Чёрная роза для Беллы (гет)

В доме Блэков всегда пахло холодом. Не тем, что рождает зима, а тем, что живёт в стенах, впитываясь в кости. Беллатрикс чувствовала этот холод с самого детства — в взгляде матери, в молчании отца, в шелесте газет с упоминаниями о Тёмном Лорде.

Беллатрикс Блэк была гордой, но одинокой девочкой, старшой сестрой, семья которой была слишком занята тёмными делами, чтобы её заметить.

Дома всегда было тихо. Порой, настолько, что было слышно даже собственное дыхание. От одиночества старшая Блэк ощущала себя потерянной и отстранённой. По ночам её младшая сестра-Нарцисса плакала. Андромеда, сестра, что была старше Нарциссы на пару лет, просила, чтобы Белла читала ей сказки. Но родители.. они служили. Они приносили в жертву своё время, свои чувства — во имя Тёмного Лорда. И Беллатрикс стала старшей. Молчаливой матерью. Тенью. Единственным тёплым плечом в ледяном поместье.

Белла сидела на полу у окна. На коленях — старый том книги по древним заклятиям. Андромеда листала журнал с магическими нарядами. Нарцисса лежала, укрывшись пледом, и прижимала к себе старого плюшевого гиппогрифа.

В доме было тихо. Слишком тихо. Так тихо, как бывает только в тех семьях, где никто не спрашивает: «Ты в порядке?»

Где любовь подаётся как долг, а не как тепло.

В комнату вошла мать. Лицо её, как всегда, было невозмутимо. Она смотрела не на дочерей — сквозь них.

— Беллатрикс. Собери вещи. Едешь в поместье Лестрейнджей. Сегодня же.

— Почему только я? — спросила она, не отрываясь от книги.

— Потому что ты — старшая. И потому что ты уже не ребёнок.

— Они останутся одни?

Мать не ответила. Только вышла.

Дорога была долгой. В карете — только она и молчание. Лошади мчались сквозь дождь, а в окнах мелькали голые деревья, будто вытянутые крикливые руки.

Поместье Лестрейнджей встретило их тишиной. Высокие окна, запах металла и книг. И воздух — совсем другой. Как будто он знал заклятия лучше, чем люди. Девочка держала руку матери, которая о чем-то встревоженно шепталась с отцом, постоянно поправляя серое, строгое платье в пол.

Мать строго взглянула на дочь, которая чрезмерно сжимала её руку, но не со зла или обиды, а от напряжения. Девочка потупила глаза, освобождая руку своей матери.

В холле их ждал мужчина. Высокий, с резкими чертами. Не молодой, но не старик. Орлиный нос. Тёмные, короткие, волнистые волосы. А его глаза были.. не прощением. Но и не осуждением. Они были вопросом.

— Антонин Долохов, — представился он, приветственно пожимая руку отцу. — Сигнус, давно не видались. Друэла!

Мать кратко кивнула, слегка улыбнувшись встречному.

— Антонин! Рад видеть, дружище! — отец улыбнулся, но его серебристые глаза так и остались пустыми, словно перед ним стоял не старый приятель, а домовой эльф, только что не выполнивший приказ.

— Почему я здесь? — спросила девочка, поднимая голову на самый вверх, дабы рассмотреть Долохова.

— Беллатрикс! — прошипела мать, стискивая попавшуюся руку дочери.

Воздух в помещении сменился. Стал более напряжённым.

— Потому что наш Тёмный Лорд считает, что тебе нужно здесь находиться. — ответил Антонин, быстро касаясь взглядом её чёрных глаз и кудрявых волос.

Беллатриса неловко улыбнулась, опуская глаза в пол.

— Идите за мной.-сказал Долохов без намёков на улыбку или некую отзывчивость. Он резко повернулся к ним спиной и быстрым шагом отправился в один из просторных коридоров поместья Лейстренжев.

Путь до зала был как шествие по собственной тени.

На двери — ни одной руны. Но казалось, что воздух сам держит её пальцы, не давая толкнуть створку.

Они остановились возле дубовой двери, от которой веяло отчуждённостью, тёмной мрачностью. Долохов развернулся, указывая головой в сторону девочки.

— Только ваша дочь..

Это предупреждение стало прескверным событием в этот январский вечер. Сердце девочки защемило в груди, словно сначала упало в бездну собственной души, а потом решительно восстановилось, всё равно оставляя мелкие шрамы в таком большом, невинном сердце.

Волдеморт ждал один.

Он сидел у камина, в кресле, не в капюшоне. Его лицо — бледное, глаза — как омуты без дна. Но в них не было безумия. Только знание.

— Ты стоишь на пути осознания, что семья — не те, кто держит тебя за руку, а те, кто держит твою суть. Ты молодец, Беллатрикс.

Блэк не отвечает. Просто стоит. Не в страхе. В напряжённом восхищении.

— Ты хочешь силы? Не ту, что учат в Хогвартсе. Не ту, что дают оценки.-Пауза.-

— Я могу показать тебе путь, где слабость будет изгнана. Где ты будешь тем, чьё имя боится называть каждый..

Эти речи и правда заставили Блэк съёжиться от таких предложений. Её плечи были приподняты, голова склонена вниз, а глаза смотрели в пол.

