трусости было у них не в обычае. На этом споры закончились. Барнет лишь ухмыльнулся в усы, довольный тем, что его задумка удалась. Если бы так же легко удалось освободить Анну!
Следовало еще подумать о наборе новых людей, и к вечеру перед отплытием команда «Сирены» пополнилась на добрых три десятка человек. Набором занимались Вуд и Мортон под руководством капитана; некоторые пираты привели из таверн недавних собутыльников, оказавшихся праздными. Барнет нашел время побеседовать с каждым, после чего заключил с ними по обычаю договор.
А сейчас в тающем свете месяца вдали виднелись берега Эспаньолы. Хотя бухта, где «Сирена» пряталась в прошлый раз, теперь была пиратам заказана, остров изобиловал другими удобными местами для стоянок. Одно из таких им посчастливилось отыскать — подальше от имения Кераньяка, зато ближе к Кап-Франсе. Именно туда, в порт, Барнет собирался наведаться поутру, чтобы не поднять лишнего шума.
— У тебя так и не появилось никаких мыслей, Бен? — вполголоса спросил его Вуд, когда, взметнув тучу брызг, упал в воду якорь, а матросы убрали паруса.
— Сперва разведаем, а потом поглядим, — ответил Барнет. Выглядел он по-прежнему неважно, лицо отекло и покраснело от пьянки, зато в глазах вновь сверкала жизнь. — Что бы ни случилось, в порту наверняка хватает разговоров.
— С чего ты взял?
— Да с того, что странный человек этот Кераньяк. Пытался заткнуть рот мне и Анне, зато не подумал о своих слугах, да и о прочих зеваках, каких всегда полно в любом порту. Он может хоть из кожи вон вылезти, но его хваленой репутации скоро настанет конец. — Барнет помолчал и прибавил совсем другим тоном: — Меня тревожит лишь одно: как он обойдется с Анной — если уже не обошелся?
— Я тебе сколько говорил, — вздохнул Вуд. — Да ты и сам знаешь: у Кераньяка не хватит духу на какое-нибудь скверное дело, он же строит из себя этакого честного-благородного чистоплюя. Да он мухи не обидит, не то что девушку…
— Он-то да, зато этот его чертов помощник, Раваль, держит его вот этак и может уговорить на любое, как ты сказал, скверное дело. А то и сам его провернет. Держу пари, это он надоумил Кераньяка украсть себе невесту, не иначе. Как бы мне не пожалеть, что я не пристукнул его насмерть тогда ночью!
— Если так, — усмехнулся Вуд, — тебе еще может подвернуться случай сделать это.
* * *
Они прибыли в порт, когда солнце давно взошло, а часы в далекой крепости Кап-Франсе принялись отбивать половину десятого. Прибыли на шлюпке впятером: Барнет, Вуд, Жерар и двое матросов, Блейк и Дэнс. Мортон остался на «Сирене» за старшего. На всякий случай корабль и его команда пребывали в полной боевой готовности, хотя пираты сейчас рассчитывали не на драку, а всего лишь на разведку. Несмотря на недавние усиленные возлияния на Тортуге, все до единого — от капитана до юнги — были готовы действовать.
Пираты шли по кишащим моряками и рабами причалам и мостовым, прикрывая лица полями шляп и зорко всматриваясь, не видно ли где соглядатаев Кераньяка. Нигде не мелькнуло ни одной знакомой физиономии, и это одновременно обнадежило и насторожило Барнета. На душе у него с самого утра было необъяснимо тяжело, словно он уже уверился, что с Анной произошло несчастье.
Начать расспросы пираты решили с «Индейского петуха»: по утрам народу там бывало немного, и девки не так назойливо липли к посетителям. И, что важнее всего, в этой таверне, ближайшей к причалам, всегда носились, как табачный дым и перегар над головами, все последние новости и слухи.
Таверна и впрямь оказалась почти пустой: за столами клевали носом с десяток посетителей, которые, по-видимому, начали кутеж даже не вчера, а третьего дня. Человек пять приценялись к рому и табаку, кто-то заигрывал со служанками и получал то подзатыльник, то кокетливую улыбку. Неподалеку от суетливого хозяина и окруживших его бездельников подпирал стену невысокий крепкий молодец, чей вид обличал пристрастие к хорошему рому. Как только парень завидел вошедших пиратов, его румяное лицо посерело, колени подогнулись, и он съехал по стене на пол, не в силах выговорить ни слова.
— Это он? — спросил Барнет у Жерара, который заулыбался по-акульи при виде трусливого вышибалы.
— Он самый, капитан, — кивнул боцман, сжимая и разжимая кулаки.
— Господа, ради Бога… — перепугался не на шутку хозяин, хотя привык к разного рода зрелищам и не отличался трусостью.
— Успокойся. — Барнет кинул ему несколько монет. — Никто не будет никого убивать. Мы всего лишь побеседуем с твоим помощником и, если его ответы нам понравятся, так и быть, оставим его в живых, чтобы тебе не пришлось искать нового.
— Что вам опять нужно? — простонал Мабер, когда Барнет мертвой хваткой сгреб его за локоть и вывел в переулок за таверной. — Я все рассказал, я больше ничего не знаю!
— А что ж тогда так струсил — чуть штаны не намочил, — лишь только завидел нас, а? — Барнет прижал его к стене таверны. — Черт меня возьми, я бы выпустил тебе кишки за то, что ты натворил своей пьянкой! Ну да ладно, прощу, если…
— Я не виноват! — Мабер попытался вырваться, но капитан «Сирены» держал крепко. — Клянусь Богом! Вон, Жерар не даст соврать…
— А ты на меня не кивай, — пожал плечами боцман. — Я бы и сам тебя тогда прирезал, да мараться было недосуг.
— Говори: что нового у Кераньяка? — спросил Барнет. — Где девушка?
— Да откуда ж мне знать? — Мабер изобразил сущую невинность. — Я в тот же день, когда меня выгнали, пришел сюда, и хозяин взял меня вышибалой… повезло, можно сказать… Предложил мне комнату, стол и деньги неплохие…
— Поздравляю, — отрезал в ответ Барнет. — И, стало быть, никого из своих бывших товарищей ты с тех пор не видел — ни в порту, ни в городе, ни здесь? И не слышал ничего?
— Чтобы здесь — и не слышал? — усомнился Вуд. — Да сюда все сплетни стекаются. Надо бы, капитан, пустить ему кровь, чтоб заговорил поскорее…
— Я правда никого не видел! — Мабер побелел, как мертвец, по лицу его катился пот. — Разве что… месье дю Раваля… на следующий день после того, как… ну, вы поняли…
— Где ты его видел? — вскинулся Барнет. Мабер охнул от крепкого удара спиной о стену. — Он приходил сюда? Один?
— Да, приходил, и был один. Он о чем-то толковал с хозяином, спрашивал о каком-то работорговце… как бишь его? А, Мануэль Мальдито, вот!
Барнет ощутил, как кровь отхлынула от лица; должно быть, он сейчас сделался не румянее этого Мабера. Но он заставил себя отбросить ненужные мысли и продолжил допрос:
— Зачем ему вдруг понадобился Мануэль? Говори!
— Богом клянусь, сударь, правда не знаю! — Мабер едва не плакал. — Только слышал, как болтала пара моряков-бездельников — они почти все время торчат в «Петухе»… Болтали, что на борт «Долорес», корабля Мануэля, привезли какую-то женщину в плаще, явно молодую и красивую, а был с ней месье дю Раваль. А потом он вернулся уже один, с ларцом, и вроде уехал. Вот и все…
— Все? — Барнет стиснул зубы и так уставился в глаза Маберу, что тот задрожал еще пуще. — Ты ничего не путаешь?
— Не знаю, сударь, только говорю, что слышал сам. А на следующий день месье де Кераньяк отплыл отсюда, из Кап-Франсе, на «Немезиде», корабле капитана Ле Сажа. Куда — не знаю, не спрашивайте…
— Отплыл, говоришь? А куда, не знаешь?
Мабер сперва кивнул, а потом так замотал головой, что аж волосы растрепались.
— Кто был с ним? — продолжил Барнет. — Женщины точно не было?
— Нет, сударь, разве что две служанки, мулатки… но разве ж я их спутаю с мадемуазель? Ее не было, Богом клянусь. С месье де Кераньяком отправился месье дю Раваль — куда ж без него-то? — с десяток слуг, да еще сундуки какие-то погрузили, тяжелые.
— А что это за корабль — «Немезида»? Военный?
— Нет, что вы, обычный торговец… ну, бывало, контрабандой грешили. — Мабер заискивающе улыбнулся. — Странно так с ним вышло: они едва-едва вернулись в порт — а на следующий же день снова ушли в море. Матросы с «Немезиды» сидели у нас в тот вечер, я слышал, как они дивились и даже ругались. А потом они трудились чуть ли не всю ночь, пока грузили на борт припасы. Видно, месье не поскупился им на жалованье…
— Сколько у них людей?
— Тоже не скажу точно, сударь… Человек двадцать-двадцать пять… да еще слуги… Чуть больше трех десятков выходит.
Мабер продолжал что-то бормотать — уверял, что больше ничего не знает, что ни в чем не виноват, и умолял не убивать его. Барнет же едва слышал его лепет. Небрежные наброски складывались в картину, и она отнюдь не радовала. Многое оставалось пока непонятным, но в главном капитан «Сирены» убедился. Он переглянулся с товарищами.
— Вот же акулий потрох, шлюхин сын! — процедил он сквозь зубы и хватил кулаком о стену, так, что посыпалась штукатурка. — Держу пари, сам Кераньяк не догадался бы — его надоумил Раваль. Чтоб у меня рука отсохла за то, что я не добил его тогда ночью!
— Да что уж теперь, — сказал Вуд. — Зато уже кое-что есть, если только этот парень не врет.
Косого взгляда помощника, да и прочих пиратов, оказалось довольно, чтобы Мабер упал на колени.
— Клянусь, я не вру! Говорю, что видел и слышал, врать не буду! Мне-то что за дело до месье де Кераньяка, он меня выгнал! Да я и не жалуюсь, мне здесь получше будет, только не убивайте!
— Хватит валяться, встань, — велел ему Барнет. — Вон, на тебя уже зеваки таращатся. На кой мне черт тебя убивать? Живи да лакай ром, мне какое дело? Но если сболтнешь кому про нас — тогда убью, понял?
— Понял, все понял! — Глаза Мабера бегали туда-сюда и порой стреляли в сторону порта, словно высматривая там что-то.
— Хватит уже косить, — сказал Барнет. — Мы не дураки, чтобы бросать якорь здесь. Так что поднять тревогу ты не сможешь, даже если захочешь. И не тряси головой, у тебя все на роже написано. Блейк, вернешься с ним в таверну да проследишь, чтобы он не смел никуда отлучаться и ни с кем болтать.
— А мы? — спросил Жерар.
— А мы пока проверим, правду ли он нам наболтал.
* * *
Когда спустя час пираты возвращались на «Сирену», они везли с собой груз вестей. На свое счастье Мабер не соврал, и слова его подтвердились, стоило лишь расспросить любопытных в порту. Вездесущие негры-рабы, от взора которых не скроется даже вошь в густой шевелюре, охотно поведали за несколько блестящих реалов, что некий «благородный господин», похожий по описанию на дю Раваля, доставил на борт «Долорес» молодую женщину, а вернулся уже без нее, зато с ларцом. Лица женщины никто не разглядел, зато все единодушно утверждали, что она была высока, стройна и темноволоса. А Блейк, который остался в «Петухе» приглядеть за Мабером, узнал из беседы с хозяином, что дю Раваль впрямь побывал в таверне и очень настойчиво интересовался Мануэлем и его кораблем.
В том, что таинственной женщиной была Анна, Барнет не сомневался ни на миг. И мысль об этом терзала его еще сильнее, чем недавняя вина. Она, благородная леди, порядочная, чистая девушка, его любовь, его душа, сделалась пленницей паршивого работорговца, который волен сотворить с нею все, что ему вздумается. «Нет, — говорил Барнет сам себе, — я буду любить ее даже такую, что бы ей ни пришлось вынести от Мануэля и его людей. Лишь бы только она была жива и в здравом уме! Но сначала…» И капитан «Сирены» предавался сладостным размышлениям, воображая себе расправу над обидчиками Анны.
— Откуда начнем поиски, капитан? — спросил Жерар от имени команды, когда все собрались на палубе «Сирены», чтобы обсудить планы. — У Мануэля есть постоянные базы, но где именно…
— Где именно, я как раз знаю, — ответил Барнет, — да и вы все наверняка тоже. Самые крупные рынки у него — Куба, Ямайка и Панама. И в каждом он ведет торговлю в свое время. Даю правую руку на отсечение, если он не взял курс на Порто-Белло.
При упоминании города по палубе пронеслась волна шепотков — осторожных, восхищенных, довольных. Барнет видел по лицам своих людей, что они уже согласны, но не привыкли решать дела без споров.
— Далеко плыть, — заметил Прайс, — да к тому же мы потеряли несколько дней. Можем опоздать.
— Пусть далеко, — отозвался Барнет. — Зато, как мы слышали в порту Кап-Франсе, Мануэль идет основательно груженым. А мы — пустые, да к тому же не пробыли и месяца в море после последней чистки. Легко нагоним при попутном ветре. Я же не собираюсь брать «Долорес» на абордаж. Лучше будет выкрасть или отбить Анну на берегу. Да заодно и пробежаться как следует по городу.
— Хочешь повторить подвиг Моргана, Бен? — улыбнулся Вуд.
— Куда уж мне, — вернул ухмылку Барнет. — Да и людей у нас не так много для такого дела. На кой черт брать город — нам нужен только рынок, для этого нас достаточно, и пороха с пулями довольно. Думаю, никто из нас, кто уцелеет в этом деле, не останется без хорошей доли.
— А если Мануэль уже успеет продать мисс Анну, когда мы приплывем?
— Если продаст, то горько пожалеет. — Барнет нахмурился, скрежетнул зубами. — Я отниму ее у любого, кто посмеет протянуть к ней свои лапы. А если тот успеет отчалить — догоню. Но сперва вытрясу все из этого черномазого сукина сына. Проткну ему брюхо и заставлю гулять вокруг пальмы, пока его вонючие кишки не намотаются на ствол до последнего дюйма. Или придумаю еще что-нибудь.
Это замечание пираты встретили смехом и дружным ревом. Кто-то принялся предлагать иные способы, завязался спор, и оставалось только пожалеть, что убить Мануэля, увы, можно будет лишь один раз. Все видели по лицу капитана, что, будь на то его воля, он охотно устроил бы работорговцу не меньше десяти казней подряд, и каждый раз — по-другому.
На этом сходка закончилась, и «Сирена» вновь покинула берега Эспаньолы. Когда остров скрылся из вида, Мортон, Вуд и прочие, кто оказался поблизости, услышали, как капитан произнес: «Век бы его не видать! Будь я проклят, если еще хоть раз ступлю на этот чертов берег!» К вечеру того же дня пиратский бриг обогнул западную часть острова и вышел в открытое море, взяв курс на юго-запад.
Несколько дней продолжались привычные всем шалости ветра. Барнет, никогда прежде не страдавший благочестием, всей душой молил Бога, чтобы не случилось бури. «Не ради меня — ради нее! — твердил он мысленно, сам не зная, слышит ли его кто-нибудь. — Она одна не даст мне сделаться зверем, который утопит Карибские острова в крови. Если я потеряю ее, то стану жечь и убивать без жалости, пока не встречу смерть в одном из боев!» И хотя ветер не давал капитану и матросам скучать, ни разу он не усилился до штормового, с каждым мгновением приближая Барнета к Анне.
Порой капитан задумывался: что, если ветер точно так же благоволит «Долорес», увеличивая с каждым днем без того немалое расстояние между ними? Об опасностях, которые могут подстерегать в пути корабль Мануэля, как и прочие суда, он старался не помышлять. Гибель в буре или под пушками любого военного фрегата или капера была бы слишком жестоким ударом насмешницы-судьбы, которая и так изрядно позабавилась с тех пор, как пираты «Сирены» впервые пристали к берегу Эспаньолы.
