Ферма (джен)

Привыкшими к темноте глазами Лу смотрела в потолок. Эту тесную комнату два на два метра она знала как свои пять пальцев. В углу располагалась ее кровать, ножки которой были намертво привинчены к полу. Под самым потолком небольшое окно, служившее одновременно и вентиляцией, наглухо забитое решеткой. У противоположной стены унитаз и раковина. А на потолке одинокая лампочка, шнур которой был обмотан изолентой.

Сегодня в окно залетела муха, и любознательная Рид следила за ее перемещением глазами. Мухе хорошо, думала Лу; та в любой момент может улететь отсюда, и ее не остановят ни решетки, ни охранники с оружием, ни высокие стены, покрытые колючей проволокой. Иногда Лу хотела бы быть мухой.

О самой себе она знала не так много. Только то, что ее зовут Лу Рид — бирка с этим именем была нашита на ее форме; что ей десять лет и она псионик. И, конечно, то, что почти весь ее мир сосредоточен в этой маленькой серой комнате и близлежащих коридорах.

Каждый новый день Лу ничем не отличался от предыдущего. Утром за ней приходил мужчина, которого она мысленно окрестила Толстым за необъятно большой живот. Он вел ее на завтрак в общую столовую — душное и грязноватое помещение с металлическими столами и скамьями, также привинченными к полу. На сам прием пищи отводилось двадцать минут, и состоял он, как правило, из тарелки каши и куска хлеба; иногда (в основном по выходным) на нем появлялся ломтик масла.

Далее непременно следовала общая молитва. Лу и других псиоников сводили в просторное помещение, где им следовало опуститься на колени и внимательно слушать, как сестры — строгие суровые женщины в одеждах до пола — читают слова хвалы Единому, Церкви, науке и вере. И ни в коем случае не отвлекаться; за неподобающее поведение во время молитвы наказания были самыми серьезными.

После их вели на занятия. Преподаватель мадам Фуше была пожилой худощавой женщиной с хмурыми бровями и вечно поджатыми губами; своих детей она никогда не имела, вероятно, и не любила детей вовсе, но тем не менее кто-то назначил ее учителем и она, насколько могла, ревностно выполняла свой долг. Все свои знания об окружающем мире Лу получила именно от мадам.

О том, что существует Единый, который сотворил человечество, разделив людей и предназначив каждому свою роль и свои задачи. Первым — чистым, правильным людям — «плодиться, размножаться и наполнять землю», вторым — псионикам — служить им.

Что место, где они живут, по-простому называется ферма; которая была создана, чтобы псионики могли ежедневно упражняться в молитве, труде и служении.

А где-то далеко, за лесом, находится город чистых, но попасть туда нельзя, поскольку лес опасен и пересечь его можно лишь при наличии средств защиты органов дыхания, которых у псиоников, конечно, не было.

— Всякий, кто войдет в лес, — жестким неумолимым тоном говорила Фуше, имея в виду те верхушки деревьев, что немного виднелись поверх забора их фермы, — сразу же умрет.

Мадам утаила, что родителей Лу вывезли за Периметр незаконным путем, как и многих других нестабильных, предназначенных для производства потомства. Похищать шахтеров было проще всего — устрой обвал в шахтах и объяви погребенными заживо; никто никогда не усомнится в правдивости твоих слов. Нестабильных, способных к деторождению, содержали в другом корпусе, дети-псионики о них не знали. В силу неполноценного образования Рид вообще не догадывалась, откуда берутся дети. Думала, что каждого из них Единый творил лично.

Далее ее ждал небогатый обед, затем тренировка пси-способностей и несколько часов общественной работы, которая для Лу заключалась в основном в мытье полов, скамеек и окон или же в уборке листвы, травы или снега (в зависимости от сезона). Потом не менее скудный ужин, общая вечерняя молитва, после которой их наконец разводили по комнатам (за Лу чаще всего приходил все тот же Толстый) и объявляли отбой.

Впрочем, молиться полагалось и перед сном. Этому учила мадам, и Лу некоторое время добросовестно читала заученные молитвы вслух, но Единый ни разу не ответил ей. Зато с ней заговорил кое-кто другой.

— Зря молишься, — раздалось вдруг из-за стены. — Не поможет.

— К-кто здесь? — испуганно пролепетала Лу. — Единый?

Голос за стенкой слабо усмехнулся.

— Нет конечно. Я Йонас. Псионик. Ты, полагаю, тоже?

