"У Краснаго моста" (гет)

Голубая башня подсветилась множеством разноцветных огоньков, включились яркие лампы — бра, подвесные, скромные настольные, и высокие французские окна ожили Торговый дом «С. Эсдерс и К. Схейфальс», засветились.

Над прохожими стояли в окнах стройные манекены, обвешенные цветными атласными лентами, шляпами, дамскими сумочками и париками.

Это было настоящее женское царство и смерть кошельку мужа. Григорий Иванович Ностиц, бывший городской голова Воздвиженска, нынешний товарищ министра торговли и промышленности Российской империи, уже в третий раз раскошелился. Китти, дорогая и любезная супруга (эти слова он неизменно произносил сквозь зубы), желала приобрести дорогую шляпу с чучелами птиц.

Чучела птиц навеяли у Григория Ивановича воспоминания об охоте, о бекасах. Их бы жареных на вертеле. Захотелось есть.

— Екатерина Романовна, — он галантно склонился к ее руке. — У вас уже есть шляпка. И весьма прелестная.

— Молчи. Я не могу уйти без другой шляпы. Не могу! А ты молчи. Мы, — она подхватила его под руку, — приличная семейная пара. На нас смотрят.

Она поправила рыжие волосы и гордо вскинула голову. Григорий Иванович неслышно вздохнул, не показывая своего раздражения. Это был второй выход их из дома, нарочно показать то, что у них все хорошо.

С тех пор, как он был назначен товарищем министра, дражайшая Екатерина Романовна заторопилась к нему вернуться.

Их отношения охладели ровно через два месяца после свадьбы. Насильно мил не будешь, повторял Григорий Иванович, вспоминая ту грязную историю со внутренним отвращением, когда его понудили жениться. Пришлось оставить полк, жениться, стать гражданским чиновником — блестящая карьера офицера рухнула.

Теперь Григорий Иванович смотрел на многие вещи философски. Екатерина Романовна примеряла новую шляпку.

— Здравствуйте!

Ностиц обернулся, машинально любезно кивнул и только потом вгляделся в женщину — перед ним стояла Ванда. Может быть, чуть-чуть повзрослевшая, каштановые волосы зачесаны назад и скрыты под кружевной наколкой.

— Желаете увидеть новую коллекцию платьев? — она улыбнулась любезно, протягивая руку и отдергивая красную бархатную занавеску. Екатерина Романовна ахнула.

— Какая красота!

Григорий Иванович бросил быстрый взгляд на платья — тончайшая работа бисером, стеклярусом, шелк, кружева, остался равнодушен. Он прямо смотрел на Ванду, не отводя от нее взгляда. Ванда Каетановна улыбнулась ему мягко, потом повернулась к Екатерине Романовне.

— Ваши прекрасные волосы отлично оттенит это платье зеленого бархата. Оно вечернее, но у нас есть дневное и утреннее платья в таком же оттенке. Пройдемте.

Провела их мимо манекенов, швейных машинок, и Григорий Иванович с замирающим сердцем вспомнил, как они смеялись над тем, что старые солдатские казармы скоро превратятся в швейную фабрику, как хвастались красивыми форменными платьями девочки, еще вчерашние гимназистки, а уже взрослые женщины, повзрослевшие за эти страшные три месяца. Это было так давно... В Воздвиженске, во время вспышки холеры, вспомнилось как вчера.

Он снял перчатки, и Ванда обернулась к нему. Григорий Иванович отметил про себя, что кольца на пальце у нее нет.

— Вам чай или кофе? — предложила она ровным и спокойным голосом. А взгляд... В нем было столько нежности и радости, что Ностиц вместо любимого кофе попросил чай.

— Хорошо, я принесу вам.

Он сел на банкетку, оглядывая это царство стекляруса, бархата и шелка, пестрые яркие пятна модного магазина.

— Наташа, принеси измерительную ленту, — обратилась Ванда Каетановна вглубь магазина. — Екатерина Романовна, встаньте, пожалуйста, перед зеркалом. Да, конечно... Обхват груди семьдесят два... Наташа, записывай...