Он встаёт. Подходит ближе. Шелест его тёмной мантии заставляет девочку зажмуриться.

— Это путь не ведьмы. Это путь великой.- он шепчет, чуть поднимая подбородок испуганной Блэк, но она не дрогнула. Ни разу.

— А цена?-её тихий голосок прозвучал звонко.

— Ты уже её платишь, Белла.-тихо говорил Тёмный Лорд, глядя прямо в глаза девочки. Одной рукой он потрогал её чёрные кудри, что были собраны дорогостоящей заколкой, которую когда-то подарил ей отец.-Каждый день. В доме, где тебя не слышат. В школе, где притворяются, что ты просто одарённая.

— Я предлагаю тебе перестать притворяться.. — голос Лорда эхом пронесся в голове Беллы десятки раз, пока он наконец не затих в глубинах собственного разума.

Он повернулся к окну, покуда летали крупные хлопья снега, а тёмное небо немыслимо очертало белую луну.

— Размышляй, пока можешь. Но запомни: в следующий раз ты придёшь ко мне не как старшая дочь Блэков, а как оружие.

Коридор у покоев Тёмного Лорда. Холодный камень, как всегда. Но воздух сегодня будто более вязкий. Внутри — она. Выйдет через секунду. Лицо пустое, как маска. Внутри — дрожь. Но не от страха.

Дверь открывается.

Беллатрикс выходит — медленно, будто заново учится дышать. Волосы чуть растрёпаны, пальцы всё ещё слегка сжаты в кулаки. Глаза потемнели. На щеках — ни капли румянца. Она будто осталась там — в том разговоре.

Она делает шаг. И тут — едва слышно:

— Стой.

Она вздрагивает, оборачивается.

У стены — он. Антонин.

Без маски. Без слов. Без защиты.

Он не подходит. Просто смотрит.

— Ты должна понимать, что он будет ломать тебя мягко, но непреклонно.-тихо проговорил мужчина.

— Вы должны понимать — мне некуда деваться.-в тон ему устало.

Её руки всё ещё дрожат, но она не подаёт вида. Не должна.

А он смотрит — долго. Слишком внимательно. Молчание. В нём — всё. Они стоят друг напротив друга.

От такого внимания Блэк становилось не по себе. Глаза заметались от необходимости унять дрожь в теле без свидетелей.

— Согласилась?

— Я не сказала «нет».-горький ответ.

Она отворачивается, чтобы уйти. Но в этот момент — мимо них проходят родители.

Холодно. Быстро. Без взгляда в её сторону.

Как будто она — не дочь. А просто вещь, уже переданная хозяину. Беллатрикс замирает. Глаза чуть дергаются, как от внутреннего пощёчины. Но она молчит. Даже не вздыхает. Она на миг почувствовала, словно её сердце ткнули крупной иглой, и оно не выдержала боли, сдулась, будто гелевый шарик, который улетел куда-то далеко. Вдаль.

И тогда он подходит ближе. Он не трогает её.

Он просто стоит рядом. Так близко, что она чувствует его тепло сквозь всё своё оледенение.

— В тебе бьётся сердце. Ты жива. Значит — ещё можешь выбрать, кем быть. А не кем тебя делают.-почти неслышно ведает Антонин.

Белатрисса впервые за долгое время дышит глубоко. Как будто только сейчас вспомнила, что такое возможно.

— Вы говорите со мной как с ровесницей. Даёте советы. Пытаетесь помочь мне. В чём подвох?-этот вопрос заставил сбить весь настрой Долохова напрочь.

— Ты слишком молода, чтобы понимать такие вещи..-произносит он кратко.

Она безрадостно улыбается, вновь поднимая на него взгляд.

— Хотите сказать — слишком молода, чтобы понимать вас?

— Нет. Слишком молода, чтобы понимать… почему тебя вообще жаль.-ответил мужчина прямо.

Она замирает. Слово «жаль» будто ледяным лезвием по коже. Она чувствует как кровь закипает от этих слов, как расширяются сосуды, как начинает гудеть голова.

— Тебе дали имя, кровь, силу, амбиции. Не дали только выбора. Ты как клинок, выкованный не для себя, а для чужой войны. И тобой уже хотят резать.-продолжает Долохов тихо, без насмешки.

Она смотрит на него вызывающе, но в то же время сердито. Задирает подбородок выше. Гордая, но слишком юная чтобы это выглядело естественно.

— Жалость — худшая форма снисхождения.

— Потому что жалость — это не слабость. Это способность видеть боль там, где остальные проходят мимо.

Беллатрикс сначала отвернулась, рассматривая свою начищенную до блеска обувь, а потом последовала в сторону следующего коридора, оставляя за собой аромат древесного парфюма.

Смерть в роду Блэк наступила внезапно — младший брат матери Беллатрикс, Ариктус, единственный, кто когда-то зачитывал ей сказки на ночь и приносил книги из запрещённой библиотеки, был найден мёртвым в своей комнате. Несчастный случай, — так сказали. Но Беллатрикс чувствовала иначе: за этим стояло что-то большее. Что-то, что разрушило остатки её доверия к семье.

На похоронах она не плакала. Стояла прямо, как учили. А внутри — всё кричало.

