Живое слово (джен)

«Какие у него красивые крылья…» — думала Жданка непрестанно. В тот момент возвращения домой, когда нечаянно подслушала Леля, она как будто бы получила на это право. До того Жданка не сомневалась: кажется — от вины, что их спасал, что сами они летают, от страха за него. Кажется! Никто другой ведь крыльев у Рарога не замечал.

Даже Варка, чувствовавший себя самым виноватым. Даже господин Сварог — который, по правде сказать, не слишком-то Жданке понравился — настолько, что говорить с ним о крыльях она не решилась. Только Лель.

Упаси Бог, изобразит.

Ночами по-тихому изучая оставленные без присмотра наброски юного дарования на предмет опасного сюжета, Жданка поняла одно: Лель видит мир не так, как видят его другие. Но он не видит то, чего нет.

* * *

Арлетта разглядывала рисунок Леля — каждое пёрышко, каждую росинку — и гадала, как было можно создать простым угольком столько сияния. Крайн, парящий между небом и землёй, был ярче самого солнца.

— Это господин Ивар? — шепотом спросила она мальчика, угадывая одновременно длинные светлые волосы в чёрно-белых линиях и любимого персонажа юного художника.

— Это господин Лунь! — объяснил Лель сердито, как неразумной — но тоже шёпотом, и покосился на хозяина замка, устроившегося за конторкой в другом конце библиотеки.

Заря утренняя, заря вечерняя… да где ж тут различишь? Говорить с мальчиком, который в отсутствие Варки бегал со своими делами именно к ней, особенно когда Арлетта пряталась от остальных в библиотеке, ей до сих пор было непросто. Хоть и прошло с момента знакомства больше года.

— У меня будет к тебе большая просьба, — пошла Арлетта на хитрость, немного поразмыслив. — Как к мужчине, который умеет держать слово. Давай пока не будем показывать твою работу господину Луню?

— Мы соберем альбом? — загорелся мальчишка.

— Мы сбережем её для важного дня, — пообещала она, мысленно ужаснувшись перспективе, которую открывала идея альбома, посетившая Леля. — Для самого-самого особенного, хорошо?

— Хорошо.

Лель насупил брови, не слишком понимая, зачем такие сложности. Арлетта же испугалась, что мальчик не выдержит долгого молчания. Историю возвращения крайнов в Пригорье она услышала ещё не так давно, и теперь боялась причинить господину Луню боль даже неосторожно сказанным словом, пусть Варка и хмуро утверждал, что тот свыкся со своей потерей давным-давно.

Арлетта украдкой посмотрела на старшего крайна: от своих бумаг он не поднимал глаз, и она очень надеялась, что их тихий разговор не слышал. Но единственный выход из библиотеки, доступный ей, пролегал мимо него. Может, рисунок не выносить сейчас, а спрятать между книг? Нет, нехорошо — вдруг найдёт, да и Лель обратит ненужное внимание.

Решение пришло, когда Арлетта вспомнила, что обещала Илане помочь с девочками на уроке рукоделия.

— Лель, а ты можешь нарисовать мне разные цветы? Только очень-очень просто.

Уходила Арлетта, заваленная целой стопкой растительных эскизов для вышивки. Спрятать между них один листок даже не тянуло на трюк. Долгую дождливую неделю она разглядывала рисунок по вечерам в одиночестве спальни, надеясь обсудить с Варкой мысли, которые он рождал. Но Варка так и не вернулся; вместо этого, собрав остальных мужчин, улетел на борьбу с наводнением сам господин Лунь. И только тогда Арлетта набралась смелости показать свою драгоценность Жданне, так же, как и она, коротавшей одинокие вечера.

* * *

Варка невероятно, просто чудовищно устал за прошедшую декаду. Нужно было останавливать злую осеннюю бурю на подлёте, но они пустили её в Пригорье — и это обернулось натуральным кошмаром. Но люди, домашняя животина и даже не убранные остатки урожая уцелели. Усталость была справедливой ценой. Тем не менее, всё, чего он сейчас хотел, это вымыться наскоро и упасть в постель, ощущая чистоту простынь и тепло жены, которым она делилась неизменно щедро. Вместо этого приходилось выслушивать сестру и решать вопрос, который для него и в лучшей-то форме был сложным.

— Ты просто боишься! — вспылила Жданка, в ярости превращаясь из прекрасной огненной крайны в портовую побродяжку. Грубо размахивая руками, она двигалась на Варку, и он, по правде говоря, в этот момент действительно струхнул: — Ты! Боишься! Ему! Помочь! Ты всего-навсего трус!

Она считала, что можно вернуть господину Луню физические крылья. Варка до слёз, отчаянно, всей душой хотел в это верить. Но практика травника давно уже научила его разграничивать случаи излечимые и безнадёжные, хотя бы даже чтобы попусту не рвать себе душу. К сожалению, он сам видел, как крылья покинули хозяина, хоть и мелькали иногда призрачно в уголке глаза. И тот факт, что ему сейчас приходилось доказывать ей известную им обоим истину, приводил его в ледяное бешенство.