«Где ты сейчас, Анна? Что с тобой? Ты надеешься и веришь, что я найду тебя, или смирилась и стала покорной рабыней этого скота? Нет, я не верю, ты не могла! Ты — леди удачи, тебя не сломить ничем!» Думая так, Барнет вспоминал Анну во время очной ставки: она была тверда и знай себе утверждала, что обманула всех. А ему пришлось сыграть равнодушие, но как же он тогда терзался душой! И ведь не выдержал один раз. Но неужели можно было спокойно смотреть, как любимую девушку хладнокровно доводят до отчаяния и слез! Лишь однажды она взглянула на него — быстро, почти незаметно, чтобы тюремщики ни о чем не догадались. Но этого взгляда ему хватило. В нем читалась и безграничная вера: «Я знаю, ты спасешь меня», и уверенность в том, что они оба не выдадут друг друга, и беспокойство: она видела, что он ранен. Ей не на кого было надеяться, кроме как на него, и только поэтому он тогда сосредоточил все свои силы и хитрость на том, чтобы выжить и спастись. Пускай он один раз смалодушничал — он же не герой какой-то, а всего лишь человек. Зато судьба даровала ему вторую возможность, а такие щедроты выпадают нечасто. Лишь бы не оказалось поздно!
Не было ни единой минуты, ни днем, ни ночью, когда Барнет не искал себе новых тревог. Он то принимался грызть ногти, то обрывал манжеты на рукавах, то теребил свою лохматую шевелюру. Рана в плече заживала, хотя порой Барнета слегка лихорадило. Четырехдневное пьянство наряду с тяжким горем сумели сокрушить даже его железное здоровье.
— И что ты так трясешься? — сказал однажды Вуд, будто устал глядеть на душевные мучения капитана. — Ты ведь ничего еще не знаешь наперед. Вдруг Мануэль не обидел мисс Анну? Такой товар станет беречь любой торговец.
— Не в этом дело, — ответил Барнет с тяжким вздохом. — Ты не понимаешь, Джон, какая это зараза — любовь. Точно тебе всадили абордажный крюк в грудь: болит адски, а сдохнуть не дает. Никогда в жизни бы не подумал! Мне кажется, я себе места не найду, пока не отыщу Анну, пока не увижу ее, не сожму в объятиях…
— Ты, может, еще пришвартуешься в этой гавани, Бен?
— Если по-другому с нею нельзя, то да. А что — не я первый, не я последний. Другие джентльмены удачи, бывало, заводили не только подруг, но и жен, и держали их при себе. Почему я не смогу?
— Ха, да такая скорее сама станет держать тебя при себе! С нею даже не выпьешь толком да не погуляешь.
— Да и пусть. Пусть делает со мной что захочет, хоть веревки вьет — лишь бы она была жива!
— Из тебя совьешь, — буркнул в ответ Вуд, но в глубине души порадовался, что капитан хоть немного оживился и позабыл свою тоску.
«Сирене» предстояло плыть без промедления, не отвлекаясь на стоянки и налеты, — впрочем, мест для стоянок с тех пор, как пираты оставили Ямайку севернее, впереди не ожидалось, разве что остров Олд-Провиденс, который Барнет рассчитывал тоже миновать. Что же до нападений, то «Сирене» повстречалось пока не слишком много судов. Легкую английскую пинассу, которую вынесло в открытое море буйным ветром, пираты едва сочли достойной внимания. Однако Барнет по привычке остановил ее и расспросил моряков. По их словам, они были с Ямайки и занимались честной торговлей, хотя не слишком удачно. Пираты поняли все без лишних слов и отпустили незадачливых контрабандистов, перед тем избавив от незначительных ценностей и более-менее пригодной одежды.
Второй им повстречалась в море голландская шнява, наверняка везущая неплохой груз. Но, помимо груза, на корабле, без сомнения, имелись хорошие пушки, а любое повреждение в морском бою грозило серьезно замедлить «Сирену». Поэтому Барнет воздержался от нападения, но приказал поднять голландский флаг. Обменявшись приветственным залпом, шнява и пиратский бриг разошлись мирно, и каждый продолжил свой путь.
На четвертый день путешествия, после того, как склянки «Сирены» пробили полдень, марсовый углядел слева по борту еще один корабль — небольшую двухмачтовую шхуну под французским флагом, которая отчаянно сражалась с новыми забавами веселого ветра. Глядя на шхуну, Барнет подумал, что капитан ее, несомненно, очень спешит куда-то — как и он сам, и никакая добыча не заставила бы его задержаться в пути. Он уже открыл было рот, чтобы отдать приказ поднять французский флаг, когда некое чутье, как и острое зрение моряка, заставило его взглянуть на неизвестный корабль в подзорную трубу. От увиденного Барнет застыл на месте, позабыв обо всем на свете, руки его задрожали.
— Ты что, Бен? — спросил Вуд.
— Взгляни сам, — был ему ответ, сопровождаемый желчной ухмылкой. — Черт возьми, до чего тесным стало нынче Карибское море. Хотя оно и к лучшему. Значит, этот сукин сын, Мабер, не соврал нам.
Вуд глянул в трубу. На борту французской шхуны виднелось название: «Немезида».
— Справа по борту корабль, сударь, — произнес капитан Ле Саж, взглянув в подзорную трубу, и прибавил: — Знакомые очертания. Похожий стоял в бухте Тортуги, где мы пытались недавно раздобыть сведения о Мануэле. Но я видел его и раньше, не только там.
— И я тоже, — с трудом выговорил Дезире.
Руки его, держащие подзорную трубу с золотой насечкой, опустились, кровь отхлынула к внезапно отяжелевшим ногам. «Боже всемогущий, это вправду слишком! Не может же встреча быть случайной! Как они сумели нагнать нас? Как узнали? И главное — что им нужно? Неужели Барнет намерен отомстить? Или же… — Дезире содрогнулся от жгучего укола ревности. — Или он тоже плывет за Анной Сомерсет?»
С тяжким вздохом Дезире отер взмокшее вдруг лицо. Ему начинало казаться, что капитан Барнет сделался его злым гением и теперь будет преследовать, пока не… пока что? Довольно ли пирату окажется унижения врага, или он жаждет крови?
— Это «Сирена», — обреченно промолвил Дезире после долгого молчания.
— Они разворачиваются в нашу сторону, месье де Кераньяк. — Ле Саж одобрительно кивнул, глядя на приближающийся пиратский бриг. — Славное суденышко, отлично идет. Да и тот, кто командует им, знает свое дело. — Он обернулся к хозяину. — Прикажете принять бой, сударь? Сколько у них людей?
Мысль о морском сражении едва не заставила Дезире упасть на колени, но такого позора он бы не пережил. Кровь гордых французских гугенотов вскипела в жилах, придавая смелости.
— Насколько я помню, около полусотни, — ответил Дезире. — И имеются дополнительные пушки. Я бы не стал, капитан, напрасно подвергать опасности корабль и наших людей в столь отчаянный миг, когда любое промедление может стать роковым.
— Значит, попытаемся уйти? — уточнил Ле Саж. — Я не говорил бы с уверенностью, сударь…
— И не нужно. Сделайте что можете, капитан. Если же не удастся — я не стану прятаться от этого пирата. Я не боюсь ни его самого, ни его разбойников. И скажу ему это в лицо, если понадобится.
По приказу Ле Сажа матросы «Немезиды» бросились к мачтам и бушприту. Но пираты по-прежнему нагоняли, словно сам морской дьявол помогал им и влек их вперед. Трепеща в глубине души, несмотря на внешнюю отвагу, Дезире поневоле устремил взор на шканцы «Сирены». Барнет стоял там, держа руки на бедрах; он казался неподвижным, но вся фигура его дышала неумолимой решимостью. Такие люди не привыкли отступать и сворачивать на полпути. И не привыкли терпеть препятствия, которые мешают им достичь своих целей. Дезире порадовался, что не видит сейчас нахмуренных бровей и колючих, жестоких глаз пиратского капитана.
— Что случилось? — спросил дю Раваль, только что покинувший свою каюту, где он отдыхал, наслаждаясь путешествием, — в отличие от самого Дезире, который с утра до позднего вечера не отходил от капитана Ле Сажа и сверлил отчаянным взглядом горизонт.
Ответа дю Раваль не дождался, ибо в тот же миг увидел нежданную угрозу. С губ его слетело цветистое проклятье.
— Как они нашли нас? — изумился он вслух.
— Теперь уже неважно, сударь, — отозвался Ле Саж и качнул головой: «Сирена» приблизилась еще на полмили. Расстояние продолжало сокращаться. — Думаю, эта погоня бессмысленна: они все равно настигнут нас.
— Пускай, — гордо произнес Дезире. В тот же миг послышался грохот пушечного выстрела. — Они требуют, чтобы мы остановились, верно, капитан? Что ж, выполняйте. Я уже говорил, что не боюсь этих негодяев, и не стану унижаться позорным бегством.
— Захоти они сразиться с нами, сударь, они бы уже открыли огонь, расстояние позволяет, — заметил Ле Саж. — Однако они молчат. Возможно, они не намерены убивать, как бы странно это ни звучало.
— А вы не думали, сударь, — протянул дю Раваль, — что цели Барнета могут совпадать с нашими?
— Хочешь сказать, — проговорил Дезире, по-прежнему отказываясь верить, — он тоже…
— Да, тоже. Я говорил вам, что он неравнодушен к этой женщине. Кроме того, он упрям и вряд ли отступится. Так почему бы не позволить ему вновь сделать за нас грязную работу? Головорезы Барнета гораздо более привычны к подобным делам, чем любой из ваших людей, месье Ле Саж, — дю Раваль слегка поклонился капитану, — да и из наших тоже. Ему наверняка известны все базы и невольничьи рынки в Карибском море. Если мы знаем место весьма неопределенно — где-то в Панаме, — то Барнет может знать конкретно…
— Я бы не доверял им, — заявил Дезире после того, как размышлял почти минуту. — И они больше не станут доверять нам. Но в твоих словах, Луи, есть зерно истины. Пираты на самом деле знают куда больше нас. Главное — чтобы они не поняли, что мы вновь намерены использовать их. Капитан, — обратился он к Ле Сажу, — пусть «Немезида» ляжет в дрейф. И поднимите белый флаг. На сей раз, — прибавил Дезире себе под нос, — я узнаю всю правду.
Впрочем, эта правда уже начала обретать для него вполне ясные очертания, которые вовсе не пришлись ему по душе. Напротив, жестокий пламень ревности вспыхнул ярче, и в него вплетались искры недоумения: как может пускай бедная, но благородная дама вроде Анны Сомерсет снизойти до грязного мерзавца, которому самое место на виселице?
Капитан Ле Саж отдал приказ, и матросы повиновались. «Немезида» закачалась на волнах, на грот-мачте заплескался белый флаг. И, что удивительно, точно такое же полотнище развернулось над «Сиреной».
— Не затевают ли они какой-нибудь хитрости? — усомнился Дезире.
— Кто знает? — ответил дю Раваль, задумчиво глядя на приближающийся пиратский корабль. Теперь разглядеть людей на его палубе можно было без подзорной трубы. — Будем наготове. Месье Ле Саж знает свое дело. А для нас главное — разгадать хитрость пиратов и не перехитрить самих себя. Барнет — скользкий тип, но, как мне кажется, больше склонен доверять сердцу, чем разуму. А когда сердце ранено, голова подчас плохо соображает.
«Неужели ты думаешь, что этот гнусный мерзавец способен любить?» — хотел было возразить Дезире, но его перебил и едва не заставил подскочить на месте громовой крик, долетевший со шканцев «Сирены»:
— Кераньяк!
До пиратского корабля теперь было рукой подать. На глазах Дезире с «Сирены» полетели абордажные крючья, вонзаясь в борта «Немезиды». С кормы донесся приглушенный визг служанок, кто-то из лакеев схватился за пистолет.
— Ни с места! — приказал Ле Саж и сверкнул глазами — когда было нужно, он умел быть кратким. — Если хоть кто-нибудь выстрелит, нам конец. Они раздавят нас.
Два корабля качались на волнах борт о борт. Ле Саж, Дезире и остальные видели, что десятка три пиратов выстроились на палубе «Сирены» с мушкетами наготове, но не спешат пускать оружие в дело. В следующий же миг палуба «Немезиды» скрипнула под тяжелыми шагами — через сцепленные борта перемахнули Барнет, его помощник Вуд и еще несколько пиратов. Но Дезире едва заметил их. Он не видел никого, кроме врага и соперника, и глядя на него, едва сдерживал довольную улыбку.
Выглядел Барнет скверно. Лицо его осунулось, глаза покраснели и запали, как бывает от долгих попоек и бессонных ночей, да и полученная во время ночного нападения рана могла еще беспокоить его. Но от той ярости и ненависти, что пылала в колючих глазах пирата, Дезире поневоле сделалось не по себе.
— Можете не беспокоиться, месье капитан, — заговорил Барнет, мгновенно распознав в Ле Саже командира. — Мы не собираемся никого убивать. Хотя двое из вас, — зеленое пламя пиратских глаз отыскало Дезире и дю Раваля, — очень этого заслуживают.
— Не старайся запугать меня, Барнет, не выйдет, — гордо отозвался Дезире и шагнул вперед, выпрямившись во весь рост. — Я не боюсь ни тебя, ни твоих прихвостней, хотя любой из вас мог бы тотчас пристрелить меня или перерезать горло, как это у вас в обычае. Признаю, вы нас выследили. Теперь говорите, что вам нужно.
— Захоти я убить тебя, Кераньяк, ты бы уже стучался в ворота рая, — небрежно ответил Барнет, запустив большие пальцы за пояс. — А убить тебя стоит — за то, что ты приказал сделать с Анной, сукин сын. И тебя, — он повернулся к дю Равалю, — за то, что ты продал ее Мануэлю.
— Тогда почему же не убил? — вскинулся Дезире; несмотря на превосходящее число противников, он чувствовал себя увереннее, окруженный матросами и слугами. — А я скажу, почему. Тебе стало любопытно, куда и зачем я плыву.
— Уверен, тебе самому не терпится рассказать об этом, — усмехнулся пират. — Только избавь меня от баек, что в тебе якобы пробудилась совесть и ты решил выручить несчастную леди из беды, в которую сам же ее вовлек.
— Даже если и так! — Дезире вспыхнул от гнева, руки поневоле сжались в кулаки. Возможно, не стоило этого говорить, но молчать он не мог. — Тебе ли рассуждать о совести, разбойник и убийца? Да, я поступил несправедливо и недостойно с мадемуазель Анной Сомерсет и слишком поздно убедился в ее правоте. Но мои намерения чисты — я желаю взять эту даму в жены. И никому не позволю помешать мне.
— В жены, надо же! — Черты лица Барнета напряглись, глаза засверкали пуще прежнего. — Раззявил рот на большой кус — гляди, как бы не подавился. Разрази меня гром, мисс Анна — моя. Хотел бы я поглядеть, как ты попытаешься отнять ее у меня.
Дезире не нашелся с ответом. Вернее, сумел вовремя стиснуть зубы, ибо ответ рвал его изнутри, заставлял лицо пылать, а кровь — кипеть в жилах. Взор его затянуло алой пеленой, мир сузился до крохотного пространства, где были только двое — он сам и его враг. Прежде, чем разум успел сказать свое слово, тело уже действовало: левая рука рванула перчатку с правой.
— Тогда вот! — Смятая перчатка полетела под ноги Барнету. — Подними! Я не бросил ее тебе в лицо лишь потому, что не хочу марать ее. Да, я вызываю тебя. И если ты не примешь мой вызов, пусть все Карибское море знает, что ты, Барнет, — жалкий трус, подлец и бесчестный человек!
Пират медленно поднял перчатку, выражение его лица было непостижимо. Наконец, губы изогнулись в жестокой усмешке.
— Ты серьезно, Кераньяк? — Глаза Барнета как никогда напоминали острые клинки, готовые разить насмерть. — Ты, мальчишка, который скрещивал шпагу разве что с учителем фехтования и ни разу в жизни не видел чужих потрохов, вызываешь меня?
— Да. — Дезире гордо откинул голову, тряхнув волосами. Тревожные перешептывания слуг и матросов «Немезиды» оставили его равнодушным, словно жужжание москитов вечером. — Ты можешь гордиться сколько угодно теми жизнями, которые отнял, и кровью, которую пролил. И пускай ты опытнее меня. Я знаю, что я прав. И верю, что Бог поможет правому.
— В таких делах, — ответил Барнет, — обычно помогает не правда, а лучшее владение оружием.
— И ты мнишь себя лучшим, так? — произнес Дезире, невольно любуясь глубиной собственного голоса и значимостью своих слов. — Думаешь, что легко разделаешься со мной? Ты, грязный убийца, пьяное чучело, едва стоящее на ногах…
— Можешь не тратить воздух напрасно. — Барнет легко разорвал перчатку Дезире пополам. — И не пытайся разозлить меня. Хочешь драться — изволь. Но потом не жалей.
