На языке цветов (гет)

Петунии Эванс три года, когда она впервые проявляет признаки магии.

Но эти признаки остаются незамеченными, потому что мистер и миссис Эванс заняты погоней за двумя маленькими девочками, и они магглы. Обычные люди из пригорода Бирмингема. Спокойно довольные своей жизнью в низу среднего класса. Их дом небольшой, но аккуратный, с маленьким садом сзади и видом на реку. Гленн Эванс работает на автозаводе, а Вайолет Эванс следит за домом и их двумя дочерьми.

Всё идёт по порядку и расписанию. Петуния растёт с любовью к порядку. Ей нравится порядок, потому что он успокаивает её, когда мысли начинают путаться в голове, как стая мошек, грызущих её мозг. Ей нравится знать, что папа вернётся домой на ужин ровно в пять, и они с Лили обязательно должны выключить свет в половине девятого, иначе мама будет раздражена. Это даёт ей чувство безопасности. Каждую ночь она считает цветы на занавесках — двадцать шесть. Приятное, успокаивающее чётное число.

Лили не интересует порядок. Лили старше Петунии на год, три месяца и двадцать три дня. Лили красива. Она была красивым младенцем, красивым ребёнком, и хотя Петуния ещё этого не знает, она станет красивой женщиной. Лили красива, потому что живёт вне системы Петунии. У Лили рыжие волосы, что довольно редко, но это она унаследовала от мамы. У Лили зелёные глаза. Опять-таки, довольно редко, но они точно такие же, как у мамы. У Лили гораздо больше веснушек, чем у Петунии, но они в основном на руках и ногах, а не на лице.

Петуния очень любит Лили. Но Лили делает такие вещи, как не откликаться, когда мама зовёт их к ужину, потому что увлечена игрой, в то время как Петуния мгновенно бросает всё и бежит к двери. Лили постоянно опаздывает. Ей нужно целую вечность, чтобы одеться, и она проводит в ванной слишком много времени, мечтая и напевая себе под нос. Петуния не может долго сидеть в ванной. Вода почти сразу становится грязной, и мысль о том, что она снова будет покрывать её кожу, заставляет её дрожать и ёрзать. Лили не завязывает шнурки правильно, а потом жалуется, когда падает. Лили знает три ругательства и шепчет их на ухо Петунии, пока та визжит и пытается заглушить их.

Ругательства такие: «дерьмо», «дрочила», «шлюха». Даже Петуния знает, что значит первое слово, а Лили говорит, что «дрочила» — это слово для плохого мужчины, а «шлюха» — для плохой женщины. Лили так говорит, значит, это правда, потому что Лили довольно умна. Намного умнее Петунии, которой нравится порядок в школе, но не сами занятия. Тем не менее, её почерк идеален. Ни один учитель не может этого отрицать, хотя они всегда разочарованы ею, ведь у них сначала училась Лили. Кажется абсурдным, что младшая Эванс не дотягивает до уровня старшей. Лили далеко пойдёт, говорят папе и маме учителя. Она обязательно должна сдавать экзамены для поступления в университет. Она станет кем-то важным, правильным и красивым.

Что касается Петунии, ну, для неё всегда есть секретарские курсы, а если не получится, то, возможно, найдётся хороший парень. Сейчас шестидесятые, и в семье Эванс есть место только для одной исключительной девочки. Петунию это устраивает. Во всяком случае, должно устраивать. Почему бы ей хотеть быть исключением? Исключение — это не то, чем можно гордиться. Исключения не заставляют мир вращаться. Общество держится на тех, кто делает то, что должен, и знает своё место.

Петуния пытается утешиться этим. Она важна. Она будет иметь значение. Секретари ведь тоже нужны, не так ли? «Конечно, нужны, дорогая», — говорит ей папа. «Ты справишься, Пет. Мы ведь не можем быть лучшими в классе, правда? Я не был». И тогда он засмеётся и взъерошит ей волосы, а Петуния нахмурится и слегка дёрнется, но примет это, потому что он делает это от души, несмотря на то, как она ненавидит, когда кто-то трогает её волосы.

Папа называет её Пет, мама — Петуния, потому что, по её словам, это красивое имя, а Лили зовёт её Тьюни. Петуния всегда пишет своё полное имя: Петуния Мэри Эванс. Мэри — в честь маминой матери, которая погибла во время Блица. Петуния Мэри Эванс. Если возможно, Петуния хотела бы выйти замуж за мужчину с фамилией из семи букв, чтобы её полное имя было уравновешенным. Например, Петуния Мэри Олисопп. Или Петуния Мэри Болдуин. Или Петуния Мэри Чампман. Вариантов много. Полное имя Лили — Лили Джейн Эванс, поэтому ей следует выйти замуж за мужчину с фамилией из четырёх букв. Это будет сложнее. Алан? Барр? Кукс?

Если бы Лили не принимала все многочисленные правила Петунии, та, вероятно, ненавидела бы её. Лили считает некоторые из её правил раздражающими, другие — смешными, но никогда не насмехалась над ними. Никогда не смеялась над её частым мытьём рук или тем, что Петуния трижды переспросит, закрыла ли мама входную дверь, или тем, что она всегда расставляет их кукол в определённом порядке, который никогда нельзя нарушать. «О, Тьюни», — говорит Лили, вздыхая, и дует на свою чёлку, но при этом улыбается своей тёплой, обволакивающей улыбкой, которая заставляет Петунию чувствовать себя особенной, как будто она — тот, кого Лили любит больше всех.

Но это ложь. Лили больше всего любит папу, и это несправедливо, потому что Петуния больше похожа на него. У неё такие же тонкие светлые волосы, цвета «кукурузного шелка», как говорит мама, или «грязной посуды», как говорит Линда Эдисон в школе. Петуния боится, что однажды они начнут выпадать, и тогда будет видно её блестящую кожу головы, как сейчас видно у папы. У неё такие же бледно-голубые глаза — водянистые и одновременно острые. Папа замечает всё, как и она. Он просто научился не говорить об этом. Петуния не может сдерживать свои вопросы, комментарии и привычки, но должна научиться, иначе она останется маленькой чудачкой на всю жизнь.

У Лили лицо сердечком, и она показывает все зубы, когда улыбается, ровные и белые. Лицо Петунии длиннее, уже, и она никогда не улыбается с зубами, потому что это делает её похожей на испуганную лошадь. Никто бы не сравнил Лили с лошадью. Лили могла бы стать моделью. Лили могла бы сниматься на телевидении. У Лили пятна на всех вещах, она никогда не заправляет блузку в юбку, у неё стрелки на чулках, и её туфли быстрее изнашиваются, чем у Петунии, но ей не нужно быть осторожной, потому что она такая прекрасная. Ей не нужно застёгиваться, подтягивать себя. Лили может просто быть, без каких-либо изменений, без лишних мыслей.

Иногда Петунии кажется, что Лили — это как поток воды, чистый и прямой, а она — последние капли, которые стекают из крана перед тем, как его полностью закрыть. Остаток. Мама и папа долго хотели детей, и потом у них родился Дейл, но он умер, не дожив до года. У него были слабые лёгкие. А потом, три года спустя, родилась Лили. Она была всем, что им нужно, всем, чего они хотели. Им просто нужно было кого-то любить.

И тут, совершенно случайно, появилась Петуния, спустя год. Ненужное дополнение. Петуния говорит себе, что она необходима, потому что иначе семья была бы из трёх человек, а не четырёх. Но если считать Дейла, то их пятеро, так что она старается не думать о нём и о его маленькой могиле на кладбище. Он был мальчиком, с яблочными щёчками и светлыми кудрями, он мог бы быть старшим братом Лили. Он был важен. В своих снах она видит его высоким и сильным, он поднимает её на свои широкие плечи.

Петуния мечтает быть высокой, как папа, как Лили, которая самая высокая девочка в своём классе. Но единственное, что у неё от мамы — это то, что она маленького роста. Её легко не заметить. Худенькая младшая сестра Лили Эванс, цепляющаяся за неё, как мох на камне, как плющ на стене. Как грязь на кухонном столе. Чувствовать себя грязью — это самое ужасное чувство на свете. Оно заставляет Петунию хотеть свернуться калачиком и умереть. Оно заставляет её говорить гадости, хотя она никогда не станет ругаться. Оно заставляет её хотеть ударить, закричать и вырвать зелёную траву, цвета глаз её старшей сестры.

Лучший друг Лили, Северус, заставляет Петунию чувствовать себя грязью. Он худой, сальными волосами, и улыбается только тогда, когда Лили на него смотрит. Он никогда не обращает на Петунию внимания, кроме как с презрительной улыбкой. Петуния ненавидит его. Ненавидит, как он всегда наблюдает за ними с берега реки, когда они с Лили проезжают на велосипедах мимо. Ненавидит, как он умудряется увести Лили, шептать ей что-то, от чего та молчит и напрягается на обратной дороге.

— У Северуса ужасный дом, — говорит Лили. — Его отец — ужасный, отвратительный человек, а мать не намного лучше.

Но она знает лучше не приглашать его на ужин, потому что папа не любит Северуса Снейпа так же, как и Петуния. Даже мама, которая всегда добра ко всем, наблюдает за ним настороженно с порога дома, вытирая руки тряпкой.

Петуния мечтает, чтобы Лили была нормальной и подружилась с одной из девочек на их улице. Тришей, Сьюзан или Дебби, любой из них. Вместо этого эти девочки хихикают, когда сёстры Эванс проходят мимо, потому что они странные, водятся на Спиннерс-Энд и ведут себя как мальчишки. Это Лили, а не Петуния. Лили была той, кто ввязалась в драку, когда старшие мальчишки бросали камни в маленького Микки Хейла. Она ударила Тони Уолкотта прямо в живот, заставив его согнуться пополам от неожиданности, а затем развернулась и ушла. Петуния следила за их велосипедами, чувствуя растущее беспокойство в животе, которое в итоге вылилось в злые слёзы на обратном пути домой.

— Почему ты просто не оставила это? — требовала она, будучи девятилетней и испуганной, потому что теперь Тони Уолкотт и его друзья могут прийти к ним домой и бросить ещё камней. Это расстроит папу и заставит маму волноваться, можно ли их выпускать играть. Всё это может испортить вечер, потому что Лили будет спорить с родителями, а Петуния почувствует себя всё более и более неуютно, пока не убежит в их спальню и не бросится на кровать, пытаясь сдержать вспышку ярости.

Лили, которой уже десять, взмахнула своими кудрями, раздувающимися на ветру, пока они быстро крутили педали.

— Тьюни, они могли его ранить! — Лили всегда должна быть героем. Лили всегда должна что-то делать. Быть первой, перехватить инициативу, украсть момент. Лили всегда заставляет Петунию смотреть, её единственную зрительницу на большом шоу «Невероятная жизнь Лили Джейн Эванс».

— Это не наше дело, — ответила Петуния и поджала губы. Они никогда не говорили с Микки Хейлом. Это просто маленький мальчик с заклеенными очками и стрижкой под горшок. Лили никогда не говорила ему ни слова в жизни, но теперь будет, потому что решила, что его нужно защитить. Теперь Тони будет ещё больше издеваться над ним, потому что его спасла девчонка.

— Помогать людям — дело каждого, — резко выпалила Лили и больше не разговаривала с Петунией до самого возвращения домой. Хотя к ужину она уже оттаяла. Лили никогда не может долго сердиться на Петунию, да и вообще, ни на кого. Её гнев вспыхивает как белый огонь, ослепляющий, но так же быстро гаснет.

Гнев Петунии другой. Холодный и медленный, он собирается где-то в глубине живота. Он выжидает, и выплёскивается наружу в самые неподходящие моменты. Лили легко прощает. Петуния — нет. Она не такая щедрая в чувствах, потому что они — её драгоценное сокровище, и она не может разбрасываться ими, как Лили. Она может исчерпать их. Может пересохнуть. Может увянуть и умереть.

Магия Петунии капает так же, как её гнев. Сдержанно. Едва заметно. Ничего явного или громкого. Ничего такого, что привлекло бы взгляды других детей или вызвало подозрения у взрослых. Просто вещи, которые ей помогают. Её куклы снова выстраиваются в ряд после того, как футбольный мяч Лили разбрасывает их в беспорядке. Постель заправляется сама, пока она тщательно чистит зубы. Чай, который был чуть горячим или холодным, становится идеальной температуры. Магия поддерживает порядок в мире, который она так тщательно построила вокруг себя.

Северус Снейп «взрывается» летом, когда Лили исполняется одиннадцать, а Петунии десять. Он спрашивал про какое-то письмо несколько месяцев подряд, с тех пор как Лили исполнилось одиннадцать в конце января. Лили думает, что это какая-то шутка, но Петуния нервничает. Почему кому-то должно писать письмо маленькой девочке? Почему Северус знает об этом? Почему он его ждёт? Почему он всё больше злится, когда письмо не приходит? Она стоит на песке и иле у реки, делая маленькие, медленные шаги. Ей хочется зайти в воду, но она не выносит, когда к её босым ногам прилипает грязь.

Лили разговаривает с Снейпом, и, наконец, он говорит громко, яростно, почти рыча:

— Это должна быть она, не ты. — Он вне себя от ярости. Петуния замирает. Вода плещется у её бледных пальцев ног.

— Сев, о чём ты говоришь? — встревоженно спрашивает Лили. — Что… что насчёт Тьюни?

— Я думал, это ты. Я был так уверен… но это она, это всё время была она, — выпалил он. — Я такой дурак!

— Нет, ты не дурак, — успокаивает его Лили, — ну давай, о чём ты? Что случилось?

— Я думал, ты такая же, как я, — пробормотал он, и волосы на затылке Петунии встали дыбом. — Но ты не такая. Ты не магическая. Ты не ведьма. Это она.

Вдруг река резко набегает на ноги Петунии, забрызгивая ей щиколотки, и она вскрикивает, отскакивая назад, чуть не упав.

— Тьюни не… Тьюни не ведьма, Сев, — Лили звучит так, будто она не знает, смеяться ей или раздражаться. — Не глупи. Это какая-то игра? Ну давай, просто скажи…

Петуния поворачивается к ним, её глаза горят, в горле странная боль, и она с хрипом произносит:

— Я НЕ ведьма. — Песок под ногами кажется зыбким и ненадёжным. Ей кажется, что она вот-вот провалится прямо в центр земли. Оба они смотрят на неё. Северус — с горькой яростью, Лили — с озабоченной растерянностью.

— Ты ведьма, — презрительно говорит он, — хотя ты этого не заслуживаешь. Ты ведёшь себя как магл. Ты выглядишь как магл. Это должна быть она, а не ты…

— Прекрати, — шипит Петуния, сжимая свои худые ведьмовские пальцы в выцветшей юбке. — Прекрати, прекрати…

— Кто такие маглы? — в отчаянии кричит Лили. — Что происходит, Северус?!

— Я волшебник, — сквозь зубы отвечает он. — Магия реальна, и я волшебник. Я могу делать то, чего маглы… люди без магии, такие как мой отец, и твои родители, и… — он делает паузу, и его ярость проступает красными пятнами на его щеках, — и ты… то, чего маглы не могут. И она — ведьма. Это… это несправедливо, так не должно быть, — он умоляет Лили, схватив её за руку.

Лили, впервые, отдёргивает руку и смотрит на Петунию.

— Тьюни? — спрашивает она с сомнением в голосе.

— Перестань ЛГАТЬ про меня! — выплёвывает Петуния, смотря на Северуса с ненавистью. — Я не… я не ведьма, ты… ты… грязный урод! Я не такая, как ты, кем бы ты там ни был! Я нормальная!

— Ты и ведьмой-то хорошей не будешь, — с жаром отвечает он. — Кто-то вроде тебя не протянет и года в Хогвартсе.

— Что такое Хогвартс?! — Лили, вне себя от ярости, кричит, уперев руки в бока. Её брюки закатаны, а их края покрыты сухим илом. — Северус, прекрати! Петуния…

— Ты считаешь меня уродом? — шипит Северус, делая шаг к Петунии, его слишком большой плащ болтается на плечах. — Ты не лучше. Может, даже хуже. Моя мама — ведьма. Это у меня в крови. А ты — просто маленькая грязнокровка…

С треском, как гром, ломается ветка дерева, в тени которого они стоят, и падает на землю между Петунией и Снейпом. Она чуть не попадает в него и поднимает небольшое облако пыли, которое оседает на её одежде. Петуния отряхивает юбку и отступает, содрогаясь от страха, и, наконец, начинает рыдать.

Где-то вдали она слышит, как Лили, почти сердито, говорит Снейпу идти домой и оставить их в покое. А когда он начинает возражать, его язвительные слова переходят в нытьё, но Лили его игнорирует, переступает через ветку и обнимает Петунию, прижимая к себе тонкими руками. Петуния всхлипывает, отрицает всё, уткнувшись лбом в грудь сестры, и успокаивается только тогда, когда Лили начинает тихо напевать, ровно дыша, её дыхание касается лба Петунии, от чего та ощущает лёгкое тепло.

К следующему лету Петуния получает своё письмо.

Петуния сидела на диване, прижав колени к груди и вонзая ногти в ладони, лежащие на её бедрах. Тёплый июльский вечер проникал через окно, где розы пышно расцвели в полном цвету. Она словно прилипла к виниловому покрытию дивана.

Лили сидела рядом, обняв её плечо. Её кудри почти до пояса, прилипшие к шее и плечам от пота. Петуния всегда носила волосы коротко и зачесанными назад, с головной повязкой, но в такую жару повязки не носили. Вентилятор в гостиной давно вышел из строя.

Лили было двенадцать лет, и она только что получила стипендию для поступления в престижную частную школу, расположенную в часе езды от их дома. Она жила в интернате на неделе, а по выходным приезжала домой. Лили говорила, что ей было бы проще пойти в местную школу, но Петуния знала, что Лили была прекрасной лгуньей.

Петунии хотелось, чтобы Лили больше заботилась о своей внешности. На ней был ультрамариновый кардиган с аккуратным темно-синим гербом и подходящая к нему клетчатая юбка, доходящая до колен. Лили часто говорила, что её внешний вид ужасно контрастирует с её волосами, но кардиган подчеркивал ярко-зеленый цвет её глаз.

Петуния всё реже видела Снейпа, но она знала, что Лили переписывается с ним, а он — с ней. Лили рассказывала Петунии всякие истории о школе, в которую она должна была поступить, и всё это она слышала от Снейпа. Эта школа называлась Хогвартс, располагалась в Шотландии, и нет, там не было свиней. В Хогвартсе было четыре дома, и Слизерин был лучшим из них. Все ученики могли колдовать. Все они — уроды. Как Снейп. Как она.

Но Петуния не считала себя уродкой, значит, что-то было не так. Просто потому, что с ней происходят странные вещи, это не значило, что она в этом виновата. Однако в последний год магия стала проявляться всё сильнее, и даже её родители начали замечать необычные события.

Она должна была бы упасть с велосипеда в прошлом месяце, но вместо этого оказалась снова на ногах без единой царапины. Мама сказала, что это чудо, но папа выглядел менее уверенно. Петуния подслушала их разговор, когда мама мыла посуду, а папа курил сигару у открытой двери.

— Ты слишком переживаешь, Гленн, — сказала мама тихо и озабоченно. — Ты слишком на этом зацикливаешься. Не важно, что Лили там рассказывает. Она вполне обычная девочка, может, немного нервная, но…

— Нет, — сказал папа решительно, — Вай, что-то происходит, и я не понимаю, что.

Петуния, подслушивавшая этот разговор в коридоре — одно из её любимых занятий, поспешила в ванную и вырвала ужин в раковину. Затем, охваченная паникой, она стала мыть её в тишине, сдерживая слёзы.

Теперь в их доме появилась женщина по имени Минерва Макгонагалл, чтобы сообщить им, насколько необычной и странной она на самом деле является. Конечно, она не использовала таких слов. Профессор Макгонагалл, которая всё более недовольно реагировала на каждое слово папы, называющего её «миссис», была высокой женщиной в зелёном, с чёрными волосами, собранными в старомодный пучок. Она была слишком тепло одета для такой погоды, как будто готовилась к зимним холодам, а не к летнему зною.

— Вы заместитель директора? — повторила мама, неуверенно стоя рядом с креслом папы, нервно покачиваясь. — В этой школе?

— Да, — ответила Макгонагалл сдержанно, что немного заставляло Петунию её уважать, хотя она должна была бы её ненавидеть. — А также я — глава дома Гриффиндора и преподаватель трансфигурации.

— Трансфигурация? — с недовольным выражением на лице спросил папа. — Это что-то религиозное?

— Это будет трудно объяснить в данный момент, и я уверена, что у вас есть другие вопросы, — сказала она, переведя взгляд на Петунию. Легкая улыбка коснулась её губ. — Это может быть для вас более сложным переходом, чем для других, учитывая, что вы не магическая семья, но я уверяю вас, Хогвартс примет вас так же, как и любого другого ученика.

Петуния не хотела, чтобы её отправляли в эту странную школу.

— Я обязана туда идти? — спросила она, пытаясь звучать достойно, а не капризно, не слишком успешно. — Я не… я не люблю магию. Я не хочу её.

Макгонагалл усмехнулась сдержанной, сухой улыбкой.

— К сожалению, магия не исчезает, даже если мы её не хотим. Вам нужно научиться контролировать свои способности, мисс Эванс, иначе они будут контролировать вас.

— Она будет в опасности, если не пойдёт? — спросил папа, наклоняясь вперёд, как будто он смотрит важный матч по телевизору.

— О, — переживала мама, — это абсурд, Гленн, она не…

— Да, — ответила Макгонагалл без колебаний. — И для неё, и для окружающих. Хогвартс — это как любая другая школа, с уроками, домашними заданиями и каникулами, но каждый из наших учеников обладает силами, которые большинство маглов — то есть людей — не в состоянии понять. Если они не научатся этому там, то где? Ваша дочь — ведьма.

Мама и папа, в конце концов, поверили, что Макгонагалл — ведьма. Все сомнения исчезли, когда она превратилась в кошку и обратно, что вызвало испуганный вскрик у Петунии, восторженный вздох Лили и почти обморочное состояние мамы. Папа, кажется, воспринял это достаточно спокойно, и Петуния знала, что именно он решит, останется ли она или уйдёт.

— Ладно, — сказал он, медленно кивая. — Это действительно хорошая школа, говорите?

— Лучшая, я бы сказала, — Макгонагалл с гордостью подняла подбородок.

— И она будет среди таких же детей её возраста? Дети, как она?

— Конечно. Некоторые будут из похожих семей; в Хогвартсе учится много маглорождённых студентов.

— И у неё будет будущее, когда она закончит? То есть… есть ли для неё работа? Те… ведьмовские дела, чем она сможет зарабатывать?

Макгонагалл чуть наклонила голову.

— Если она будет усердно учиться, она может стать выдающейся ведьмой с множеством карьерных возможностей.

Папа снова кивнул.

— Ладно. Пусть едет.

— Гленн, — прошептала мама, но он покачал головой. Когда у папы такой взгляд — холодный и острый, как лезвие, с ним нельзя спорить. Он помассировал морщины на своём измождённом лбу и тяжело выдохнул. — Мы стараемся для Лили, и должны постараться и для неё, Вайолет. Мне это не нравится так же, как и тебе.

Мама хотела возразить, Петуния чувствовала это, но мама никогда не была той, кто спорил с теми, кто был выше, тем более с её мужем и странной строгой женщиной, которая утверждает, что она профессор, и говорит так, что ей можно доверять.

— Вы поступаете правильно, — уверенно сказала Макгонагалл и добавила, что вернётся утром, чтобы забрать их за покупками для Петунии в магазин, где продаются вещи, которые нельзя найти в маггловских магазинах или заказать по каталогу.

Петуния сидела на кровати, скрестив ноги, и считала цветы на занавесках. Но число двадцать шесть не принесло ей утешения этой ночью.

— Ты хоть немного рада? — спросила Лили, заплетая её густые волосы. В её голосе была зависть, такая же жирная, как масло, и рассыпавшаяся так же неаккуратно, как Лили делает всё. — Давай, Тьюни, это как из книги. Ты ведьма! Ты и Сев будете учиться в этой магической школе…

— Я не хочу туда идти, — раздражённо ответила Петуния, обняв себя руками. — Особенно с ним.

Лили замерла, смягчилась и села рядом.

— Я знаю, вы не ладите, но он извинился…

— Только чтобы ты снова с ним заговорила, — пробормотала Петуния, но её сестра не обратила на это внимания.

— И он пообещал мне, что будет за тобой присматривать в школе.

Петуния поморщилась и сжала губы, сердито уставившись на Лили.

— Я не хочу, чтобы он за мной присматривал. Я не хочу ТУДА идти. Я не хочу быть ведьмой, я хочу быть нормальной и учиться в обычной школе с другими.

— Но ты не можешь, — сказала Лили. — Ты не понимаешь, Тьюни? Это — кто ты есть. Ты не обычная. Ты удивительная. Ты не такая, как все. Не такая, как я, или мама, или папа. — Лили была искренней, с широко раскрытыми глазами, и Петунии хотелось её ударить.

— Ты просто хочешь быть на моём месте, — обвинила она, и сразу увидела, как Лили покраснела, как её волосы, и отшатнулась.

— Это несправедливо, — возразила Лили, — конечно, я бы хотела иметь магию. Но это не значит…

— Единственное, что у меня есть, что делает меня особенной, и ты хочешь это, — сказала Петуния с яростью. — Если ты не можешь пойти, ты будешь доставать меня, чтобы хоть как-то почувствовать, что это ты особенная.

Ей было горько, и она отвернулась, свернувшись на боку.

Если бы Лили получила письмо, а не она… Петуния была бы безутешна и не смогла бы простить её. Лили права. Она поступала несправедливо. Но она не могла с этим ничего поделать, потому что была переполнена страхом. Всё изменится теперь. Она больше не будет той самой Петунией — спокойной, уверенной в себе, тихой сестрой для Лили. Она станет кем-то другим. Кем-то, кого она не знает и не хочет встречать.

Это выровняло расставленные акценты. Это не означало, что Петуния принимала это, но она была благодарна. По крайней мере, на этот раз у неё было что-то, чем можно гордиться перед сестрой. На этот раз у неё было преимущество. Лили умна, красива, остроумна, но она не ведьма. Она не особенная. Петуния подумала на мгновение, что Лили сейчас заплачет, и, хотя её сестра фыркала, её вина терзала её живот, пока, наконец, она не повернулась и не встретила взгляд сестры.

Лили вытирает глаза, глубоко вздыхает и говорит:

— Тьюни, пожалуйста, не будем спорить. Я понимаю, что ты боишься и не хочешь уезжать, но обещаю, что буду писать тебе, чтобы тебе не было грустно по дому.

Петуния немного сжимается от искренности в голосе сестры и молча кивает. Лили ложится рядом с ней, и они спят в одной постели — жарко и беспокойно. Утром просыпаются, перепутав руки и ноги, чувствуют боль, но глаза остаются сухими. Петуния надевает своё лучшее летнее платье, расчесывает волосы и всего четыре раза спрашивает, не забыли ли они запереть дверь, прежде чем выйти в Лондон.

На Диагон-Алее облачный, душный день. Хотя Петунии пришлось маршировать как солдат через тот ужасный, грязный паб, и она чуть не потеряла терпение, стоя в переулке, полном мусорных контейнеров, невозможно не ощутить восхищение волшебным Лондоном. Люди здесь странные, магазины ещё более необычные, а Лили выглядит так, будто попала в парк аттракционов, не в силах скрыть своë возбуждение. Мама, крепче сжимая сумочку, остаётся рядом с Макгонагалл, которая сдержанно улыбается, показывая им окрестности.

Сначала они покупают форму, от чего Петуния с ужасом обнаруживает, что она будет чёрной. Этот цвет ей совсем не идёт — она выглядит как бледное привидение. Тем не менее, Макгонагалл — не та женщина, которая станет терпеть жалобы по поводу дресс-кода, и Петуния, с очевидным недовольством, сдается, когда ведьма в магазине мантий ворчит, что она слишком хрупкая для своего возраста, но всё же делает комплимент розовому зажиму в её волосах.

Девочка, стоящая рядом с ней, также невысокая, с клубнично-рыжими волосами, собранными в два хвостика. Она вся в веснушках и с щербинкой между передними зубами. Её любимый цвет — красный, что сразу заметно по её бордовому платью.

Позже она станет первой подругой Петунии, кроме сестры. Но пока она спорит с усталой матерью и двумя младшими детьми. В какой-то момент, с явным раздражением, она поворачивается к Петунии и протягивает руку:

— Я Марлен Маккиннон. Ты тоже начинаешь в сентябре?

После мгновения замешательства Петуния неуверенно пожимает её руку.

— Петуния Эванс.

Мать Марлен, крепкая блондинка с тревожными глазами, но с лёгкой улыбкой, поворачивается, чтобы поприветствовать Макгонагалл и сочувственно спрашивает у Вайолет, является ли она тоже магглом:

— Мел мне не сказал до самого медового месяца! Он сказал, что работает в больнице — я думала, что мне достанется доктор! Вот такие уж они, мужчины…

— Да, — говорит Марлен, не обращая внимания на отчуждённость Петунии, — ну, хотя бы ты первая в своей семье. У меня уже двое старших братьев учатся там. Один — староста, а другой — в отработках каждый второй день.

— Я тоже хочу! — жалуется младшая сестра Марлен. — Я уже умею создавать магию!

— Если только считать, что немного вспыхивают огоньки, Мона, — говорит Марлен, закатив глаза и кивнув на младших детей. Мальчик настойчиво ковыряется в носу. — Моника и Малкольм.

У них нет выбора — Маккинноны сопровождают их на все остальные остановки, а старшие братья тоже появляются. Семейство Маккиннонов — от рыжеволосого Майкла до медного Мэтью, от клубнично-рыжей Марлен до песочных Моники и Малкольма с белыми волосами. Они шумные, агрессивные и неугомонные, полные историй и шуток, с косыми взглядами, если кого-то перебивают.

Петуния должна бы их не выносить, но Марлен всегда внимательно слушает её, как будто каждое слово Петунии очень важно, и ни разу не игнорирует её в пользу Лили. Так что Петуния чувствует нечто вроде сдержанного терпения, хотя старшие мальчики уже настроены дразнить её, а Мэтью пытается впечатлить Лили, «неважно маггл она или нет».

Марлен — такая же уверенная в себе, как и Лили, но по-другому. Марлен более резкая, менее терпеливая и склонна смеяться над всем. Когда она говорит Петунии, что ей обязательно нужно завести сову, Петуния слушает, хотя птиц она никогда не любила, и неуверенно выбирает одну маленькую, которую Марлен тут же называет Бэзил. Кот Марлен — огромный рыжий Морис, шерсть которого Петуния уже может представить, покрывающей всю форму.

А вот магазин волшебных палочек предстоит посетить в одиночку. Петуния заходит туда одна, сжимая руки в аккуратные кулачки. Воздух в магазине тяжёлый и густой от пыли, и её дыхание прерывается короткими рывками, когда она стоит у грязного окна, глядя на старика за прилавком, который внимательно смотрит на неё. Его глаза блестят в орбитах, и Петуния нервно моргает, сжимаясь в себе, когда он выходит из-за прилавка.

— Вас я не помню, — говорит он серьёзно, осматривая её с головы до ног. — Магглорожденная, так?

Петуния вздрагивает, но кивает.

— Понял, — говорит он, — руки вперёд, пожалуйста.

Из его кармана вылетает рулетка, которая обвивает её руки, пальцы, ноги и даже нос. Петуния вздрагивает и дергается, но молчит, надеясь поскорее завершить этот процесс. Она не хочет палочку, не понимает, как махание палочкой сделает её настоящей ведьмой, но Макгонагалл сказала, что это обязательно, и что Гаррик Олливандер — лучший волшебник-палочкодел в Британии.

— Колдуете левой или правой? — спрашивает он, забирая рулетку и заходя в склад с коробками.

— Правой, — бурчит Петуния, теребя свои голые руки. Магазин странно холодный, несмотря на жару снаружи. Наверное, какое-то заклятие. Ей всё равно. Она просто хочет выбежать на улицу. Но Олливандер возвращается с коробками и протягивает ей первую палочку.

— Вяз, волос единорога, 12 и ⅓ дюйма, упругая, — говорит он с лёгким сомнением. — Давайте посмотрим.

Петуния взглянула на палочку, затем перевела взгляд на него.

— Помаши ею, — сказал он с нетерпением, и она послушно взмахнула. Ничего не произошло. — Еще раз? — предложил он, сомневаясь, и Петуния помахала палочкой с большим усилием, отчего бумаги на прилавке взлетели в воздух.

— Хм, — протянул он, — довольно вяло. Мы можем и лучше, не так ли? Гортензия, волос единорога, 10 и ½ дюйма, гибкая.

На этот раз её движение вызвало оглушительный хлопок и запах едкого дыма.

— Ну, — он закашлялся, — возможно, третья попытка будет удачной. Гортензия, сердечная жила дракона, ровно 13 дюймов, жесткая.

Петуния почувствовала, что с этой палочкой все иначе. Трудно объяснить, но те палочки казались простыми карандашами, как если бы она играла в фокусы, хотя этим всегда занималась Лили, а не она. Эта палочка… это уже не игра. Она взмахнула ею, и золотые искры посыпались, сверкая среди пылинок. Петуния не могла оторвать глаз, как они мерцали и исчезали.

— Очень хорошо, — похвалил Олливандер, хотя было неясно, кого он хвалит — её или себя. — Хотя, на первый взгляд, ты не кажешься тем человеком, который мог бы использовать сердечную жилу дракона, но… возможно… посмотри на украшение на стержне, а гортензия… гортензия — весьма интересная древесина, не так ли? Способная на великое исцеление… и великое разрушение. Такие палочки обычно выбирают… — он взглянул на неё, — конфликтующих. Я бы посоветовал тебе быть осторожной, потому что если обращаться с гортензией небрежно, последствия могут дать ужасный обратный эффект.

— Обратный эффект? — переспросила Петуния с недоверием. — Как у машины?

Олливандер просто уставился на неё и добавил:

— Отличная палочка для дуэлей, если когда-нибудь решишься.

Она расплатилась и поспешила выйти, а после того как показала палочку заинтригованной Марлен, у которой уже была своя палочка; плющ, 12 и ⅕ дюйма, волос единорога, «гибкая и бугристая». МакГонагалл, похоже, была довольна её выбором, или, как она говорила, «выбором палочки», а Лили тихо ревновала весь путь домой на поезде.

У Петунии есть форма, которую нужно постирать и погладить, все учебники, перья и пергамент, котелок, маленькая сова в клетке, палочка в коробке, из которой она не собирается её доставать, и адрес Марлен, написанный на клочке бумаги.

— Увидимся на платформе, — сказала Марлен вместо прощания, как будто это было неизбежно.

1 сентября. Сегодня среда, 28 июля 1971 года. Через месяц и три дня она будет стоять на платформе, ожидая поезд, пытаясь не заплакать, стараясь не закричать от толпы людей вокруг. Поезд приходит ровно в 11, а отправка платформа — 9 и ¾. Почему не 10?

Почему она не может быть просто обычной, красивой и милой? Вместо этого она — чудовище, которую собираются отправить в черт знает куда, чтобы стать ведьмой. А Лили так бы хотела, чтобы это уже случилось. И единственный человек, кого она будет знать в школе, кроме Марлен, её ненавидит. И мама всё ещё её любит, но в то же время боится.

И она уже не простая, скучная Тьюни Эванс, с белыми носками, тонкими губами и сердитыми синими глазами. Она — нечто большее, нечто, что не помещается в рамки систем, на которые Петуния привыкла опираться. Как можно организовать палочку и котелок? Как можно сдержать заклинания и проклятия?

Нельзя. Ты не сможешь. И поэтому, несмотря на чёрные развевающиеся мантии и грозную шляпу, она чувствует себя голой и раненой, как открытая корка раны, из которой сочится кровь и гной. Нет пластыря, чтобы наклеить на это. Всё, что она может сделать, — это кровоточить.

Петуния стоит посреди вокзала Кингс-Кросс, в то время как мужчины в костюмах и женщины с сумочками спешат мимо, и с трудом борется с барьером, расположенным в тридцати футах перед ней. Её сердце бешено колотится в груди, и боль такая сильная, что она думает, что может упасть в обморок.

С одной стороны её Лили, которая почти подпрыгивает с ноги на ногу, пытаясь удержать себя от восклицаний, а мама, едва ли справляющаяся со страхом, лишь с трудом удерживает себя в рамках своего воскресного наряда и скромной помады. С другой стороны стоит Снейп, который был почти вежлив с ней все утро, и его тощая мать, всегда сутулящая шею и плечи в ожидании воображаемого удара, чьи улыбки можно назвать «гримасами».

Петуния когда-то слышала, как папа говорил, что Тоби Снейп бьёт свою жену, и хотя она никогда не встречала мистера Снейпа, она, безусловно, верит этому. Эйлин Снейп ведёт себя как мокрое полотенце, которое выжали и выбросили. Она не носит макияжа и забирает свои тёмные волосы назад, открывая длинное лицо. Её брови почти такие же густые, как у её сына.

Напротив, мама Петунии мягкая, нерешительная и округлая, с почти детскими пухлыми губами, которые Петуния унаследовала, с небольшим носом и с уже появляющимися сединками в её короткой рыжей прическе. Она почти всегда носит пастельные цвета, а её руки всегда были мягкими, как у младенца. Она даже пахнет детской присыпкой, потому что она кладёт её в свои туфли. Петунии этот запах очень нравится. Ей трудно удержаться, чтобы не прижаться к маме, не спрятаться у неё в груди, потому что именно здесь, прямо сейчас, начинается конец, и она не может позволить себе быть слабой.

Она хочет, чтобы папа был здесь, но ему нужно было работать, хотя он и получил выходной в тот день, когда они провожали Лили в её школу в прошлом году. Петуния знает, что он любит Лили больше, потому что она его долгожданный и особенный ребёнок, но она думает, что он любит её больше. Лили не нуждается в таком количестве утешений и заботы. Лили самостоятельная, менее хрупкая. Петунии нужно, чтобы её обходили с осторожностью, особенно кто-то с грубыми, мозолистыми руками, как у папы. Он попрощался с ней сегодня утром, и она встала рано, стоя, морща глаза при тусклом свете кухни, когда он пригладил её волосы и поцеловал в лоб.

— Ну, не позволяй им тобой командовать, да? — сказал он с лёгкой улыбкой. — Ты хоть и маленькая, но у тебя есть эвэнсовский задор. Будь вежливой и найди себе хороших подруг, Пэт. Всё будет в порядке. Пиши нам, когда сможешь, а мы увидим тебя на Рождество. Всё пролетит как один миг!

Петуния кивнула устало, и он обнял её одной рукой, прежде чем поцеловать маму и уйти. Она не плакала. Она решила не плакать весь день. Плакать она будет только тогда, когда окажется в уединённом месте, например, в туалете или в шкафу.

— Так это… просто вперёд? — слабым голосом спросила мама.

Миссис Снейп кивнула.

— Северус, иди первым, — сказала она тем же резким, настороженным тоном, которым всегда разговаривает с сыном.

Петуния не винит её. Если бы у неё был такой мальчик, как Северус Снейп, полный злости и ненависти, она бы тоже настороженно относилась к нему. Он злой мальчик, а Петуния злая девочка, так что она не судит, но злые мальчики показывают свою злость через дыры в стенах и захлопнутые двери, а злые девочки прячутся за улыбками и ядовитыми комплиментами, даже если внутри всё горит.

Северус посмотрел на Лили.

— Хочешь пройти через барьер со мной? — спросил он, и Лили, бездумно и с нетерпением, как на Рождество, когда она получает свой первый подарок, восторженно ответила:

— Да! — Она взялась за его руку, он едва не улыбнулся, и они быстрым шагом направились к барьеру, увеличив скорость, и Петуния приготовилась к столкновению, но его не было. Они просто были здесь минуту назад, а теперь исчезли.

Гораздо более осторожно Петуния, её мама и миссис Снейп идут следом, хотя Петуния почти сворачивает в последний момент. Единственное, что её останавливает, — железная хватка миссис Снейп за тележку, и за это она почему-то чувствует благодарность. Прохождение через барьер не ощущается ни как что-то плохое, что даже хуже, потому что это значит, что тревога и страх остаются, даже когда она уже по ту сторону, глядя на алый поезд перед собой.

Стоит 1971 год, и бэби-бум в полном разгаре. Платформа девять с четвертью переполнена детьми и их родителями, все в разных состояниях тревоги, облегчения и дисфункции. Здесь матери на грани срыва, отцы, которые выглядят так, как будто они бы предпочли быть где угодно, подростки с недовольными лицами, агрессивные младшие братья и сёстры, кричащие совы, паникующие кошки, время от времени — квакающие жабы, и кто-то только что уронил свою крысу, что вызвало кратковременную панику и толкотню, пока энергичная восьмилетняя девочка не подхватила её.

Петуния окружена со всех сторон, и отчаянно хочет вернуть назад, но через барьер продолжают проходить всё новые люди. Мама как заворожённая смотрит на поезд и людей с их струящимися одеждами всех цветов радуги, при этом крепко держит Петунию за плечо, так что её пальцы оставляют отпечатки.

Петуния резко вырывается, смотрит на Лили, которая тихо беседует с Снейпом, и прежде чем она успевает действительно почувствовать нервный срыв, кто-то кричит:

— ПЕТУНИЯ! ЭЙ, ПЕТУНИЯ ЭВАНС!

Это, конечно, Марлин, кто же ещё? Всё равно Петуния вздрагивает от взглядов, направленных на неё, когда невысокая девочка подбегает к ней, к удивлению, совершенно одна.

— Нас столько, что мама с папой просто отправили нас через барьер одних, — пожимает плечами Марлин. — Майк пошёл на поезд вещи ставить, а Мэтт… где-то. — Она раздражённо смотрит, как кто-то толкнул её в спину, и кричит вслед: — Эй, смотри, куда идёшь!

Петуния облегчённо вздыхает. Марлин возьмёт ситуацию под контроль, и всё, что Петунии нужно будет сделать, это следовать за ней. Мама выглядит немного озадаченной, а Снейп уже целует свою мать в щёку на прощание. Миссис Снейп наклоняется и что-то шепчет ему на ухо, потом отпускает. Что бы там ни было, он отмахивается и возвращается к Лили, которая с тоской смотрит на поезд.

— Нам нужно найти купе, — говорит Марлин Петунии и машет рукой в сторону мамы: — Приятно было увидеться, миссис Эванс.

Это происходит слишком быстро. Петуния смотрит то на Марлин, то на свою маму, терзаемая сомнениями, но она не может остаться в этой толпе, а прощаться всё равно придётся скоро…

— Всё в порядке, Петуния, — говорит мама храбро, потому что она ведь действительно храбрая, переживала, когда ждала возвращения папы с войны, когда забирала свою маму из развалин разрушенного дома и хоронила Дейла на том маленьком участке. — Ты будешь в порядке. Обними меня, поцелуй меня.

Петуния обнимает её слишком крепко, настолько сильно, что это больно, и целует в уголок подбородка.

— Пока, мама, — говорит она, и думает, что это первый раз, когда она говорит это и не звучит как маленькая девочка.

— Прощай, дорогая, — вздыхает мама, едва сдерживая слёзы. — Будь хорошей девочкой, ладно? Следи за манерами и постарайся немного повеселиться.

Петуния кивает, и вот Лили говорит с волнением:

— О, но ты уже уезжаешь?

Это очевидно, что Снейп собирается оставаться на платформе до последней секунды, вытягивая каждое мгновение разговора с Лили, прежде чем ему придётся уехать. Петуния знает, что ей станет ещё тревожнее, если она останется и будет слушать их. Снейп больше всего на свете хочет, чтобы Лили села на этот поезд с ним. И Лили тоже.

Тогда Петуния отпускает маму, поворачивается к сестре и замирает. Лили смотрит на неё, и на мгновение кажется, что они не уверены, то ли обняться, то ли выцарапать друг другу глаза. Между ними витает что-то дикое и беспокойное, что-то, что хочет кричать и плакать и дергать за волосы. Затем Лили преодолевает расстояние и почти поднимает Петунию, обнимая её, шепча ей на ухо:

— Ты будешь потрясающей, я знаю это, так что будь храброй, Тьюни.

— Я знаю, — шепчет Петуния в ответ, хотя она не знает, но Лили тёплая и крепкая и пахнет как медовый тост, который она ела на завтрак. Её блузка мятая, не заправлена, и мама говорит, что когда она вернётся в школу, ей придётся носить бюстгальтер для девочек. Но она — Лили, и Петуния может ненавидеть её по многим причинам, но она всё равно любит её больше.

Затем Лили отпускает её, Петуния убирает руки с её тонких плеч, а Марлин, немного озадаченная всеми этими драмами, с усталым, но уверенным видом среднего ребёнка, привыкшего к тому, что его постоянно куда-то отправляют, ведёт Петунию в вагон.

Там они проводят почти пять минут, пытаясь найти купе, которое находится ровно в середине вагона, и ещё минуту, пока Петуния колеблется, на какой стороне сидеть, но в конце концов она поддаётся человеческой слабости и выбирает сторону, смотрящую на платформу. Марлин с облегчением падает на сиденье напротив неё, а Петуния прижимается к окну. Лили видит её и подпрыгивает, машет рукой, пока, наконец, Снейп снова не привлекает её внимание, и она останавливается.

— Его мама Принц, — говорит Марлин, — или была. Мой папа учился с ней. Эти люди настоящие слизеринцы. Слышала, что её выгнали, потому что она вышла замуж за магла.

— Почему? — спрашивает Петуния, хотя она и так знает, почему. Почему людям вообще что-то важно? Внешность. Страх. Жадность. Лояльность. Навязчивые желания. В большинстве случаев просто навязчивые желания.

Марлин фыркает.

— Та же причина, по которой маглы не хотят, чтобы их дочери выходили замуж за чернокожих. Они не любят маглов, не доверяют им. Думают, что мы должны всё захватить.

— Так почему не захватили? — Петуния хмурится. — Ведь они такие мощные.

Марлин ухмыляется.

— Не знаю. Наверное, потому что нас так мало по сравнению с ними. Мы бы победили, наверное. Не знаю, как долго это длилось бы. В конце концов, — она кивает на толпы людей снаружи, по мере того как всё больше и больше студентов устремляются к поезду, — когда-то нас жгли на кострах.

Она права. Если бы Петуния родилась пятьдесят лет назад, возможно, мама и папа попытались бы отправить её в психиатрическую больницу. Пятьдесят лет назад — выкинули бы на улицу. Всего каких-то пятьдесят лет.

Ну, может быть, она всё-таки немного счастлива, в каком-то смысле.

Марлин развеивает примерно половину того, что Петунья услышала от Лили, а та услышала от Снейпа.

— Гриффиндор, наверное, лучший факультет, — фыркает она, — если говорить о великих делах. Это тот факультет, на который я хочу. Папа был на Пуффендуе, и Майк тоже, а вот Мэтт попал в Гриффиндор, как и дедушка. Я не достаточно терпелива для Пуффендуя, точно не умна для Равенкло, — она перебирает пальцами, — и не достаточно амбициозна для Слизерина, я вообще очень ленивая, понимаешь?

— Факультет зависит от того, какая ты? — спрашивает Петунья, и Марлин улыбается её неведению.

— Слушай, не переживай, — объясняет она. — Шляпа должна выбрать тебе факультет.

— Шляпа? — Петунья сразу понимает, что ей это не понравится. Она терпеть не может шляпы. Они не выполняют никакой функции, кроме как портить её волосы, да и уши не греют. Она в изумлении смотрит на Марлин, пока та объясняет практику, и затем качает головой. — Я не собираюсь надевать шляпу.

— Ну, это либо она, либо тебе придётся сражаться с горным троллем, — пожимает плечами Марлин, потом начинает громко смеяться, когда Петунья в ужасе вскрикивает. — Просто не переживай, ладно? Все это делают. Мы будем в порядке.

Но Петунья всё равно будет переживать, хотя её мысли отвлекаются, когда проводник кричит последний вызов и начинает закрывать двери поезда. Она снова прижимается к окну. Снейп и Лили обнимаются в последний раз, неясная смесь чёрного и алого, прежде чем он, неохотно, отрывается и спешит на поезд в последний момент. Колёса поезда начинают скрипеть, и он медленно трогается с места. Петунья смотрит на Лили и маму, которые стоят вместе, машут и улыбаются, хотя в их глазах застыла слеза.

Затем Лили вдруг начинает бежать, догоняя поезд несколько славных секунд, её рыжие волосы развеваются, как раскрытое знамя, бледные ноги мелькают под шортами, кроссовки пускаются в бег.

И вот поезд стремительно уходит, и она исчезает, становясь оранжевым пятном на фоне. Петунья впервые в своей жизни ощущает себя единственной Эванс в мире. Единственной Эванс в этом мире, по крайней мере. Она опускается на сиденье, едва сдерживая слёзы, и начинает считать пятна на ковре. Марлин, к её чести, терпимо относится к её странностям и натянутому лицу.

Они только что покинули Лондон, и Петунья как раз перестала считать, когда дверь купе, которую она настояла на том, чтобы закрыть до конца, — она не переносит, когда она не полностью закрыта, — вдруг открывается. В дверях стоят два парня, хихикающие между собой. Петунья насторожена, потому что оба громкие, высокие и почти красавцы — парни, из которых за несколько лет вырастут хорошие молодые мужчины.

Тот, что чуть выше, худощавее, с чёрными волосами до плеч, как у Снейпа, но они завиты, а скулы у него резче, подбородок сильнее, как у кого-то из старых картин. Тот, что ниже, с более круглым лицом, тоже с чёрными волосами, но эти спутаны и недавно подстрижены без особого успеха, а его улыбка не такая высокомерная. У обоих странные глаза: у более высокого — серые, у второго — ореховые.

— Ну, я полагаю, это купе занято? — спрашивает тот, что пониже, хотя явно не ждал, что получит утвердительный ответ. Тот, что повыше, ухмыляется и лениво облокачивается на дверной косяк.

Петунья панически смотрит на Марлин. Она не ладит с такими мальчишками. В лучшем случае они её игнорируют. В худшем — смеются и насмехаются над её именем, повторяя все, что она говорит. Они заставляют её чувствовать себя маленькой, жалкой и ужасно маленькой.

К счастью для обеих, Марлин Маккиннон не привыкла опускать голову и робко краснеть, сталкиваясь с красивыми парнями с самодовольными улыбками.

— Зависит от того, — отвечает она. — Вы придурки или нормальные?

— Ну, Сириус? — спрашивает второй, ниже. — Мы придурки?

— Я? Мы, Блэки, не производим придурков. Может, кретинов, — фыркает Сириус, а затем переводит взгляд на обеих девушек. — Как вы относитесь к кретинам?

Другой парень начинает смеяться. Петунья заливается краской, и ненавидит себя за то, что дала ему такую реакцию, на которую он рассчитывал. Он прямо смотрит на неё, и она решает не отвечать, а посмотреть в сторону.

— Блэк, значит? — замечает Марлин, сужая глаза. — Я слышала о твоей семье…

— О, да ладно, он нормальный, — быстро вмешивается тот, что пониже, и протягивает руку. — Джеймс Поттер.

Он не просто говорит своё имя — он заявляет его с гордостью, как из рога изобилия.

Марлин поднимает руку и пожимает его.

— Марлин Маккиннон. Думаю, у вас с нами в кошельке звонят галлеоны, — говорит она насмешливо, но не злобно, и Джеймс Поттер, похоже, не знает, то ли обидеться, то ли развеселиться, но в итоге выбирает первое и садится рядом с ней, вытягивая длинные ноги.

К большому сожалению Петуньи, Сириус Блэк садится рядом с ней, осматривая её выцветшую белую блузку с вышитыми цветами на воротнике и голубую юбку.

— Дай угадаю, — говорит он, — Розочка-Позочка?

Петунья напрягается, выпрямляется и резко отвечает:

— Петунья Эванс, на самом деле. Вежливо спрашивать сначала, прежде чем издеваться.

Джеймс подавляет смех, а Сириус, на мгновение ошарашенный её внезапной уверенной реакцией, затем скалит зубы, но с какой-то неожиданной дружелюбной ухмылкой отвечает:

— Ну, Пе-тун-ия, нам нравится играть.

Если бы с Петуньей и двумя парнями никого больше не было, она бы свернулась у окна и захотела умереть, но Марлин была рядом и с открытым, торжествующим презрением сказала:

— Да, теперь я вижу, что с вами всё в порядке с этим «кретином», — и, таким образом, ситуация, хоть и странная, так и не испортилась дальше до конца всего пути.

Петуния всегда любила линии, но не эту. Она смотрит на веснушчатую шею Марлен, стараясь не вырвать, пока первокурсники по одному заходят в Большой зал. Ей приятно, что они идут по одному, а не кучей, хотя в толпе она могла бы спрятаться. Сейчас спрятаться невозможно. И в таком положении невозможно разглядеть лица других первокурсников, хотя она на мгновение замечает впереди прямые волосы Снейпа.

Поттер и Блэк уже называют его Нюниусом, и им смешно, что она его знает. Конечно, она старается не говорить глупости вроде «мы выросли вместе», потому что это совершенно не так — они выросли параллельно, она в маленьком, приятно пахнущем доме, он в грязной халупе. Она с родителями, он с жестокими призраками. Единственная связь между ними — Лили, и эта связь сомнительна. Снейп не может всерьез думать, что Лили захочет иметь с ним что-то общее через несколько лет, когда вокруг неё будут парни, а он останется тем же долговязым, жирноволосым призраком, который бродит в одиночестве.