— Да я больше всех хочу! Если ты забыла, это из-за меня… Это я… Ножом… — не выдержав, сорвался Варка, в конце крепко зажмурившись: тот нож по сей день ему снился, и рука до сих пор ощущала, как отделяются друг от друга хрупкие косточки; хирургия в общем-то, поэтому и давалась хуже всего.

— Ничего я не забыла, из-за меня ведь тоже, — та же самая Жданка, которая вот только что рвала и метала, уже тихонько прижималась к его груди и даже говорила шепотом. — Варочка, миленький, ну давай хотя бы попробуем. И давай не будем ругаться, а то он услышит и расстроится.

— Давай хотя бы подумаем, — предложил Варка спустя какое-то время, понимая, что Жданка от своего не отступится. — Если даже случится невозможное, и ты окажешься права, у нас будет всего одна попытка.

— Думаешь, он просто не даст нам вторую? — Жданка уже улыбалась сквозь слёзы, а он сердито мимоходом подумал о том, что самое время бы Арлетте вернуться с ужина: утешать зарёванную крайну у него не было никаких сил, но и выпускать её в таком виде к остальным, а тем более к супругу, было не след.

— Это я не дам, — отрезал Варка, не сумев смягчить тон. — Ему и так досталось — больше, чем кто-либо смог бы выдержать. Я не посмею ранить его ложной надеждой.

* * *

Драгомир тянулся к перьям, пытаясь поймать крыло за краешек. Фамка, измученная капризами сына, хотела расплакаться от облегчения. Всегда так было, с самого липовецкого детства: Варка приходил, и всё становилось хорошо, как бы плохо ни было до этого. Она не знала, как это у него получается, просто была благодарна.

— Я не думала, что следить за одним младенцем сложнее, чем за умирающим крайном и кучкой подростков, — призналась она, когда почувствовала достаточно покоя.

— Если бы ты не выгнала нянек, было бы проще, — мурлыкнул Варка, валяясь на ковре и то закрывая хохочущего младенца своим гигантским крылом, то освобождая его.

— Не идиотка — так дрянь, не дрянь — так идиотка, — прокомментировала она привычно; жалобы эти были не впервые, но уж очень наболело. — «Госпожа Хелена, младенчиков нельзя на ручки брать, привыкнуть-ить, не отвяжетесь потом»! «Госпожа Хелена, не пристало княгине грудью кормить, будто простолюдинке какой»! Госпожа Хелена то, госпожа Хелена сё! Ненавижу!

— А переезжай в замок? — ласково предложил Варка, сочувствуя ей столь явно, что Фамку замутило. — Будем тебе Мира на кормления приносить. Выспишься, от куриц местных отдохнешь. Арлетта опять же, понянчится вволю.

— Арлетта? — это было что-то новенькое.

— Она ребёнка хочет, — скрепя сердце признался Варка. — Ну куда ей? Сама ребёнок.

— Ты женился на этом ребёнке. И спишь с ней. А от этого, между прочим, как раз и бывают дети, — с толикой житейского цинизма заметила Фамка, про себя подумав, что братец мастер загнать себя в угол, конечно.

— Она отвары пьёт, — Варка только отмахнулся. — Я про другое. Только отъедаться начала, суставы пролечили, спину, сопли бесконечные. Я как травник думаю, что ей рано. Хрупкая, детство голодное, будь этот Бенедикт проклят. Таз узкий.

Про узкий таз и недокормленный вовремя организм Фамка понимала получше других. Если бы не Варка, по правде сказать, её сын так и не родился бы — да и сама бы, возможно, не выжила. Стоило ему помочь — хотя бы непременно поговорить с Арлеттой, проследить, чтобы девочка глупость какую не сотворила, а то как начнёт теми отварами цветы поливать ещё.

— Я объясню ей. Она меня слушает, — пообещала Фамка, и это было правдой: из всех маленькая акробатка отчего-то тянулась именно к ней.

Несколько минут она глядела, как Варка забавляется с крестником, распластав свои крылья, казалось, по всей комнате, и не сразу сообразила:

— Ты ведь не на жену пожаловаться пришёл, правда?

— Почему ты так думаешь? — Варка приподнял голову с ковра.

— Ты никогда не приходишь для себя, — парировала Фамка давно подмеченным. — И ты здесь не ради меня, потому что до того, как ступил в эту комнату, понятия не имел, как плохо я справляюсь.

Кажется, она попала в яблочко: Варка смутился.

— Скажи, — спросил он, стремительно краснея, — давно ли ты видела господина Луня? И не замечала ли в нём чего-то… странного?

Фамка, прокрутив в памяти небольшое число последних встреч с учителем, приготовилась уже было покачать головой, как вдруг, глядя на игры Мира с маховыми перьями, вспомнила:

— Вар, знаешь, было кое-что. Я подумала, с недосыпа померещилось, как раз выгнала последнюю дуру. Господин Лунь приходил к нам около пары недель назад. И Мир всё время начинал что-то ловить, невидимое глазом, если мы вставали в паре шагов сбоку. И один раз я стояла вполоборота, Мира господин Лунь держал на руках, я задумалась, вдаль загляделась, и вдруг будто что-то мазнуло по щеке и ветерок пролетел. Но нечему там было, Вар. Я же не спятила?