— Возможно, я пожалею лишь об одном — о том, что доверился твоим людям. Кто даст мне гарантию, что они не перебьют нас всех, если мне посчастливится убить тебя?
— Мое слово. — Барнет оглядел своих, те кивнули — кто сразу, кто слегка помедлив, угрюмо. — Да-да, есть вопросы, в которых даже грязные убийцы держат слово. А теперь хватит болтать. Выбирай оружие, мне все равно, на чем драться.
Дезире отправил лакея за шпагой и меньше чем через минуту стиснул эфес оставшимися без перчатки пальцами. Барнет посмотрел сперва на него, потом на оружие и снова заулыбался.
— Такую шпильку моя сабля сломает с первого же удара, — сказал он и расстегнул пояс с оружием. — Джон, подержи-ка.
Дезире услышал рядом судорожный вздох дю Раваля — должно быть, тот вспомнил, как Барнет точно так же просил Вуда «подержать» оружие, когда расправился в порту Кап-Франсе с пьяным моряком. В следующий миг помощник шагнул вперед.
— Сударь, позвольте лучше мне! — Рука его легла на эфес собственного оружия. — С радостью отправлю этого мерзавца к дьяволу.
На Барнета это геройство не произвело ни малейшего впечатления. Он пожал плечами, в бороде пряталась все та же усмешка — жестокая, издевательская.
— Да хоть оба разом, мне не привыкать, — только и сказал он.
— Нет, Луи, — заявил Дезире, чувствуя, что ситуация из торжественно-героической делается смешной. — Это мое дело, и я сам должен отомстить за все те оскорбления, которые нанес мне этот недостойный человек.
— А по мне, ты и сам за оскорблениями в карман не лезешь, — ввернул Вуд, прочие пираты засмеялись — кто тихо, кто погромче. — Или твой язык острее шпаги?
— Вот сейчас и проверим, довольно уже этой пустой болтовни, только время зря теряем. — Барнет повернулся к дю Равалю. — Давай сюда свою зубочистку.
Дождавшись кивка Дезире, дю Раваль послушался. Пират взял оружие, но при этом поморщился и растер левой рукой плечо правой.
— Ты же недавно был ранен, — заметил Дезире. — И изрядно пьянствовал, судя по твоему лицу. Как ты собираешься драться?
— Могу взять оружие в левую, если хочешь, — процедил Барнет, — но тебе же будет хуже. А вообще мне случалось драться пьяным, раненым, больным, истекающим кровью и много как еще. Так что пусть у тебя будет преимущество.
На этом беседа закончилась, вместо острых языков готовы были заговорить шпаги. Противники расположились между баковой надстройкой и фок-мачтой «Немезиды». Дезире переступил с ноги на ногу, удерживая равновесие. В голову невольно пришла мысль, что Барнету привычнее сражаться на качающейся палубе, чем ему, и слова пирата о преимуществах можно истолковать по-разному. «Пусть, — думал Дезире, пока выбирал время для первой атаки. — Ни один мерзавец, привыкший убивать исподтишка, не возьмет надо мной верх лишь потому, что владеет оружием дольше и якобы лучше меня». К этой мысли примешивалась иная: «Ты недостоин мадемуазель Анны, Барнет. И заслуживаешь смерти лишь за то, что смеешь предъявлять на нее свои гнусные права. Я спасу ее от тебя». Переполняемый столь возвышенными чувствами, Дезире устремился в бой.
Когда-то ему давал уроки фехтования некий мастер по имени Девиньи, тоже гугенот, бежавший из Франции. Да и с дю Равалем они провели немало поединков, чтобы Дезире уверился в своих способностях. Но проклятый пират не давал ему возможности проявить себя — держал его на расстоянии, и все изящные атаки Дезире разбивались о клинок в вытянутой руке Барнета. Правда, порой эта рука слегка дрожала, и было слышно, как пират скрипит зубами — от напряжения или от боли. Возможно, он берег силы, поэтому сам и не думал атаковать, а всего лишь отражал нападения, словно намеревался измотать противника, дождаться ошибки — и вот тогда нанести решающий удар.
— Сударь, итальянский прием! — закричал дю Раваль, который от волнения сгрыз все ногти на правой руке.
Дезире ухватился за спасительную соломинку: по словам Девиньи, подкрепленным практикой, от этого приема, если его верно выполнить, не было спасения. В тот же миг Барнет впервые двинулся с места, резко шагнул вправо, потом еще. Для Дезире это оказалось неожиданностью, но ему пришлось тоже сместиться вправо, чтобы не подставиться под удар. И тогда все стало ясно.
В глаза Дезире ударил солнечный свет. Он поневоле зажмурился, так, что перед закрытыми веками запульсировали зелено-желтые круги. Проклятый пират встал спиной к солнцу, тем самым заставив его развернуться к нему лицом! Дезире попытался отвоевать позицию — и больно получил клинком по костяшкам пальцев. Сквозь зубы вырвалось невольное шипение.
— Мало? — небрежно спросил Барнет.
— Пустяки, — бросил запыхавшийся Дезире. Царапина кровоточила, но не слишком, чтобы помешать драться. — Продолжаем.
Кроме звона клинков, плеска волн о борта кораблей и тяжелого дыхания противников на палубе не слышалось ни звука. Все наблюдатели с обеих сторон словно позабыли, как дышать: ни единого ругательства, возгласа поддержки или испуганного вскрика. Дезире давно перестал держать левую руку за спиной, но вместо этого прикрывал ладонью глаза от яркого солнца. И отчаянно продолжал свои попытки вернуться на прежнюю позицию.
Барнет, казалось, уступил ему. Дезире одним прыжком преодолел четверть круга, яростно отыскивая бреши в защите противника. Тот слегка приоткрылся — впоследствии Дезире понял, что пират сделал это нарочно. Но тогда он с торжествующим криком подался вперед, целясь в незащищенный бок Барнета. И не сумел удержать равновесия, ибо палуба под ногами чуть качнулась.
В тот же миг Барнет впервые за все время боя согнул руку. Дезире увидел промелькнувшее чуть ли не перед глазами лезвие шпаги, а потом ощутил сильный удар в плечо, мгновенно сменившийся болью, когда пират выдернул оружие из раны.
Шпага выпала из пальцев Дезире и задела его эфесом по ноге. Он почти не почувствовал удара: упав на колени, он зажимал рану здоровой рукой. Невыносимо хотелось пить, кружилась голова, кровь уже пропитала почти весь рукав, и мокрая ткань неприятно липла к коже. Не сразу Дезире осознал, что Барнет не пытается добить его, как это в обычае у пиратов, но стоит, опираясь на шпагу, и смотрит на него.
— Удовлетворены, сударь? — бросил он и вытер с лица рукавом обильный пот. — Так, если не ошибаюсь, у вас говорят? Или все еще жаждешь пустить мне кровь?
— Нет, с меня довольно… — прохрипел Дезире и сам поморщился от звука собственного голоса. — Ты победил… Только не понимаю… почему ты не убил меня?
— На, держи свою шпильку. — Барнет не ответил ему, но бросил оружие дю Равалю, не удосужившись обтереть клинок от крови.
Слегка оторопевший дю Раваль сунул шпагу ближайшему лакею и велел почистить и наточить. Тем временем Дезире уже подхватили капитан Ле Саж и один из матросов, другой побежал за лекарем. Пираты молча стояли на том же месте, дожидались, пока их предводитель застегнет пояс, но как будто не собирались уходить на свой корабль.
— Доволен, Барнет? — процедил сквозь зубы дю Раваль, пока разрезал кинжалом одежду Дезире на плече. — Теперь убирайся отсюда, пока цел.
— Хочешь опять разозлить меня? — усмехнулся пират, и дю Раваль ощутил, как возвращается головная боль, которая время от времени терзала его с той злосчастной ночи бегства. — Или отомстить за своего хозяина? Как угодно. Тем более, тебя я убью с радостью.
— Не надо, Луи… — простонал Дезире, пока подоспевший лекарь осматривал его рану. — Оставь его… — Он поднял помутневшие глаза на недавнего противника. — Так почему все-таки?
— Да на кой черт мне твоя смерть? — ответил Барнет, словно сплюнул в отвращении. — Разворачивайся и плыви обратно, это дело не по тебе. Куда таким, как ты, тягаться с Мануэлем и его мерзавцами? И не вздумай больше путаться у меня под ногами.
— Я не вернусь, — произнес Дезире так твердо, как только мог: рана болела невыносимо, заставляя его кусать губы. — И я не намеревался сражаться с этим Мануэлем, если ты об этом. Я собирался выкупить мадемуазель Анну…
— Сударь, замолчите и успокойтесь, вам вредно волнение, — заявил лекарь и кивнул стоящим рядом лакеям. — Сейчас мы уложим вас в постель, и…
— Да-да, но сперва я скажу ему… — Дезире приподнялся, хотя голова тотчас закружилась еще сильнее, а к горлу подступила тошнота. — Ты же знаешь, где найти Мануэля, ведь так, Барнет?
— Возможно, — кивнул пират.
— И ты знаешь, как справиться с ним. У тебя достаточно людей. А у меня достаточно денег. — Дезире задыхался, сил хватало лишь на короткие фразы. — Я бы выкупил ее… но, если Мануэль захочет обмануть нас… твои люди могли бы…
— Ты предлагаешь объединиться? — приподнял брови Барнет.
— Почему нет? Кровью, — Дезире покосился на распоротое плечо и тотчас отвел взгляд: зрелище едва не заставило его желудок вывернуться, — мы ничего не решим. Пусть последнее слово останется за дамой. Пусть Анна выберет из нас двоих того, кто ей милее.
Все пираты дружно рассмеялись. Дезире стиснул зубы от злости, но в следующий миг у него вырвался мучительный стон. Перед глазами все поплыло, и он понял, что вот-вот лишится чувств.
— По-твоему, мисс Анна такая дура, что выберет тебя — после того, как ты продал ее Мануэлю? — едко обронил Вуд.
— Зато месье де Кераньяк может предложить ей то, чего нет ни у кого из вас, — ответил дю Раваль за своего раненого хозяина. — Честное имя, положение в обществе и богатство. К слову, она выглядела весьма довольной, когда гостила у него, пока мы не узнали правду, и ничего не имела против роскоши и любезностей моего хозяина. А что можешь предложить такой даме ты, пьяное чучело, как метко выразился месье де Кераньяк? — Он в упор посмотрел на Барнета.
— Кое-что могу, — медленно ответил тот. — Да, я человек без прав и имени. Да, я пьяное чучело, а не молодой смазливый щеголь. Зато, — он ударил себя в грудь, — она — моя душа, моя жизнь, как море и «Сирена». И, черт меня раздери, я не уступлю ее никому.
— Она… — начал дю Раваль, но Дезире перебил его, угадав, что тот хочет сказать:
— Нет, Луи, молчи! — Тайну Сомерсетов пиратам ни к чему было знать. Подумав, помощник кивнул, а Дезире продолжил: — Так мы договорились, Барнет?
— Двести тысяч, — после долгого молчания и переглядок со своими людьми ответил капитан «Сирены».
— А-а, продажные шкуры, ту сотню, что мы заплатили вам, вы уже успели пропить, — насмешливо протянул дю Раваль, но его вновь перебили — на сей раз Ле Саж.
— Я бы посоветовал вам согласиться, сударь, — сказал он, обращаясь к Дезире, который услышал его слова как будто сквозь толщу воды. — Если эти парни хоть немного похожи на своего капитана, они справятся с кем угодно. Такая поддержка не помешает, когда идешь против Мануэля Мальдито. Тем более, в его владениях. — Он умолк и посмотрел на Барнета. — Кстати, не соблаговолите ли вы, капитан, назвать нам пункт назначения? Даю вам слово от имени месье де Кераньяка, что «Немезида» пойдет с вами борт о борт и не попытается обогнать и увести законную добычу.
— Порто-Белло, — коротко ответил Барнет и прибавил, слегка поклонившись Ле Сажу: — С вами приятно иметь дело, капитан, в отличие от ваших хозяев. От своего имени и от имени всех моих людей даю вам слово, что не нарушу договора — если его не нарушит никто из вас.
Дезире поднял мутнеющий взор сперва на него, потом на Ле Сажа. На простой кивок, казалось, ушли последние силы. Он попытался заговорить и понял, что не сможет. Все вокруг уплывало куда-то, ему с трудом удавалось просто оставаться в сознании.
— Хватит разговоров, сударь, идемте, — заявил лекарь, когда заметил эту отчаянную борьбу.
Несмотря на протесты Дезире, который уверял знаками, что может идти сам, лакеи подняли его и отнесли в каюту. Немало мучений принесли ему иглы и нитки лекаря. Кажется, он так и не дождался, когда затянули последний узелок. Вскоре сознание покинуло его.
Впоследствии Дезире узнал, что пролежал четыре дня в полном беспамятстве. Рядом с ним не было никого, кроме лекаря и дю Раваля, поскольку он непрестанно бредил всеми подробностями этого приключения, начиная с самого начала, и не стоило посторонним ушам слышать то, что могло бы навредить репутации месье де Кераньяка.
Когда же лихорадка ушла — так же внезапно, как и появилась, — Дезире не сразу вспомнил, где он и что с ним произошло. Дю Раваль услужливо пришел на помощь, рассказав и о минувших четырех днях, и о благоприятном ветре. Дезире порывался встать, словно это могло бы сократить их путешествие, и лекарю с немалым трудом удалось удержать его в постели еще на два дня. На третий же Дезире поднялся сам, не спрашивая ничьих разрешений.
Дезире вышел на палубу бок о бок с дю Равалем, который поддерживал его под здоровую руку. Ле Саж отсалютовал ему, сказав, что «на море все раны заживают быстрее». Первым же, что увидел Дезире на горизонте, были паруса идущей впереди «Сирены». Ему даже показалось, что он различает на кормовой надстройке фигуру Барнета. И словно налетел ледяной ветер — вместе с почти позабытыми страхами.
— Вы уверены, капитан, — сказал Дезире подошедшему Ле Сажу, — что нам все еще нужны услуги пиратов? Теперь, когда мы знаем точное место?
— Более чем нужны, сударь, — был ответ. — Мануэль — известный мошенник; после торгов он нередко приказывает убить покупателя и вернуть обратно дорогой товар, чтобы потом перепродать еще раз. Даю руку на отсечение, что старый негодяй попытается провернуть нечто подобное с вашей мадемуазель. Вам потребуется надежная защита. И лучше искать ее у тех, кто сам заинтересован в этом деле.
— А что потом? — Дезире поглядел на дю Раваля, потом на капитана и поморщился от боли в раненой руке, которая покоилась сейчас на перевязи из черной тафты. — Что, если проклятый пират окажется прав? Что, если она в самом деле выберет его?
— Пусть его глупая убежденность не вводит вас в заблуждение, сударь, — быстро сказал дю Раваль. — Если мадемуазель Анна выберет Барнета, значит, она — полная дура и не стоит тех усилий, которые вы потратили на нее и еще намерены потратить. Но я хорошо знаю женщин. Ваше богатство пришлось ей по душе, поверьте мне. А когда вы расскажете ей всю правду о ее наследстве, она расцелует вас от счастья. Вы только представьте: всю жизнь считать себя нищей — и вдруг оказаться богатой наследницей. А вернет ей это богатство не кто иной, как вы.
— Я желаю ее любви, а не только богатства, — начал Дезире — и вновь умолк под натиском помощника.
— Э-э, сударь, таковы уж дамы — они любят тех, кто богат и безумно влюблен. Неужели хоть одна женщина могла бы обрести счастье с таким, как Барнет? Да он бы безжалостно колотил ее, а потом прирезал бы спьяну и не заметил! Что уж говорить о нежности и деликатности в более интимных вопросах…
Дезире содрогнулся, стоило ему вообразить себе Анну в объятиях пирата, жертву мерзкого и жестокого насилия. «Нет, я должен избавить ее от этой участи!» — твердил он мысленно. Вот только отыскать верный способ пока не удалось. Он уже попытался недавно — и потерпел позорную неудачу. Уязвленная гордость болела гораздо сильнее, чем раненое плечо. Барнет в очередной раз показал себя крепким орешком — неудивительно, иначе он не дожил бы до своих лет. Но ведь дело им предстоит опасное, и даже самый отважный и бывалый человек может пасть под слепыми вражескими пулями.
Дезире поделился последней мыслью с дю Равалем — капитан Ле Саж уже удалился обратно на свой пост. Как всегда, помощник уловил двойной смысл без лишних слов.