Петуния не может дождаться, когда эта связь будет разорвана. Она ясно дала понять, что думает о нем, скорее из-за самозащиты, чем от ненависти, хотя она его и ненавидит. Очевидно, что Джеймс Поттер и Сириус Блэк будут править школой, или, по крайней мере сейчас, первокурсниками, и она не настолько глупа, чтобы стать на сторону того, кого они уже не любят.

Поттер — избалованный, окруженный любовью мальчишка с самодовольной наивностью того, кто всегда был уверен, что является драгоценным камнем. Блэк, возможно, хуже, потому что, хотя он явно аристократ, с тем гордым акцентом, который он уже пытается скрыть, он не похож на того, кто был испорчен или защищен. Скорее, он злой. Даже когда он улыбается, он злой.

Петуния чувствовала себя так, словно сидела в поезде рядом с оголённым проводом. Не сомневайтесь, Поттер вспыльчив, дерзок и слегка самодоволен, но Блэк из тех, кто не кричит, а рычит. Его гнев — взрослый, а не детские ссоры Поттера. И Петуния хочет держаться подальше от обоих.

Может, они и не заставляют её кожу покрываться мурашками, как Снейп, но они заставляют её нервничать и вздрагивать от их шумных жестов и громких шуток. Они не пугают её, не совсем, но она боится того, что они могут о ней подумать, эти парни, которые говорят без умолку и решают, кто нормальный, а кто урод. Она не хочет быть уродом, даже среди уродов.

Но, похоже, они впечатлены Марлен и её отказом реагировать на то, что вылетает из их ртов. Петуния надеется, что её не станут дразнить из-за этого. В школе над ней никогда не издевались, но и не любили её тоже. Другие девочки считали её надоедливой и держались от неё подальше, а мальчики воспринимали её как лёгкую мишень, с удовольствием пихая и толкая, заставляя визжать, прыгать и кричать.

Теперь она борется с желанием схватиться за подол мантии Марлен, как ребёнок, идущий за матерью. Всё, что ей нужно сделать, — это просто переставить ноги, но это трудно, потому что она до сих пор не может осознать, что находится в настоящем замке на скале. Петуния никогда раньше не бывала в замке. Она думала, что он будет похож на музей. Но вместо этого он выглядит пугающе живым, обжитым, каким не должен быть такой старый дом. Марлен сказала, что здесь есть призраки, и Петуния решила не смотреть на них, иначе, по её мнению, она просто упадёт в обморок. Но вот, в коридоре…

Петуния поднимает взгляд на звёзды, мерцающие в индиговом небе, и шепчет Марлен на ухо:

— Это ненастоящее, да? Здесь есть потолок, правда?

Марлен лишь хихикает и не отвечает. Петуния ещё несколько мгновений смотрит на парящие свечи, охваченная ужасом и чем-то ещё. Это «что-то ещё» пугает её, потому что именно это Лили почувствовала бы в такой момент — лёгкое волнение внутри, как будто что-то внутри проснулось.

Это похоже на возбуждение, дикое и первобытное, и оно пугает Петунию. Она чувствует, что не должна быть здесь. Этот мир не создан для таких девушек, как она. Он создан для таких девушек, как Лили, у которых в глазах всегда были звёзды. А глаза Петунии слишком маленькие и водянистые, чтобы в них могли быть звёзды. Но всё равно внутри она трепещет. Шляпа поёт, но она едва слышит её из-за шума крови в ушах.

За четырьмя длинными столами, должно быть, могут разместиться по меньшей мере по сотне человек, а может и больше. С того места, где она стоит, все студенты кажутся одинаковыми, бледными и загорелыми силуэтами в чёрных мантиях и шляпах. Но флаги, развевающиеся над столами, ей хорошо видны. Петуния переводит взгляд с льва на орла, с барсука на змею и обратно. Символы ничего для неё не значат, но их четыре, и за каждым столом, кажется, одинаковое количество студентов. Это её успокаивает.

Значит, здесь найдется место для каждого, даже для неё.

Петуния не может толком разглядеть шляпу, но МакГонагалл начинает сортировку, произнося:

— Эббот, Джейн!

Петуния собирается с духом. Эванс ведь не так уж далеко от неё в алфавите. Марлен не раз говорила, что завидует:

— Всегда так много М, это так глупо…

Петуния не понимает, чему тут завидовать. Она не знает, как она дойдёт до того шаткого стула и будет терпеть, пока вся школа смотрит, как ей на голову надевают какую-то грязную старую шляпу. Она умрёт от стыда и нервов прямо на месте, прежде чем успеет закричать, как это делает Джейн Эбботт, которая уже бежит к Хаффлпаффу, жёлто-чёрному дому. «Экерли, Мэрилин!» — занимает её место.

Сириус Блэк — второй ученик, которого распределяют в Гриффиндор, но по его уверенной походке можно подумать, что он первый. Раздаются редкие аплодисменты, но в остальном царит тревожная тишина, звенящая смертельной угрозой. Марлен недоверчиво фыркает и шепчет Петунии:

— Блэков никогда не распределяли в Гриффиндор. Они всегда были слизеринцами, всегда.

Петуния задаётся вопросом, что это значит для этого Блэка, который, похоже, едва сдерживает ухмылку. Он не выглядит обеспокоенным, так почему же кто-то другой должен волноваться? Но две бледные блондинистые девушки из Слизерина оборачиваются, чтобы посмотреть на него, и Петуния видит, как его выражение лица меняется, превращаясь в нечто более злобное и мрачное, в оскал зубов. Блондиночки отворачиваются, а Петуния, оторвав взгляд от Блэка, снова обращает внимание на шляпу. После двух минут молчаливого обсуждения, наконец, выбирает Равенкло для Нэнси Бут.

Некоторые ученики распределяются сразу, как только Шляпа касается их головы, например, Саманта Булстроуд, первая девочка, попавшая в Слизерин. Другим, например, Расселу Донохью, требуется несколько минут. Петуния считает, что к тому времени, как МакГонагалл доходит до стола Гриффиндора, уже распределены по меньшей мере двадцать пять первокурсников.

Ей хотелось бы вести точный подсчёт, но нервы не дают покоя, и всё, что она может делать, — это беспомощно смотреть на выстроившихся в ряд учеников. С каждой минутой Марлен становится всё более нервной.

Роланд Эрл и Джон Истчерч поступают в Равенкло, хлопая друг друга по спине. Филлис Элдридж натянуто улыбается, когда шляпа кричит «СЛИЗЕРИН!» надеваясь на её белокурую голову спустя всего тридцать секунд. Джулиус Эллсворт и Пола Инглиш следуют друг за другом в Хаффлпафф, все облегченно улыбаются.

Затем Энтони Эскарра выбегает из конца очереди, и Петуния понимает, что скоро настанет её очередь. Шляпа менее чем за минуту распределяет Энтони в Гриффиндор, а затем МакГонагалл выкрикивает:

— Эванс, Петунья!

Петуния словно приросла к каменному полу, и десятки глаз поворачиваются в её сторону, прежде чем Марлен решительно толкает её вперёд. Она идёт к шляпе, прижимая руки к бокам, чтобы никто не заметил, как они дрожат. Это всего лишь шляпа. Всё, что ей нужно сделать, — это сесть.

Но это не просто шляпа, и все смотрят на неё, и она едва не спотыкается, когда добирается до помоста. Неуверенно забирается на табурет, который кажется жестким и тёплым от прикосновения последнего ученика. Её ноги бессильно болтаются в воздухе, и она чувствует себя тряпичной куклой. Петуния пытается закрыть глаза, чтобы не видеть этих взглядов, когда МакГонагалл надевает Шляпу на её голову.

— Хм… — прогудел шляпа низким рокочущим голосом у неё в голове, и Петуния невольно вскрикивает. — Вот это уже интересно, — продолжает шляпа. Петуния пытается осознать, что не слышит слова в своём ухе, но при этом явно их воспринимает. — Ты необычная, — замечает шляпа, — в тебе есть какая-то хитрость, скрытая за внешней скромностью, и к тому же ты решительная и амбициозная.

«Я не хочу в Слизерин», — в панике думает Петуния. Она не может провести следующие семь лет с Снейпом, которого ещё не распределили, но он явно нацелился на серебристо-зелёный факультет. — Я там не приживусь. Я хочу в Гриффиндор, если Марлен туда попадёт. Я не хочу в Слизерин.

— Твой разум гораздо гибче, чем ты думаешь, дитя, — мягко говорит шляпа. — Но… что ж, вижу, ты не боишься заявить о своём мнении, не так ли? Ты трудолюбива, и все эти цифры… Ну что ж. Ты бы отлично вписалась в Слизерин, но думаю, тебе будет лучше… в ГРИФФИНДОРЕ!

Застыв от шока, облегчения и страха, Петуния безвольно соскальзывает со стула, когда МакГонагалл снимает с неё шляпу. Она встречается взглядом с преподавателем, который едва заметно улыбается и кивает в сторону стола Гриффиндора. Петуния идёт туда неспешно, как по грязи, и медленно садится. Сириус Блэк сидит на три места дальше, на противоположной стороне стола, уже рассказывая мальчикам историю о гигантском кальмаре в Чёрном озере. Петуния провела всю поездку на лодке в ужасе и чуть не упала в холодную воду, когда выходила на берег.

Он бросает на неё быстрый взгляд, слегка удивленный, и Петуния напряженно отворачивается, не решаясь встретиться с его глазами. Спустя десять минут к ней присоединяется Марлен. Шляпа сортирует её за пять секунд, и Марлен, оживлённая, улыбается. Смех вырывается из неё, когда она осматривает стол и, выгнув бровь, смотрит на Петунию.

— Мы сделали это, да? — спрашивает она. — Отсюда всех видно. — Марлен машет брату Мэтью, который приветствует её прибытие в Гриффиндор с громким свистом.

Сортировка заканчивается через сорок минут. Петуния всё время поглядывает на часы, которые слабо обвивают её худое запястье. К этому моменту её желудок бурлит от голода. В поезде она грызла конфеты, как и все остальные, но Лили всегда была большей сладкоежкой. Петунии нравятся вещи, которые дают ей ощущение сытости и утешения, избавляют от приступов голода и одиночества.

После странных замечаний директора, которые уже не кажутся странными, на столе появляется еда. Петуния отшатывается, а затем осторожно следит за тем, как все остальные начинают есть. Поддавшись аромату, она накладывает себе картошку и пастуший пирог. Недалеко девушки из Гриффиндора оживлённо беседуют, каждая пытаясь пробиться в разговор, создавая шумный, дерзкий, разрушительный клубок слов. Почти все они привыкли быть лидерами в обсуждениях, и споры возникают на каждом шагу.

Это заставляет Петунию повернуться к необычайно тихой девочке справа, которая слишком высокая для первокурсницы, с каштановыми волосами, собранными в длинный хвост. В чём-то она напоминает Петунию, но у неё круглое, открытое лицо и яркие карие глаза за очками.

— Мэри Макдональд, — вежливо представляется девочка, угощаясь отбивной.

— Петуния Эванс, — отвечает Петуния, разрезая свою индейку. Мэри тоже выглядит обеспокоенной видом еды, и, возможно, чувствует схожие переживания.

— Ты… нормальна? — спрашивает Мэри с кривой улыбкой, и Петуния нервно хихикает.

— Ты тоже? — отвечает Петуния.

— Папа чуть не запретил мне ехать, — шепчет Мэри с усмешкой. — Нам с мамой пришлось умолять его целый час. Он думает, что это какая-то афера, даже после того как письмо привезли.

Петуния думает, что ей хотелось бы, чтобы её отец так же настоял на своём. Но она не может сейчас думать о папе, иначе аппетит совсем пропадёт. «Я… не хотела сюда ехать». Её мнение не изменилось только потому, что вокруг мерцают звёзды, а еда — вкусная.

— Я в своей старой школе ни с кем не ладила, — продолжает Мэри осторожно, — особенно с монахинями. А вот волшебную палочку получить было здорово.

— Надеюсь, они не ожидают, что мы сразу начнём колдовать, — беспокоится Петуния, но чувствует облегчение от того, что есть с кем поговорить, кто понимает её чувства, кто не верит, что всё это может быть правдой. Это как сон наяву, где все играют в притворство, а остальные в это верят.

Но еда, в целом, нормальная, и на десерт подают мороженое, которое, к счастью, может улучшить даже самое плохое настроение. Петуния не уверена, что ей нравятся девочки, которые её окружают, но их имена запоминаются: язвительная Джанет, утончённая Шэрон, болтливая Дебра, застенчивая Синди, воинственная Аниша и весёлая Пэм…

Петуния уверена, что они бы отлично поладили с Лили. Сейчас же она одновременно напугана и раздражена их смелостью, их уверенностью, тем, как они держатся и хихикают, как львицы, когда одна из них шутит над другой. Это девочки нового поколения, которые знают то, чего не знает Петуния. Они знают о магии, мальчиках, одежде и власти. Люси Торн даже накрасилась тушью и драматично хлопает глазами, чтобы продемонстрировать свою уверенность.

Они отталкивающие. Они притягательные. Петуния хочет уничтожить их так же сильно, как и проскользнуть в их ряды, потому что они — львицы, пробующие свой рык, проверяющие свои когти. И если они — львицы, то она — бездомная кошка, худенькая и с клочьями шерсти, прячущаяся в их тени. Но иногда Марлен ловит её взгляд и вовлекает в разговор вместе с Мэри, а когда Агнес Шарп задаёт грубый вопрос о её имени, Марлен отвечает, что она не имеет права так говорить с девушкой.

Петуния клевала носом, но была готова вскочить в любой момент, когда двое старших учеников, представившихся Фрэнком и Алисой, поднялись, чтобы проводить первокурсников в спальню. Петунии нравится Алиса, у которой круглое лицо, короткие волосы и красивые голубые глаза. Фрэнк явно без ума от неё, а она, к счастью, не замечает этого, болтая с первокурсницами так, как будто разница в возрасте не имеет значения.

Петуния не пытается запомнить дорогу в гостиную, потому что лестницы двигаются, а она всё ещё наполовину спит, когда они доходят до изображения портрета… который поёт фальцетом и заставляет её отступить в самый угол, где она чувствует себя как в стаде.

Гостиная Гриффиндора красная, тёплая и пахнет корицей. Петуния проводит рукой по мягкому креслу, прежде чем Алиса ведёт их к узкой лестнице. Им нужно только найти свои комнаты и вещи. Петуния оказывается в одной комнате с Марлен, Мэри и Доркас Медоуз, смуглой девушкой с холодным взглядом и безупречными ногтями. Четыре девочки молча смотрят друг на друга, стоя у своих кроватей, а затем начинают распаковывать вещи.

Петуния осторожно расправляет своё детское одеяло с розовыми и белыми цветами и в отчаянии хочет разрыдаться, но не может, потому что она не хочет показывать свою слабость. Дома у неё было не так много личного пространства, но с Лили всё было по-другому. Лили — её сестра, а мама и папа — её родители. Они понимали её или хотя бы пытались. Здесь она почти никого не знает.

В конце концов она ждёт, пока все уснут. Марлен пытается бодрствовать допоздна, разговаривая с Петунией, но, когда часы на запястье показывают полночь, Марлен уже храпит. Петуния свернулась калачиком на подоконнике, наблюдая за тёмной ночью за окном. Она прижимается к холодному стеклу и думает о своей пустой кровати дома. Мама, наверное, плачет, папа плохо её утешает, а Лили сидит в их комнате, мечтая оказаться где угодно, только не там.

Наконец Петуния возвращается в свою постель, мысленно возвращаясь к летним ночам, полным жарких объятий, и вспоминает о грязной реке, которая вела её из дому.

Петуния всегда любила школу не за учителей или занятия, а за распорядок дня. Каждое утро она с Лили ездили на велосипедах по одному и тому же маршруту, а вечером возвращались тем же путем — в любую погоду.

Ей нравилось наводить порядок на своём столе, получать новые карандаши и бумагу каждый год и слушать, как её новые туфли скрипят по кафельному полу. Ей было приятно точно знать, когда начинается и заканчивается каждый урок, а обед всегда приходился в одно и то же время.

Она была образцовой ученицей с точки зрения поведения. Никогда не получала записок домой за то, что витает в облаках или болтает с подругой на лекциях, как Лили, хотя даже когда Лили ругали, о ней отзывались довольно тепло: «Лили — милая, общительная девочка, но ей нужно научиться внимательнее слушать».

Петуния не получала замечаний, но и похвал не удостаивалась. Её оценки были хорошими, но не выдающимися. Математика давалась ей лучше всего, а сочинения Лили всегда хвалили.

Хогвартс был не похож на школу, о которой Петуния когда-либо слышала. Здесь есть завтрак, обед и ужин, а занятия длятся по часу. Но попасть на эти занятия — совершенно другое дело. Петуния была уверена, что пережила бы полный нервный срыв, если бы не Доркас Медоуз, на которую всегда можно было положиться.

Марлен не особо переживала из-за опозданий и часто отвлекалась на то, что казалось ей интересным, а Петунии — пугающим, например, на движущиеся доспехи, говорящие портреты или любопытных призраков. Честно говоря, Петуния месяц привыкала к тому, чтобы не вздрагивать при одном взгляде на Почти Безголового Ника.

Мэри волновалась о том же, что и Петуния, — чтобы не опоздать на урок, и поэтому именно Доркас вела их по извилистым коридорам, вверх-вниз по лестницам, от которых у Петунии перехватывало дыхание и подкашивались ноги, особенно учитывая, что они двигались сами по себе.

Доркас — чистокровная, единственная дочь в семье, и она прямо говорила, что предпочла бы попасть в Слизерин, факультет своего отца. Также, если они не будут ложиться спать в разумное время, она без сомнений их проклянет, как только выучит пару подходящих заклятий.

Но Доркас, хоть и сдержанная, снисходительная и изысканно одетая для одиннадцатилетней девочки, не из тех, кто идет за другими, если может вести за собой. Поэтому Петуния бесконечно благодарна ей за то, что она всегда следила, чтобы Марлен не вела их в совершенно противоположном направлении или прямо на встречу с Пивзом. Петуния была уверена, что тот — демон, а не полтергейст, и мысль о том, что она может столкнуться с ним в одиночку и быть засыпанной бог знает чем, заставляла её руки потеть.

Она так сильно нервничала в первую неделю занятий, что удивительно, как вообще успевала делать домашку. Но к её великому удивлению, ей это начало даже нравиться.

Зельеварение оказалось похожим на кулинарию, а Петуния помогала маме готовить ужин с тех пор, как научилась ходить. Защита от Тёмных искусств показалась ей важным предметом, и она всегда предпочитала быть готовой ко всему, поэтому с головой погрузилась в изучение гномов, домовых эльфов и бесов.

Чары казались почти веселыми, хотя Петуния не хотела признавать, что ей нравится любая форма магии. Она терпеть не могла гербологию и астрономию — в первой ей не нравились оправдания для растений, а в второй приходилось сидеть в пыльной башне в полночь, словно они — какая-то языческая секта. А вот трансфигурация была её абсолютным фаворитом.

Петуния с радостью превращала спичку в иголку, причём одной из первых. Поттер и Блэк не сильно отставали, и Блэк взял её иголку со стола, чтобы подколоть маленького Питера Петтигрю. Кажется, они также объединились с бледным, тихим Ремусом Люпиным, который среди них становился менее похожим на выгоревшее пугало, чем в остальное время.

Позже Петуния почти во всем винила Ремуса. Ведь если бы не он, она никогда не ввязалась бы в эту историю с Мародёрами, их глупыми проделками и всем, что за этим последовало.

Но пока у них был первый урок полетов. Гриффиндорцы пришли вместе, все тридцать шесть человек, как и на все остальные уроки. Марлен кружилась от радости при виде мётел, а Мэри, кажется, тоже была в восторге. Петуния с облегчением заметила, что Доркас не больше неё не хочет участвовать в этом.

— Я правда не вижу в этом смысла, — протянула Петуния, когда они вышли на яркий летний свет. — Не то чтобы нам так уж сильно хотелось попасть в команду по квиддичу.

Петунии объясняли, что такое квиддич, уже четырнадцать раз, но она так и не поняла. Это что-то вроде футбола на мётлах, и она не любила спорт. Лили всегда была готова ввязаться в драку с соседскими мальчишками, забрызгать грязью новый, совершенно чистый джемпер. Петуния всегда оставалась в стороне, слишком робкая, чтобы присоединиться, и слишком робкая, чтобы уйти, наблюдая, как лицо сестры краснеет, а волосы выбиваются из пучка.

— Говори за себя, — усмехнулась Марлен, затягивая хвост на затылке. — Я точно попробую в следующем году.

— Насколько высоко они могут подняться? — тихо спросила Мэри, стоя в очереди.

Поттер развлекал остальных рассказами о том, как он запутался в маггловской телефонной линии и «чуть не погиб от удара током».

— Да, — фыркнула Марлен. — А потом ты не столкнулся со стаей фей по пути на встречу с Королевой?

— Не ревнуй, Маккиннон, — ответил он. — Просто потому, что ты выросла созданная чтобы, летать на швабре…

Их ссору прервала мадам Хуч — невысокая, квадратная, желтоглазая женщина лет шестидесяти, преподавательница полётов. После нескольких нетерпеливых команд Петуния внимательно осмотрела метлу, лежащую перед ней на земле. «Вверх», — произнесла она, чувствуя себя глупо. Это всего лишь метла. Вы никогда не застанете её верхом на мётле.

Лили с радостью погрузилась бы в это, очарованная самой абсурдностью происходящего. Петуния не могла поверить, что они действительно будут летать на мётлах, как в мультфильмах. Это уже не было просто смешным, это было невероятным. Даже Лили могла бы подумать, что всё это выдумка, хотя Петуния всегда лгала, чтобы спастись.

Марлен с первой попытки заставила свою метлу прыгнуть прямо ей в руку, а Мэри, медленно, но верно, — со второй. Даже Доркас справилась с этим через мгновение, оставив Петунию повторять «Вверх!» всё более отчаянным голосом. К счастью, класс был слишком велик, чтобы все стали свидетелями этого унижения, и Петуния пережила уже не один подобный момент с тех пор, как пришла сюда. Но когда Блэк наклонился к ней и театральным шепотом произнес: «Вверх», и её метла вскочила ему в руку, а его метла оказалась в другой, она не выдержала.

— Вверх! — прошипела Петуния, и метла сильно ударила его по лицу. Блэк в шоке быстро моргнул, поднося руку к носу, а Поттер сдерживал смешок. Люпин хихикал, пытаясь скрыть это, уставившись в небо, как будто там было важное послание для него, а Петтигрю широко раскрывал глаза и рот, как обычно.

— Четырнадцатый раз — это уже удача, я полагаю, — наконец произнес Блэк с ухмылкой, и, к её облегчению, он не стал доставать палочку.

Он просто бросил ей метлу. Петуния неуклюже поймала её, и он фыркнул, но на его лице появилось что-то вроде восхищения. Наверное, он был впечатлён тем, что она дала ему отпор, а не закатила истерику.

Впечатлён, что она оставила на его лице красный след, который будет заметен до вечера.

Неважно, что Петуния приходит в ужас, как только им приходится взбираться на метлы и отрываться от земли. Ей едва удаётся сделать это. Поттер взмывает в воздух почти сразу же, несмотря на раздражённые крики мадам Хуч, которая велит ему немедленно спуститься. Блэк быстро следует за ним, а Люпин и Петтигрю — всего через несколько секунд. Они мчаться по коридору, а в классе царит полный хаос. Петуния же втайне рада — она снова стоит на твёрдой почве.

В такие моменты, когда вокруг другие дети, она может забыть о том, что парализует её изнутри. Она плачет и размышляет только в ванной и туалете, когда уверена, что она одна и никто не видит, как она ломается.

Важно, чтобы Марлен, и Марси, и Доркас, и Поттер, и Блэк, и все остальные — важно, чтобы они считали её суетливой, чопорной, резкой и неуклюжей, как осколки тонкого стекла. Может быть, даже глуповатой, но никогда не слабой. Никогда не плаксивой. Гриффиндорцы презирают плаксивых. Она не может быть здесь маленькой Тьюни Эванс, которая всегда заливается слезами, когда что-то идёт не по плану.

Но в Хогвартсе ничего не идёт по плану, и к концу первой недели она начинает осознавать, что это теперь её жизнь. Она не увидит свою семью и не поспит в своей кровати до Рождества, да и потом, через несколько недель, она вернётся сюда.

Хогвартс слишком большой, слишком пустой внутри, слишком гулкий. Петуния чувствует себя незначительным пятнышком на его известняковых и мраморных стенах. Её мантия могла бы поглотить её, и, возможно, никто бы этого не заметил. Её значок всегда немного сдвинут, а юбка помята. Она ненавидит стирать своё бельё, ненавидит принимать душ вместе с другими девочками, ненавидит, что не может есть в одиночестве, ненавидит засыпать, слушая храп людей, которые не Лили.

Но затем наступают короткие мгновения воодушевления, когда она понимает, что её палочка преобразилась, когда она чувствует, как из её палочки сыплются искры, когда она видит, как совы приносят почту, несмотря на то, что после этого ей придётся мыть руки как минимум четыре раза.

Тем не менее, её паника разрасталась всю неделю, пока, наконец, не распустилась. Петуния поймала себя на том, что по-настоящему плачет перед ужином в субботу. В это время она вдруг осознаёт, что кого-то рвёт в одной из кабинок. Они выходят, слегка отплевываясь, и Петуния смотрит на Ремуса Люпина, который выглядит таким же испуганным, как и она, с красными глазами и покрытым пятнами лицом, сидя на полу.

— Это туалет для девочек, — резко говорит она после минутного молчания. Ремус судорожно кивает.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она, удивлённая его присутствием.

Ремус, бледнее, чем обычно, — тощий, как призрак, мальчик с тонкими каштановыми волосами и усталыми глазами. Что-то в его взгляде тревожит Петунию — его глаза кажутся старше, чем должны быть на этом юном лице.

— Я… мне стало немного нехорошо, а это была ближайшая уборная, — говорит он через мгновение, несколько неубедительно. — Кроме того, сюда никто никогда не заходит, учитывая призрака и всё такое.

— Ты болен? — спрашивает она, чтобы он не спросил, почему она плакала всего несколько минут назад.

Ремус колеблется, затем быстро качает головой.

— Нет, у меня просто… слабый желудок. Думаю, я пропущу ужин.

Петуния кивает и молчит, хотя из-за непроизвольного всхлипывания ей становится ещё более стыдно. Из всех, кто мог увидеть её в таком состоянии, это должен был быть один из лучших друзей Поттера и Блэка. Если так пойдёт и дальше, вся школа узнает, что она истерически рыдала в туалете Плаксы Миртл.

— Не думаю, что я пойду на ужин, — говорит она тихим, сдавленным голосом.

Он смотрит на неё ещё какое-то время, затем роется в кармане и, к её удивлению, достаёт завернутый в фольгу квадратик шоколада. Он молча протягивает его ей, и она берёт его, поднимаясь на ноги и разглаживая юбку.

— Это всегда заставляет меня чувствовать себя лучше, — пожимает он плечами.

— Спасибо, — говорит Петуния, теребя обёртку из фольги, затем откусывает кусочек и следует за ним из ванной, вытирая глаза. Хотя это и не входило в её планы, она проходит весь путь до общей комнаты вместе с ним. Они едят шоколад и сидят в тишине, наслаждаясь тем, что все остальные спустились ужинать.

Петунии действительно не стоит дружить с таким мальчиком, как Ремус, который, может, и не хулиган, но определённо наслаждается их обществом. На самом деле она не думает, что ей вообще стоит дружить с мальчиками, но Ремус не похож на других: он тихий и почти нежный, но настороженный. Когда он спрашивает, что её так расстроило, он делает это, не глядя на неё, а вместо этого изучая учебник по трансфигурации.

— Я… иногда я просто выхожу из себя, — говорит она, запинаясь, потому что не может подобрать слов для того, что происходит у неё в голове. — И всего этого просто… слишком много. Я имею в виду, находиться среди всех этих людей, быть здесь и… — она замолкает в смятении.

— Меня дважды стошнило ещё до того, как я сел в поезд на Кингс-Кросс, — как ни в чём не бывало говорит он ей, и зарождается их союз. Для Ремуса тоже многое «слишком», хотя Петуния пока не знает почему.

Конечно, их час тишины и покоя не может длиться вечно. Петуния узнаёт от Марлен, что Диана Роуч из Слизерина ругается, потому что видела, как они выходили из одной ванной, и убеждена, что они целовались до потери сознания. Но, в отличие от обычного одиннадцатилетнего мальчика, Ремус отшучивается за завтраком на следующее утро, когда Поттер отпускает шутку, хотя он почти не притрагивается к сосиске и яйцам.

— Я совсем заблудился, и Петунии пришлось показывать мне дорогу обратно к лестнице, — пренебрежительно и убедительно говорит он, и Петуния оживляется, услышав, как он небрежно называет её по имени, словно одобряя её.

Блэк бросает на неё скептический взгляд, а Петтигрю выглядит довольно разочарованным тем, что слухи оказались неправдой, но с этого момента у Петунии появляется преимущество — она в хороших отношениях с Ремусом Люпином. Если она в хороших отношениях с Ремусом Люпином, то на этой неделе Джеймс Поттер не будет доставать её. Но по крайней мере, Поттер лучше Снейпа, которого Петуния безуспешно пытается игнорировать.

Но вот Блэк никогда не перестаёт её доставать, хотя, опять же, к октябрю Петуния отвечает ему оскорблением на оскорбление, а Марлен с энтузиазмом поддерживает её, и смех Мэри приятно звучит в её ушах. Даже Доркас иногда присоединяется к ним, а остальные первокурсники Гриффиндора, кажется, вполне довольны тем, что смотрят на шоу, как Поттер и Блэк препираются с МакКиннон и Эванс.

Петуния просыпается от того, что через полуоткрытое окно врывается снег, а также от неприятной ссоры между Марлен и Доркас. Ей требуется несколько мгновений, чтобы вспомнить, какой сегодня день: 21 декабря 1971 года. Сегодня большинство учеников разъедется по домам на каникулы. Только от одной этой мысли Петуния вскакивает с кровати, дрожа. Её соседки по комнате занимаются сборами; по крайней мере, Мэри склонилась над чемоданом, а Марлен с Доркас переругиваются, полуодетые и переполненные юношеской энергией.

— Не понимаю, зачем кому-то приносить целую бутылку… — бурчит Марлен.

— Это было во Франции, Марлен, если ты не знала, — отвечает Доркас.

— Кто-нибудь, пожалуйста, закройте окно? — наконец язвительно вставляет своё слово Петуния, натягивая одеяло до подбородка и вдыхая запах своего домашнего одеяла. Марлен многозначительно вздыхает и захлопывает окно, в то время как Доркас закатывает глаза и заканчивает застёгивать кардиган. Марлен бежит вниз завтракать, хотя она ещё даже не закончила собирать вещи.

— Она такая всю неделю, — фыркает Доркас, садясь на свою аккуратно застеленную кровать, чтобы надеть туфли, пока Мэри пытается поймать своего кота Ринго, который шипит и плюётся при каждом движении её тощих рук.

— Ты бы тоже была не в духе, если бы возвращалась домой к трём братьям и сестре, — говорит Петуния. Она привыкла к Доркас, у которой добрые намерения, даже если иногда в это трудно поверить, но Марлен и Доркас постоянно ссорятся, не в силах решить, кто будет альфа-самкой в их маленьком прайде.

Марлен слишком безрассудна, Доркас слишком сдержанна. Марлен слишком неприятна, Доркас слишком язвительна. Их самая сильная ссора в прошлом месяце длилась шесть ужасных дней, и Петунии хотелось спать в гостиной, а Мэри выглядела так, будто хотела выпрыгнуть из окна. Марлен привыкла быть главной, ведь она почти старшая в семье, а Доркас привыкла делать всё, что ей вздумается, ведь ей никогда в жизни не говорили «нет».

— Ну, — чопорно говорит Доркас, — я же не такая, не так ли? Но и мой дом — не просто рассадник веселья. У отца с матерью будут гости из Министерства, а я застряну с кучкой маленьких идиотов, которые будут пускать слюни, как жабы, в гостиной, пока будут пить портвейн после ужина.

Петунии всегда нравилось Рождество, хотя оно было только для неё, Лили, папы и мамы. Ей нравилось наряжать их маленькую ёлку, пить гоголь-моголь, который готовила мама, и слушать пластинки с Лили, пока папа засыпал на диване, а мама мыла посуду после ужина. Они никогда не получали много подарков, но Лили всегда так радовалась, что просыпалась на рассвете задолго до того, как рождественское утро теряло свою магию, и настаивала, чтобы Петуния спустилась с ней по лестнице на цыпочках.

Мэри молчит. Петуния не уверена, что Мэри вообще с нетерпением ждёт возвращения домой, хотя та упоминала младших брата и сестру. Она тоже не получила ни одного письма, хотя, возможно, это потому, что её семья, как и семья Петунии, состоит из магглов. Тем не менее Петуния взяла за правило писать Лили раз в неделю, каждый вечер пятницы, и всегда получала ответ к утру понедельника. Однажды она забыла и проснулась в два часа ночи в панике, с слезами на глазах, ругая себя и склонившись над блокнотом с ручкой в руке, потому что терпеть не может перья, а чернильные пятна вызывают у неё желание соскрести их с ладоней.

Письма Петунии короткие, лаконичные и слишком официальные. Ответы Лили длинные, бессвязные и забрызганные джемом и крошками, потому что она писала их во время еды. Иногда Лили вставляла тексты песен или цитаты. Петунии всегда приходилось выбрасывать письма и вытирать липкие руки, как только она их прочитает, но она всё равно ценила эти чувства.

Она смотрит на Мэри, которая молчит, угрюмо и устало потирает глаза, запирая своего громко мяукающего кота в клетку, и предлагает спуститься к завтраку. Поезд прибывает в Хогсмид в одиннадцать, и будет настоящий хаос, если они попытаются сесть в него хоть сколько-нибудь организованно, потому что профессора, похоже, умыли руки и больше не заботятся о студентах, которые всю неделю были беспокойными и рассеянными.

В Большом зале шумнее, чем обычно, но первокурсники за столом Хаффлпаффа необычайно тихи и толпятся вокруг плачущей девочки с медово-золотистыми кудрями и лицом, усыпанным веснушками. Марлен сообщает Петунии и остальным, когда они занимают свои места, что прошлой ночью Пожиратели смерти убили дядю Гонетты Эпплби.

— Они устроили засаду на него и ещё двух авроров, — рассказывает Марлен, проглатывая корочку от тоста. — Одним из них был отец Джерома Харпера, так что его мама забрала его домой посреди ночи.

— Что такое аврор? — спрашивает Петуния, глядя на дрожащие плечи Гонетты, которая прячет голову в ладонях. Лавиния Кеттлберн и Кэтлин О’Флаэрти стоят рядом с ней, тихо разговаривают и гладят её по спине.

— Как волшебник-полицейский, — отвечает Марлен. — Мэтт считает, что хочет им стать, но у него не хватает баллов. Они берут только лучших.

Внезапно со стола Слизерина раздается взрыв смеха, и Петуния оборачивается. Джулиан Малсибер, высокий третьекурсник с толстой шеей, за которым всегда ходят несколько первокурсников, только что отпустил шутку, не сводя глаз с Гонетты. Леон Эйвери и Филип Уилкс громко хихикают, а Эван Розье пытается скрыть ухмылку. Снейп сидит с ними, и хотя он не смеётся, он и не выглядит смущённым. Его прямые волосы падают на восковое лицо.

Доркас с отвращением поджимает губы и отворачивается, а Марлен корчит рожицу, но Петуния продолжает смотреть, пока Алекто Кэрроу, коренастая четверокурсница с торчащими тёмными волосами и вкрадчивым голосом, не спрашивает:

— Хочешь что-то сказать, Эванс?

Её глаза блестят в лучах холодного солнечного света, льющегося с потолка. Её младший брат Амикус, третий курс, хихикает рядом с ней.

— Да, — отзывается Поттер, сидящий несколькими рядами ниже, — когда ты в последний раз мылась, Кэрроу? Или это семейная традиция — так сильно вонять?

Алекто багровеет от ярости, Сириус Блэк хохочет, и даже некоторые старшие гриффиндорцы посмеиваются, но Малфой, староста Слизерина, чьи светлые волосы зачёсаны назад в щегольской хвост, вмешивается прежде, чем Кэрроу успевают ответить, и Малсибер с товарищами тоже успокаиваются под его холодным взглядом.

— Малфой такой же слизень, как и они, — с отвращением говорит Блэк, облизывая пальцы, испачканные джемом, и Петунию чуть не стошнило. — Просто он достаточно умён, чтобы притворяться перед профессорами.

— Разве он не с твоей кузиной? — мягко спрашивает Ремус. По крайней мере, он читает за столом, прежде чем Поттер выхватывает у него книгу. Ремус раздражённо фыркает, но не предпринимает никаких попыток вернуть книгу обратно.

— Они помолвлены, — Блэк закатывает глаза, показывая, что он об этом думает. — Цисси без ума от него.

— Кэрроу, скорее всего, присоединятся сразу же, как только закончат учёбу, — бормочет Поттер, ковыряясь в каше, — если они вообще смогут это сделать.

Петуния подписалась на «Ежедневный пророк» в октябре, и с тех пор каждую неделю сталкивалась с новыми статьями о Лорде Волан-де-Морте и его последователях. Доркас называла их «маргинальной террористической организацией, возглавляемой сумасшедшим с комплексом бога», а Марлен выражалась более ярко: «Кучка идиотов, которые думают, что свергнут Министерство, убивая всех, кто с ними не согласен».

Петунии достаточно было лишь знать одно: они считали магглов почти животными, а магглорождённых — грязнокровками. Это она услышала на третьей неделе, когда Конни Ибботт уронила свои книги и чуть не столкнулась с суровым старшекурсником-слизеринцем, спускавшимся по лестнице. Тогда Петуния поняла, что для последователей Волан-де-Морта магглы и магглорождённые — это существа, которых нужно изгнать из Хогвартса и лишить волшебных палочек. Но все вокруг говорили, что Волан-де-Морта — Сами-Знаете-Кого — скоро поймают, что Министерство уничтожит его и его приспешников к концу 1972 года.

Петуния, тем не менее, не была так уверена в этом, потому что она знала: Малсибер, как и она, каждый день читает «Пророк» и каждый раз на его лице появляется странная, извращённая надежда при виде заголовков: «ШЕСТЬ МЕРТВЕЦОВ В НАПАДЕНИИ НА ПАБ, СЕМЬЯ НАЙДЕНА УБИТОЙ В КЕМБРИДЖЕ, ОБНАРУЖЕНО ТЕЛО ПРОПАВШЕЙ ВЕДЬМЫ-МАГГЛОРОЖДЕННОЙ». На его лице и на лицах его друзей можно было увидеть подобие удовольствия.

В десять тридцать Петуния в последний раз осмотрела комнату, пока Марлен нетерпеливо ждала у двери с сумкой в руках.

— Домовики уже всё забрали на станцию, Ту, — сказала она, но Петунии пришлось дважды проверить каждый уголок и пространство под кроватью и комодом, прежде чем она застегнула пальто и вышла за Марлен. К её удивлению, она ощутила странную меланхолию, покидая общую комнату в последний раз в этом году. Они вернутся лишь после Нового года.

Но в толпе студентов, идущих в деревню, топая по снегу и ловя мокрые снежинки на язык, витало волнение. Родерик Колдуэлл не мог перестать говорить о предстоящей поездке своей семьи в Португалию, а Шэрон Гловер с тревогой обсуждала альбом Боуи, который она надеялась получить на Рождество. Младшие ученики торопились домой, а старшие шли размеренно, с руками в карманах, не спеша.

Петуния каждую минуту стряхивала снег с волос, теперь спускающихся ниже плеч. Ей всегда нравился снег. Он был такой белый, чистый и аккуратный, и здесь не было машин, которые могли бы его испачкать. Снег ложился ровно и предсказуемо. Однажды она с Лили целый день лепили снежных ангелов в саду, не успокоившись, пока не сделали целую вереницу от забора до забора.

Марлен рассказывала, что на третьем курсе им разрешат ездить в Хогсмид по выходным, потому что её братья всегда подшучивают над ней. Петуния почти жалела, что Лили не видит этого: Хогсмид напоминал снежный шар — такой же причудливый и первозданный, с запахом хвои и дыма.

Большую часть пути в поезде Петуния дремала, слишком озабоченная сборами и мелкими заботами, чтобы полноценно выспаться. Даже игра Марлен и Мэри в взрывающегося дурака не смогла разбудить её. Когда она наконец села и разгладила складки на юбке, дневной свет уже исчез, и поезд катил по Лондону.

Студенты выходили из поезда гораздо более подавленными, чем садились в него, и их братья и сестры с радостью встречали их. Марлен, маша на прощание, побежала к своим родителям, сияющим от счастья, и младшим братьям и сёстрам — по одному с каждой стороны.

Доркас поправила свою элегантную фиолетовую шляпку и направилась к родителям, серьёзной на вид паре, одетой в яркие цвета. Несмотря на её протесты, родители сразу обняли её, едва дождавшись её подхода.

Петуния осталась одна с Мэри, которая, тем не менее, тихо попрощалась и направилась к женщине с маленьким мальчиком, которому было около восьми лет, и девочкой лет шести.

— Тьюни! — закричал знакомый голос. Петуния оказалась в ловушке, устроенной Лили, которая так крепко обняла её, что они чуть не упали на землю. Она слышала, как Блэк смеётся, наблюдая за ними. Петуния покраснела от смущения, а Лили беззаботно улыбнулась, сдвигая набок тёмно-синий шарф.

— Привет, — вымолвила Петуния, слегка удивлённая. Лили, казалось, немного выросла за эти несколько месяцев, её фигура стала более взрослой, и на её лице появилась уверенная улыбка.

— Я так по тебе скучала! — воскликнула Лили. — Ты должна рассказать мне всё по дороге домой, ладно? Боже, у тебя такие длинные волосы! Туни, они отросли! — засмеялась она, теребя прядь, а Петуния отмахнулась от неё, но без гнева. Почему-то она почувствовала себя оправданной: теперь, когда Лили зависела от её захватывающих историй, а не наоборот, она чувствовала себя сильной. И Петуния действительно имела массу захватывающих историй: о неудачных зельях, тайных проходах и мелодраматичных призраках.

Но затем, словно по команде, Лили резко отстранилась, воскликнув:

— Сев! — и бросилась навстречу Снейпу, который выглядел явно нездоровым в вечернем свете факелов на платформе.

— Значит, у Нюниуса дома есть девушка? — громко спросил Блэк, обнимая его, но тот сразу отстранился.

— Никогда бы не подумал, что ты такой женолюб, — подметил Поттер с ухмылкой, но замолчал, как только Лили резко обернулась, уперев руки в боки.

Её лицо стало ледяным, и, взглянув на Поттера, она холодно произнесла:

— Значит, ты и есть Джеймс Поттер? Я слышала о тебе.

Петуния не могла поверить своим ушам. Лили, обычно такая добрая и солнечная, говорила с ним так жестоко, так презрительно. Снейп покраснел, возможно, от смущения, а может — от удовольствия.

Глаза Поттера расширяются, и он на мгновение теряет дар речи, слегка приоткрыв рот и взъерошив волосы. Внезапно он становится не золотым мальчиком Гриффиндора, подающим надежды вундеркиндом, а испуганным маленьким мальчиком. Ремус насмешливо приподнимает бледную бровь, а Петтигрю хихикает, прикрываясь пухлой рукой.

— Единственный и неповторимый, — наконец говорит он, но Лили уже повернулась к нему спиной, её тёмно-рыжие кудри грациозно спадают на плечи, и Снейп едва не подпрыгивает от восторга, когда она берёт его под руку и они возвращаются к Петунии.

Блэк что-то шепчет ей, двигая губами, но Петуния лишь фыркает и не обращает внимания. Когда же она оборачивается, хорошенькая Нарцисса Блэк, держась за руку Люциуса Малфоя, резко кричит:

— Сириус, иди, твоя мама ждёт!

Он, нахмурившись, подчиняется без единого слова.

Поттер что-то кричит вслед Петунии, Лили и Снейпу, но его слова теряются в шумной толпе. К счастью, Снейпу приходится идти с матерью, которая выглядит ещё более унылой, чем обычно, пряча руки в карманы своего поношенного чёрного пальто.

Петуния прижимается крепче к отцу, который, несмотря на свою худобу, всё ещё способен поднять её на руки и нежно поцеловать в лоб, прежде чем осторожно поставить на землю. Мама суетится вокруг неё, пока они проходят через турникет и спешат к своему поезду. Петуния чувствует себя счастливее, чем когда-либо, и до конца вечера ее не покидает это чувство. Однако чем больше она говорит о Хогвартсе, тем яснее понимает, как сильно ей не хватает этого места, даже тех его частей, которые её пугают.

В рождественское утро Петуния просыпается не от шёпота Лили, а от её плача. Она села в постели и смотрит на сестру, которая отчаянно пытается сдержать эмоции, подтянув колени к подбородку.

— Что случилось? — спрашивает Петуния, ощущая, как к горлу подступает тошнота, но Лили лишь качает головой.

— Это ерунда, — выдавливает она сквозь слёзы.

Петуния садится рядом с ней на кровать и вдруг ощущает странное чувство, это она утешает, а не наоборот. Ей немного по-матерински приятно, что Лили плачет у неё на плече, а не наоборот. Однако тихие сопения и кашель сестры действуют ей на нервы, но Петуния подавляет желание выбежать из комнаты. Вместо этого она уговаривает Лили рассказать правду — что всегда было для неё так легко, ведь Лили всегда была невероятно честной, как с собой, так и с другими.

— Я просто… Я просто хотела бы быть там с тобой, — наконец признаётся Лили, и Петуния чувствует нечто похожее на удовлетворение, а потом ненавидит себя за это. Впервые Лили хочет того, что есть у неё, того, чем она является. Но Петуния молчит, крепко обнимает сестру, хотя её руки холодные и обветренные.

На Рождество папа дарит ей новый фотоаппарат. Наверняка он стоил около пятидесяти фунтов, а у них обычно нет таких денег, особенно на вещи вроде фотоаппаратов. Но он просто улыбается, попивая кофе, и тепло смотрит на маму.

— Я подумал, что тебе будет полезно в школе, чтобы делать фотографии для своей сестры и для нас, — говорит он с доброй улыбкой.

Лили обнимает его почти так же крепко, как и Петунию.

Петуния почти уверена, что Ремус Люпин — оборотень, но её больше беспокоят экзамены. После возвращения с каникул она уже листала книги по магическим болезням в библиотеке, но знает, что его болезнь обостряется ровно раз в месяц. Однажды утром, когда она не могла уснуть, будучи уверенной, что провалит предстоящий экзамен по Истории магии, сидя на ступеньках, ведущих к её комнате, она увидела, как он вернулся в гостиную на рассвете, бледный как полотно и с впалыми глазами.

Если бы ей сказали год назад, что один из её хороших друзей превращается в бешеного волка раз в месяц, Петуния не знает, как бы она отреагировала. Возможно, устроила бы истерику и потребовала бы забрать её из школы, которая позволяет посещать занятия сказочным существам. Но если Ремус — это Большой Злой Волк, то кем тогда является она сама? Злой Ведьмой, что пожирает детей и злобно хохочет на своей метле? Она не знает, что делать с этой информацией. Конечно, придётся поговорить с ним, но оценки кажутся ей более важными, ведь он явно покидает школу для своих превращений.

Петунии не нравится быть единственной из её близкого круга, кто беспокоится об экзаменах. Марлин говорит, что не собирается «тратить время на переживания», пока не начнутся СОВ на пятом курсе, которые, как говорят, самые сложные из всех. Доркас по природе своей исключительна во всём, как Лили, так что, хотя она и учится, делает это довольно спокойно. Мэри уже смирилась с тем, что провалит Зельеварение и Трансфигурацию.

Она должна была заниматься с Ремусом, но не может, потому что он — оборотень, и она знает, что если они останутся вдвоём, она что-нибудь скажет, и это будет катастрофа. К счастью, он занят репетиторством с Питером, который не перестаёт жаловаться, что его выгонят за неуспеваемость по всем предметам. Петуния отчаянно желает, чтобы его действительно выгнали. Она больше ненавидит его, чем Поттера или Блэка, которые, если и планируют провалиться, то делают это уверенно.

Так что она проводит бесчисленные вечера, борясь с весенними простудами между полками библиотеки в компании необычной группы таких же одержимых: Эммелин Вэнс из Слизерина, которая в ужасных отношениях с такими девочками, как Саманта Булстрод и Виктория Нотт, с тех пор как она наложила заклятие на Саманту за то, что та назвала её отца предателем крови; Кингсли Шеклболт из Равенкло, который возглавляет их год по успеваемости, сразу за ним в списке следует Доркас; и Лори Макмиллан из Пуффендуя, который говорит Петунии с серьёзным видом, что его вдохновляет видеть, как студентка из маггловской семьи так серьёзно относится к учёбе. Это вызывает величайшее закатывание глаз у Эммелин и довольно раздражённый взгляд от Кингсли.

Петуния уверена, что все трое намного умнее её, но ощущает определённое удовлетворение, когда Лори сдаётся и просит её помочь с его работой по трансфигурации. Семестр заканчивается в конце июня, и экзамены занимают последние две недели. Большинство людей готовятся с начала мая, и Петунии трудно предвкушать свой день рождения, когда на неё давят не три или четыре, а целых семь тестов.

Однако утром 23 мая 1972 года Базил прилетает к ней за завтраком с подарочной корзиной от мамы, папы и Лили. В корзине находится набор серёг и ожерелья, настоящие украшения, а не детские. Лили нарисовала для неё миниатюру розовой петунии. Там также полно маггловских сладостей и открытка, слегка поношенная, но с котёнком на обложке. ПАПА написал внутри заглавными буквами: «С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, ПЕТ», а Лили нарисовала не одну, а целых две улыбающиеся мордочки под своей закруглённой подписью.

— Это у тебя день рождения, Эванс? — Поттер внезапно наклоняется, прищурившись на открытку, а затем выпаливает: — Это твоя сестра, Лили?

Петуния морщится, не понимая, что он задумал.

— У тебя на галстуке желе, — говорит она.

Он бросает взгляд вниз, затем пожимает плечами.

— Её зовут Лили? — повторяет он, и Петуния раздражённо выпаливает:

— Да! Чёрт, может, тебе ещё по буквам её имя назвать?

Удовлетворённый, он снова садится, а Блэк громко бормочет:

— Похоже, теперь тебе придётся перестать называть её Рыжей.

— С днём рождения, Петуния, — говорит Ремус, бросая взгляд на Поттера.

Петуния не может понять, почему Поттер говорит о её сестре, которую видел, возможно, три раза, когда они садились и выходили из поезда на Рождество и Пасху, и даже не хочет представлять, почему. Лили, как всегда, занята в школе, получает высшие оценки и играет Титанию в весенней постановке Шекспира. Но Лили также написала в открытке: «Увидимся на следующий оборот луны, Любимая!», так что, возможно, можно простить высшие оценки, главную роль и бесконечных друзей, о которых она пишет в своих письмах.

Во время ужина Петуния вдруг замечает, что Марлин и Доркас нигде не видно, и Мэри с убедительным видом говорит ей, что они в кабинете Макгонагалл отбывают наказание за их спор на уроке. Это, конечно, наглая ложь, которую вы бы никогда не ожидали от такой кроткой и спокойной Мэри, которая широко улыбается, когда приводит Петунию в гостиную после ужина, где её поджидает засада из первокурсниц Гриффиндора.

Там воздушные шарики, торт и толпа хихикающих девочек, окружающих её. Пэм Лейн заводит громкое исполнение «С днём рождения», Марлин заставляет её сесть и держаться подальше от учебников, и они все едят торт, за исключением Дебры Айзексон, у которой аллергия на яйца. Кэнди Дрисколл заставляет всех играть в «Правду или Действие», от которого Петунию, как именинницу, освобождают. Староста Алиса отгоняет любые жалобы мальчиков и старшеклассников на шум. Подобное они устраивали и на день рождения Марлин, который был перед Хэллоуином, день рождения Мэри был слишком рано в учебном году, а Доркас родилась в августе.

Петуния немного ненавидит концепцию сюрпризных вечеринок, но быть в центре внимания на этот раз — ну, это ей нравится, даже если среди гостей есть такие девочки, как Агнес Шарп и Люси Торн, которые могут быть почти ужасны, когда решат докопаться до всех твоих комплексов. Но всё-таки это весело, и она ест торт, хотя он немного суховат, а она предпочитает клубничный чизкейк шоколадному.

В этом месяце полнолуние выпадает на следующее воскресенье, и хотя Петуния не планировала никакого серьёзного разговора, он всё же случается, когда она спускается в гостиную около полуночи в субботу после кошмара в котором провалила все экзамены и у неё забрали палочку, и видит, как Ремус, слегка лихорадочный, развалился на диване.

Он высокий, долговязый мальчик с паучьими конечностями, и его волосы свисают на глаза.

— Будь осторожен завтра, — говорит она, не особо думая, или, наоборот, стараясь не думать вообще.

Он смотрит на неё, открывает рот, но она говорит:

— Я поняла всё в конце марта, но не хотела ничего говорить.

Он опирается на дрожащий локоть, его лицо в свете огня превращается в маску ужаса.

— Петуния…

— Ты болен, — резко перебивает она его. — Тебе нужно отдохнуть.

— Я не…

— Ты болен, — повторяет она снова, и сама повторяет это для себя. Он болен. У него ликантропия. Никто не становится оборотнем по своей воле, книги это ясно дали понять. — Тебе нужно беспокоиться о более важных вещах, чем о том, что я проболтаюсь. Чего я не делала. И не буду.

— Ты не Снейп, — простонал он.

Петуния сузила глаза.

— Он что, знает?

— Нет, но он… он догадается.