Варка загорелся солнышком, и Фамка поняла, что нет, не спятила. Это было что-то большее, что-то волшебное.

— Ты совершенно здорова, Фамочка, хотя и нуждаешься в отдыхе. Как травник тебе говорю. Поэтому сейчас мы отправляемся в замок — Мира я пронесу через колодец сам, не бойся — ты отдыхаешь, а мы с девочками внимательно следим, что твой сын ловит за спиной дедушки.

— Ты думаешь?.. — Фамка прикрыла рот ладонью, совершенно оторопев: Варка говорил о чем-то за гранью реальности, которую она знала.

— Я скорее даже знаю, чем думаю, — Варка всё улыбался, и она подумала, что таким счастливым не видела его ещё никогда. — Неделю назад, после урагана, ко мне почти одновременно пришли Жданка и Арлетта. Жданка принесла с собой, как водится, готовую авантюру, а моя жена — рисунок Леля. Но началось всё, пожалуй, ещё в тот момент, когда одна упорная сильная девочка вырастила прекраснейшую во всём Пригорье розу...

* * *

С того момента, как смог стоять прямо, Липка раз и навсегда осознал себя счастливым человеком. Мир его не стал идеальным, но молодой князь был готов яростно защищать всё лучшее, что в него вмещалось. Правда, с момента похищения Варки людьми короля это стремление защитить вылилось ещё и в тревогу, после сложных родов Хелены только усугубившуюся — но Липка, как советовал отец Павел, боролся с этой тревогой молитвами и трудами, добавляя к тому регулярные полёты. И думал, что весьма в своей борьбе преуспел, пока, возвратившись домой с заседания городского совета, не застал переполошенную прислугу — и полное отсутствие жены и сына.

Он и не думал справляться с бедой в одиночку, и, велев прислуге, ежели что, послать голубя на Крайнову горку, головой вперёд ухнул в колодец, за подмогой. Да так и выкатился прямо под ноги удивлённому Варке.

— Ты чего это такой суматошный? — названный братец передал крестника господину Луню и помог Липке подняться. — И когда это научился без пера колодцами ходить?

Липка, разглядев как следует своего сына на руках старшего крайна, понял не сразу, что никуда лететь и никого спасать не надо, всё хорошо, все на месте. И что он действительно кинулся в колодец без ключа. Надо же, раньше не получалось.

— А Хелена где? — спросил он больше для порядка, умом начиная понимать, что она здесь, в замке, что никто никуда не пропадал.

— Ты нас потерял что ли? — Варка наконец заметил, что с братом неладно. — Я ж тебе записку оставлял, на столике у кровати.

— Не нашёл, — буркнул Липка. — Нормально всё?

— Замоталась твоя Фамочка одна с младенцем, — в тоне Варки не было и капли укора, но вина всё равно навалилась тяжёлым комом. — Домой соберётесь, я с тобой старших девочек отправлю. Ты не смотри, что дети, — он кивнул сам себе, видимо, вспомнив что они впервые попали в Пригорье почти такими же детьми, — толковые зато. Да и в свите у княгини пусть походят, а то всего кругозора лес да село, в библиотеку тащишь или приборами столовыми учишь пользоваться — ноют, мол, зачем это надо.

— Хорошо, — всё ещё от тревоги не отошедший и потому немногословный, Липка заметил, что за болтовнёй Варка незаметно увёл его в сторону замка, а господин Лунь с Миром так и остались под деревом.

— А ещё, — Варка сегодня был до неприличия весел, и, Липка почувствовал, едва сдерживал свою энергию, — у меня к тебе дело есть. Встань и смотри на меня.

Липка послушался. Еще с тех пор, как смог впервые пробежаться по этому лугу, он привык слушаться Варку беспрекословно. Особенно, если, как сейчас, голова варила не очень.

— Стоишь, смотришь, молодец. А правым глазом всё равно на сына косишь.

Что вот на это скажешь? Только посмотреть можно. Прямо на брата. Проникновенно, так, чтобы уже завязал чужих жен воровать. Варка, паршивец, усмехнулся только и попросил:

— А можешь еще покосить вот так же? И сказать, что видишь.

Липка понятия не имел, к чему это всё — но опять послушался, стараясь захватить побольше деталей:

— Тучи на горизонте. Дядька Антон баню затопил, дым пошёл. Камень на подъёме выбили, поправить надо. Лиственница наша осыпалась — к холодам. У господина Луня сапоги новые. Мир перо в рот тащит, того и гляди выдернет…

Кончились детали. Варка стоял напротив и улыбался широко просто до неприличия. Липка не понимал причины этой улыбки как до этого не понимал причины вопроса, хотя и чувствовал заразительную, перехлестывающую через край радость.

— Я что-то упустил?

— Ты как раз подметил самое важное. Посмотри ещё. Ничего не смущает?