Антонин подошёл не сразу. Он ждал, пока не останется ни одного гостя. Только тогда подошёл к ней, стоящей под тенью древнего дерева, с мокрым от дождя плащом и пустыми глазами.

— Ты не обязана быть сильной, — слабо произнёс он.

— Я не сильная, — ответила она, глядя в землю, — я просто одна.

Он не коснулся её. Не предложил объятий. Но его голос звучал так, словно мир наконец дал трещину, сквозь которую проникла правда.

— Я знал Ариктуса.

Он сделал паузу, чтобы убедиться, что она слушает.

— Ариктус знал, что на твоих плечах лежит тяжёлое бремя выбора — выбрать путь семьи или идти своим. Он говорил, что ты — последний шанс для рода. Вот почему был с тобой порой суров. Потому что понимал: кем ты можешь стать или кем погибнешь.

— А ты?

Он долго молчал.

— Нет. Я просто... не хочу, чтобы ты страдала. Никто тебе этого не скажет кроме меня.

И в тот момент Беллатрикс не увидела перед собой хладнокровного приспешника Тёмного Лорда. Она увидела человека, который понял её боль, не требуя её подавить.

С того дня Антонин стал для неё не только символом другой жизни — он стал её тихим берегом, на который она могла опереться. Не дядя, не отец, но... кто-то, кого судьба выбрала, чтобы одна потерянная девочка всё ещё могла верить в тепло.

И пусть вокруг всё рушилось — они оба знали: трагедия может быть не только разрушительной, но и связывающей.

Было прохладное утро. Осень ещё не набрала силу, но воздух уже пах чем-то увядающим. Листья в саду Лестрейнджей шуршали под ногами, словно шептали друг другу тайны. Беллатриса шла медленно — она сбежала от родителей, от разговоров, от требований быть «примерной». Сегодня ей особенно не хотелось быть Блэк.

На скамье у фонтана сидел Антонин Долохов. Она не сразу заметила его — он был неподвижен, почти растворён в серой тени высоких кустов. Он держал в руках что-то странное: глубокую, как ночь, розу. Лепестки её были насыщены не красным, а оттенком угля, как будто выросла она из горя, а не из земли.

— Знаешь, почему я выбрал её? — Он заговорил первым, не поворачивая головы.

Она пожала плечами, стараясь казаться равнодушной, хотя сердце внезапно забилось быстрее.

— Потому что чёрная?

Он кивнул, наконец взглянув на неё. Его глаза были серыми, как запылённое серебро.

— Потому что она слишком часто считается странной. Или пугающей. Но в ней есть сила. И она не просит, чтобы её любили.

Он встал. Медленно подошёл. Протянул розу. Беллатриса не сразу взяла — руки казались чужими.

— Чёрное тебе к лицу, — сказал он, глядя прямо. — Ты не слабая. Просто ещё не поняла, в чём твоя тишина сильнее чужого крика.

Она не знала, как ответить. Да и не нужно было. Просто смотрела на эту розу, держала её, не чувствуя шипов. И впервые за долгие дни не чувствовала себя лишней.

Нужной.

И неважно было, кто он. Или кем она должна стать.

Важно было — он заметил.

Сириус Блэк был ещё слишком молод, чтобы понимать, какую боль может причинить слово, пущенное в неверное ухо. Он был вспыльчив, остёр на язык и обижен на род — его бунтарство не знало границ, и каждый скандал казался ему победой.

Но однажды, проходя мимо сада Лестрейнджей, он заметил нечто странное: его старшая двоюродная сестра — чопорная, мрачная Беллатрикс — стояла рядом с мужчиной в чёрном плаще. Он не узнал его сразу. Только потом, услышал из уст слуги: «Долохов».

— Что она делает там с этим стариком? — шепнул Сириус кому-то из младших.

— Она с ним не в первый раз, — ответил кто-то с ехидцей. — Видели, как он ей розу давал?

Это было началом. Не слух даже, а просто пущенная искра. Но она нашла сухую траву.

Скоро в коридорах родового поместья Блэков, в Хогсмиде и даже в самой школе начали перешёптываться:

«Беллатрикс Блэк влюблена в Долохова.»

«Он ухаживает за ней, будто бы тайно.»

«Ей же только четырнадцать…»

Белла узнала об этом за ужином.

Сестра Андромеда прошептала, украдкой с интересом рассматривая сестру:

— Сириус сегодня спорил со своим отцом. Говорил, что ты с «мрачным мужчиной» в саду. Он смеялся… Белла, ты ведь… ты не…

Но Белла уже не слушала. Губы побелели. Она поднялась и ушла из зала.

В комнате она сидела в темноте, зажав голову руками.

Ты глупая. Он взрослый. Он пожалел тебя. Просто хотел, чтобы ты чувствовала себя не одинокой.

А теперь — ты опозорена. Раздетая до мыслей. Разоблачённая, как в проклятом сне.

Она вышла. Шаги по коридору были глухими, как удары сердца. И всё, что оставалось в ней живым, вдруг вспомнило… взгляд Антонина.

Сад Лестрейнджев был окутан туманом. Бледные тени от листвы ложились на лицо Беллатрикс, когда она сидела на старой кованой скамье, держа в руках перо, не зная, зачем его принесла. Рядом лежала книга, раскрытая на середине, но буквы давно уже потеряли смысл — они расплывались, становясь похожими на чернильные пятна мыслей.