Возможно, худшее, что мог сделать кто-то с такием секретом, как думает Петунья, — это подружиться с Джеймсом Поттером, заклятым врагом Севера Снейпа. «Знай своего врага» должно было бы стать вторым именем Снейпа, и хотя Петунья никогда не видела, чтобы Ремус его провоцировал, он никогда не вставал на его защиту. Единственные защитники Снейпа — это его такие же странные друзья из Слизерина, Малсибер с Розье больше занимаются тем, что принимают ставки, пока даже Поттер и Блэк не начинают чувствовать себя неуютно.

— Тогда тебе стоит быть очень осторожным, — говорит она после короткой паузы и решает испортить страницы, которые прочитала в библиотеке. Лили была бы в ужасе от того, что она портит библиотечную книгу, но люди важнее, чем книги. Ремус — её друг. Он знает её грязные секреты, о том, насколько она слаба, напугана и истерична, и теперь она знает его. Они квиты.

Она сидит с ним почти до полуночи, прежде чем наконец отправиться обратно наверх. В воскресное утро его уже нет на диване, и за весь день она лишь пару раз мельком его видит. Они больше не говорят напрямую о его… состоянии… в течение многих лет. Петунья ненавидит обсуждать неприятные вещи так же, как и он. Но между ними возникает молчаливое, напряжённое понимание. Понимание, которого у него ещё нет с его друзьями. Это заставляет её чувствовать себя странным образом привилегированной.

Начинаются экзамены и Петунья очень хорошо сдаёт трансфигурацию, неплохо — чары и защиту от тёмных искусств, с трудом справляется с зельеварением и историей магии, и так же плохо, как она и ожидала, с травологией и астрономией. Тем не менее, по сравнению с большинством людей, которых она знает, не считая многих из Когтеврана, её оценки достаточно хорошие. А затем всё становится размытым: сборы и поиски потерянных вещей, прогулки у озера и прятки под трибунами квиддича для обсуждения сплетен.

Мародёры в отличной форме, и за два дня до отъезда они вовлекаются в короткую дуэль со Снейпом и Уилксом, прежде чем Фрэнк Лонгботтом сломя голову сбегает по лестнице, чтобы её прекратить; Снейп держится за рот, а Уилкс пытается раздвинуть ноги, которые заклинило. Петегрю усыпан волдырями, а у Блэка на щеке красуется элегантный шрам, который он носит как знак чести следующие два дня.

Петунья с облегчением уезжает домой, но ей странно некомфортно от того, что Хогвартс опустеет, что все разойдутся по своим отдельным жизням, кто-то волшебной, кто-то маггловской. Доркас проведёт половину лета на симпозиуме по магическим путешествиям в Греции, где выступает её мать. Мэри ждет тесная квартирка и отец, который пьёт слишком много и, по меньшей мере, раз в неделю пробивает кулаком стену. Марлен ждут тренировочные квиддичные игры. А Петунью ждёт лето слежки за Лили и Снейпом

Но поезд всё равно здесь, чтобы увезти их из одного мира в другой, и Петунья садится в него. Она отчаянно пытается сравнить ту девушку, которая села в этот поезд в сентябре, с той, что сойдёт с него в июне. Ей кажется, что она не изменилась, но она знает в глубине души, возможно, в тех же венах, что пульсируют недовольным синим цветом на её тонких запястьях, что она изменилась. Она больше не прячет свою палочку и не отказывается смотреть на учебники. Её руки больше не сворачиваются от отвращения при мысли о заклинании полета или воспламенения. Когда она использует магию, она ощущает её как покалывание в пальцах. Ей это нравится. Ей нравится знать, что она там, внутри, ждёт, пока она на неё обратится.

В этом есть что-то успокаивающее, как и в Хогвартсе. Он стоит уже тысячи лет. И он будет там в сентябре, чтобы снова её принять.

— Эй, Эванс, — говорит Блэк, протискиваясь мимо неё, когда все выносят свои вещи из поезда.

— Да? — отвечает она, особо не глядя на него, в то время как Марлен заставляет своих братьев взять багаж, а Доркас говорит Мэри какую-то хитрую, утончённую остроту, которая выводит её из хандры. В её тоне слышится чуть ли не самый оптимистичный оттенок, что для неё редкость.

Блэк смотрит на неё, с нетерпением ожидая резкого ответа, который он мог бы обыграть по-своему.

— Осторожнее, — наконец говорит он, — если слишком много будешь улыбаться, люди могут подумать, что тебе весело.

— Отстань, Блэк, — фыркает она, и его улыбка широка, беспечна и, как ни странно, искрення, хотя она знает, что предназначена не ей, а её реакции. Он неторопливо уходит к своей угрюмой семье, всё ещё в гриффиндорском галстуке и рубашке, которая была в моде, возможно, в 1928 году, не позже.

И вот Лили здесь, разрываясь между тем, чтобы говорить без умолку, и тем, чтобы терпеливо вытаскивать Снейпа, всё ещё мрачного после унизительной дуэли, из его скорлупы. Она решает остановиться на том, чтобы метнуть в Поттера взгляд, способный заставить взрослых мужчин испытывать стыд, когда он что-то выкрикивает им вслед, и притянуть Петунью к себе одной рукой, взяв за другую руку Снейпа.

— Я по вам скучала, — говорит она.

— Какая наглая лгунья, — Петунья осознаёт, что только что пошутила, но слишком поздно, потому что Лили уже начинает свой монолог: «Кто ты такая и что сделала с моей сестрой?»

Снейп отдёргивает руку, и, не зная, что делать, когда две сестры общаются так, как могут только сестры, скрывается рядом с матерью. Петунья могла бы смотреть ему вслед с торжеством, но она слишком занята, наслаждаясь звуком смеха Лили, поднимающегося к сияющему закату под стеклянным потолком.

Петунья здесь только потому, что она пообещала Марлен. Это первый матч по квиддичу на втором году обучения, и Марлен временно перевели из запасных в основной состав, потому что вратарь Гриффиндора, Пит О’Брайен, лежит в лазарете после неудачного пари. Мадам Помфри говорит, что ему ещё повезло сохранить нос целым.

Петунья ясно дала понять, что считает квиддич глупостью, а смотреть его — ещё большей глупостью, но Доркас уехала на похороны двоюродного дяди и вернётся только сегодня вечером, а Мэри лежит в постели с сильной простудой.

Так что Петунья нехотя соглашается отправиться на поле для квиддича в промозглое и ветреное ноябрьское утро. На замёрзшей земле лежит тонкий слой снега, и немного его на трибунах.

Петунья дрожит при мысли о том, чтобы подниматься по трибунам в то время, как вокруг поля свистит резкий ветер, но если она хочет хоть что-то понимать в происходящем, ей придётся сесть выше первых рядов. А она ведь пообещала Лили сделать несколько снимков игры.

Гриффиндор против Пуффендуя, и оба факультета собрались в полном составе, вместе с кучей слизеринцев и когтевранцев. Петунье удаётся найти место прямо за Лиззи Нельсон и Морвен Робинс, которые оказались достаточно предусмотрительными, чтобы принести с собой термос с какао.

Петунья кутается в свой персиковый шарф и поправляет наушники, жалея, что позволила Доркас в очередной раз подстричь её волосы до длины по подбородок на прошлой неделе, хотя сама её об этом попросила, и что сейчас её «эти дни».

Месячные начались у неё сразу после возвращения домой с первого курса, к её разочарованию, и всю неделю она была в ужасном настроении, не впечатлённая подробными объяснениями Лили о том, что её начались на следующий день после тринадцатого дня рождения, как по часам. Как и ожидалось, у Лили они появились прямо вовремя, словно специально, чтобы подтвердить её переход во взрослую жизнь.

Она отвлекается от схваток и холодного воздуха, кусающего её щеки и нос, когда кто-то протискивается по ряду и садится рядом с ней. Петунья громко выдыхает через нос от отвращения, когда видит, что это Блэк, закутанный в длинное чёрное пальто и с инеем в длинных волосах, словно он катался по земле, и ярко-красными аристократическими скулами.

— Язык проглотила? — язвительно спрашивает он, дыша на руки и яростно потирая их, прежде чем снова засунуть в карманы.

Команды на поле жмут друг другу руки, и Петунья возится с фотоаппаратом.

— У тебя что, нет других хулиганов, с кем сидеть?

— Питер пишет строки у МакГонагалл, а Ремус болеет, — пожимает он плечами.

Она понимает, почему он здесь: это не только первый матч Марлен, но и Поттера, который, несмотря на то что ещё на втором курсе, попал в основной состав охотником. Он всю неделю орал об этом на всех углах, и ей почти хочется, чтобы его сбил бладжер в надежде вбить в него хоть каплю смирения, хотя это маловероятно. По крайней мере, если она сделает снимок этого момента, Лили посмеётся.

Мадам Трюк выпускает бладжеры и снитч и подбрасывает квоффл, игра начинается. Петунья наблюдает, как капитаны обеих команд летят за квоффлом. Капитан Гриффиндора, Лидия Дрисколл, уходит с квоффлом под мышкой и ехидной улыбкой, а капитан Пуффендуя Наоми Смит стремительно мчится за ней.

— Слушай, Эванс, — говорит Блэк.

— Что? — раздражённо отвечает она, щурясь в объектив камеры и снимая, как Лидия уворачивается от бладжера, отправленного игроком Пуффендуя.

— Я знаю, что ты знаешь о проблеме Ремуса… — он замолкает, стиснув зубы, прежде чем найти подходящее слово: — волчьей проблеме, хорошо?

Петунья напрягается и сжимает губы, опуская камеру. Никто не подслушивает; вокруг них на трибунах гул радостных криков и разговоров. Блэк смотрит на неё внимательно своими серыми глазами, вытянувшись в слишком слизеринской манере, для человека, который почти всегда в красном.

На груди у него всё ещё львиный значок, бесшумно рычащий. Но лицо его — это маска холодной строгости, это типичное выражение Блэков, которое она видела у его кузины Нарциссы, когда та была чем-то недовольна.

— Если ты хоть слово об этом кому-нибудь скажешь, — говорит он низким, мрачным тоном, от которого волосы на её затылке слегка поднимаются, — я сделаю так, что следующие шесть лет ты будешь жалеть об этом каждый день своей жизни. Поняла меня, Петунья? — Он произносит её имя так же медленно и издевательски, как в их первую встречу.

Они смотрят друг на друга некоторое время, выдыхая облака тёплого воздуха в холодную атмосферу, а затем Петунья достаёт свою палочку, нацеливает её на него незаметно и наклоняется ближе к его удивлённой фигуре.

— Я догадалась об этом за несколько месяцев до того, как ты сложил два и два, Сириус Блэк, — шипит она, кипя от ярости, которую никогда раньше не чувствовала, но которая теперь горячей волной течёт по её венам.

Петунья — дочь двух мягких людей, сестра мягкой девочки. Она их любит и одновременно обижена на них. Она никогда не была и никогда не будет мягкой, или утешительной, или успокаивающей. Она колючая, резкая и гордая, и не позволит таким, как он, запугивать её.

— Так что, если ты такой умный, то, думаю, сможешь догадаться, почему я не рассказала об этом всей школе, — продолжает она резко, тыча палочкой в одну из серебряных пуговиц на его пальто. — И почему я не собираюсь этого делать. Никогда больше не угрожай мне, иначе я закрою твою умную пасть заклятием, и посмотрим, как ты будешь сражаться с Малсибером тогда. Ты. Меня. Понял? — требует она.

Над ними Гриффиндор забивает первый гол в игре, и трибуны взрываются вокруг. Петунья осторожно опускает палочку. Он всё ещё смотрит на неё, пока, наконец, не делает резкое кивательное движение и не отворачивается, выдыхая в шоке.

Они сидят рядом в тишине, оба слишком упрямы, чтобы поменять места или уйти с игры. Ловец Пуффендуя только что заметила снитч, и гриффиндорский уже не отстаёт.

Сириус, восстановив достаточно самообладания, ликует, когда Поттер перехватывает квоффл у Янины Кирби из Пуффендуя, и Петунья сдержанно, но искренне хлопает, когда Джеральд Ли выхватывает мяч у Поттера и бросает по кольцам Гриффиндора — бросок, который Марлин триумфально блокирует.

Бладжер врезается в Кэрол Джонсон, которой Марлин передаёт спасённый мяч, но Поттер снова перехватывает квоффл до того, как Ли успевает его схватить, и идёт вровень с Смитом к кольцам Пуффендуя, где он бросает и забивает. Джуди Кирк промахивается, пытаясь поймать снитч, но успевает преградить путь Велме Фронсак, прежде чем та успевает схватить его. Со второй попытки Кирк ловит снитч.

Игра заканчивается менее чем за двадцать минут — убедительная победа Гриффиндора и унижение для Пуффендуя. Петунья уже может представить тирады Лори Макмиллана по этому поводу на их следующем занятии. Если спросить его, О’Клери должен быть заменён на Ли, который, по его словам, «разбирается в полётах лучше, чем сам О’Клери». Но никто его об этом не спрашивал.

Петунья сделала несколько хороших снимков, по крайней мере, она на это надеется. Она встаёт, игнорируя тошноту от толпы, которая пытается спуститься с трибун.

— Эй, Эванс, пойдём, — говорит Блэк. Для него раскаяние всё ещё сопровождается напористостью. Он хватает её за рукав пальто и лезет наверх трибун, а не вниз, несмотря на её протесты. На самом верху она вырывает руку из его хватки и сощуривает глаза, когда он перелезает через ограждение. — Этот путь быстрее.

Несколько человек оборачиваются и смотрят на них, а Лиззи Нельсон громко хихикает. Спускаться обратно — значит признать поражение, поэтому Петунья против своего здравого смысла нерешительно поднимается за ним.

— Готова? — спрашивает он, и прежде чем она успевает понять, что он задумал, они оба прыгают вниз, и Блэк кричит: — Арресто моментум!

Что должно было быть падением с сорока футов, оказывается словно погружением в воду, хотя это всё равно заставляет Петунью почувствовать приступ тошноты. Это его идея извинения — сбросить её с трибуны?

— Придурок! — кричит она, как только её дрожащие ноги касаются земли, почти подгибаясь. Она отмахивается от его извиняющейся, хоть и трясущейся от смеха руки и прижимает камеру к груди.

— Ты не любишь толпы, правда? — продолжает он, пожав плечами в ответ на её молчаливую ярость. — Нам бы понадобилась вечность, чтобы выбраться оттуда.

— Не все используют магию для каждого мелкого дела, — огрызается она, хотя оба прекрасно понимают, что это не то, что её действительно злит. Он закатывает глаза.

— Ладно, я был немного…

— Немного идиотом? — спрашивает она надменно.

— Римус — один из моих лучших друзей, — говорит он яростно. — Я просто забочусь о нём, мы все это делаем.

Она предполагала, что если Блэк знал, то и Поттер тоже, потому что, хотя Джеймс Поттер может проводить большую часть уроков, издеваясь над планами учителей и придумывая сложные оправдания, почему у него нет домашней работы, он не дурак, это очевидно, как бы Снейп ни насмехался.

— Ну, — она возится со своим шарфом, — я тоже о нём забочусь. Он мой друг, знаешь ли. И то, что я девушка, ничего не меняет.

Блэк открывает рот, закрывает его, затем открывает снова.

— Ладно, — признаёт он. — Я был не прав. Ты, может, и заносчивая малявка, но…

— Прощай, Блэк, — она уходит, не желая становиться заложницей его извинений без извинений.

— Но ты ужасающе пугающая, когда сердишься, Эванс! Я чуть не обделался! — кричит он ей вслед.

Её нос морщится от его грубости, пока она маршем идёт прочь, избегая грязных пятен, чтобы её ботинки остались чистыми. Но ощущение определённого, странного удовлетворения остаётся: она успешно пошла на конфликт с Сириусом Блэком и заставила его, хотя бы временно, признать поражение. Не каждый может этим похвастаться.

Марлин в восторге, что Петунья пришла к ней после игры, и болтает ей в ухо всю дорогу до замка о тактике команды и о том, как Кэрол поцеловала Поттера в щёку за его успешную игру, что, как оказалось, заставило его покраснеть так же, как и его квиддичная форма, и о миллионе других вещей, которые Петунью мало волнуют, но она терпит, потому что Марлин — её подруга, а дружба — это длинная игра компромиссов.

Неясно, знают ли остальные, что Блэк её выговаривал, но Римус, кажется, подкалывает его за ужином, несмотря на его плохое самочувствие из-за приближающегося полнолуния. Когда он встречается взглядом с Петуньей, он шепчет что-то Блэку, который возмущённо бьёт его по руке. Даже Поттер вставляет реплику:

— Нужны свежие штаны, Сири? — от чего Петтигрю так сильно смеётся, что тыквенный сок выходит через его нос.

— Ты что, отчитала его за что-то? — хрипло спрашивает её Мэри, всё ещё простуженная.

— Ты должна ставить Блэка на место чаще, — кивает ей вилкой Доркас, приподняв одну бровь в знак одобрения.

— Кажется, он сегодня даже сел и прочитал несколько страниц из учебника по зельям, — соглашается Марлин. — И на этот раз не чтобы нарисовать дракона, какающего на список ингредиентов.

Петунья лишь беспечно пожимает плечами, прихлёбывая свой суп, с едва заметной самодовольной улыбкой на губах.

— Что-то вроде того.

Петунья всегда жалеет, что повела Лили в Косой переулок, но особенно сожалеет сегодня. Петунья, хотя и гордится своей аккуратностью, любовью к элегантной и строго подобранной одежде, терпеть не может ходить по магазинам. Наверное, это от папы, потому что мама и Лили могут часами бродить по рынку или универмагу, разглядывая то одно, то другое и меряя одежду в примерочных. Петунья ненавидит толпы, ненавидит очереди, ненавидит грязные туалеты и желтоватый свет, и каждый раз чувствует, что тратит деньги впустую.

Покупка школьных принадлежностей — другое дело, но Косой переулок устроен настолько хаотично, с его извилистыми улицами и нелогично расположенными магазинами, что никакой маггловский торговый центр не сравнится с ним по беспорядку. Если Петунья ненавидит ходить в «Сейнсбери», то в Косом переулке ей невыносимо находиться больше часа.

А с Лили это обязательно займет гораздо больше времени. Это единственная часть волшебного мира, которую Лили может по-настоящему прочувствовать, и Петунья всегда ощущает себя злой мачехой, когда приходится подгонять сестру, чтобы та шла в её быстром, деловом ритме.

Петунья выбрала в качестве дополнительных предметов арифмантику и древние руны, хотя считает абсурдным, что им приходится брать как минимум два предмета сверх семи основных. Но это означает, что нужно покупать еще больше книг, а их скромные карманные деньги не переводятся в кучи галеонов и сиклей. Петунья носится по магазину «Флориш и Блоттс» с листом в руке, пока Лили, весело улыбаясь, балансирует стопкой книг в своих веснушчатых руках.

— Если у них снова закончились копии «Слога Спеллмана», я закричу, — сердито шипит Петунья, резко разворачиваясь и оглядывая полки. Было бы одно дело, если бы всё было организовано, как в маггловском книжном магазине, но этот раздел, похоже, расставлен… по цветам. Лили показалось это очаровательным, но ведь это не её образование зависит от нахождения нужных учебников.

— Зато здесь прохладнее, чем на улице, — замечает Лили, пытаясь плечом убрать завившийся локон, прилипший к щеке, так как её руки заняты. — Как думаешь, это какое-то заклинание, чтобы книги сохранить?

Петунья решает посмотреть поверх головы сестры, вместо того чтобы отвечать на её вопрос.

— Тебе надо подстричься, Лили. Это нелепо.

Кудри Лили собраны в небрежный, обвисший пучок на затылке, стянутый светло-зелёной косынкой. На ком-то другом это смотрелось бы смешно, но на Лили — она могла бы сойти за модель, отдыхающую в Италии, её помятая цветочная блузка элегантно свисает поверх выцветших шорт.

Ей повезло, что мама не видела, как она уходила из дома в таком виде. Лили уже получила выговор за укороченную школьную форму, что она считает абсурдным, так как у неё такие длинные руки и ноги, что правило «юбка должна доходить до кончиков пальцев» делает её юбки длиннее, чем у других девочек. Петунья не испытывает особого сочувствия. Было бы приятно иметь такие ноги, которые люди хотят, чтобы ты прикрывала, или хотя бы что-то похожее на грудь.

— Я выгляжу глупо с короткими волосами, и ты это знаешь, — возражает Лили. — У меня они не прямые, как у тебя, — а ты сама, кстати, отращиваешь их!

Петунья наконец позволила своим волосам достичь плеч, потому что детский боб заставлял её выглядеть на десять, а не на тринадцать, и ей надоело, что её спрашивают, не первогодка ли она. Даже у Марлин уже появились бёдра, а она всё ещё ниже Петуньи.

Придумывая остроумный ответ, Петунья замечает знакомый корешок книги и встаёт на цыпочки, чтобы достать её — но в последний момент кто-то другой срывает её с полки. Петунья поворачивается к «вору» и внутренне стонет, потому что это, конечно же, Блэк с книгой в руке, а рядом с ним Поттер, ухмыляющийся как гиена.

Прежде чем она успевает выпалить возмущённую речь, Блэк кидает ей книгу.

— Не заводись, — протягивает он. Петунья едва не роняет книгу, заливаясь краской под их смешки.

Лили, как обычно, сохраняет молчаливую ярость в компании Поттера и делает защитный шаг вперёд, чуть прикрывая собой Петунью, будто пытаясь заслонить её от их насмешливых взглядов. Петунья хочет сказать ей, что она вполне способна справиться с этими двумя, но Лили абсолютно непоколебима в своей позиции старшей сестры, будто это её обязанность — заботиться о Петунье и оберегать её любой ценой.

— Что вы здесь делаете? — наконец выдавливает Петунья, так как Лили кажется более сосредоточенной на том, чтобы испепелить Поттера взглядом, чем на том, чтобы что-то сказать.

— Собираемся ограбить магазин, так что, думаю, придётся вас убить, прежде чем вы нас заложите, — саркастично отвечает Поттер. — Нет, Эванс, мы покупаем учебники, как примерные школьники. — Он обращается к Лили гораздо серьезнее. — Я могу это подержать для тебя…

— Нет, спасибо, — холодно отвечает Лили, вздёргивая подбородок, и он краснеет.

Петунье нравится видеть Поттера в таком виде, когда он судорожно пытается вернуть себе уверенность, пока Блэк молча наблюдает с нескрываемым весельем.

— Итак, — наконец говорит он после паузы, — какие дополнительные предметы ты выбрала, Пету… Петунья?

Все прекрасно понимают, что он называет Петунью по имени только из-за присутствия Лили. Последняя остаётся непреклонной, переминаясь с ноги на ногу, пока Петунья отвечает на его вопрос максимально ровным тоном.

— Ага, круто, — Поттер на секунду оглядывается на Лили и, как обычно, взъерошивает волосы. — Мы с Сириусом взяли уход за магическими существами и предсказания. Думаю, Римус выбрал древние руны, или что-то вроде того. А Питер ещё даже не решил, насколько я слышал…

Только теперь Петунья замечает, что на нём очки — тонкие и едва заметные, но всё же очки. Она демонстративно фыркает, просто чтобы посмотреть на его реакцию. Очевидно, что он стесняется их, по крайней мере, перед Лили.

Сириус, тем временем, с интересом рассматривает книгу о проклятиях, будто это самое увлекательное, что есть в магазине, а затем резко захлопывает её. Это выводит Поттера из состояния замешательства, и он бормочет:

— Ну… до встречи тогда, Лили… Эванс… Петунья?

— Угу, — неуверенно отвечает Петунья, забирая часть книг у Лили, которая чётко произносит:

— Очень сомневаюсь, Поттер.

Только когда они направляются к кассе, Поттер вновь набирается храбрости и кричит им вслед:

— Это мы ещё посмотрим!

Лили напрягается, но не оглядывается, а Петунья закатывает глаза:

— Просто не обращай на него внимания.

— Он просто невыносим, — жалуется Лили, стоя в очереди. — Не представляю, как ты выдерживаешь его на своём факультете…

— Лучше уж с ним, чем со Снейпом, — бормочет Петунья. Она уже пыталась объяснить Лили, каким Снейп бывает в школе, всегда сидит в углу и что-то яростно пишет в своей книге или шляется за Мальсибером, чьего отца посадили в тюрьму за пытки, вместе с Розье, Уилксом и Эйвери.

— Сев не бегает вокруг, накладывая проклятия на людей и смеясь, — сердито отвечает Лили, пока Петунья передаёт свои книги скучающему клерку.

— Ну конечно, — насмешливо отвечает она, роясь в кошельке, — он слишком умен для этого — он придумывает проклятия, а Розье и Уилкс устраивают бесплатные демонстрации для всех!

Она бы поспорила, что именно поэтому Поттер так сильно его ненавидит — одно дело шутка или заклятие, но Снейп совершенно открыто увлечён Тёмными искусствами.

Лили молчит, пока книги не убрали в сумки, а затем берёт одну в руки, как Петунья поднимает другую. Петунья и не знает, что сказать. Дело не в том, что Лили думает, будто она лжёт — Лили никогда не думает, что кто-то лжёт, потому что сама идея того, что кто-то может не быть абсолютно честным и искренним, для неё совершенно чужда.

Просто Лили, кажется, думает, что она преувеличивает, и, возможно, это так, но всем очевидно, куда направляются Снейп и его «друзья». Даже Эмелина Вэнс, которая сама из Слизерина, сказала: «Розье вырезает Тёмную метку на каждой парте, за которой сидит, потому что не может дождаться, когда его очередь».

Но хотя Петунья немного рассказала Лили о Пожирателях смерти, тёмной магии и о Том-Кого-Нельзя-Называть, она не может рассказать ей всё, опасаясь, что Лили расскажет папе и маме, и те заберут её из школы. Они не поймут. Они не могут понять, потому что это не их мир.

Как Лили может поверить, что её лучший друг собирается присоединиться к группе, которая хочет смерти её собственной семье? Она не может. А Петунья недостаточно красноречива, чтобы объяснить ей всё так, чтобы Лили поняла, что Снейп не просто «проблемный» или «непонятый» или «связывается с плохой компанией», хотя, возможно, всё это тоже правда.

— Я поговорю с ним об этом, — говорит Лили, выходя из магазина и ступая на залитую солнцем оживлённую улицу. — Ладно? Когда мы вернёмся домой. Мне бы хотелось быть там с тобой — я могла бы помочь ему. Он правда хороший, Тунни, честно, просто… он никогда не умел заводить друзей.

Петунья почти подумала бы, что её сестра влюблена в него, но Лили всегда говорит о каком-то мальчике из школы, Джордже, так что, возможно, это просто глубина её дружбы. Снейп был рядом с ней, когда она была странной, чудной, без оправданий — не как Петунья, чья странность позже нашла своё объяснение.

Вместо ответа она изучает свой список, сжимая плечи, чтобы избежать толчков прохожих, которые кружат вокруг неё и Лили.

— Думаю, это всё, — заявляет она через мгновение с облегчением. Ей хочется домой, лечь на кровать, пересчитать цветы на занавесках, а затем, возможно, заново организовать свой чемодан.

Лицо Лили мрачнеет.

— О, да ладно, неужели мы не можем остаться ещё немного? Мама не ждёт нас до ужина — можем взять мороженое, — радостно предлагает она, кивнув по направлению к улице.

Петунья колеблется, а потом, зная, что шансов выиграть спор со старшей сестрой нет, сдаётся.

— Ладно.

В конце концов, в «Фортескью» продают лучшее сорбе, которое она когда-либо пробовала. Это того стоит, даже если придётся сидеть и смотреть, как Лили беспечно капает французским ванильным мороженым на стол.

Они идут в направлении «Флорина Фортескью», когда сзади раздаётся крик, и Петунья оглядывается, чтобы увидеть Поттера и Блэка, которые приближаются. Поттер полон решимости реабилитироваться, а Блэк выглядит недовольным и надменным, с руками в карманах аккуратных чёрных брюк.

Она на мгновение задумывается о его брате Регулусе, которого она никогда не видит рядом со старшим Блэком. Но Регулуса распределили в Слизерин, как только шляпа коснулась его шапки тёмных кудрей; он выглядит как уменьшенная копия Сириуса, но с более мягкими, почти безучастными чертами. Петунья никогда не слышала, чтобы он говорил.

Лили что-то говорит через плечо, идя вперёд, её голос звучит раздражённо, когда Поттер и Блэк подходят ближе, но Петунья не слышит её, потому что её отвлекает блеск чего-то металлического — маски? — перед магазином несколькими дверями дальше. И тут раздаётся внезапный визг, толпа сжимается в ужасе, а затем резко отступает, словно волна, и гремит взрыв.

Взрыв бросает Петунью назад, и она сталкивается с чем-то, что тут же складывается вокруг неё. Люди кричат заклинания, но она ничего не слышит, вообще ничего, потому что в ушах гремит статический шум, который продолжается бесконечно, а глаза застилают слёзы от удушающей пыли в воздухе. Кажется, что она падает, потому что её желудок переворачивается, и только потом она осознаёт, как словно просыпаясь от кошмара, что больше не движется.

Тогда её сердце снова начинает стучать, и она слышит пульс, гудящий в ушах. Кто-то подхватывает её под руки и начинает тащить её назад, к крыльцу магазина. Петунья вскарабкивается вверх, её ногти впиваются в того, кто её держит, и она видит Сириуса Блэка, чьё лицо и волосы покрыты серой пылью. Он что-то говорит, но она не слышит его, пока он не повторяет снова:

— Петунья, ты в порядке?

Его голос напряжённый и сдержанный, не похожий на него. Она несколько секунд тупо смотрит на него, а потом чуть кивает. Косой переулок затих, словно внезапно покрылся толстым слоем снега. Если бы это случилось в маггловском Лондоне, вокруг всё равно были бы звуки машин или приближающихся сирен. Но здесь раздаётся только нарастающий шёпот ужаса и шока.

Петунья вдруг начинает остро ощущать каждую песчинку и грязь на своей коже, царапины на руках и ногах, пыль на губах и почти падает, но руки Сириуса горячие на её плечах, как будто он боится, что она упадёт, если отпустит.

— Хорошо, что ты весишь почти ничего, Эванс, — говорит он, и она замечает, насколько расширены его зрачки, прежде чем вспоминает — Лили. Лили была впереди, ближе к взрыву.

— Лили, — кричит она, вырываясь из его рук, но вокруг всё белое и серое. Никаких следов цвета, и все фигуры окутаны пылью и дымом. — ЛИЛИ! — кричит она, пока не начинает грубо кашлять.

— Джеймс? — зовёт Сириус из-за её спины, его дыхание тёплое на её затылке, и именно этот внезапный, почти мальчишеский оттенок в его голосе заставляет её слёзы потечь по грязным щекам.

Но затем два силуэта становятся яснее, и Петунья едва не падает на колени, когда видит, что это Лили, опирающаяся одной рукой на плечо Джеймса Поттера, явно стараясь не наступать на одну ногу. Джеймс ведет ее к ним. Лицо Лили бледное и испуганное, а очки Поттера покрыты мелкой пылью.

— Это ее лодыжка, — говорит он. — Но с ней всё в порядке. Я в порядке, Сириус…

Петунья бросается к сестре в исступлении, обнимая ее и рыдая хрипло. Лили молчит еще несколько секунд, потом смотрит на Петунью, глаза возвращаются к Поттеру, который стоит рядом с потрясенным Сириусом, положившим руку ему на плечо, и шепчет:

— Туни, он… он что-то сделал, я должна… там, среди обломков…

— Это всего лишь были смягчающие чары. — Поттер должен бы быть самодовольным, как обычно, но нет. Он выглядит ошеломленным и испуганным, и его голос тихий и абсолютно без всякого хвастовства. Он не гордится собой и не старается казаться важным. — Её лодыжка… — он замолкает, услышав женский голос, приближающийся к ним.

К ним бежит ведьма с седыми волосами и в очках, с накидкой и шляпой, сбитыми набок. Петунья с запозданием понимает, кто это, когда Джеймс выдыхает:

— Мама… — и женщина обнимает его.

— Джейми… — повторяет она снова и снова. — Ты не ранен? — Затем её встревоженный взгляд падает на Сириуса, и она обнимает его тоже, хотя он выглядит ошарашенным. — Ты тоже не ранен? О Мерлин, мальчики… вы не представляете, что я подумала…

— Мама, — перебивает Джеймс, — посмотри на её лодыжку?

Она поворачивается к Лили и Петунье, лицо по-прежнему омрачено материнским беспокойством. Потом она оглядывается на улицу. Большинство людей уже поднялись на ноги, а двое мужчин, видимо авроры на патруле, кричат друг другу. Женщина с криком «Я целитель, из Св. Мунго, дайте пройти!» мчится к неподвижно лежащему человеку на земле.

— Здесь небезопасно, — говорит миссис Поттер решительно, и взмахом палочки, под который Лили ахает, поднимает её в воздух, вместе с разбросанными сумками Петуньи. — Пойдёмте, в «Дырявый котёл».

В «Дырявом котле» полно посетителей и людей, вбегающих с улицы. Большинство из них устремляются наружу, в магловский Лондон, но в уголке зала миссис Поттер что-то делает, от чего Лили слегка зеленеет, а затем расслабляется, удивлённо прощупывая свою лодыжку.

— Больше не болит, — говорит она.

— Это хорошо, дорогая, — отвечает миссис Поттер, а затем смотрит на Петунью с тёплым, но проницательным взглядом. Она достаточно стара, чтобы быть бабушкой Петуньи, но, несмотря на морщины, выглядит стройной и красивой. — Вы, должно быть, мисс Эванс. Джейми и Сириус упоминали вас.

Петунья в отчаянии трет руки мокрой тряпкой из бара, близка к слезам. Миссис Поттер тихо говорит:

— Терджо, — и вся пыль, грязь и запёкшаяся кровь исчезают.

— Спасибо, я… я Петунья, — тихо отвечает она, опуская голову и бросая взгляд на Поттера и Блэка, которые сидят рядом, шепчутся между собой.

— Пот… Джеймс, — осторожно произносит Лили, поднимаясь на ноги, и Поттер вскидывает голову, словно марионетка. — Спасибо, — говорит она серьёзно, и он медленно кивает в ответ.

Петунья тоже благодарит миссис Поттер, которая настаивает на том, чтобы аппарацией доставить их домой или хотя бы как можно ближе, что оказывается возле библиотеки в Бирмингеме. Затем она возвращается за мальчиками. Это заставляет Петунью и Лили добираться домой на автобусе. Лили долго смотрит в окно, а затем спрашивает:

— Как часто это происходит?

— Что? — переспрашивает Петунья, хотя знает, о чём речь.

— Места… их подрывают регулярно? — тихо спрашивает Лили. — Туни, нас могли убить!

— Нет, я… с Косой алеей такого никогда не происходило, — неуверенно отвечает Петунья, вонзая ногти в юбку. — Были кое-какие… атаки, тут и там, но…

— Ты не можешь, — Лили качает головой, — ты не можешь… это опасно, и если Хогвартс подвергает тебя опасности…

Если Лили лишит её этого, Петунья думает, что может убить её, хотя всего час назад она чуть не сошла с ума из-за сломанной лодыжки сестры.

— Хогвартс — самое безопасное место на свете, — резко перебивает она. — Ты ничего не знаешь. Он защищён, Лили. Со мной там ничего не случится.

— Это… я и представить не могла, что всё может быть вот так, — голос Лили почти сломан, в нём звучат слёзы. — Я… Туни, если с тобой что-то случится, мама с папой… они сойдут с ума, правда. Ты их малышка.

Автобус трясётся и останавливается у их района, они выходят, держа сумки в руках. День быстро похолодал, и дующий ветер почти холоден.

— Ты не можешь им рассказать, — серьёзно говорит Петунья. — Ты не можешь. Если расскажешь, клянусь, я никогда больше не заговорю с тобой. — Она уверена, что в этот момент говорит искренне. Хогвартс — это всё, что у неё есть. Магия — это всё, что у неё есть. Она бы противостояла дюжине Пожирателей Смерти, лишь бы продолжать быть этой версией самой себя, этой Петуньей, которая может быть храброй, умной и решительной.

— Я твоя сестра, — резко отвечает Лили, её голос полон фрустрации и гнева. Она не привыкла чувствовать себя беспомощной, слабой или уязвимой. Но Петунья чувствовала всё это на протяжении долгого времени. — Твоя старшая сестра, Туни. Это моя работа — защищать тебя, а мы чуть не…

— Но мы не, — перебивает Петунья. — Мы не погибли, так ведь? Всё в порядке. Со мной всё в порядке. Я еду в Хогвартс через три недели, и ничего там не случится. Никогда. Не при Дамблдоре.

Они приходят домой, и Лили ничего не говорит, а затем уходит к Снейпу. Петунья сидит в своей комнате и стряхивает пыль с учебников в окно. Потом она забивается между тумбочкой и кроватью, чего не делала с семи лет, и плачет в подушку, стискивая зубы о ткань.

Она всё ещё чувствует пыль на своей коже, в ноздрях, в горле, поэтому принимает ледяной душ и с трудом сдерживает рвоту. На её руках отпечатки пальцев Блэка — безболезненные синяки, которые она потом рассматривает с любопытством, потому что до сих пор ощущает его обвивающую её фигуру в момент их столкновения.

Петуния никогда не любила Хэллоуин. Ей не нравилось наряжаться в колючие костюмы, не нравились глупые вечеринки в школе и липкие конфеты, которые все без разбора запихивали себе в рот. Её всегда нервировало, когда люди вели себя так, как они никогда бы не стали в любой другой день года.

Лили всегда обожала Хэллоуин, Лили всегда любила такие долгие мероприятия, она обожала притворяться чем-то диким, опасным и полным тайн. Лили обожала фильмы ужасов, наряжаться в костюмы, разрисовывать лицо и вырезать фонари из тыкв.

К сожалению, если ты ведьма, то твоя школа, как правило, уделяет особое внимание празднику, посвящённому мёртвым и магии. А когда день рождения твоей лучшей подруги приходится на два дня раньше… Что ж, Марлин невозможно в чём-то отказать, особенно если ей исполнилось тринадцать, и она окрылена одновременно взрослением и празднованием самой школы.

— Ну же, не будь глупой, — нетерпеливо говорит Марлин, постукивая ногой у двери, её мантия драматично колышется у лодыжек.

— Я не спущусь, — Петуния лежит на кровати, сложив руки на груди, как покойница. — Всё всегда слишком наигранно… Если проголодаюсь, возьму что-нибудь на кухне, честное слово.

— Я возьму что-нибудь на кухне, — передразнивает Марлин с фырканьем. — Конечно. Ты и так ешь, как птичка. Не будь такой ворчуньей. Это всего одна ночь. Призраки будут уморительными…

— Для кого-то, может быть, — язвительно возражает Петуния, щурясь на балдахин своей кровати и игнорируя тревогу, затрепетавшую в её груди. — Они жуткие, и Полтергейст будет носиться кругом, как бешеный, а в прошлом году были скелеты, настоящие скелеты, Марлин…

Марлин тяжело вздыхает, стуча костяшками пальцев о дверной косяк.

— Боже, ты говоришь, как Доркас, а она уже там. Ладно, не приходи. Сиди здесь и хандри. — Она поворачивается, чтобы уйти.

Петуния не хандрит. У неё полно планов на будущее, например, первая поездка в Хогсмид в эту субботу. Ну и что, если ей не хочется весь вечер терпеть стаи летучих мышей и духов? И всё же, раз уж Марлин это сказала, так категорично, что если Петуния не пойдёт, она окажется меланхоличной занудой, — она встаёт и, раздражённая, идёт следом за своей самодовольной подругой.

Они присоединяются к толпе других гриффиндорцев, спускающихся с башни на пир, и только когда они спускаются в Вестибюль, Марлин останавливается и бросает на Петунию вопросительный взгляд.

— Как думаешь, куда они направляются? — шепчет она, кивая на группу, которая отделяется от всех остальных, входящих в Большой зал, откуда доносится жизнерадостная мелодия скрипки.

Петунии даже не нужно спрашивать, кто это. Она замечает затылок Петтигрю, который мчится следом за своими друзьями, быстро направляясь к узкой лестнице, ведущей в подземелья. Теперь Петуния безмерно рада, что направляется на пир. За столом Гриффиндора, конечно, будет гораздо тише…

— Марлин, — в ужасе шипит она, видя, как Марлин устремляется следом за ними, с усмешкой расползающейся по лицу. Та явно не собирается останавливаться, несмотря на всё более отчаянные возражения Петунии, которая слишком боится повысить голос, опасаясь, что их услышит староста.

В ярости Петуния мчится следом за Марлин, дёргая её за руку.

— Марлин, мы не можем…

— Нам не запрещено заходить в подземелья, Ту, — закатывает глаза Марлин, открывая узкую дверь и останавливаясь в тени в углу. Петуния бросает взгляд на извилистую, узкую лестницу и различает где-то вдалеке смех Блэка, который звучит куда более зловеще благодаря эху.

— Но мы должны быть на пиру! — возражает она, хотя понимает, что битва уже проиграна. Если Марлин хочет пойти за ними в неизвестность, она пойдёт, и Петуния может либо наблюдать за этим в поражении, либо присоединиться к ней и снова проиграть.

— О, так теперь Мисс Паинька хочет быть на пиру, — хихикает Марлин, начиная спускаться по лестнице.

— Люмос, — шепчет Петуния, и они идут по холодному проходу, прислушиваясь к равномерному капанию труб и бог знает чего ещё.

Через некоторое время они слышат приглушённый разговор впереди, и Марлин смело устремляется вперёд, а Петуния спешит за ней, готовая в любой момент броситься обратно к лестнице при первых признаках опасности. К счастью, это всего лишь — «всего лишь» — Поттер и его весёлая компания.

— У нас гости, — бормочет Блэк, когда они подходят ближе.

Поттер выглядит немного удивлённым, увидев их. Рукава его рубашки закатаны, как будто он готов к какому-то делу, вероятно, сомнительного характера. Люпин выглядит так, словно хотел бы быть где угодно, но не здесь, а Петтигрю, похоже, застыл, как оленёнок, пойманный в свете фар, всё ещё что-то жуя, наверняка стащив с пира.

— МакКиннон… Эванс… — говорит Поттер довольно дружелюбно. — Чем могу помочь таким прекрасным леди в такой замечательный вечер?

— Смотря чем ты тут занимаешься, Поттер, — отвечает Марлин, хотя не так критично, как Петунии хотелось бы. Марлин никогда полностью не одобряет действия Поттера и его друзей, но ясно дала понять, что ей нравится, когда Снейп «получает по заслугам», и Петуния не может с ней не согласиться.

— Ну, — Поттер усмехается, — если бы мы вам сказали, нам пришлось бы вас убить. — Люпин толкает его в плечо, и Поттер поправляется: — Э-э, отправить вас с наилучшими пожеланиями, то есть. Слушайте, я слышал, что этот пир должен быть лучшим за всё время, так что может, вы, птички, слетаете туда и примете участие в празднике?..

— Вы шпионите за кем-то, — догадывается Петуния, судя по нахмуренному лицу Поттера и легкой усмешке Люпина.

— Лично я предпочёл бы называть это сбором информации, — вмешивается Блэк.

— Вы шпионите за Снейпом, — обвиняет Петуния, и Петтигрю давится, а потом начинает кашлять. Блэк со всей силы бьёт его по спине, одновременно помогая справиться с удушьем и наказывая за то, что тот выдал секрет.

— Слизень тратит 90% своего обучения, шпионя за нами, — пожимает плечами Поттер, — так что мы решили отплатить ему той же монетой. К тому же, он не один — Малсибер и Кэрроу тоже там.

— Да, — раздражённо шипит Ремус, — так что, может, будем говорить тише, да?

Петунии больше не нужно ничего слышать. Если бы у неё был список людей, которых она меньше всего хотела бы встретить в тёмном подземелье, Малсибер возглавил бы его, а Алекто с её идиотским братом были бы где-то рядом. Она хватает Марлин за рукав.

— Пошли.

Марлин отмахивается.

— Не будь ребёнком, Ту. У нас такое же право находиться здесь, как и у них.

— Никакого, — визжит Петуния, — если нас найдёт староста…

Но они уже идут дальше, и перед ней остаются два варианта: стоять здесь и разглагольствовать о том, что за три года она ни разу не получила наказание и не потеряла для Гриффиндора ни одного очка, или последовать за ними. Неохотно она выбирает последнее, хотя умнее было бы поспешить обратно к лестнице и забыть об этой встрече.

Недолго им приходится искать цели. Поттер и Блэк идут впереди, с Ремусом и Марлин в середине, а Петуния и Питер Петтигрю замыкают. Все, по крайней мере, достаточно умны, чтобы держать палочки наготове, и Петуния стыдливо признаёт, что, возможно, бегать ночью по подземельям вместе с теми, кто пусть и не друзья, но уж точно не враги, всё же немного захватывающе.

Вдруг Блэк резко останавливается, как охотничья собака, уловившая запах, и указывает на слегка приоткрытую дверь впереди — кладовка или заброшенный класс. Все остальные тоже замирают, прежде чем Поттер решается и тихо подкрадывается к двери, прислоняясь к каменной стене и медленно толкая дверь. Если она и скрипит, то достаточно тихо, чтобы списать это на внезапный сквозняк, и он скользит внутрь.

Остальные следуют за ним, хотя Питтигрю шепчет что-то о том, что останется в коридоре на страже. Петунии тоже хочется остаться, но кто-то же должен присматривать за Марлин, как бы безрассудна она ни была.

Задняя часть комнаты, в которую они вошли, завалена старыми партами, стульями и полками. Они прячутся под мебелью, крадучись вперёд на звуки, доносящиеся из центра комнаты.

Петуния спустя несколько мгновений понимает, что это кот, который воет. Она успевает заметить через щели в мебели, как Алекто Карроу держит шипящего, извивающегося кота за шкирку, а Амикус тычет в него палочкой и хихикает. Малсибер стоит, скрестив могучие руки на груди, с довольной улыбкой, а рядом с ним — Снейп, на фоне широкоплечего пятикурсника выглядящий особенно тощим.

— Надо его заставить замолчать, — презрительно усмехается Алекто и начинает: — Си-…

Но Малсибер резко прерывает её, и она замолкает, мрачно нахмурившись.

— Нет, — говорит он, — я хочу слышать это. Так понимаешь, что всё делаешь правильно. Давай, подержи его.

Петуния бросает взгляд на Марлин, которая смотрит с непониманием, не в силах понять, зачем им может понадобиться кот. Они что, собираются его превратить во что-то? Слева от неё Блэк напрягся от ярости, хотя Петуния не понимает, что его так разозлило. Пожалуй, он догадывается, что происходит, но у неё нет возможности спросить — если кто-то из них издаст громкий звук, их сразу услышат.

Малсибер делает шаг вперёд, поднимая палочку, и Петуния мельком замечает что-то на его предплечье, татуировку, прежде чем он произносит с большим удовольствием:

— Империо.

В комнате было тихо, но теперь воцаряется мёртвая тишина, когда крики кота внезапно прекращаются, как будто кто-то выключил игрушку. Он обмякает в белокостяшечном захвате Алекто, которая затем опускает его на пол, и тот лежит, как брошенная мягкая игрушка, прежде чем внезапно встать на задние лапы. Малсибер улыбается, глядя, как кот ходит, словно человек, по кругу. Кот явно охвачен болью и страхом, хотя и не мёртв, и Петуния понятия не имеет, что он делает, только что он явно контролирует его.

Другие слизеринцы смотрят на это, Алекто с извращённой маленькой улыбкой, Амикус с немым восторгом, словно ребёнок в цирке, а Снейп с непроницаемым, затенённым выражением, словно перед ним стояла сложная задача.

— Хватит, — внезапно говорит Снейп, и Малсибер прекращает заклинание. Кот падает на пол, дрожа от напряжения, тяжело дыша, как собака, и жалобно мяукая.

— Ладно, — радостно говорит Малсибер, и Петуния вдруг ненавидит его больше, чем когда-либо боялась, потому что он звучит так, как будто предлагает Снейпу прокатиться на велосипеде. — Теперь твоя очередь. Отец учил меня сначала на крысах, но так будет лучше…

Поттер или Блэк — один из них не выдерживает и вскакивает с криком:

— Импедимента! — это заставляет Снейпа на мгновение застыть и уронить палочку, и в этот же момент Марлин кричит:

— Ваддивази! — и несколько засохших чернильниц летят по воздуху. Одна ударяет Малсибера в живот, другая царапает Алекто по голове.

Слизеринцы застыли в шоке на долю секунды, прежде чем Снейп подхватил свою палочку. Малсибер заревел:

— Ты, ТУПАЯ МАЛЕНЬКАЯ СУЧКА!

Кошка буквально вылетела из комнаты в ужасе, а Петунья спряталась за шкафом и наложила на Амикуса Кэрроу заклятие «Летучемышиного сглаза», когда тот убегал. Он снова взвизгнул уже в коридоре, поэтому она предположила, что Петтигрю достал его тоже.

Алекто Кэрроу продержалась в бою несколько мгновений дольше своего младшего брата, но Люпин наложил на неё заклятие, от которого её лицо и шея покрылись мехом. Алекто выскочила из комнаты, хотя Марлин отправила ей вслед стол, который едва не попал в неё, врезавшись в стену.

Малсибер и Снейп не собирались убегать. Малсибер одновременно атаковал Блэка и Люпина, в то время как Снейп и Поттер схлестнулись друг с другом. Поттер пытался загнать Снейпа в угол. Снейп произнёс что-то, от чего заклинание Поттера обратилось против него, и Поттер, спотыкаясь, полетел на стул. Он потерял свою палочку, когда упал на пол, но прежде чем Снейп успел до неё добраться, Петунья закричала:

— Конфундус!

Снейп отшатнулся, словно оглушённый, с застывшим лицом.

Малсибер сражался грязнее. Его заклятие «Желейные ноги» опустило Люпина на колени, но затем лицо Малсибера покрылось нарывами от заклинания Блэка. Поттер поразил Снейпа заклятием, от которого его зубы начали расти прямо изо рта, и тот начал задыхаться и рвать. Петунья оказалась посередине двух дуэлей и уже повернулась помочь Люпину, когда Малсибер прошипел что-то, от чего Сириус закричал от боли и упал.

Поттер побледнел и резко развернулся, но Снейп врезался в него, и они оба упали на пол, забыв про палочки, и начали драться, как маглы. Петунья продолжала смотреть на Сириуса, который снова закричал, содрогаясь, словно его облили холодной водой. Она подняла палочку на Малсибера, который, несмотря на нарывы, ухмылялся, и выкрикнула:

— Диффиндо!

Заклятие рассекло руку Малсибера, и он завыл от боли. В этот момент в комнату вбежал Хорас Слизнорт, профессор зельеварения и декан Слизерина, с запыхавшимся старостой и испуганным Петтигрю на пятках. Взмахом палочки Слизнорт отбросил Снегйпа и Поттера друг от друга, а палочка Малсибера вылетела из его окровавленной руки.

— Что, — Слизнорт, полный и тяжело дышащий, поправляя свой изумрудный бархатный жилет, явно недовольный тем, что его оторвали от праздника, закричал, — во имя Мерлина что здесь происходит?

— Эта грязнокровка порезала мне руку! — закричал Мальсибер, мотнув головой в сторону Петуньи. Блэк вскочил на ноги, подняв палочку, но Слизнорт тут же разоружил его.

— Язык, Джулиан, — отрезал он. Потом, оглядывая остальных, выглядя скорее встревоженным, чем по-настоящему разъярённым, добавил: — Северус, что ты здесь делаешь?

Все знали, что Снейп был любимчиком Слизнорта, главным образом из-за его отличных оценок по зельеварению. Теперь Снейп ничего не сказал, тяжело дыша и опустив взгляд.

В итоге, Слизнорт отправил гриффиндорцев в кабинет Макгонагалл, оставив слизеринцев с собой. Всем им назначили недельные отработки на весь ноябрь и сняли по 30 очков с факультета, к ужасу Петуньи и возмущённому крику Поттера:

— Но, профессор, это поставит Слизерин вперёд!

Все знали, что шансы на то, что Слизнорт серьёзно накажет хотя бы Снейпа, были минимальны.

— Возможно, вам следовало подумать об этом, мистер Поттер, прежде чем участвовать в незаконных дуэлях в подземельях, — холодно ответила Макгонагалл и затем строго посмотрела на Марлин и Петунью поверх своих очков. — Мисс МакКиннон, мисс Эванс, надеюсь, что это первый и последний раз, когда я вижу вас в своём кабинете.

— Да, профессор, — Петунья выдавила, моргая, чтобы сдержать слёзы от смущения. Марлин была менее тронута, но всё же выглядела стыдящейся хотя бы до тех пор, пока они не вернулись в гостиную.

— Я и не знала, что ты так хорошо справляешься с заклятиями, Ту, это было просто блестяще, — восхищённо сказала ей Марлин. Петунья лишь тяжело вздохнула, взбежала по лестнице и отказалась разговаривать с кем-либо из них на протяжении следующей недели.

Петуния теряет маму за пять дней до начала своего четвёртого года обучения.

Это похоже на то, как будто тебе пробили дыру прямо в груди, дыру, которая отказывается затягиваться, сквозь которую свистит ветер. Рак обнаружили 12 февраля 1974 года. Мама перестала дышать 27 августа 1974 года. Сто девяносто шесть дней ада, думает Петуния. Ад, потому что Петуния больше всего дорожит чувством контроля, а когда твоя мать умирает, день за днём, у тебя на глазах, никакого контроля нет.

Никто не сказал ей, что маме было плохо ещё с Рождества. Она даже не знала, что диагноз был смертельным, пока не вернулась домой на Пасхальные каникулы и не увидела собственными глазами, как плохо было маме. Лили скрывала это от неё из любви. Папа — из чувства вины. Петуния ненавидит их обоих за это и ведёт себя с ними безжалостно весь остаток своего третьего курса, отказываясь отвечать на письма Лили и едва разговаривая с ней и папой, когда возвращается домой на лето.