Липка посмотрел. Отвернулся, закрыл глаза, подумал. Посмотрел снова. И чуть не заорал от удивления.

— Это — как?! Это возможно вообще? Ты же рассказывал…

Варка под руку повёл его в замок, видимо, опасаясь, что господин Лунь их услышит, и Липка понял, что тут что-то не так.

— Он же не предавал их, — Варка сделался грустен на фоне этих слов. — И крылья верно служат ему. Погляди, он ничем не отличается от нас.

— Только не летает, — задумчиво пробормотал Липка в ответ, переваривая внезапно пришедшую мысль о том, что сам хозяин замка о своём прибытке знать не знает. — И если мы для начала просто подумаем, как этой беде помочь, то уж точно господину Луню не повредим.

В том, что эта затея повредить старшему крайну может, князь Сенежский, всё ещё хорошо помня собственное исцеление, местами дивно напоминавшее пытку, даже не сомневался.

* * *

Илка друзей был видеть рад, даже если не ко времени. Работы — её всегда много. А братья-сёстры не каждый день в гости ходят, даром что сеть колодцев позволяла. Правда, с такими лицами уж тем более нечасто являются — прошлый раз, помнится, был, когда Варка пропал, а князюшка-свет-Сенежский искать его подорвался и Илку с собой потащил. Что же теперь произошло?

Липка с Фамкой охотно изложили, что произошло и что предполагается устроить в ближайшем будущем — потому что ну как можно такую затею откладывать?

Илке идея не нравилась. Нет, не совсем так. Сама вероятность того, что предлагал Липка, была чудом. А творить чудеса следовало осторожно.

— Может, просто достаточно слово сказать? — предположил он; его самого в своё время аж внутри колодца зацепило, да и Ланке много не понадобилось.

— Из всех нас только ты слово раскрытия крыльев говорил, — напомнил Липка. — И Варка. Но он отказывается. В книжки закопался, настаивает, мол, вернуть не так уж просто, как в первый раз выпустить. Тем более вспомни, что у него с Арлеттой получилось.

Мда. С женой у Варки и вправду вышло чуднó. Когда Варка решил сказать для нее слово, страховали всей семьёй — так её боязнью высоты заразились. Саму её и предупреждать даже не стали — мол, лето же, отчего бы не станцевать и не спеть у костра. И правда — под Варкину тихую лютню бабочка станцевать согласилась, все даже дыхание задержали. Танцует себе, танцует, даже глаза прикрыла. Так и пошла танцевать по воздуху, будто по ступенькам поднималась, Варка даже чуть про слово не забыл. Сказал — и распахнулись за спиной у хрупкой Арлетты витражные разноцветные крылья, даже не бабочкины будто, а как у лесной феи.

Сама испугалась, конечно, втроем ловили, чтобы в костёр не ухнула. На Варку дулась — целых минут десять — что за её спиной это задумал. А только с тех пор так и летает, не по-птичьи совсем. Может, у неё в роду крайны были, только в других землях и крайны другие?

— Если слово раскрытия крыльев для господина Луня говорить, — вмешалась Фамка, тоже вспомнив ту ночь, — то нужно всем собираться. Или у нас получится, и нужна будет страховка — он слишком давно не летал, вдруг что не так пойдёт. Или у нас не получится, и придется спасать говорящего от гнева господина Луня.

— И, а не или, — возразил Илка: даже если у них всё получится, старший крайн в избытке чувств для общества опасен.

А у Липки глаза загорелись:

— А что, если нам кругом собраться, и кругом слово сказать? Мы вместе сильнее. Чистая математика, если изволишь.

Илка подумал, что это решение вполне может оказаться рабочим. Но соглашаться вслух не спешил.

— На свадьбу-то с трудом собрались, — буркнул он, сунув руки в карманы и прохаживаясь перед камином. — Достаточный круг мы и половиной народу построим. Ну а если что-то пойдет не так?

— Что вы всё «не так» да «не так»? — ступив из окна, как всегда изящно, обронила Ланка. — Не пробовали ведь даже.

* * *

Душа Ланки стремилась к совершенству во всех его проявлениях. И возвращение крыльев господину Луню более чем подходило под это понятие. Оставалось только сделать.

На самом деле, в глубине души Ланка иногда немного грызла себя, глядя на остальных. Все они были чем-то особенными. Все совершили какой-нибудь подвиг. Одна она так и сидела бы в Липовце, а потом в столице, если бы её Варка с разбойником-Лексой не украли. Нужно было восполнять упущенное время. И Ланка думала, что если бы по её слову господин Лунь снова смог бы полететь, это было бы вполне подходящим подвигом. Илка дома закопался в трубежскую библиотеку, даже колодец до бреннской хотел построить, львиную долю времени от городских дел оторвал. Ланка была с ним не согласна. Толку было в книжках? Неужели сам господин Лунь не нашёл бы в них ничего, если бы это возможно было? Нет, требовалось только присмотреться и выбрать подходящий момент. И набраться духу.