Он снова был где-то рядом. В глубине сада, в тени. Антонин Долохов никогда не приходил громко. Его шагов не было слышно, его взгляд — не навязчив, но всегда точен. И каждый раз, когда она чувствовала, что он приближается, в её груди что-то незаметно смещалось.

Успокойся. Он взрослый мужчина. Он не тот, кто мне нужен. Это просто...

Просто? Она не знала, что это. Но точно не просто.

— Ты снова здесь, — раздался его голос, глухой и ровный.

Он не смотрел прямо на неё, будто знал, что прямой взгляд обострит её внутреннюю тревогу.

— Здесь тихо, — коротко ответила она, не оборачиваясь.

И тут же упрекнула себя за голос, дрогнувший в самой середине фразы.

Он не сел. Стоял чуть позади, как будто соблюдал тонкую черту, которую они оба давно чувствовали. Он всегда держал дистанцию — и этим вызывал в ней то, что она не понимала.

— Здесь тишина, которую другие боятся, — сказал он. — Но ты ищешь её. Это не свойственно девочкам. Особенно таким.

Беллатрикс опустила взгляд. Его слова часто были такими — вроде бы обыденными, но за каждым скрывалось что-то глубже, чем она могла сразу осознать. Она чувствовала, что он говорит о ней, будто знал её слабые стороны, но никогда не дразнил. Не осуждал.

— А ты.... — начала она, не зная зачем.

— Ты наблюдаешь за мной?

Пауза.

— Я наблюдаю за теми, кто слишком рано перестал быть ребёнком.

И в этих словах прозвучало что-то, что будто сжало её сердце. Как будто он видел её больше, чем она сама. Не девочку из древнего рода, не будущую невесту для политической семьи. Просто — Беллатрикс. Та, которая ищет того, кто её поймёт и защитит.

Через день всё пошло по наклонной.

Сириус, как всегда, был в гостиной, шумный, неугомонный, с глазами, полными огня. Он болтал с Регулусом и какими-то младшими, театрально взмахивая руками.

— А Белла? А вы видели Беллу? Каждый день после обеда — в сад Лестрейнджей! — выкрикнул он, смеясь. — Говорят, с каким-то мужчиной. Стариком! Ну... как его… Долохов?

Смех, перешёптывания, изогнутые брови. Младшие родичи хихикали, как будто это было чем-то смешным.

А Беллатрикс стояла за каменным проёмом, слыша каждое слово. Лёд полз вдоль позвоночника.

Глупец. Болтливый, беспечный глупец... — так у Беллатрикс ненависть к двоюродному брату заимелась мгновенно.

Вечером, в своей комнате, она сидела у зеркала, разглядывая своё лицо. Смотрела в глаза и пыталась понять: что именно её тревожит? Слухи? Или то, что в них есть правда?

Он взрослый. Он не тот, кто мне нужен. Он — часть мира, в который меня только пускают краем. Он — стена. Он — холодная рука судьбы»

Но в груди всё равно что-то жгло.

Она вспомнила, как он однажды, проходя мимо, ненадолго задержал ладонь на её плече, будто проверяя — стоит ли остаться. В том прикосновении было больше заботы, чем от родной матери за весь год. И, может быть, именно это и было опасным.

Пока другие обсуждали, сплетничали, смеялись — она сидела в тишине и слушала себя.

И понимала: чувство растёт.

В тени.

Без слов.

Без надежды.

Но оно есть.

Теплица в поместье Лестрейнджей была единственным местом, где можно было спрятаться от взглядов, от ушей, от судьбы. Листья увивались по стеклянным стенам, воздух был тёплым и влажным, пах мхом и ладаном — старым зельем, забытым на полке.

Она сидела, поджав ноги, на каменном бортике фонтана. Рубиновые волны света скользили по её лицу — заходящее солнце отражалось от витражей.

— Антонин, — её голос прозвучал почти как выдох.

Он был рядом. Не поодаль, как обычно. Он стоял всего в нескольких шагах, внимательно глядя на неё из-под полуопущенных век. Лицо у него было мрачным, строгим, но без отвращения — скорее, с вниманием. Он знал: если она позвала, значит, что-то внутри дрожит, трескается.

— Я… — она запнулась. Зажмурилась. Потом снова открыла глаза. — Про нас... ходят слухи.

Тишина.

Антонин не шелохнулся.

Она посмотрела на свои руки, стиснутые в коленях.

— Сириус разболтал. Всем, — прошептала. — Я слышала, как смеялись. Говорили… будто я тайно встречаюсь со «стариком».

Она усмехнулась, но в этом не было ни веселья, ни даже злости. Только горечь.

— Моим родителям... если дойдёт до них… мне не сдобровать. Не просто выговор. Не просто крики. — Голос её понизился до шёпота. — Ты не знаешь, Антонин, что значит быть Блэк.

Он всё ещё молчал. Подошёл ближе, остановился в шаге.

— Знаешь, что они сделают? Они вычеркнут тебя из гобелена. Перестанут видеть. Перестанут верить, забудут что ты вообще была.

Она повернула к нему лицо. На щеках — ни слёз, ни краски. Только чёрные глаза — почти бездонные.