В школе она рассказывает о болезни и скорой смерти матери только Марлин, Мэри и Доркас. Как-то это стало известно другим, хотя Петуния и благодарна за это тайно, потому что даже Поттер и Блэк отступают перед болью, бурлящей в её глазах, носу и горле. Петуния не была обычной плаксой с одиннадцати лет, но теперь слёзы вновь приходят. Она плохо сдает экзамены за третий год, но ей впервые всё равно.

Хогвартс — её мир, но мама — её всё, и нет мира без того, который создала для неё мама. Мама всегда понимала её, даже если не всегда нравилось, что она понимала, даже если ей хотелось, чтобы Петуния была больше похожа на Лили, более живой, более общительной, дружелюбной, оживлённой и красивой…

— Боюсь, ты слишком похожа на меня, дорогая, — однажды сказала ей мама, когда она, краснолицая и сжатая, цеплялась за её юбку, будучи всего пяти или шести лет от роду, вытирая мокрые глаза. — Моя нежная птичка. Ты должна быть сильной, как твоя сестра, дорогая девочка. Мир — жестокое место.

Мир был жесток для мамы. Она родилась в 1924 году, за четыре года до того, как женщины получили право голоса, через шесть лет после Великой войны, в семье с матерью, тихо истощённой, с пощёчиной, как ремень, и отцом, настолько травмированным войной, что он едва мог удержать работу. Младшая из четверых, и единственная девочка. Следующий за ней, маленький Фрэнк, не дожил до семи лет, оставив после себя лишь приятное воспоминание о мальчишеском смехе.

Кит и Ральф, её крепкие братья, её верные защитники, погибли в следующей войне, один в воздухе, другой в лагере. Её мать умерла, когда ей было шестнадцать, под вой воздушной тревоги. Только её отец дожил до того, как она вышла замуж, и он умер, когда она была беременна дорогим, обречённым Дейлом.

Мама была нежной, но только после многих лет, когда она была сильной, когда она держалась, пока всё не отняли. Это как отпустить что-то после того, как твои руки онемели и ослабли от того, что слишком крепко держали, без кровообращения в них. Белые костяшки. Она была довольна, позволяя папе быть сильным за неё, и Бог знает, он был. Он силён даже сейчас, когда она угасает, притворяясь, что не знает, что происходит, притворяясь, что у них будет ещё одно Рождество.

— Любимая, — говорит мама ей в начале августа, когда все уже знали, что осталось лишь несколько недель. — Мне не страшно.

Петуния не может смотреть на неё, только пристально глядит на пол больницы, считая серо-зелёные плитки.

— Значит, ты тоже не должна бояться, Петуния.

Она молчит. Она не может быть, как Лили, которая каждый день смело приходит, поёт и читает маме, кладёт голову на её впалую грудь, слушая каждый хриплый вдох. Мама отталкивает Петунию в таком виде, и ей неприятно это чувство, но оно есть. Это не её мать. Её мать всегда была мягкой, тёплой и надёжной. Не это. Не это чудовище, в которое её превратила болезнь.

— Моя особенная девочка, — шепчет Мама.

— Я не такая, — выдыхает Петуния. — Я не такая. — Особенная девочка смогла бы спасти её. Она спросила профессора МакГонагалл, пошла бы к Дамблдору, к министру магии, если бы пришлось, чтобы спасти маму. Но МакГонагалл сказала ей, любезно, но ясно, что ничего нельзя сделать.

— Мне жаль, мисс Эванс, что вам приходится переживать это в таком юном возрасте, — сказала она, предлагая Петунии печенье. Петуния пережёвывала его и держала во рту, пока оно не превратилось в горькую кашу. — Я знаю… я знаю, что значит терять близкого человека, — МакГонагалл на мгновение замешкалась, и в этот момент она перестала быть грозной ведьмой и стала неуверенной женщиной, неуверенной и такой печальной, — желать, чтобы ты могла как-то вмешаться.

Но мать Петунии всё равно умирает, а затем умирает совсем. Особенная она или нет, ничего из того, что Петуния узнала в Хогвартсе, не могло это остановить.

Последнее, что мама говорит Петунии:

— Ты хорошо выглядишь, Петуния. — Петуния стоит у края кровати с её белоснежными простынями, держа холодную руку матери в своей. Лили стоит на коленях, дрожа от горя, её рыжие локоны раскинулись, словно накидка, на груди и плечах мамы, пока она трясётся в безмолвных рыданиях. — Не уходи, — тихо бормочет она. — Мамочка, пожалуйста, мамочка, не уходи, мамочка…

Лили пятнадцать, а Петунии четырнадцать, но впервые Петуния чувствует себя старшей, защитницей. Папа молчит, сидя рядом с кроватью, и тогда Петуния отпускает руку мамы, чтобы он мог попрощаться.

— Я люблю тебя, — говорит она сердито, всё ещё слегка возмущённая, потому что это нечестно, всё это.

Мама лишь улыбается, а папа наклоняется к ней, говоря ей своим тихим, тонким шёпотом, обещания и извинения, тысячи вещей, которые нужно сказать, когда любимая женщина-девушка-жена умирает.

Лили не отпускает руку даже после того, как мамы больше нет. Папе приходится оторвать её и поднять на руки, дрожащую, потому что он уже не так силён, как раньше, а она высокая, стройная девушка, но он выносит её из комнаты, как ребёнка, плачущую, и Петуния следует за ними. Она оглядывается один раз, но этого недостаточно, поэтому она делает это ещё трижды, и с каждым разом мама становится меньше и бледнее.

Похороны проходят очень тихо. Соседи, мужчины, с которыми работает папа, их жёны и дети, и не менее дюжины друзей Лили. Снейп тоже там, и, как бы Петуния ни презирала его, она не может найти слов, чтобы обвинить его за его молчаливое, жёсткое, но присутствующее утешение для Лили, которую он обнимает, пока она тихо плачет в углу вестибюля, когда выносят гроб.

Они оба окутаны тенями, и Петунии не нравится смотреть на сестру рядом с этим мальчиком, потому что впервые Лили, в своём горе и в чёрном платье, которое она никогда прежде не носила, не кажется неуместной рядом с ним.

Марлин и Доркас, и Римус приходят. Мэри не может, но звонит и объясняет за два дня до похорон, что это из-за её отца, который снова в одном из своих приступов ярости. Петуния говорит:

— Не надо. Не переживай, — и позволяет Мэри положить трубку до того, как её поймают за использованием телефона.

Марлин, возможно, лучшая подруга Петунии, но она — ужасный источник утешения в такие моменты. И это нормально, потому что она хотя бы пытается, а Петунии не помешает услышать её резкий, отвратительный смех, когда единственное, что хочется, — это закричать, вернуть маму и выдрать себе волосы.

Мама заставила Лили отрезать ей часть своих волос, прежде чем они начали выпадать, и у Петунии есть несколько рыжих локонов, спрятанных в книге. Смотреть на них — как глотать горький яд.

Доркас просто держит её за руку, что приятно, потому что она всегда хорошо пахнет — свежими духами и чистым, резким запахом моющего средства.

У Римуса есть открытка, подписанная, к удивлению Петунии, не только им, но и остальными. У Римуса самый аккуратный почерк, у Поттера — немного хуже, чем у Питтигрю, но именно подпись Блэка сбивает её с толку, настолько изящная и почти женственная роспись.

Римус ужасно неловок, как и любой четырнадцатилетний мальчишка, но он приносит шоколад, и после похорон они вдвоём сидят на заднем крыльце и едят его, молча, потому что всё, что можно было сказать, уже прошло с его лица на её. Боль и понимание. Как ты, так и я.

Петуния не знает, где Лили. Ей всё равно.

— Ты не можешь оттолкнуть её, — наконец говорит Римус, когда солнце начинает садиться. Если бы это был обычный день, папа не разрешил бы ей так долго сидеть с мальчиком, но сегодня день особенный, и когда они вернулись домой, папа положил ключи на стол у двери, снял ботинки, как всегда, и ушёл наверх. Если Петуния зайдёт внутрь, она услышит, как он плачет.

— Я не отталкиваю, — огрызается Петуния. — Просто не могу быть рядом с ней сейчас. Не могу, Римус.

Сейчас Лили — это мама, папа, дом и детство, всё в одном спутанном клубке. Сейчас Лили так же сломлена и остра, как и она, и ни одна из них не в состоянии сгладить другую, стать тем плечом, на котором можно поплакать, голосом разума. Сейчас они, как близнецы в своём горе, потому что Петуния чувствует себя оголённым проводом, а Лили — ходячим призраком.

— Она твоя сестра, — говорит Римус. — Ты… послушай, ты не хочешь тратить время на злость из-за ничего. Я… семья должна держаться вместе, когда такое случается.

Мать Римуса умерла весной, на втором году их обучения. Она тоже была магглом. Она очень любила Римуса. Его отец никогда не был прежним. Петуния знает всё это и видит своё собственное будущее, разворачивающееся перед ней.

— Знаю, — наконец говорит она, с отчаянием. — Я не… не злюсь на неё, не совсем. — Дело не в Лили. Просто… во всём, а Лили всегда была огромной частью её «всего».

Римус кивает и сжимает её плечо по-братски. Марлин обвиняла Петунию в любви к нему не менее пяти раз, и она знает, что говорят другие, что это лишь вопрос времени, но между ними никогда не было ничего подобного.

Она любит Римуса, и думает, что он тоже её любит, но они всегда понимали друг друга на чисто платоническом уровне, который не менее ценен, чем романтическая связь. Они часто оказываются на одной волне. Они могут сидеть и тихо разговаривать, пока не покажутся первые звёзды. И так они и делают.

Лили забирается в окно в полночь. В её волосах листья и трава, и Петуния подозревает, что они со Снейпом пошли на заброшенный пустырь, который давно превратился в заросшее поле. Она надеется, что они не целовались. Она надеется, что они не занимались сексом. Ей не хочется об этом думать.

К первому сентября Петуния и Лили неохотно мирятся, но это не меняет того факта, что Петуния опаздывает на поезд, вся на нервах, и отмахивается от объятий сестры, прежде чем прорваться через барьер за три минуты до отправления. Кондуктор делает последнее объявление, когда она мчится к поезду, левитируя свои вещи за собой.

«Хогвартс-экспресс» уже трогается, когда она падает в пустое купе, не в настроении искать своих подруг, и старается не думать об отсутствии рыжеволосой женщины на платформе, машущей ей на прощание. Она съёживается в углу у окна и решает почитать «Тёмные силы: руководство по самозащите». Не успевает она прочитать и четырёх страниц, как дверь с грохотом открывается, и она поднимает взгляд с мрачной гримасой, ожидая увидеть Марлин, которая ещё не научилась оставлять её в покое.

Но это не Марлин — это Блэк, который теперь носит джинсы и кожу. Он с силой захлопывает за собой дверь и садится, не произнеся ни слова.

— Убирайся, — сердито начинает Петуния, готовая вышвырнуть его отсюда заклинанием, если придётся, потому что среди всех, для кого у неё сегодня нет терпения, он занимает почётное первое место.

Но у него на лице ужасный след — его явно сильно ударили чем-то или кем-то, и хотя кожа не повреждена, синяк будет ужасным и надолго останется. Она смотрит на него, пока он не рычит на неё без слов, а затем вновь принимает своё обычное надменное выражение, сутулясь с напряжением, если такое вообще возможно.

— Что случилось? — спрашивает она после паузы. Это должно быть причиной, почему его нет с остальными. Он не хочет, чтобы они это видели. Его избил Малсибер или Кэрроу?

— Не твоё, чёрт возьми, дело, Эванс, — огрызается он, даже не взглянув на неё.

Петуния с грохотом захлопывает учебник и встаёт.

— Не надо, — резко говорит он, но она уже перед ним, с палочкой наготове. Его рука резко хватается за её запястье, крепко, она в ответ сжимает его плечо, впиваясь ногтями, но шипящее «Эпискей» всё равно срабатывает, залечивая опухший след.

Они смотрят друг на друга. Даже сидя, он достаточно высок, чтобы не быть намного ниже её, хотя она стоит. Он не отпускает её запястье. Она не убирает руку с его плеча. Внезапно ей хочется заплакать, хотя она должна бы его ударить. Она не нуждается в этом сейчас. Ей не нужно, чтобы он смотрел на неё так сейчас. Если он когда-то смотрел на неё подобным образом раньше, она этого не заметила.

Сириус тянет её к себе и целует, почти застенчиво. Она ненавидит, насколько это робко, по сравнению с остальным его поведением, поэтому она целует его в ответ чуть сильнее, увлажняя их губы, но потом резко отдёргивается, как испуганное животное, когда он пытается притянуть её к себе на колени.

— Я не такая, — говорит она, пытаясь контролировать своё дыхание и жар в щеках.

Он сглатывает, его кадык движется на бледной, изящной шее, и он ничего не говорит.

— Не делай так больше, — говорит она. Это грязная, ужасная ложь, но что ещё ей остаётся? Она ведь не должна была этого хотеть. Он был… Он был слишком дерзким, был грубым, был Сириусом Блэком.

Это могла быть она, это мог быть кто угодно. Он расстроен, она расстроена. Это не имело никакого отношения к ним обоим, это всего лишь близость и удобство. Она говорит себе это, потому что альтернатива её пугает.

Сириусу не нравятся «высокомерные маленькие девицы», как она. Ему нравятся девушки, которые позволяют ему заставлять их визжать и охать в тёмных кладовках для метёл и запертых классах. Петуния не из таких. Он это знает, она это знает, все это знают. Это было глупо с его стороны — сделать то, что он сделал, а она поступила ещё хуже, поцеловав его в ответ так, словно… словно горела изнутри, словно ей было всё равно, словно она была какой-то другой женщиной.

— Ты права, — хрипло говорит он, когда она отступает на шаг, возвращаясь в свой угол, всё ещё ярко краснея, но уверенная в своём осуждении их временной, общей безумной выходки. — Я… Я не буду.

— Хорошо, — бормочет она, хотя это совсем не кажется правильным.

Поезд уже едет по сельской местности. На улице прекрасный позднелетний день, но Петуния не может сосредоточиться на пейзаже.

— Кто тебя ударил? — спрашивает она, когда не может больше терпеть, что происходит довольно быстро.

— Моя мать, — признаётся он тихим, подавленным голосом. Ей не нравится этот голос, исходящий от него. — Она была вне себя этим утром. Ей совсем не по душе Levi’s и Doc Martens.

Это так похоже на него — попытаться превратить это в отвратительную шутку.

— А твой отец просто…?

— Он сделал бы то же самое, только она всегда была чуть быстрее на подъёме, моя дорогая старая мамочка, — ухмыляется Сириус, но в его улыбке нет ничего искреннего. Это её беспокоит.

— У них нет права, — говорит Петуния, — бить тебя за то, как ты одеваешься.

— Что? — фыркает он. — Магглы не бьют своих детей?

— Мои родители никогда. — И это правда. Мама пару раз шлёпала Лили, но это всегда причиняло боль больше ей, чем Лили. Петунию никогда не шлёпали. Папа… Папа просто не такой. Он всегда говорил, что когда его отец замахивался на него ремнём, это не делало его больше мужчиной, и что только трус приходит домой и бьёт свою жену и маленьких дочерей.

— Дело не только в том, как я одеваюсь, — говорит Сириус после паузы. — Всё дело во всём остальном. Я думаю, они бы смирились с тем, что я гриффиндорец, если бы я был как Регулус — идеальным наследником: «Да, мама» и «Конечно, папа». Но я не такой. И никогда не буду. Они могут оставить ему всё — дом, деньги — мне всё равно. Мне совершенно наплевать.

Но, конечно, ему не всё равно, потому что его голос нарастает, а потом ломается, как волна, так, как это бывает у некоторых мальчиков, когда они злятся, и это одновременно пугает и завораживает, слушать, как он сам себя разрушает. Петуния должна бы отвести взгляд, заняться своими делами, уйти. Но она остаётся.

— Ты лучше них, — говорит она ему, и это не ложь, потому что она не переносит его половину времени, но это только половина времени теперь, когда она знает — и он не знает, что она знает, но она знает — что он и Поттер с Питтигрю превращаются в животных раз в месяц, чтобы помочь Римусу. Они ускользают с ним, держат его в компании, поддерживают его разумным и человеческим, даже когда он таким не является. И это доброта, в которой она никогда не думала, что они способны.

Он ей не верит, но смотрит на неё так, как будто видит её по-настоящему, как будто она больше не просто Эванс. Она никогда не хочет, чтобы он отворачивался, и никогда не хочет, чтобы он снова смотрел на неё так, потому что это слишком ошеломляюще, это заставляет её чувствовать, что она тонет, это заставляет её чувствовать, что она летит.

— Да пусть они… да пусть идут к чёрту, — говорит она, и затем прикусывает губу так сильно, что чувствует вкус крови, словно в наказание. Она не должна была этого говорить. Хорошие девочки так не говорят. Папа был бы в ужасе. Мама бы… Мама бы…

Но мама мертва и никогда не вернётся, и ну, разве это не просто… не просто… это просто что-то, ладно.

— Не говори так, Эванс, — предупреждает её Сириус, но его взгляд говорит «Петуния», словно острые осколки стекла пронзают её грудь. — Ты заставишь меня сделать что-то безумное и снова тебя поцеловать.

Петунья всегда любила дождь, особенно весной. В нем есть что-то свежее и чистое, и капли стекают с ее зонта, пока она шагает по Хогсмиду с Доркас. Петунья предпочитает Хогсмид Косой Аллее; здесь гораздо тише, чище, и хотя в апреле еще холодно, в воздухе чувствуется запах зелени, как будто весна протягивает свои первые щупальца.

Доркас уже обсуждает СОВ, хотя до них еще больше года. Петунья известна своими беспокойными разговорами, но Доркас не звучит так беспокойно. Напротив, она как-то почти с нетерпением ожидает этого события, как боксер, готовящийся к предстоящему бою.

Вот такая Доркас — всегда в поисках нового вызова. Она не так очевидно самоуверенна, как Марлен, но ее уверенность эффективна, сдержана и стройна, как хорошо отлаженный механизм.

Она даже ходит с точной грацией, длинными шагами, которые позволяют ей обходить лужи и грязь, пока Петунья, кривясь, старается их избежать. Доркас немного поправляет свой аккуратный черный зонт и кивает в сторону ближайшего магазина.

— Заглянем в «Тома и свитки»? — говорит она. — У меня заканчивается бумага, а к понедельнику надо сдать эссе.

— Не напоминай, — бурчит Петунья, уже предвкушая всю работу. Это эссе по Истории магии, и она знает, что не напишет его идеально, по крайней мере она не провалится. Но это будет ужасно, если окажется так, что все сочтут ее работу посредственной.

Джеймс Поттер напишет пародийное эссе на основе сюжета из комикса, получит плохую оценку, но все будут хохотать, пока он с другими Мародерами не начнет читать его вслух, делая театральные паузы. А человек вроде нее напишет сочинение про историю гоблинов, и все немного посочувствуют.

Петунья особенно ненавидит, когда ее жалеют. Она чувствовала, что все начинают ходить вокруг нее на цыпочках после того, что случилось с ее мамой… кроме Сириуса. Но если она уже не называет его «Блэк» с презрением и не сверлит его взглядом, это еще не значит, что они стали лучшими друзьями.

Никто из них не упомянул о том, что произошло в поезде. Она была уверена, что он начнет распространять слухи, и ей придется пережить смех и насмешки, но, насколько она может судить, он молчит. Даже Поттер, похоже, ничего не знает. А ей так и нравится. Это было глупо, детски, и позорно, и это больше не повторится.

Доркас продолжает подкидывать ей взгляды, полные понимания, когда они рядом с ним, но пока Петунья умело отбивает любые подозрения, с презрением закатывая глаза и отпуская ехидные замечания. Они только подошли к магазину, когда кто-то позвал их, и Доркас резко обернулась, с настороженным взглядом. Петунья, в свою очередь, уже приготовилась к неприятной встрече с Эйвери или Розье, когда они оба поняли, что бегущий к ним мальчик — это не кто иной, как Питер Петтигрю, с розовым лицом и растрепанными светлыми волосами.

Петунья может сосчитать на пальцах одной руки, сколько раз она видела его в одиночку в замке или в Хогсмиде, так что это действительно редкое событие. Он тяжело дышал, когда добежал до них, и, согнувшись, начал ловить воздух.

— Что случилось, Питер? — спросила Доркас, не грубо, но настороженно. У нее больше терпения к нему, чем у Петуньи или Марлин, хотя он всегда ладил с Мэри.

Он выпрямился и выдал:

— Мэри… я… там… Мальсибер и Уилкис с ней…

— Что они делают с Мэри? — настойчиво спросила Доркас, убирая зонт.

— Я… я не знаю… думал, что вам нужно помочь… — сказал он, явно стыдясь, что не остался с ними, но Петунья сейчас не об этом.

Уилкис — просто тупица и хулиган, но Мальсибер…

Доркас уже закрыла зонт, в ее глазах сверкнул стальной взгляд, и она натянула капюшон своей длинной куртки.

— Где они, Питер?

— У Хижины, — сказал он с виноватым видом, засунув руки в карманы. — Может, мне пойти с вами?

— Держи мой зонт, — коротко перебила Петунья, потому что Доркас уже начала быстро двигаться в том направлении, почти бегом, и Петунья не собиралась оставаться позади. Питер растерянно встал под навесом магазина с их зонтом в руках.

Каждый раз, когда вода брызгает на ее брюки, Петунья вздрагивает и морщится, но сейчас она слишком переживает за Мэри, чтобы думать о том, что эти брюки и ее идеальные резиновые сапоги будут испорчены до конца этого дня. На улице почти никого нет из-за дождя, и их почти не замечают, когда они мчаться по переулкам и короткими путями между домами, пока не оказываются в более уединенной части Хогсмида, где стоит Визжащая Хижина.

Половина Хогвартса уверена, что она заброшена и проклята, но Петунья и несколько других знают правду. Все же она выглядит устрашающе, с её острыми углами и скрюченной крышей, выступающей на фоне серого неба, в отличие от других аккуратных домиков. Рядом с ним нет жилья, и он стоит в отдалении, возвышаясь над деревней. Петунья уже сбита с ног от бега, когда они с трудом поднимаются к нему, но Доркас не останавливается, толкая ржавые железные ворота и крича:

— Мэри!

Слабый вопль доносится сзади от Хижины, и Доркас оглядывается на Петунью, прежде чем обе они мчатся в сторону звука.

Это Мэри, Мальсибер и Уилкис, как и сказал Питер. Пальто Мэри сползло с ее плеч, и она дерется в руках Уилкиса, пытаясь одновременно вытащить свою палочку и ударить его лбом в отчаянной попытке вырваться. Ее коричневые волосы выбились из обычного хвоста и прилипли к лицу от дождя. Мальсибер идет ближе, ухмыляясь гадко, палочка в руках.

— Успокойся, грязнокровка, — насмехается он, — это не больно… почти.

Петунья реагирует быстрее, чем она ожидала, быстрее, чем Доркас, и кричит:

— Флипендо! — так громко, что ее пронзительный голос эхом разносится по долине. Сила заклинания не только сбивает Мальсибера с ног, но и чуть ли не швыряет его на землю, заставляя его уронить палочку.

Глаза Уилкиса расширяются, и он отпускает Мэри, которая мгновенно вырывается, скользит в грязи и падает рядом с Мальсибером; она успевает схватить его палочку и катится в сторону, пока тот яростно поднимается на ноги.

— Петрификус тоталус! — командует Доркас, сразу после того как увернулась от отвратительного заклинания Уиликса. Он падает на землю, его руки и ноги скованы, а глаза выпучены на его веснушчатом лице.

Мальсибер без палочки, но это не останавливает его от того, чтобы кинуться на Петунью. Несмотря на все инстинкты, кричащие ей убежать, она стоит на месте, и в панике выкрикивает:

— Редукто! — по пеньку прямо перед ним. Он взрывается, отправляя Мальсибера на землю, крича от боли, когда осколки дерева вонзаются в его ноги и руки, которые он успел поднять, чтобы защитить лицо.

Она могла бы серьезно ранить его, даже ослепить. Ей все равно. Она убеждена, что он либо только что начал, либо уже собирался наложить Непростительное заклинание на Мэри, и даже если это не так, намерения ведь тоже имеют значение, правда? Он заслуживает этого — она хочет задушить его, несмотря на его жалобные всхлипывания и стоны на земле.

— Левикорпус, — быстро произносит Доркас, и Мальсибер оказывается поднесен к воздуху за лодыжку, его пальто и рубашка спадают, обнажая сильно изуродованный живот. Петунья ходит вокруг него, все еще тяжело дыша, уверенная, что именно так выглядит «видеть красное», потому что дождь делает все вокруг кровавым и текучим, и направляется к Мэри, сидящей в грязи, с лицом, скрытым руками.

Она не знает, что сказать, поэтому просто помогает девочке встать. Мэри не выглядит физически поврежденной, но в ее карих глазах что-то дикое и пустое, что сильно беспокоит Петунью. В этот момент она кажется не совсем человеком; она не может найти слов, ее глаза не фокусируются на Петунье или Доркас или даже на мальчиках — она просто смотрит в пустоту, зрачки расширены.

— Ты замерзла, — мягко говорит Доркас, беря дрожащие руки Мэри в свои. — Давай выпьем что-нибудь, ладно?

Мэри делает резкое движение, которое могло бы быть кивком, но ничего не говорит, когда Доркас ведет ее вокруг Хижины. Петунья стоит на месте, с палочкой в руке, пристально глядя на Мальсибера и Уилкиса.

— Ты, маленькая сука, — наконец хрипло выдавливает Мальсибер, — ты еще поплатишься за это, грязнокровка. Все вы. — Его квадратное лицо багровое и искажено ненавистью.

Мэри оставила его палочку в грязи, Петунья думает, чтобы сломать ее. Он точно не заслуживает палочки. Вместо этого она пинает ее подальше, в лужу, и накладывает на него заклинание, чтобы он стал покрываться язвами, прежде чем заставить себя уйти. Она догоняет Доркас и Мэри, когда те спотыкаются и скользят по холму, а затем направляются в ближайшую таверну — Кабанью Голову, в которую Петунья обычно не заходила бы, если бы не была в такой ситуации.

Она чувствует себя неловко за грязным столом в углу, пока Доркас заказывает сливочное пиво для себя и Мэри. Петунья просит воду, не в силах оторвать взгляд от Мэри, которая вгрызалась в жирный стол, пытаясь сдержать слезы.

— Если ты не можешь говорить об этом, — шепчет Доркас, — все в порядке, Мэри.

Петунья думает, что это не в порядке. Она хочет точно знать, что произошло, чтобы немедленно обратиться к Дамблдору и сообщить об этом, чтобы этих парней исключили из школы. Одно дело, когда они бросают заклинания на случайного не-Слизеринца или беззащитного первокурсника. Совсем другое — когда они специально преследуют кого-то в Хогсмиде… ну, она не знает, что именно произошло, но ей вспоминается заклинание Империуса, и ей становится плохо.

Но она не может заставить Мэри говорить, и Мэри не говорит ни слова, пока официантка не принесет им напитки.

— Я такая дура, — бормочет она, и Петунья и Доркас молчаливо протестуют, выражая недовольство.

— Ты не дура, — резко говорит Доркас. — Тебя атаковали…

— Я ведь ведьма, да? — требует Мэри. — Какой смысл в палочке, если я не могу… если я просто позволила им… — она качает головой и быстро делает глоток своего сливочного пива. — Они просто… появились из ниоткуда, и я пыталась сопротивляться, но Уилкис меня обеззвучил, и я не могла… — ее плечи дрожат, — я даже не могла закричать…

Слабый ужас, оставшийся в ее голосе, заставляет Петунью почувствовать вкус хлора в воде. Она не может представить, как Мэри себя чувствовала, не способная наложить заклинание, зная, что никто не ищет ее и не видел, что произошло — кроме Питера. Но она не уверена, поможет ли Мэри, если она узнает, что кто-то видел и не вмешался сразу. Она не думает, что Петтигрю мог бы что-то сделать против Уилкиса и Мальсибера, но…

— Что произошло, — говорит Доркас с яростью, но спокойно, как вертящийся вентилятор в жаркий летний день, работая на полную мощность, — это не чья-то вина, а тех садистских ублюдков. Мы должны рассказать Макгонагалл или директору…

— Мы не можем, — в панике говорит Мэри, — вы не можете, я не позволю вам… вы должны пообещать, что никому не скажете, я буду так смущена, я никогда не услышу конца этому…

— Никто не будет над тобой смеяться из-за их… их больных, извращенных… — Петунья вскипает от ярости, сжимая стакан воды, который теперь кажется слегка запятнанным, и ей хочется пойти в туалет и вымыть его еще раз.

— Это только усугубит все, — настаивает Мэри. — Вы уже унизили их, и если мы пойдем к Макгонагалл или Дамблдору, будет только хуже.

— Они будут исключены, — возражает Доркас, сильно ударяя руками по столу, что выглядит как самое жесткое действие, которое Петунья когда-либо видела от обычно спокойной будущей министра Мидоус, — так что хуже будет только для них…

— Вы не знаете этого, — резко отвечает Мэри, а потом понижает голос, оглядываясь вокруг с беспокойством, хотя паб практически пуст. — Дамблдор не выгнал Лестрейнджей, разве нет? И все слышали о том, что они натворили в школе. А теперь они в списке самых разыскиваемых в Министерстве.

Петуния размышляет, что у неё, наверное, есть основания, но всё же она хочет мести, а не справедливости. Доркас решительно настроена сообщить об этом, пока Мэри не расплачется в истерике, после чего она замолкает. Они остаются в «Кабаньей Голове», пока Мэри не успокаивается настолько, чтобы вернуться в замок, а она проводит оставшуюся часть дня в постели, лицом к стене, с коленями поджатыми к подбородку.

Петуния понимает, что, скорее всего, они никогда не узнают точно, что случилось, и что эта правда — принадлежит Мэри. Но она думает о своей подруге, которая возвращается домой каждое каникулы к отцу, который кричит и иногда бьёт её, и ничего не может с этим поделать, всё из-за какого-то глупого Закона, хотя она могла бы его остановить, и о ненавистном, отвратительном чувстве бессилия, которое может возникнуть. И потом ещё не иметь возможности защитить себя…

Петуния хранит секрет Мэри, хотя о нём шепчутся почти все из Гриффиндора в следующие несколько недель, и она даёт Римусу достаточно намёков, чтобы он позаботился, в своём тихо жестоком, мягко рваном стиле, чтобы Мародеры доставляли Мальсиберу и Уилкису ещё больше неприятностей в оставшуюся часть семестра.

Мэри кажется, что она справилась, в основном, хотя все знают о тех кошмарах, которые мучают её теперь, о тех, которые заставляют её корчиться в постели и тихо плакать, и однажды в мае Петуния видит её через полуоткрытую дверь в пыльном пустом классе, когда она тренируется с заклинанием «обезоруживания» на Питере, который с готовностью поднимает свою палочку каждый раз, когда она выбивает её из его рук.

— Ещё раз, — говорит Мэри, её лицо серьёзное, в том выражении, которое Петуния когда-либо видела у нее, когда она выходит из поезда и встречается взглядом с уставшей, избитой матерью.

Петуния сидит на заднем сиденье в машине Робби, его ярко-красном Воксхолл Вива. Робби — девятнадцать лет, он учится в университете, а Лили встречается с ним с марта, так что «всё довольно серьёзно», так сейчас август, и они везут Петунию на пятнадцатилетие Доркас, которое должно быть настоящим праздником, если Марлин достанет огневиски у своих братьев. Если бы Петуния была из волшебной семьи, она могла бы воспользоваться камином, как все остальные, но так как это не так, а они не будут учиться аппарировать до следующего года, остаётся только машина.

Она не любит Робби. И не то чтобы она его ненавидит, потому что он не настолько назойлив, чтобы быть оскорбительным или грубым, но он всегда держится с каким-то видом, как будто знает какую-то шутку, которой она не понимает. Она действительно не понимает, что Лили в нём нашла, но, с другой стороны, Лили всё ещё считает Снейпа одним из своих ближайших друзей.

Хотя Петуния знает и радуется тому факту, что они сильно поссорились с тех пор, как Снейп понял, что у неё есть парень. Петуния уверена, что он возненавидел бы Робби, будь тот волшебником, но знание того, что Лили выбрала какого-то самодовольного магла, изучающего историю, вместо него, должно было больно уколоть.

А Робби самодоволен, с кучей грязно-русых кудрей и беспокойными, полузакрытыми глазами на его квадратном лице. Он не намного выше Лили и имеет крепкое телосложение, как у игрока в регби. Петуния совершенно уверена, что он здесь «чужой»; его Вива — новенькая, и хотя он учился в той же школе, что и Лили, он не был там на стипендии. Но у него глубокий, резонирующий смех и морщинки вокруг глаз, и у него есть два младших брата, с которыми он мил, и он может цитировать Джорджа Элиота.

Петуния не училась в магловской школе с десяти лет и не имеет понятия, кто такой Джордж Элиот, но Лили, похоже, считает Робби самым просвещённым мужчиной, который когда-либо посещал Бирмингем.

— Он не поверхностный, — несколько раз пыталась объяснить сестра, — он не только ради- ну, — она покраснела, как всегда, — он хороший парень, Туни. Я его очень люблю. Он отличается от мальчишек из школы. Они…

— «Ниже тебя», — думает Петуния. Большинство мальчиков — ниже её сестры. Лили никогда не придётся беспокоиться о том, чтобы «осесть», потому что мужчины сходят с ума по ней, а мальчики готовы ради неё умереть. Робби достаточно симпатичен, и Петуния покраснела, когда встретила его в первый раз, раздражённая его красотой. Конечно, он немного… ну, ей нравятся лица подлиннее, с более резкими чертами. И она всегда любила тёмные волосы.

Пока Лили поёт вместе с Родом Стюартом, Робби ведёт дружескую беседу с Петунией, чьи ответы так угрюмы, как и можно было бы ожидать от не особо привлекательной младшей сестры подруги. Робби думает, что она учится в школе для девочек где-то около Глазго. Петуния отвечает на его вежливые вопросы так натянуто, как только может, не перекручиваясь от раздражения, а затем он оглядывается в зеркало заднего вида и говорит, перебивая пение Лили:

— Если ты когда-нибудь будешь искать себе парня, думаю, ты с Марком хорошо поладишь.

Марк — брат Робби, тощий и покрытый прыщами. Петуния хочется выброситься из движущейся машины. Пение Лили прерывается на недоумённые протесты.

— Она слишком молода, чтобы встречаться с кем-то, Роб, — говорит она, возмущённо, и Петуния решает, что, наверное, стоит пнуть спинку её сиденья. «Слишком молода». Она всего лишь немного младше Лили, а сестра всё ещё считает её двенадцатилетней с коленками как у кузнечика.

— Мне пятнадцать, — возмущённо отвечает Петуния, и Лили смущённо замолкает, очевидно забыв, что старшая сестра на год, три месяца и двадцать три дня старше. Петуния никогда не забудет нечто подобное. Прошло 350 дней с тех пор, как мама умерла.

— О, я знаю, ты просто…

Невинная? Уродливая? Заносчивая? Скучная? В отличие от красивой, свободной Лили, которой отец как следует накричал в прошлом месяце, когда поймал её с Робби, когда они курили травку в саду. Лили и папа совсем не ладят с тех пор, как мама умерла, и Лили взяла на себя роль женщины в доме.

А если Лили — женщина, то Петуния, должно быть, всё ещё избалованная маленькая девочка, а папа — ну, без мамы всё изменилось. Он так и не разобрал её вещи, а в конце августа будет год. Петуния оставляет его в покое и делает большую часть домашних дел, не потому что Лили отказывается, а потому что её почти никогда нет дома, она всё время куда-то бегает, избегая папу, меняя одежду и драматически вздыхая, когда поднимается и спускается по лестнице.

Доркас живёт рядом с Ковентри, так что поездка на машине занимает всего полчаса. Петуния просит их припарковаться и высадить её подальше от дома, поскольку подъезд магла прямо к магическому дому — возможно, не самая лучшая идея. Она уже слышит шорох одежды, когда выходит из «Вивы», хлопая за собой дверью, хотя Робби или Лили это безразлично.

Она попросила их вернуться за ней в девять, что им показалось очень смешным, но в мире волшебников действует строгий комендантский час с наступлением сумерек, потому что Пожиратели смерти совершают большинство своих преступлений ночью. Только на прошлой неделе была ещё одна атака на семью — Петуния знает эту семью, потому что Валери Нил учится с ней на одном году, и теперь её магловый отец и старший брат мертвы, убитые, пока она с мамой была в гостях у родственников.

Петуния знает, что хотя бы в каком-то смысле её семья в безопасности, просто потому что никто не знает о них, никто их не знает. Но Малсьибер, Уилкис и Розье пытались напасть на неё и Марлин в поезде в июне, и, хотя они легко их отразили, никто из них не использовал безобидные заклинания или заклятия.

Министерство ошибается. Всё не становится лучше. Люди погибают всё чаще и всё более жестокими способами. Они сожгли отца и младшего брата Валери Нил, и не после того, как они умерли. Она до сих пор помнит движущуюся картинку на первой странице «Пророка» с изображением знака в небе над их домом.

Но это тёплый августовский вечер, и день рождения Доркас, так что Петуния старается надеть хоть немного счастливое лицо, когда открывает ворота и направляется к дому Мидоуз. Это не особняк, но довольно большой, хорошо ухоженный дом с великолепными кустарниками и цветами всех форм, размеров и цветов в полном расцвете. Колокольчик на двери — переплетённые змей и барсук, что её немного развеселило, и он сам её позвал, прежде чем дверь распахнулась.

Это не миссис Мидоуз и не мистер Мидоуз, которых Петуния уже встречала раньше, оба с седыми волосами и тёмной кожей, с обаятельными, притягательными улыбками, созданными для политики и убеждения, и даже не сама Доркас. Нет, это Сириус, с каким-то фруктовым, девчачьим напитком в руках, за что его бы все другие нещадно дразнили, с маленьким зонтиком, который он игриво зацепил за волосы.

Его одежда словно ещё более магловская, чем у самой Петунии, которая была в совершенно приличном лавандовом платье. И вот вдруг это платье стало выглядеть очень скучно и по-детски, и она скрещивает руки на груди. Они не разговаривали с ним с апреля, когда он чуть не убил Снейпа и не выдал Ремуса своей глупой маленькой «шуткой».

— Доркас тебя пригласила? — спрашивает она резко, когда он поднимает брови и отходит в сторону, пропуская её в дом. В кухне на первом этаже играет группа Ведуньи, но сверху слышны отрывки «Богемской Рапсодии».

— Да, я слышал, что я довольно популярен, — ухмыляется он, но его лицо выглядит смущённым. Она не понимает почему. Или понимает, но не хочет признавать, что иногда ей приходилось резко напоминать себе, что она злится на него, в то время как она полностью игнорировала его последние несколько месяцев семестра. Тот факт, что его и Шэрон Гловер застали полураздетыми в комнате с наградами, определённо облегчал ей задачу злиться на него.

— Чувак, что ты…? — Джеймс Поттер весело входит в прихожую, уже немного подшофе, хотя ещё только половина пятого, и тут же улыбается, увидев её. — Туни! Ты пришла!

Она бы убила Лили за то, что та называет её так на людях, а его и за большие уши, что подхватили это.

— А твоя сестра…

— Её парень меня подвёз, — перебивает она его ровно, хотя и чувствует лёгкую жалость, когда видит, как его лицо омрачается. Хотя, по правде говоря, это его вина, что он до сих пор влюблён в Лили. Прошло уже много лет. Девушки кидаются на него каждую неделю, а он всё ещё по уши влюблён в её сестру.

Петуния обходится стороной их двоих, пока Сириус не добавляет какую-то язвительную ремарку, и она с трудом пробивается через толпу в гостиную, где играет граммофон, Дерек Хопкинс и Гвен Тёрпин страстно целуются в кресле, а Доркас ведёт беседу, в то время как Марлин бесстыдно флиртует с Кенни Дешампом.

Петуния здоровается и передаёт подарок — книгу по истории парламента, которой Доркас очень интересуется, и она отчаянно желает, чтобы они всё ещё были двенадцатилетними. Тогда это не была бы вечеринка, на которой, похоже, присутствуют половина их года. Ей не нравятся такие вещи. Она почти не пьёт и не курит, и если бы какой-нибудь мальчишка решился пригласить её на танец или просто поцеловаться в туалете для гостей, она бы его в словесном виде порвала.

Но она вряд ли может отказаться, ведь Доркас — её подруга, а это единственная вечеринка года, единственный шанс немного расслабиться перед СОВами. Она заходит на кухню и находит Эммалин, которая, в отличие от Петунии, не выглядит крайне некомфортно в этой ситуации, а скорее усталой, как будто ей уже надоело быть пятнадцатилетней.

— Ты видела газету? — спрашивает она Петунию тихим голосом, опираясь на стойку, на которой стоят чашки с масляным пивом, магловским пивом и тарелки с тортами. — Говорят, что количество атак оборотней с января по сейчас утроилось. Волдеморт их на свою сторону переманил. Ты знаешь Филлис Элдридж? Они отправили Фенрира Грейбэка за её кузенами, когда её дядя отказался сотрудничать. Они до сих пор в Святом Мунго.

Говорить о монстрах, конечно, не намного лучше, чем наблюдать, как люди целуются и пьянеют, поэтому Петуния вскоре извиняется от разговора Эммалин и её тёмных мыслей — не то чтобы она её винит; Вэнсы — главные цели, потому что у них в семье много слизеринцев, из которых никто не хочет присоединяться к Пожирателям. Петуния была бы тоже мрачной, если бы делила комнату с такими девушками, как Камилла Монтегю и Дженис Гойл.

На улице в саду Кингсли и Лори говорят о политике на ступенях веранды, и Петуния знает, что не стоит вмешиваться в это, потому что через час это точно будет горячая дискуссия, если не раньше. Трэвис Пикс и Ронда МакДугал сидят у фонтана, курят трубку, из которой выходит приторно сладкий ярко-зелёный дым, и предлагают ей «попробовать», а затем начинают истерически хихикать, глядя на её лицо, буквально падая друг на друга.

Она тихо обходится стороной дом, надеясь увидеть Римуса или Мэри, хотя она не уверена, что Римус вообще пришёл, потому что он и Доркас никогда не были так близки, и он ненавидит вечеринки почти так же, как и она, и вот она замечает Мэри, сидящую под деревом в глубоком разговоре с мальчиком, которого она не узнала сначала, а затем, подойдя ближе, с тревогой понимает, что это Дориан Пьюси.

Петуния почти не знает его, только что он не дружит с Уилкисом или Эйвери или Розье, и, судя по выражению его лица, ему не нравится Снейп, когда его унижает Джеймс. Но он — слизеринец, и после того, что случилось с Мэри, она потрясена, что она разговаривает с кем-то из того дома, тем более с мальчиком.

Затем Мэри поднимает глаза и видит её, и краснеет, подскакивая на ноги. Дориан выглядит раздражённым, но ничего не говорит и кивает, когда она что-то шепчет ему, а затем копается в кармане и достаёт пачку сигарет и изысканный зажигалку.

— Что ты делаешь? — спрашивает Петуния, когда Мэри подходит, а потом невольно думает, не целовались ли они. Волосы Мэри взлохмачены, она поправляет воротник своего жёлтого платья. Это звучит гораздо более обвиняюще, чем она хотела.

— Мы просто говорили, — отвечает Мэри, избегая её пытливого взгляда, как ребёнок, который отказывается смотреть на своего родителя. — О, ну прекрати, Туни. Мы просто разговаривали, — повторяет она более защищено, когда Петуния сжимает губы.

— Его дядя разве не в Азкабане за…

— Да, — отрезает Мэри, её глаза пылают, — и если мой брат снова попадётся на воровстве в магазинах, они отправят его в исправительное учреждение, так что, думаю, мы почти в одинаковых условиях.

Петуния умолкает, стыдясь, потому что по правде говоря, Мэри из такой семьи, которую бы она презирала, если бы не жила с ними с одиннадцати лет.

— Они не все такие, как… как Мальсибер или Уилкис, — говорит Мэри после паузы. — Многие из них просто хотят скрыться и закончить учёбу, ладно? Ему тяжело… Мальсибер постоянно пытается склонить его… — она замолкает, как бы испугавшись.

— Присоединиться, — завершает Петуния.

Мэри крепко кивает.

— Но он не такой… Дориан не такой. Одна из его бабушек — маггл, ради Мерлина.

— Просто будь осторожна, — предупреждает её Петунья после паузы. — Особенно… особенно в этом году. Если люди увидят вас вместе… —

— О, — Мэри становится ярко-красной, — о, нет, это не так, он не… —

Но он такой, если судить по тому, как он смотрит на них, между затяжками. И Мэри тоже, судя по её смущённому, полному надежды взгляду.

Петунья, вопреки своему разуму, решает оставить их в покое. Она возвращается в дом, делает несколько угрюмых глотков огневиски, понимает, что начнёт раздирать себе руки, если останется в этой всё более грязной кухне ещё хотя бы минуту, и быстро поднимается наверх, надеясь укрыться от толпы. Морвен Робинс и Лиззи Нельсон приехали и, кажется, привезли с собой гостей.

Наверху — очередь у обеих ванных комнат, и одна из дверей в гостевую спальню заперта на засов. Петунья раздумывает, стоит ли ей узнать, что происходит за дверью, или же встать в очередь в туалет, который, вероятно, будет в не самом лучшем виде, когда Тим Хупер сталкивается с ней, почти проливая свой напиток на переднюю часть её платья, и вместо извинений целует её в пьяном угаре.

В этом нет злого умысла, он просто болван даже трезвый, и Петунья даёт ему сильную пощёчину и отталкивает его, когда он целует уголок её губ, а не её губы.

— За что это? — с трудом выплёвывает он, раздражённо добавляя: — глупая маленькая девчонка.

Петунья желает, чтобы у неё была чашка, чтобы бросить её ему в лицо.

— Хупер, иди найди кого-то, кто любит задыхаться от твоего жирного чёртова языка, — говорит Сириус, весело и жестоко одновременно, поднимаясь по лестнице с зонтом в волосах и наклоняя голову, когда Хупер, кажется, собирается что-то ответить. Хупер только злобно скалится и проходит мимо, спускаясь вниз.

Петунья стоит на лестничной площадке, вытирая губы. Ей нужно их очистить. Пальцы зарываются в уголки её губ, и тут Сириус подаёт ей чашку, добавляя:

— Это просто вода, Эванс, не психуй. — Когда она собирается вскрикнуть

Она пьёт холодную воду, вертит её языком, как жидкость для полоскания, стоя на лестнице и смотря вниз на вечеринку.

— Дори действительно изменилась с первого курса, — замечает Сириус, опираясь на перила, как аристократ, наблюдающий за своими буйными слугами и низшими. Только он мог бы вести себя так, будто его потрёпанная куртка — это шлейф. — Не думал, что у неё хватит смелости организовать такое.

— Наверное, ты часто ходишь на вечеринки, — с оттенком яда говорит Петунья, глотая последнюю глоток воды.

— Я не выходил всё лето, — отвечает он, не поворачиваясь к ней, и она вдруг, мучительно, жалеет, что он не поворачивается. — Несколько раз заходил к Джеймсу, но отец начинает догадываться. В последний раз проклял лестницу так, чтобы она завывала, если кто-то пытался спуститься. Рег установил это, когда пробирался на одно из своих собраний юных Пожирателей смерти.

Петунья не уверена, шутит ли он.

— Твой брат…

— Не дождётся, когда присоединится к их славным рядами, — Сириус всё-таки поворачивается к ней, и его голос звучит почти… ну, конечно, горько, но искренне огорчённо. — Знаешь, что реально смешно? Мой младший брат больше уважает Снейпа, чем меня. Вот это смех.

— Он… может, он перерастёт это, — пытается она утешить его. — Ему всего четырнадцать.

— Да, — говорит Сириус, — да, может, и перерастёт. — Он не верит ей, и она тоже не верит.

Они молчат несколько минут, и потом Петунья так раздражена всем этим, что бросает пустую чашку через перила. Она попадает в голову Джоффри Саважа, но он слишком пьян, чтобы даже поднять взгляд. Сириус коротко смеётся, а потом подходит к ней поближе. Он горячий. Она чувствует жар его рук, которые слишком близки к её собственным.

— Это глупо, — говорит она. — Иди найди Шэрон или что-то подобное.

— Шэрон устала от моей чепухи.

Я тоже, следовало бы ей сказать, она хочет сказать, но, конечно, не скажет. Если бы она действительно устала от него, она бы просто гордо ушла, подняв голову и нос вверх. Она не устала от него. Она скучала по нему, скучала по его смеху, скучала по тому, как встречались их взгляды, когда её язвительные комментарии попадали в точку, скучала по тому, как он произносил проклятия и заклинания, как это были ничего не значащие слова, как песня, которую она на самом деле любила.

— Мы друзья? — спрашивает он, его дыхание касается её волос, которые сегодня длиннее, чем когда-либо, до середины спины, и аккуратно уложены. Она хотела, чтобы они выглядели хорошо сегодня, но они всё такие же вялые.

— Я не знаю, — осторожно отвечает она. — Я… Ты просто…

— Ладно, — соглашается он и наклоняет её подбородок, чтобы поцеловать. Роджер Саммерби, возвращаясь из туалета, подзывает их свистом, но Сириус поворачивается, чтобы заслонить его взгляд, и Петунья думает, что Роджер не знает, что эта невысокая блондинка, которую Сириус целует у перил, — это Петунья Эванс, потому что это было бы совершенно безумно.

Петунья вцепляется в его грудь, когда хочет, чтобы он остановился, хотя она этого не делает. Её живот кружится, ноги подкашиваются, и она хочет поцеловать его, ей всё равно, кто их видит… но им нужно остановиться, потому что это абсурд. Одного раза было достаточно. Два раза, и ещё с таким поцелуем? Это катастрофа.

Но катастрофа имеет серые глаза, её вкус как вино и имбирный эль, а запах — как одеколон, который он, наверное, стащил у отца. Поэтому на этот раз Петуния отступает, но не говорит ему, чтобы он больше так не делал, хотя они оба знают, что это она его удержала, она первая протянула руку, и она же найдёт его когда-нибудь, рано или поздно, чтобы они снова могли стать катастрофой.

Петуния вырывается из дома, яростно застегивая пальто. Сейчас 9:32 вечера, по часам, которые запотели, и это худшее Рождество в её жизни. Прошлый год был их первым Рождеством без мамы, и это было тяжело, но они стиснули зубы и пережили его, как будто несли что-то тяжёлое и невероятно хрупкое. Никто не хотел опозорить её память.

В этом году всё иначе. Лили и Робби расстались в начале ноября, и она явно ещё не пережила это, судя по её настроению. Петуния расспрашивала её о том, что произошло, кто кого бросил, но Лили только говорит, что у них не было будущего, и что так будет лучше. Конечно, она говорит это с гневным видом, так что у Петунии есть сомнения насчёт этого.

Но это не её дело, как бы ей ни хотелось, и скрывать своё тайное облегчение сложно. Ей не нравилось делить Лили с парнем. Она писала реже, и она стала относиться к Петунии как к ребёнку, который ничего не понимает в мальчиках. Петунии хотелось несколько раз сказать ей, что она кое-что понимает в мальчиках, потому что она и Сириус поцеловались дважды за первый семестр пятого курса. Один раз в пустом классе, второй — в одной из башен.

В последний раз она чуть не позволила ему засунуть руку под её рубашку, и сама мысль об этом всё ещё заставляет её краснеть. Это так глупо. Не то чтобы… это просто физическое влечение. Несмотря на то что за ним бегают девушки, она знает, что ему трудно… ну, он скрывает всё это за высокомерной маской. Его семья заставляет его чувствовать себя никчёмным. Постыдным. Неудачником. Вероятно, его лишат наследства. Нечистое пятно на доме Блэков — toujours pur⁽¹⁾. Петуния достаточно знает французский, чтобы понимать, что это значит.

Но он говорит об этих вещах только после или между приступами бессмысленных поцелуев, и низким напряжённым голосом, который даёт понять, что он делится этим с очень немногими — с его друзьями, как она подозревает, возможно, только с Джеймсом, с которым он чувствует себя братьями.

Она рассказала ему о Лили, в основном. И о папе. И о маме. И потом она начала плакать о маме, немного, и ей было стыдно, зная, что это его заставит чувствовать себя неловко, но он просто обнял её, что она посчитала очень зрелым с его стороны. Звук его дыхания, ровного и спокойного, помог успокоиться так же, как всегда успокаивал её и Лили.

Дело не в том, что они пара или встречаются. Она не думает, что кто-то знает, хотя Марлин перестала дразнить её насчёт Ремуса, а она встретила Доркас, возвращаясь после поцелуя с Сириусом, и, возможно, её волосы были немного… взъерошены. Тем не менее, Доркас только приподняла бровь и указала на это. Мэри, вероятно, слишком занята тайными встречами с Дорианом Пьюси, чтобы заботиться о чем-то.

Но теперь она дома на каникулах, и после нескольких месяцев в Хогвартсе реальность маленького, тёмного дома с папой и Лили, которая отказывается с ним разговаривать, словно кирпичом по лицу. Дело не в том, что они ругаются, а просто Петуния знает, что Лили больше не приезжает домой на выходные, а папа никогда не хотел, чтобы она встречалась с Робби.

