В Сердце - Дом (джен)

Дом Министерства. Окна без света.

Гермиона Грейнджер-Уизли стояла у окна девятого департамента, того самого, где когда-то казалось, вершатся судьбы. Под ногами лежал ковёр, затоптанный чёрными каблуками. В коридоре гудели заклинания — рутинные, безопасные, равнодушные. Она знала каждое из них, знала, кто их применяет, зачем, когда и почему. Всё было на своих местах. Всё… кроме неё.

Когда-то она верила, что закон может исцелить общество. Что справедливость — не выдумка, а клятва. Но теперь, сидя за столом совета, она слушала, как о детях говорили в категориях ресурсов,статистики,плана распределения по приютам. Они говорили о сиротах, как о бюрократической нагрузке, как о лишней магии, которую нужно нейтрализовать прежде, чем она станет проблемой.

— Главное, чтобы не отвлекали ресурсы от «перспективных», — говорил один.

— И чтобы воспитание не мешало им адаптироваться к рынку, — добавлял другой.

А Гермиона молчала. До поры.

У неё была семья. Муж, дети, дом, утро с запахом кофе и их школьные завтраки. Она знала, что такое быть матерью. И, слушая холодные голоса, она поняла: этим детям не нужен закон. Им нужен кто-то, кто сядет рядом, выслушает, отругает, обнимет, поверит. Им не хватало человека.

И Гермиона решила — покинуть.

Оставить кресло. Ранг. Офис с книгами, что не читали. И выбрать сиротский приют на окраине. Там, где стены старые, воспитатели уставшие, и у каждого ребёнка — взгляд, в котором нет будущего.

Она решила: если закон не может стать домом, она сама станет домом. Не для всех. Но хоть для кого-то.

В тот день шёл холодный дождь. Тот самый, что не столько льёт, сколько пропитывает — словно воздух сам стал мокрым. Гермиона подняла воротник пальто и посмотрела на здание перед собой.

Сиротский магический приют №3 им. Ильгуда Крэя.

Выветренная табличка висела криво. Заклинание подсветки моргало. Каменные стены приюта были обшарпаны, двери скрипели. Казалось, здание само отказывалось быть домом.

— Миссис Уизли? — сухой голос за спиной.

Женщина в блеклом халате с засаленным воротом вышла навстречу.

— Вы, значит, та самая "героиня войны"? Интересно.

Гермиона кивнула.

— Я хочу работать здесь. Помогать.

Женщина хмыкнула.

— У нас тут не Министерство. Не будет кофе на совещаниях, кресел с подогревом и аплодисментов. Тут дети. Сломанные, забытые. Одни злятся. Другие — просто… пустые.

Она провела Гермиону по коридору. Полы скрипели. В воздухе пахло зельем для чистки и чем-то горьким. По пути — двери: «Изолятор», «Молчаливая комната», «Отдел переписей». Где-то звенела посуда. Где-то кричал ребёнок. Никто не реагировал.

— У вас ведь семья? — спросила та.

— Да. Муж и двое детей.

— Зачем вы здесь?

Гермиона остановилась.

— Потому что кто-то должен быть.

Впервые за долгое время в голосе было не раздражение, не усталость, не долг. Только тишина — и решимость.

Её первая встреча с детьми была странной.

Они не спрашивали, кто она. Не кидались с вопросами, как студенты в Хогвартсе.

Они смотрели.

Смотрели, как на временное явление. Как на тех, кто уходит.

Один мальчик — лет восьми, с короткими тёмными волосами и синяками под глазами — подошёл ближе.

— А ты… ты долго останешься?

Гермиона опустилась на корточки, чтобы быть с ним на одном уровне.

— Сколько потребуется.

Он нахмурился.

— Так все говорят. А потом… дверь. Тишина.

Она не нашла, что сказать. Только взяла его за руку.

Молчание было долгим. Но в нём был вопрос. И обещание.