— Я никогда не смогу быть собой. Не имею права даже чувствовать то, чего не должно быть. Даже...-Блэк перебили.

— Ты ничего не сделала, — негромко успокаивал он. — Просто говорила со мной.

— Но я чувствую. — Она вдруг вскинула на него взгляд. Почти обвинила. — Я чувствую, что рядом с тобой не страшно. Что ты… что ты не отводишь глаз, когда я злюсь, когда печаль завладевает мной. И это...

Она запнулась. Отвела взгляд от тех тёмных глаз.

— Это беспомощность.

Антонин не ответил сразу. Он подошёл ближе — до того расстояния, когда его дыхание уже было слышно.

— Эмоции свойственны живым. Иначе, для чего есть люди?

Она горько усмехнулась, закрыв глаза.

— В этом доме… за живое наказывают.

Он не тронул её. Не приобнял, но Белле так хотелось хотя бы на долю секунды почувствовать тепло..

Его голос стал глубже, ниже:

— Тогда не называй это домом.

И, развернувшись, он медленно ушёл от неё, оставив после себя такую пустоту, такую опустелую душу..

А она осталась.

Сидела среди мха, капель и запахов тлеющей магии, и шептала в пространство, будто заклинание:

— Я не знаю, как быть мёртвой при жизни. Но живой быть — тоже страшно…

И это был, может быть, первый раз, когда она сама себе призналась: она чувствует не просто к нему, а к тому, кем она становится рядом с ним.

И этого — не простят.

— Беллатрикс, — голос матери раздался не громко, но в нём был лёд. Ровный, вымеренный тон, которым велят закрыть двери гробницы.

Она вошла в кабинет родителей с прижатыми к телу руками, будто в ней еще теплилась надежда, что разговор — о чём-то другом. Но сразу увидела: отец стоял у окна, спиной к ней, а мать сидела у стола, скрестив ладони и не сводя глаз с дочери. И взгляд этот был… как на чужую. Таким презрительным взглядом мать никогда не смотрела даже на собственных домовиков..

— Прошу, — сказала мать. — Объясни.

Тишина и была недолгой, но для Беллатрикс она казалось вечной, словно кто-то специально растягивал время.

Белла стояла, как вкопанная. Не раз, не два она слышала, как наказывают за непокорность. Но впервые — за чувства. За то, что не склонила голову в нужную сторону сердца.

Отец обернулся медленно. И впервые она увидела: он не зол. Он… будто разочарован.

Ты знаешь, кто такой Долохов? — спросил отец. — Полукровка, служитель Тёмного Лорда. Убийца. И ты, моя дочь, посмела...

Он не закончил. Лишь посмотрел на мать.

Она сказала ровно:

— Мы с твоим отцом решили. Если слухи — правда, ты подчинишься очищению.

Белла не понимала. Или не хотела понять. Сердце колотилось, как птица в клетке.

— Я ничего не... — начала было.

— Кто-то сказал — ты принимала от него подарки. — перебила мать.

— Лишь розу! — взмолилась дочь.

Пауза.

— Черную розу. Беллатрикс. От кого. От него. — перебила нетерпеливо мать.

Она не ответила. Потому что не было слов, способных объяснить, что в тот момент роза была не жестом страсти, а первой рукой, протянутой к её одиночеству.

— Ты понимаешь, — продолжила мать ровно, — что если это правда...

Она не закончила. Только посмотрела. Словно уже знала: правда.

И тогда отец произнёс:

— Твоя кровь, Беллатрикс. Ты — Блэк. Чистота — не метка. Это выбор. И если ты..если ты позволяешь себе быть уязвимой перед полукровкой — то это не просто ошибка. Это предательство.

Он подошёл ближе.

— Ты больше не девочка. Ты — лицо рода. Ты обязана показывать пример всем своим сёстрам и другим родственникам! И если ты ещё раз… ещё раз…-указательным пальцем отец тряс так сильно, что его лицо впервые за все четырнадцать лет существования Беллы стало красным, чуть ли не пурпурным.

Но отец уже вытащил палочку.

Тяжёлые створки кабинета отца захлопнулись за её спиной, и шаги Беллатрикс эхом разнеслись по каменному полу коридора. Дыхание было ровным, движения — сдержанными. Только плечи чуть дрожали.

Но перед тем как отойти далеко, она услышала:

— Вечером. Подземный уровень. После восьми, — голос отца был негромким, но резал воздух, как стекло.

— Пусть научится сдерживать слабость.

Мать не возразила.

Она вышла. Шаги по коридору были глухими, как удары сердца. И всё, что оставалось в ней живым, вдруг вспомнило… взгляд Антонина.

Он заметил. Он знал. И всё равно не отвернулся.

Беллатрикс замерла на полпути, сердце глухо стучало в груди. Она знала, что это значит. Подземный этаж поместья был тем местом, куда никто не заходил без приглашения. Там не было окон. Только холод и стены, которые хранили больше тайн, чем кто-либо в доме.

Сдерживать слабость.

Так в их семье называли всё: эмоции, сомнения, чужую доброту.

Она спустилась вечером. Не как дочь — как обвиняемая. Каменные ступени скрипели под шагами, воздух был тяжелее, будто в нём плавали слова, которые нельзя произносить вслух.