Рид стало тогда очень страшно; одно из правил фермы гласило, что псионикам строго запрещено общаться между собой. Разговаривать позволялось только с мадам Фуше, с сестрами и иногда надзирателями (но лишь при сильной необходимости). Если бы кто-то увидел двух беседующих псиоников, их обоих ждало бы серьезное наказание. Лу поспешно залезла под одеяло с головой, надеясь, что этот Йонас скоро замолчит. Но тот продолжал звать ее:

— Прошу, ответь! Не бойся, я обещаю, что никто не узнает. Я уже не раз общался с Доганом, моим соседом с противоположной стены.

Через какое-то время она решилась.

— Меня зовут Лу, — прошептала, пугливо оглядываясь в темноте, словно все еще боясь, что сейчас откроется дверь и за ней придут, чтобы подвергнуть наказанию.

— Красивое имя, Лу.

Так у нее появился первый (и единственный) друг. За несколько недель их тайного общения Рид узнала, что Йонас был хилером, на год старше ее, и раньше жил в другом блоке. А еще, казалось, совсем не боялся наказаний и плевал на правила.

— Охранники, патрулирующие по ночам коридоры, очень громко топают, — наставлял ее Йонас. — Как только издали раздадутся шаги, сразу замолкай и беги в кровать. Даже если сунутся на шум к тебе в комнату проверить, соври, что вставала в туалет. Главное, чтобы не услышали твой голос.

А потом рассказывал много историй; о Томе и Тине, своих друзьях из прошлого блока, которых также никогда не видел, но общался через стену; о Догане, тоже телекинетике, как и Лу, который, увы, больше не выходил на связь; о том, как однажды незаметно стянул шариковую ручку с занятий и бережно прятал ее под раковиной, а как-то раз даже взял с собой в столовую и незаметно нарисовал на скамье карикатуру на мадам Фуше.

Рид любила его истории. В ее собственной жизни интересных событий было мало (даже наблюдение за залетевшей в окно мухой порой становилось для нее развлечением), поэтому всякий раз она с нетерпением ждала, когда закончится очередной день, их отведут в спальни и погасят свет, ведь дальше начиналась совершенно другая, никому не известная часть ее жизни.

Йонас стал ее первым секретом, сокровенной тайной. В ожидании вечера и новой беседы даже ежедневная рутина не казалось столь серой и утомительной.

— Как прошел твой день, Лу? — неизменно спрашивал он.

Почему-то Йонас частенько заканчивал свои фразы ее именем. Рид это нравилось. Как будто это был их личный маленький ритуал, в котором заключалась неизвестная ей магия.

— Сегодня утром за мной пришел другой надзиратель, — рассказывала она. — Обычно на завтрак меня отводит Толстый; а сегодня приходил худой и без волос.

Обсуждению охраны, мадам и сестер они посвящали немало времени; и вовсе не ради любви к сплетням, а потому что люди, которых они оба могли встречать, были словно связующим звеном между ними, не имеющими возможности увидеть друг друга лично.

— Тогда давай назовем его Лысый, — предложил Йонас.

Лу еще не знала значения этого слова, а потому ей пришлось переспросить.

— Лысыми называют тех, у кого нет волос, — объяснил ей друг, а затем немного помолчал и добавил, — а какого цвета твои волосы, Лу?

— Рыжие, — ответила Рид, отчего-то смущаясь и теребя кончик тугой косички, — а у тебя?

— Светлые. Скорее даже желтые.

С тех самых пор Лу, где бы ни находилась — в столовой, на молитве, на уроке или на работах — постоянно украдкой поднимала взгляд, пытаясь выцепить из толпы каждого мальчика примерно своего возраста со светлыми, почти желтыми волосами. А вдруг это и есть Йонас? Заговорить с ним прилюдно она бы не смогла — псионикам по-прежнему было строго-настрого запрещено общаться между собой; и все же Лу надеялась, что он тоже ищет девочку с рыжими волосами, и если они встретятся взглядами, то как-то поймут, узнают друг друга.

Однажды, на беду, ее настойчивые поиски попали в поле зрения мадам Фуше.

— Вам было велено читать Катехизис, а не по сторонам вертеться! — та больно ударила указкой Лу по пальцам. — Не вижу у вас рвения в познании основ веры.

— Простите, мадам, — сдавленно прошептала Рид, сжимая здоровой рукой ушибленную, пульсирующую после удара.

В тот день ей пришлось как никогда усердно заучивать церковные постулаты, чтобы реабилитироваться перед Фуше. И вовсе не потому что Лу очень любила учиться (хотя если бы кто-то предложил ей выбор между учебой и работой, она выбрала бы первое); а из-за страха, что ее снова отправят в лаборатории...