— Да, сударь, пуля слепа. И никто не станет выяснять, из чьего мушкета или пистолета она выпущена, когда случается жаркая свалка. Сочтут геройской гибелью в перестрелке. Я сам охотно возьмусь за это дело, лишь бы он ничего не заподозрил.
— О, Луи, если ты это сделаешь, я буду обязан тебе больше, чем жизнью и счастьем! Но… — Дезире вновь покосился на туго натянутые белые паруса далекой «Сирены». — Что, если Барнет говорил не на пустом месте? Что, если Анна правда его любит?
— Глупости, сударь. — Дю Раваль беспечно рассмеялся, хотя смех вышел слегка наигранным. — С глаз долой — из сердца вон, как говорят в народе. Да и что такое любовь женщины? Она не живет просто так. Любовь надо питать подарками и ласками, а если этой пищи нет, она умирает. Не было еще такого разбитого сердца, которое бы не утешилось, обретя новую любовь. Так что не пройдет и недели, и Анна позабудет, что на свете когда-то существовал такой пират по имени Барнет.
— Дай-то Бог, — отозвался Дезире.
Он ощущал, что прогулка отняла у него едва начавшие возвращаться силы, и предпочел вернуться в каюту. Больше он не пренебрегал заботами лекаря, терпеливо исполнял все указания и принимал лекарства. Он должен был набраться сил перед столь важным делом — и вскоре почувствовал, что они вправду возвращаются.
С каждым днем прогулки становились дольше, ноги Дезире увереннее ступали по качающейся палубе, а красота морского пейзажа поневоле захватывала его. Воображение же рисовало сладостную картину возвращения на Эспаньолу: он стоит у фальшборта рядом с Анной, обнимая ее за талию, а темноволосая головка девушки лежит на его плече. И они вместе смотрят то на сверкающее синее море, то друг на друга. А оставшиеся где-то далеко позади пираты «Сирены» — те, что выжили в схватке, — ссорятся за право занять освободившийся пост капитана. Но ни Дезире, ни Анне больше нет до них никакого дела, ибо они обрели друг друга и теперь плывут навстречу счастью.
Недели путешествия проплывали мимо то неспешно, то стремительно. Рана Дезире зажила почти полностью, а морской воздух вправду сотворил с ним чудеса. Казалось, сердце его, душа и вся сущность наполнились удивительной легкостью и силой. Он по-прежнему проводил целые дни на шканцах «Немезиды» рядом с Ле Сажем и едва отвечал на словесные потоки болтливого моряка. Не хотелось ни с кем говорить, словно он стремился удержать внутри себя некое возвышенное состояние, чтобы явить себя достойным победы — и над Мануэлем, и над Барнетом, и над сердцем Анны.
Наброски плана у них уже имелись: Ле Саж, дю Раваль и сам Дезире нечасто говорили о чем-то другом. В надежных тайниках хранились ларцы с золотом на сумму около шестисот тысяч реалов — вся наличность, которую Дезире сумел быстро собрать. Будь у него больше времени на сборы, он собрал бы еще, хотя вряд ли Мануэль оценит свою пленницу выше. Дезире плохо знал расценки работорговцев, но, по словам Ле Сажа, ни один вест-индский богач, легкомысленный прожигатель жизни или настоящий преступник не станет платить столь невероятную сумму за невольницу, пусть даже красивую и непорочную. Мануэль вынужден будет продать Анну ему. А если работорговец вздумает мошенничать, вмешаются люди Барнета.
Этот план им пришлось обсудить уже сообща, после того, как «Немезида» и «Сирена» бросили якорь в бухте Порто-Белло. Перед тем Барнет отправил двух своих пиратов на разведку в город, и те доложили, что торги начнутся послезавтра. Когда же Ле Саж, Дезире, дю Раваль и Барнет с помощником и боцманом собрались в кают-компании «Немезиды», пиратский капитан принялся чертить пером на листе бумаги.
— В город идти незачем, — говорил он. — Мануэль ведет торги не на городском рынке, а на своем собственном — вот здесь, в пригороде. Там же стоят его бараки, где он держит невольников. И не сверкай глазами, Кераньяк, — прибавил он, подняв голову, — никто из моих людей не пойдет штурмовать их — мы не самоубийцы. Проще будет сделать так, как ты задумал. Выкупи Анну на торгах и молись, чтобы тебе хватило денег. От рынка Мануэля до порта — три мили по прямой, и дорога там неважная. Если он и нападет где, то только там. Нет, капитан, нам не встать ближе — нет удобных бухт. Я с моими людьми буду следить за вами и прикрою, когда они нападут. Но уж и вы не оплошайте. А главное — не забудь про наш договор, Кераньяк.
— Я все помню, — сухо отозвался Дезире. — Сделаем так, как договорились. — Он медленно оглядел всех и задержал взгляд на дю Равале, тот еле заметно кивнул. — И да поможет нам Бог.
Показалось Дезире или нет, что при этих словах Барнет позволил себе хитрую ухмылку? «Неужели догадывается? — ужаснулся мысленно Дезире, но тут же успокоил себя. — Нет. Пусть даже догадывается — все равно его ничто не спасет. А мадемуазель Анна будет моей».
Никогда прежде Анна Сомерсет не жалела о прошлом — ей было не о чем жалеть, ибо жизнь ее, хотя и без родительской любви, текла ровно и размеренно. Но сейчас, запертая в тесной каморке «Долорес», Анна отыскала причины для сожалений. «Если бы я тогда не струсила!» Ей поневоле вспоминалось сражение «Сирены» с испанцами и ворвавшиеся в ее каюту смуглые головорезы, вспоминался собственный ужас и холодная рукоять пистолета в ладонях. «Надо было тогда стрелять себе в грудь!» — только и могла мысленно сокрушаться Анна.
Старуха — не Ватани, а другая — ни на миг не оставляла ее одну. Порой Анне казалось, что чернокожая ведьма даже во сне ухитряется следить за нею и чуть ли не читать ее мысли. И сейчас, пока бабка всхрапывала на тощей пальмовой циновке у двери, ее глаза внимательно сверкали из-под полуприкрытых век. Сама же Анна ворочалась на соломенном тюфяке и никак не могла уснуть.
Слез уже не осталось — Анна выплакала их в первый же день, несмотря на брань Мануэля и старух. Те могли ограничиться лишь криками, страшась причинить вред красивой и ценной пленнице. После унизительного осмотра, о котором было мерзко вспоминать, Анна очутилась в тесном закутке без единого окна, с жалким масляным светильником под потолком. Здесь, вдали от Мануэля и его шпионов, Анна с головой погрузилась в тот черный омут отчаяния, в который ее ввергла воля Дезире де Кераньяка. Что удивительно, она не сердилась на него — лишь недоумевала, почему он решил поступить с нею именно так. «Как бы ни был отвратителен мой обман, такое наказание... нет, это слишком жестоко. Много хуже, чем даже суд и постыдная смерть на виселице».
На смену отчаянию пришла пустота, а затем решимость: Анна увидела единственный оставшийся у нее путь. Но работорговец перехитрил ее. Как только старуха Каси доложила ему, что пленница-англичанка отказывается от пищи и воды, он мигом явился к ней в каморку. Одного его вида было достаточно, чтобы заставить сжаться самое отважное сердце, но Анна уже досыта нагляделась и заставила себя посмотреть в лицо своему страху.
— Ишь чего удумала — уморить себя хочешь? — взъярился Мануэль, тиская рукоять плети, с которой не расставался никогда. — Да только ни черта у тебя не выйдет, белая сучка. Будешь показывать норов, я сдеру с тебя все до нитки, и до конца путешествия ты проходишь голой, поняла? Ну что, мне начать?
Он шагнул к ней, протягивая руки с толстыми грязными пальцами, уже готовыми вцепиться в ворот платья. Глаза его горели удовольствием и плохо скрытым вожделением. Анна в ужасе отступила, пока не врезалась спиной в стену. Мануэль захохотал, а она поняла, что вновь проиграла.
— Нет, — тихо ответила она. — Хорошо, я буду есть.
— То-то. — Мануэль погрозил ей плетью. — И помни: если хоть раз Каси доложит мне, что ты опять кривляешься, я сделаю, как сказал. Знай, кто теперь твой хозяин, белая тварь!
Так Анна лишилась последнего оружия. Она старалась во всем слушаться старухи, которая глядела на нее с откровенной ненавистью, как порой глядят давно увядшие и иссохшие от старости женщины на молодых, завидуя их красоте. К ненависти Каси примешивалось злорадство. Анна едва понимала четверть того, что говорила старуха, — та изъяснялась на немыслимой смеси родного африканского диалекта с испанским, французским и Бог весть чем еще. Как бы ни было это отвратительно, Анна попыталась подружиться со своей тюремщицей, пробуждая в себе сочувствие к ее возрасту и терзающим ее болезням. Старуха стала ругаться поменьше, но ненависть в ее темных, запавших глазах так и не ушла. И Анна со вздохом подумала, что доброе отношение действует, увы, не на всех.
Даже пираты «Сирены» были с нею любезнее, когда она отнеслась к ним с добром — вполне искренне. Возможно, эти женщины, наверняка тоже рабыни Мануэля, прониклись нравом хозяина и не оставили в своих черствых душах ни капли человечности. Или же действуют так из страха перед ним.
Условия, в которых содержалась Анна, были суровыми, но все же лучше, чем у других пленниц, запертых вместе в общей каморке в трюме, отдельно от мужчин-невольников. Хотя порой Анну угнетало одиночество и она готова была отдать все свои относительные удобства ради одного лишь доброго слова или сочувственного взгляда товарок по несчастью, сквозь дощатую перегородку до нее долетал тошнотворный смрад из общих помещений для рабов. А порой доносились мерзкие звуки, когда Мануэлю или его подельникам вздумывалось удовлетворить свою похоть с теми рабынями, которым не повезло оказаться девушками. Эти оргии сопровождались бранью и побоями, и Анна как можно крепче затыкала уши, но и тогда слышала стоны жертв и хохот их мучителей.
— Ты слушай, не то иди туда, — скрипела Каси на своем жутком наречии, сверкая глазами и грозя Анне высохшим пальцем.
Каждый день старуха водила Анну на прогулку, перед тем обмотав ей талию веревкой. Прогулки длились около часа, и как бы ни было унизительно Анне плестись за старухой, точно собака на привязи, она радовалась свежему воздуху и солнцу. Никто из матросов не смел на нее глядеть — однажды один осмелился, и его по приказу Мануэля запороли плетьми едва ли не до смерти. Крики стояли такие, что вся «Долорес» от верхушки грот-мачты до киля словно содрогалась. Впрочем, к этому корабль Мануэля был привычен.
Порой Анна удивлялась, что никогда не видела во время прогулок других пленниц. Либо она одна занимала столь привилегированное положение, либо других выводили на прогулку в иное время, не давая возможности встречаться. И эта пытка одиночеством способна была сломать любой, самый стойкий характер надежнее и вернее любых издевательств. Анне начинало казаться, что она одна во всем мире, что ее никто и ничто не спасет и проще будет сдаться и позволить этому мерзавцу поступать с нею, как ему заблагорассудится. Она сама удивлялась, откуда брала силы гнать эти мысли прочь.
Лишь однажды за все время плавания, не считая расправы над дерзким матросом, произошло событие, которое слегка разнообразило мерное течение дней и ночей. Незадолго до очередного рассвета Анну разбудили крики за перегородкой. В них звенела не боль, но тревога и настоящий безумный ужас. Сперва слышался тихий гул голосов и семенящие шаги старух, потом загрохотали сапоги Мануэля — его поступь Анна давно научилась различать — и еще нескольких мужчин. Слов почти не удалось разобрать, но от того, что Анна поняла, у нее затряслись поджилки и едва не подкосились ноги. Мануэль сказал, что кто-то «послужит примером всем сучкам».
Услышав приближающиеся шаги, Анна бросилась на тюфяк и притворилась спящей — напрасно. Каси живо растолкала ее и потащила наверх, на палубу. Там, помимо команды, собрались десятка два рабынь: почти все белые и несколько чернокожих — видимо, самые красивые и здоровые. Два матроса держали совсем юную, года на четыре моложе Анны, девушку, по виду испанку, заломив ей руки за спину. На шее у девушки виднелся странный багрово-красный след, она тяжело дышала и порой закашливалась.
Старухи сновали между рабынями, расталкивали их подальше друг от друга и заодно связывали их между собой длинной веревкой за талию. Анна бросила было взгляд на своих соседок, но ее остановил окрик Мануэля:
— Не переглядываться! Кто шевельнет головой, получит десять плетей!
Женщины на палубе замерли, как один человек, не смея дышать. Анна исподлобья смотрела на дрожащую в руках матросов пленницу и боялась даже гадать, что же им сейчас предстоит увидеть. Золотистое небо над головой постепенно голубело, скрипели корабельные снасти, волны бились о борта, а Мануэль заговорил:
— Теперь слушайте меня, грязные шлюхи. Кажется, некоторые чертовы дурехи не понимают, что полностью принадлежат мне, и не знают, что я не люблю терять дорогой товар. А тех, кто его мне портит, я не щажу, в чем вы сейчас убедитесь — на примере этой испанской дряни. — Он подскочил к пленнице с невероятной для его сложения быстротой и вздернул ей голову за волосы. — Видите, что эта мерзавка с собой сделала? А теперь смотрите и запомните: если хоть одна из вас вздумает повторить — с нею будет то же самое! Когда шкура попорчена, я не посмотрю, все у тебя в порядке между ног или нет. А вы, паршивые ведьмы, — Мануэль оглянулся на старух, которые мигом сжались под его взглядом, — проморгаете еще хоть одну, и я велю протащить ваши вонючие туши под килем!
И тогда Анна все поняла. Очевидно, испанская девушка улучила момент и попыталась покончить с собой — задушиться поясом или обрывком юбки. Старухи подоспели вовремя, чтобы спасти ей жизнь, но след от удушения ничем не свести. Бедная девушка потеряла ценность в глазах Мануэля, и теперь ее не спасет ни красота, ни целомудрие…
Додумать Анна не успела. По приказу Мануэля матросы сорвали с испанки всю одежду и привязали ее за вытянутые руки к якорной лебедке. Анна зажмурилась, стараясь не смотреть, но слышала свист плетей и стоны жертвы, которые та безуспешно пыталась сдерживать. Захотелось зажать уши по привычке, но подоспевшая Каси больно стегнула ее веревочным жгутом по рукам, да еще дернула за волосы. Анна поневоле открыла глаза — и не смогла больше отвести их от страшного зрелища, как ни старалась.
Девушка получила пятьдесят ударов — Мануэль считал вслух. При этом палачи следили, чтобы она не потеряла сознание, и порой приводили ее в чувство ударами по лицу. Когда они отступили, стряхивая с кожаных плетей кровь, подошел еще один с парой пустых бутылок. Пока Анна в ужасе гадала, что теперь будет, Мануэль взял их, звонко хватил о палубу, отбивая донышки, и направился к окровавленной пленнице.
— Видишь, тварь? — Он заставил ее повернуть голову, чтобы все видели ее лицо — с искусанными в кровь губами и кровоподтеками на щеках. — Сейчас я срежу этими бутылками все твое юное мяско с костей, и поверь — подыхать ты будешь долго. А если случится чудо и ты выживешь, ни один мужик потом не захочет тебя.
То, что произошло следом, навеки запечатлелось в памяти Анны. Она не могла думать ни о чем другом, позабыла о собственной участи, снедаемая жгучей жалостью к несчастной испанке. Крики ее, казалось, могли бы разжалобить самого дьявола, но Мануэль, очевидно, сам был дьяволом во плоти. С явным удовольствием, сравнимым с животной похотью, он то бил пленницу своими бутылками, то хладнокровно резал. Рядом стоял матрос с факелом и прижигал самые крупные раны, чтобы девушка не истекла кровью раньше времени, и заодно ни на миг не позволял ей лишиться чувств. Порой Мануэль прерывался, чтобы обернуться к прочим рабыням и бросить что-нибудь вроде: «Ну что, шлюхины отродья, кто из вас хочет тоже оказаться здесь?» А порой достаточно было одного его взгляда.
Мало кто из рабынь выдержал зрелище до конца. Некоторые упали в обморок, многих стошнило; разве что негритянки взирали на пытку с покорным равнодушием — должно быть, привыкли на родине к кровавым ритуалам, решила Анна. Самой же ей выдержать помогла лишь ненависть — лютая, крепкая, неистовая. «Когда-нибудь с тобой сделают то же самое, грязный мерзавец! — грозила мысленно она. — Или даже хуже!»