Отец уже ждал.

Никаких ругательств. Никаких угроз. Только взгляд — будто сквозь неё.

— Садись, — указал он на низкий стул посреди тусклой залы.

Она села.

— Ты позволила эмоциям управлять собой. Ты спутала защиту с привязанностью. А это, Беллатрикс… — он сделал паузу, подходя ближе, — …это слабость.

— Ты слишком легко отдаёшь доверие. Слишком легко… тратишь своё имя.

Он не поднимал голос. Каждое слово ложилось, как камень на грудь.

— Я научу тебя защищаться от самой себя.

Он вытянул палочку, и её дыхание замерло.

— Окклюменция, — произнёс он. — Ты должна научиться прятать свои мысли. Лорд не терпит прозрачных умов.

Заклятие ударило резко, словно ножом вскрыли её лоб. Внутренние воспоминания — быстрые, обнажённые — понеслись перед глазами: черная роза, рука, протянутая с неожиданной нежностью, её детский взгляд вверх, в глаза взрослого, которого она не боялась.

Резкий импульс боли. Стул скрипнул, когда она напряглась.

— Не думай о нём, — холодно выдохнул отец. — Он — слабость. Ты — моё дитя. Не его.

Окклюменция снова вонзилась в разум. В этот раз — глубже. Внутренний голос Беллы закричал — беззвучно. Она прикусила губу, чтобы не выдохнуть имя.

В мыслях у Беллы являлось воображение только одного человека. И за этого человека ей и собирались раздробить разум по частям.

Когда всё закончилось, в ушах звенела тишина. Губы были сухими. Тепло ушло из тела.

Отец не сказал ни слова. Просто вышел, оставив её сидеть одну.

И в тусклом отражении металлической двери Беллатрикс увидела себя — измученную, но с прямой спиной. Она не упала. Не заплакала. Только кровь на внутренней стороне губ напоминала, что боль — была.

И всё же в самом её сердце медленно, как огонь под кожей, зарождалась новая мысль:

Они не избавили её от слабости. Они научили — скрывать её.

И однажды, она знала, это станет её оружием.

Огромные дубовые двери особняка закрылись за её спиной с тяжестью приговора. Холод прокрался под кожу быстрее, чем она успела сделать шаг. Вечерний воздух был полон запаха увядших трав, и где-то вдали вороны кричали, как будто знали — кровь в её венах сегодня ледяная, не юная.

Беллатрикса шла, почти не чувствуя земли под ногами. Тонкие пальцы дрожали, будто не могли забыть, как заклятие прорезало кожу. Веки опускались, скрывая мокрые от слёз ресницы. Она не плакала перед ним. Никогда. Но теперь... она даже не думала, кто может увидеть. Она просто шла — по инерции, на зов чего-то невидимого.

Ночь была тиха, словно сам воздух боялся пошевелиться. В саду Лестрейнджей тени казались гуще, чем обычно, и даже цветы, казалось, склонялись, замершие в предчувствии чего-то неотвратимого.

Беллатрикс пришла без предупреждения. Её шаги были неуверенными, походка — нарушенной. На запястьях виднелись следы от грубых хваток, кожа на ключицах — исцарапана, губа — с прикусом крови. Лицо — бледное, испуганное, но не от страха. От истощения.

Антонин заметил её издалека — он никогда не терял навык распознавать опасность. Но сейчас перед ним стояла не угроза, а тонкая, сломанная тень той девочки, чьё упрямство он когда-то подмечал с лёгкой усмешкой. Он не задал ни одного вопроса.

И он был там.

У стены сада, полускрытый в тени высокой живой изгороди. В пальто цвета воронова крыла, с руками, сцепленными за спиной, он будто чувствовал её приближение.

Белла остановилась в паре шагов от него, опустив взгляд. Она не могла говорить. Горло стягивала петля — из боли, из унижения, из страха.

— Ты дрожишь, — тихо сказал Антонин. Не вопрос. Констатация. Его голос был всё тот же — ровный, усталый, чуть хриплый.

Она не ответила. Плечи её едва заметно подрагивали.

— Кто-то должен был это остановить, — добавил он, не глядя на неё. — Но никто не сделал. Ни твоя мать. Ни... он.

Он не называл отца по имени.

Медленно, будто боялся сломать, он подошёл ближе. Протянул руку — не касаясь. Пальцы замерли в воздухе возле её щеки, на которой синяк начал медленно расплываться.

— Можно? — спросил он.

Она чуть кивнула. Его пальцы были тёплыми и мягкими, но даже от невесомого прикосновения кожа под ними задрожала. Она едва не вздрогнула, но не отпрянула.

— Ты всё ещё ребёнок, Беллатриса, — сказал он едва слышно. — Но они обращаются с тобой, как с тенью. Как с оружием.

Она вскинула на него глаза. Покрасневшие, полные злой, горькой пустоты.

— Может, я и есть оружие, — прошептала она. — Только уже ненужное.

Он не ответил сразу. Только медленно опустил руку, сжал кулак.

— Ты не должна была приходить одна, — сказал он тихо, даже не упрёком, а как будто обращался к самому себе.