Духу Ланка набиралась целую неделю, по нескольку раз на дню проходя через колодец — детей из замка они перед зимой забрали в Трубеж, кроме девочек, которые пошли в свиту к Фамке, чтобы дать господину Луню отдохнуть в тишине, да и доставлять продукты в городе было куда как проще. Даже несколько подходящих моментов упустила, пока набиралась.

Потом вспомнила, как рассказывал Варка про свой первый полёт — когда до окна лез и думал, что со скалы сорвался — и поняла, что жертве её эксперимента слово слышать совсем не обязательно. Оно просто должно быть сказано. Наверное, в непосредственной близости от объекта.

И Ланка попробовала. Про себя, вполголоса, и даже громко — когда господина Луня рядом не наблюдалось. Внутри замка и снаружи, с воздуха и твёрдо стоя на ногах. Кончилось это всё прискорбнейшей неудачей. Вернее, не совсем. Наслушавшись рассказов Лексы, она воспарила в главном зале и попыталась почувствовать замок так, как он чувствовал лес, до распоследних пиков на вершине и колодцев во все стороны света, со всеми, кто в нём жил, были они дома или не были. И тихонько шепнула:

— Раскрой свои крылья.

Результат превзошёл все ожидания. Сначала к сестре с галереи воспарил Эжен, забравшийся туда по цветочной лестнице, и они долго гонялись друг за другом под высокими сводами, потому что братцу, так нежданно обретя равные с Ланкой возможности, вздумалось её драконить. На ужин пришёл Илка, заявив, что детей, похоже, им придётся вернуть в замок: четверо встали на крыло, и у остальных от этого просто свербело в одном месте, а он был не готов в беспокойном Трубеже караулить полтора десятка дуркующих маленьких крайнов. И под конец прилетел голубь из Сенежа: Липка сообщал, что в семье стало на двух крайн больше, но девочек они не отдадут, потому что те летают сдержанно и вообще осторожны.

Господин Лунь отнёсся к переменам — особенно к несбывшемуся отдыху — стоически. Лекса — они с Аннушкой на зиму всегда перебирались в замок — вздыхал и завидовал. Это был полный и бесповоротный провал. Чтобы не видеть картину своего поражения — Эжен раздразнил молодняк, и они, шурша крыльями, то и дело пролетали над головами старших — Ланка взяла Лексу под руку и утащила его в библиотеку. Илка был прав насчёт полезности книг, с трудом признала она. Нужно было понять, что она сделала правильно: полетело же столько народу! — а в чём ошиблась.

* * *

— И что вы здесь делаете, молодые люди?

Господин Лунь, обычно Обра не пугавший, сейчас заставил его вздрогнуть и чуть не уронить подставку с книгой. В гулкой тишине библиотеки, где они с Иланой глотали пыль которую неделю, его голос звучал зловеще.

— Как правило, что вас, что прекрасную Илану, палками не загонишь в этот чертог, — старший крайн насмехался, но взгляд у него был цепкий, как у хищной птицы; для Обра этот взгляд всегда означал, что сейчас будут со вкусом препарировать его мозги.

— Мы… в карты проигрались. Арлетте с Иваром. Ещё по весне.

«Дура!» — мысленно простонал Обр. Кто, ну кто в здравом уме поверит, что бабочка сядет за азартную игру даже ради забавы ума? Господин Лунь, очевидно, придерживался того же мнения:

— Я на вашем вранье собаку съел — ещё в Лицеуме.

Ланка покраснела, и Обр понял, что нужно делать ход конём. Не зря же, в самом деле, недоброй памяти господин Стрепет его стратегии учил. Он аккуратно — напоказ бережно — прикрыл книгу на подставке перед собой, так, чтобы стала видна обложка. Книгу господин Рарог, конечно, знал. «Недуги поднебесные и толкование их подробнейшее».

— Это для меня, — поведал Обр полуправду. — Мне не нравится, когда Нюська летает одна. Тем более в непогоду.

Его на самом деле уже почти не беспокоило отсутствие крыльев. «Ей принадлежит небо, мне — земля. Справедливо», — сказал он Варке, дыша полной грудью сладким воздухом осеннего леса, и это было честно. Но попробовать, хоть разок, узнать, каково это… хотелось, чего уж себя обманывать. Только господину Луню знать всего этого было необязательно настолько же, как и проведать, что все эти труды затеяны для него. Пусть лучше думает, что Обр так и не изжил в себе ревнивого собственника.

— Если вы не готовы сами принять крылья, молодой человек, — господин Лунь скорбно поджал губы, — то слово раскрытия их для вас бесполезно. Хоть сейчас можем проверить. Прекрасная Илана, не изволите?

Обр спокойно ей кивнул: он в данной ситуации ничего не терял, даже гордость не особенно пострадает, а когда им представится случай так прощупать самого господина Луня?

— Слово должно быть живым, им нужно дышать, — процедил старший крайн.

Этого они не читали, но было очевидно.

— Да знаю я! — огрызнулась Илана и, глядя на них обоих одновременно, приказала: — Раскрой свои крылья!

Наверное, запоздало подумал Обр, пытаясь устоять на ногах, ей не стоило так распыляться. Или обращаться во множественном числе надо было. На макушку посыпались книги.