Несмотря на старания Мануэля, меньше чем через час испанка умерла. Некогда прекрасное, а теперь изуродованное до неузнаваемости тело матросы выбросили за борт — не без сожаления, что им не пришлось потешиться с нею, — а старухи развязали рабынь и погнали, словно скот, обратно в трюм. «Кто посмеет руки на себя наложить, то же будет!» — приговаривала Ватани, которую Анна понимала лучше, чем прочих. Безжизненными, темными тенями женщины растворились во мраке трюма. Саму же Анну Каси втолкнула в ее закуток, при этом скрежеща обломками зубов. «Словно жалеет, старая ведьма, что на месте той бедной девушки не оказалась я! Не иначе, она бы с радостью посмотрела, как со мною расправились бы так же».
Несколько дней после этого Анна провела словно в полузабытьи. Пятна крови на палубе хотя и замыли, но не до конца, как будто в напоминание. Анна не посмела противиться, когда старуха повела ее на прогулку, и старалась не слушать мерзкое хихиканье и бормотание. Если она раньше и думала о самоубийстве как о лучшем для себя выходе, то теперь эти мысли сами покинули ее.
Порой ей не верилось, что все это происходит с нею наяву. Казалось, жизнь остановилась, или же она оказалась в каком-то другом мире, где нет ничего, кроме злобы и жестокости. Где-то далеко мелькали давнишние светлые воспоминания — сначала у нее была Кэт, любимая сестра, потом появился Бен. И Анна держалась за эти воспоминания, не позволяя себе утонуть ни в отчаянии, ни в ненависти. Но с каждым днем становилось все труднее бороться.
«А ведь ничего этого не случилось бы, достань тогда у тебя решимости!» — упрекала она себя. Воспоминание было столь живым, словно все происходило с нею прямо сейчас. Почему она не выстрелила в себя тогда, на «Сирене»? Только потому, что услышала крик Бена, потому что поняла, что он идет на помощь, что не оставит ее на растерзание врагам. Ах, если бы он знал, что с нею сейчас, он бы перевернул всю Вест-Индию, отыскал бы ее, а Мануэль бы тогда горько пожалел обо всем. Но…
Анне вспоминала свою последнюю встречу с Беном — во время очной ставки в доме Кераньяка. Тогда зрелище едва не вырвало у нее горестный крик, но вместе с тем укрепило ее решимость стоять до конца. Побледневший, измученный, в разорванной одежде, с перевязанной рукой — видно, слугам Кераньяка стоило немалых усилий схватить его — Бен оставался тверд и не выдал ничего. Даже попытался один раз заступиться за нее, хотя тем самым подставил под удар себя самого. А тот взгляд, мимолетный, единственный, которым они успели обменяться… Сколько любви было в том промельке зеленых, как море, глаз, которые почему-то все считают колючими и жестокими. Анна не сомневалась, что потом, когда дю Раваль увел ее, Бен сделал все, чтобы спасти и ее, и себя. Почему это не удалось, она могла лишь гадать.
«Будь он жив, он бы нашел тебя даже на краю света, — твердил тихий упрямый голос в глубине души. — Его бы ничто не остановило. Но раз его до сих пор нет, значит…»
Анна всхлипнула без слез, не боясь разбудить старуху Каси у порога. Она помнила слова дю Раваля: «Скоро он получит то, что заслужил». Можно ли истолковать их по-другому? Несомненно, Дезире де Кераньяк исполнил свою угрозу и предал Бена в руки французского правосудия. А значит, сейчас он уже…
Она не смогла закончить. Произнести последнее слово, тяжелое, как надгробный камень, означало бы смириться с его смертью и заодно признать никчемность собственной жизни. Но по природе своей Анна была другой. Она с ранних лет привыкла полагаться лишь на себя, зная, что никакой иной поддержки ей не видать. И пускай за последние месяцы судьба жестоко поиграла с нею, причуды Фортуны не вечны, и может произойти все, что угодно.
Порой она молила Бога обрушить гнев Свой на голову Мануэля и послать шторм. Погибнуть в буре, пойти на дно вместе с кораблем работорговцев и всей его мерзкой командой было бы лучшим выходом. Или же нет? Кто знает, что случится, когда Мануэль прибудет на место. В чьих руках она может оказаться? Вдруг милосердный Господь пошлет ей иной способ освобождения?
Анна вспомнила одну историю, которую порой рассказывали шепотом, — история была явно приукрашена и вовсе не предназначалась для дамских ушей, но основой ей послужили вполне правдивые события. Говорили, что некая знатная француженка очутилась по воле судьбы в руках работорговцев и после торгов перешла в собственность одного пиратского капитана. Тот оказался так очарован ею, что хитрая женщина быстро сообразила, какую выгоду сможет извлечь из своего положения. Она сумела ловко перессорить нескольких пиратских вожаков, и те погибли в жестоком и кровопролитном сражении. Сама же она уцелела и благополучно вернулась на родину едва ли не героиней.
«Почему бы мне не поступить так же? — думала в отчаянии Анна. — Притворяться я уже научилась. Если Бен правда погиб, мне нечего терять и не для кого беречь себя. А найти орудие, способное убрать Мануэля, было бы достойным деянием. То, что не под силу вест-индским флотам Европы, может сладить простая женская хитрость».
Такие мысли послужили неплохим отвлечением. Анна сделалась молчаливой, не отвечала на расспросы Каси и вновь укрепила свою броню против жестоких насмешек старухи. Счет дням она давно потеряла, хотя сперва пыталась следить. Корабельная качка сделалась родной, и хотя порой Анне хотелось, чтобы плавание поскорее закончилось, иногда вся ее сущность противилась этому, как обычно бывает перед неизвестным и пугающим будущим.
Из этой внешне ленивой расслабленности Анну вывели однажды поутру суета и крики на палубе. Слышно было плохо, но за время путешествия слух ее обострился, и она научилась различать их. И разобрала среди ругани одно знакомое слово — «земля».
«Скоро все решится. А как именно — да будет на то Божья воля». Когда Каси явилась за пленницей, чтобы вывести ее наверх, к шлюпке, Анна стояла на коленях у постели, погрузившись в молитву.
* * *
Шлюпкам «Долорес» пришлось сделать четыре ходки туда и обратно, чтобы перевезти на берег всех невольников. Их окружили головорезы Мануэля, отдельно мужчин и женщин, и повели в обход города к будущему месту торгов. В бурном море испанской, португальской и индейской речи, что захлестнула вновь прибывших в бухте Порто-Белло, Анна различала только имя Мануэля — очевидно, он был здесь хорошо известен. Сама она старалась не смотреть по сторонам, чтобы не получить лишний бранный окрик или удар плетью от старух. Природное любопытство сейчас присмирело и сменилось равнодушным ожиданием, хотя не без доли тревоги.
В нос била обычная портовая вонь, заглушаемая запахом тухлой рыбы. Похоже, рыбацкий промысел был здесь в почете: у берега громоздились десятки лодок, а сами рыбаки — индейцы, негры, белые — чинили сети или торопливо везли в тачках свежий улов. Сам же город не слишком отличался от Порто-Марии или Кап-Франсе, ибо Анна еще не видела других городов. Каменные укрепления, пострадавшие во время пиратского набега Моргана, были восстановлены, дороги, что вели из порта, терялись среди тесных кварталов бедноты и ремесленников, а за ними, очевидно, располагалось нечто вроде рынка, куда и спешили рыбаки. Больше Анна не сумела ничего разглядеть, поскольку невольничий караван шел восточнее города, и стены вскоре скрылись за густыми пальмовыми рощами.
Пока Мануэль с товарищами гнал невольников по пыльной дороге, вьющейся среди камней и скупой растительности, Анна пыталась не думать о скором будущем, но эти мысли поневоле захватывали ее. Она мало знала о том, что происходит с рабами до торгов, о том, как и где они живут. Впрочем, зная Мануэля, трудно предположить, что он предоставит своим пленникам сносные условия и хорошую пищу. Взгляд Анны обегал плетущихся впереди товарищей по несчастью. Любопытно, кого Мануэль продаст первым? И как долго ей самой ждать столь унизительной для благородной англичанки участи?
Анна вдруг ощутила на себе взгляд Мануэля и опустила глаза. Он явно оценивал ее, до ее слуха долетело одобрительное восклицание. Она держалась увереннее и шла тверже, чем большинство рабынь, — благодаря относительно неплохим условиям и пище на корабле. В душе Анны взметнулся волной страх: не иначе, ей суждено одной из первых оказаться выставленной на продажу. Впрочем, этого следовало ожидать — с первых дней было ясно, насколько высоко Мануэль ценит ее. Не иначе, он уже подсчитывает, сколько денег сможет выручить.
Страх рос и ширился, грозя переполнить все существо Анны. Чего ждать от Мануэля — человека, способного ради сиюминутной прихоти пренебречь возможной выгодой и жестоко расправиться с неугодными? Она ощутила, что ноги поневоле двигаются медленнее — вовсе не из-за усталости, хотя за ее спиной осталось не меньше полутора пройденных миль. Несколько раз она споткнулась, но Мануэль удержал руку Ватани, которая замахнулась было на нее плетью.
— Не трогай ее, дура старая! — прорычал он. — Один ее мизинец стоит дороже, чем вся твоя высохшая шкура! Не хватало еще изувечить такую красотку перед самыми торгами! — Мануэль отвесил старухе удар собственной плетью, едва не свалив с ног, и мгновенно очутился возле Анны. — А ты гляди веселее и улыбайся, поняла? Как придем, велю дать тебе воды и новые тряпки, и чтоб навела красоту, как подобает! Тебя я буду продавать первой. А вздумаешь заупрямиться, пеняй на себя. — Ответа он не получил и тут же нахмурился. — Понятно, я тебя спрашиваю?
— Да, сеньор, — тихо ответила Анна по-испански.
Эти слова она тоже выучила давно. Ни разу за все время плена она не назвала Мануэля хозяином, хотя он сперва пытался заставить ее. Но потом, видимо, решил не тратить время напрасно — слишком уж большие надежды он возлагал на нее.
Мануэль пробурчал себе под нос очередное ругательство и отошел от Анны, решив заняться другими, менее стойкими невольниками. Анна продолжала переставлять тяжелеющие ноги — за время морского путешествия она отвыкла от долгой ходьбы — и радовалась плащу с капюшоном, которым снабдили ее старухи. Плащ был тот самый, в котором она прибыла на борт «Долорес»; где он валялся все это время, она не знала, но пахло от него омерзительно. Зато он защищал ее от палящего солнца, иначе к концу пути лицо ее покрылось бы пузырями ожогов. Поневоле вспомнилось, как Бен на «Сирене» предложил ей свою шляпу, чтобы оказать подобную услугу. Анна лишь вздохнула без слез и продолжила шагать, не задерживая других.
Время близилось к полудню, когда мучительное путешествие закончилось — у длинных серых дощатых бараков, крытых пальмовыми листьями. Неподалеку Анна разглядела и будущее место своего позора: нечто вроде помоста, вокруг которого теснились скамьи и простые камни для сидения. Судя по их количеству, на товар Мануэля здесь находится немало покупателей. Анна опять вздохнула, чувствуя, как замирает сердце перед жуткой неизвестностью. Тотчас старухи втолкнули ее в один из бараков, вслед за прочими женщинами.
Внутри оказалось примерно так, как Анна и рисовала себе мысленно. Грубые соломенные тюфяки, провонявшие чужим потом, несколько общих ведер для исправления нужды. Окон не было, но щели в стенах давали достаточно света. Порой в этих щелях мелькали фигуры часовых: они то стояли на постах, то обходили все бараки и сам рынок дозором. Мануэль умел стеречь свой товар, как умел подавить и малейшее желание бежать.
Вместе с Анной в бараке оказалось около тридцати женщин. Некоторые из них со стонами повалились на лежанки, кто-то попытался перемолвиться словом, но бдительные надсмотрщицы тотчас разогнали их. Каждый невольник был обречен на одиночество среди других, столь же одиноких. Недолго им оставалось пребывать в безделье. Зато для девушек и молодых женщин покрасивее работа нашлась.
Мануэль сдержал слово: в барак принесли ведра с водой для умывания и тяжелый сундук с женским платьем. Старухи помогли невольницам снять старую одежду, у многих превратившуюся в грязные лохмотья, кое-как вымыться и причесаться. Анна не противилась, разве что прикрыла наготу руками, как могла, видя, с какой завистью другие пленницы смотрят на нее. Потом ей пришлось долго терпеть, пока Ватани дергала сломанным гребешком ее длинные волосы, но убирать их в прическу старуха не стала, а оставила распущенными. Подумав, она с довольным видом кивнула и даже прищелкнула языком, а потом вытащила из сундука ярко-голубое шелковое платье и сунула его в руки Анне. Наряд пришелся почти впору: глаз у Ватани был наметанный. Без рубашки и нижних юбок было неудобно; оставалось лишь надеяться, что вскоре эти неудобства закончатся.
Когда все рабыни привели себя в порядок и переоделись, старухи раздали им еду — привычную похлебку на солонине, но прибавили к этой убогой трапезе по свежему банану. После этого началось самое утомительное — ожидание.
Остаток дня, ночь и новый день прошли столь же однообразно. Невольницы так и сидели или лежали поодиночке, не смея обменяться словом или взглядом. По утрам и вечерам, когда солнце не слишком ярилось в небе, их выводили на короткую прогулку под бдительным надзором старух и двух дюжин охранников Мануэля. Те держали мушкеты наготове и, без сомнения, пустили бы их в дело, вздумай кто-нибудь из рабынь проявить своеволие и попытаться бежать. В голове Анны мелькнуло: а не было бы это лучшим выходом — умереть под пулями стражи, лишь бы не оказаться преданной на позор? Но мысль ушла, сменившись другой: Мануэль не допустит, чтобы ее убили. Зато может разозлиться так, что велит наказать ее — как наказал ту бедную девушку на корабле. Анна не была столь уверена в своих силах: вряд ли она сможет достойно выдержать подобные издевательства. Кроме того, умереть она всегда успеет. Пока у нее есть цель в жизни, нужно жить.
Анна разглядела, что невольничий рынок представляет из себя настоящий пригород: с домами, видимо, для самого Мануэля и его ближайших помощников, с небольшим садом, где трудились чернокожие рабы и индейцы, каменными укреплениями и земляным валом. Повсюду стояли часовые, и никто из них не зевал на посту. Работорговец знал свое дело и крепко стерег свой оплот, как и свой товар.
Вечером второго дня Мануэль сам зашел в женский барак и оглядел тех, с кого намеревался начать торги. Прежде всего он направился к Анне.
— Так-так, неплохо, черт возьми, — протянул он, сжимая пальцами ее подбородок. — Но все равно ты какая-то унылая. Не будешь улыбаться завтра — изобью, поняла? Или же это сделает твой новый хозяин. Уж ему-то ты должна постараться понравиться, девка! Поняла меня? — прибавил он, сдвинув брови над плоской переносицей.
— Да, сеньор, — так же кратко ответила Анна. — Я буду улыбаться.
— То-то. — Грозные морщины на лбу Мануэля разгладились. — Смотри, не подведи меня — я рассчитываю хорошенько нагреть на тебе руки, Анна.
Она не смотрела, как он обходит остальных и говорит им примерно то же самое. Большинство рабынь дрожали при одном виде хозяина и спешили скорее угодить ему. Они поправляли прически и одежду, изображали кокетливые улыбки, поводили плечами, чтобы подчеркнуть достоинства фигур. К счастью, Мануэль остался доволен: никого не выбранил, никого не ударил, лишь наказал старухам тщательно нести ночную стражу. Когда дверь за ним захлопнулась, Анна услышала дружные вздохи облегчения.
Одна, последняя ночь. Завтра все решится. Анна с трудом подавляла невольную дрожь, но страха в ней уже не осталось. Было лишь ожидание неизбежного, которое она сможет — если постарается — обернуть себе на пользу. «Господи, пусть он хотя бы окажется не слишком жестоким и не слишком скверным!» — взывала она мысленно. Не все негодяи Карибского моря похожи на Мануэля — среди них порой встречаются люди, подобные Бену Барнету и его команде, в которых еще не все человеческое умерло. Мысль вызвала новый скорбный вздох: «Если ты мертв, Бен, я скоро приду к тебе — но сперва отомщу за нас обоих. А если ты жив…»
Додумать Анна не успела. Милосердный сон пришел ей на помощь и избавил на несколько часов от тягостных мыслей.