В углу столовой стоял большой круглый стол. Вокруг — пятеро. У каждого — чашка чёрного, давно остывшего чая. Кто-то курил прямо в помещении, несмотря на правила. Воздух был густой — не от магии, а от усталости.

— Снова сбежал? — хмыкнула медик Ларина, пролистывая список. — Это уже третий за месяц. А мы, как всегда, виноваты.

— Не сбежал, — буркнул охранник с перевязанным плечом. — Ушёл. Просто молча. Никто не остановил. Никто не позвал. Зачем?

Смех. Горький. Не злой. Просто — пустой.

Гермиона сидела с краю. Её не замечали. Или делали вид. Это было не Министерство. Здесь никто не вставал, когда ты входишь. Никто не ждал «ценных идей».

— Как у младшей группы? — спросила заведующая, высокая женщина в вязаной мантии.

— Без изменений. Эмпатическое зелье не помогло. Один мальчик перестал говорить. Другая — колет себя пером. Это не воспитание. Это выживание.

Все закивали.

— Главное — держать в порядке отчётность. Чтоб не закрыли.

— Не вмешиваться, если не бьются.

— Не обнадёживать. Всё равно уйдут.

Гермиона больше не могла молчать.

— А если… мы перестанем только выживать? Если кто-то начнёт говорить с ними, слушать? Не как с "проблемой", а как с детьми?

Пауза.

Ларина фыркнула:

— Вы из Министерства, да? Привыкли, что слово — это действие. У нас тут действуют — тишиной. Привыкают. К равнодушию. К холодным кроватям.

— Или к тому, что никто не остаётся, — вставил охранник. — И не спасает.

Гермиона посмотрела на них — не с осуждением. С печалью.

— Не все. Я — останусь.

И в этой тишине было не просто намерение. Была жертва. Выбор. И первые корни будущей надежды.

Дом Уизли был прост, но в нём пахло хлебом и уютом. Деревянные полы скрипели по-доброму, не как в приюте. Камин потрескивал, а у окна сидела Роза, их старшая дочь.

Гермиона вошла бесшумно, как делала с тех пор, как дети стали подростками. Роза не обернулась — продолжала рисовать что-то в своём альбоме.

— Тебя долго не было, — сказала она, не отрывая взгляда. — Папа ужин подогревал три раза.

— Прости, — мягко ответила Гермиона. — Сегодня был… сложный день.

— Ты ведь сама туда пошла. Никто не заставлял.

Гермиона села рядом.

— Да. Потому что кто-то должен быть рядом с теми, у кого никого нет.

— А у тебя мы есть, — тихо бросила Роза. — А ты уходишь. Опять.

Молчание. Не враждебное — просто усталое.

— Знаешь, — сказала Гермиона, — когда ты была маленькой, ты боялась темноты. Мы с папой зажигали тебе светлячков в банке. Помнишь?

Роза кивнула, сдерживая улыбку.

— А что?

— Там, в приюте, живут дети, у которых нет ни папы, ни мамы. Никто им не зажигает свет. Только тьма. Я не могу не идти туда. Но не потому, что вас меньше люблю. А потому что вы — мой свет. Моя сила.

Девочка долго молчала. Потом, не глядя, положила ладонь на мамину руку.

— А ты справишься? Одна?

— Не одна, — улыбнулась Гермиона. — Со мной — вы.

И в этот миг дом стал крепостью, а её сердце — мостом между двумя мирами.

Дождь стучал по высоким окнам приюта, будто кто-то снаружи всё ещё пытался достучаться внутрь. Гермиона шла по коридору, который знал только серый свет и шаги тех, кто давно не верит.

Дверь №12. «Особая комната». Здесь держали тех, кто «опасен для коллектива». Замкнутых. Нелюдимых. «Бесперспективных».

Она постучала — без ответа. Вошла.

На полу, в углу, сидел мальчик лет десяти. Рыжий, худой, с пустым взглядом. На стенах — следы от когтей. Окно замазано чернилами. Имя в досье — Марк. Прошёл шесть приютов. Никто не брал.