— Я твой щит! — рявкнул господин Лунь, и сам Обр попытался поправить накренившийся стеллаж, но стало только хуже.

— Я ваш щит! — взвизгнула Илана, отпрыгнувшая уже на безопасное расстояние. — Сложи крылья, дурень!

— Поздравляю вас! — прошипел господин Лунь, вперившись в неё недобрым взглядом. — Так и знал, что изобилие оперившихся птенцов за последнее время — ваша работа.

Обру не нравилось находится с ним рядом в таком настроении. Инстинкты нервировало. Он завертел головой, пытаясь понять, отчего посыпались книги на их головы и как вернуть стеллаж на место — и с удивлением узрел пёстрое соколиное крыло.

* * *

Когда новость о затее остальных дошла до Нюськи — муж, замявшись, поведал перед сном — она первым же делом спросила, имея в виду крылья господина Луня:

— А разве вы все их не видите?

И крепко удивилась, когда узнала, что их таких особенных немного. Впрочем, что с этим делать, понятнее не стало. Больше всего ей нравилась идея Филиппа — сказать слово кругом. Но до сих пор они так только со щитами и со стихией работали. Шарашить по грозовому фронту во всё небо или исцелять утратившего веру в себя человека — большая разница.

Но собраться вместе надо было. Посоветоваться, подумать всем вместе. Помнила Нюська ещё, как тётка Костылиха баб, бывало, соберёт по вечерам — потолкуют, прикинут — и проблемы уже и не проблемы вовсе, так, хлопоты. Благо, Рождество на носу — достойнее повода не придумаешь, господин Лунь и не сообразит даже, что они что-то устраивают.

Собрались. Обр с Ланкой в библиотеку удрали, Варка с Илкой господину Луню зубы заговаривали, а они, остальные, за разлетавшейся детворой следили да Фамочкиного Мира тискали в очередь. Конечно, как из библиотеки грохот да ругань раздались, детвора попритихла, а они не сговариваясь рванули вверх: мало ли что. Жданка, сумасшедшая, прямо с младенцем на руках.

Полки подняли, книги на место поставили, господин Лунь, злой, как сотня мантикор, к себе ушёл — а Нюська обнимала всё время мужа, крылья его украдкой поглаживая. Так и знала, что вот-вот полетит. Внизу тётка Петра детвору есть усадила, в замке стало тихо. Расселись прямо на ковре в библиотеке.

— Он нам сам подсказку дал, — первая взяла слово Ланка. — Если не готов крылья принять, ничего не выйдет.

— Я тут пару рецептов вычитала… — завела было Жданка, но Варка показал ей кулак: позволять травить господина Луня он не собирался.

Илка предложил путь надёжнее:

— Может, споёшь? О ветре вольном, о небе высоком, о чем там ещё сгодится по случаю. А мы слово скажем. Летта, а ты станцевала бы.

— После Пасхи нужно. Когда весна в разгаре, да на растущую луну, — Нюська и сама не помнила, откуда она это взяла, то ли от баб деревенских, то ли уже здесь что-то такое слышала, но остальные с ней согласны были: сложное колдовство лучше творить, когда и природа помочь может.

— Только готовьтесь, что ли, поаккуратнее, — попросила Арлетта. — Если у нас половина Пригорья с теткой Таисьей в прибавку полетит, господин Лунь недоволен будет.

Возражений не нашлось ни у кого.

* * *

Раздражало всё. Шум и гам от наводнивших замок детей, рано пришедшие в этом году холода, разболевшаяся спина и даже жалостливый взгляд жены. Правда, когда она гладила маленькой тёплой ладошкой по уродливым, стягивающим кожу шрамам (травник господина Сварога аккуратно удалил остатки вороновидной косточки и сустава), раздражение понемногу отступало, но стоило ему выйти из спальни и обнаружить какие-нибудь новости, стремительно падало вниз.

Боль в спине была слабой, но ужасно навязчивой, и усиливала все прочие раздражители стократ. В конце концов Рарог попытался отправить детвору в Трубеж на каникулы, но через несколько дней они стали расправлять крылья, и господин наместник трубежской решил, что маленьким крайнам в городе небезопасно, и на всякий случай вернул в замок всех. Учитывая, что прекрасная Илана то и дело бормотала что-то себе под нос ещё до этого происшествия, выводы сделать было элементарно.

Рарог много читал, исправно дежурил в устроенной Варкой больнице, где недужные не переводились, и уже было вознамерился встретить Рождество в приличном празднику расположении духа (хотя всё равно чувствовал себя старой развалиной и едва мог скрыть это от молодёжи), как прекрасная Илана соизволила продемонстрировать своё искусство в библиотеке. Сам, конечно, дурак — спровоцировал девчонку, никак не ждал, что Аннушкин разбойник летать готов. А вот на тебе.

Книги, посыпавшиеся на хребет и навалившийся шкаф радости спине, конечно, не добавили. Даже несмотря на запоздалый Ланкин щит досталось. Сил только на то и хватило, чтоб не сорваться постыдно на молодёжь — до того спину прищемило. Ушёл к себе, прилёг, полегчало вроде немного. Так бы и лежал, забившись в нору — даже на ужин не спустился — если б Жданка не пришла. С ароматно пахнущим подносом и баночкой мази в волшебных руках.