Если быть честными, он не хочет, чтобы ни одна из них встречалась, потому что для него они всё ещё его маленькие девочки. Но теперь мамы нет, и он отвечает за обеих, и Петуния очень любит своего отца, но понимать подростков — это не одна из его сильных сторон. Он всё ещё горюет, как и они, только его горе проявляется в раздражении и чрезмерной защите, которая временами бывает более удушающей, чем что-либо другое.

Рождественский ужин был катастрофой. Лили всегда ужасно вела светские беседы, когда была не в духе, и сегодняшний вечер не стал исключением. Папа был бы доволен поесть в тишине. Лили хотела поставить пластинку. Петунии хотелось бросить в них что-нибудь. Вместе они кое-как что-то приготовили, но это что-то не сравнивается с тем, что готовила мама.

Теперь папа смотрит телевизор в тишине с бокалом виски, а Лили наверху, запертая в своей комнате, вероятно, строит планы, как никогда больше не вернуться домой. Она ежедневно напоминает, что у неё остался всего один год перед университетом. Конечно, она не знает, что хочет делать, несмотря на то что во всём хороша. Папа хочет, чтобы она стала учительницей или медсестрой. Такими темпами, Петуния думает, что Лили может стать сварщицей просто назло ему.

На улице нет снега, но тротуары покрыты пятнами льда, и она осторожно обходит их, благодарная, что ветер стих. Тихая, спокойная ночь, тусклая луна в небе. Они слишком близки к городу, чтобы видеть звезды; в Хогвартсе она и Римус несколько раз сидели и выискивали целые созвездия, несмотря на её нелюбовь к астрономии. Ей не хватает звёзд.

В основном, ей не хватает мамы. Ей не хватает того, как всё было раньше. Война всё ещё кипит. В начале декабря было нападение в Лондоне; 16 маглов и два аврора были убиты. Сами-Знаете-Кто хочет уничтожить Министерство, шепчутся люди, и, более того, он всё ближе и ближе к своей цели. Сколько авроров, магловедов и боевых волшебников погибло за последние несколько лет? Они не успевают готовить замену. Люди уезжают в страны как Франция, Испания или даже США.

Петуния чувствует себя в безопасности здесь, пока. Пожиратели смерти концентрируются на известных семьях, или на известных «предателях крови», или на выдающихся маглорожденных. Они точно не будут тратить время на нападения на случайные магловские кварталы. Но в конечном итоге они могут. «Пророк» утверждает, что у Волдеморта сотни последователей. Некоторые из них — целые семьи. Она часто думает о Снейпе и о том, что он живет всего в нескольких улицах от неё.

Он никогда не причинит вреда Лили. Она уверена в этом, несмотря на его принадлежность. Он любит её сестру. Но его друзья — и их друзья — Петуния не думает, что разделяют его сомнения. Для них Петуния — просто ещё одна маглорожденная, её сестра — просто ещё один магл, и, что ещё хуже, магл, который хорошо осведомлён о их мире и который отчаянно ищет в нём место.

Она оказывается у Паучьего Тупика, глядя на чёрную, замёрзшую реку. Здесь почти нет огоньков на праздники, и вдалеке слышится звук пьяных колядок. Петуния проводит пальцами по своей палочке в кармане пальто и думает о том, чего бы ей хотелось — но она не знает, чего именно. Вот в чём проблема. Она не знает, чего хочет. Она не уверена, что теперь считать нормой. Она никогда не знала магического мира без войны, и никогда не знала своего мира без вмешательства магии.

Она хочет, чтобы война закончилась. Она хочет, чтобы Лили и папа перестали ссориться. Она хочет… она не знает, чего она хочет от Сириуса. Она хочет получить хорошие оценки на экзаменах. И она хочет, чтобы её мама вернулась. Она так сильно хочет вернуть свою маму. От всхлипа её горло сжимается. Она не плакала месяцами. Но так холодно, что она сдерживает слёзы.

— Лили? — кто-то спрашивает совсем рядом, и она издаёт звук, похожий на подавленный вскрик, и быстро оборачивается, чтобы оказаться лицом к лицу с ошарашенным Северусом Снейпом.

Его выражение лица немедленно меняется на враждебную, горькую ненависть, и она понимает, что отражает его точно так же. Ни один из них не настолько глуп, чтобы вытаскивать палочку против другого, но оба моментально напрягаются. Петуния гиперосознаёт, что, сделай она несколько шагов назад, она могла бы упасть с обрыва на лёд.

Снейп сильно дрожит от холода, его пальто слишком большое для него и изношено, у него нет шапки и перчаток. Руки он засунул в карманы. На углу его лица синяк, и она сразу понимает, почему он бродит по улицам в канун Рождества. На мгновение ей кажется, что это Сириус. Они более похожи, чем они оба думают. Но у Сириуса есть друзья. У Снейпа есть только союзники.

Они молча смотрят друг на друга, дыхание клубится в воздухе между ними, и Петуния говорит коротким тоном:

— Держись подальше от моей сестры.

Взгляд Снейпа темнеет, его тонкие губы кривятся.

— Я не слушаюсь тебя, Эванс.

— Она не нуждается в том, чтобы ты тусовался вокруг, — резко говорит Петуния. — У нас и так хватает проблем без того, чтобы ты постоянно появлялся…

— Лили хочет быть со мной, — прерывает её он, его тон одновременно злобный и полный надежды. — Ты не сможешь её остановить.

— Не так, как тебе бы хотелось, — отвечает Петуния и видит, что она задела его, судя по выражению его длинного лица. — Ты что, думал, что она побежит к тебе после Робби?

Она жалеет, что произнесла его имя, потому что Снейп выглядит так, будто готов запустить в неё заклятие, не взирая на Статут, если не просто ударить.

— Этот магл, — говорит он низким, яростным голосом, — не заслуживал её…

— Но она тоже магл, Северус, — насмехается Петуния. — Ты любишь это забывать. Что бы сказал Мальсибер или Розье, узнав, что ты уже давно влюблён в «грязного магла»…?

— Замолчи, — говорит он быстро, яростно, — просто замолчи, Эванс.

— Что будет, когда ты вступишь в их ряды? — требует она. — Ты просто оставишь это за кадром? Они убьют её. Ты знаешь, что они это сделают. Они убьют её без всяких раздумий…

— Замолчи! — рычит он, вытаскивая руки из карманов. Петуния не может позволить себе взглянуть вниз, чтобы увидеть, есть ли у него палочка.

— Почему моя сестра — исключение? — шипит Петуния. — Потому что ты думаешь, что ты влюблён в неё? Потому что ты одержим ею? Она не любит тебя, Северус. И никогда не полюбит.

— ЗАТКНИСЬ! — кричит он практически, его слюна летит, — ЗАТКНИСЬ, ТЫ ГРЯЗНАЯ ГРЯЗНОКРОВКА. Ты… — он почти задыхается от ярости, как рыба, выброшенная на берег, барахтаясь в гневе, — ты ничего не знаешь. Ты не знаешь меня. Ты не знаешь, на что я способен — на что способен Тёмный Лорд, — и здесь он звучит так страстно, так убеждённо, что вся надежда на то, что она сможет заставить его стыдиться, давно исчезла. — Что будет дальше? Он изменит мир. Наш мир. Навсегда, — плюёт Снейп. — На этот раз — хотя бы один раз мы будем теми, кто будет решать, а они будут скрываться, прятаться. Потому что так должно быть. Так всегда должно было быть. — Он смотрит на неё с полным отвращением. — Ты не принадлежишь к нашему миру, — говорит он, — ты никогда не принадлежала.

Его палочка в руках, но он ещё не поднял её. Его сжатыми кулаками трясёт от ярости.

Петуния соглашается с ним. Он прав. Она не принадлежит. И никогда не будет. И в его ярости есть что-то пугающе знакомое. Он был наказан за свою магию всю свою жизнь. А теперь он собирается наказать всех остальных. Ей хочется одновременно и плакать, и смеяться от всей абсурдности этого. Таких, как он, сотни, если не тысячи. Он точно не может быть единственным, кто познал ненависть в магловской семье.

— Это должна была быть Лили, — его голос опускается. — Это должна была быть она. Она была предназначена — она была предназначена для…

— Предназначена для тебя? — Они оба быстро оборачиваются, и вот Лили, всего в нескольких ярдах, пальто наполовину застёгнуто, шарф развязан, её рыжие волосы странно выглядят в свете луны. Её лицо — маска холодной ярости. Петуния никогда не видела её такой. Она не уверена, как долго она стояла там, наблюдая за ними.

Снейп выглядит так, как будто он только что встретился с Богом. С ужасным, мстительным богом с потрескавшимися губами и изношенными ботинками.

— Лили, — выдавливает он. — Я… Лили, пожалуйста, я не…

— Нет, — говорит она, твёрдо и ровно, и он умолкает. — Хватит, Сев. Я достаточно наслушалась. Я слышала достаточно от тебя. Я думала… — она делает паузу, затем качает головой. — Я думала, что смогу тебе помочь. Что смогу помочь тебе стать… таким, каким ты был. Потому что тот мальчик, которого я знала, был хорошим. Умным. Добрым. Всегда добрым ко мне. Но это не ты. Это не ты уже давно, давно, Северус. Я не знаю, что с ним случилось. Но я не думаю, что смогу его найти.

— Я не изменился, — возражает Снейп, — Лили, ну послушай — я всё тот же… Я твой друг! Я всегда был твоим другом! Твоим лучшим…

— Ты был, — перебивает его она. — Ты был моим другом. Но это всё. Я больше не буду притворяться, что человек, которым ты являешься в школе, отличается от человека, которым ты являешься со мной. Потому что это не так. Это просто две стороны одной медали, Северус. И я больше не могу это выносить. Я не хочу быть твоим исключением, — говорит она, и в её голосе слышится твёрдое принятие, как холодная сталь. — Я не хочу быть ничьим исключением. Ты выбрал свой путь. Я это принимаю. Но если ты когда-нибудь, — её зелёные глаза блестят, — если ты только коснёшься хотя бы одного волоска на голове моей сестры, я заставлю тебя заплатить за это, грязная магла, какой бы я ни была. Это тот путь, который я выбираю. Петунья, — и Петунья уже поднимается по откосу, чтобы присоединиться к ней, — пошли, мы идём домой.

Снейп стоит молча, и когда он всё-таки кричит, хрипло.

— Лили, пожалуйста, прости! — это звучит одиноко и пусто, и они уже на полпути вниз по улице.

Лили идёт так быстро, что Петунье трудно успевать за ней, пока они не завернут за угол, и она вдруг останавливается под фонарём и берёт Петунью за руку.

— Что с тобой не так? — требует она. — Он… он мог тебя ранить! Ты не можешь так просто гулять по ночам! — Она почти плачет.

— Он не единственный с палочкой тут, — Петунья вырывается из её захвата, но остаётся на месте. — Ты серьезно говорила там?

— Туни, — Лили говорит с ужасом. — Я твоя СЕСТРА. Ты что, думаешь, я когда-нибудь выберу кого-то другого вместо тебя? Я тебя люблю.

Петуния смотрит на неё мгновение, а затем съёживается и прячет лицо в холодном, влажном плаще Лили. Волосы её сестры развеваются вокруг неё, как вуаль, и мир снова становится очень маленьким, как когда они были маленькими девочками, играющими на этих улицах.

1) Чистота крови навек. (фр.)

Вернуться к тексту

Петунии действительно стоит винить Монику МакКиннон за всё, ведь именно младшая сестра Марлин услышала, как она с Сириусом целовались и смеялись в саду на второй неделе шестого курса, и теперь, похоже, вся школа знает.

Особенно Слизерин, потому что Моника из Слизерина, что Марлин восприняла как личное оскорбление, будто её сестра сама выбрала этот факультет только чтобы насолить ей, и, может быть, так и было, но Доркас отчитала Марлин, и, кажется, сёстры достигли некого соглашения с тех пор.

Но всё равно Петунии хочется задушить Монику, эту девушку с песочными блондинистыми волосами, курносым носом и необыкновенной способностью к Зельям. Моника просто невероятно популярна в своём доме, несмотря на то, что она всего лишь второкурсница из семьи известных полукровок, и Марлин всегда говорит с язвительной усмешкой: «Она действует на чистой харизме»

Честно говоря, реакция не такая уж сильная, как Петуния ожидала — не то чтобы она раньше не получала грязных взглядов и косвенных угроз от таких, как Розье и Уилкис, а теперь, по крайней мере, Мальсибер выпустился и ушёл заниматься терроризмом и пытками на постоянной основе, как саркастически сказал бы Сириус, а не только во время школьных каникул.

А ещё есть Сириус, который отказывается называть её своей девушкой. Не то чтобы Петуния нуждалась в этом. Ей шестнадцать, она не маленькая девочка. Если он хочет быть упрямым, высокомерным болваном, пусть будет таким. Она не представляла, что они будут играть в семью. Она прекрасно понимает, что это подростковое влечение, и оно, скорее всего, не продлится долго, тем более что у них осталось всего два года…

Но внезапно, теперь, когда они больше не являются грязным секретом друг друга, он ведёт себя с ней почти сдержанно, и никакие сердитые взгляды с её стороны не заставят его обнять её за плечи или невзначай упомянуть о том, что они собираются в Хогсмид на свидание.

— Он боится, — мягко объясняет Римус, когда они учат уроки в библиотеке, не так усердно, как в прошлом году, когда Кингсли читал строки, Эммелин быстро записывала заметки, а Лори жаловался на свою неудачу с экзаменами по Трансфигурации.

Петуния неплохо сдала экзамены — «Превосходно» по арифмантике, Защите от тёмных искусств и Трансфигурации, «Выше ожиданий» по Заклинаниям и Зельям, «Приемлемо» по Астрономии, Истории магии и Древним рунам, и «Плохо» по Травологии, что её очень расстроило. а Она вряд ли могла позволить себе «ужасно» или, что ещё хуже, «тролль».

Естественно, Римус и Доркас набрали «Превосходно» по почти всем предметам, а Джеймс и Сириус сдали даже лучше, чем ожидалось, хотя Петуния знает, что экзамены Сириуса по Травологии и Зельям были довольно провальными. Питер — ну, по крайней мере, Питер смог набрать «Выше ожиданий» по Защите от тёмных искусств и Трансфигурации.

Оценки Марлин и Мэри были средними, хотя Марлин очень хорошо сдала Заклинания и Защиту от тёмных искусств, а Мэри привезла гораздо более высокий результат по Зельям, чем Петуния когда-либо могла бы ожидать, и снова сделала успехи в Истории магии, благодаря своей памяти на даты.

Но теперь это шестой курс, похоже, их последняя передышка перед выпускными экзаменами и затем — ну, Петуния не знает, что дальше. Это не значит, что… это не значит, что они будут поступать в университет. Так что вопрос о работе остаётся открытым, и пока что, похоже, она будет заниматься арифмантикой. Она хороша в этом, ей это нравится, и идея о том, что к ней будут приходить за советом, кажется привлекательной.

Она всё ещё считает, что предсказания — чепуха, конечно, но будущее легко построить — это просто математика и вероятность.

— Он боится, — повторяет она сомнительно, переворачивая страницы «Руководства по продвинутой трансфигурации». — Он никогда не боялся с Шарон Гловер, или Памелой Лейн, или Морвен Робинс…

— Потому что ему было всё равно, что они о нём думают, — спокойно отвечает Ремус. — И что люди думают о них, что они с ним.

— Он должен волноваться о своей репутации, а не о моей, — резко отвечает Петуния. — Я та, кто портит святость Дома Блэков…

— Брюс Рэмси сказал что-то отвратительное о тебе на Заклинаниях, и через некоторое время он получил два чёрных сглаза, — Римус бросает на неё взгляд, — так что думаю, ясно, о чём он больше переживает.

— Какой джентльмен, — Петуния закатывает глаза, хотя внутри она чувствует облегчение. Правда в том, что Сириус может быть чистокровным, а она — грязная магглорожденная, но это ещё и потому, что он мальчик, а она девочка, и это другое. Если он захочет флиртовать с каждой девушкой от сюда до Уэльса, его будут поздравлять и восхищаться им. Если её поймают за поцелуями с одним парнем, и с тем, у которого «репутация»… и она внезапно станет наивной идиоткой и к тому же шлюхой.

— Интересно, как это — быть номером, о, сколько там может быть, пятьдесят четыре? — насмешливо проговорила Агнес Шарп за завтраком на прошлой неделе. — Наверное, ты думаешь, что ты что-то особенное, потому что он выбрал кого-то с шеей, как у жирафа?

Люси Торн фыркнула себе под нос, потому что она идиотка, которая думает, что жирафы фыркают, предположила Петуния.

— Это действительно смешно, Агнес, особенно когда ты сама похожа на большую собаку, — с сарказмом ответила Марлин, почти опрокинув кувшин с молоком на колени Люси.

Агнес покраснела от стыда.

— По крайней мере, я не сплю с каждым парнем, который на меня посмотрит, Марлин. Расс Донохью всем рассказал, как ты любишь использовать свой рот…

— Если ты не хочешь остаться после уроков с Филчем на этих выходных, я бы порекомендовала сменить тему, — холодно вмешалась Мэри в этот момент, значок старосты поблескивал у нее на груди. Все были удивлены — казалось, что Доркас станет старостой, но после некоторого первоначального недовольства оба смирились с этой идеей. В конце концов, Римуса выбрали старостой для мальчиков, а все думали, что это достанется Джеффу Фробишеру.

Теперь Петуния сидит в библиотеке, колеблясь между благодарностью за страстную защиту ее чести своим не-парнем и раздражением, что её честь вообще нуждается в защите. Она не заблуждается в том, что у неё и Сириуса есть какая-то глубокая связь, только потому что они привлекают друг друга и любят спорить и разговаривать о своих семейных катастрофах. Просто с ним она чувствует себя более комфортно, чем должна.

Джеймс, конечно, находит это по-настоящему смешным и уже много времени твердит про свадебные приглашения. Петуния бы возразила, если бы не письмо, которое она подглядела, когда он его читал, и которое было написано мисс «Джеймс Поттер — совершенно не для меня», и адресованное ему «С наилучшими пожеланиями, Лили».

Джеймс, вероятно, спит с этим письмом под подушкой на удачу. Петуния не знает, когда началась эта переписка, но подозревает, что это было летом после пятого курса, когда он поехал с Римусом в Коукворт, и Лили на самом деле засмеялась над его глупыми шутками. Петуния не так раздражена этим, как следовало бы.

Поттер… ну, он всё ещё всегда готов преследовать Снейпа, но он… повзрослел. Немного. Он, безусловно, стал гораздо менее раздражающим в шестнадцать лет, чем был в четырнадцать, но, возможно, это связано с тем, что всем пришлось быстро повзрослеть, потому что война, кажется, становится всё ближе с каждым днём, и уже прошло шесть лет.

— Думаю, это хорошо, — говорит Римус после того, как несколько секунд поскрипел пером по бумаге, аккуратно заполняя своё сочинение по зельям. — Для вас обоих.

— Доркас думает, что я совершенно сумасшедшая, — Петуния поднимает бровь, не отрывая взгляда от учебника.

— Ну… может, немного сумасшедшая, — поправляется он, — но Сириус и сам полный чудак, так что… в некотором роде это имеет смысл, что вы оба… хорошо друг друга дополняете. Он был бы несчастен с кем-то, кто никогда не ставил бы его на место, когда он слишком разгорался, а ты… — Ремус медлит, на его лице появляется смущённая улыбка.

— Я что? — Петуния спрашивает резко, но он вздыхает, и она поднимает глаза, чтобы увидеть, как Регулус Блэк решительно направляется к ним по библиотеке. Она не старается напрягаться перед возможной дракой — Регулус сам только что стал старостой, и кроме того, он не из тех. Он может быть таким же предвзятым, как Розье, но уж точно не таким жестоким, а кроме того, он необычно тихий для будущего Пожирателя смерти.

Трудно воспринимать его всерьёз как угрозу; он выглядит как миниатюрная копия Сириуса, хотя его тёмные кудри аккуратно подстрижены, а лицо мягче, круглее, а глаза чуть шире, как будто он всегда немного удивлён. Петуния не считает его таким же красивым, как его брат, с его более хрупким телосложением и андрогинными чертами, но он был лучшим ловцом Слизерина со второго курса и, кажется, не нуждается в женском внимании.

— Могу я сесть? — спрашивает Регулус, его губы сжаты в лёгкую складку недовольства, как у осуждающего отца.

Римус смотрит на Петунию, а затем пожимает плечами.

— Конечно.

Петуния захлопывает книгу.

— Привет, Регулус.

— Привет, Петуния, Римус, — говорит он вежливо, поправляя галстук. Пока Сириус часто выглядит неопрятным и немного расхлябанным, у его младшего брата всё всегда идеально, начиная от ухоженных волос и заканчивая блестящими кожаными туфлями. Если Сириус высокомерен, то Регулус презрителен, но в такой хорошо воспитанной аристократической манере, что он даже не признаёт этого.

Например, он никогда не назовёт Петунию презрительно «Эванс» или не будет называть её грязнокровкой за спиной, но в его бледном взгляде есть что-то отдалённо жалостливое, как будто он предчувствует какое-то несчастье. И, возможно, он прав, но Петуния не собирается бояться этого худосочного маленького пятикурсника.

— Есть что-то, что ты хотел бы сказать? — спрашивает она.

— Думаю, твоим друзьям не понравится, что ты разговариваешь с парой гриффиндорцев, — с насмешкой замечает Ремус.

Регулус слегка краснеет.

— Я… я хотел поговорить с тобой о моём брате, Петуния.

Насколько Петуния знает, Сириус и Регулус не обменивались вежливыми словами с самого детства. Сириус не дразнит своего брата так, как, скажем, Эйвери, но его презрение совершенно очевидно, и хотя Регулус не из тех, кто опускается до оскорблений, чувство взаимной ненависти между ними тоже весьма очевидно.

Петуния просто смотрит на него с нетерпением, но он, похоже, не готов сказать ничего при Римусе, и хотя он явно не злится, его взгляд на бледном лице всё равно кажется несколько угрожающим. Он сидит в кресле с таким выражением, будто говорит: «Попробуй что-то сказать». Она выдыхает.

— Римус, оставь нас на минуту.

— Ты уверена?

— Это не займет много времени, — говорит она, и он настороженно встает, хотя и уходит, он, видимо, не уходит далеко.

— Что, — спрашивает или скорее говорит Петуния Регулусу с явным недовольством, как только тот остаётся один.

— Думаю, будет лучше для всех, если бы ты подальше держалась от моего брата, — тихо говорит он, встречая её раздражённый взгляд с удивительным спокойствием.

— Я не знала, что ты — его нянька, — фыркает она. — И вообще, не твоё дело, что…

— Нет, — перебивает он её, не злобно, но решительно, — но я думаю, что ни ты, ни он не осознаёте последствий. Он и так на очень тонком льду с нашими родителями, и его… — Регулус слегка наклоняет голову, — связь с тобой не поможет делу, когда это дойдёт до них. А оно дойдёт.

— Потому что ты будешь доносить мамочке? — поддразнивает её Петуния.

— Мы связаны с тремя четвертями дома Слизерин, если не с половиной школы, — отвечает он. — И рано или поздно это станет темой разговоров в гостиной, что наследник семьи Блэк… — он закашливается, — развлекается с кем-то твоего… происхождения.

— Какой замечательный способ это выразить, — саркастически отвечает Петуния. — Очень красноречиво.

Она более расстроена его фразой «развлечение», как будто она просто забава, еще один акт бунта. Это заставляет ее живот сжаться от сомнений, и она пытается сосчитать кольца на древесных кольцах стола, чтобы успокоиться. Это не так. Сириус действительно заботится о ней, хотя бы как друг. Он не просто… он не использует ее, чтобы выводить на себя своих родителей.

— Сириус будет совершеннолетним в следующем году, — говорит Регулус резко. — И они придут за ним.

Ей не нужно спрашивать, чтобы понять, о ком он говорит.

— Он может верить во что угодно насчет магглов, — продолжает он, — но если он будет открыто встречаться с…

— Просто скажи это, — она перебивает. — С грязнокровкой. Думаю, ты сможешь это произнести, Регулус.

Он хмурится.

— Я пытаюсь его защитить. Всё будет по-другому, когда он выйдет из Хогвартса, и если он не будет осторожен, он сам на себя нарисует мишень. Если бы ты хоть немного заботилась о моем брате, ты бы закончила с этим, пока не стало слишком поздно.

— Если бы ты заботился о своем брате, — шипит она, — ты бы не пытался получить Тёмную Метку до своего шестнадцатого дня рождения.

— Моя хорошая репутация помогает держать Сириуса в безопасности, — резко отвечает он, первый признак настоящего гнева, и его голос звучит очень похоже на голос старшего брата, когда тот злится. Он встает. — Приятного дня, Петунья.

— Отвали, Блэк, — отпаривает она ему в спину, но его слова всё равно проникают в её сознание. Сириус наслаждается опасностью, любит насмехаться над людьми, которые хотят ему навредить, любит подстрекать их — Розье, Уилкиса, Эйвери, Снейпа, своих родителей.

Но. Это другая опасность, потому что оскорбления и проклятия — это одно, но целоваться с грязнокровкой в саду и потом смеяться, когда яростные слизеринцы говорят о позоре, который он принесёт своей семье — это другое.

Петунья просто не уверена, хочет ли она подливать ещё больше масла в огонь, который представляет собой Сириус Блэк. Потому что часть её боится, что однажды он умрёт с вызывающей, дикой ухмылкой на своём красивом лице, и это будет всё её вина.

Петуния узнаёт, что Сириус был лишён наследства во время рождественских каникул на шестом курсе, только в начале февраля. Регулус делает всё возможное, чтобы сохранить это в тайне, но в конце концов остальные слизеринцы понимают, что послушный второй сын самого благородного рода Блэков был назначен новым наследником, и вскоре наступает морозное февральское утро, и Петуния ждёт Мародёров во внутреннем дворе.

В частности, она ждёт Бродягу и не разочаровывается, когда сквозь утренний туман проступают четыре фигуры. Ремус так же измотан и шатается, как и всегда после превращения, но всё равно ухмыляется и смеётся, опираясь на Джеймса, а Питер по-прежнему сидит на плече Ремуса в облике крысы. Сириус идёт по другую сторону в облике собаки, радостно пыхтя, по крайней мере, пока они не понимают, кто смотрит на них, закутавшись в зимнее пальто.

— Сириус, — резко говорит она, и Джеймс, увидев это, издает свистящий звук.

— Что ты натворил, приятель?

Бродяга тоскливо зарычал. Петуния остается невозмутимой. Она никогда не любила собак, хотя и готова сделать исключение для одной.

— Превратись обратно, — говорит она коротко.

Питер прячется от ее ледяного гнева в воротнике у Римуса; тот берет Джеймса под руку.

— Давай, оставь их в покое. — Он бросает Петунии сочувственный взгляд, а потом говорит собаке, — Я же говорил тебе, что это плохая идея — скрывать это от нее.

Бродяга рычит коротко.

— Туни, — говорит Джеймс весело через плечо, — Я буду очень недоволен, если ты все-таки решишь убить Сириуса, так что давай хотя бы для начала только покалечим его, ладно? — При виде ее взгляда он быстро разворачивается и идет даже быстрее, чем Ремус, обратно в замок.

Бродяга лижет Петунии руку в перчатке; она резко отдергивает руку с вздохом и слышит, как он превращается позади нее. Тень его тела ложится на нее, когда она поворачивается. Сириус всегда был лучше в действиях, чем в словах, и его руки обвивают ее; он, конечно, без пальто и замерзает на морозе в клетчатой рубашке и потрепанных джинсах, заправленных в сапоги. Но она слишком расстроена, чтобы беспокоиться об этом.

— Все узнали раньше меня, — вырывается из ее губ. Она отстраняется от него и смотрит ему в лицо, сузив глаза. — Черт возьми, все, Сириус! Почему ты не сказал мне? Почти ни слова от тебя за все каникулы, а когда мы вернулись, ты вел себя, как будто все в порядке…

— Что я должен был сделать? — он возражает. — Сделать публичное заявление? Отправить Дамблдору сову: ВНИМАНИЕ ВСЕ, МОИ ЛЮБЯЩИЕ РОДИТЕЛИ ОФИЦИАЛЬНО ОТКАЗАЛИСЬ ОТ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА, ОБРАЩАЙТЕСЬ К РЕГУЛУСУ БЛЭКУ ПО ВСЕМ ВОПРОСАМ, ЛЕДИ…

Она бьет его. Но не сильно, это скорее слабый удар по его груди, но она бы с радостью отвесила ему по-настоящему.

— Замолчи, — говорит она. — Я твоя — она запинается, потому что ей — ну, сложно…

— Моя девушка? — он насмешливо переспрашивает, и она понимает, что он делает это из-за оборонительной реакции, но она так же чувствует боль, как если бы он ударил ее в ответ, и, видимо, это выражение на ее лице заставляет его тут же почувствовать себя виноватым. — Петуния, — говорит он гораздо спокойнее. — Слушай, я… не то чтобы я не хотел…

— Почему ты не пришел ко мне? — она спрашивает, хотя на самом деле уже знает ответ. — Я… я думала, что мы… ты мог бы хотя бы написать, если не хотел…

— Петуния, — говорит он, и в голосе звучит нечто более зрелое, как у взрослого человека, хотя она всегда считала себя более взрослой в их отношениях. — Слушай, твой отец никогда бы не позволил такому, как я, ночевать на диване в вашей гостиной, ладно? Я поехал к Джеймсу. Его родители… его мама и папа всегда были ко мне добры, и они не задавали никаких вопросов…

— Я бы не задавала вопросов, — лжет она, потому что, конечно, задала бы, она бы возмутилась — как они могут просто выгнать его, он их сын, какой родитель… какая мать выгоняет собственного ребенка…

— Я теперь совершеннолетний, — он смотрит в снег, запачканный его ботинками. — И это было… на самом деле они не выжгли меня с дерева сразу, я отправил весточку от Джеймса, что не вернусь, но… они, наверное, уже знали это, после того, как я поссорился с мамой.

— Это не имеет значения, — резко говорит она. — Ты… это твоя семья, Сириус, они не могут просто…

— Я сделал свой выбор давно, — перебивает он ее коротко. — Это не может быть таким уж шоком, правда? Я не… они никогда не хотели меня, так что теперь Регулус может унаследовать всё это чёртово состояние, потому что, видит Мерлин, я всё равно никогда этого не хотел…

— Из-за чего вы поссорились? — спрашивает она сердито. — С твоей матерью.

Он замолкает. В ней поднимается тошнота.

— Сириус…

— Это не было о…

— Регулус рассказал им? О… о нас?

Он ничего не говорит. Она стоит там, слишком шокированная, чтобы почувствовать холод. Из-за неё его выгнали. Не намеренно, но… может быть, это было предрешено с самого начала, и, скорее всего, так и было, это могла быть любая грязнокровка, не только она, но…

— Дорогой кузен Люциус после рождественского ужина отпустил по-настоящему забавную шуточку о том, что мне не стоит беспокоиться о каких-либо прошлых привязанностях, которые могут помешать «потенциальному браку», — наконец говорит Сириус. — и я проклял его через всю гостиную и швырнул в камин Он получил довольно неприятное сотрясение, в его белоснежных волосах была кровь, Цисси была абсолютно в ярости из-за меня…

Петуния смотрит на него с ужасом.

— Ты не должен был этого делать.

— Да, — пожимает он плечами. — Ну, они напишут это на моем надгробии, не так ли?

На этот раз она действительно бьет его, хотя ей приходится становиться на цыпочки, чтобы достать до его лица, и он легко удерживает обе ее запястья одной рукой после первого шока.

— Прекрати, — говорит он раздраженно, пока она пытается вырваться, пинает и толкает его, едва не поднимаясь с земли. — Петуния, ну, успокойся…

— Ты мог бы умереть, — кричит она, и ее голос оглушает тишину двора, как проклятие. — Ты, идиот, ты, тупой, чертов идиот, ты мог бы… он же Пожиратель смерти, Сириус, он мог бы убить тебя прямо тогда и там, а ты думаешь, что это просто шутка, дразня его, насмехаясь над ними всеми…

Он отпускает ее, и она чуть не падает в снежный сугроб. Они отступают друг от друга на мгновение, оба слишком злые, чтобы что-то сказать, прежде чем он сдается.

— Ты когда-нибудь думала, что это моя чертова жизнь, и я буду жить так, как мне нравится? Я не собираюсь стоять тут и улыбаться, пока Люциус чертов Малфой и его ребята ржут, набирают друзей, чтобы пойти убить мою…

— Я думала, что я не твоя девушка, — она выплевывает это, в ярости, сжимаю руки в кулаки. — И… ты даже не… ты не можешь продолжать это, искать проблемы, пытаться… что ты будешь делать, когда окончишь школу, вести войну в одиночку против каждого темного волшебника в твоем семейном дереве? Ты погибнешь, Регулус был прав…

Он замолкает.

— Регулус — что мой брат тебе сказал? — он требует, делая шаг вперед, возвышаясь над ней.

Она поворачивается, чтобы уйти, и он хватает ее за руку.

— Петуния, черт побери, что он тебе сказал — если он угрожал тебе, я…

— Что ты сделаешь? — она разворачивается, и они сталкиваются лицом к лицу. — Ты что, убьешь своего собственного брата? Потому что я не собираюсь быть ответственной за тебя…

— Дело не только в тебе, — кричит он. — Дело не только в тебе, чёрт возьми…

— ЭТО КОГДА ТЫ ГОВОРИШЬ ОБО МНЕ, — кричит Петуния ему в лицо. — Ты понимаешь? Я ГРЯЗНОКРОВКА, Сириус, а ты — БЛЭК. Когда ты со мной, ты делаешь заявление, ты объявляешь войну, потому что твоя семья…

— Мне плевать на мою грёбаную семью, — кричит он ей в ответ, его злость такая же необузданная, как всегда, будто он изрыгает это перед ней, и это отвратительно, но она не может отвести взгляда. — Почему ты не можешь просто…

Она разрывает его хватку и качает головой.

— Нет. Тебе не всё равно. Если бы тебе было всё равно, ты бы не… всё было бы не так. Тебе очень, очень не всё равно. И ты хочешь получить и то, и другое — ты хочешь использовать меня, чтобы послать их к чёрту, но ты не хочешь, чтобы мы были… нормальной чёртовой парой, которая ходит на свидания и…

— Мы можем быть мертвы через год, — говорит он в ярости. — А ты хочешь делать вид, что все нормально, ты всегда хочешь делать вид, что все нормально…

— Я просто хочу знать, что ты со мной, — Петуния отвечает. — Потому что я не знаю, и думаю, ты тоже не знаешь.

— Когда я закончу школу, — говорит Сириус, серьезно, его злость исчезает, лицо красное, несмотря на холод, глаза горят, как тлеющий пепел, — я буду бороться. Что бы ни стояло на пути, я буду бороться с ними, и я не остановлюсь, пока они все не будут мертвы или пока Волдеморт не умрет, что бы из этого ни произошло первым.

От одного его имени её охватывает ужас, хотя здесь они в большей безопасности, чем где-либо ещё в мире. Он серьезен. Это не просто подростковое хвастовство или полушутливая клятва. Он имеет в виду это. Он собирается выпустится и… он собирается умереть, потому что они все умирают. Все они. Каждый, кто встанет на их пути, даже непреднамеренно… они все мертвы. Сколько их однокурсников потеряли родных только за этот год? Десятки, по крайней мере. Некоторые люди уже сироты.

Она молчит, а он просто смотрит на нее, пока, наконец, не говорит сдавленно:

— Значит, вот и всё? Ты закончила?

Его слова все равно как-то обвиняют, как будто он разочарован, что она не готова бросаться в бой с ним, не готова идти, подняв палочки, чтобы сражаться в проигранной войне, в войне, которую невозможно выиграть, войне, которая будет забирать и забирать, пока…

Пока ничего не останется.

— Я… — она почти на грани слез, но ее глаза тверды и сухи, хотя в горле ощущается боль. — Я не думаю, что нам стоит… быть вместе больше. Мы… мы… — Она хочет сказать: «Ты ведешь себя так, как будто у тебя нет ничего, ради чего стоит жить, и это разбивает мне сердце, Сириус, потому что я хочу быть чем-то, ради чего ты живешь».

Но это нелепо. Они сильно заботятся друг о друге, но это не… не то. Она не та, ради кого стоит жить, и уж точно не та, ради кого стоит умирать.

— Я просто не думаю, что это имеет смысл больше, — говорит она слабо. — Продолжать это, когда мы… это не разумно, быть таким, когда мы даже не можем… дать этому название. Я… ты мой друг, и я забочусь о тебе, но это… наверное, к лучшему, что мы просто… остановим это сейчас, прежде чем это… станет слишком сложным.

Сириус прикусывает нижнюю губу, кивает с усилием и затем уходит через снег, снова превращаясь в собаку. Она наблюдает, как большая лохматая черная собака уходит, и только тогда слезы накатывают, горячие и слепящие. Нет. Это было правильное решение. Она не может позволить себе так застрять в этом.

Он всего лишь мальчик, это была просто глупая подростковая влюбленность, они даже не… они даже не дошли до этого, несмотря на то, что все думают. Так она сможет… поддерживать некоторую дистанцию, когда его будут хоронить. Потому что с каждым месяцем вероятность этого становится всё больше, а не меньше.

Петуния проводила душный августовский день с Марлин. В Коукворте, видит Бог, было нечем заняться, да и она не была у МакКиннонов с тех пор, как закончился пятый курс. МакКинноны жили в старом доме с покосившейся крышей и дымоходом, обвитым плющом, в Большом Манчестере, недалеко от Рочдейла.

Петуния постоянно разрывалась между недовольством беспорядком, царившим в доме, и завистью, что миссис МакКиннон была живой, заботливой и по-матерински доброй, чего Петунии не доставало с четырнадцати лет. Она была благодарна за то, что, после смерти её мамы, миссис МакКиннон в своей суматошной манере дала понять, что всегда рада её видеть, несмотря на пятерых детей, которых нужно накормить.

Старший брат Марлин, Майк, целитель, как и её отец, давно переехал в город с девушкой Карен, которую Петуния смутно помнила по своим первым годам в Хогвартсе как симпатичную хаффлпаффку-магглорождённую. Мэтт, закончивший школу, работал в «Качественных квиддичных принадлежностях», а по словам Марлин, регулярно посещал какие-то собрания, которые она подозревала за повстанческие — Мэтт утверждал, что Министерству больше нельзя доверять.

Моника училась на четвёртом курсе, а Малкольм осенью поступал в Хогвартс. Марлин была уверена, что он попадёт в Когтевран, и Петуния склонялась к тому же мнению, учитывая привычку Малкольма поправлять каждое высказывание, слетевшее с чьих-то губ. Но МакКинноны в целом были одними из самых миролюбивых семей, с которыми Петунии доводилось встречаться, хотя она, конечно, могла сравнить их только с Эвансами и Блэками.

Вот почему все они завидуют Марлин, точно так же, как отрекшийся Сириус, Ремус без матери и Питер без отца завидуют Джеймсу. Неблагополучная Петуния, одинокая Доркас и уставшая Мэри вращаются вокруг жизнерадостного солнца МакКиннонов Марлин, как обнадеживающее доказательство того, что даже в разгар гражданской войны всё может быть нормальным, беспорядочным и добрым. То, что МакКинноны пережили семь лет Пожирателей смерти, нападений, розыскных объявлений и комендантского часа, должно быть доказательством чего-то.

И тот факт, что на кухне можно поспорить, пожалуй, стоит отметить, — несколько язвительно думает Петуния, наблюдая за ссорой Марлин и её матери.

— Мам, — Марлин раздражённо сдувает с веснушчатого лица выбившуюся прядь рыжевато-русых волос. — Это абсурд! Мы с Ту планировали это несколько недель, ты не можешь просто заставить нас сидеть с детьми…

— Правда? — спрашивает миссис МакКиннон. — Я не могу? Потому что, насколько я помню, Марлин Шейла, ты живёшь под моей крышей, в моём доме, и я твоя мать, так что…

— Но, мама, — говорит Марлин, торжествующе глядя на Монику, которая сердито смотрит на неё из угла захламлённой кухни, — мы собирались сегодня пойти на концерт в Альберт-Холле, а у неё нет билета, так что…

— Тогда ты можешь подвезти её сюда до начала, — резко говорит миссис МакКиннон. — Правда, Марлин, я не прошу тебя нести здесь крест, просто отвези свою сестру в город на какое-то время, пока мы с Мэлом съездим в Олдхэм.

— Ты можешь взять её с собой…

В конце концов, миссис МакКиннон побеждает своей материнской яростью, и Петуния разрывается между весельем и раздражением, когда они с Марлин садятся в автобус «Ночной рыцарь» и едут в Манчестер вместе с самодовольной Моникой, поскольку Министерство запретило появляться в крупных городах в свете всего этого движения Пожирателей смерти.

Не то чтобы Моника была такой уж ужасной, просто нет ничего более раздражающего, чем четырнадцатилетний подросток, когда тебе семнадцать, и они едва ли могут обсуждать Сириуса, Лили и Джеймса или даже Мэри и Дориана Пьюси, которые всё ещё тайно и безмолвно влюблены друг в друга, судя по тому, что Доркас подслушала в коридоре с гобеленами в конце прошлого года.

Петуния бросает критические взгляды на алый комбинезон Марлин и замшевые ковбойские сапоги, пока они пробираются сквозь толпу.

— Что? — спрашивает Марлин, прищуривая карие глаза, а затем внезапно смеётся. — Не смотри на меня так, дорогая мамочка.

— Я прекрасно одета, — возражает Петуния, разглаживая свой узорчатый жилет. — Просто потому что я не бегаю повсюду в образе Стиви Никс.

— У тебя отличная задница, — замечает Марлин. — И если бы ты хоть раз отказалась от юбок и надела что-нибудь из джинсовой ткани…

Петуния вот-вот попробует колдовать без палочки — в конце концов, ей уже семнадцать, и Министерство больше не может давить на неё из-за несовершеннолетней магии.

— Ладно, — оживлённо говорит Моника, откидывая с лица короткие волосы. Как ни странно, это напоминает Петунии о том времени, когда она носила короткую стрижку, хотя сейчас её волосы доходят до середины спины. — Я пойду прогуляюсь к Динсгейту, не ждите меня.

— Ладно, — Марлин хмурится. — Встретимся у церкви Святого Иоанна в пять. И я клянусь Морганой, если ты опоздаешь, Мона…

Моника уже уходит, постукивая туфлями-лоферами по бордюру.

— Она немного взрослее, не так ли? — спрашивает Петуния, глядя ей вслед.

— Четырнадцать с половиной, — фыркает Марлин. — Ты знаешь, что у неё уже есть маленький бойфренд? Какой-то Когтевран. Кэлвин или что-то в этом роде. Мама с папой взбесились бы, если бы узнали. Мэл, наверное, сдаст её, как только определится.

Петуния цокает языком, когда они переходят улицу; ожидающий их водитель высовывает голову из окна, чтобы мяукнуть Марлин, которая делает неприличный жест рукой и продолжает идти.

— Так что там у вас с Блэком? — нетерпеливо спрашивает Марлин. — Вы так и не помирились? Никаких отчаянных писем из дома Поттеров?

— Нам не за что мириться, — натянуто отвечает Петуния, понимая, что в её голосе слышится лёгкая напряжённость. — Мы никогда по-настоящему не были парой, а теперь всё кончено. Вы же видели его — он не бросается мне в ноги со слезами на глазах.

Напротив, он снова начал ухаживать за всеми девушками на их курсе и ниже, хотя она и сама считает, что её репутация не совсем чиста — в июне она ходила на свидание с Лори, хотя ей было ужасно скучно. Лори Макмиллан — её друг, но он не из тех, с кем она хотела бы провести день, флиртуя в «Кабаньей Голове», не говоря уже о поцелуях.

— Поступки мужчины, отвергнутого в любви, — говорит Марлин с притворной проницательностью. — Ты окончательно погубила его, Ту. Он обречён на жизнь, полную разврата.

— Как будто раньше этого не было, — бормочет Петуния, игнорируя неловкую боль в груди. Она переживёт это к тому времени, как они закончат школу. Он уже пережил. Ей стоит подумать о том, чтобы найти кого-то — кого-то стабильного и надёжного, с хорошей работой в Министерстве, кто будет относиться к ней достойно и не будет желать смерти или постоянно слушать Sex Pistols. Кого-то с короткими волосами, кто застёгивает свои чёртовы рубашки и чистит ботинки.

— Вы двое хорошо ладили, — добавляет Марлин. — Даже когда вцеплялись друг другу в глотки. Он так злил тебя, когда мы были маленькими детьми, — ты краснела и надувалась от возмущения, — она хихикает. — А он! Когда ты на него набрасывалась, он выглядел как побитый щенок с большими серыми глазами.

— А ты? — несколько недружелюбно спрашивает Петуния. — Ты ни с кем не задерживаешься дольше чем на месяц. Морди Смит был симпатичным и очень порядочным, — добавляет она, прищурившись. Мордекай Смит — из тех, кто открывает двери машин и отодвигает стулья, как джентльмен.

Всякий раз, когда Сириус придерживал для неё дверь, он делал это с таким сарказмом, с преувеличенным размахом, словно всё происходящее было частью какой-то великолепной шутки. Хотя порой её забавляло, как безжалостно он высмеивал всё, будь то магловское или волшебное.

— Морди ищет себе милую девушку, чтобы сразу после выпуска сделать её миссис Смит, — Марлин закатывает глаза. — Я его раскусила. Он искал стакан тыквенного сока. А я — бутылку огневиски. — Она на секунду замолкает. — Просто не вижу в этом смысла.

Петуния хмурится.

— Смысл чего? Свиданий? Я имею в виду, Марлин, ты же не хочешь, чтобы у тебя была репутация…

— За то, что я слишком легкомысленная? — бросает вызов Марлин. — Для этого уже поздновато, Ту. И как будто мне есть до этого дело! Я имею в виду, да ладно. Мы на войне. Мы на войне уже столько лет. Люди умирают или попадают в больницу Святого Мунго направо и налево, так что я не вижу разницы, с кем я трахаюсь или иду танцевать. Завтра мы все можем умереть, так зачем беспокоиться о том, чтобы остепениться? Я бы предпочла жить так, пока мы ещё можем.

— Война не будет длиться вечно, — тихо говорит Петуния, смотря на оживлённые витрины магазинов, счастливых магглов, ничего не подозревающих, на поток машин. Но прошло уже десять лет, и хотя Дженкинса на посту министра сменил Минчум, мало что изменилось. Министерство всё ещё держится — едва-едва. Говорят, Пожиратели смерти шпионят в каждом отделе, и не дай бог, чтобы один из них оказался в кабинете министра.

— Это будет продолжаться до тех пор, пока кто-то не остановит их, — возражает Марлин, и на её обычно насмешливом лице появляется мрачное выражение. — Так было с Грин-де-Вальдом, как говорит мой отец, и Дамблдору потребовалось время, чтобы его победить. Думаю, в этот раз будет то же самое.

Петунии трудно представить, как профессор Дамблдор, эксцентричный и седобородый, сражается с Сами-Знаете-Кем. Но говорят, что он один из самых могущественных волшебников, и его имя почитают повсюду. Хотя, если бы он мог победить Волан-де-Морта, разве он бы этого не сделал?

— Послушай, — говорит Марлин, когда они переходят в более тихий район города, расположенный у реки. — Те собрания, о которых я тебе рассказывала, на которые ходит Мэтт. Он немного рассказывал мне о них — это своего рода тайное общество. — В её голосе и позе появляется дерзкая нотка, которая всегда появляется, когда она вот-вот совершит что-то безумное и безрассудное.

Петуния хмурится, мгновенно насторожившись.

— О чём ты говоришь?

— Они ведут борьбу с Пожирателями смерти, — с воодушевлением говорит Марлин, — вместо того чтобы просто сидеть и ждать их нападений, как Министерство.

— Крауч преследовал их, — возражает Петуния, — об этом писали в «Пророке».

— Но это другое дело! — восклицает Марлин, останавливаясь у набережной, где лодки мягко покачиваются на воде. — У них есть люди со всего мира, обычные ведьмы и волшебники, даже сквибы, которые работают шпионами, сражаются с Сами-Знаете-Кем, и это работает. Они могут победить. Ради всех нас…

У Петунии подкашиваются ноги, когда ветер треплет их волосы, уносясь вверх по реке.

— Марлин, — яростно говорит она, — ты не можешь. Что бы ты ни задумала, ты не можешь просто присоединиться к какой-то сомнительной группе — ты говоришь как Сириус! Или Джеймс!

— Потому что я ведьма, а не волшебник? — огрызается Марлин. — Я не собираюсь сидеть дома, поддерживая огонь и штопая носки. Я хороший дуэлянт, Петуния. И ты тоже. И ты тоже. В мае ты надрала Эйвери задницу.

— Потому что он приставал к какой-то бедной девушке, — кричит Петуния, — а не потому, что я ищу драки. Мы не авроры, Марлин! Мы не должны быть на передовой.

— Середины больше нет, — голос Марлин звучит ровно и решительно. — Мы все это знаем, Ту. Либо одна сторона, либо другая. И я не позволю им решать за меня. Кэнди Дрисколл в прошлом месяце потеряла почти всю свою чертову семью — ты ведь видела это в газетах, да? Дрисколлы не хотели никаких проблем, просто хотели, чтобы их оставили в покое. А теперь они все мертвы.

Петуния молчит, потому что не знает, что сказать. Она может понять Сириуса, который относится к жизни как к игре в кости, или Джеймса, который всегда считал себя героем и хотел броситься в бой сразу после окончания школы, но Марлин всегда была практичной, импульсивной, конечно, но в пределах разумного. Она всё ещё пытается подобрать подходящий ответ — неодобрение? Гнев? Неохотное согласие? — когда они слышат это: отдалённую серию взрывов и несколько первых криков.

А затем рев паники в нескольких кварталах отсюда.

— Мона, — выдыхает Марлин и хватает Петунию за руку, аппарируя в ближайшее памятное место, мимо которого они проходили, — за библиотеку. Они явно ближе к месту нападения, поскольку мимо проносятся толпы, движение на улицах застопорилось, водители сигналят и вопят в замешательстве. Над головой пролетают несколько темных фигур.

Совершенно дезориентированная, Петуния перебегает через улицу вслед за Марлин, которая в панике оглядывается по сторонам в поисках Моники. Динсгейт — отнюдь не маленький район, и она может быть где угодно. Они пробегают мимо нескольких заброшенных магазинов, прежде чем остановиться: впереди несколько фигур в плащах сражаются с кем-то, кто, должно быть, аврор, и две фигуры аппарируют после того, как одна из них падает.

Марлин уже поворачивает за угол, но Петуния останавливает её.

— Это отец Кингсли Шеклболта, — шипит она, узнав смуглого мужчину с бочкообразной грудью, и неуверенно окликает его: — Мистер Шеклболт?

Ройс Шеклболт быстро подходит к ним, его лицо выражает беспокойство, а палочка поднята вверх.

— Вам, девочки, нужно уходить отсюда, — сразу же говорит он. — Это небезопасно; мы не знаем, сколько их там, и нам придётся отгородить весь район, потому что в таком темпе…

— Мы ищем мою сестру, — перебивает его Марлин, — она была здесь, её зовут Моника. Моника Маккиннон.

Её обычно уверенный и спокойный голос слегка дрожит, и Петуния уже готовится к худшему. Монике всего четырнадцать, она практически беззащитна.

— Мы найдем ее, — уверяет Марлин мистер Шеклболт, когда Петуния слышит знакомый голос.

— Аврор Шеклболт! — она не ожидала снова увидеть Алису Гудман, не говоря уже о том, чтобы встретить её посреди Манчестера во время нападения Пожирателей смерти, да ещё и в тёмно-синей мантии аврора, но вот она, круглолицая, коротко стриженная Алиса с большими голубыми глазами. Она обнимает дрожащую Монику за плечи; у неё пепельно-серое лицо, но она цела и невредима.

— МОНА! — Марлин практически набрасывается на неё, и Петуния выдыхает с облегчением.

— Гудман, уводи их отсюда, — отрывисто говорит мистер Шеклболт Алисе, а затем, когда за несколько улиц от них раздаётся ещё один взрыв, аппарирует.

— Ты аврор? — недоверчиво спрашивает она у Алисы. Она на четыре года старше их, была старостой на седьмом курсе, а Петуния — на третьем, но она всё ещё выглядит такой юной и нежной.

— На тренировке, но почти, — говорит Алиса, улыбаясь при виде Марлин и Моники, но всё ещё настороженно. — А теперь пойдёмте, нам не стоит так открыто разгуливать. Они спешат ещё два квартала, а крики, ругательства и заклинания остаются позади. Моника молчит, но всё ещё бледна, а Марлин мёртвой хваткой сжимает свою палочку.

Через мгновение Алиса перестаёт пытаться вызвать для них «Ночной рыцарь» и говорит, чтобы они аппарировали домой, незаконно это или нет.

— В любом случае, Министерство уже здесь, — мрачно говорит она и смотрит на Марлин. — Береги себя и передай от меня привет своему брату, хорошо?

Марлин кивает после секундного шока. Когда они появляются посреди пыльной гравийной дороги возле дома Маккиннонов, Петуния отстает от Марлин, пока Моника подбегает к дому.

— Я думаю, она тоже с ними, — говорит Марлин, пока Петуния пытается совладать со своим желудком.

— С кем? — наконец выдавливает она из себя, упираясь руками в колени и заставляя себя медленно вдыхать и выдыхать.

— Орден Феникса, — Марлин слегка истерично улыбается, давясь смехом.

Петуния больше не может терпеть. Три дня подряд Мэри пропускает занятия. Она врывается в их комнату, Доркас не отстает — Марлин настаивает, что она останется внизу, в общем зале, играя в Взорвавного Дурака с Римусом. «Я не особо дисциплинированна», — были её точные слова, и Петунии приходится с этим согласиться. Ей трудно кого-либо отчитывать, не выглядя немного лицемерно.