— Привет, — сказала Гермиона тихо. — Я Гермиона. Можно я побуду с тобой?

Мальчик не ответил. Не шевельнулся. Лишь посмотрел мимо.

— Я принесла тебе книгу. Сказку. Не магическую — настоящую. Про волка, который боялся быть один.

Тишина.

Она села на пол, рядом. Открыла книгу. Начала читать. Голос её был тёплым, неторопливым. Без назидания. Без ожиданий.

— …и волк смотрел на звёзды, потому что знал — где-то там его кто-то ждёт…

Что-то дрогнуло. Марк сжал руками край рубашки. Его плечи едва заметно вздрогнули.

— Ты плачешь? — спросила она, не повышая голоса.

— Нет, — прошептал он. — Это дождь.

Она кивнула.

— Хорошо. Пусть будет дождь.

Они сидели в тишине. И впервые стены, что слышали только крики, услышали — дыхание надежды.

В зале заседаний пахло пылью, как в архиве Министерства. За длинным дубовым столом сидели трое — заведующая Клемент, психолог приюта мистер Рубен и куратор по линии Отдела сиротства. Гермиона сидела напротив. Спина прямая. Голос — спокойный.

— Я не совсем понимаю, в чём обвинение, — сказала она.

— Не обвинение, — сухо ответила Клемент. — А констатация нарушений. Вы без разрешения входили в изолированную комнату. Оказывали эмоциональное давление на ребёнка. Предоставили материалы, не согласованные с программой. И, по словам персонала, провоцировали привязанность.

— Привязанность? — переспросила Гермиона.

— Мы не можем позволить избыточное сближение. Это ведёт к зависимостям и... — вмешался Рубен, не поднимая глаз от бумаг. — ...формирует ложные ожидания.

— То есть — любовь, — спокойно сказала Гермиона. — По-вашему, она мешает воспитанию?

Пауза. Кто-то поёрзал на стуле.

— У нас есть протокол, — сказала Клемент. — Детей здесь учат дисциплине, порядку. Мы готовим их к самостоятельной жизни. А не к сказкам о чувствах.

Гермиона встала.

— Ваша система обучает детей молчать, когда им плохо. Принимать боль как норму. Считать любовь нарушением. Вы правы — это не сказка. Это страшнее.

— Мы просим вас временно приостановить занятия. Пока ситуация не будет пересмотрена.

Она посмотрела в окно — там, где снова начинал моросить дождь.

— А если я откажусь?

Клемент прищурилась.

— Тогда мы будем вынуждены… пересмотреть ваше назначение. Возможно — и через Министерство.

Гермиона кивнула.

— Делайте, что должны.

И вышла. За дверью её ждал Марк, сжимая в руках ту самую книгу. Он не сказал ни слова. Просто шагнул рядом. И она пошла с ним — не прочь, а вперёд.

Прошло три месяца.

Марк больше не жил в комнате №12. Он учился читать вслух — с запинками, но с блеском в глазах. У него появился деревянный глобус, собранный с Гермионой по вечерам. А на тумбочке — фото: он, Гермиона и Рон. В саду. С рыжими яблоками.

Администрация изменила отношение — не из принципа, а из страха перед оглаской. Несколько семей, вдохновлённых примером Гермионы, стали чаще навещать сирот. Она не говорила громких речей. Она просто была.

Однажды вечером Рон спросил её: — Он стал тебе как сын?

Гермиона взглянула на Марка, спящего у камина, с книгой в руках.

— Нет, — прошептала она. — Он и естьсын. Просто нашёлся немного иначе.

Рон кивнул.

— А мы с ним справимся?

— Мы и не должны справляться. Мы должны любить. А это уже победа.

В дверь постучали. Это был ещё один ребёнок — девочка с косичками, привезённая из другого приюта. Её направили к «той женщине, что разговаривает, как мама».

Гермиона открыла дверь и улыбнулась.

— Заходи. Здесь тебе будут рады.

И дом начался не с крыши. А с сердца.