Поднос на столик у кровати пристроила, подвинула поближе, посадила вертикально и не спрашивая с него рубашку стянула.

— Ты пирожок-то бери, тётка Петра обидится. И бульон с зелёным луком она тебе лично приготовила. А я пока спину помажу, Ланка с Варкой лично мазь намешали.

Пришлось послушаться — да и то, сопротивляться мочи не было. Запах восхитительнейшего куриного бульона смешался с ароматами липового мёда, мяты, ромашки и шалфея, чабреца и…

— Кто кобру доил? И когда успели? — уточнил Рарог, разобрав сквозь благоухание пирожка нотки змеиного яда.

— Лекса, летом ещё, на запас, — ласково и почему-то виновато ответила Жданка. — За мёдом Варка в Липовец смотался, на мазь девочки вместе наговаривали.

Ладошки её продолжали скользить уже по всей спине, которую — вот удивительно — почти совсем отпустило. Он даже не только уговорил пирожки с бульоном, но и подумал, что не прочь бы съесть чего-нибудь ещё. Между тем поглаживания мягких ладошек стали настойчивее, и Рарог вспомнил, что у него есть молодая жена. Особенно после того, как эта самая жена стала перемежать поглаживания поцелуями — то в чистый кусочек шеи, то за ухо.

— Может, пойдём вниз? — поцелуй. — Ребята чаёвничать собираются. — Ещё поцелуй. — Беспокоятся за тебя. — И ещё. — Фамочка с Ланкой на скорую руку слойки с малиной сообразили.

Слойки с малиной, конечно, были знатным аргументом. И вниз они пошли. Только очень нескоро — и простыни сжечь пришлось, ядрёной мазью перепачканные.

* * *

Отметили Рождество, и раздражение немного спало. Спина больше не болела. Молодёжь разлетелась до поры по своим уделам. Дети обвыклись с крыльями и даже угомонились немного. Мирная, спокойная зима, неспешно перешедшая в весну.

После пасхальной службы — всей семьёй к отцу Антону наведались — Рарог заметил первые розовые шишечки, и дух от этого привычно воспрял, радуясь молодой зелени и новой жизни. Ко всему вдобавок ещё и старшие дети, собравшись к празднику, решили задержаться в замке на недельку-другую, что не могло не согревать. То, что лица у них какие-то замышляющие, да и Жданка с Аннушкой всё шепчутся по углам, он списал на игру воображения. А зря.

Через пару недель после Пасхи, в дивную тёплую ночь, Жданка позвала его в Сады.

— Ребята разлетятся завтра, — виновато объяснила она, взглянув на его хмурое лицо: как же, великого крайна от дел оторвали! — Посидеть напоследок хотят, погода чудная. А без тебя не то.

Загнав подальше настроение, от которого он чувствовал себя древним стариком, Рарог накрутил на палец её кудряшку и согласно улыбнулся. Странно было, что в этот раз спуститься в Сады ему помог Илка, хотя обычно Жданка настаивала сделать это сама. Странно, но и пусть — внизу пахло ландышами и яблонями, которые по велению хозяек цвели тут прежде времени. Ребята сидели вокруг костерка в переносной жаровне, смеялись, травили байки — и он смеялся и болтал вместе с ними. Жданка от вина отказалась, пустила мех обратно, и как-то странно подмигнула Варке.

— А давайте-ка я спою, братцы.

На этом Рарог подумал, что отказаться от посиделок точно было бы дуростью. Варка редко пел для людей, даже и для своих, хотя все они время от времени слышали, как он поёт Садам, или лесу, или замку. Арлетта вызвалась станцевать, сели пошире.

Забитая девочка под рукой Варки совершенно расцвела и теперь едва ли напоминала то бедное дитя, которое он принёс в замок чуть больше года назад. Нет, она была птицей-фениксом, о которой сейчас пел Варка, и не плясала — летела вокруг костра. Он пел о возрождении из пепла, о новой жизни, о бескрайних небесах и безграничной свободе, а она танцевала уже над землёй, и Рарог поднялся на ноги, завороженный этим действом, и совсем пропустил момент, когда весь круг единым голосом повелел ему:

— Расправь свои крылья, крайн.

В спину будто воткнули раскалённый добела нож. Провернули и повели снизу вверх, а потом обратно. Рядом уже была Жданка, что-то нашёптывая-наговаривая, вливая свою жизненную силу — и откуда в ней, хрупкой, столько? — но боль разрывала тело и застила разум.

* * *

Там, где Рарог очнулся, не было боли и страха, только бесконечное море белых перьев. «Крайны не умирают, вспомнил он, только улетают далеко-далеко». Это он, похоже, сказал вслух, потому что голос снаружи — из-за предела, окруженного сплошными перьями — ответил:

— Никто не умер и не умрёт. Не в мою смену.