Мэри никогда не была так усердна в учёбе, как Петуния или Доркас, хотя она всегда получала хорошие оценки, но пропускать занятия вообще не в её стиле, если только она не болеет. Но три дня подряд? Когда впереди ЖАБА? Должно было случиться нечто катастрофическое, чтобы Мэри решилась провести весь день в постели, погруженная в тоску.

Доркас подозревает, что она и Дориан, наконец, расстались, но Петуния не так уверена, видя, как он выглядит подавленным за столом Слизерина во время еды. Если только это не она его бросила, а Мэри не кажется той, кто мог бы это сделать. Проще было бы забыть Дориана много лет назад и найти кого-то, у кого родственники не в Азкабане и кто не может убить её, но они оба продолжают возвращаться друг к другу.

Петуния странно завидует. Дориан готов бороться за Мэри — она не может сказать того же о… ну, не важно. Это унылая холодная неделя в ноябре, скоро закончится первый семестр, и выпускной не за горами. И тогда ей нужно будет видеть Сириуса только, когда Джеймс будет рядом с Лили… а это будет часто.

Она на самом деле не знает, когда Джеймс и Лили стали «парой», но этим летом они ходили на несколько «не свиданий», и Петуния застала их за страстными поцелуями на кухне Эвансов прямо перед началом учебного года, и, к её изумлению, они продолжают обмениваться длинными, страстными письмами, полными внутренних шуток и посредственной поэзии.

Однажды Лили отправила печенье, которое она испекла, и Джеймс отреагировал, как будто выиграл в лотерею. Петуния не понимает, как они собираются продолжать это, когда Лили учится в Университете в Лондоне, а Джеймс всё ещё в Хогвартсе, но, похоже, они просто движутся на чистой силе воли. И, возможно, силе притяжения.

— Мэри, — рявкает она, распахивая занавески и пропуская бледный ноябрьский свет в тёмную, холодную комнату. — Тебе нужно встать.

Доркас скрещивает руки на груди, осторожно садясь на краешек её постели.

— Я действительно думаю, что тебе стоит увидеться с Мадам Помфри, — начинает она, но Мэри резко отбрасывает одеяло и садится, держа лицо красным и пятнистым, глаза отёкшими, волосы в беспорядке.

— Мне не нужно к Мадам Помфри, — говорит она сердито, — потому что я знаю, что со мной… — она всхлипывает и вдруг начинает плакать.

— Мэри, — вздыхает Доркас и обнимает её крепко, неловко гладя по спине. Взгляд, который она бросает на Петунию, полон понимания.

Петуния абсолютно теряется.

— Тогда что с тобой? — требует она с раздражением. Это совсем не похоже на Мэри — быть такой расстроенной и эмоциональной. Она всегда была той, кто стабилен и надёжен — даже логичная Доркас может быть вспыльчивой, а вот Мэри обычно всегда собрана.

— Как ты думаешь? — всхлипывает Мэри, и Доркас посылает Петунии настойчивый взгляд.

Петуния смотрит на обеих, затем хмурится.

— Не говори, что ты…

— Я чертовски в этом уверена! — вопит Мэри, вжимаясь в Доркас, её плечи дрожат.

— Как давно это было? — осторожно спрашивает Доркас, осторожно отстраняясь от Мэри.

— Он никогда не опаздывал, — рыдает Мэри, — никогда, и последний раз мы… Думаю, это было на Хэллоуин…

— О, ради всего святого, — говорит Петуния, и ей приходится отвернуться, чтобы не накричать на расстроенную девочку. Вот почему она никогда не позволяла… вот почему она и Сириус не заходили дальше поцелуев и страстных объятий, и некоторых расстёгнутых рубашек и задранных юбок, потому что мальчики — идиоты, которые скажут что угодно, чтобы…

Ну, не то чтобы в больничном крыле раздают презервативы, а хотя для таких случаев есть зелья, большинство людей не верят в свои способности варить их правильно. Петуния не собирается прикидываться, что она — образец добродетели и целомудрия, но она не забеременела, верно? Даже Марлин пока избегала всех этих неприятностей.

— Ты ему сказала? — спрашивает Доркас, хмурясь.

Мэри трясет головой, прослезившись.

— Он будет… он будет так разочарован во мне, это не… мы собирались уехать вместе после выпускного…

— Ну, — говорит Петуния, сдерживая желание добавить что-то еще про их предполагаемые планы сбежать, — тебе нужно ему сказать, он — отец, он имеет право знать, и тебе нужно написать домой…

— Ты с ума сошла? — взрывается Мэри. — И что, рисковать, что мой папа это прочитает? Он меня убьет!

— Это не имеет значения, — вмешивается Доркас. — как только у тебя начнут проявляться признаки беременности, тебя попросят уйти из школы, и тебе нужно будет куда-то пойти, — Она замедляет речь. — Но, Мэри, есть ведь ведьмы, которые могут тебе помочь. Моя мама… моя мама и я можем поехать с тобой в какой-нибудь выходной.

Мэри снова начинает плакать, а Доркас смотрит на Петунию, которая только нахмурилась. Что они должны сказать? Убедить её, что всё будет в порядке? Они на последнем году, она не сдаст ЖАБА, если так пойдет, и война идёт полным ходом, если кто-то забыл, а Мэри беременна незаконнорожденным ребёнком Пьюси.

— Что тут происходит? — Марлин стоит в дверях, лицо у неё полное решимости, хотя ясно, что она точно знает, что происходит. Она смотрит сначала на Доркас, затем на Петунию и кивает головой. — Вы двое, вон! — Они проходят мимо неё, как она марширует к Мэри и запрыгивает на кровать рядом с ней, а Доркас закрывает за ними дверь.

— Лучше пусть она с этим справится, — говорит Доркас.

— Что она с этим сделает? — требовательно спрашивает Петуния.

Доркас пожимает плечами.

— Она же старшая сестра, не так ли? Придумает что-нибудь.

— Как она могла быть такой глупой? — шепчет Петуния, торопливо спускаясь вниз. — Всё общежитие скоро об этом узнает, рано или поздно, а она ещё и староста! Ты можешь представить, что скажет МакГонагалл?

Доркас хмурится и хватает её за руку, когда они быстро идут через переполненную гостиную и выходят через портретную дыру, подождав до тех пор, пока не окажутся в середине коридора, чтобы заговорить.

— Зато она не старший ученик. — Это правда. Дамблдор выбрал Джеймса, из всех людей, который даже не был старостой, но теперь вдруг стал старшим учеником и капитаном квиддичного клуба, и Эммалин Вэнс. Может быть, это было попыткой укрепить межфакультетское единство, ведь Эммалин — слизеринка.

— Но, — говорит Доркас резко, — тебе нужно успокоиться. Ей не нужно, чтобы ты устраивала истерику поверх её собственной. Она уже несколько дней ненавидит себя за это. Это нездорово.

— Это нездорово — рожать в восемнадцать, — Петуния возражает, но всё равно краснеет. — Я не пытаюсь… не хочу быть плохой с ней, но ты должна признать, что это было безумно глупо с её стороны.

— Она забеременела не сама, — срывается Доркас. — Он тоже виноват, Туни. Если повезёт, он использует свой слизеринский шарм как следует и не будет выглядеть полным идиотом, когда она ему скажет.

Они начинают спускаться по лестнице, замедляя шаги, когда она движется по стене. Петуния настороженно следит за той проклятой исчезающей ступенькой, которая уже пыталась её убить с первого курса.

— Ты думаешь, он… ну, сделает всё как надо?

— И женится на ней? — вздыхает Доркас. — Может быть. Если они всё равно собирались сбежать… может, это к лучшему, если они останутся в стороне, если она решит оставить ребёнка.

Петуния открывает рот, затем закрывает его, поджимая губы.

— Она должна сама принять это решение, — напоминает Доркас.

— Я знаю, — рявкает Петуния. — Просто… ох, это… почему именно Мэри? У неё и так полно проблем, с её папой, мамой и братьями-сёстрами…

Лестница останавливается, и они выходят на нижний этаж. Пивз где-то рядом, досаждая доспехам, так что они сворачивают за угол в тенистый коридор.

— Вот почему я не заморачиваюсь с этим, — говорит Доркас через минуту.

Петуния фыркает.

— Ну конечно, Дор, мы все видели, как ты смотришь на Кингсли…

Доркас её шлёпает, хотя её тёмные глаза блестят в свете факела.

— Я серьёзно! Я — и он — на одной волне. Сейчас слишком много всего происходит, чтобы увязаться в отношениях, и мне нужно сосредоточиться на своём будущем. Всем нужно.

— Трудно думать о будущем, — говорит Петуния мрачно, — если к следующему лету ты станешь мамой.

— Люди продолжали рожать и последние семь лет, — размышляет Доркас, — будь то Пожиратели смерти или нет.

Когда-то Петуния ожидала бы, да и даже с нетерпением ждала, что закончит школу и найдет кого-то, чтобы завести семью и детей. Но теперь… даже если она встретит кого-то другого, она не уверена… ей неуютно с мыслью о том, чтобы привести детей в этот мир. Как можно? Слишком много вдов и сирот.

На ужине вечером, и Марлин, и Мэри присутствуют, хотя Мэри всё ещё бледная и ковыряет свою еду, а Марлин сидит рядом с ней, как мать с ребёнком, охраняя её. Петуния наблюдает в конце ужина, когда люди начинают уходить, как Марлин и Мэри стоят у выхода, Марлин выглядит как гроза, а Мэри как будто вот-вот вырвется.

Дориан Пьюси шагает следом за несколькими друзьями, и его шаг замедляется, когда он видит их. Мэри смотрит на него мгновение, а затем убегает, и он быстро оглядывается на Марлин перед тем, как последовать за ней. Когда Петуния и Доркас догоняют Марлин, она смотрит вдаль, куда ушли Мэри и Дориан.

— Комната трофеев, — предсказывает она, затем направляется к лестнице. — Если она не вернётся к началу дежурства, я пойду за ней.

— Что ты ей сказала? — спрашивает Петуния. — В комнате, имею в виду.

Марлин пожимает плечами и понижает голос, так как Агнес Шарп и Люси Торн смеются рядом.

— Что моя мама забеременела Майком, когда ей было восемнадцать, а мой папа еще учился быть целителем. И что если они смогли все устроить, с ней — магглом, то я подумала, что она и Пьюси тоже найдут выход. — Она замолкает. — И что если она решит избавиться от ребенка, я с ней пойду. Без обид, Дор, но ты не совсем подходишь для таких ситуаций.

— Не обижаюсь, — признает Доркас, впервые не волнуясь от оскорбления от Марлин.

Петуния не имеет понятия, что выяснили Мэри и Дориан, если вообще что-то выяснили, но она удивительно спокойна весь остаток недели и говорит Петунии во время игры Гриффиндора с Когтевраном в те выходные, когда они смотрят, как Марлин стоит на воротах, а Джеймс пытается игнорировать Сириуса, который громко болеет двумя рядами ниже:

— Я не вернусь после каникул.

Петуния смотрит на неё. Мэри кусает губу.

— У него есть семья в Дувре — магическая, но порядочная. Не чистокровные. Я буду жить с ними, пока он закончит учебный год, а потом… мы посмотрим, — вздыхает она.

— А его родители? — осторожно начинает Петуния, когда Джеймс забивает гол Патрику Сэмпсону, и трибуны взрываются аплодисментами, а флаги Гриффиндора яростно развеваются вокруг них.

— Мама у него полукровка, а папа не будет рад, но на самом деле нас беспокоят только его дяди. Так что после того, как ребенок… после того как ребенок родится, мы, может, уедем через канал. У его семьи есть связи во Франции, они все ещё общаются с друзьями там.

— Тебе лучше остаться там, — говорит Петуния, прищурив глаза от холодного ветра, который словно вот-вот принесет снег. Она едва различает Марлин, балансирующую на метле беззаботно, дразнящую ближайшего Загонщика из Когтеврана. — Я серьезно, Мэри. Там безопасно, тебе не нужно переживать… просто, ты должна думать о себе. И о ребенке.

— Я знаю, — шепчет Мэри. — Просто… моя мама не уйдёт от папы, а Дэвид и Сара… они будут так скучать по мне.

Они будут скучать по тебе гораздо больше, если ты умрешь, думает Петуния, но не осмеливается сказать это вслух. Вместо этого она осторожно обвивает худую руку вокруг плеч Мэри и крепко сжимает, сильно, но с привязанностью, пальцы впиваются в её пальто.

— Мы будем скучать по тебе тоже, — говорит она.

Мэри выпускает теплый выдох в холодный воздух и наклоняет голову к плечу Петунии.

— Да, я знаю.

Петуния никогда не бывала на дне рождения Джеймса Поттера и не может понять, почему её пригласили. Она полагает, что они в каком-то роде друзья, хотя в основном из-за того, что он встречается с её сестрой. Но вообще-то идеи Джеймса о веселье — это всегда шалости с Мародёрами, а не вечер в «Трёх метлах», даже если они все достаточно взрослые, чтобы пить.

Тем не менее, она достаточно зрелая, чтобы не отказаться от приглашения, хотя бы потому, что не хочет иметь дело с нытьём Поттера или уступать в этой битве Сириусу — она собирается доказать, что они могут присутствовать на встрече рядом друг с другом, не ведя себя как ревнивые дети. Она была на двух свиданиях с Фрэнком Галло, а он всё ещё флиртует с Брэндой Уотерс. И это нормально, потому что они оба взрослые люди, которые двигаются дальше.

Римус выглядит менее уверенным, но пока держит свою точку зрения в отношении того, что они с Петунией идут по продуваемой ветрами тропинке в деревню, солнце опускается за горы. Технически они сбегают — все должны вернуться в замок до захода солнца, даже в выходные в Хогсмиде, но на самом деле они уже на седьмом курсе, и до выпуска осталось всего несколько месяцев, и можно представить, что у профессоров есть другие поводы для беспокойства.

— Так что она сказала? — спрашивает Римус, не отвлекаясь, ковыряя кнопки на своей куртке, пока они противостоят холодному мартовскому ветру. Все знают, что настоящая весна не наступит до мая — в конце концов, это высокогорья. — Та ведьма, которой ты писала про стажировку.

Петуния прикусывает губу и пожимает плечами.

— Сказала, что это будет зависеть от моего балла на ЖАБА по арифмантике, конечно, но если я сохраню хорошие оценки до конца года, она подумает о том, чтобы взять меня.

Гипатия Мортимер управляет одним из самых престижных бизнесов по арифмантике в Англии, обслуживая весьма избранную клиентуру, которая охотно платит галеоны, чтобы их судьбы были рассчитаны математически. Стажировка у неё — это не пустяк, и Петуния понимает, что надеяться на это — глупо, но всё же надеется, потому что никогда не считала себя умной, никогда не получала похвалы за свои таланты, по крайней мере, до Хогвартса, но профессор Вектор считает, что у неё есть настоящий дар.

Петуния никогда не видела себя в предложении «талантливая», но почти готова в это поверить, почти готова поверить, что она заслуживает стажировки у Мортимер и блестящей карьеры, потому что она прекрасно знакома с числами и тем, что они значат для людей. Что они значат для неё. Её ногти вонзаются в ладони, и она выпускает вздох, который даже не заметила, что сдерживает.

— Вот так.

— Ты получишь её, — говорит Ремус, тихо уверенный, а затем фыркает. — Если кто должен волноваться о карьерных перспективах, так это я.

— Ты гениален, — возражает Петуния, злобно глядя на него. — Не говори ерунды.

— У меня на записи стоит красная «W», которая говорит об обратном, — отвечает Ремус, без особой злости, скорее с горьким юмором. — Не вижу себя работающим в офисе, понимаешь?

Петуния колеблется.

— Нет, но… всё равно есть много вариантов, понимаешь! Ты мог бы писать для «Пророка», или стать магозоологом, или… — она запинается. — Ты даже мог бы преподавать! Здесь, — кивает она назад, в сторону замка. — Дамблдор бы тебя взял, и ты бы отлично справился — ты и так уже преподаёшь многим, и они все тебя любят…

— А если узнают, что один из преподавателей Хогвартса — оборотень, — отвечает он, — они мою голову на пику насадят.

Прежде чем Петуния может продолжить спор, они добираются до деревни и встречают Доркас, Кингсли и Эммелин, присоединившихся к толпе, направляющейся в паб. В «Три метлы» достаточно многолюдно для воскресного вечера ранней весной, но Петуния сразу слышит громкий смех Джеймса, когда они проходят в заднюю часть комнаты. Тогда она замирает, потому что он смеётся не только с Сириусом и Питером, но и с Лили.

Лили, которая вскочила на ноги при виде Петунии, её щеки пылают от радости, и она обнимает сестру — они не виделись с зимних каникул, в конце концов. Петуния вдыхает знакомый запах шампуня Лили, затем сердито смотрит на сестру.

— Ты не должна была быть здесь.

— Знаю, — смеётся Лили, — но Джеймс аппаратировал ко мне — даже не сказал, что приедет, — она игриво шлёпает Джеймса, который как раз тянет её на колени, посмеиваясь, — просто появился ниоткуда — ты напугал Джину!

— Я чрезвычайно страшен, и, вдобавок, чрезвычайно хорош собой, — ухмыляется он, и Лили целует его в губы. Их отношения всегда были полны такой открытой привязанности, что почти вызывает у Петунии отвращение, но учитывая, насколько чувственна Лили и как обычно весел Джеймс, это не удивительно.

Смех Сириуса стихает — он смотрит на неё, и Петуния вежливо улыбается и машет рукой Питеру, который выглядит немного смущённым, потягивая сливочное пиво. Затем Римус проходит мимо неё, чтобы присоединиться к ним, и она оказывается сидящей между Доркас, которая оживлённо беседует с Кингсли о карьерных возможностях, и Эммелин, которая выглядит довольно озадаченной тем, что её вообще пригласили.

Петуния выражает ей соболезнования за то, что ей приходится быть старостой вместе с Джеймсом, и Эммелин просто закатывает глаза.

— Я рада, что Уркхарт не получил эту должность, — говорит она, — он был уверен, что у него хорошие шансы, на основе того, что он бессовестный придурок, наверное.

Петуния смеётся — Алан Уркхарт чрезвычайно угодлив, а затем оглядывается по сторонам — половина команды по квиддичу из Гриффиндора тоже здесь, похоже, они в хорошем настроении после недавней победы над Слизерином.

— Ты видела Марлин?

Мэри, конечно, здесь не было — она уехала в Дувр и, скорее всего, на данный момент уже на четвёртом месяце беременности, но она часто пишет и, судя по всему, в хорошем настроении. Петуния не может сказать, что она рада этому, но рада, что Мэри в безопасности и, насколько это возможно, счастлива, хотя она знает, что она и Дориан надеются пожениться до рождения ребёнка.

— Да, — говорит Эммелин, приподнимая бровь. — Она разговаривает с Алисой и Фрэнком в угловой кабинке.

Петуния мгновенно поворачивает голову, и, конечно, это Алиса Гудман и Фрэнк Лонгботтом, уютно устроившиеся в тускло освещённой кабинке, обсуждающие что-то с Марлин. Видимо, разговор серьёзный, потому что Марлин пьёт сидр, а не огневиски. Когда она замечает, что Петуния на неё смотрит, она спокойно машет ей, и, нахмурив взгляд на Эммелин, Петуния встаёт.

— Рада тебя видеть, — говорит Алиса, улыбаясь с надеждой, когда Петуния подходит. Марлин тянет её, чтобы села рядом. Алиса вертит что-то в руках, и, после недоумённого момента, Петуния понимает, что это кольцо с обручальным камнем, и Фрэнк гордо улыбается.

— Сделал ей предложение прямо на Новый год.

— Это было прекрасно, — Алиса обнимает его за плечо, а затем снова смотрит на Петунию и бросает взгляд на Марлин.

— Вы пришли на праздник Джеймса? — спрашивает Петуния после неловкой паузы.

— И да и нет, — Фрэнк немного смущённо отвечает, проводя рукой по своим тёмным, вьющимся волосам. У него кругловатое, открытое лицо, точно такое же, как у невесты — они оба выглядят моложе своих лет, как будто только вышли из Хогвартса, а не молодые авроры.

Тогда Петуния вспоминает, что говорила Марлин тем летом о Алисе и Мэтте, о Ордене Феникса, и бросает на свою подругу укоризненный взгляд.

— Ты превратила день рождения Джеймса в вербовку?

— О, нет, — говорит Марлин, поднимая руки в защитном жесте. — Слушай, Ту, это не только моя идея — Джеймс тоже был за, ему понравилась идея — он уже вовлечён, как и Сириус.

— Конечно, — Петуния тяжело вздыхает, — они, чёрт возьми, все с ума сошли. — Она осекается, потому что не хочет спорить с подругой прямо при Фрэнке и Алисе.

— Мы никого не принуждаем вступать, — говорит Алиса тихо. — И мы не спрашиваем каждого — Орден не для всех.

— Он не может быть для всех, — мрачнеет Фрэнк. — Одно неверное слово — и мы все рискуем жизнью.

Петуния ощущает неразумный гнев. Разве не достаточно быть аврором? Они должны ещё и дополнять свою опасную работу участием в подпольном движении сопротивления?

— Ты не боишься… шпионов или что-то в этом роде? — спрашивает она, наклоняя голову, чтобы оглядеть шумный паб. — Мы прямо на виду!

— Мы бы выглядели более подозрительно, если бы прятались в каком-нибудь тёмном подвале, — фыркает Фрэнк. — Лучше скрываться на виду — так работает другая сторона. И к тому же, я думаю, что бармен больше беспокоится о том, чтобы вы не напились и не разгромили место, чем обо всём остальном.

Ну, Петунии сейчас тоже не помешал бы стаканчик. Не слишком ли много она просит — одну нормальную, здравую ночь? Где не нужно говорить о войне и Тёмном Лорде? Ей следовало остаться в кровати и готовиться к экзаменам.

— Ордену нужны люди, — говорит Алиса серьёзно, наконец-то перестав вертеть кольцо. — Умные, смелые люди, готовые поставить свою жизнь на кон ради общего блага. Люди, на которых можно полагаться, которые будут делать то, что правильно.

— Ну, — Петуния фыркает, — я не знаю, откуда ты услышала, что я из таких, но… ну, действительно, я не такая. Я просто пытаюсь держать голову низко, ты же понимаешь, почему я не…

Это не то, чтобы она была трусом. Или, может быть, она и есть трус. Если быть трусом — значит не хотеть умирать, не хотеть смотреть, как умирают её друзья и семья, ну, так тому и быть. Если быть трусом — значит хотеть сохранить всё, что она любит, в безопасности, а не жертвовать этим как горючим для огня, который может быть затушен в любой момент…

— Ты опытная дуэлянтка, насколько я слышал, — говорит Фрэнк, а затем добавляет почти добродушно, — и глубоко преданная подруга. Ты уже сталкивалась с Мальсибером. Немногие ведьмы могут этим похвастаться.

— Когда мне было тринадцать, — возражает Петуния.

— Пожалуйста, — фыркает Марлин, — ты никогда не отступала от них. Никогда. Ты и Доркас спасли Мэри…

— Они её избивали! — восклицает Петуния, а потом закрывает рот, чтобы сделать успокаивающий вдох. — Это другое. Мы были… Я не боец, не совсем. Я умею работать с несколькими заклятиями и проклятиями, да, но это было… это было только тогда, когда я почувствовала, что должна что-то сделать, или…

Алиса смотрит на неё с понимающим выражением.

— Мы все здесь, — говорит она, — потому что знали, что должны что-то сделать, даже если мы не все воины. Не каждый в Ордене — опытный дуэлянт. У нас есть целители, зельевары, разрушители проклятий…

— Арифманты? — Петуния спрашивает более насмешливо, чем хотела, потому что она действительно любит Алису, несмотря на то, как её раздражает ситуация.

— Ты будешь первой, — признаёт Фрэнк с небольшой улыбкой. — Но, что мы хотим сказать, так это то, что нам нужна любая помощь, какая только может быть. Сейчас как никогда. Мы можем переломить ход этой войны, и скоро. Люди устали от того, чтобы постоянно бояться, от того, чтобы чувствовать себя в ловушке в своих собственных домах.

— У нас у всех есть палочки, не так ли? — он настаивает, немного наклоняясь вперёд, как настоящий революционер, страстно убеждённый в правоте дела. — Когда люди перестанут бояться, они начнут злиться, и вот тогда у Пожирателей смерти появится причина волноваться. Потому что нас, порядочных волшебников и ведьм, гораздо больше, чем тёмных.

Петуния, возможно, не так убедилась, как следовало бы, но он действительно приводит хорошие аргументы, и она на мгновение теряется в мыслях. Это безумие. Она — Петуния Эванс, а не солдат, сражающийся с тёмной магией. Сколько мерзких заклятий она сама накладывала за время учёбы в Хогвартсе? Но… она зла. Зла на то, что всё время приходится оглядываться, ждать, когда следующее нападение.

В прошлый раз сестра Марлен могла быть убита. В тот раз она и Лили могли быть убиты. В следующий раз…

-… твоя сестра…

— Что? — Петуния резко вырывается из мыслей, останавливает себя на моменте, когда продолжает складывать салфетку в маленький и идеальный квадрат, и пристально смотрит на Марлин. — Что с моей сестрой?

Марлин выглядит почти испуганной.

— Ну, я имею в виду, — она запинается, — она узнала об этом от Джеймса, конечно, потому что он не может держать ничего в секрете от своей красивой девушки, а Лили… Я полагаю, она написала самому Дамблдору о том, чтобы… участвовать, хотя она маггл…

— Дамблдор стоит за всем этим? — Петунья едва не давится собственным языком, а затем… — Лили присоединилась?!

Марилин торопливо шепчет ей, а Фрэнк выглядит слегка виноватым, в то время как Алиса отводит взгляд.

— Она маггл, — начинает снова Петуния.

— Маггл, который знает о нашем мире больше, чем некоторые волшебники, — Марлин беззвучно пожимает плечами. — Она не может сражаться, конечно, но… она ведь хорошо ладит с людьми, знаешь?

Петунья в ярости разрывает салфетку перед собой на кусочки за считанные секунды, встает и направляется к месту, где Сириус и Римус с трудом сдерживают истерический смех, подбадривая Джеймса, чтобы он допел до конца последний хит Селестины Уорбек. Лили сотрясается от смеха, её рыжие кудри спрятаны в её руках.

— Поттер! — кричит Петунья с яростью, палочка уже в руке, и на его восемнадцатый день рождения (хотя и на день раньше) Джеймс Флимонт Поттер получает летучемышиный сглаз, достойный награды за чарование. Петунья покидает вечеринку позже той ночью, с сестрой, разрывающейся между защитой своего огорчённого парня и смехом под воздействием огневиски, и клочком бумаги с изображением украшённого золотого феникса, адресом и датой.

Петунья получает сову, пока моет посуду после завтрака — это спокойное позднее июльское утро, и она чувствует себя удивительно спокойно для человека, который только что начал свою новую работу младшим учеником в компании «Мортимер Арифмантикал Солюшнс» и должен принять участие в своем первом собрании Ордена этим вечером.

Но все-таки выходные, и она еще привыкает к мысли, что через месяц или около того не вернется в Хогвартс, потому что она окончила учебу, даже была совместная вечеринка, устроенной МакКиннонами для нее и Марлин, и все такое.

Для нее это все еще странно. Хогвартс был ее новой нормой семь лет, а теперь его нет, и все начинается заново. Больше не будет ни мантии, ни уроков, ни вопящих книг, ни раздражающих портретов, ни ленивых полудней у озера, ни смеха у камина, ни беготни по движущимся лестницам, ни дрожи на трибунах для квиддича, ни прогулок в деревню, ни поцелуев с Сириусом в каком-то темном укромном месте, пытаясь не обращать внимания на пыль, которая покрывает все…

С другой стороны, изменения — это хорошо, не так ли? Если она чему-то научилась в Хогвартсе, то это должно было быть именно этому. Это не конец света, просто потому что она больше не определяется своим годом обучения и домом. Ей восемнадцать. У нее есть — или должно быть — время. Папа так говорит. Все стало лучше между ним, Лили и ею, хотя, может, это просто потому, что Лили наконец-то полностью съехала, и разлука заставляет сердце тосковать.

Конечно, Петунья все еще обязана хранить секрет, что Лили на самом деле не живет с друзьями из университета, а с Джеймсом и Сириусом, потому что папа… не воспримет это хорошо, хотя, похоже, он довольно дружелюбно относится к Джеймсу и даже готов терпеть футболки Сириуса с изображением Sex Pistols и его мотоцикл. Боже, этот чертов мотоцикл. Наверное, потому что он ужасно аппарирует, но Петунья не исключает, что он периодически пролетает мимо Гриммолд Плейс на нем, чтобы досадить остальной семье.

Петунья не возражает против жизни дома. Разумно, что ее шестидесятилетний отец нуждается в помощи по хозяйству, и она чувствует, что поиск нормальной квартиры где-то с Марлин только принесет дополнительный стресс в ее жизнь.

Марилин, конечно, отчаянно хочет съехать, но ее работа в качестве редактора в Пророке говорит о другом, и Петунья считает, что она немного драматизирует — на самом деле ей нужно иметь дело всего с тремя другими людьми: её старший брат недавно женился, а Моника и Малкольм ещё учатся в школе.

Мытье посуды успокаивает ее так же, как всегда, и иногда она воображает, что ощущает легкий запах материного парфюма в тесной кухне. Но, возможно, это просто запах роз, доносящийся из сада. Папа отлично заботится о них последние четыре года. Она вздрагивает, когда незнакомая серая сова влетает через полуоткрытое окно кухни и садится на стол.

Базиль — это почти единственная птица, к которой она привязана. Морщась от маленьких перьев, осыпавшихся в раковину, она осторожно берет письмо и читает его. Знакомыми торопливыми, извилистыми буквами Марлин написала: Мальчик, родился сегодня утром, приезжай как есть. Петунья вздыхает, а затем улыбается.

«Мэри, наверное, рада, что все наконец-то закончено,» — думает она. Она абсолютно ненавидела последние месяцы беременности, хотя Петунья может признать, что выглядела она довольно красиво, несмотря на свадебное платье или его отсутствие, на своей свадьбе с Дорианом в конце июня. По крайней мере, они все сделали правильно… в каком-то смысле.

Она ищет ручку в кухонных ящиках и пишет ответ, затем возвращает его сове и заканчивает мыть и сушить посуду, слегка насвистывая себе под нос. Когда она заканчивает, то агрессивно натирает стол дважды, туда-сюда, а затем тщательно моет руки, когда папа входит.

— Она уже родила? — спрашивает он с недоумением, садясь с легким стоном.

— Да, — говорит Петунья бодро, вытираясь, — маленький мальчик. Я еду к новому Пьюси. Ты уверен, что справишься с обедом?

Он отмахивается от нее дружелюбно.

— Я как-нибудь обойдусь, Пэт.

— Ладно. Я собираюсь забрать Доркас, а потом вернусь к ужину.

Он хмурится, как всегда, глядя на расчёты магглов, которые говорят, что поездка на поезде до Дувра займёт три часа, а затем смущённо понимает.

— Очень удобно, это «появление»…

— Аппарирование, — исправляет его Петунья вежливо и целует его морщинистую щеку, прежде чем бегом взбежать наверх за обувью и пальто.

— Не забудь подарок! — кричит он ей в след.

Она не собиралась забывать, но все же забирает пакет по пути, и выходит на боковую сторону дома, чтобы аппарировать. Ей это не нравится, но, наверное, стоит привыкать делать это регулярно, если она действительно собирается заниматься делами Ордена, что, похоже, может потребовать быстрого ухода время от времени.

Мэри выглядит измученной, но на губах у нее играет маленькая, нежная улыбка, когда она смотрит вниз на младенца, спящего у нее на груди. Петунья не особо знакома с младенцами, у нее нет младших братьев или сестёр, или маленьких кузенов, чтобы вспомнить этот этап, но она предполагает, что, если судить по младенцам, маленький Адриан — довольно милый, хотя и безволосый, а его лицо красное, как вишня.

— Было ужасно? — спрашивает она Мэри тихим голосом, сидя на краю кресла-качалки у кровати. Дориан стрессует внизу на кухне, и она мельком заметила, как Марлин себе позволяет выпить. Доркас выбежала за бутылкой вина, чтобы «правильно отпраздновать», хотя Мэри настаивает, что она еще не может пить.

Мэри кивает.

— Но быстро. Моя мама… — она делает паузу, и Петунья с ужасом осознает, что Мэри не видела свою мать почти год, а ее братьев и сестер — вообще. Потерять семью из-за смерти — одно, а вот потерять ее по обстоятельствам — совсем другое. — Моя мама тяжело перенесла рождение Сары, — продолжает Мэри, ее голос немного дрожит. — Мне было шесть. Я держала ее раньше, чем мой папа.

Младшие братья и сестры Мэри — магглы, обычные, как и ее родители. Петунья встречалась с ними несколько раз: Дэвид — пятнадцатилетний, худощавый, с кучерявыми пепельными волосами и с лукавой ухмылкой, а Сара — двенадцатилетняя, чрезвычайно застенчивая, гораздо более молчаливая, чем Мэри в ее возрасте, с каштановой челкой, закрывающей глаза, и привычкой грызть ногти.

Петунья опускает взгляд на пол.

— Она… знает, что ты родила?

Мэри слабо смеется.

— Отправлю письмо. Может, и фото, когда он немного подрастет.

Мать Петунии тоже никогда не увидит своих внуков, если они у неё когда-нибудь появятся. Она берет Мэри за руку на минуту.

— Все наладится.

— Конечно, наладится, — вздыхает Мэри. — Теперь у меня есть мой мальчик. — Она нежно целует мягкую головку Адриана. — И с ним ничего не случится.

— Конечно, — соглашается Петунья, но думает, что им нужно пересечь канал скорее, чем позднее.

Она достает подарок — шапочку и митенки, связанные их совместными усилиями с Лили.

— Мы выбрали желтый, потому что не знали, будет ли это мальчик или девочка, — говорит Петунья, по-прежнему раздраженная более неаккуратной работой Лили с митенками, но Мэри, кажется, тронута.

— Спасибо, — шепчет она после паузы. — Вам не стоило утруждать себя.

— Ну, ребенок есть ребенок, — отвечает Петунья живо. — Это же повод для праздника, правда?

Она остается до почти пяти, переходя из спальни на верхнем этаже в кухню, принимая только маленький бокал шерри, удивляясь анахронизму: ребенок только что родился, а половина гостей молодой матери участвует в войне.

Не то чтобы она видела настоящие боевые действия, но рано или поздно ей придется. И это будет не то же самое, что дуэль во дворе, где она может быть уверена, что никто не собирается действительно убить ее, хотя бы потому, что никто не хотел бы быть исключенным.

Когда она возвращается домой, папа не смотрит телевизор и не возится в сарае. Он сидит на кухне, разогревая остатки запеканки, которую она приготовила на прошлой неделе, когда Лили и Джеймс заходили на ужин. На его лице застыл задумчивый, настороженный взгляд, и она задумывается, не думает ли он снова о маме, хотя она знает, что он думает о ней постоянно.

— Не мог подождать меня? — спрашивает она, наполовину в шутку, наполовину с ядовитым оттенком.

Он поднимает взгляд.

— У вас там проблемы, да? — это не вопрос.

В течение многих лет Петунья уклонялась, уворачивалась и игнорировала вопросы от отца о волшебном мире. Она решительно решила, что он никогда не узнает о нападениях, о таких людях, как Мальсибер или Кэрроу, о Волдеморте. Но теперь она замерла у дверей кухни, и ее молчание говорит само за себя.

— Петунья, — говорит он. — Ты… связана с этим? Там есть борьба? Это туда ты постоянно убегаешь? — Он делает паузу. — Лили знает? И ее парень?

— Папа, — шепчет Петунья. Не «папочка». — Я… все скоро закончится. Проблемы. Мы победим.

Это неправда, но что еще она может сказать? Она не может рассказать ему правду. Он никогда не отпустит ее снова, и его полная неспособность остановить ее уничтожит его. Это ошеломляет, осознавать, что она по сути сильнее своего отца, что даже если он закроет ее в комнате, она легко сбежит одним взмахом палочки. Это кажется ненормальным. Родитель должен иметь власть над ребенком, но он всегда имел лишь ту власть, которую она позволяла.

Он слегка кивает с неверием.

— Послушай меня, — говорит он, как будто она снова маленькая и ее ругают за что-то, хотя такое было редко, потому что серьезный тон от родителей всегда заставлял ее сердце опускаться в живот, и это чувство осталось. — Я не могу тебя потерять. Никого из вас. Ты понимаешь меня? Я пережил одну войну, Петунья. Этого хватит. Я старик теперь. Ты думаешь, что ты неприкосновенна, когда молода, но ты не такая. Ты не такая.

Она не видела его плачущим с тех пор, как похоронили маму, но его глаза теперь влажные, с голубым оттенком. Когда он стал таким старым? Он кажется как-то меньше.

— Не заставляй меня хоронить тебя тоже, — предупреждает он, его голос охрипший. — Я не выдержу этого, Пэт. Больше не выдержу.

— Ты не будешь, — обещает она. — Я в безопасности. Я осторожна. Ты же знаешь, я осторожна. — Она всегда была его осторожной маленькой Пэт, морщащей нос от неприятных моментов жизни и стряхивающей с юбки пыль. Но сейчас она в брюках. Это уже не практично — ходить в юбке и туфлях. Трудно так бегать.

— Лили нет, — говорит он с напряжением, и у нее нет ответа на это. Лили никогда не была осторожной с жизнью. Она принимает все ее неровности и сюрпризы, как хорошие, так и плохие, прыгая по лужам, лезя на деревья и скача с качелей, в то время как Петунья вздрагивает, задыхаясь, и отворачивается, не желая видеть, как она падает.

Они ужинают молча, и после того как она помыла посуду, она врет ему в лицо, куда она собирается, и ей кажется, что он знает, но он слишком устал, чтобы спорить с ней. Это немного разрывает сердце Петунье, но ей уже восемнадцать, и разбитое сердце — это далеко не худшее, что может случиться с таким человеком, как она. По крайней мере, это знание приносит некоторое холодное утешение. Есть вещи и похуже, чем разбитые чувства и долгие молчания, скрывающиеся в темных углах.

Петуния уже была на двух заданиях Орденa до этого, одно из которых она выполняла в одиночку, преследуя информатора-сквиба, так что, несмотря на то, что она официально является членом всего три месяца, она оскорблена мыслью о том, что ей нужно подмога, а еще более оскорблена тем, что это именно Сириус, тот с кем ее пытаются отправить. Она бы даже предпочла Джеймса, каким бы надоедливым он ни был, ведь это означало бы обсуждать Лили весь путь.

Дамблдор должен быть сумасшедшим, и она едва не сказала ему об этом, несмотря на его статус директора, но он просто дал ей этот взгляд «мудрого и старшего», который, наверное, он отрабатывал десятилетиями, и она почувствовала, что не хватает сил, чтобы возразить.

Это не то чтобы они были парой, она и Сириус, и они давно не были вместе с тех пор, как им было по шестнадцать, а сейчас им восемнадцать, ему почти девятнадцать. И, конечно, она давно все это пережила. Они были гормональными подростками, находящимися в состоянии постоянных раздражений и обид, и им нужно было какое-то выплескивание. Сейчас они взрослые, и можно ожидать, что они будут рядом друг с другом без глупых выходок.

Но старые привычки не умирают, и она не может остановить себя, когда он встречает ее в Бристоле в оговоренном месте, на тихой улице, где стоит его дурацкий мотоцикл.

— Куда ты собираешься его поставить? — требует она, положив руки на бедра, стараясь не повысить голос, хотя единственный другой признак жизни в этот тусклый осенний вечер — это бродячая кошка, рыщущая в поисках еды в мусорном баке.

Сириус улыбается и протягивает ей шлем.

— В небе.

— Мы договорились о Портключе, — огрызается она, морщась, как если бы он предложил ей тухлую рыбу. — Они услышат нас за милю…

— Не если мы будем достаточно высоко, — насмехается он. — А я приземлюсь задолго до того, как подлетим. Портключ — это больше риск. Мы не знаем, где они будут. Мы можем перенестись прямо в ловушку.

— Ну, говоря о ловушках… — Петуния указывает на мотоцикл. — Это прямой путь в могилу.

Он закатывает глаза, как будто она говорит глупости, и откидывает несколько прядей волос с лица. Он отрастил их так, что их можно было спокойно носить в хвосте. Петуния чувствует смесь презрения и влечения к этой абсолютной неуместности, что вызывает у нее отвращение. Это не ее вина, что он красивый. Мог бы хотя бы одеваться немного скромнее, теперь, когда они солдаты-разведчики и все такое.

— Ладно, — говорит он, — ну ты же любишь статистику, правда? Я ездил на нем сотни раз, никаких проблем, Джеймс тоже катал…

— Боже мой, — Петуния закатывает глаза к небу.

— Лили тоже ездила, — настаивает он. — Она его обожает…

После этого Петуния издает звук, близкий к приглушенному воплю, хватает шлем и сердито фыркает.

— Хорошо. Убей нас обоих. Марлин напишет наши героические некрологи для «Пророка». Погибли в аварии на летающем мотоцикле. Прекрасно. Очень благородно.

— Просто надень шлем, — приказывает он, вернувшись к своему высокомерному тону.

Петуния неохотно надевает его, застегивая под подбородком. Шлем слишком велик для нее. Она уверена, что останется только ее голова, целая, отделенная от тела. Как замечательно.

— А ты? — спрашивает она с раздражением, когда он садится на мотоцикл, всячески стараясь не посмотреть на его задницу.

— Я почти не ношу его, — он пожимает плечами, даже не оборачиваясь к ней.

Вот почему мы и расстались, — хочется ей возразить, — из-за твоих постоянных, невольных попыток самоубийства, но это уже старая история, и она только заставит обоих злиться и обижаться всю ночь. И, как бы она его не ненавидела, они должны следить друг за другом. Очень осторожно, она взбирается на мотоцикл позади него, пытаясь не прикоснуться к нему.

Через момент он говорит, явно развеселившись:

— Тебе придется держаться, понимаешь? Или ты действительно собираешься свалиться с неба, чтобы напакостить мне?

Она возмущённо фыркает и очень нежно берёт его за плечи. Она чувствует напряжение в них, которое гудит у неё под пальцами, как электрический ток. Он всегда был таким, когда они учились вместе. Он всегда был на взводе. Это было похоже на поцелуй с оголённым проводом. Иногда это было волнующе, а иногда — мучительно.

— Держись как хочешь, — бурчит он, заводя двигатель и трогая с места. Мотоцикл поднимается в воздух, и ветер вырывает дыхание из Петунии, что хорошо, потому что иначе кто-то мог бы услышать ее вопль, и она немедленно обвивает его руками, оставив все нормы приличия, он же собирается убить их обоих.

Холодный воздух бьет в лицо, и мотоцикл устремляется вверх, мимо крыш и дымоходов, линий электропередач и выше, пока здания не становятся все меньше и меньше внизу. Для того, кто любит летать, это, наверное, захватывающе. Для Петунии, которая так и не привыкла к метлам, это мучительно.

— Передумала, что ли? — спрашивает Сириус с самодовольной ухмылкой, когда они поднимаются на определенную высоту, крича через ветер.

В ответ она вонзает ноготь ему в шею, и он вздрагивает.

— Ладно, — говорит он, — успокойся, я немного спущусь!

Он делает это, хотя и не сильно, всего на пару десятков футов, и Петуния отказывается смотреть вниз, опасаясь, что ее стошнит. Но огни города меркнут по мере того, как они пролетают над пригородами, а затем и сельской местностью, и, сосредоточившись на его присутствии перед ней, ей удается побороть большую часть своего ужаса и тошноты. Вместо этого она считает потертости на спине его куртки и доходит до двадцати трех, как раз когда он начинает спускаться.

Это даже хуже, чем взлетать, особенно учитывая, с какой скоростью он летит, и Петуния стискивает зубы, когда они с трудом приземляются на поле. Всё её тело затекло и болит от того, что она так крепко вцепилась в него. Она уверена, что ему это понравилось, самодовольному придурку. Он спешивается первым и протягивает руку, чтобы поддержать её, потому что она, кажется, вот-вот рухнет на траву, как доска.

Петуния отмахивается от его рук, спотыкаясь и устремляя ему свирепый взгляд.

— Портключ — это больше риск, — насмехается она, пронзительно.

Она не успевает сказать больше, как появляется слабое свечение вдалеке, у края леса, и они оба замолкают и вытаскивают палочки.

Предполагается, что Розье должен с кем-то встретиться здесь сегодня вечером, и это всё, что они знают. Петуния надеется, что это не Снейп, потому что Сириус, скорее всего, не захочет прятаться и наблюдать, как им приказано, и тогда ей придётся прикрывать его задницу и заботиться о Розье, чего она предпочла бы избежать.

Они находят укрытие за упавшим деревом, лежащим поперек канавы, и Петуния напрягается, чтобы уловить негромкий гул голосов поблизости. У нее отличная память, что является большим подспорьем для Ордена, потому что ей не нужно беспокоиться о том, чтобы что-то записывать или каким-то образом фиксировать это своей палочкой, не будучи обнаруженной.

Розье разговаривает с кем-то, с Пожирателем смерти, чей голос ей незнаком, о другой встрече в Лидсе; Петунья знает, что МакГонагалл присутствовала на ней, замаскировавшись под свою анимагическую форму. Они также обсуждают предстоящее нападение — она пытается разобрать, фамилия у него Джонс или Джонас, — когда неподалёку начинает выть собака, вероятно, фермерская, и они резко замолкают.

Петуния бросает взгляд на Сириуса, чьё лицо по-прежнему неподвижно, как мрамор, он сжимает в руке волшебную палочку и пытается безмолвно предупредить его, чтобы он не делал резких движений. Внезапно раздается шорох листьев, и Розье, охваченный паранойей, выкрикивает проклятие, от которого в ночное небо взмывает ворона. У Петунии перехватывает дыхание; это не лучшее положение для защиты, и она прислушивается к хрусту шагов неподалёку.

Сириус внезапно хватает её за колено, впиваясь длинными пальцами в её ногу, и Петунья подпрыгивает, ударяясь головой о ствол дерева и разбрасывая в стороны несколько веток.

— Там! — закричал Розье, и Петунья сразу же вскочила, подняв палочку, но Сириус аппарирует с оглушительным треском их обоих обратно на поле.

У неё не было времени накричать на него — Розье и тот другой будут тут через пару мгновений, и она, не раздумывая, вскочила на мотоцикл ещё до того, как он успел это сделать.

— Ты уверена… — начал он неуверенно, залезая позади неё и обвивая её талию рукой.

— Я знаю, как работает мотоцикл, — шипит она, хотя на самом деле не совсем уверена, но она знает, как его завести, и поднимает их в воздух как раз в тот момент, когда Розье выскакивает из-за деревьев. Его товарищ посылает им вслед проклятие, но они слишком далеко, и Петуния мертвой хваткой держится за мотоцикл, поднимая их выше, чем когда-либо поднимался Сириус, и приземляется на первой же пустой площадке, которую замечает, когда они снова пролетают над Бристолем, несколько минут спустя.

Они оба молча посмотрели друг на друга, готовые обвинить друг друга, но Сириус первым сказал:

— Это был Джоунс. Они говорили о семье Джоунс.

Петунья выдохнула и кивнула.

— Верно. — Она настороженно огляделась по тёмному участку, слушая далекий гул движения, и подумала о рождественском утре с мамой, папой и Лили. — Экспекто патронум! — Её патронус, журавль, материализовался, серебристый и тусклый, и она прошептала своё сообщение, прежде чем отпустить его к Дамблдору.

Сириус смотрел, как тот улетает, с каким-то странным выражением лица, а затем пробормотал:

— Я никогда не видел твоего патронуса.

— Ну, — она скрестила руки на груди, — вот он. — Журавль, с длинной шеей и бледный, летящий в воздухе. Она подумала, что могло быть и хуже, но у Марлен патронус — бордер-колли, что кажется гораздо более… приятным. Патронус Сириуса, конечно, — огромная собака.

— Я бы сказал, что ты похожа на какую-то птицу, — усмехнулся он, хотя улыбка была сдержаннее, чем обычно, без блеска зубов.

— Да, очень смешно, — закатила она глаза и начала уходить, потому что она точно не собиралась садиться на этот мотоцикл снова сегодня, если вообще когда-либо, но он схватил её за рукав пальто.

— Петунья, подожди.

Покусав внутреннюю сторону щеки, она настороженно обернулась.

— Я устала, Сириус…

— Пойдём выпьем, а? — настаивал он. — Ну, давай, разве мы не заслужили?

Она поморщила нос.

— Мы едва не наткнулись на них…

Он отпустил её рукав, нахмурился, и она почувствовала себя как-то неловко.

— Я… ладно. Пойдём, выпьем. Только по одной, — предупредила она его, когда он поднял бровь. — Ты не напоишь меня.

— Я бы и не подумал, — фыркнул он, его рука слегка коснулась её руки, гравий хрустит под ногами.— К тому же, я никогда не пил с тобой. Думаю, это странно, не так ли?

— Ради всего святого, Мерлин, нам вообще когда-либо выпивать вместе? — Петуния веселится, несмотря на здравый смысл.

— Со мной очень весело пить, — он поднимает один палец, — ты сказала, что мы всё ещё друзья, я напомню тебе, — он поднимает второй палец, — и у нас скоро будет много поводов выпить, — он поднимает третий палец.

Она уставилась на него.

— И почему это?

— Джеймс купил кольцо, — сказал Сириус с восторженным шёпотом, и вскрикнул, когда она ударила его. — Я серьёзно, Петунья!

Петунья всё ещё не могла прийти в себя, когда они ступили на тротуар.

— Он не может думать о предложении. Это безумие, они едва год вместе, — сказала она, но потом вспомнила, что Джеймс Поттер — это Джеймс Поттер, и несмотря на то, что прошло много времени после того, как прошёл этап влюбленности, он и Лили всё ещё преданы друг другу. Петуния не верит в родственные души, но она верит во взаимное, созависимое безумие

— Знаешь, — Сириус задумчиво ухмыльнулся, — он как-то сказал мне, будучи абсолютно пьяным, весной на пятом году, что когда-нибудь он женится на твоей сестре.

Петуния не знает, что её больше оскорбляет: мысль о том, что Джеймс станет её зятем, или мысль о том, что в итоге это будет ещё одна приписываемая ему победа. Затем она представляет, как Снейп читает объявление в газете, и у неё вырывается истерический смешок.

— Лили скажет «да».

— Правильно подмечено, — засмеялся Сириус. — Как ты думаешь, она захочет свадьбу весной, или они устроят её до Рождества?

— Не надо, — предупреждает его Петуния, но сама виновато хихикает. Это абсурдно, безрассудно и совершенно не похоже на её сестру. Лили была бы из тех, кто с головой окунается в брак, как и во всё остальное, — нетерпеливая, бесстрашная и убеждённая в своём успехе.

И она смеётся по другим, более эгоистичным причинам, потому что сочетание неоновых уличных фонарей отбрасывает радугу на лицо Сириуса, и если она готова притвориться на несколько часов, то что они могли бы быть если не парой, то парой обычных друзей, гуляющих по городу после наступления темноты, не оглядывающихся по сторонам, говорящих о свадьбе и влюблённых дураках.

Петуния — та, кто находит папу, в нехарактерно тёплый вечер в начале марта, когда она возвращается домой с работы. Он лежит в своём любимом кресле, в том, в котором он смотрел телевизор, рассказывал истории и на котором укачивал её и Лили, с дочерью на каждом колене. Он выглядит спокойным, и несколько минут Петуния верит, что он просто крепко спит. Затем она замечает, что его грудь неподвижна, и когда она трогает его руку, она холодная, и она понимает, хотя быстро всё же проверяет его пульс.

Она включила только свет в гостиной, а весь дом остаётся тёмным и тихим, когда она села на диван, дрожа, и начала плакать. Это болит меньше, чем когда ушла мама, не потому что она любила маму больше, а потому что, по крайней мере, это было неожиданно, и ей не пришлось быть свидетелем этого. Она рада, что осталась на работе до поздна, хотя никогда бы не призналась. Она рада, что не была здесь, чтобы увидеть это, если он что-то говорил, издавал звуки или пытался встать с кресла, прежде чем сдаться.

Её отцу шестьдесят лет. Он родился в 1919 году. Это не редкость для рабочего человека его поколения умереть рано. Петуния знает это. Если ему и суждено было уйти, так это именно так — без лишнего шума, не причиняя им ненужных забот и горя. Он умер у себя дома, с радио, тихо играющим на кухне, а не в стерильной больничной палате с писками аппаратов. Он не дожил и до десятилетия без мамы, и сейчас ему лучше.

Единственное, что хорошо, как предполагает Петуния, так это то, что, поскольку она знает, что призраки реальны, видела их и разговаривала с ними, пусть и с большим дискомфортом, она знает, что есть загробная жизнь. Или что-то такое. Есть нечто после жизни каждого. Она отчаянно надеется, что волшебники и маглы идут в одно и то же место, когда умирают. Она формально верит в рай и в Бога, но не ходила в церковь с тех пор, как ей было десять. Всё равно, она должна верить, что они с мамой теперь вместе и счастливы.

И они были бы счастливы — Лили и Джеймс назначили дату свадьбы на 19 августа 1979 года. Они говорят, что будет легко запомнить. И папа был счастлив. Все они пошли на рождественский ужин — Лили, Джеймс, Петуния и он, после того как они рассказали ему, что собираются пожениться. Конечно, они умолчали о том, что Джеймс собирался сделать предложение на Рождество, но Лили случайно нашла кольцо, а затем, хитрая девчонка, удивила его, когда он вернулся домой, встав на одно колено.