* * *
Анну разбудил гулкий стук. Она открыла глаза: Ватани усердно колотила деревянным ковшом в металлическое блюдо и на своем жутком диалекте призывала всех подниматься. Когда женщины повиновались, каждая получила скромный завтрак — кусок сухаря и глоток воды. После этого вновь потянулось ожидание, на сей раз — под растущий снаружи гул голосов и мелькающие в стенных щелях многочисленные пестрые тени.
«Началось!» — так же протяжно стукнуло в голове Анны. Она ощутила, как холодеют руки, как ноги делаются тяжелыми, а перед глазами все плывет. Подбежавшая Каси спрыснула ее водой и слегка пошлепала по щекам, чтобы оживить румянец.
— Ты помни, что хозяин говори! — сурово бросила старуха, грозя ей пальцем. — Худо будет!
Анна лишь кивнула в ответ. Пришлось изобразить улыбку — с такой, согласно правилам хорошего тона, благовоспитанная леди должна была принимать новое знакомство: вежливость, но не более того. Анна не успела подумать, наигранно смотрится ее улыбка или же нет. В дверь ворвался Хорхе, помощник Мануэля.
— Скорее, черт вас дери! — приказал он. — Готовьте первую дюжину.
Ватани ткнула пальцем в тех женщин, кому надлежало сейчас идти на рынок. Все они с Анной во главе поднялись и последовали за Хорхе на пылающую жаром улицу.
Солнечный свет и пестрота на скамьях ослепили Анну. Она зажмурилась, но заставила себя не тереть глаза, а лишь проморгалась. Почти пустая вчера площадка у помоста казалась сегодня настоящим человеческим морем. Голоса сделались громче, и Анна ощутила, как почти забытые страхи возвращаются. Но Хорхе не оплошал — подскочил к ней и под руку повел ее вперед, где возвышалась в середине этого хаоса мощная туша Мануэля.
— Взгляните сами, сеньоры! — провозгласил он, перекрывая царящий на рынке гомон. — Самый лучший товар я предлагаю в начале. Видели ли вы прежде такую красотку? Англичанка, зовут Анной. Двадцать один год, целомудренная девица…
По рядам пронесся глумливый хохот и шепотки, что заставило Анну покраснеть от стыда. Но главный позор ждал ее впереди — когда Мануэль принялся в подробностях расписывать ее достоинства.
Мужчины в первых рядах явно оживились; до слуха Анны долетела пара-тройка предложений получше разглядеть красоту невольницы. Не сразу она поняла, что это значит, и тут кто-то откровенно предложил Мануэлю раздеть «товар». Сознание Анны поплыло, все тело заледенело, несмотря на жару. «Нет, этого я не выдержу, лучше смерть, какая угодно…» Но Мануэль неожиданно пришел ей на помощь, хотя и на свой манер.
— Ишь чего удумали — раздевать мою красавицу на такой жаре! Знаете, какая у нее нежная кожа — сгорит вмиг. И что потом? Это вам не грубая черная девка. Сами наглядитесь вдоволь, когда купите. Неужели и так не ясно? — Он заставил Анну изогнуться в поясе, чтобы платье лучше обтянуло грудь, а вырез, без того глубокий, сполз еще ниже. Покупатели издали дружный вздох. — Видали? Ну вот, и за это совершенство я прошу для начала всего-то… — Он выдержал умелую паузу. — Двести тысяч реалов!
— Принимаю! — выкрикнул испанец-метис с первых рядов.
— Двести десять! — тут же раздался голос слева, но его перебили, подняв до двухсот двадцати. Мануэль просиял, точно новая монета.
Анна слушала, как растет цена, предлагаемая за нее, и поневоле следила взглядом за теми, кто намеревался ее купить. Испанцы, англичане, французы, бесчисленные полукровки… Ни в одном лице она пока не увидела того якоря, за который могла бы ухватиться, той опоры, которую искала. Она уверяла себя, что первое впечатление не всегда правдиво, что за грубостью и внешней жестокостью может крыться многое… но сама же не верила себе. Смутно она слышала, что цена продолжает расти: триста, триста десять… вот, двое уже отступились, трое… Триста двадцать, тридцать… еще двое отказались… Триста сорок…
— Четыреста! — разнесся внезапно над рынком звонкий окрик по-французски. Голос был молодой, чуть дрожащий не то от страха, не то от волнения — и странно знакомый.
Под дружное аханье, брань и божбу Анна оглянулась на говорившего. В одном из последних рядов стоял, гордо выпрямившись, Дезире де Кераньяк.
Месье де Кераньяк казался бледным и утомленным. Правая рука его лежала на черной перевязи, словно он был недавно ранен. Рядом стоял рослый лакей, Анна даже вспомнила его имя — Мишель. Все же прочие покупатели изумленно смотрели на обоих французов, словно гадая, не повредились ли они рассудком.
— Вот это по-нашему, сеньоры, дьявол меня забери! — взревел Мануэль. — Ну, что скажете? Хуарес, ты предложил триста сорок… накинешь четыреста десять, а?
— Я еще не сошел с ума! — отозвался Хуарес, испанский метис. — Да, у меня довольно деньжат, но платить столько за девку, пусть даже красавицу, это уже слишком. Наверняка у тебя найдется что-нибудь подешевле, пускай и похуже.
— Зато где еще ты отыщешь такую же? — не сдавался Мануэль.
— Видно, что девка с норовом, — кто знает, что останется от этой красоты, пока я обломаю этот норов. Жаль будет выкинуть на ветер этакие деньжищи.
— Не ожидал, что ты так рано спустишь флаг, храбрец, — разочарованно протянул работорговец, но обернулся к Кераньяку, который по-прежнему стоял, глядя то на него, то на Анну: — Ну что ж, месье, ваша взяла. Четыреста тысяч реалов за англичанку. — По его знаку Хорхе стукнул тяжелым молотом по камню. — Продана!
Пока Кераньяк под разноголосый гомон пробирался сквозь запруженные людьми скамьи, Анна не знала, что думать. Она едва не отшатнулась от протянутой руки, но Мануэль толкнул ее к французу, что-то пробурчав себе под нос. Анна не видела, как помощники работорговца уволакивают прочь ларец с деньгами за нее, лишь ощутила, как пальцы Кераньяка сжали ее локоть; в глаза ей он не смотрел, щеки его цвели румянцем стыда. «Идемте, мадемуазель», — пробормотал он ей и тотчас повлек за собой. Мишель с двумя пистолетами наготове шел следом, порой оглядываясь, нет ли погони.
Никто из них не заметил, что, прежде чем вывести на помост новую рабыню, Мануэль шепнул что-то Хорхе. Тот с ухмылкой кивнул и исчез.
Снаружи рынка ожидало подкрепление: десять лакеев и незнакомых матросов во главе с дю Равалем. При виде него Анна содрогнулась и едва не побежала прочь, но Кераньяк удержал ее. Вместе они зашагали еще быстрее, все так же поминутно оглядываясь, и тогда француз заговорил:
— У вас есть полное право ненавидеть и презирать меня, мадемуазель Анна. Я заслужил это и не смею просить у вас прощения, ибо недостоин его. Слишком поздно я убедился в вашей невиновности и с тех пор не перестаю проклинать себя за то, что не поверил вам. Я сделал все, что мог, чтобы спасти вас от страшной участи. Считайте это знаком моего величайшего расположения к вам — и возвратом долга за ваши страдания, которые вам пришлось пережить по моей вине.
— Не утруждайтесь, месье де Кераньяк, — сдержанно ответила Анна, хотя запыхалась от быстрой ходьбы. — Я молила Бога, чтобы Он послал мне избавление и явил Свою волю. Видно, такова эта воля, чтобы именно вам я была обязана своей свободой.
— Не только свободой, мадемуазель, — подхватил Кераньяк, как будто обрадованный ответом. — Я должен многое рассказать вам, но это долгий разговор. А пока нам стоит поспешить, за тем поворотом нас ждут мулы. Вы можете идти так же быстро? Если вам тяжело, я помогу… — Он опять покраснел, потом поглядел на свою перевязанную руку.
— Не беспокойтесь, месье, я могу идти, — сказала Анна и поневоле задумалась, что же произошло с Кераньяком. Где он мог получить рану? И главное: как он сумел узнать, где искать ее?
Небольшой отряд почти бежал по пыльной дороге, по которой Анна шла с невольничьим караваном два дня назад. Моря отсюда не было видно, но Анна понимала, что они бегут в порт, где, очевидно, стоит корабль Кераньяка. Сердце ее вдруг стиснул ледяной страх — предчувствие беды. Она не знала, откуда нагрянет эта беда, но чувствовала, что это случится скоро. Силы вдруг покинули ее, ноги вновь отяжелели, дыхание клокотало в груди. Поневоле она вцепилась в руку Кераньяка, один из лакеев подхватил ее под другую. Сейчас ей было все равно — лишь бы безумное бегство скорее кончилось.
За поворотом дороги, куда указывал Кераньяк, их дожидались два матроса и с ними трое индейцев, каждый из которых держал в поводу мула. Анна поневоле обрадовалась, но заметила, как молодой француз нахмурился. Тотчас заговорил один из матросов:
— Больше мы не смогли достать, месье, эти чертовы краснокожие…
Матрос осекся при виде Анны, Кераньяк же отмахнулся и помог ей сесть в грубое седло. Как только сам он взобрался на второго мула, они продолжили путь.
С трудом удерживаясь в неудобном седле, Анна оглянулась. На третьем муле ехал дю Раваль, остальные по-прежнему шли пешком, держа наготове оружие. Кераньяк тоже оглянулся раз-другой: он все понукал своего скакуна и порой хватался за рукоять пистолета за поясом.
Напрасно Анна надеялась на скорое окончание бегства — оно лишь начиналось. Сзади послышался стук конских копыт, а потом выстрелы. Анна вскрикнула, Кераньяк схватил поводья ее мула, а прочие подняли мушкеты и пистолеты. Анна оглянулась, задыхаясь: к ним летели на быстрых конях человек двадцать. Некоторых она узнала, а возглавлял их Хорхе, помощник Мануэля.
Кераньяк отчего-то не казался удивленным. Он слез с мула, помог спешиться Анне и велел ей спрятаться под удачно оказавшимся поблизости камнем, прикрытым упавшими стволами пальм. Сам же молодой француз отважно присоединился к перестрелке. Но беглецы оказались в невыгодном положении: укрытие у них было неважное, а до береговой линии, что сулила слабую надежду на спасение, им не добежать — их просто перестреляют, как дичь.
«Должно быть, Хорхе приказано убить всех, кроме меня, — поняла с ужасом Анна. — И что потом — снова рабство, торги и позор? Нет, лучше смерть. Если бы я догадалась попросить у Кераньяка пистолет! Но раз уж выходит так… лучше подставиться под вражеские выстрелы, лишь бы не оказаться вновь в плену…» Анна собралась было воплотить свой отчаянный замысел, но ей опять помешали.
Помешала яростная пальба, скосившая передний ряд всадников. Половина попадала на землю замертво, другие поднялись, оглядываясь в поисках неожиданных врагов. И тогда Анна тоже их увидела — и не поверила собственным глазам.
* * *
— Вот они! — указал Вуд сидящим в засаде товарищам.
— Хвала небесам, она жива!
Барнет не видел никого и ничего — кроме девушки в голубом платье, сидящей верхом на муле. Отчаянным усилием капитан сумел стряхнуть сердечный порыв и вернуться к делам насущным. А они близились: земля уже гудела от нарастающего грохота копыт.
— Скоро будут, — заметил Дэнс, устраивая мушкет поудобнее. — Но ведь не сам же Мануэль?
— Держи карман — у него для таких дел есть люди, — ответил Барнет и прибавил, чуть помедлив: — А жаль. Я бы охотно выпотрошил эту черномазую свинью!
— Кстати, а ты не думал, Бен… ну, о том, что я говорил тебе? — наклонился ближе Вуд.
— Ха, Кераньяк не был бы Кераньяком, если бы не попытал судьбу еще раз, — усмехнулся капитан. — Я даже знаю, кому он это поручил. Ничего, поглядим, кто кого.
— А если они дадут залп по тебе? Может, не стоит высовываться?
— Стоит — Анна должна знать, что я здесь. Черт знает, чего там Кераньяк наплел ей про меня. Пусть стреляют, сколько хотят, все равно не попадут. А если вдруг что — корабль твой, Джон. Ты только не оставь ее…
— Э-э, ты это брось, Бен, еще беду накличешь! — Вуд сделал знак от сглаза, и тут беседу пришлось прервать.
Враги настигли беглецов и открыли огонь. Слишком далеко для засевших в засаде пиратов — пришлось подбираться ближе, незаметно и для врагов, и для союзников. Барнет с радостью отметил, что Кераньяк не стал спасаться бегством вместе с Анной, а помог ей спрятаться от вражеского огня. «Пора», — сказал он себе. И кивнул товарищам.
Первый же залп свалил передние ряды всадников. Кто-то из них попытался подняться — и угодил под пули кераньяковых молодцов. Пираты тем временем перезарядили оружие. У каждого имелось при себе пороха и пуль на тридцать выстрелов — более, чем достаточно, и, в отличие от союзников, они не стреляли все разом, но вели непрерывный огонь. Вторым залпом они сняли следующую линию, хотя перестрелка становилась поистине жаркой.
Два лакея Кераньяка были ранены, один убит. У пиратов тоже не обошлось без потерь: Блейк получил пулю в бедро, но продолжал отстреливаться лежа; упал с простреленной головой Гарри Лодж. Барнет оценил положение: люди Мануэля заметили их и теперь разделились — часть их сдерживала Кераньяка и его присных, а прочие, в том числе несколько всадников, устремились к берегу на пиратов.
— Огонь! — рявкнул Барнет во весь голос, так, что у самого зазвенело в ушах. «Ты же слышишь меня, Анна! Ты знаешь, что я здесь! И черт меня дери, если я позволю убить себя сегодня!»
Три всадника упали, два добрались до позиции пиратов. Теперь прятаться не было толку. Оба уцелевших работорговца расстреляли свои заряды и схватились за сабли. Одного стащили с лошади и прикончили пираты во главе с Вудом. Второй кинулся было на Барнета, распознав в нем предводителя. Капитан «Сирены» отразил удар кинжалом, а саблей полоснул врага по спине, рассекая от почек до поясницы. Его обдало горячей кровью, рукавом он вытер лицо и огляделся. Весьма вовремя.
«Как глупо, Раваль!»
Барнет поневоле усмехнулся, заметив помощника Кераньяка, который вместе с другим лакеем целился в него из пистолета. В суматохе битвы никто из матросов «Немезиды» этого не видел — зато увидели пираты «Сирены». Барнет привычно увернулся, бросившись наземь, и тотчас вскочил на ноги с пистолетом наготове. Несколько выстрелов грянули, как один. Никто из пиратов так и не узнал, чья именно пуля сразила дю Раваля. Не узнал этого и Кераньяк.
Никто из посланников Мануэля не ушел живым. Португалец Хорхе, увидев, что дело проиграно, попытался спастись бегством, но его расстреляли дружным залпом — последним. Тяжело дыша, Барнет велел своим подобрать раненых и убитых, а сам зашагал к Кераньяку и его уцелевшим людям. Но взгляд его был прикован к Анне, которая уже выбралась из укрытия и смотрела на него, словно на привидение.
* * *
— Бен… — едва слышно прошептала Анна и шагнула к нему.
Он тоже шел к ней — исхудавший, залитый кровью, глаза его странно блестели. Этот блеск вовсе не походил на боевую лихорадку — скорее, на плохо сдерживаемые слезы радости.
Она видела, как он сражался за нее. Возможно, все прочие проявили не меньшую доблесть и отвагу, но Анна видела только его одного. Она готова была броситься в его объятия прямо здесь, при всех, но ее остановил Кераньяк — остановил так, словно имел на нее некие права, как жених.
— Осторожнее, мадемуазель.
Он вновь подхватил Анну под руку, хотя она попыталась вырваться, но сил у нее больше не осталось. Сам же Кераньяк обратился к Барнету, как будто с долей некоего недовольства:
— Ты выполнил свою часть договора. В порту я заплачу тебе и твоим людям, и можете убираться.
— Не спеши, Кераньяк, — хрипло выдохнул Барнет, еще не остывший после боя. — Мы с тобой не разрешили еще один спор, если помнишь. — Он поглядел на Анну. — Пусть мисс Анна сделает свой выбор. И, мне думается, она уже готова его сделать.