Мадам говорила, что служить — это священная обязанность псиоников. Часть плана Единого и миссии, возложенной на них свыше. А лаборатории, по ее словам, были неотъемлемой частью этого самого служения. Когда Лу вели туда в первый раз, она даже чувствовала воодушевление; если волновалась, то лишь немного, и была уверена, что все делает правильно. Наверное, Единый (если он действительно, как учила их мадам, за всем наблюдал сверху) был бы ею доволен.

Рид поставили спиной к холодной металлической пластине, руки развели в стороны и зачем-то плотно зафиксировали ремнями. На область груди нацепили тонкие проводки.

— Зачем все это? — пыталась Лу заговорить с людьми в белых халатах — учеными. Но те лишь хмурили брови и молчали.

— Ты должна будешь использовать свои пси на максимум, — лишь один раз обратился к ней мужчина со злым скрипучим голосом. — И не смей останавливаться. Поняла?

Рид кивнула. Она была готова честно выполнить, что просили, но после мужчина подошел и вколол ей в вену какое-то жгучее вещество.

А дальше началась боль. Лу казалось, что ее тело горит изнутри, она плакала, кричала, но ученый лишь остервенело повторял:

— Применяй пси! Ты плохо стараешься! Сильнее!

При такой боли трудно было даже дышать, не то что использовать телекинез. Глаза вскоре заволокло знакомой красной пеленой. Она была на грани.

Тот день стал самым худшим и страшным в ее жизни, но в то же время именно в этот день у нее появился второй секрет. Лу уже почти не могла видеть, но расслышала скрип раскрывающейся двери и незнакомый мужской голос:

— Прекратите немедленно!

— Но позвольте, месье, эксперимент в самом разгаре! — ответил ему мучитель Лу.

Месье. Рид знала, что это не имя. Но за незнанием настоящего мысленно назвала своего спасителя именно так.

— Это приказ.

Голос Месье прозвучал так строго, яростно и властно, что ученые не посмели перечить. Несколько нажатых кнопок и истязания Лу прекратились. Грубой рукой с нее срывали датчики, а ей тем временем очень хотелось плакать, поскольку тело все еще немилосердно болело; обычные слезы смешивались с кровавыми, оставляя на щеках красные потеки. При попытке открыть глаза резь усиливалась троекратно, но желание посмотреть на Месье, так вовремя пришедшего на помощь, оказалось сильнее.

Он опустился на корточки, чтобы быть с ней вровень. Едва ощутимо дотронулся до ее плеча.

— Как тебя зовут?

— Лу, — прошептала, глотая слезы.

— Больше тебя никто не обидит, Лу.

Он тоже закончил фразу ее именем, как и Йонас. Рид тогда подумалось, что в этом и вправду есть что-то магическое.

Расфокусированное из-за перенапряжения зрение приходило в норму постепенно, и Лу уже могла различить силуэт Месье, подмечая интересные детали. Во-первых, он был одет во все черное. Рид еще ни разу не доводилось видеть людей в черном; на их ферме встречались одежды лишь двух цветов: серые — почти для всех, включая саму Лу, других псиоников, сестер и надзирателей. И особые, белые — для ученых. Последний цвет Лу теперь почти ненавидела.

Во-вторых, у Месье были длинные волосы. Лу это удивило. Мадам Фуше не давала никаких комментариев на этот счет, но Рид уже успела подметить и понять, что длинные волосы на ферме разрешалось носить лишь девочкам, а мальчиков всегда коротко стригли. Должно быть, Месье приехал издалека, сделала вывод Лу. Возможно даже из того самого «города чистых», о котором рассказывала им мадам.

Тем временем он достал платок — кристально-белый, белее чем одежды ученых — и протянул ей.

— Возьми, вытри слезы.

Ей было немного жаль портить такую красоту. На их ферме все буквально пропиталось серостью, а этот платок являлся как будто частью другого мира — того самого, о котором Лу могла только мечтать. И все же Месье дал ей собственную вещь не просто так; он попросил стереть кровавые слезы, а ей не хотелось его расстраивать.

Уже чуть подсохшими глазами Лу смотрела в спину удаляющемуся Месье. Он поднялся и вышел молча, а она так и стояла, сжимая в руках испачканный кровью платок, не решившись окликнуть его вслед.

Платок, к счастью, у нее не забрали; Рид успела спрятать его сначала под одеждой, затем засунула в наволочку. И иногда по вечерам, лежа после отбоя в кровати, украдкой доставала его, вертела в руках, как доказательство того, что Месье ей не приснился. Подносила к носу, стараясь уловить все еще едва ощутимый запах духов, исходящий от него.