Петуния всё ещё считает, что Джеймс должен был попросить у папы благословения, если не разрешения, но Лили сказала, что это старомодная чепуха, и что она не принадлежит никому, кроме самой себя, что, конечно, правда, но Петуния знает, что она всё равно с нетерпением ждала, что её поведет к алтарю её отец. Её кольцо — гранат, её камень рождения, в золотом ободке. Оно дорогое, но простое, что как раз по вкусу Лили, и Петуния испытывает тихое облегчение, что Джеймс знал её достаточно хорошо, чтобы не пришлось спрашивать её младшую сестру.

Но все свадебные планы кажутся теперь глупыми, потому что папы больше нет, и Петуния с внезапным потрясением осознаёт, что она теперь сирота. Оба её родителя мертвы. Теперь только она и Лили, последние Эвансы. Маленький дом кажется громадным и странным. Ей почти девятнадцать, и последняя частичка её детства, её отец, ушла. Слёзы Петунии постепенно стихают, и она просто сидит, представляя, что может услышать дыхание папы ещё несколько минут, пока не взглянет на него снова, и слёзы вновь начинают течь.

Она отправляет известие Лили и затем звонит в ближайшее похоронное бюро, в то же, что и для мамы. Папа захочет простую церемонию, ничего лишнего, и на его надгробии уже есть надпись — там, где похоронена мама. К тому времени, как Лили приезжает, вся в слезах и отрицая происходящее, его уже забирают из бюро. Джеймс не отстаёт и подхватывает её на руки, когда она смотрит на Петунию и начинает рыдать.

Петуния готовит им чай. Лили немая и трясётся, а Джеймс сам едва сдерживает слёзы, несмотря на то, что он встречался с будущим тестем всего несколько раз, и их единый акт горя слишком много для Петунии, которая никогда не чувствовала себя столь холодной и одинокой. Она поднимается наверх и начинает мыть ванную, не зная, чем себя занять, чем отвлечься, и отказывается от предложения Джеймса остаться с ними.

Ей, конечно, придётся продать дом, но на эту ночь это всё ещё её дом, и, насколько бы это ни было несправедливо, она чувствует, что имеет на него большее право, чем Лили. Лили может быть старшей дочерью, но Петуния знает, что именно она будет заниматься всеми делами, она будет всё организовывать, писать записки и звонить людям. Её успокаивает выполнение этих дел, и она не зла на Лили, она хочет делать это всё сама.

Джеймс увозит Лили домой, оставляя Петунию заниматься уборкой, обещая вернуться рано утром. Петуния заканчивает мыть ванную и затем спускается в кухню. Она яростно моет пол, когда вдруг раздаётся царапающий звук у задней двери, и она вытаскивает свою палочку, освещая её. Это Бродяга, его морда грустно прижата к сетке. Она открывает дверь.

— Я только что все вымыла, — говорит она, и, к её облегчению, её голос не дрожит.

Бродяга превращается обратно в Сириуса, который вырастает перед её глазами, и говорит пустым голосом, как будто читает стихотворение:

— Регулус мёртв. Он пропал пару дней назад. Его убили, за то, что он пытался уйти.

— Мой папа только что умер, — шепчет Петуния, и они, потрясённые и в шоке, обвивают друг друга в объятиях. Она роняет швабру. Его сапоги скрипят по полу, и она прячет лицо у него в груди, а он поднимает её за талию и садит на кухонный стол, пока она рыдает в его пиджак, а он гладит её волосы и трясётся от своей утраты.

Они остаются так в темной кухне довольно долго, прежде чем она сползает вниз и поднимает глаза к его лицу. У него тёмные круги под глазами, волосы нужно привести в порядок, она думает, что видит блеск пирсинга в одном из его ушей, а его одежда измята, но она берёт его за руку и ведёт его из кухни наверх. Ступени тихо скрипят от их боли и совместного тяжёлого шага.

Ее комната не изменилась, разве что несколько кукол и других старых игрушек убрали, прошло почти десятилетие. В этом море бледно-розовых стен и белой мебели Сириус сидит на ее скрипучей маленькой кровати и наблюдает, как она снимает свой темно-синий пиджак и сбрасывает тапочки, начиная расстегивать скромную юбку.

— Что ты делаешь? — наконец спрашивает он, когда юбка оказывается вокруг ее лодыжек, а она начинает снимать чулки. Кухня не до конца убрана, ей еще нужно протереть мебель и вымыть окна, но все эти заботы тускнеют на фоне того, как сильно она хочет его.

— Я хочу, — шепчет она, подтверждая дикий взгляд в его серых глазах, и берет его руку, ведя ее вниз, впервые будучи инициатором, впервые прося. Он не отнимает руку, его дыхание сбивается.

— Мы не должны, — говорит он. Он не отнимает руку. Его ладонь горяча, как будто у него жар, или, может, это ее прикосновение, а не его. Разве это имеет значение?

— Я знаю, — она выдыхает, и тогда он встает, снимает куртку, а она поднимает руки, как ребенок, чтобы он снял ее майку. Они не должны. Это неуважительно, неприлично, безумно. Но она все равно хочет, потому что он здесь, и они оба только что пережили такую боль, и если уж они собираются кровоточить вместе, то стоит извлечь из этого какое-то извращенное удовольствие.

Может быть, кто-то более разумный, благородный и рыцарственный, чем Сириус Блэк, остановил бы это безумие, отдал ей свою куртку, утешил бы ее, пока она плачет, и сказал, что так нельзя справляться с смертью ее отца или его брата, что секс — это прекрасное, священное дело, которое должно быть прибережено для времени, когда они будут в лучшем эмоциональном состоянии и официально будут в отношениях. Но…

Но он не такой разумный, благородный или рыцарственный, и вот почему она хочет его больше, чем когда-либо, больше, чем в четырнадцать, пятнадцать или шестнадцать лет, когда они были полны адреналина, но сдерживались из-за неуверенности и страхов. Сейчас она не боится, она не может бояться, и она никогда не боялась его, только боялась за него, а кровать слишком мала для двоих, но это не имеет значения.

На нём презерватив, и это важно, потому что даже в своём горе Петуния не настолько безрассудна, и хотя здесь нет никого, кто бы их услышал, дом полон привидений, как ее, так и его, и потому они почти не издают звуков все время, за исключением конца, когда он вздыхает:

— Пэт, — в ее ухо, и она в ответ сильнее впивается пальцами в его плечи и громко рыдает, но на этот раз это не только печаль.

Когда они, наконец, заканчивают, он застывает, как будто думая уйти, как будто стыдится того, что они сделали, и она цепляется за него, скрещивая ноги с его и обвивает его так, как ребенок, чтобы он остался. Она эгоистична, горда и напугана одновременно, потому что всегда была хорошей девочкой, в большинстве смыслах этого слова, и если бы кто-то сказал ей несколько лет назад, что она потеряет девственность в 18 лет, 9 месяцев и 11 дней с Сириусом Блэком в своей детской комнате, через несколько часов после смерти ее отца и его брата, она бы либо хохотала бы истерически, либо упала в обморок.

Утром она чувствует себя опухшей и удовлетворенной, но безумно голодной, и готовит себе чашку чая, а ему — чашку кофе, как он любит, и они сидят за столом в тишине, она в халате, а он в брюках и больше ничего, пока в дверь не стучат.

Она открывает дверь, когда Сириус успевает взбежать по лестнице, чтобы надеть одежду, и встречает Лили, Джеймса и миссис Поттер, которые грустно улыбаются ей. Ее волосы стали более белыми, чем серебряными, а лицо исчерчено морщинами, но глаза за очками все такие же проницательные, как всегда.

— Бедная ты, девочка, — говорит она мягко, и Петунья молча отступает в сторону, чтобы впустить их. Эфимия Поттер, которая настаивает, чтобы Петунья называла ее Эфи, как и Лили, принесла целый английский завтрак, скрытый в волшебной корзине. Сириус спускается вниз несколько виновато, с футболкой, надетой наизнанку, но Петунья ему об этом не говорит, и никто не задает вопросов, пока они едят, даже Джеймс.

Позже, в тот день, Петунья идет с сестрой к старым ржавым качелям и горке, которая была на виду с реки, где они с Лили, а иногда и с Северусом Снейпом, играли. Лили садится на качели, локоны падают ей на лицо. Петунья смотрит на горку, которая когда-то казалась непреодолимой вершиной. Шум реки такой же, как и был десять, двадцать лет назад.

— Он был счастлив, — говорит Петунья спустя некоторое время, впервые заговорив. — Он очень любил Джеймса, Лили. Он был счастлив за вас двоих. Это все, что он хотел — чтобы мы устроились и были счастливы.

— Джеймс рассматривает дом в Годриковой Впадине, — шепчет Лили, не поднимая головы. — Это милый маленький коттедж. Сад зарос, его нужно покрасить и поставить новый забор, но… — она безнадежно пожимает плечами.

— Звучит замечательно, — Петунья сглатывает. — Я с нетерпением жду, чтобы увидеть его.

— Он с мамой сейчас, — выдыхает Лили. — Вот что важно. Они вместе, и я знаю, что они… следят за нами.

— Конечно, — Петунья прячет руки в карманах. — Сегодня гораздо холоднее, чем вчера.

— Ты любишь Сириуса? — Этот вопрос полностью ее ошеломляет. Лили теперь смотрит на нее, с выражением лица, которое Петунья давно не видела.

— Я… — Петуния запинается. Как она может… это невозможно… нельзя… — Да, — говорит она, почти выкашливая эти слова. — Я так думаю. Да, я так думаю. Я не… мы не такие, как вы с Джеймсом, нам нелегко, но…

— Это не так просто и для нас с Джеймсом, — Лили смотрит на нее глазами старшей сестры, взгляд, который Петунья давно не видела. — Я знаю, что… кажется, это так, но мы… очень разные люди. Мы соглашаемся не во всем. Иногда, — она почти улыбается, — мы не соглашаемся ни в чем. Но мы… мы хотим быть вместе, потому что он — он делает меня счастливой, я как будто могу дышать легче, когда рядом с ним, и не хочу, чтобы он уходил, даже если мы спорим или злимся друг на друга. Я хочу быть с ним, как можно дольше, столько, сколько мы будем вместе. И когда ты это знаешь, я думаю, что все остальное не так важно.

Лили встает, качели скрипят за ее спиной.

— Если ты его любишь, Туни, тебе нужно ему сказать. Жизнь слишком коротка, чтобы сомневаться в таких вещах.

Петунья кивает спустя некоторое время и, впервые за много лет, сама инициирует объятие, обвивая руками свою более высокую сестру и притягивая ее к себе.

— Мы одни, — шепчет она.

— Я знаю, — Лили успокаивает, и от нее пахнет свежестью, как от весны. — Мы давно только вдвоём, Туни, уже давно.

Петунья просыпается в день свадьбы своей сестры, когда на улице серое небо и слышен звук дождя, барабанящего по окнам. Если бы это была её свадьба, она бы пришла в ужас, особенно потому, что прогноз обещал ясную и солнечную погоду. Но раз это свадьба Лили, всё воспринимается с улыбкой и смехом. Её сестра, свободная и независимая Лили, которая в возрасте тринадцати лет заявила, что никогда не выйдет замуж, что привело маму в ужас, а папу в замешательство, сегодня на своей свадьбе излучает настоящее счастье.

Свадьба будет маленькой, тихой, состоится в небольшой церкви в Годриковой Впадине, а приём — в коттедже, в который Джеймс и Лили только что начали переезжать, — вечером. Лили даже не собирается брать подруг невесты, только Петунью в качестве подружки невесты, а Джеймс выбрал Сириуса своим шафером. Петунья чувствует себя немного виноватой за Лили, ведь она не смогла пригласить своих маггловских друзей на свадьбу, полную волшебников и волшебниц, но сама Лили кажется этим не расстроенной.

— Ты уверена, — Петунья повторяет, кажется, в сотый раз, пока Лили расчесывает свои рыжие локоны, — что не хочешь немного больше макияжа?

Не то чтобы Лили, которая прошла через подростковый возраст без единого пятнышка или изъяна на своём лице в форме сердечка, действительно нуждалась в макияже, но большинство невест в день свадьбы делают нечто большее, чем просто красят ногти и наносят немного помады.

— Нет, — отвечает Лили, внимательно рассматривая себя в зеркале, — этого вполне достаточно. — Она поворачивается к Петунье с яркой улыбкой. — Мне одеться? Ты прекрасно выглядишь, Туни.

Петунья носит светло-зелёное платье в почти греческом стиле без рукавов, которое идеально подошло бы для обещанного тёплого августовского дня. Но теперь она уже видит, как оно промокает. Она переступает с одной босой ноги на другую и сухо смотрит на Лили.

— Ты всё-таки грязная лгунья, знаешь ли, даже в день своей свадьбы.

Лили смеётся, поджимая губы.

— Не будь глупой. Хотя я бы хотела, чтобы ты распустила волосы.

В отличие от локонов Лили, которые Петунья уговорила её отрастить после того, как она подстригла их до плеч в прошлом году, волосы Петуньи золотистого цвета собраны в узел на затылке. Вряд ли ей стоит соревноваться с сестрой в этом вопросе.

— А я бы хотела, чтобы ты носила вуаль, — отвечает Петунья. — Что подумает священник?

Но Лили говорит, что это громоздко и глупо, да и вуаль она носила бы только во время церемонии. Даже если платье будет выглядеть странно без неё — рот Петуньи чуть открывается, когда Лили вынимает платье из шкафа. Это точно не мамино платье, в котором она выходила замуж за папу в 1946 году.

Лили кусает губу.

— Я… о, не злись, Туни. Просто… оно не подошло мне, и… — она замолкает, — думаю, ты должна его носить, в конце концов.

Петуния смотрит на неё. Она втайне завидовала Лили, которая была старшей сестрой и, следовательно, имела право носить мамино платье, бережно хранимое вот уже тридцать с лишним лет, но… Она смотрит на платье на вешалке, которое держит Лили. Это кружевное, с оборками, в стиле прерий, платье с высоким вырезом и длинными рукавами, но при этом оно кажется лёгким и воздушным из-за прозрачности рукавов и выреза. Многие в нём выглядели бы глупо, но на Лили… что ж, это может сработать. Это определённо не то платье, с которым носят вуаль — слишком богемно.

— Ты, наверное, ещё хочешь держать табличку с годом на всех своих фотографиях, — не удерживается Петунья, снова внимательно осматривая его. — Но, что ж, надень его. Когда ты его купила?

Лили краснеет, снимая халат.

— В июне. Я не собиралась… Просто увидела его в витрине и решила примерить для забавы…

Петунья помогает ей с рукавами и застёгивает молнию на спине. Обе они поворачиваются к зеркалу, и разница в их росте становится не такой заметной благодаря слегка приподнятым босоножкам Петуньи и тому, что Лили босая.

Бледная блондиночка вроде Петуньи в этом платье бы потерялась, но с яркими волосами и глазами Лили она выглядит почти как фея. Платье идеально сидит, даже лучше, чем мамино, которое было немного тесновато в груди и коротковато в юбке для Лили. Петунья обнимает её за талию, и сестра сияет, ее глаза блестят.

— Ты выглядишь великолепно, — говорит Петунья, целуя её в щёку, а затем поспешно отходит, — Я знаю, ты любишь сюрпризы, — говорит она, возвращаясь с коробкой. — Так что у меня есть для тебя один. Скажи, если тебе не понравится.

Лили с раздражением взглядывает на неё.

— Я бы никогда не отказалась от твоего подарка, — она вскрикивает, когда открывает коробку и осторожно достаёт венок из калл и белых роз, с бледно-голубой лентой, свисающей сзади. — Туни! Это потрясающе!

— Ну, ты бы ни за что не поймала меня с цветами в волосах, — Петунья, хотя и довольна, что ей понравилось, старается не показывать слишком много эмоций и встаёт с руками на бёдрах. — Но подумала, тебе подойдёт, раз ты не хочешь вуали. Лента — от маминого букета, так что это что-то старое и что-то голубое. А твои туфли одолжены у Марлин… — она взглядывает на них. Её лучшая подруга и сестра — одинакового размера ноги и очень похожего вкуса в обуви.

— А моё платье — что-то новое. — Лили слишком небрежно, как для почти невесты, обнимает Петунию и та вскрикивает:

— Осторожнее с цветами! — но Лили уже ставит венок на голову.

Она подмигивает игриво.

— Как я выгляжу?

— Потрясающе, — искренне отвечает Петунья и снова смотрит на часы. — Теперь надень туфли, а то опоздаем в церковь.

Несмотря на летний дождик и лужи снаружи, они приходят ровно вовремя, и ирония того, что Лили идёт по проходу под песню «Here Comes the Sun», не ускользает ни от кого. Она, похоже, и есть лучик света, сияя своим присутствием, а Петунья шагает рядом, зная, что это должен быть папа, но принимая, что сегодня она вполне его замещает.

Джеймс едва сдерживает слёзы у алтаря, и Петунья удивляется, увидев, что он в маггловском костюме; должно быть, Сириус его уговорил. На Сириуса она, впрочем, не удивляется — он в смокинге, а не в праздничной мантии, и ей приходится сдерживать собственный румянец, чтобы не отвлекать внимание от невесты, хотя шансов на это мало.

Петунья совершенно не удивлена тем отрывком из Библии короля Якова, который Лили подчеркнула для неё. Она смотрит на маленькую аудиторию. Марлин и Доркас сидят с Римусом и Питером в первом ряду, напротив родителей Джеймса, и Марлин незаметно показывает ей большой палец вверх, на что Доркас тут же толкает её локтем. Петуния встречается взглядом с Римусом; он выглядит бледнее обычного в тёмном, немного великоватом для него костюме, но слегка ухмыляется ей.

— Поставь меня как печать на сердце твоём, как печать на руке твоей, ибо любовь сильна, как смерть, ревность жестока, как преисподняя; угли её — угли огненные, жаркие очень, — начинает она, внимательно и целенаправленно. Она не читала так с тех пор, как ходила в воскресную школу.

Сириус улыбается ей уголком глаза.

— Воды многие не могут потопить любовь, и реки не могут её утопить: если кто отдаст все богатства дома своего за любовь, то она будет презрена, — читает он после неё, из совсем другого отрывка, с лёгким замедлением, — В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что страх имеет мучение. Кто боится, тот не совершен в любви. Мы любим Его, потому что Он прежде возлюбил нас. Если кто скажет: «Я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец, ибо кто не любит брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит? И заповедь эту имеем от Него: да любящий Бога любит и брата своего, — завершает он чтение.

Когда он заканчивает, он переводит взгляд на Джеймса, и между ними происходит что-то невысказанное, и, пожалуй, в первый раз Петунья действительно понимает, что Джеймс — не просто лучший друг Сириуса, он его брат, единственная семья, что у него осталась, как и Лили — единственная семья для неё.

Вся часовня взрывается в бурных аплодисментах, когда священник объявляет Джеймса Флимонта Поттера и Лили Джейн Эванс мужем и женой, мистером и миссис Поттер, и они целуются страстно, как если бы это был первый раз, не обращая внимания на весёлую аудиторию.

Петуния берёт Сириуса под руку, когда они выходят из церкви, и они обмениваются спокойными уверенными взглядами, потому что впервые в жизни стали официальной парой. Она переехала в квартиру, которую он делил с её сестрой и новым зятем, незадолго до своего девятнадцатилетия, и хотя она не сказала бы, что жить с Сириусом, у которого совсем другое представление о «чистоте», легко, она пока не жалеет об этом.

Дождь немного утих, и сад еще не превратился в грязевую яму, как опасалась Петуния. Джеймс и Лили, смеясь, пригибаются под палочками, которые держат в руках гости, осыпая их искрами, когда они входят в шатёр, накрытый для ужина и танцев. Петуния даже замечает профессора МакГонагалл, которая выглядит довольной, как кошка, поймавшая канарейку, и наблюдает, как её бывшие ученики выставляют себя дураками.

Петунья предполагает, что Джеймс счастлив, что Лили так же любит танцевать, как и он, и при этом умеет это делать, хотя может, это наоборот. Петунью снова и снова вытаскивают на танцпол, сначала Сириус, который хочет рассказать ей, как Джеймс «плакал, как ребёнок, всё утро», потом Марлин, которая привела Кингсли как своего спутника, что, вероятно, сводит с ума Доркас, а затем пьяный Питер, который ужасно танцует, но не намного хуже самой Петуньи, которая всё равно смеётся.

В порыве она в конце концов заставляет Римуса танцевать с ней, а затем подталкивает его, когда выясняется, что он танцует гораздо лучше, чем можно было бы предположить, глядя на его неуклюжую фигуру. На этот раз они не обсуждают ни одно из своих прошлых заданий Ордена, хотя они часто работают в паре, и вместо этого говорят (или Петуния говорит) о симпатичной ведьме, которая работает в кладовой «Слага и Джиггера» вместе с ним, и она считает (а он категорически не согласен), что ему стоит пригласить её на ужин после работы как-нибудь вечером.

Ночь завершается гораздо быстрее, чем Петунья бы хотела, хотя обычно она ненавидит такие мероприятия, не любя толпы, танцы, пьяных людей и громкую музыку. Но гости должны разойтись, и многие из них имеют дела по Ордену Феникса, ведь война не приостановилась только ради одной свадьбы, и они покидают место по одному, пока не остаются только Петунья и Сириус, убирающие шатёр.

— Твоя сестра убьёт тебя, если она узнает, что ты убираешь до утра, — говорит он, когда она оттирает пятна с ткани.

— Моя сестра наслаждается своей свадебной ночью, — отвечает она с лёгкой улыбкой.

— Да, будем надеяться, — ухмыляется он, вставая с сожалением. — Хотя бы они наконец сделали это.

Петунья поднимает бровь.

— Поженились, — поправляется он, указывая на неё предостерегающим пальцем. — Кто в твоей голове наполнил её такой грязью, мисс Эванс?

Она делает шутливый реверанс, потому что она не совсем трезва, и оба смеются. Когда они немного приходят в себя, она добавляет:

— Я полагаю, тебе будет не хватать полётов на этом проклятом мотоцикле с ним.

— Лили никогда не запретит ему ничего, особенно меня, — тянет Сириус, затем тянет её от кучки мусора. — Давай, последний танец этой ночи со мной?

— Группа уехала, — фыркает Петунья, прижимая руку к его груди, но он всё равно начинает напевать и опускает её в танце, из-за чего она вздыхает и наступает ему на ногу в отместку.

— Неуклюжая, — шепчет он ей в ухо, а затем целует её. Она целует его в ответ, слушая тихий капель дождя и желая, чтобы так было всегда: дни и ночи, когда им не нужно переживать, не нужно ждать новостей о ком-то, не нужно надеяться, что следующее тело, которое найдут, не будет Джеймса, Марлин или их собственным, времена, когда не нужно быть постоянно настороже.

— Может быть, нам стоит сделать это когда-нибудь, — говорит Сириус, поправляя свой галстук, когда они разрывают свои объятия. Его пальцы оставляют вмятины на боках её платья, она играет с тканью.

— Сделать что именно?

— Пожениться, — он, конечно, шутит, но в его глазах нет пьяного веселья, и она отводит взгляд. Да, он просто немного пьян и шутит. Серьезные отношения и совместное проживание — это одно, а брак — совсем другое, и хотя она не завидует идеальной свадьбе Лили в дождливый день, она сомневается, что смогла бы провернуть это с таким же терпением и изяществом.

— Нам обоим надо быть сумасшедшими для этого.

— К чёрту наше здравомыслие, — бормочет он, и она протягивает руку и крепко сжимает его. Волшебные огоньки всё ещё мерцают вокруг, но некоторые мигают нерегулярно. Её ноги болят.

— Пойдем домой, Сириус.

Он притягивает её к себе, и они исчезают с тихим щелчком, как пузырьки, лопающиеся в шампанском.

Прошло семь дней с наступления нового года, когда Петунья узнала о беременности сестры и пророчестве. Лили, по крайней мере, имеет здравый смысл быть откровенной с ней и выпроводить Джеймса из дома, прежде чем она пригласит её на чай в пасмурный холодный день, когда на земле лежит сантиметровый слой снега, по радио передают рождественские песни, а на каждой улице всё ещё висят украшения.

Петунья только недавно встала на ноги после того, как Пожиратель смерти проклял её в Эпплби сразу после Рождества, и она рада любому предлогу, чтобы выбраться из квартиры и подальше от напряжённого внимания Сириуса. Физически она в порядке, просто немного слаба и устала, и Бенджи Фенвик, который целыми днями работает в больнице Святого Мунго, а по ночам — в Ордене, по-прежнему запрещает ей аппарировать.

Остаётся только Ночной рыцарь, которым она до этого ездила всего один раз, и во второй раз тоже не лучше. После того как она смогла взять себя в руки, она вяло побрела к коттеджу Поттеров, отворив маленькую белую калитку и шагнув по недавно очищенной дорожке к двери.

Лили обожает Рождество, и Петунья тоже наслаждается украшением для праздников. В этом году она с Сириусом даже взяли маленькую ёлочку — или, скорее, он принёс её домой через плечо, чтобы сделать сюрприз, и хотя она жаловалась на иголки, валяющиеся по ковру, они оба знали, что она тайно довольна.

На двери висит праздничный венок, в кустах горят гирлянды. В пустом дереве рядом звенит ветровой колокольчик. Петунья постучала в дверь и ждала, пока не услышала шаги по лестнице. Лили открыла дверь, её волосы были заплетены в небрежную косу через плечо, на ней был слишком большой свитер, вероятно, от Джеймса. Она выглядела усталой и бледной, но Петунья списала это на послерождественскую усталость, когда она вошла и сняла пальто.

— Джеймс пошёл за покупками на ужин, — сказала Лили, повесив пальто Петуньи.

Петунья никогда не знала мужчину, который ходил бы за покупками на ужин, и её взгляд, наверное, выдал всё, что она думала, потому что её старшая сестра добавила с усмешкой:

— Перестань, Туни, ему нравится готовить! И у него есть все рецепты от мамы.

Родители Джеймса умерли в сентябре, всего месяц спустя после свадьбы. Драконья оспа; всё произошло быстро и было не таким уж неожиданным в их возрасте, и они ушли вместе. Джеймс был опечален, но казался почти вернувшимся к своему обычному состоянию, когда Петунья увидела его на рождественском ужине. Все они поели вместе: она с Сириусом, Лили с Джеймсом, Ремус и Питер, толкались в небольшой столовой и разговаривали друг с другом.

— Это… мило, — сказала она, неохотно, потому что это действительно было мило, и, конечно, замужество Лили не будет точной копией брака их родителей, это новое десятилетие, и всё меняется. Лили могла покинуть университет на некоторое время, но только до конца войны. Петунья не может представить себе, чтобы её сестра осталась домохозяйкой, когда весь мир ещё ждёт её.

Она последовала за Лили в гостиную, где всё ещё стояла ёлка, а под ней валялись подарочные сумки и коробки, и посмотрела на чулки на каминной полке — L и J. Видимо, они наполнили их друг для друга. Лили села на диван, а Петунья устроилась на стуле напротив, который напоминал ей один из тех, что стояли в комнате Гриффиндора, хотя сейчас это кажется целой жизнью назад.

Тогда она заметила, что руки Лили немного дрожат, когда она наливает чай. Сестра никогда не дрожала и не говорила дрожащим голосом. Лили не так легко напугать и не так легко впасть в отчаяние. Кто-то умер, подумала Петунья, и Лили привела её, чтобы сообщить в частном порядке. Боже, кто это? Её живот сжался от боли, как мышечная спазма.

— Лили, — сказала она тихо и строго.

— Я беременна, — Лили умудрилась передать чашку, не пролив ничего, но Петунья тут же уронила её, и она разбилась на деревянном полу.

— Чёрт! — Она никогда не ругалась в присутствии сестры, всегда использовала такие выражения только при Сириусе, и именно он ввёл это слово в её словарь. Петунья вытянула палочку и убрала осколки, а потом снова взглянула на Лили, которая сидела там, замерев, за исключением того, что её руки неуверенно теребили конец косы. Её волосы отросли с тех пор, как она вышла замуж, теперь они были ниже её груди.

— Как? — наконец смогла спросить Петунья. Не понимает, почему она спрашивает, как можно забеременеть, но гораздо легче предотвратить это, когда тебе почти двадцать один и ты замужем, чем когда ты восемнадцатилетняя, как была Мэри, и ещё учишься.

— Мы не планировали, — сказала Лили почти с тоской. — Конечно, мы не хотели ждать вечно, Джеймс хочет большую семью…

Петунья громко фыркнула — одно дело хотеть большую семью, а другое — планировать её, когда завтра или послезавтра ты можешь оказаться мертвой.

— Хочет, да?

— Да, — воскликнула Лили. — И я тоже, когда-нибудь! Я хочу, чтобы наши дети росли с братьями и сёстрами, как мы с тобой. Джеймсу тяжело, он единственный ребёнок, и у него больше нет семьи, кроме меня… — она провела рукой по своей косе с растерянностью. — Мы просто не думали, что всё будет так скоро.

— Как ты можешь… — Петунья могла бы сдержаться с Мэри, которая родом из разрушенной семьи, и тогда была ещё ребёнком, жаждущим любви и одобрения, но это другое, Лили взрослая женщина и её сестра, она должна быть ответственной. — Ты не можешь сейчас завести ребёнка, — резко сказала она. — Ты же отказалась от этой жизни, когда пошла в подпольное сопротивление, Лили!

Неужели она намеренно не понимает? Так не бывает — или так не должно быть. Лили могла бы остаться в университете и продолжать учёбу, не присоединяться к людям, которым она ничего не должна, не отказываться от нормальной жизни и не выходить замуж по капризу. А теперь она не может и пытаться жить жизнью молодой жены и матери одновременно.

Кто будет присматривать за ребёнком, пока все будут на заданиях Ордена? Как они с Джеймсом будут справляться, если не выспятся и будут измотаны, потому что ночью были с грудным младенцем? Что, если их атакуют? Как они будут защищать себя и ребёнка, не говоря уже о том, что Лили бесполезна в бою, не имея магии…

— Я не собираюсь жертвовать своей жизнью из-за страха, — твёрдо заявила Лили, а потом добавила: — Ты не понимаешь, Туни, тут… всё не так просто, как ты думаешь.

— Что может быть более важным? — резко спросила Петунья. Что, она ждёт близнецов? Живот даже ещё не заметен, хотя свитер, наверное, скрывает это, даже если бы был…

— Было пророчество, — тихо сказала Лили, её голос был почти шёпотом, а взгляд стал странным, её зелёные глаза смотрели на Петунью с особым выражением.

Петунья никогда не придавала большого значения прорицаниям и теперь точно не собиралась. И Лили была как раз тем человеком, который бы этим увлёкся, если бы училась в Хогвартсе. Она всегда увлекалась такими вещами, как судьба, предназначение, родственные души и всё это чепуховое, когда они были маленькими девочками, видя знаки в облаках и лужах на дороге.

— Пророчество о чём? — спросила она.

— О ребёнке, — Лили положила руки на живот, даже если его ещё не было. — И о Тёмном Лорде.

Петуния слегка отстранилась, как будто ее ударили.

— Что? — почти прошипела она. Что за чепуха… какое пророчество может быть связано с нерожденным ребенком Лили и Волдемортом? Это что, какая-то мерзкая шутка? Эти два понятия — как полярные противоположности. За два года работы в Ордене Петуния так и не видела Волдеморта, но бывала там, где он побывал, и это чувство… его нельзя описать, но оно что-то вроде ужаса и неправильности, смешанных в одно.

— Было пророчество, сделанное ясновидящей, — спокойно сказала Лили, гораздо спокойнее, чем, вероятно, чувствовала себя, и гораздо спокойнее, чем Петуния когда-либо могла бы чувствовать, — для Дамблдора. Оно… упоминало ребенка, который должен был родиться в конце июля, от людей, которые «трижды осмелились» противостоять Волдеморту. — Она замедлила речь. — Я… я должна родить 27 июля, Петуния. А Джеймс… Джеймс… трижды осмеливался…

— Это безумие, — Петуния резко встала, сердце бешено забилось, она потрясла головой. — Ты не можешь… это абсурд, Лили, ты не можешь всерьез в это верить…

— Дамблдор верит в это, — резко сказала Лили, оставаясь сидящей, но глядя на Петунию. — И он говорит, что Волдеморт считает, что это мы. Наш ребенок. Мой ребенок, — в конце предложения голос Лили немного дрогнул.

— В июле рождаются много волшебных детей, — резко ответила Петуния. — Даже если это правда, а ясновидящие часто ошибаются, Лили! Это должно быть ошибкой. Лили, ты моя сестра, а не какая-то фигура в космической шутке. Ты не… ты не родишь какого-то героя, какую-то фигуру Мессии, ты не персонаж народной сказки, ты обычная молодая женщина, ты моя сестра.

— Это мальчик, — тихо произнесла Лили, и возражения Петунии замолкли.

— Ты не знаешь, кто у тебя будет, — холодно сказала Петуния.

— Ребенок в пророчестве — мальчик, — Лили была смертельно серьезна.

— Ты можешь родить девочку, — по спине Петунии пробежал холодок.

— Могу, — сказала Лили мягко. — Но я не думаю, что это будет девочка. Мы узнали в конце ноября.

— Почему ты не сказала мне раньше? — резким тоном спросила Петуния.

— Потому что я знала, что ты воспримешь это плохо! — воскликнула Лили, разводя руки. — Боже, Туни, что мне было тебе сказать? «Я жду ребенка, который должен свергнуть монстра, пытающегося захватить мир?» Наши миры?

— Не говори так, — быстро сказала Петуния. — Мы не знаем этого.

— Петуния, — выражение лица Лили смягчилось, она потянулась к руке сестры, но Петуния уже шла к камину. — Это… я боюсь, и Джеймс тоже, но мы не можем… это хорошо, разве нет? Мы любим друг друга, мы ждем ребенка, и этот ребенок…

— Нет, — слова Петунии превратились почти в рыдание, прежде чем она смогла взять себя в руки. — Нет, Лили, потому что этот ребенок не возьмет палочку в руки еще лет одиннадцать, а мы не переживем еще одно десятилетие войны. Мы просто не справимся. У нас нет сил, у нас нет…

— Это не значит, что он должен убить Волдеморта, — Лили встала и подошла к ней, положив руку на напряженное плечо Петунии. — Может быть… может быть, будет какой-то другой способ, может быть, что-то еще случится, когда он родится…

— Он не распадется на прах в тот момент, когда ты родишь этого ребенка, — заплаканно ответила Петуния и начала массировать лоб, пока Лили обнимала ее.

— Джеймс и я должны будем скрываться, — шепотом произнесла Лили. — Здесь. С ребенком.

Петуния сдержала слезы и взглянула на сестру. У нее не было слов. Множество людей пытались скрыться от Волдеморта. Множество людей, которые были куда меньшими мишенями, чем ее беременная сестра, ее упрямый муж и их нерожденный, предсказанный герой-ребенок. Она смотрела на Лили, которая была бледной и обеспокоенной, сама едва сдерживая слезы, но в ее глазах не было страха, только решимость. Это было пугающе.

— Мне все равно, что будет, — тихо и решительно сказала Лили. — Он не получит нашего ребенка. Мне все равно, если на пороге окажется каждый Пожиратель смерти в Британии. Я буду рожать этого ребенка, и мы будем вместе, и никто не заберет его ни у меня, ни у Джеймса.

Война забирает, забирает, забирает. Она забирает детей, матерей и отцов. Она забирает младенцев, которые кричат в своих колыбелях, и плачущих малышей, и орущих детей. Петуния это знает, но ее сестра так уверена в своей правоте, что она почти верит ей. Что Лили сможет уберечь этого ребенка только благодаря силе своей веры. Что сама смерть не сможет вырвать этого малыша у нее из рук, как только тот появится на свет.

Петуния почти верит ей.

Лили отступила назад и слегка улыбнулась, восстанавливая часть своей уверенности.

— Ты будешь его крестной матерью, правда?

Петуния молится о племяннице, а не о племяннике, молится так, как давно не молилась. Она видит во сне девочку с рыжими локонами Лили и яркими зелеными глазами, которая топает по дому и улыбается, как Джеймс. Девочка, о которой Петуния мечтает, не герой, не избранная и не особенная, за исключением унаследованного от родителей очарования и сообразительности.

Она совершенно обычная, и война закончена, и она растет счастливой и любимой, с мамой и папой, множеством тетушек и дядюшек. Сириус тоже появляется в ее снах, иногда поднимая девочку на плечи и кружа ее, пока она не перестает хихикать. Возможно, дело не в концепции племянницы, а в надежде, что все они выйдут из этого невредимыми.

Но, конечно же, малыш — это мальчик.

Лили рожает в коттедже, полном членов Ордена, которые все на страже от возможной атаки, и Петуния проводит семь часов, пока Лили в родах, в состоянии близком к слепому паническому ужасу, моющая посуду в раковине, пока пальцы не распухают и не становятся болезненными. Марлин заставляет ее сесть с чашкой чая. Они не могут даже вызвать акушерку — а что если она подослана Волдемортом? А волшебники, черт возьми, не верят в роды в больнице.

Она знает, что если она будет с Лили, то только еще больше расстроит ее сестру своим беспокойством. К тому же Джеймс Поттер не разделяет мнение, что мужчины должны сидеть в сторонке, пока их жены в родах, и не отходит от Лили ни на шаг, будучи в тот момент образом спокойствия в ответ на ее вскрики и крики боли, доносящиеся с лестницы.

Гарри Джеймс Поттер рождается в 23:31 31 июля 1980 года. «Когда умирает седьмой месяц» — как раз так. У него шевелюра черных волос, идеально круглое лицо, и хотя Петуния никогда не была особенно влюблена в младенцев, она, пожалуй, признает, что он довольно милый. Она почти может поверить, глядя на Лили, которая взволнованно смотрит на него, пока он сосет грудь, а Джеймс лежит рядом, с красными глазами от усталости, но выглядящий как религиозный фанатик, что этого вполне достаточно, чтобы победить Волдеморта.

Рождение одного, казалось бы, безупречного ребенка. Никакие Пожиратели смерти не врываются в дом, когда перерезали пуповину, и Гарри завернули в пеленки. Волдеморт, должно быть, знает, что ребенок родился, но он не может знать, где он. Разумные люди давно уехали бы за границу, но Лили и Джеймс, очевидно, далеки от разума. Но часы существования Гарри проходят, и нет атаки, нет угрозы его безопасности, и члены Ордена уходят один за другим.

— Мы должны идти домой, — говорит Сириус Петунии, когда солнце встает 1 августа. Она сидит на ступенях, опираясь на перила. Лили и Джеймс спят наверху, в блаженной, иллюзорной эйфории от новообретенного статуса родителей. Сейчас они по-настоящему верят, что ничто не может им повредить, потому что он идеален, и это все, что имеет значение. — Пусть немного побудут наедине.

Она хочет спорить с ним, хочет заявить, что не уйдет от Лили. Но на этом доме все возможные заклинания, защиты и печати, и, смотря на свою усталость, она не особо поможет.

— У меня через три часа работа, — говорит она хриплым голосом, когда Сириус осторожно тянет ее на ноги.

— Ты не пойдешь, — фыркает он.

— Я не могу просто…

— Ты можешь, и ты это сделаешь, — он выводит ее на улицу, в росистое летнее утро. Это одновременно и прохладно, и тепло, а сад в полном расцвете. — Думаю, Мортимер поймет, учитывая, что ты помогала спасать волшебный мир и все такое.

Петуния не спасала ничего, но она не спорит с ним, опираясь на его плечо, когда они закрывают ворота и исчезают, аппарируя.

Гарри крещен 17 августа 1980 года. Ему четыреста восемь часов. Он исключительно мирный младенец; в течение всей церемонии в прохладной маленькой часовне он не плачет, не производя ни звука. Петуния с трудом помнит, как Лили описывали как очень спокойного младенца, а вот она всегда была той, кто переживал.

Петуния ожидала, что Лили будет сияющей матерью, с благословенной улыбкой, как на витражах, с сыном на груди. Но вместо этого она напряженная, бледная и беспокойная, как Петуния никогда не видела ее раньше; это нервирует видеть оптимистичную Лили, страдающую от послеродовой депрессии, ссорящуюся с Джеймсом и постоянно поглядывающую на Гарри, как будто боится, что он исчезнет у нее из рук.

— Ты не можешь быть так удивлена, — рассуждает позже Марлин, — правда, Ту, она только что родила ребёнка, это само по себе стресс, у них с Джеймсом так и не было возможности побыть молодожёнами, а ещё ей на пятки наступает проклятое пророчество.

— Она была так взволнована до родов!

— Конечно была, — Марлин закатывает глаза, — она показывала это перед мужем, и перед тобой тоже. Ты правда думаешь, что так она себе представляла рождение первого ребенка? Она как пленница в своем доме — не может вывести Гарри, сама никуда не выходит…

Теперь, когда Гарри родился, Лили и Джеймс находятся под фактическим домашним арестом, и Джеймсу строго запрещено выполнять любые задания, даже в маскировке. Петуния знает о его нелепом плаще, каким бы невероятным он ни был, и если он когда-нибудь погибнет под этой штуковиной, она вернёт его только для того, чтобы задушить этим плащом.

Но она предлагает ему и Сириусу после крестин зайти к Римусу выпить, потому что, как бы опасно это ни было, Лили явно нужна передышка. Он собирается поспорить с ней, но бросает осторожный взгляд на Лили, которая, кажется, вот-вот расплачется или закричит, методично укачивая сонного Гарри на руках и прищурившись глядя на кухонные часы, и соглашается.

Как только они уходят, Петуния протягивает руки к Гарри, и Лили на мгновение замирает, прежде чем передать его. Петуния садится, придерживая его так, чтобы его голова была на подушке, и с беспокойством смотрит на старшую сестру. Лили снова теребила юбку своего темно-зеленого платья, не особо глядя на Петунию, и сказала:

— Ты понимаешь, что ты не просто крёстная в религиозном смысле?

Петуния нахмурилась.

— Ну, я это поняла, Сириус открыл Библию всего один раз в своей жизни — на вашей свадебной церемонии.

Её сухое полушутливое замечание не возымело привычного эффекта на Лили, чей голос стал немного резче:

— Вы в завещании, оба. Поэтому мне нужно, чтобы вы поняли, что если… если что-то случится… я хочу, чтобы он был с вами. Ни с кем другим. Мы не можем…

— Лили, — сказала Петуния, оскорблённая, — тебе не стоит думать об этом…

— Ты же не говорила этого девять месяцев назад. — Лили звучала почти… что-то в её голосе заставило Петунию понять, что это не просто обида. Петуния не помнит, когда в последний раз её сестра по-настоящему злилась на неё, и внезапно осознаёт, что всегда была возмутительницей спокойствия, агрессором, а не жертвой.

— Да, — осторожно ответила Петуния, — но он здесь теперь, и тебе будет ещё тяжелее от этого, если…

— Я даже не могу положить его в колыбельку и отойти, — медленно взрывается Лили; она подносит руки к лицу и яростно вздрагивает, её голос потрескивает, как электричество, которое не может найти выход, — я даже не могу спать, потому что боюсь, что проснусь и увижу его мёртвым. Я не доверяю половине подарков, которые мы получили, — что, если что-то из них проклято или отравлено? Я бы волновалась из-за гостей, если бы их можно было бы принять, но у нас нет никого, кроме тебя и Сириуса или Рима и Питера… нельзя доверять никому другому, что если их заколдовали, что если он добрался до них, что если это ловушка… — она закашлялась на своих словах и лихорадочно вытирала рот.

— Я провела все эти грёбаные роды в ожидании, что Сам-Знаешь-Кто появится в дверях, Петуния! Как я могу… как я могу радоваться тому, что он улыбается мне, смеётся, переворачивается или ползает, когда это может… это может произойти в любой момент, в любую секунду… это, должно быть, ад, потому что ни одна другая мать не просыпается каждый день, зная, что она абсолютно ничего не может сделать, чтобы защитить своего сына.

— А Джеймс, — продолжает она, и Гарри во сне хнычет, уткнувшись в плечо Петунии, словно узнавая имя своего отца, — он полон решимости продолжать, как будто… как будто это совершенно нормально — застрять в собственном доме со своим ребёнком, только он не в ловушке, не так ли? С этим идиотским плащом!

Её голос поднялся до крика, который постепенно затих в отчаянных рыданиях. Петунии хотелось подойти к ней, но её руки были заняты, а потому она беспомощно наблюдала, как Лили медленно восстанавливает контроль над собой, выпрямляется, её лицо пылает, а взгляд опущен, как будто она только что выкрикнула все возможные ругательства.

— Ты, наверное, считаешь меня монстром, — сказала Лили, дрожащим голосом, после паузы. — У меня есть любящий муж, красивый мальчик и хороший дом, а я ору как сумасшедшая.

Петуния не знала, что и думать. Последний раз, когда она видела Лили такой злой, это было из-за Севера, и это была праведная ярость, а не… это. Она не винила свою сестру за это, понимая, что она была бы гораздо более грубой и громкой, если бы оказалась в её шкуре, но… она не могла это понять, потому что не испытывала того же.

Впервые за долгое время они с Сириусом стали стабильной, крепкой парой, которая знает, чего хочет друг от друга, и они нашли удобный ритм совместного проживания, секса, непринуждённых улыбок и смеха, даже когда они прерываются гневом, страхом или горем. Она не знает, каково это — быть замужем или матерью.

Лили казалась старше, теперь, несмотря на свою красоту, которая не исчезла с возрастом, даже с большим животом она всё равно оставалась великолепной, полной в нужных местах и выглядела как какая-то языческая богиня плодородия, а не как кит, как она сама жаловалась. Но её глаза стали старше. Старые глаза на незаслуженно молодом лице. Это напомнило Петунии Римуса. Вдруг Лили уже не казалась просто на год старше. У неё есть муж и ребёнок, обязанности, которые Петуния ещё не несёт. Лили теперь выглядит женщиной, а не девочкой, хотя ей всего двадцать один.

— Я не думаю, что ты чудовище, — говорит она наконец. Гарри, к её удивлению, всё это время проспал. Когда он подрастёт, то будет спать как убитый. Лили в детстве всегда так спала, а Петунья просыпалась на рассвете, и её тревоги уже не давали ей покоя. — Я думаю, что ты человек, и ты устала, и ты подавлена, и ты напугана. Иди вздремни. Я немного посижу с Гарри.

— Я не могу, — сказала Лили, но её рот открылся и закрылся под резким взглядом Петунии.

— Можешь, — настояла Петуния. — Только ненадолго. Всё будет в порядке. Я с ним.

Лили с сомнением оглядывается назад, медленно поднимаясь по лестнице, и Петуния натягивает на лицо ободряющую улыбку, пока она не уходит. Затем оно исчезает, и она хмуро смотрит на спящего младенца.

— Это всё твоя вина, знаешь ли, — сказала она ему тихим, неодобрительным тоном. — Не мог бы ты подождать пару лет? Ты и этот чёртов пророк. Сводите свою маму и папу с ума, а меня вместе с ними.

Гарри продолжал спать, ничего не замечая, и Петуния вздохнула.

— Я знаю, что ты ничего не можешь с этим поделать, но я имею право на тебя злиться, молодой человек. Ты очень неудобный и нетерпеливый, прямо как твой отец. Я никогда не видела его детских фотографий, но Лили клянется, что он выглядел точно так же, когда был младенцем, и не только с такой же шевелюрой. Так что, — продолжила она тихо, — я надеюсь, что немного твоей мамы в тебе отразится, иначе ты станешь настоящим шалунишкой через несколько лет, и я не буду тётей у какого-то дьяволенка. Тебе лучше вырасти большим и сильным очень быстро. Тогда она будет немного меньше волноваться о тебе, думаю.

Петуния знала, что она не испытывает того потока чистой любви, который должна чувствовать Лили по отношению к своему ребёнку, но она чувствовала… медленную боль обязанности перед ним, как перед плотью от своей плоти? Она сделала бы для него всё, хотя бы и не с радостью, и уже переживала из-за того, какое влияние может оказать Сириус на малыша с его языком.

— Я действительно надеялась, что ты будешь… Вайолет, — призналась она своему племяннику. — Это было бы большим облегчением для всех. И я не понимаю, что они думали, называя тебя так. Гарри. Как маленький старичок, — Осторожно, она наклонилась, чтобы вдохнуть странный запах младенца. По крайней мере, младенцы в этом возрасте, особенно когда спят, обычно довольно чистые.

— Но, — говорит она, — ты и правда похож на Гарри, так что тебе идёт. Кстати, я Петуния. Твоя тётя. Твоя единственная тётя, так что нам придётся привыкнуть друг к другу, потому что ни один из нас никуда не денется. — Она гладит его по кудряшкам пальцем. — Ты слышал? Никогда.

Петунии нравится работать с Доркас, потому что у Доркас всегда есть план, и она обычно придерживается его. Доркас не любит рисковать и полагаться на случай, и Петуния, как правило, придерживается того же мнения, так что в целом они играют по правилам. Доркас предпочитает заходить и выходить из мест незаметно, избегать настоящих боёв, если можно, и вообще не предпринимать никаких героических поступков.

Сегодняшняя ночь не исключение: Орден подозревает, что в заброшенном особняке в Хэмпшире может быть активность Пожирателей смерти, но они опасаются посылать всех, на случай, если это ловушка. Поэтому Петуния оказывается на границе территории вместе с Доркас и Эдгаром Боунсом, пытаясь обнаружить следы появления или исчезновения.

— Здесь ничего нет, — говорит Доркас, её лицо напряжённое и измождённое. Она быстро оглядывает Эдгара, который является привлекательным семейным человеком с красивой женой и тремя маленькими детьми. Он также отличный дуэлянт. — Ты останься здесь, патрулируй территорию. Мы с Петунией проверим здание изнутри. Если все пойдут внутрь, и нас подставят, мы окажемся в ловушке. Так будет лучше, если что-то произойдёт, у нас будет подстраховка.

Эдгар чуть ли не собирается возразить, но потом крепко кивает.

— Если что-то услышу или увижу, дам знать.

Мало что Петуния так боится, как проверку зданий, особенно больших, но выбора нет. Было бы хорошо, если бы с ними было больше людей, но силы Ордена так малы, что они не могут позволить себе посылать больше, чем несколько человек на такие миссии. Если собрать всех в одном месте, это будет гарантированным приглашением для Волдеморта попробовать уничтожить их всех сразу.

Передняя дверь висит на петлях, фойе в руинах, мебель разбита, а когда-то роскошная лестница рушится. Доркас стоит перед неподвижной масляной картиной на стене.

— Здесь жили маглы, — тихо произносит она Петунии, которая вглядывается в вежливо улыбающуюся семью на картине. Изолированные аристократы. Кто-нибудь заметил, что они исчезли?

Гостиная в немного лучшем состоянии, но покрыта тонким слоем пыли, и Петуния чуть не подпрыгивает, когда из-под пианино выскакивает мышь.

— Гоменум ревелио, — произносит она при переходе в каждую новую комнату, и тихо вздыхает с облегчением, когда заклинание не находит никого. Лучший вариант — это если Пожиратели смерти давно ушли, а всё, что осталось, — это разбитая мебель и разбитые стекла.

В кухне лежит тело, но Петуния понимает это ещё до того, как вступит в помещение, по запаху. Доркас заходит туда ненадолго и сразу выходит, выражение её лица мрачное.

— Повар или горничная, вероятно. Не больше недели прошло, — говорит она, и они идут назад к лестнице, осторожно поднимаясь по ступенькам с помощью нескольких «летающих» чар, чтобы избежать падения из-за разрушенной ступени.

На верхнем этаже ещё хуже. Некоторые комнаты разграблены и выжжены, а коридоры покрыты мусором, перевёрнутыми лампами и сорванными с мест картинами. Петунии кажется, что в этом есть что-то глубоко унизительное: это был когда-то роскошный, тщательно оформленный дом, гордость для семьи, которая здесь жила, свидетельство их наследия и статуса. Теперь всё разрушено и унижено, скорее всего, нарочно.

Последователи Волдеморта видят в этом оскорбление: магловские проявления богатства и власти. В их идеальном обществе маглы будут ничем иным, как рабами, без прав и собственности. Они будут вынуждены прятаться, как говорил ей Снейп в ярости. Эти роскошные дома должны принадлежать волшебникам и ведьмам.

В большинство комнат невозможно войти, не убрав мусор, а это будет слишком шумно. Но в конце коридора одна спальня остаётся в нормальном состоянии, и Петуния сразу отворачивается, когда видит обугленные останки у окна. Она не хочет знать, кто это был. Доркас сжимает её руку в кратком утешении, когда они отступают, и их палочки начинают светиться.

— Нам нужно идти, — шепчет Петуния ей. — Здесь ничего нет. Они давно ушли…

Здесь снова слышится едва различимый звук с верхнего этажа. Они обе замирают, а потом, хотя ноги Петунии стали как свинец, они идут к лестнице, чтобы прислушаться. Вот он снова. Это… Это похоже на ребёнка, плачущего. Они обмениваются испуганными взглядами и быстро поднимаются по ступенькам, стараясь быть как можно тише, но… Неужели ребёнок смог ускользнуть от нападения и скрываться здесь уже несколько недель?

Плач становится громче на третьем этаже, и исходит из комнаты в конце коридора. Доркас снова смотрит на Петунию, и они молча начинают почти бегом, игнорируя скрип половиц. Петуния первой добирается до двери и осторожно открывает покорёженную дверь. Это детская, с кроваткой и маленькой кроватью, с плюшевым ковром, запачканным кровью и грязью.