Белла медленно села на скамью у фонтана. Пальцы её дрожали. Не от холода — от сдерживания того, что могло прорваться. Но она не плакала, не пускала первые горьгие слёзы. Не смела, хотя очень хотелось позволить эту минутную слабость утешения и горести.

Он присел рядом, долго молчал, прежде чем решился. Осторожно, почти не касаясь, он провёл пальцами по её щеке — нежно, почти как касание воздуха. Под подушечками он почувствовал не только синяк, но и то, что не лечится заклинаниями: усталость, унижение, и тишину, в которой она жила слишком долго.

Беллатрикс вздрогнула. Не от боли. От неожиданной мягкости. От того, что кто-то коснулся её не с целью наказать, а... понять.

И тогда она повернулась к нему и выдавила еле слышно:

— Я не просила жалости.

Он не ответил. Но в его глазах не было ни жалости, ни сожаления — только что-то, похожее на страх. Не за неё. За себя. За то, что если он останется рядом — никогда не уйдёт.

Антонин встал. Он хотел что-то сказать, но передумал. Вместо слов — взгляд, долгий, почти прощальный.

— Иногда... уход — это всё, что у нас остаётся, чтобы не разрушить то, что уже и так трещит.

И он исчез в темноте сада.

А Беллатрикс осталась. С белыми костяшками пальцев, вцепившимися в край скамьи. С телом, что ещё тряслось от непростительного заклятия родного отца. Однако, больше всего её потрясло отношение домовика к собственной хозяйке, когда отец приказал такому крохотному, казалось созданию, испытать её на прочность, истязать до потери сознания.

И вот подтрясывающая Беллатрикс так осталась наедине с той хрупкой тишиной, которая была громче любых слов.

Антонин исчез.

Он не попрощался. Не написал. Не оставил ни намёка, ни объяснения.

Однажды утром Беллатрикс спустилась к завтраку, а в воздухе особняка Лестрейнджей больше не было его следа — даже призрачного аромата тёмных трав, которые он носил при себе, даже тихого звучания его шагов.

— Его вызвал Лорд, — коротко бросил отец. — И не надейся, что вернётся.

Она не спрашивала, что это значит. Но уже тогда, в шестнадцать, Белла знала: если Тёмный Лорд забирает, то не возвращает. Или возвращает... иными.

Она не плакала. Слёзы — привилегия тех, кого ещё не сломали. Она тренировалась. Училась. Жгла взглядом зеркала и выносила тишину вечеров, как выносят пытку.

Привыкая.

Она осталась одна.

Сад казался выжженным, как будто прикосновение его пальцев сняло с неё последнюю маску, последнюю кожу. Беллатрикс опустила голову, глядя в землю, как будто пыталась провалиться в неё.

Тишина казалась невыносимой. Её губы едва шевелились, она не могла даже вздохнуть. Сердце билось неправильно — так, как бьётся только тогда, когда тебя уже некуда спасать.

Она вытерла щёку рукавом. Кровь. Смешалась с пылью и слезами, которых не было. Потому что плакать она уже не могла. Плакать — это роскошь для тех, кого ещё кто-то держит.

Внутри всё сжималось. Не от боли — боль она уже знала, боль стала привычной, почти успокаивающей. Но в этот раз... было хуже.

Он ушёл.

Она не винила. Он увидел её настоящей — не дерзкой наследницей Блэков, не тихой ученицей Лорда. А просто… девочкой, которую сломали собственные родители и чья сила теперь была — всего лишь маской, отливающей чёрным блеском под светом чужих ожиданий.

Ты не должна была приходить одна… — звучало в голове, как заклинание, от которого не спастись.

Она прошептала вслух, почти беззвучно:

— А кто бы пришёл со мной, если все только ждут, когда я паду?

— Я доверяла, я так доверяла тебе..

Голос её сорвался. В груди сжалось — остро, как от клинка, воткнутого медленно. Она встала, шатко, и пошла обратно, туда, откуда ушла — в дом, который не был домом. Каждый шаг был как шаг по стеклу, но она не остановилась. Потому что возвращение — единственное, что в ней ещё не сломали.

Внутри осталась только чёрная роза. Подаренная тогда, давно. Она была засушена, спрятана между страницами книги. Но Беллатрикс вдруг поняла: больше она не может её открывать. Потому что роза больше не говорила:

"Ты нужна."

Теперь она шептала: "Он знал, что ты одна."

После долговременной апатий и страданий по ночам, Лорд Волдеморт начал лично вызывать Беллатрикс, а её стали иначе встречать в зале собраний. Кто-то — с уважением, кто-то — с презрительной завистью. Но чаще — с недоверием.

Она была юна. Слишком юна. Но это и раздражало, и притягивало: как могла девочка войти туда, куда не пускали зрелых магов? Почему её голос теперь учитывался, пусть и не напрямую?

Пожиратели смотрели на неё, как на стекло: тонкое, острое — и потому опасное.

А она чувствовала, как между кожей и костями прорастают иглы. Ими были их взгляды, их сомнения, их ожидания.

Но хуже всего было ощущение пустоты.

Антонин пропал. Словно исчез с карты. Никаких вестей, намёков, разговоров. Белла говорила себе, что это не имеет значения. Но каждое утро ловила себя на том, что ищет его в толпе, в коридорах, в тенях.