Теперь в толпе Рид искала глазами не только светлую макушку Йонаса, но и черные одежды Месье. Возможно, она бы даже рискнула с ним заговорить, если бы снова встретила. Во-первых, рассуждала Лу, он точно не псионик, значит, запрет на него не распространяется. Во-вторых, он добрее, чем мадам, и не будет наказывать. Ну а в-третьих, Месье, наверное, важный человек, раз его послушались даже ученые. Фуше тоже едва ли станет с ним спорить.

Но Месье не появлялся. Попытки встретиться с Йонасом тоже не увенчались успехом; увы, его, видимо, водили на другие занятия и иные объекты работ. Наступала осень. На улице холодело, сестры становились злее, мадам свирепее. И даже в голосе Йонаса по вечерам раз за разом слышалась печаль.

— Я узнал, что Доган умер, — сказал он ей в одну из дождливых ночей, пока Лу никак не могла согреться под тонким одеялом. — Подслушал, как Толстый и Лысый о нем говорили.

Смерть. Лу плохо понимала значение этого слова. Мадам Фуше говорила, что те, кто умер, уходят к Единому. Наверное, думала тогда Рид, это хорошо; там должно быть лучше, чем здесь. Потом вспоминала ту самую муху, которую нашла однажды лежащей на полу без движения и впервые в жизни испытала страх смерти, поскольку подсознание неумолимо подсказывало, что это навсегда и она никогда уже не проснется. А люди, неужели они умирают так же, как эта муха?

Лу не была знакома с Доганом, но все же ей отчего-то захотелось заплакать.

Ученые, медики и исследователи не особо заботились о подопытном материале; псиоников на ферме было много. Желая подробно изучить процессы, происходящие в организме при использовании пси на грани возможностей, они нередко доводили подопытных до летальных перегрузок. То же случилось и с Доганом, который трижды надрывался во время экспериментов в лабораториях и несколько часов спустя скончался в собственной камере, так и не приходя в сознание. Разумеется, ни Лу, ни Йонас подробностей не узнали.

Рид до этого неоднократно стучала в другую стену, смежную с соседней камерой, и тихонько звала, надеясь, что живущий там псионик откликнется и у нее станет на одного друга больше. Увы, никто так и не отозвался. А вдруг там жил мальчик или девочка моего возраста, а потом тоже умер? — вертелось в мыслях. Вдруг сейчас за стенкой кто-то лежит без движения и никогда уже не очнется?

Пугающие мысли сменяли одна другую. А что если и Йонас умрет? Тогда она опять останется одна; Месье вряд ли снова появится в ее жизни; не будет более ни единой живой души, кому она была бы не безразлична.

— Йон, я кое-что придумала. Когда увидишь кого-то похожего на меня, начинай громко кашлять. Так, как будто заболел. Сейчас многие болеют. За кашель хотя бы не ругают и не подвергают наказанию. Если в тот момент я тоже начну кашлять, ты меня узнаешь.

— Можно попробовать, Лу.

Эта встреча — пусть даже мельком — была ей необходима. Чтобы снова почувствовать себя живой. Нужной. Не одинокой. Весь следующий день Лу старательно изображала кашель, надеясь услышать ответ на их тайный «позывной». Но увы, все было зря.

А когда пришло время отбоя, вместо Толстого за ней пришли две сестры и вновь повели в сторону лабораторий... Лу затрясло от ужаса.

— Прошу, не надо! Отпустите! Умоляю!

— Вот еще одна заболевшая, — грубо втолкнув ее вовнутрь, кратко произнесла одна из них.

Дальше все повторилось. Фиксация конечностей, инъекция, боль, кровавые слезы. Лу кричала, отчаянно звала Месье, надеясь, что тот появится из ниоткуда и снова ее спасет.

Увы, чуда не произошло. Когда Рид, плачущую и измученную, дотащили до комнаты, она даже не стала звать Йонаса, уверенная, что он давно спит. Лишь тихонько всхлипывала в подушку. Но вдруг он подал голос сам:

— Ты здесь? Что случилось, Лу?

Ответом ему послужили рыдания.

— Лаборатории... Мне больно, Йон...

— Проклятье! — раздалось яростное ругательство, а затем несколько крепких ударов в стену. — Я же хилер. Умею лечить. Уже лечил. Я мог бы помочь!

Надзиратели фермы посчитали, что талантливый хилер с невероятно высокой для его возраста ступенью больше пригодится для личных нужд, нежели для опытов. Поэтому Йонаса ни разу не водили в лаборатории, зато в любое время суток могли вытащить хоть из постели, привести к кому-либо из начальства и эксплуатировать его способности до кровавых слез и полной перегрузки организма. Затем давали немного отлежаться и так до следующего раза. Но всего этого он Лу не рассказал.