По голосу Рарог узнал младшенького из Градов, Эжена, и поэтому предположил, что должен находиться в больнице. Лекарских талантов в себе юноша так и не обнаружил, но за умение привить дисциплину в процедурах и приёме лекарств даже самым жалостным пациентам был откомандирован в медбратья. Итак, если при нём Эжен, то они в больнице — но как он сюда попал, Рарогу вспомнить не удавалось. Любопытство быстро перевесило желание кануть обратно в небытие, и окружившие его перья, повинуясь молчаливому желанию, расползлись, освобождая обзор. Рядом и вправду был Эжен, но находились они не в больнице, а в его собственных, Рарога, покоях — вон и полог знакомый, Жданка сама цветочки-листики вышивала.

И разом вспомнилась вчерашняя (а вчерашняя ли?) ночь.

— Позови мне… кх-кх-кхе…

Отпив услужливо предложенной воды, Рарог прокашлялся и обнаружил, что звать никого уже не нужно: Варка пришёл сам. Рассиялся аки солнышко — сразу захотелось ведро воды на голову ухнуть. Похолоднее.

— Свет ты наш поднебесный, ответственно заявляю: ты меня в могилу сведёшь.

Надулся, как ребёнок: зубы сцепил, глаза отвёл. Но остался: врачебный долг, конечно, превысил собственные чувства. Ну да, это им всей толпой можно над учителем издеваться, а он и слова не скажи! Рарог сверлил Варку взглядом, Варка упорно выполнял медицинский протокол. Температуру проверил, зрачки, спину зачем-то попытался осмотреть — сложновато у лежачего, да — сел рядом пульс считать. Эжен в это время зато не умолкал, перебирая скляночки на тумбе:

— Вот напрасно вы так, господин Лунь! Это же ради вас всё было, и беспокоятся все за вас! Госпожа Жданна чуть от страха ребёночка не скинула, а вы такое говорите…

Услышав про «всё ради вас», Рарог мысленно окинул чудеса последних месяцев и чуть было не застонал, но тут расслышал последнюю фразу.

— Что госпожа Жданна? — рванулся он было с постели, но был придавлен тяжёлой рукой Варки.

— В порядке госпожа Жданна, — по-прежнему глядя мимо, произнёс тот. — Эжен, вон пошёл.

Сдержанно так сказал, а парня как ветром сдуло.

— Правда в порядке, — устало добавил Варка. — Травник я или кто? Не пугалась она, не успела, просто энергии тебе отдала немеряно. Знал бы — точнее, Арлетте бы заранее поверил, она всё настаивала, что у Жданки с Нюськой запах изменился — ни за что не пустил бы. А она всё твердит, что тогда у нас ничего не получилось бы, что-то про первую дочь, про то, что она такой сильной, как сейчас никогда в жизни больше не будет… Устал спорить, отправил в деревню от греха подальше. И Арлетту с ними. У дядьки Антона кобыла жеребиться со дня на день должна, пусть присмотрят. Так что вот. У меня одна сплошная головная боль, все как с цепи сорвались. А у тебя…

— Стой, ребёнок, не трещи. Это прерогатива Эжена, которого ты так изящно отсюда выставил. -Смотреть на покаянную физиономию Варки сил больше не было никаких. Да и злость от радостного известия как рукой сняло. — Попробовали, не получилось, ну да и пёс с ним. Только не делайте так больше, а? Больно очень. Не в моём возрасте такие эксперименты устраивать.

— Каком — возрасте? — оторопел тот, забыв даже, как только что обижался, и Рарог подметил со стыдом, что у мальчишки (вспомнить бы, что мальчишке третий десяток пошёл) глаза красные. — Как — не получилось?! Ну-ка обопрись на меня и вставай!

Энтузиазм его Рарог не разделял.

— Полежу ещё немного.

— Нет уж, вставай! У меня ты, лежащий поверх крыльев, знаешь ли, ассоциации вызываешь нездоровые.

Крепкие молодые руки потянули его вверх, не оставляя места для рассуждений. Вставать было трудно, что-то тянуло к постели, мешало, путалось вокруг.

— Ну? — спросил Варка.

И тут до Рарога дошло, откуда взялись перья, закрывавшие его взор в момент пробуждения. Он попытался снова пошевелить крыльями, но вышло с многолетней отвычки неуклюже, чуть было не упал сам и Варку не уронил. Тот ловко подставил плечо и Рарог, обессилев, уткнулся в него лбом, пережидая момент, когда глаза перестанут быть такими горячими, а спазм наконец отпустит горло.

— Методы у вас изуверские, — пробормотал он в плечо Варке.

Крылья — серебристые, огромные, Рарог совсем забыл, насколько — укутали их.

— Ответственно заявляю, — рассмеялся Варка, выпутывая их из этого кокона, — что ты худший пациент из всех, кого я лечил за эти годы.

Что ж, Рарога это вполне устраивало. Варку, кажется, тоже. Они замерли оба, опираясь друг на друга. И Рарог наконец увидел рисунок, устроенный на комоде в аккуратной резной рамке: крайн, парящий в лучах яркого света.