Ностиц встал и вышел из магазина в коридор. Он долго стоял, покручивая в руках набалдашник трости в виде львиной головы. Ванда... Когда он уехал, они потеряли друг друга. Он писал ей письма, сгорая от любви, писал невесть что, умолял приехать, а ее письма были пронизаны глубокой любовью. Ведь он сделал тогда все, чтобы освободить ее от унизительного надзора, разрешить ей въезд в столицу. И теперь она здесь, У Красного моста, и от этого на душе потеплело. "Получилось. У нее все получилось", подумал Григорий Иванович, успокаивая ворох мыслей и стряхивая с черного рукава какую-то белую ниточку.

— Дорогой, — Китти коснулась его плеча, будто потирая денежную жабу, — мы сняли примерку. Через неделю будет готово вон то зеленое платье.

— Сколько с меня?

— Тридцать рублей, — и Ванда подняла на него глаза. — Но вам я могу скостить до двадцати пяти.

— Не стоит, — он покачал головой, раскрывая бумажник. — Все должно быть чин по чину.

Они встретились взглядом, и Григорий Иванович почувствовал, как растет в груди огромная всеобъемлющая нежность к ней. Он смотрел на нее жадно, все не мог наглядеться.

— Вы можете прислать за платьем нашего посыльного. Заявку можно оставить на специальной карточке на первом этаже с указанием адреса.

— Я приеду лично, — Григорий Иванович перехватил ее руку и быстро прижался губами к ее пальцам. Она не отдернула руку, лишь быстро пожала его пальцы. Ностиц улыбнулся ей чуть смущенно.

Ванда с нежностью отметила его морщинки в уголках глаз, добрую улыбку, а еще этот особый взгляд — чуть веселый, открытый. Он с таким уважением поцеловал ее пальцы, что она не посмела сразу отнять руку. Рядом его жена, это неприлично, но сейчас было все равно на приличия.

Не было и дня, когда она не вспоминала его, в ежедневных молитвах поминала раба Божия Григория. Он так много сделал для нее тогда.

Ностиц поколебался лишь секунду, потом спросил:

— Во сколько закрывается магазин?

— Ровно в шесть, милостивый государь.

Услышал и решил безоговорочно, прикасаясь к полям шляпы, что после окончания совещания у министра он должен немедленно приехать сюда.

— Вы будете свободны?

— Да, Григорий Иванович, — прошептала Ванда. — Позвольте, я провожу вас.

Она проводила его до дверей, чувствуя, как волнение отступает. Когда она увидела его на пороге магазина, на мгновение не поверила своим глазам. И только потом вспомнила, что он теперь без пяти минут министр, об этом писали в газетах. И жена его... Ванда Каетановна вспомнила, что она частенько видела ее здесь, с другими мужчинами, чаще всего офицерами, не зная, что именно она — его жена, но его видела в первый раз. Григорий Иванович изменился, стал еще красивее, импозантнее. "Вероятно, он из тех мужчин, которые с возрастом становятся еще краше как дорогой коньяк", с улыбкой подумала она, открывая кассу. "Милый Гриша..."

Они встретились на ступенях торгового дома. Ванда прикрыла лицо темно-синей шляпой с крупной сеткой вуали, протянула Григорию Ивановичу руку.

— Здравствуйте, Григорий Иванович, — чуть опустила взгляд, улыбаясь. — Надеюсь, вашу репутацию я не очерню.

— Вы не можете ее очернить, Ванда Каетановна, — он склонился к ее руке, поцеловал пальцы в тонкой лайковой перчатке. — Никогда и ничем. Если уж и кому стоит беспокоиться о репутации моей фамилии, то точно не вам.

Это был тонкий намек на жену.

Ностиц помолчал, спросил тихо:

— Полагаю, раз вы здесь, то та история кончилась благополучно?

— Да. Спасибо вам, без вашей помощи мне бы ничего не удалось сделать. Теперь я свободна, надзор снят. Как видите, теперь служу кассиром в магазине модного платья, и эта работа мне приходится по вкусу.

— Я искал вас, но после моего отъезда из Воздвиженска сделать это было труднее. Последнее письмо туда пришло со штемпелем возврата в связи с выбытием адресата. Я только потом сообразил, дорогая моя Ванда, что вы воспользовались подготовленной мной лазейкой. И чуть было не укорил себя в этом, — Григорий Иванович рассмеялся. — Куда вы уехали?