Рид горько всхлипнула, прикусывая губы. Было так обидно — за одной лишь стеной находился тот, кто мог бы ей помочь. Их разделял всего ряд кирпичей, промазанных раствором, и если бы ее ступень была чуть повыше, быть может, она смогла бы проделать в стене брешь. Чтобы хотя бы раз увидеть своего лучшего и единственного друга. Мальчика с желтыми волосами, которого так и не смогла найти в толпе, но к которому уже успела всей душой прикипеть.

— Йонас, — прошептала она дрожащими от слез губами, — что ты делаешь, когда тебе больно и страшно?

— Иногда сочиняю истории, — отозвался он.

— Это как? — заинтересованно спросила Рид.

— Просто представляю в голове любые картинки. Желательно, хорошие. Например, когда Доган еще был жив, я придумал, что мы с ним сбежали в лес, но не умерли, а просто пошли вперед по дороге между высокими деревьями.

Лу попыталась нарисовать все это в своем воображении. Дорога. Солнце. Пение птиц. Шелест листвы. Все эти звуки в ее фантазиях звучали гораздо сильнее, чем Лу отдаленно слышала в те редкие минуты, когда их выводили на прогулку. И ей уже очень нравилась эта история.

— А ты можешь придумать, что я тоже сбежала с вами?

— Сейчас, после того как Доган умер, я так и представляю, что мы сбежали с тобой, Лу, — задумчиво ответил Йонас.

Рид понимала, что пора было ложиться, что охрана, проходя мимо, могла запросто услышать их разговор, который слишком звонко раздавался в тишине их жилого блока. Но рассказ друга был слишком интересным, чтобы прерываться прямо сейчас.

— А что было дальше? После того, как мы сбежали и пошли по лесной дороге?

— Я еще не придумал, — честно признался хилер.

А у Лу заблестели глаза.

— Зато, кажется, я придумала! Мы встретили Месье и он подарил нам платок.

Она решила, что пришло время поведать Йонасу о своей второй тайне. Он слушал внимательно, сначала о реально произошедших событиях, потом о вымышленных и вплетенных в их общий рассказ, а затем подытожил:

— Да, хорошая получилась история. Спокойной ночи, Лу.

— Спокойной ночи, Йонас.

Слезы уже высохли. Она лежала на кровати, погруженная в грезы. Ни пропахшее сыростью постельное белье, ни ржавые раковина с унитазом, ни лампочка, обмотанная изолентой больше не имели значения. В мечтах Лу был новый день — так похожий на остальные и вместе с тем совершенно особенный. Вот Толстый зайдет, чтобы, как и всегда, отвести ее на завтрак, но она изловчится, выбежит из камеры, а тот, еле передвигая грузное тело, не сможет ее поймать. Она применит пси, чтобы открыть замок на соседней двери, и он поддастся; тогда Лу схватит Йонаса за руку и крикнет: «Побежали!».

И они побегут. Мимо кричащей мадам, мимо охраны и бросающих остервенелые взгляды им вслед ученых, выбегут на улицу, каким-то мистическим образом преодолеют бетонный забор, покрытый сверху колючей проволокой, и войдут в мутировавший лес, который окажется совсем не страшным. Оторвавшись от погони, возьмутся за руки и не спеша пойдут по дорожке вперед. А затем повстречают мужчину в черной одежде и с длинными волосами. Он опустится рядом с ней, достанет из кармана белый-белый платок (который Лу больше не будет пачкать кровью). Она посмотрит Месье в глаза, улыбнется и наконец произнесет заветное «спасибо». То самое, что не успела сказать ему в прошлый раз.

Печали прожитого дня мягко растворялись в красочных, манящих и полных жизни фантазиях.

Лу не знала, что в этот самый момент в далеком Нью-Пари Викарий Церкви Единого Жан-Франсуа подписывал тайный приказ о ликвидации фермы, поскольку работавшие там ученые случайно обнаружили нечто, способное раскрыть людям правду и помешать его почти безграничной власти. Что две недели спустя молодой Приор Инквизиции Иво Мартен снова захочет посетить ферму, желая добиться того, чтобы содержащимся там псионикам были созданы достойные условия проживания, но обнаружит на ее месте лишь пепелище и обгоревшие людские останки; что до глубины души потрясенный подобной жестокостью примет решение низвергнуть Викария и покончить с его злодеяниями раз и навсегда.

Всего этого Лу не знала. И засыпала, улыбаясь.