— И ты тоже не спеши, — с довольной улыбкой отозвался Кераньяк. — Мадемуазель знает не все. Пусть сперва выслушает, и тогда посмотрим, на чью сторону склонится чаша весов ее сердца.
— Я не понимаю… — прошептала Анна, но договорить не успела: обоим предводителям пришлось отвлечься.
Кераньяк бросился к тяжело раненому дю Равалю и стоял рядом, пока слуги и матросы укладывали его на собранные наспех из мушкетов и плащей носилки, которые велели нести индейцам. Мишель сумел поймать одну лошадь, на нее взвалили убитых и раненых, как и на освободившегося третьего мула. В отряде пиратов потерь было меньше, но им не из чего было сделать носилки, поэтому они несли погибших и пострадавших товарищей на руках.
Кераньяк так и не позволил Анне перемолвиться словом с Барнетом. Он ехал рядом с нею, по-прежнему держа поводья ее мула, и порой бросал на пиратского капитана откровенные взгляды торжествующего победителя. Анна прекрасно понимала, что Бен со своими людьми мог бы сейчас без труда перебить отряд Кераньяка, но не сделал этого. Не то, чтобы она сама того желала… В воздухе витала некая тайна, сдерживающая обоих мужчин, которые явно соперничали — Анна не сомневалась в этом — за ее сердце.
— Ну все, Кераньяк, хватит, — сказал наконец Барнет, когда они почти дошли до порта и Анна с радостью увидела такие родные очертания «Сирены». — Вот теперь время настало. Пусть Анна решает сама, кого из нас двоих она выберет.
— Да, пусть решает. — Кераньяк слез с мула, приосанился, глаза его пылали торжеством. — Пусть выбирает, кем ей быть — шлюхой грязного мерзавца, пирата и пьяницы, или же благородной дамой, наследницей огромного богатства, которой она рождена быть.
— Что? — Анна покачнулась в седле. Весть о выборе ошеломила ее, но упоминание богатства — ее богатства — едва не заставило упасть без чувств. — О чем вы говорите, месье? Откуда у меня богатство? Вы же знаете…
— Зато вы не знаете, мадемуазель. — Кераньяк вновь помог ей спешиться, с поклоном поцеловал руку и бросил на соперника очередной ликующий взгляд. — И ты не знаешь. Мадемуазель Анна Сомерсет — настоящая наследница имения и богатства Сомерсетов, которого ее подло лишил дядя, сэр Чарльз. Понимаю, вы удивлены, мадемуазель, но у меня есть все письменные доказательства. С их помощью адвокат Венсан поможет вам подтвердить свои права и вступить в наследование. Вы считали себя нищей бесприданницей, а на самом деле вы — богатая и свободная женщина, мадемуазель. И вы вправе сами распоряжаться своим достоянием.
Анна слушала и не верила ушам. Барнет рядом казался столь же ошеломленным, изумление в его глазах соперничало с чем-то еще… Анна содрогнулась, когда поняла, что это походило на страх.
— Невероятно… — с трудом выдавил капитан «Сирены». — Значит, все-таки та…
— Да, Барнет, именно та, — вскинул голову Кераньяк, закрепляя победу. — Не Кэтрин, а она, Анна. А теперь решай сам, если правда любишь ее так, как говоришь. Какой судьбы ты пожелал бы любимой женщине? Скитаться по морям с тобой на грязной посудине — или жить в почете и роскоши, как подобает красивой и благородной даме?
— М-да, настоящая леди удачи не отказалась бы от такого куша… — пробормотал Барнет едва слышно.
Он поднял голову и посмотрел Анне в глаза. И по его взгляду она поняла, что он ждет ее решения, ее выбора — и дает ей полное право выбрать не в его пользу.
В который раз за сегодняшний день Анна ощутила пробирающий ее холод.
— Я… не могу… так сразу… Это слишком невероятно… — Она вскинула голову, глядя в глаза Кераньяку: — И я еще не видела ваших доказательств. Когда вы получили их, месье, и от кого?
— О, я предъявлю их вам на борту моей «Немезиды», мадемуазель, — ответил Кераньяк, уже не замечая Барнета, словно тот был пустым местом. Пират же стоял молча, явно потрясенный до глубины души. — Доказательства привез мне капитан Ле Саж, в тот самый злосчастный день… — Он потупил взор и покраснел, но мгновенно оправился. — У вас будет время ознакомиться с ними — с письмами ваших покойных родителей, сэра Чарльза и прочими любопытными документами. А теперь идемте со мной на борт, вы нуждаетесь в отдыхе.
— Капитан…
Анна оглянулась через плечо, не смея позвать по имени. Бен смотрел на нее, не отрываясь, с таким выражением, которого она никак не могла ожидать от этого человека. «Выбирай то, что лучше для тебя, — словно говорил его взгляд, потускневший, как море в непогоду. — Что бы ты ни решила, ты будешь права. Ты и вправду заслуживаешь лучшей судьбы, чем я».
— Нет… — начала было Анна, но Кераньяк перебил ее:
— А вы, капитан Барнет, не беспокойтесь. Сейчас вам доставят деньги, после чего вас ничто не будет удерживать у здешних берегов. Как, впрочем, и нас. — Кераньяк с улыбкой посмотрел на Анну, хотя так и не получил ответа. — Идемте, мадемуазель, горничные позаботятся о вас.
* * *
Мгновенно позабыв о пиратах, Дезире отвел Анну на борт «Немезиды», где препоручил заботам уже знакомых ей Жанны и Роз. Девушка выглядела утомленной и обессиленной — это было неудивительно после всего, что ей довелось пережить. Странно: точно таким же опустошенным выглядел Барнет, когда услышал новость о богатстве Анны. «Должно быть, кусает сейчас локти, что упустил столь крупную добычу! — мысленно радовался Дезире. — Поделом ему! Он так уверился в своей победе, почитал Анну своей — и остался с носом. Пусть довольствуется моей последней подачкой — и радуется, что ушел живым».
Вскоре Роз доложила ему, что мадемуазель очень утомлена и желает отдыхать до самого вечера. «Она очень просит, чтобы вы, месье, не тревожили ее», — сказала горничная. Дезире лишь кивнул и отмахнулся от служанки, точно от назойливой мухи. Хорошо, пускай Анна отдыхает — Бог свидетель, она это заслужила. А у него еще оставались дела.
— Ранение серьезное, — объявил лекарь, когда Дезире спустился навестить по-прежнему бесчувственного дю Раваля. — Пуля пробила легкое, но он может поправиться, если будет на то воля Божия — и достанет собственных сил. Пока не могу ничего вам обещать, месье де Кераньяк.
— Понимаю…
Дезире поник головой. Потерять верного друга и помощника сейчас, на пороге счастья, было бы суровым ударом судьбы. Впрочем, Господь милостив, а сам Луи дю Раваль — не из слабых. Было ли это ранение случайным, или же Барнет разгадал их умыслы и нанес удар первым, теперь уже не узнать. Но дю Раваль сумеет по-настоящему отомстить пиратам и их гнусному капитану, если выживет.
Дезире оставил помощника под присмотром лекаря, а сам удалился в свою каюту. Проскучав там с час, он вновь собрался выйти на палубу — и на пороге едва не столкнулся с Мишелем. Глаза слуги горели, щеки раскраснелись.
— Сударь, они уплыли! — радостно выпалил он. — «Сирена» уплыла!
— Слава Тебе, Господи! — Дезире возвел очи горе и едва не воздел руки к небу. И тотчас же радость его развеялась, сменившись привычным уже подозрением. — Ты уверен, Мишель? Ты сам видел?
— Да, сударь, и я, и капитан Ле Саж. Еще не прошло и получаса. Если хорошенько приглядеться, можно увидеть издали их паруса…
Стремительно, точно вихрь, Дезире помчался на шканцы. Ле Саж округлил глаза, когда хозяин выхватил у него подзорную трубу и посмотрел туда, куда тыкал пальцем Мишель.
— Уплыли! — выдохнул Дезире, опуская трубу. В порыве чувств он крепко стиснул Ле Сажа в объятиях, отчего тот разразился бранью и сердито вырвался. — Господи, воистину, милости Твои велики!
Сердце Дезире пело хвалебную песнь. «Ты ушел, ты сдался, ты отказался! Ты признал свое поражение — так поделом! Теперь мы оба знаем, что есть на свете истинная справедливость, она дарует награду правым и достойным и заслуженно карает подлых негодяев». Ему казалось, что все недавние сомнения, терзания и муки стоят вот этого мгновения — мгновения победы. Если было бы нужно, он вновь пережил бы то же самое, лишь бы вторично ощутить это упоение.
— Ну и бешеный же вы, сударь! — фыркнул капитан «Немезиды», возвращая Дезире с небес на землю. — Точно мальчишка какой. И что вам так неймется?
— Неужели не понимаете? Неужели вы никогда не любили по-настоящему, капитан? — Дезире осекся, оглянувшись. — Кстати, месье Ле Саж: если пираты отплыли, почему не отплываем мы? Что нас держит у этих проклятых берегов?
— Ждем доставку воды и провизии, сударь, — отозвался капитан.
— Вам что, было мало тех дней, что мы простояли здесь? — изумился Дезире. — Неужели нельзя было закончить погрузку раньше?
— Можно-то можно, сударь, но вы же сами знаете этих торгашей: то не привезли вовремя, се не привезли… Может, отговорки, а может, и правда. Да вы не волнуйтесь — вы же сами велели закупить для вашего с мадемуазель стола свежее мясо и фрукты. Скоро все доставят.
Дезире с сомнением качнул головой, но промолчал. Пришлось вернуться в каюту и вновь то мерить ее шагами туда-сюда, то бессмысленно смотреть в иллюминатор, то тщетно пытаться занять себя чтением. Чем скорее они отплывут, тем скорее вернутся на Эспаньолу. И тем скорее он сыграет свадьбу с прекрасной и богатой мадемуазель Анной Сомерсет.
Не прошло и двух часов, когда Дезире услышал на палубе крики и шум усердной работы, грохот якоря о борта корабля. Сердце его встрепенулось от радости: не иначе, «Немезида» отплывает! И он не ошибся: вскоре корабль заскользил по волнам на северо-восток, влекомый добрым ветром. А сам Дезире вновь поднялся на палубу и смотрел, как медленно тают вдали проклятые берега Панамы.
Солнце еще стояло высоко над бирюзовым морем, когда Дезире позвал к себе обеих горничных.
— Мадемуазель все еще отдыхает? — спросил он. Девушки переглянулись.
— Да, месье, — ответила Жанна. — Мадемуазель велела не тревожить ее до вечера…
— Я знаю, — оборвал Дезире. — Но, думаю, она отдохнула достаточно. Я иду к ней, а вы ступайте.
Горничные вновь переглянулись, но Дезире не обратил внимания. Едва ощущая палубу под ногами, он подошел к двери Анны и постучал. Ответа не было.
Дезире постучал громче и опять не получил ответа. Тогда он толкнул дверь — она оказалась не заперта. А каюта — пуста, и лишь на туалетном столике лежал одинокий лист бумаги, сложенный вдвое.
— …Капитан, что это значит?! — Взлохмаченный Дезире влетел на шканцы, размахивая смятым листком.
— Знаете, сударь, — с достоинством ответил Ле Саж, — я, конечно, человек любопытный, но читать чужие письма… тем более, письма женщины, это не по мне, увольте…
— Не увиливайте от ответа! — Дезире казалось, что он сейчас сгорит от праведного гнева. — Она не могла покинуть «Немезиду» без вашего ведома… и без вашего согласия! Отвечайте, вы помогли ей?
— Месье де Кераньяк, — тем же тоном отозвался Ле Саж, — я был свидетелем вашей дуэли и вашего спора с тем храбрым парнем, пиратским капитаном. Вы договорились, что выбор должна сделать сама мадемуазель. Что ж, она его сделала, пускай не в вашу пользу, и я счел, что не мне мешать этой даме. Я отнюдь не дурак, чтобы препятствовать женщине в сердечных делах. Тем более, ее храбрость вполне под стать…
— Замолчите!
В бешеной ярости Дезире отвернулся, глядя в пылающий горизонт. Такой же горячей кровью исходило сейчас его разбитое сердце, а пальцы судорожно стискивали забытое письмо. Оно было не особо длинным и гласило следующее:
«Месье де Кераньяк!
Поверьте, мне больно разбивать вам сердце, но вы утверждали, что я должна сделать выбор. Я готова его сделать и сделаю, за что прошу простить меня. Я же в свою очередь прощаю вас за то, как вы приказали поступить со мною, и за то, что я пережила за последние недели. Молю вас, не держите на меня зла, как я не держу его на вас.
Я должна признаться вам еще кое в чем. Вы слишком хорошо думаете обо мне, но я правда вас обманула. Я говорила вам, что ввела в заблуждение капитана Барнета и его команду и выдала себя за Кэтрин. Это неправда: капитан знал все, и мы с ним сговорились обмануть вас. По воле Божией нам это не удалось, за что все мы были наказаны, каждый по своей мере. Пусть это утешит вас и облегчит вашу совесть, ведь вам было бы больно связать свою жизнь с нечестной женщиной.
Вы говорили о богатстве, которое мне якобы принадлежит. Оно не нужно мне, даже если это правда. Если же именно оно подвигло вас отправиться мне на выручку, то для нас обоих было бы позором воспользоваться им. Однако те документы, которые вы столь любезно предоставили мне, я забираю с собой. Если сэр Чарльз правда виновен передо мной и моими покойными родителями, он ответит за это. Вас же я могу лишь благодарить за помощь.
Еще раз прошу прощения за то, что отвергаю ваше предложение. Сидеть в клетке — не по мне, даже если эта клетка из золота. Я предпочту быть свободной, быть там, где мое сердце. Ибо я поняла, что люблю капитана Барнета и предпочту остаться с ним. Вы сами дали мне право выбора, и я его сделала.
На сем попрощаюсь с вами, поскольку великодушие капитана Барнета наверняка торопит его быстрее выйти в море, и я могу опоздать. Прощайте, месье де Кераньяк, и да пошлет вам Господь счастье и достойную женщину, которая сделается вашей женой, не бросая тени на вашу репутацию.
И, прошу вас, не браните из-за меня Жанну и Роз. Они всего лишь исполняли мои приказы и не знали о том, что я замышляю.
С глубоким почтением к вам,
Анна Сомерсет».
* * *
Капитан Барнет сидел в своей каюте и пил — так же беспробудно, как несколько недель назад на Тортуге. Хотя нет, не так. Теперь все было кончено навсегда.
Мог ли он поверить, что сам откажется от любимой женщины, — после всех своих громких слов и не менее громких дел? Но теперь, когда ее нежданное наследство встало между ними, точно штормовая волна, разве можно было поступить иначе? Такая девушка, как Анна, достойна лучшего удела — богатства, роскоши, честной жизни и имени, всевозможных благ, которые может подарить ей этот француз. А он сам — не может. Теперь Барнет понимал, что, стремясь отыскать Анну и удержать ее подле себя, он думал лишь о своих желаниях, но не о чувствах самой девушки. Как может она любить его теперь, после того, что случилось на Эспаньоле? Что она бы сказала, если бы узнала, как он бежал из плена и бросил ее, точно жалкий трус?
Барнет со стоном сжал раскалывающуюся голову руками, запустил пальцы в спутанные волосы. Нет, хватит думать, лучше топить чертовы мысли в выпивке, благо, рома на борту «Сирены» — хоть залейся. Он опрокинул горлышко бутылки над стаканом, но оттуда лениво упала всего лишь пара жалких капелек.
Снаружи послышались осторожные шаги, тихо скрипнула дверь.
— Длинный, черт тебя раздери, где ты бродишь? — громыхнул капитан, заодно хватив кулаком по столу. — Я тебе когда велел принести еще пойла? Шкуру с тебя спущу…
— Что же ты делаешь с собой, Бен? — раздался за спиной нежный голос, дрожащий от слез и боли. — Ты же погубишь себя…
— Анна!
Барнет вскочил, опрокинув стул. Она стояла перед ним, одетая в роскошное платье, увешанная драгоценностями, а в глазах ее сверкали ярче бриллиантов слезы. Он протянул к ней руку — и опустил.
— Нет… — выдавил он и отвернулся. — Черт меня дери… Видно, я так успел допиться… что мне уже мерещатся… призраки…
Нежные, горячие пальцы сжали его руку, душная вонь рома сменилась шорохом шелка и ароматом духов. И теплом девичьего тела.
— Неужели я похожа на призрак? — прошептала Анна и крепче прильнула к нему.