— Я уехала в Ригу учиться фотографическому искусству. Работала в фотоателье Розенкройца, потом перебралась в столицу, по рекомендациям устроилась в фотоателье Карла Буллы. Мне нравилось это занятие, но на место взяли нового приказчика, который воспылал ко мне чувствами. Пришлось уйти сюда. Я здесь работаю уже полгода. А о вас я знаю немного из газет — вы были назначены вице-губернатором Олонецкой губернии.

— Это была инициатива Вячеслава Константиновича Плеве, Царство ему Небесное. Он взял курс на замещение губернаторских должностей местными землевладельцами. А у меня в Петрозаводском уезде имение, — пояснил Григорий Иванович. — После Петрозаводска меня направили в Сандомир, где я последовательно занимался проблемами черты оседлости, народным образованием как чиновник по особым поручениям от министерства народного просвещения. Потом Петербург, новое назначение.

— Вы счастливы, Григорий Иванович? — Ванда внимательно посмотрела на него.

— В чем-то да, а в чем-то и нет. А вы?

— А я счастлива.

Они медленно пошли вдоль набережной Мойки. Ванда посмотрела на Григория Ивановича, бережно накрыла его пальцы своей ладонью. Он улыбнулся, подставляя лицо немного колючему весеннему ветру.

— У вас красивая жена, — Ванда опустила взгляд.

— Только не о Китти, прошу тебя, — он погладил ее пальцы. — А твой муж? Я наводил справки в Варшаве.

— Я тоже справлялась о нем. Станислав умер в ссылке где-то в Восточной Сибири.

— Значит... — на мгновение у Григория Ивановича пересохло в горле. — Вы, Ванда Каетановна, свободны и в матримониальном плане?

— Можно сказать, что и так, Григорий Иванович, — Ванда с нежностью посмотрела на него. — Мы ведь с вами старые добрые друзья.

— И не только друзья, — мягко прервал он ее. — Я люблю вас и любил вас все эти годы. Понимаю, светские условности... Но я не могу перестать любить вас, Ванда Каетановна.

Она подняла на него взгляд, придержала кончиками пальцев свою шляпу, чтобы ее не сорвал ветер.

— И я люблю вас, — спокойно улыбнулась Ванда. — Вы единственный человек, кто что-то делал для меня из искренних побуждений, не ожидая ничего взамен.

Она повернулась, ладонями оперлась о парапет набережной.

— Я не могу скрывать своих чувств от вас. Вы человек чести, и знаю, что вы не осудите меня.

Ванда замолчала, и граф почувствовал облегчение. Она ни слова не сказала о том, что их роман — пошлость, что он невозможен. Григорий Иванович коснулся ее руки, медленно сжал тоненько запястье и поднес ее руку к свои губам. И это было сильнее любого, самого страстного поцелуя. В его жесте было столько уважения, внимательности и нежности, что у Ванды против воли увлажнились глаза. Она руку не отняла, смотрела прямо и подняла вуаль. Григорий Иванович чуть склонил голову, завершая поцелуй легким кивком и улыбкой. Ванда Каетановна медленно отвесила ему почтительный книксен и тоже чуть склонила голову.

Ностиц с умилением подумал о том, что она очень хороша сейчас после этого взаимного обмена уважением.

— Я хочу пригласить вас в выходные на острова. Вы не откажете?

— Вам, Григорий Иванович, я никогда не отказываю. И спасибо, что вы пришли сегодня во второй раз.

— Я рад, что вас нашел. Уверяю, вашей репутации ничего не грозит.

— Я все-таки продавщица, а не благородная дама, — Ванда укоризненно посмотрела на него.

— Честь любой женщины — для меня закон. Особенно такой женщины, как вы, Ванда Каетановна. Благодарю вас за эту встречу.

Она легонько пожала его пальцы, и Григорий Иванович поднял трость.

— Извозчик! Довезешь даму, куда она укажет, — протянул двугривенный извозчику, когда помог ей взойти в пролетку. — До свидания, Ванда!

— Спасибо вам, Григорий Иванович.

Ванда поправила перчатки и опустила вуаль на лицо.