«Ты должна стать пламенем», — говорил Лорд. — «Ты не можешь зависеть. Ты должна стать болью для других, а не чувствовать её».

Но она чувствовала.

И когда кто-то из пожирателей в её сторону усмехался — она чувствовала боль. Не смертельную. Но глубокую.

Однажды, на собрании, Рудольфус Лестрейндж — сын той самой семьи, с которой её собирались породниться — бросил фразу:

— Ты всё ещё ждёшь своего спасителя, Беллатрикс?

Его брат Рабастан хихикнул. Остальные переглянулись. Она не ответила. Только посмотрела. Так, что смех исчез. Глаза её стали зеркалами. В них не было отражения.

Позже, в пустой комнате, она села у камина. Склонив голову на руки, она впервые позволила себе почувствовать... тоску. Настоящую. Жгучую.

Он ушёл.

Но оставил внутри неё вопрос, на который никто не мог ответить.

Ей исполнилось восемнадцать. И тогда он появился.

Не как герой. Не как спаситель. Просто — зашёл в зал, где она обсуждала с другими кандидатами политику будущих союзов. Тот же человек. Но с другим лицом.

На мгновение в её голове провалилось что-то важное. Словно сдвинулись стены.

— Леди Блэк, — он слегка кивнул. Всё в нём было официальным. Даже взгляд — без единого воспоминания.

— Мистер Долохов, — ответила она ледяным голосом. И сердце не дрогнуло. Только душа всё выла, повторяя отголоски прошлых страданий.

И только потом, в тишине покоев, она стояла перед зеркалом. Смотрела на своё отражение. И вспоминала:

…как в четырнадцать он давал ей чёрную розу.

…как смотрел не как мужчина на девушку, а как человек, который не хочет, чтобы она пропала.

…как холодно смотрел в последний раз — с такой тоской, которую можно спутать с презрением. Но она не спутала.

Сердце, что раньше билось с большей скоростью, теперь сжималось. Глубокие трещины, что были оставлены в прошлом — теперь кровоточили.

Блэк выучила все маски. Она знала, как прятать боль.

Но забыла, как смотреть в глаза того, кто однажды не обернувшись ушёл.

Дождь шёл холодными нитями, смывая с крыш Косого переулка остатки заката. Улицы казались пустыми, но в тенях затаилась тьма — и не только в фигурах, скрытых под плащами. Беллатрикс стояла в переулке рядом с опытными Пожирателями смерти. Её сердце стучало слишком громко, как будто предавало её. Это было первое задание. Настоящее.

Цель — магазин редких магических артефактов «Фризель и сыновья». Владелец — бывший аврор, ушедший на покой, но с ушами всё ещё остро настроенными на чьи-то шорохи в темноте. Лорд хотел его живым. За знания. Или за молчание. Беллатрикс не спрашивала.

— Не ошибись, — прошипела за её спиной женщина, чьё лицо было скрыто под капюшоном. — Лорд сказал: если нас раскроют — крови не избежать.

Антонин шёл впереди, скользя, как тень. Он не сказал ей ни слова, только один короткий взгляд, прежде чем исчез за углом магазина.

Они вошли быстро. Тишина была липкой. Запах старых пергаментов и магии висел в воздухе.

Белла кралась за одним из Пожирателей, палочка крепко сжата в руке. На секунду она почувствовала гордость: она среди них, часть силы, часть предназначения. Но слишком рано.

— Expulso! — мужской голос заставил девушку инстинктивно отбить удар, посылая невербально заклинание энергетического потока во врага.

— Verdimillious!

—Vaddivazy! — заклинание достигло Беллатрикс слишком быстро. Не успела она и оглянуться, как твёрдый булыжник достиг её брюшной полости. Девушка зашипела, ноги подкосились, а по чёрной ткани длинной мантии начала неумолимо стекать на пол. Сначала каплями, затем тонкой линией.

— Stupefy! — заклинание ударило внезапно. Яркая вспышка.

Она не успела парировать. Палочка вылетела из рук. Тело ударилось о прилавок, и воздух вышибло из лёгких. Перед ней оказался тот самый аврор — старик, но быстрый. Умный. Его рука уже тянулась за другим заклятием — возможно, последним.

И тогда воздух рядом с ней дрогнул.

— Confringo! — голос был хриплый, низкий, решительный.

Аврора откинуло назад. Он врезался в стену и осел вниз, без сознания.

Белла подняла взгляд. Перед ней стоял Антонин. Тень от капюшона закрывала глаза, но она чувствовала, что он смотрит прямо на неё.

— Вставай, — сказал он тихо. Без злости. Но и без нежности.

Она поднялась, ощущая, как по ребрам прокатывается боль, но смотрела прямо в его лицо.

— Я… — начала она, но он прервал.

— Это не игра, Беллатрикс. Здесь ты или жертва, или оружие. Выбирай быстрее.

Он подал ей палочку. Касание было холодным и резким, но в нем — защита.

Позади них уже доносился крик: кто-то из авроров заметил заклинание. Впереди — хаос. Но Беллатрикс уже не дрожала. Только положила руку на живот, понимая что может истечь кровью. Она немного зажмурилась, глубоко вздыхая от новой порции боли, но подняла палочку. И впервые — уверенно.