Ее руки легли Барнету на грудь, и он, не помня себя, стиснул Анну так, что едва не задушил. И она не противилась, все так же прижимаясь к нему и гладя по волосам и худым, заросшим щекам. Протрезвевший от рома, но пьяный от любви, Барнет схватил ее руку и покрыл горячими поцелуями, постепенно поднимаясь все выше.
— Ты хотел оставить меня, — шептала Анна. — Неужели ты правда решил, что я смогу быть счастлива с Кераньяком? Он мне не нужен, как и богатства, мне нужен ты, а я — тебе. И теперь, — она отняла руку и приблизила свое лицо к его, — я никуда от тебя не уйду.
— Анна, я просто… — Барнет судорожно вздохнул, уже не ощущая, как горит лицо, как пылает все тело. — Я просто дурак, как и все мужчины…
— Как все влюбленные мужчины… — подхватила Анна, но договорить не успела.
Слова были больше не нужны, на смену им пришел иной язык, понятный и доступный всем, кто переживал хоть однажды в жизни настоящую любовь и порыв истинной страсти. Где-то снаружи светило солнце и шумело море, кипела жизнь, и люди радовались и страдали, отчаивались и гневались, любили и ненавидели. Но сегодня, сейчас, в эту минуту, во всем мире не осталось других людей, кроме них двоих, сделавшихся единым целым.
* * *
— Ты куда, Длинный? — осадил юнгу Вуд. — А ну, назад. Ишь чего удумал, разве ж это можно — мешать влюбленным?
— Да я быстро, — тряхнул лохматой головой Том и заодно помахал зажатыми в руках бутылками. — Капитан же посылал меня за выпивкой — вот я и принесу. Ну и, — он покраснел, как краснеют в пятнадцать лет, — может, подгляну чего, а потом расскажу… Любопытно ведь…
— Вот я тебе подгляну! — рявкнул Жерар, показывая кулаки, но сам расплылся в ухмылке. — Иди давай, только мигом!
Том-Длинный помялся у капитанской двери для вида, потом постучал и ответа, конечно же, не получил. Тогда он толкнул дверь, прижимая к груди бутылки. И едва не выронил их.
Капитан, растрепанный, раскрасневшийся, в распахнутой до пояса рубахе, яростно обернулся. Анна, такая же румяная, с визгом спряталась за его спиной, едва успев прикрыться лифом платья и распущенными волосами.
— Пшел вон отсюда! — прогремел капитан на всю «Сирену». — И только попробуйте кто-нибудь помешать нам! Плывите хоть к дьяволу на рога… пусть Джон командует, а я… А нас — не тревожить, понял?
— Понял, капитан! — отозвался Том и со всех ног помчался прочь.
На палубе его встретил оглушительный хохот товарищей. Пираты занялись привычной работой, порой с ухмылками переглядываясь и стараясь не прислушиваться к звукам, что доносились из капитанской каюты.
А для Бена Барнета не осталось ничего — только сияющие глаза и алые губы Анны, и неведомое доселе блаженство, какого он не знал прежде ни с одной женщиной. Все они испарились из его памяти, в том числе из памяти телесной, словно он вновь сделался неопытным юным мальчишкой, впервые держащим девушку в объятиях. Ибо он слишком любил и уважал Анну, чтобы оскорбить и унизить ее бешеной мужской яростью. Ей подобает не ярость, но нежность. И они вместе учились этой нежности, ощущая, как никогда прежде, что для этого у них впереди вся жизнь — и все же ее может оказаться мало.
Немолодые мужчина и женщина стояли на коленях, не смея глядеть в лицо страшной судьбе. Весь дом их, как шесть месяцев назад, был объят ужасом, но теперь от этого ужаса не было спасения. Не подать знак, не позвать на помощь. Солдаты из крепости Порто-Мария, соседи, друзья, городское ополчение — все они бессильны помочь несчастной семье.
Всех слуг нежданные грабители согнали в две комнаты и заперли там. Тех, кто посмел сопротивляться, оглушили, хотя никого не калечили напрасно. Сэр Чарльз и леди Сомерсет искренне недоумевали, что же ожидает их теперь, пока их запоздало не осенила догадка: не иначе, это как-то связано с исчезновением Анны полгода назад.
Тогда это показалось им обоим милостью Божией — они давно помышляли, как лучше избавиться от опостылевшей племянницы. Если бы не глупая привязанность Кэт… Но, увы, вскоре после Анны исчезли и те старые документы. Не раз и не два сэр Чарльз потом проклял себя за то, что не уничтожил их, как следовало сделать давным-давно. Но время шло, они столько лет прожили припеваючи и прожили бы еще столько же, об Анне не было ни слуху, ни духу, Кэт благополучно вышла замуж, и эта история начала забываться. Теперь же…
— И сколько же вы нам отсыплете, сэр Чарльз, за то, чтобы мы не тронули ни вас, ни ваш дом?
Сэр Чарльз Сомерсет поднял взор на говорившего — худощавого крепкого мужчину, одетого, как морской бродяга, с саблей наголо и пистолетом за поясом. Зеленые глаза его сверкали, словно искры начинающегося пожара. А рядом с ним…
— Анна? — вырвалось с изумлением у обоих супругов.
Молодая женщина в мужской одежде, тоже с пистолетом, сощурилась, глядя на них. Трудно было узнать в ней ненавистную воспитанницу — и все же это была она.
— Почтенный дядюшка, — процедила Анна, — почтенная тетушка. Право, мне даже жаль, что вы сами вырыли себе яму своей глупостью. — В лицо супругам Сомерсет полетели несколько исписанных, чуть пожелтевших листов бумаги, которые трудно было не узнать.
— Анна, я… — начал сэр Чарльз, но его перебили.
— Молчать! — Мужчина — пират — приставил саблю к шее сэра Чарльза. — Вы на суде. А у нее — право судить вас, убить или пощадить.
Кругом кипела суета: пираты тащили все ценное, что находили, — украшения, столовое серебро и канделябры, одежду, деньги. Чете Сомерсет оставалось лишь бессильно смотреть, как грабят их дом — грабят все то, что они нажили за столько лет!
— Кровь моего отца на твоих руках! — с горечью бросила Анна. — Из-за тебя умерла жалкой прислугой моя мать, благородная леди! А я очутилась бы на улице после того, как вы бросили Кэт на растерзание этому подлецу! Но в этом мире все же есть справедливость, — она покосилась на своего спутника, — и у нее свои орудия.
— Ты же не убьешь нас, Анна! — пролепетал сэр Чарльз; в голосе не осталось ничего мужского. — Мы растили тебя, мы заботились…
— И ненавидели! — отрезала Анна. — Я знала это, видела в каждом вашем взгляде — да вы и не старались это скрыть. Кем бы я стала, случись все так, как вы задумывали?
— А кем ты стала сейчас? — заговорила леди Сомерсет, голос ее почти не дрожал. — Позорной женщиной, разгуливающей в штанах, в компании каких-то бродяг!
— Зато честной, — ответила Анна. — А вы, тетушка, как были лицемерной ханжой, так и остались ею. Думаете, я не вижу, как вы украдкой поглядываете на моего мужа… да, я замужем за этим человеком. — Они с пиратом переглянулись вновь. — Приданое же себе я взяла сама. А вместе мы возьмем еще больше.
— И возвращаемся к вопросу о деньгах. — Пират перекрутил саблю в руке. — Так сколько, сэр Чарльз? — Он огляделся вокруг, присвистнул. — Думаю, тысяч шестьсот у них здесь есть.
— У меня нет таких денег! — Сэр Чарльз едва не вскочил с колен, но сабля пирата вернула его обратно — ударом плашмя по шее. — Вы с ума сошли!
— Все у вас есть, и нам это отлично известно. — Глаза пирата вновь колюче засверкали, и сэр Чарльз понял, что остатки мужества потеряны. — Повторяю, это выкуп за ваши жизни и за ваш дом. Анна не желает убивать вас, хотя я бы убил. Но, раз уж вы отняли у нее семью и приданое, то, как говорят адвокаты, вы должны возместить ей ущерб.
— Хорошо, мы согласны! — порывисто воскликнул сэр Чарльз, хотя леди Сомерсет зашипела что-то ему на ухо. — Но вы ведь… вы не станете мстить Кэт?
— А зачем мне мстить ей — единственной, кто любил меня в этом проклятом доме? — произнесла Анна. — Кстати, вы еще не слышали новости? Кэт недавно овдовела — какое несчастье, не правда ли? Но утешьтесь: Господь послал ей другого человека, во много раз лучше покойного мистера Уэйна.
Леди Сомерсет со стоном упала в обморок прямо на ковер, у ног проклятой девчонки. Сэр Чарльз не сдержал возгласа ярости. А они, Анна и ее муж — если он правда им был, — дружно рассмеялись на весь дом.
— Ну, будет, — сказал наконец пират. — Анна, займись тетушкой: как очнется, отведи ее к остальным и запри хорошенько. А ты, — он поднял сэра Чарльза на ноги за ворот щегольской ночной сорочки, — показывай, где твои закрома. Больше, чем нужно, мы не возьмем, да и ты не разоришься — еще кого-нибудь пустишь по миру, тебе не привыкать. Но, если разболтаешь кому, вернемся и вот тогда убьем.
Бессильная ярость — вот и все, что оставалось сэру Чарльзу Сомерсету, пока он под дулом пистолета вел пирата к потайной комнате с железной дверью, где хранил наличность. Лишиться денег ему было еще больнее, чем лишиться семейной чести, которая уже висела на волоске. Разумеется, вскоре давно забытая история покойного Джорджа и его семьи всплывет наружу. Что же касается Анны, то благоразумнее будет умолчать о ее судьбе и о том, кем она сделалась сейчас.
В ту же ночь, когда пираты, забрав ценности и деньги, ушли, а слуги безуспешно пытались выломать запертые двери, сэра Чарльза хватил удар, от которого он долго не мог оправиться.
* * *
— Не знаю, правильно я поступила или нет, — призналась Анна потом, когда «Сирена» уже удалялась прочь от Ямайки, взяв курс на юго-восток, а вся команда, кроме вахтенных, отправилась спать в предвкушении завтрашнего дележа. — Но они совсем не раскаивались в том, что сделали. Они считали себя правыми. Странно выходит, правда, Бен? В глазах таких людей мы — преступники, хотя они порой поступают хуже пиратов.
— Это зовется лицемерием, Анна, — ответил Барнет, — и таких людей на свете полно. Забудь о них, они того не стоят. Вряд ли они станут болтать о нас — мы их славно запугали. А вот твоя Кэт…
— Я правда счастлива за нее. — Анна улыбнулась мужу. — Кто бы мог подумать: если бы ты тогда не ошибся…
— Это судьба, — сказал он и обнял ее; им нравилось вместе править рулем «Сирены». — Впервые в жизни мне повезло по-настоящему.
Анна не ответила. Зачем было что-то говорить, когда в молчании их было подлинное единство? Ночь, море, «Сирена» — и они вдвоем, единые душой, телом и мыслями. И сейчас Барнет знал, о чем думает его жена: она вспоминает те их недавние совместные шаги, которые она звала «шагами к справедливости».
Выждав время, Анна уговорила мужа и команду «Сирены» нанести удар по Мануэлю Мальдито. Предложение поддержали все: врагов у работорговца хватало, да и добычу можно было взять преотличную. Так и случилось после очередных торгов на Кубе, когда Мануэль готовился наслаждаться вырученными за «товар» деньгами. Каково же оказалось его удивление, когда он очутился в руках своей бывшей невольницы, а капитану Барнету выпал случай воплотить все свои давние замыслы в жизнь. Смотреть на саму расправу Анна не стала, но сочла, что Мануэль получил по заслугам.
Следующими были сэр Чарльз и леди Сомерсет, в чьей виновности Анна убедилась, внимательно прочтя все бумаги, которые она взяла у Кераньяка. Но перед тем нужен был еще один визит — на остров Антигуа, в город Сент-Джонс.
* * *
— Кэт!
— Нэн!
Молодые женщины сжали друг друга в искреннем сестринском объятии, а Барнет лишь с изумлением переводил взгляд с одной на другую. Его Анна — загорелая, в рубахе и штанах, со связанными на затылке в узел волосами, и миссис Кэтрин Уэйн — в богатом платье, сверкающая бриллиантами. Сейчас он вряд ли перепутал бы их. Но лица…
Похожи, хотя не совсем. У Кэтрин глаза чуть поменьше, губы слегка полнее, другой рисунок бровей, и причесывается она по-другому, что очень меняет выражение лица.
— Черт бы подрал этого художника с его мазней… прошу прощения, дамы, — сказал наконец Барнет. — Ни черта он не умеет, лучше бы шел воду таскать или работать на плантациях. Ни одна из вас не похожа на тот проклятый портрет.
Кузины Сомерсет весело рассмеялись. Позже Анна призналась, что давно не слышала от Кэтрин такого беззаботного смеха. И это при том, что в трех шагах от женщин валялся бездыханный труп мистера Ричарда Уэйна, а чуть позади стоял молодой человек лет двадцати восьми, судорожно хватался за шпагу, которую пираты любезно оставили ему, и всячески давал понять, что готов сию же минуту умереть, сражаясь за миссис Кэтрин.
— Успокойтесь, Джек, никакой опасности мне не грозит, — сказала Кэтрин, подойдя к нему. Он схватил ее руку и пылко поцеловал. — Это моя любимая сестра и ее муж, они не могут быть нам врагами. И, кроме того, — она вздохнула с явным облегчением, — разве не они избавили меня от мистера Уэйна? Или вы думаете, что я стану оплакивать его?
— Знаете, сударыня, — вновь высказался Барнет, — женщина, которая станет рыдать по такому мужу, просто дура. — И он покосился на окровавленную голову убитого, которую сам же недавно раздробил из пистолета.
— Возможно, это прозвучит жестоко, капитан Барнет, — ответила Кэтрин, — но я благодарна вам за все. Если бы вы — и ты, Нэн, — только знали, какой ужасной была моя жизнь здесь! Хотя ты знаешь, ты ведь была знакома с ним. Сама удивляюсь, как я смогла это выдержать… Если бы не Джек…
— Джеймс Норгейт, — отрекомендовался молодой человек, чьи подлинные чувства к миссис Кэтрин не заметил бы только слепой. — Я — секретарь и помощник мистера Уэйна, то есть… бывший… — Он слегка покраснел, но с достоинством выпрямился. — Зато теперь, когда минует положенный срок траура, я смогу просить руки миссис Уэйн, как подобает джентльмену.
— Моя рука уже ваша, — улыбнулась Кэтрин, и Барнет с Анной поняли, что не только рука. — Поскольку у мистера Уэйна нет в Вест-Индии других родственников, и детей у нас с ним тоже нет, я унаследую его имущество. Думаю, любой мужчина оценит вдову с таким приданым.
— Даже не будь у вас ни пенса, — заявил Норгейт, — я не отказался бы от вас.
* * *
Анна улыбнулась, искренне радуясь счастью Кэт. Она вспомнила, как возмущена была сестра, когда узнала правду о финансовых авантюрах сэра Чарльза и гибели его брата. «Только не убивай их, Нэн! — просила Кэт. — Если хочешь, я поделюсь с тобой своими доходами и приданым». «Я и не думала никого убивать, — ответила тогда Анна. — И дело не в деньгах, а в справедливости».
— Бен, — тихо сказала Анна, — как ты думаешь, что с нами будет потом?
— Потом — это когда?
— Ну… — Анна смущенно помолчала. — У нас же может появиться ребенок.
— Может, и давно пора, — оживился Барнет. — Ты слышала, что, если на борту корабля родится ребенок, это к большой удаче?
— Но ведь так не сможет продолжаться все время!
— Я понимаю, о чем ты. — Барнет крепче обнял Анну. — Знаешь, на мою долю пришлось довольно приключений — пора бы уже остепениться. Ради тебя — и наших будущих детей — я бы все оставил. Почему бы нам не купить где-нибудь небольшое поместье и не поселиться там?
— Ты же будешь тосковать по морю, — заметила Анна.
— Буду, ведь я вырос на море. На берегу мне становится неуютно, меня тянет на палубу корабля. Но, может быть, привыкну. Я знаю одно, Анна: вместе мы непременно придумаем, как выбраться из этой ловушки судьбы. После всего, что выпало на нашу долю…
Ночной ветер лениво надувал паруса, в небе мерцали крупные, будто с кулак, звезды. Волны, как и прежде, несли «Сирену» в неизвестность. Держа вместе руль, Барнет и Анна не страшились будущего — как и их корабль, они готовы были смело идти ему навстречу.