Тепло сумерек (гет)

Море по вечерам становилось мягким, почти бархатным. Лена сидела на старом бетонном парапете, свесив ноги, и водила карандашом по бумаге. Ветер трепал уголки ее альбома, кричали чайки, но она не отвлекалась — все внимание было приковано к закату.

Каждый вечер был разным: то алым и кричащим, то тихим, размытым, будто акварельная тень на стекле. Сегодняшний — золотой, ленивый, с легким розовым краем, похожий на старое вино.

Она вновь заметила его.

Он стоял чуть поодаль, в тени, где плиты раскаленной на солнце набережной начинали остывать. Черная рубашка, длинные рукава, воротник до самого подбородка — не по погоде, не по месту. И тень — он словно боялся солнечных бликов, хотя теперь солнце лишь скользило по краям неба.

Он смотрел не на воду, а на нее.

Лена перевела взгляд обратно на рисунок, притворяясь, что не замечает. Она видела его уже несколько раз за последнюю неделю. Всегда приходил под вечер. Всегда в одиночестве. Не разговаривал ни с кем, ничего не покупал в кафе. Просто стоял — будто сам был частью этого пляжного пейзажа, чуть темнее, чуть чужой.

Она снова подняла глаза. Он все еще смотрел.

И вдруг — кивнул.

Просто и спокойно. Как человек, заметивший другого человека в толпе. Или как тот, кто рад, что его заметили.

Лена чуть приподняла уголки губ, в ответ, хотя сердце у нее сжалось. В этом взгляде было что-то… древнее. Одинокое.

А потом — он ушел. Резко, как будто растворился в наступающем сумраке.

Лена посмотрела на горизонт.

Закат был почти окончен.

На следующий вечер Лена снова пришла на набережную. Она не знала, надеется ли его увидеть, или просто хочет дорисовать вчерашний закат. Альбом лежал на коленях, карандаш вертелся в пальцах. Солнце клонилось к горизонту.

— Вы всегда рисуете одни и те же закаты? — раздался голос сбоку.

Она вздрогнула. Он стоял в паре шагов, все так же в тени, но ближе, чем прежде. Голос был низким, ровным, с легкой хрипотцой.

— Не одни и те же, — ответила Лена. — Они каждый день другие.

Он медленно кивнул, посмотрел на альбом.

— И все же что-то в них вы ищете.

— Может быть. А вы — что ищете, стоя здесь каждый вечер?

Он чуть улыбнулся.

— Место, где можно не чувствовать время.

Они помолчали. Море шумело, чайка пронеслась над головой. Лена вдруг почувствовала, что рядом с ним — удивительно спокойно. Словно не нужно объяснять, почему именно этот вечер, именно это небо — важны.

— Я Лена.

— Адам.

С каждым вечером Лена и Адам задерживались на набережной все дольше. Он редко говорил о себе, но внимательно слушал ее: про университет, про любимые книги, про страх, что лето кончится слишком быстро. Его взгляд был теплым, но в нем пряталась древняя усталость, которую она не могла объяснить.

Лена чувствовала: в нем что-то чуждое, но притягательное. Что-то, что заставляло сердце биться чуть быстрее, но в то же время — настораживало. Он был словно из другого времени. Или мира.

Адам же — все сильнее боролся с желанием остаться с ней дольше. Каждый их разговор напоминал ему о том, что он почти забыл: тепло, свет, привязанность. Но чем ближе становилась Лена, тем больше риск — раскрыть свою суть. Или навредить ей.

Однажды он просто исчез на два дня. Лена поняла, как сильно скучает.

Когда он вернулся, она не стала задавать вопросов.

Адам тихо сказал:

— Мне не стоит быть рядом. Но я все равно здесь.

И Лена впервые коснулась его руки. Его кожа была чуть прохладнее, чем у обычного человека.

Но он не отдернул руку.

* * *

Полнолуние вырвалось из-за облаков, заливая набережную призрачным светом. Море будто замерло — гладкое, как стекло, ни шороха. Лена пришла первой, но знала, что он появится. Сердце билось в горле.

Адам вышел из тени, как всегда — тихо, будто вырос из воздуха.

— Ты дрожишь, — заметил он.

— Просто ночь холодная, — соврала Лена.

Они молчали. Вдруг Адам повернулся к ней совсем близко — и в его глазах вспыхнул странный свет. Не отражение луны. Что-то глубже.

— Лена, — сказал он негромко, — ты должна знать. Я не человек.

Она не сразу поняла, как воспринять это. Но дыхание его стало иным, неровным, голос — чуть ниже, будто из глубины.

— Я… вампир.

Тишина повисла между ними.

Лена сделала шаг назад. Все в ней кричало: «беги». Но взгляд Адама был не хищным — отчаянным.

— Я живу слишком долго. Я потерял слишком много. Я избегаю людей, потому что слишком легко привыкаю... — он опустил глаза. — А солнце... оно убьет меня. И если я останусь рядом с тобой, однажды, даже случайно, я могу...

Он не договорил.

Лена смотрела на него — и страх постепенно сменялся странным, теплым осознанием. Ее жизнь до этого момента была предсказуемой, ровной. А теперь — каждый вечер с ним наполнял ее чем-то интересным.

— Мне тоже опасно, — тихо сказала она. — Потому что с тобой я впервые чувствую себя живой.

Адам медленно поднял взгляд. В лунном свете он казался еще менее земным. Но он кивнул. И не сделал ни шага ближе. Просто остался рядом.

* * *

Они не говорили: «последний вечер». Но оба знали.

На набережной было тихо, ветер шевелил волосы Лены. В руках у нее был альбом — исписанный, испачканный краской, теплый от пальцев. Она принесла его ему. Чтобы показать, что не забудет.

Адам пришел, как всегда, из тени. Он не улыбался, но в его взгляде было что-то нежное, почти невидимое.

— Я нарисовала то, что хотела сохранить, — сказала Лена.

Он открыл альбом. Лист за листом — набережная, луна, чайки, его силуэт. Последний — их руки, почти касающиеся друг друга.

Адам молча протянул ей маленькую коробочку. Внутри — старая, потемневшая от времени серебряная брошь в виде ласточки.

— Она всегда напоминала мне о свободе, — произнес он. — Теперь — пусть напоминает тебе.

До рассвета оставалось меньше часа. Они сидели рядом, не касаясь друг друга, не говоря ни слова. Просто — были вместе.

Когда первая полоска света появилась на горизонте, он поднялся.

— Не ищи меня, — сказал он.

И исчез в темноте. Без звука. Как всегда.

Лена осталась одна. Море дышало, небо розовело, солнце поднималось все выше. Она достала карандаш и, не задумываясь, открыла другой альбом.

И провела первую линию.

Через час в ее альбоме появился новый рисунок: его силуэт на фоне заката. Чужой. Невозможный.

И бесконечно родной.