Плач… она безучастно смотрит на потрёпанную лошадку-качалку у окна, слегка покачиваясь взад-вперёд и рыдая, как маленький ребёнок. Она заколдована, чтобы плакать. Кто-то заколдовал её, чтобы она звучала как испуганный ребёнок. Кто-то…

Они слышат характерный треск с этажа ниже. Кто бы ни устроил это, он уже понял, что они здесь. Петуния поворачивается в немом ужасе к Доркас, которая на мгновение колеблется, выражение её лица больше похоже на… сожаление, а не на шок или ярость, как будто она надеялась на обратное, но… они не могли этого знать, им нужно было расследовать, они не могли оставить ребёнка умирать…

В передней части появляется серебристая черепаха, мерцающая в темноте детской.

— Это Он, — говорит напряжённый голос Эдгара Боунса, и черепаха исчезает. Петуния хватает Доркас за плечо, чтобы аппарировать, но ничего не происходит.

— Они уже наложили анти-аппарирование, — шепчет Доркас, едва слышно, и Петуния вдруг осознаёт, что всё потеряно. Они не могут аппарировать. Это Он, Волдеморт, он убивал гораздо более опытных волшебников, чем они. Они умрут здесь, в заброшенном особняке в холодную февральскую ночь. Петуния не может даже вспомнить свой последний разговор с Сириусом, с Лили. Сказала ли она им, что любит их? Сказала ли она…?

Доркас шепчет что-то под нос, и её заклинание накрывает Петунию, которая отступает в шоке. Когда она оглядывается на себя, она не видит своего тела и отступает назад, с паникой глядя на Доркас, которая шепчет:

— Останься здесь, — и выходит, не пытаясь скрыть звук своих шагов, в коридор. За ней остаётся невидимый щит, более сложный, чем простой «Протего», и сколько бы Петуния не пыталась, она не может вспомнить, как его снять. Она хлопает руками по нему в отчаянии, но всё, что ей остаётся — это смотреть затаив дыхание, как Доркас идёт по коридору, с палочкой в руке.

Волан-де-Морт стоит в конце коридора, по обеим сторонам от него — ведьма, в которой Петуния узнаёт Беллатрису Лестрейндж… и Северус Снейп. Беллатриса светится от злорадного удовольствия, практически пританцовывая на месте, пока Доркас спокойно приближается, а Снейп выглядит более измождённым, чем когда-либо, и не выказывает такого же удовлетворения. Должно быть, он помнит Доркас со школы. Они никогда не были друзьями, конечно, но и врагами тоже.

— Мисс Мидоус, — говорит человек, который когда-то был Томом Риддлом, теперь с кожей, как воск, и красными, голодными глазами. — Мы ожидали большего собрания ваших друзей. — Он звучит слегка разочарованно, и Петуния понимает, что они хотели поймать больше, чем двоих членов Ордена, пытались заманить других в особняк. Их ловушка сработала, но не так хорошо, как они хотели.

— Извините, что разочаровала, — отвечает Доркас, как всегда сдержанная и вежливая, аристократичная Доркас, которая редко морщит нос или повышает голос, невероятно храбрая Доркас, стоящая всего в нескольких шагах от самого Тёмного Лорда и отказывающаяся падать в обморок или трепетать. Петуния снова прижимается к щиту, но это бесполезно, и то, что намеревается сделать Доркас, начинает доходить до неё. Она хочет, чтобы они думали, что это только она.

Петуния должна была бы вернуться в детскую, разбить окно и сбежать, найти Эдгара. Но она не может. Она не делает этого. Она упускает шанс, который дала ей Доркас, но не может оставить подругу, с которой она знакома с одиннадцати лет, чтобы та одна встретилась с Волдемортом… даже если именно это и происходит.

— Не думаешь ли ты, что ведьма с такими талантами, как твои, тратит свои силы на орду Дамблдора, полную посредственности? — говорит Волдеморт, голос его одновременно хриплый и гладкий, слишком высокий и при этом костлявый, пугающий.

Беллатриса Лестрейндж странно хихикает, и её смех эхом отражается от стен. Снейп молчит, наблюдая, как и всегда.

— Это заклинание было олицетворением посредственности, — отвечает Доркас чётко, как если бы она спорила с профессором в Хогвартсе, а не противостояла самому Ты-Знаешь-Кому. — Ты не выиграешь войну с заколдованными игрушками.

Она смотрит на Беллатрису, чей смех затихает, и которая поднимает палочку, но останавливается, стоя под взглядом Волдеморта.

— Я согласен, — говорит он, и его тон становится почти… примирительным. — Присоединяйся ко мне и исправь прошлые ошибки, Доркас. Ты происходишь из благородной чистокровной семьи. Ты можешь искупить грехи своей семьи в моём новом мире. В нашем новом мире. Там тебе будет место. Ты очень умна для своего возраста. Я могу показать тебе магию, о которой ты могла только мечтать. Настоящую силу. Ваш отец был в моём доме; он бы гордился, не так ли?

Доркас на мгновение замолкает, а затем её голос слегка повышается, и Петунья знает — ну, Петунья знает, что произойдёт, ещё до того, как это случится, по гордой, непреклонной позе своей подруги, которая смотрит Смерти в лицо.

— Мой отец никогда бы не простил мне, если бы я пошла за таким трусом, как ты, Риддл.

— ТЫ ОСМЕЛИВАЕШЬСЯ… — Беллатриса кричит, шагнув вперёд, но Волдеморт быстрее, на его лице мелькает что-то похожее на ярость, прежде чем он поднимает палочку.

Доркас кричит что-то, и заклятие Беллатрисы Лестрейндж разлетается в вспышке золотого света, но другое заклятие попадает точно в цель, и тогда Доркас падает. Петуния кричит, но из её горла не вырывается ни звука; это больше похоже на резкий вдох, как будто её ударили под дых, и она делает шаг назад, а затем падает в детской, когда заклинания, которые оставила после себя Доркас, её щит и чары, рассеиваются.

Тишина, за исключением тяжёлого дыхания, и затем Волдеморт говорит:

— Белла, ко мне. Северус, проверь остальное.

Петуния остаётся там, растянутая на полу, оцепеневшая, Доркас падает в её сознании снова и снова, и она ждёт смерти. Она должна была встать и убежать, или, что ещё лучше, встать и бороться. Она уже дралась с Пожирателями смерти, она убила как минимум троих, но… жара сражения — это одно, а тогда ни один из её друзей не был мёртв. Теперь это только Снейп. Волдеморт и его правая рука ушли.

«Доркас бы хотела, чтобы ты сражалась».

Она встаёт на ноги, когда Снейп появляется в дверях. Она никогда не сражалась с ним, и она знает, как он мастерски владеет проклятиями, но она хотя бы обязана Доркас — Лили, Сириусу и Марлин — дать отпор, несмотря на то, что он легко мог бы вызвать своего повелителя, чтобы тот убил её сам.

Но он ничего не делает, просто смотрит на неё. Петуния потрясена его бездействием, и хотя заклинание уже на кончике её языка, она просто смотрит на него. Его выражение… противоречивое. Почему он не… Он всегда её ненавидел… Ах. Она всё ещё сестра Лили. Петуния уверена, что если бы перед ним стоял Джеймс, Снейп бы не колебался так, как сейчас, но она не Джеймс, правда?

— Северус, — говорит она пусто, и к её удивлению, он опускает палочку.

— Уходи, — говорит он ей холодным, плоским голосом. — Сейчас.

Он не отворачивается от неё, и это мудро с его стороны, потому что Петуния не уверена, что она бы колебалась убить старого друга своей сестры так же, как он колеблется убить младшую сестру женщины, которую он любит, но он позволяет ей уйти. И она уходит.

Эдгар ранен после короткой дуэли с Рудольфусом Лестрейнджем, но он может идти, пусть и опираясь на Петунию. Ему не нужно спрашивать, где Доркас. Взгляда на лицо Петунии и так достаточно.

Позже Петунья будет считать смерть Доркас точкой отсчета. Война не меняется, но её суть меняется. К 1981 году Пожиратели смерти начинают целенаправленно атаковать членов Ордена, а не просто нападать на магглов или «предателей крови».

Теперь меньше столкновений в маггловских районах, волшебных деревнях, или в темных лесах, а больше нападений на магические дома, чаще всего ночью, что невозможно предсказать, как это было с атаками на маггловские районы.

Доркас умирает в конце февраля. Через две недели пропадает Кардок Дирборн, суровый валлийский волшебник с рыжеватой бородой и тёплой улыбкой, и больше о нем ничего не слышно. В середине апреля жестоко убивают Бенджи Фенвига, от которого почти ничего не остается для захоронения.

В мае убивают Эдгара Боунса, его жену Матильду и троих их детей. Старшему мальчику было всего семь лет, его сестрам шесть и четыре. Их маленькие гробики трудно забыть. Братья Прюэтт погибают в июне, забрав с собой нескольких Пожирателей смерти.

Но до всего этого была утрата Доркас. Горевать по Доркас было иначе, чем по маме или папе. Петунья знала, что мама умрет много месяцев назад, и, возможно, это было хуже, чем смерть папы или Доркас, которая была здесь одним моментом, а потом ушла. И, как бы болезненно ни было, что папа ушел, ему было шестьдесят лет, он вырастил детей и ушел на пенсию. Он прожил свою жизнь.

Доркас… Доркас так и не успела это сделать, не успела подняться по карьерной лестнице в Министерстве, не успела завести семью, выйти замуж или родить детей, не успела прожить свои двадцать. Ей не хватило шести месяцев до двадцатого первого дня рождения. Петунья аккуратно раскладывает её фотографии на полу в спальне для похорон.

Первая фотография Доркас — она ещё двенадцатилетняя, раздражённо сидит на диване в Гриффиндорской общей, пока Мэри развалилась в одном углу, а Марлин весело скачет в другом. Последняя фотография сделана в Новый год, 1981 года.

У неё в руках напиток; она всегда держала его как бизнесвумен, думала Петунья, а ноги скрещены. На её лице появляется почти лукавая улыбка, она смотрит на кого-то за пределами кадра. Вокруг мигают огоньки, люди мелькают на фоне.

Между этими двумя фотографиями — девичья жизнь, которую Петунья и Марлин, и Мэри видели, но не видели её родители, Элезар и Бернис. Петунья познакомилась с ними много лет назад, но в последний раз видела их на похоронах. Это было тихое, скромное мероприятие.

Бернис Мидоус имеет тот же тёмно-коричневый цвет кожи, что и её дочь, но её черты мягче, круглые, менее выразительные, чем у Доркас, у которой высокие скулы и гордый прямой нос. У неё были миндалевидные глаза и благородная осанка, такие же, как у Элезара, и её рост тоже был выше. Оба родителя сдержанны в горе, не плачут, но их лица выдают усталость и печаль. Доркас была их единственным ребёнком. Других близких у них нет. Она была их наследием, надеждой, гордостью, амбициозной, смелой дочерью.

7,507 дней. Вот сколько прожила Доркас. Это было её правление на Земле, как самой зрелой, самой компетентной из подруг Петуньи. Той, кто никогда не начинал, но всегда был готов закончить. Той, за которой все следили и восхищались ей одновременно.

Её открытый гроб переполнен цветами из маминой теплицы, и она одета в лучшие фокстраты. Единственное, что может быть благом от Убийственного Проклятия, так это то, что оно не оставляет следов на теле. Глаза Доркас закрыты, но её выражение лица сохраняет сосредоточенность. Она выглядит как благородная королева, похороненная с уважением, не успевшая завершить все свои амбиции по правлению.

Мэри всё ещё в Франции с Дорианом и Адрианом, и не может присутствовать — даже возвращение на похороны и на поминки было бы риском, учитывая текущее положение дел. Марлин сидит рядом с Петуньей на службе, и пока Петунья сдерживает слёзы, Марлин кипит от несправедливости, как всегда. Самый большой страх Петуньи — это то, что Марлин может тайно ненавидеть её за то, что она выжила, а Доркас нет, но в Марлин нет этой злобы, только ярость.

Петунья бы хотела испытать эту злость. Она думает, что могла бы, если бы не была там, если бы ей не сообщили об этом, а если бы она не была свидетельницей. Если бы кто-то из них не пережил войну, Доркас была бы последней в списке. Доркас всегда была самой умной, самой талантливой, с холодной головой.

Она никогда не проигрывала дуэль, не получала ранений в бою. Но всё это исчезло. Она не смогла противостоять Волдеморту. Вот что действительно должно было бы ранить. Что кто-то вроде Доркас мог так легко потерять свою жизнь. Что она могла бы быть там, гордая и не поддающаяся, не боящаяся зла, а затем исчезнуть. Мертвая на пыльном полу.

Её похоронили на семейном участке Мидоусов, на холме с видом на их дом, который покроется дикими цветами весной. Зимнее солнце блестит на сером слякоте на скользкой, грязной земле вокруг её могилы.

ДОРКАС КЛАУДИЯ МИДОУС

РОЖДЕНА 8 АВГУСТА 1960 ГОДА

УМЕРЛА 26 ФЕВРАЛЯ 1981 ГОДА

ЛЮБИМАЯ ДОЧЬ И ПОДРУГА

«ВЗЯВ ЕЁ ЗА РУКУ, ОН СКАЗАЛ: ДЕВОЧКА, ВСТАНЬ.»

Мидоусы — религиозные люди, и Петунья едва ли помнит библейскую историю о девочке, которую вернули к жизни перед глазами её горюющих родителей. Ребёнок не мёртв, а спит. Это должно приносить им некоторое утешение. Она задается вопросом, будет ли это на её надгробии когда-нибудь.

Если кто-то ещё останется её хоронить. Они все едва не погибли. И все они будут ближе. Лили и Джеймс тоже не могут присутствовать на похоронах, но прислали цветы — великолепный букет, который, без сомнения, со временем увянет на каком-нибудь подоконнике.

Гарри сейчас семь месяцев, ползает по коттеджу, что вызывает беспокойство только у Петуньи, счастливо режущий зубки, и тянет себя вверх за брюки отца. Доркас встречала его однажды, и, к удивлению Петуньи, легко подняла его и посадила себе на бедро, мягко покачиваясь вокруг кухни. Она бы ожидала, что Доркас будет чувствовать неловкость рядом с детьми или будет равнодушна к маленьким детям, но она просто улыбнулась и насвистывала.

Сириус тоже был другом Доркас, но он не знал её так, как Петунья. Он не провёл семь лет в тесном общении с ней, не знал её привычек, таких как решительное постукивание щёткой по раковине или то, как она предпочитала мед на тосте, а не джем. Он не пытается говорить пустые слова, а просто ложится рядом с Петуньей на диван, часто в облике Бродяги, его голова на её коленях.

В апреле они переезжают в новую квартиру; лучше быть осторожными. Петунья — единственная, кто приносит домой стабильную зарплату, но у Сириуса достаточно денег от покойного дяди Альфарда, чтобы позволить себе немного более уютное жильё. Она погружается в бессмысленное украшение интерьера, переживая из-за того, как расставить безделушки и какого цвета должны быть занавески.

Сириус ставит фотографии на камин. В центре — одна из них с свадьбы Лили и Джеймса, они танцуют, не обращая внимания на камеру, по бокам — одна с Мародёрами и одна с Петуньей, Марлин, Доркас и Мэри. Распаковка занимает у них целую неделю, несмотря на то, что у них почти нет личных вещей.

Они заканчивают в дождливый вечер и заказывают еду на вынос. Петунья ковыряется в своей лапше под тусклым светом кухни, просматривая отчёты с работы, пока Сириус не зовёт её в гостиную.

— Что-то упало под радиатор, — говорит он виновато.

Петунья смотрит на него, потирая усталые глаза. У неё завтра презентация по инвестициям для богатой пары, а в пятницу — встреча Ордена.

— Так вызови это заклинанием, — говорит она, не отрывая взгляда.

— Не могу, если не знаю, что это, — замечает он, и она закатывает глаза, а потом встает на колени, чтобы протянуть свою гораздо более маленькую руку под радиатор и достать это. Её пальцы касаются чего-то кубического и незнакомого, и она вытащила маленькую бархатную коробочку. Она недоуменно смотрит на него.

— Что это?

Он тянет её за запястье и ухмыляется, а она смотрит на коробочку и на него.

— О, Сириус… — начинает она.

— Я думал, что мы будем долго помолвлены, — пожимает он плечами. — Думаю, у тебя и так хватает дел, чтобы ещё планировать свадьбу, но…

— Открой коробочку, чёрт побери! — кричит она, прижимая руку ко рту, и он это делает.

Это кольцо её матери; тонкое серебряное обручальное кольцо с маленьким бриллиантом; инициалы её матери выгравированы на кольце, и она проводит по ним большим пальцем. Сириус не надевает кольцо на её палец, а просто смотрит на неё с той упрямой надеждой, которую он порой проявляет.

— Твой папа дал мне его, — говорит он тихо. — Я был так же удивлен, как и ты. Никогда не думал, что он так ко мне привязан, если честно…

Она наклоняется и целует его, одной рукой касаясь его щеки, другой — кольца.

— Конечно, он был привязан к тебе, — говорит она, когда кольцо оказывается на её пальце, немного великом. — Хотя, думаю, ему бы больше понравилось, если бы у тебя были короче волосы.

Сириус проводит рукой по своим волосам, делая вид, что обижен.

— Ещё одна причина отложить всё это. Не хочу стричь такую роскошь.

Петунья фыркает и прислоняется к его боку.

— Но не слишком долго, — добавляет она. Это трудно выразить словами. Дело не в том, что она меняет своё мнение о том, что беглый брак — это глупо, а идея заводить семью слишком рано — безответственно.

Она знает, что Сириус не спешит заводить детей так же, как и она. Они были бы ужасными родителями сейчас. Но она пришла к какому-то принятию, как она думает. Если… если нет какого-то явного конца войне, если нет света в конце туннеля, если нет решающей битвы совсем скоро, то…

Тогда в чем смысл тратить время на ожидание? Целое поколение не может ставить свою жизнь на паузу, задыхаясь, ожидая следующего удара, год за годом. В какой-то момент им нужно смириться с реальностью ситуации.

Петунья этого не любит, но она также хотела бы быть замужем когда-нибудь, независимо от войны, и если он думает, что рано или поздно… то и она тоже. Они остаются до поздней ночи, разговаривая, забыв о графиках.

— Как давно ты понял? — спрашивает она его, голова на его груди, считая каждый вдох.

— Что именно? — он недовольно ворчит, лениво проводя рукой по её волосам.

— Что хочешь жениться. Я не думала, что ты… — Ну, это не совсем правда. Она просто думала, что если бы он когда-то захотел, то это было бы годы спустя, когда война закончится, когда их жизни будут нуждаться в небольшом волнении и возбуждении. Что-то спонтанное, хотя это тоже было довольно спонтанно. Они даже не говорили об этом, кроме как изумляясь самой идее жениться так рано.

— О, примерно с шестого курса, — говорит Сириус слишком беззаботно.

Петунья поднимает шею, чтобы взглянуть на него.

— Сириус, мы расстались на шестом курсе!

— Да, — усмехается он, — вот тогда я и понял.

Она с негодованием поднимается на локте.

— Ты знал, что хочешь жениться на мне, когда мы кричали друг на друга во дворе и не разговаривали несколько месяцев?

— Ну, я подумал, если уж я и женюсь на ком-то, то на той маленькой девочке, что орёт мне в лицо о том, чтобы я не убивал себя ради неё, — продолжает он, ухмыляясь, но она видит правду в его серых глазах, такие прямые и откровенные, как никогда. Всё-таки они давно обещали друг другу больше не говорить белых лжи ради приличия.

— Ты правда совершенно безумен, — говорит она, снова укладывая голову ему на грудь.

— В этом мире все немного безумны, любовь моя. — Его рука снова начинает поглаживать её волосы, и она закрывает глаза, чтобы ещё немного удержать этот момент краткого счастья.

Ночь в июле необычно душная, и Петунья больше не устала, а ощущает дискомфорт. Разведка так же напряжена, как и бой, и даже если она с Марлин сбежали незамеченными, это не значит, что пот не струился по её спине все время, пока они сидели в задней комнате какого-то душного паба в Манчестере. Её волосы прилипли к шее, но сейчас лёгкий ветерок колышет воздух в Рочдейле, когда она и Марлин идут по тихой дороге, ставшей больше пыльной.

— Тебе лучше остаться у нас на ночь, — зевает Марлин, хватая Петунью за запястье, чтобы взглянуть на её часы. — Уже почти два ночи, ты можешь отправить весточку Сириусу, чтобы он не переживал.

Предложение могло бы быть заманчивым, если бы Петунья не была так привередлива в отношении сна в собственной постели, а не на раскладушке Маккиннонов, в доме, полном любопытных людей, с которыми ей потом придётся завтракать. Семья Марлин всегда относилась к ней хорошо, но она предпочла бы относительное спокойствие собственной квартиры, даже если Сириус храпит рядом, а трубы дребезжат в тонких стенах.

— Не глупи, — вместо правды она говорит, — я не собираюсь навязываться твоим родителям.

Марлин закатывает глаза, сбрасывая куртку и перевязывая её к талии.

— Ты никогда не «навязывалась» никому в жизни, если честно, тебе бы быть чуть более… — она внезапно замолкает. — Ты чувствуешь запах дыма?

— Нет, я… — Но Петунья чувствует, запах действительно доносится с ветром. Шаги Марлин становятся быстрее, и Петунья, как и Марлин, спешит за ней, несмотря на усталость от долгого ночного пребывания на ногах. Лес прерывается, и они останавливаются, тяжело дыша, у края территории Маккиннонов. Трава здесь доходит до колен. Воздух горячий и тяжёлый, как если бы неподалёку работал двигатель.

Петунья видела много Тёмных Меток, свежих, бурлящих в небе, старых, которые медленно исчезали после нескольких часов. Но до сих пор ей везло, и она не видела её над домом тех, кого она любила. Дом Маккиннонов горит, окна пылают алым и желтым. Рядом с ней Марлин аппарирует мгновенно на расстояние до дома, оставляя позади несколько сбившихся ногтей.

— Экспекто… — Петунья пытается произнести заклинание, но теряется в моменте. Она не сможет этого сделать; у неё нет ни сосредоточенности, ни настроя. Нет другого способа вызвать помощь без камина или совы. Она не чувствует того ужаса, который она ощущала при нападении на Доркас. Она чувствует пустоту, как пустая банка.

Она аппарирует ближе к дому и направляется через входную дверь; она висит на петлях, почерневшая. Петунья останавливается в дверном проёме, не зная, что ей ожидать внутри, что ей делать. Нападения Пожирателей смерти редко оставляют выживших. С того места, где она стоит, она видит одно тело у подножия лестницы. Петунья позволяет своему взгляду размыться, не желая смотреть. Это мужчина, либо отец Марлин, либо один из её братьев. Она не хочет знать, кто.

Единственный звук в доме — это треск пламени, которое становится громче; огонь поднимался на втором этаже. И горькие, подавленные рыдания Марлин из кухни. Петунья хочет убежать от этого. Это интимный, домашний ад. Куда бы она ни посмотрела, то, что когда-то было счастливым домом, теперь чёрное и изуродованное. Фотографии разбиты на полу. Мебель перевёрнута в гостиной; Маккинноны, должно быть, сопротивлялись. Петунья не может представить, чтобы они просто прятались в страхе. На лестнице кровь.

Она заходит в гостиную. Нет сомнений, что это тело, склонившееся над треснувшим кофейным столиком — это Мэтт. Петунья быстро отворачивает взгляд, а потом заставляет себя присесть рядом с ним, пытаясь нащупать пульс на его холодном запястье. Его длинные волосы скрывают глаза, но его рубашка пропитана кровью. Она встает, её живот подскакивает, глаза слезятся от дыма. Это значит, что тело на лестнице — это Мелвин, отец Марлин. Целитель. Её старший брат Майк ушёл из дома много лет назад.

Свет на кухне сильно мерцает. Петунья стоит в дверях, обвив руками себя, не в силах отвести взгляд от Марлин, которая стоит на коленях на плитке, держа свою мать. Магги МакКиннон не имела бы ни единого шанса, она магл. Была. Её глаза широко раскрыты, она смотрит в потолок; её лицо красное и опухшее. Её труп больше не похож на ту весёлую, болтливую женщину, которую Петунья знает. Знала.

Рядом с ней лежит Моника; она, наверное, пыталась защитить мать своим телом. Вонзённая палочка Моники лежит несколько футов дальше, сломанная. Она только что окончила школу. Она была учеником-зельевара. Её короткие светлые волосы пропитаны кровью по линии кожи головы, а на её руках видны яркие порезы и синяки. Она лежит не на спине, как её мать, а в куче. Её ночная рубашка порвана по низу; её ноги изрезаны стеклом.

— Мама, — Марлин издаёт сдавленный звук, пытаясь встать и поднять тело матери. — Мама, пожалуйста, встань, МАМА, Мама, пожалуйста, не… Я не могу… — она вдруг смотрит на Петунью, глаза полны ужаса. — Я не могу, — говорит она снова, как будто в замешательстве, и снова опускается на пол с тихим, звериным завывающим звуком. — О, боже, нет, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА, о боже, чёрт, — она отпускает свою мать и тянется дрожащей рукой к младшей сестре, но замирает.

Тихий звук, как стон, доносится снаружи. Петунья пересекает скользкий пол, прежде чем Марлин успевает что-то сделать, и открывает заднюю дверь. Младший брат Марлин, шестнадцатилетний Малкольм, лежит на росистой траве в саду; видимо, он выбежал из дома, прежде чем упасть.

Но он жив. Едва. Петунья опускается рядом с ним, переворачивает его; один его глаз… Она не думает, что он когда-либо сможет снова видеть этим глазом, его тело покрыто синими пятнами и кровью, а рука сильно сломана, нос разбит. Петунья поднимает его рубашку, проверяя грудь; возможно, у него сломаны несколько рёбер.

Марлин подошла к двери и теперь опирается на неё, как будто вот-вот упадёт в обморок.

— Он… он жив?

— Мал, — тихо шепчет Малкольм, и она бросается к нему.

— Нам нужно срочно доставить его в Сент-Мунго, — шепчет Петунья. — Сейчас.

— Я не могу оставить их — я не могу, они сгорят, — Марлин качает головой, — я не могу позволить им сгореть, не могу… — она замолкает, поднося кровавые руки к лицу.

Петунья взглянула на неё, снова перевела взгляд на Малкольма, чьё дыхание стало едва заметным, и перенесла его. Они материализуются в почти пустом холле больницы, где Петунья громко восклицает:

— Нападение Пожирателей Смерти, помогите ему! — и снова исчезает, оставляя Малкольма.

Она материализуется в переулке рядом с домом, где они с Сириусом живут, и бегом поднимается на два этажа, пока не добирается до своей квартиры. Она сильно стучит в дверь, которая тут же открывается. Сириус, растрёпанный и усталый, смотрит на неё в шоке, хватает её за руки, но она перебивает его ещё до того, как он успевает что-то сказать.

— Маккинноны были атакованы. Свяжись с Орденом, я не могу… не могу вызвать патронуса сейчас.

Он затаскивает её внутрь квартиры и делает это, а затем она аппарирует их обоих обратно в дом Маккиннонов. Марлин тащит свою мать и сестру наружу, и Сириус бледнеет, увидев их, прежде чем рявкать на Петунью:

— Останься здесь! — и броситься в дом, чтобы помочь Марлин забрать её отца и брата.

В это время появляется Майкл Маккиннон и его жена, Карен, невестка Марлин. Увидев тела своей матери, отца и младших в траве, Майк кричит и почти падает на колени, его поддерживает плачущая жена. Марлин сидит в траве рядом с телом Мелвина, положив руку ему на грудь, как будто пытается заставить его сесть.

— Майкл, — говорит Петунья брату Марлен, — Малкольм жив, он в Сент-Мунго.

Едва она произносит эти слова, как Майк с Карен быстро встают и исчезают в одно мгновение.

— Майки, не уходи, — рыдает Марлин, как маленькая девочка, но они уже исчезли.

Петунья снова поворачивается к тому, что перед ней. Сириус снял куртку и положил её на Миссис Маккиннон, затем снял рубашку и положил её поверх Моники, медленно, как будто движется в воде. Петунья молча кладёт свою куртку на мистера Маккиннона. Они заслуживают хотя бы такой малой чести.

Она идет к Марлин и крепко её обнимает, пока подруга распадается на её руках.

— Это моя вина, — шепчет Марлин, полная ненависти. Петунья знает, на кого направлена эта ненависть. На неё саму.

— Это не твоя вина, — говорит Петунья, — Марлин, пожалуйста, ты должна это понять.

— ОНИ МЕРТВЫ ПО МОЕЙ ВИНЕ! — кричит Марлин, отталкивая её, отползая, её тело рывками вырывает воздух, но из её рта не выходит ничего, кроме слов. — Я И МЭТТ! МЫ ЭТО СДЕЛАЛИ! С НИМИ! СО ВСЕМИ!

— Ты не сделала этого, — наклоняется Сириус рядом с ней, но Марлин отталкивает его руки, как злой, шипящий уличный котёнок, и сжимаются в себе в своём горе и ярости. — Марлин, это не было…

— Я должна была быть здесь, — рыдает Марлин, — Я должна была быть здесь с ними, почему я не была с ними, боже, я могла бы их спасти, я могла бы… Я должна была быть дома…

Она должна была. Она должна была быть дома этой ночью. Первоначально Петунья должна была идти на разведку с Римусом, но планы в последний момент изменились. Решили, что Римус должен был быть в другом месте, и Марлин предложила составить Петунье компанию. Это могла бы быть индивидуальная миссия, может быть, было бы умнее сделать это одной, но она хотела, чтобы кто-то прикрывал её.

Так что Марлин пошла с ней в этот вечер в город, а не была дома, когда случилась атака, которая в одиночку уничтожила большую часть её семьи. Отец, мать, Мэтт, с которым она была всегда ближе всего, и Моника, её единственная сестра. Нет слов. Петунья была рядом после нападения на Боунс, но она и Эдгар не были близкими друзьями, только вежливыми знакомыми. Она была потрясена тем, что было сделано с ним, с его женой, с его маленькими детьми, но…

Это другое. Маккинноны были практически семьёй. Её семья. Марлин — её лучшая подруга, сестра, не по крови, но по духу, и теперь всё у неё отняли. За одну ночь. Когда они ушли несколько часов назад, у Марлин всё ещё была мать, отец, брат, сестра. У неё был дом. Он был не идеален, но это была её семья. Её дом детства. Её жизнь.

Малкольм поправился и смог принимать посетителей три дня спустя. Его уже допросили авроры, а Петунья несколько раз прогнала репортеров из «Пророка», которые искали сенсационную историю для первой страницы. Сейчас она стоит рядом с Эммелин Вэнс, которая внимательно записывает для своих записей. Малкольм говорит монотонным, отстранённым тоном, глядя на растение на своём ночном столике.

— Их было пятеро.

— Все ли они были мужчинами? — тихо спрашивает Эммелин. Женщин среди Пожирателей Смерти очень мало, но нужно понять, была ли там Беллатриса Лестрейндж. Она часто бывает на таких атаках.

— Да. Один был валлийцем. Другой был русским, наверное. У него был странный акцент.

— Ты знаешь, в какое время они ворвались в дом?

Малкольм всё ещё не смотрит на них. На его лице повязка. Он, вероятно, будет носить её всегда; его левый глаз потерян, а шрам тянется до подбородка. Он выглядит одновременно очень молодо и очень старо. Его худое подростковое лицо утомлено и серо.

— Не знаю. Около полуночи, может чуть позже. Я был у себя в комнате, читал. Мама и папа были внизу, разговаривали с Мэттом. Мона чистила зубы. — Лёгкая дрожь прокатывается через последние слова.

— Они что-то говорили?

Он молчит, а потом:

— Они говорили, что Мэтт должен… должен был посмотреть папе в глаза и извиниться, потому что он нас всех в это втянул. И они… они искали Марлин. Лидер хотел… — его Адамово яблоко дрожит, — он хотел сделать с ней что-то.

Эммелин и Петунья обе едва заметно вздрагивают.

Малкольм продолжает:

— Потом Мэтт бросился на него, и… они убили его первым. Потом папа закричал, чтобы мы бежали, но… но валлиец убил его. А потом заклятие поразило меня, и я отключился на лестнице. Когда я очнулся, их уже не было, а дом горел. Я пытался выбраться, а следующее, что я помню — это как услышал крики Марлин, а потом оказался здесь.

— Спасибо, — говорит Эммелин, после того как немного поработала пером. — Твоя семья была хорошими, смелыми людьми, Малкольм. Они не заслужили того, что с ними случилось.

Он молчит.

— Марлин сказала, что вернётся сегодня вечером, — говорит Петунья, вцепляясь в спинку стула Эммелин. — С Майком и Карен.

Карен Маккиннон беременна. Пока не видно, но она сказала об этом Петунье несколько дней назад. Петунья плохо её знает, но предполагает, что у Карен не было другого человека, с кем она могла бы поговорить. Майк или Марлин, которые только что потеряли всё? Эта новость может быть утешением, но не сейчас.

Петунья выходит из комнаты вместе с Эммелин, и встречает Сириуса в коридоре. Ей нечего ему сказать, она просто обвивает его руками, пытаясь раствориться в его помятой рубашке. Он кладёт свою небритую челюсть ей на голову.

— Это не может… — он обрывает фразу.

Не может продолжаться? Так и будет. Не может случиться снова? Так и будет. Не с ними? Возможно, это случится с ними. Его кузина — правая рука у Волдеморта. Его мёртвый брат был дезертиром. Она — известная магглорожденная. Они оба — члены Ордена. Большинство семьи Марлин не было замешано. Только она и Мэтт. Но они всё равно мертвы.

Не этой ночью, не завтра, и не через неделю, но их время истекает. Всех их. Петунья чувствует это и знает, что и он тоже. Это были не они 12 июля 1981 года, но однажды это всё-таки будет они. Все цифры сходятся. Петунья уже не надеется, что они как-то смогут пережить это.

Она просто не хочет, чтобы всё закончилось вот так. Сгоревший дом, кровь на лестнице, Торжествующий Чёрный Знак над ними. Она бы отдала всё, прямо сейчас, чтобы они погибли, но хотя бы сражаясь вместе. Пусть их дом будет их, до самого конца. Она просто хочет умереть с гневом, а не с ужасом. Она просто хочет, чтобы они остались собой до конца. Убитые, а не уничтоженные.

Петуния поднималась по этим ступеням тысячу раз, но никогда так. Если она будет смотреть прямо перед собой, она может притвориться, что всё нормально. Здесь не как в доме МакКиннонов. Нет огня, коттедж не был разграблен. Картины всё ещё висят на стенах, ступени целы.

Всё так, как было три недели назад, когда Петуния в последний раз навещала этот дом. За исключением правого угла второго этажа, где крыша и три стены были взорваны. Это выглядит так, как будто взорвалась бомба, как в военных документальных фильмах. Сильный ветер проникает через пустое пространство.

Петуния стоит в коридоре, глядя в пустоту, а затем медленно пробирается в то, что раньше было детской. А затем делает ещё один шаг, не веря своим глазам, потому что Гарри сидит в своей кроватке и смотрит на неё. Она не… она думала, что он мёртв, думала, что они все мертвы, хотя этого не может быть… что-то пошло не так.

Нет. Она слегка покачивается на месте и изо всех сил старается удержаться на ногах. Еще несколько мгновений, и она сможет все обдумать. Многое пошло не так. Заклинание Фиделиус было разрушено. Из Хранителя Тайны нельзя выпытать информацию, поэтому Питер предал их. Либо только сегодня вечером, либо он все это время был информатором.

Она не… Сириус подозревал Римуса, что казалось невозможным — Римус бы никогда… но она тоже не могла бы подозревать Питера. Они не были близкими, но они были друзьями. Он любил Джеймса и Лили как братьев и сестёр, любил Гарри. Это утверждение факта, а не теория с её стороны.

Ей всего 21, но она знает, как выглядит любовь, и как выглядит ненависть. Это то, что делает с людьми война. Она довела Сириуса до того, чтобы он заподозрил одного из своих лучших друзей, человека, которого он любил как брата, а её до того, чтобы она не заподозрила Питера, у которого были свои недостатки, конечно, но не больше, чем у неё.

Итак, это обернулось против Ордена и в пользу Волан-де-Морта. Но над домом нет Тёмной метки. Нет триумфа на улицах или полномасштабного нападения на Министерство. Вместо этого малыш шмыгает носом, на его лбу клеймо в форме молнии, половина дома взорвана, а пол усыпан пеплом. Чьим?

Лили лежит рядом с кроваткой, на боку. Петуния видит только красный цвет её волос, бледно-голубой халат. Её бледные, обнажённые ноги. Крови нет. Петуния должна бы закричать, заплакать, подойти к ней, но не может. Если она подойдёт к трупу своей сестры, она должна будет принять, что это действительно труп. Тогда это станет реальностью, а не ярким кошмаром.

Она должна бы позвать Сириуса, который так и не встал с тела Джеймса, сказать ему, что их Гарри жив, и, похоже, — помимо метки на его лбу — здоров, но она не может. Она не может говорить. Если она скажет, это станет правдой, это будет правдой, Лили больше нет, и мир закончится. Он уже завершился раньше для Петунии, завершался снова и снова с тех пор, как в её руку было вложено то письмо, объявившее её ведьмой и уродиной, но это будет апокалипсис, от которого она не сможет вернуться. Она остаётся на месте, глядя на мобиль над кроваткой, который весело качается на ветру.

Гарри всхлипывает и встаёт, его пухлые кулачки держатся за бортик кроватки. Он смотрит на неё.

— Мама, — говорит он, не в отчаянии — ему всего 15 месяцев, он не понимает смерти, он не осознаёт, что его родители больше не будут улыбаться ему, держать его или целовать, но с вопросом, требовательно. Ему 15 месяцев, и он хочет свою маму.

— Мама! — заявляет он, и Петуния делает шаг вперёд, потом ещё один, наклоняется и берёт его на руки. Он тяжелее, чем был в последний раз, и неуверенно сидит на её костлявом боку. Она должна бы укачать его, прижать к себе, спеть что-то, сделать хоть что-то. Но она ничего не делает. Она стоит с борющимся ребёнком на руках и затем поворачивается и выходит из разрушённой комнаты.

Она оставляет Лили позади, потому что она не может — она может быть тётей Гарри, или сестрой мёртвой девушки, но сейчас она не может быть обоими. Она спускается по лестнице почти бесшумно, если не считать Гарри и его крики, и стоит внизу, глядя на Сириуса, который встал.

— Гарри, — говорит Сириус, но он не смотрит на Гарри, он смотрит на Петунию. Он выглядит как человек пятидесяти лет, а не как двадцатидвухлетний молодой человек в этот момент. Его лицо худое и длинное, а глаза плоские и тёмные. Она видела этот взгляд на лицах мужчин, которые думают, что у них нет ничего, чтобы терять, как у Пожирателей Смерти, так и у членов Ордена. Она видела его у Северуса Снейпа, Рудольфуса Лестрейнджа, Леона Эйвери, и теперь видит у Сириусе.

Она знает, что он собирается делать. Она хочет закричать на него, потребовать, чтобы он подчинялся, молить его, сломаться и расплакаться. Она просто смотрит на него, держа своего крестного сына.

— Не надо, — говорит она. Это звучит как угроза, а не как слёзная просьба. Она не звучит как кто-то, кто только что потерял сестру. Она звучит как резкая истеричка, а не как травмированная молодая женщина. Она не чувствует себя совсем человеком, больше как животное, действующее на инстинктах и природных потребностях.

— Мне жаль. — Ему не жаль, он грязный лжец, он рад этому, рад, что может что-то сделать. Что она может сделать? Обнять Гарри и плакать. Что он может сделать? Выследить Питера. Она думает, что он, должно быть, испытывает от этого какую-то маленькую, болезненную радость. По крайней мере, есть лекарство от его боли. Мгновенное решение — месть. Как наложить повязку на рану.

Затем он уходит, и она выбегает из коттеджа, следуя за ним, когда мотоцикл взрывается в воздухе. Это Хэллоуин — или был Хэллоуином, сейчас уже полночь. Небо чёрное и бархатное, земля голая и холодная. Некуда идти. Петуния слишком сильно держит Гарри; он хочет быть поставленным на землю и хочет уйти от холода.

— Хочу маму! — настаивает он.

— Нет, — говорит Петуния, как будто отказываясь от конфеты. Нет, Гарри, ты не можешь этого получить, это не полезно для тебя. Ты не можешь иметь свою маму, она не полезна для тебя, она мертва.

— Петуния! — Она вздрагивает от страха — она не может сразиться с кем-то, когда держит ребёнка на руках — но это всего лишь Хагрид, стоящий у ворот. — Дамблдор послал меня, — говорит он серьёзно, а затем его бородатое лицо расплывается, когда он видит Гарри.— Но он в порядке! Это… — Он запинается.

Что это? Чудо? Нет. Чудеса не выглядят как эта метка на лбу Гарри. Это знак проклятия, которое должно было оставить след.

— Ты можешь взять его? — спрашивает она. — Он замёрзнет, я пойду возьму одеяло.

Хагрид забирает у неё Гарри, который вцепляется в жёсткую бороду полувеликана, а Петуния возвращается в дом.

Она останавливается перед телом Джеймса. Его глаза закрыты, видимо, Сириус сделал это. Его очки лежат разбитыми на полу рядом. Она приседает и с помощью палочки чинит их, прежде чем убрать их в карман своего пальто.

На Джеймсе тонкая футболка и спортивные штаны. После смерти он выглядит как подросток, на несколько лет младше своего настоящего возраста. Выражение его лица обеспокоенное, он плотно сжал губы, как будто у него срочное дело, проблема, которую нужно решить.

Петуния изучает длину его тела и на несколько мучительных секунд видит его таким, каким, должно быть, видела Лили: оживленным, энергичным и красивым, от сильной челюсти до длинных конечностей. Ему не мешало бы побриться, хотя Лили никогда не возражала против бороды у мужчин, не то что Петуния. Возможно, ей следовало бы что-то сказать, но сказать нечего.

У него даже нет с собой волшебной палочки, она лежит на диване. Возможно, в глубине души она злится на него за то, что он не смог защитить её сестру. Он должен был быть готов. Он должен был знать лучше. Он вообще не должен был делать Лили беременной. Но она не может злиться на мёртвого человека; она может попытаться, но заранее знает, что всё будет напрасно. Джеймс сделал свой выбор, как и все остальные.

Она возвращается наверх, и часть её, возможно, ожидала, что Лили сядет, потирая глаза, как будто просыпается после долгого сна, и сонно спросит, где её сын. Конечно, Лили не проснётся. Это было бы детской фантазией, надеждой, что это всего лишь какая-то игра, одна из тех, в которые они играли, когда были девочками.

Лили была бы Спящей Красавицей, а Петуния могла бы быть благородным принцем и разбудить её поцелуем. Только они никогда не играли в игры про принцесс, потому что Лили не хотела быть красивой дамой, той девочкой, которой восхищалась Петуния. Она хотела быть рыцарем на коне, мчаться на спасение или драконом, извергающим огонь.

Ну, она не принцесса и не рыцарь, и не дракон. Она мертва, а Петуния, которая когда-то чувствовала себя злой сестрой, жива. Лили мертва. Это предложение не имеет смысла. Оно кажется чуждым и туманным в её устах. Лили мертва. Как это возможно? Цветы распускаются, они… ну, да, теряют свои лепестки и умирают, но они не замерзают за ночь. Или, может быть, иногда замерзают.

Она садится рядом с Лили на пушистый ковер, идеально подходящий для ребёнка, который учится ходить, и заставляет себя взглянуть в лицо своей сестры. Зелёные глаза Лили открыты и смотрят с ужасом на что-то за Петунией, за этим домом. Она не спокойная, спящая принцесса. Она умерла в ужасе и панике, в то время как её ребёнок смотрел. Её руки образуют жёсткие клешни, хватаясь за что-то, что она больше не может удержать, или, может быть, чтобы отогнать зло, которое погибло с ней.

Волдеморт мёртв. Петуния это знает. Какие-то остатки его остались на полу и стенах этой комнаты. Волдеморт мёртв, а Гарри жив. Война закончена. Войны не заканчиваются, когда умирает тиран, но без их лидера Пожиратели смерти разлетятся на все четыре стороны. Она знает их. Большинство из них не будет пытаться устроить отчаянное последнее сопротивление. Мир волшебников станет гораздо более безопасным местом. Мир маглов тоже, хотя они никогда не узнают об этом.

Но ей всё равно, потому что Лили мертва. Лили мертва, а война закончена. Поменяла бы ли она жизни сотен, тысяч, лишь бы вернуть свою сестру? Пусть они все будут уничтожены тиранией, если она сможет хотя бы на миг снова поговорить с Лили, вдохнуть её аромат, почувствовать тепло её объятий, посмеяться с ней? Конечно, поменяла бы. Жизнь Лили вроде бы значит меньше, чем те люди, чьи жизни теперь спасены её жертвой, но Петуния пожертвовала бы ими всеми ради ещё одного момента с сестрой.

Петуния берёт холодные руки Лили.

— Глупая девчонка, — говорит она.

Она чувствует себя старой, а Лили в смерти опасно молода, как и её муж, почти ребёнок. Ребёнок, который умер, спасая ребёнка.

— Глупая, глупая девчонка. Я же тебе говорила.

Она ругает труп. Возможно, она сошла с ума. Это не редкость. Она в шоке. Конечно, в шоке. Но ей все равно нужно это сказать.

— Я же тебе говорила, — говорит Петуния, её глаза щиплют и болят. — Я говорила, чтобы ты держалась подальше от Джеймса, я говорила тебе, чтобы ты не встречалась с ним, я говорила, чтобы ты закончила университет. Я предупреждала тебя, что ты слишком глубоко зашла, играешь в героиню. Я говорила, что выходить замуж так рано — глупо. Я говорила, что тебе не стоило заводить ребёнка.

Лили молчит и твёрда, как манекен. Это не её сестра, её сестра ушла, это просто её оболочка. И имеет ли это значение?

— Всё, что ты сделала, — говорит она не-Лили, — всё, что ты сделала, к чему это привело? Ты ушла. Мы обещали папе. Я обещала папе. Я клялась, что ты должна была жить, тебе нужно было просто остаться живой, а ты не смогла. Не смогла справиться? — шепчет она. — Совершенная Лили? Лучшая ученица, лучшая на курсе, не смогла даже это?

Нет, ответ, который не может быть произнесён, — это. Нет. Я не смогла. Я пыталась, но приняла все неправильные решения, пошла по неверным путям, но они были верными для меня, Туни. Ты знаешь это. Ты знаешь, что я бы всё сделала снова, и вот что больно. Я бы выбрала этот конец каждый раз. Я бы умерла ради мира, который даже не мой, ради людей, которым я ничего не должна. Ради мира, который меня не хотел. И тебя не хотел. Я умерла ради тебя. Ты можешь это вынести? Можешь это пережить, Туни? Ты знала, каковы были шансы. Ты и твоя учётность и организация. Можешь ли ты меня выпрямить и убрать, как мусор? Конечно нет. Глупая, дурацкая девочка. Я ушла.

Петуния отпускает руки Лили и встаёт. Ей нужно забрать одеяло Гарри, всё, что ему понадобится. Ей нужно спуститься вниз, войти в мир без Тёмного Лорда, без её сестры. Ей нужно сказать Дамблдору, что это был Питер, кто предал их всех, а не Сириус или Римус. Ей нужно молиться, чтобы Сириус не рвался на самоубийственную миссию. Ей нужно как-то жить. Аккуратный маленький список домашних дел без предсказуемого окончания.

№1: Плачь по своей умершей сестре, ты, бессердечная сука.

Она так и делает.

Петуния пытается разделить оставшуюся часть года на более мелкие, более управляемые части. Джеймс и Лили похоронены 5-го числа бок о бок на кладбище Святого Иеронима. Петуния предпочла бы, чтобы ее похоронили с папой, мамой и Дейлом в Коукворте, но Лили там никогда не было места. И мысли о том, что могила ее сестры находится всего в нескольких кварталах от дома детства Снейпа, достаточно, чтобы отговорить ее.

Петунья выбирает надгробие и разбирает подарки — цветы, сладости, торты, плащи и игрушки, — все они адресованы Гарри, потому что мир в большом долгу перед ним. Петунья хочет, чтобы мир отстал от неё. Она не видит Сириуса почти неделю, потому что после того, как они загнали Питера в угол, взорвалась половина улицы, и двенадцать магглов погибли. Министерство объявило Питера погибшим и изо всех сил старается повесить всё это на Сириуса.

Но Дамблдор верит ей, и хотя общественность могла бы легко поверить в то, что Блэк мог стать предателем, представить, что сестра Лили Поттер, магглорождённая, покрывает Пожирателя смерти, сложнее. Петуния настояла на том, чтобы присутствовать при заклинании Фиделиус, и теперь рада этому, а ещё больше радуется, когда Дамблдор использует Омут памяти, чтобы показать её воспоминания суду.

Это произошло после того, как Люциус Малфой лгал на суде, утверждая, что был под империусом и что он видел Сириуса на собраниях с Пожирателями Смерти, и выражение его красивого лица было бы почти смешным, если бы не требовало каждой капли самоконтроля Петунии, чтобы не наложить проклятие на него через комнату. Малфой, разумеется, избегает тюрьмы.

Петуния один раз видела Нарциссу в коридоре, она сидела очень прямо, с сыном на коленях, маленьким блондином, который цеплялся за мать и стеснялся смотреть. Петуния держала Гарри на руках; он всё ещё спрашивал о своей маме и папе, и Петуния могла только раз за разом объяснять годовалому ребёнку, что они не вернутся. Она посмотрела на Нарциссу, и Нарцисса Малфой смотрела на неё в ответ, как будто хотела презрительно скривить губы, но не имела на это сил.

— Сколько лет твоему мальчику? — спросила Петуния вместо того, чтобы сделать что-то резкое, пристыжающее, будто муж Нарциссы только что не пытался отправить её жениха в Азкабан. — Он красивый.

— Семнадцать месяцев, — ответила Нарцисса после паузы. — Драко.

Петуния думает, что Драко — это, наверное, самое абсурдное имя, которое она когда-либо слышала, а она слышала много, но слишком устала, чтобы быть жестокой. Её волосы влажные, кожа чувствует себя сухой и тугой, а одежда болтается на ней; она почти не ела последнее время.

— Тебе повезло, — говорит она Нарциссе Малфой, — Он выглядит прямо как его отец.

Глаза Нарциссы, серые, как туман, говорят о том, что она боялась этого.

Сириус освобождён, хотя «Пророк» продолжает гадать, что всё это — некая длинная комбинация, в которой он пытается воспитать Гарри Поттера как следующего Тёмного Лорда, и они встречаются с Дамблдором через неделю.

— Когда твоя сестра умерла, — говорит Дамблдор, — её жертва инициировала древнюю форму магии, кровный союз. Пока Гарри остаётся с тобой, Петуния, её последней живой родственницей, он будет под защитой. С ним не случится беды, пока он в твоём доме. Этот союз разрушится только тогда, когда Гарри достигнет совершеннолетия.

Петуния не нуждается в убеждениях, чтобы принять племянника, но она всё равно сжимает губы.

— Защищён от чего?

— Он не ушёл, — говорит Сириус грубо. Они почти не разговаривают. Это слишком больно. Иногда она даже не может смотреть на него. Он верит, что Питер всё ещё где-то там. Петунии всё равно, там он или нет. Хозяин Питера мёртв. Или почти мёртв.

— Конечно, он ушёл, — отрезает она. — Это и было смыслом, Гарри его убил.

— Время покажет, — говорит Дамблдор. — Я не думаю, что нам нужно бояться возвращения Тома Риддла в ближайшее время. Я также не думаю, что он был полностью уничтожен в этом мире. Его влияние и его последователи продолжают существовать. Страдания Лонгботтомов — тому доказательство.

Петуния подумала, что если бы то, что произошло с Элис и Френком, случилось с Лили, она бы предпочла, чтобы её сестра была мертва и похоронена, чем жила бессознательно в укромной палате Святого Мунго.

— А что насчёт Питера? — спрашивает она, с трудом.

— Питер Петтигрю, если он всё ещё жив — а жизнь для крыс куда более опасна, чем для людей, — добавляет Дамблдор, бросая взгляд на Сириуса, который выглядит так, будто сейчас зарычит, — обречён на жизнь в страхе и стыде, в тенях нашего мира. Питер поступил так, из отчаяния и страха, и не без некоторой жажды власти, но прежде всего защиты.

— Они доверяли ему, — говорит Сириус. — Джеймс любил его как младшего брата…

— Всё кончено, — отрезает Петуния. — Это всё, что нам нужно знать. Гарри будет в безопасности, и всё кончено.

Дамблдор не возражает.

— Гарри уже считается знаменитостью, — комментирует он. — Он будет окружён вниманием и похвалами по мере взросления. Это может вскружить голову любому мальчику.

— Я не хочу, чтобы он рос среди волшебников, — быстро говорит Петуния. — Мы возвращаемся в Бирмингем, близко к тому месту, где я выросла. Он будет учиться в магловской школе, перед Хогвартсом.

Сириус с ней не согласен, не понимает смысла притворяться, что самый знаменитый волшебник всех времён — это что-то обычное, будничное, но это мальчик сестры Петунии, и она имеет последнее слово в этих делах. Ему придётся это принять.

Дамблдор кивает.

— Тогда я с нетерпением жду, когда увижу его через десять лет.

Петуния не любит Альбуса Дамблдора, но она доверяет его словам, так что это что-то.

Сириус и она не знают, как разговаривать об этом, не знают, как с этим справиться, поэтому Сириус пьёт, а она кипит от злости, и они пакуют свои вещи и ищут маленький дом в приличном районе, как она требовала, потому что она не собирается растить Гарри в художественной квартире в богемном районе города. Они часто ссорятся, но не так, как раньше, с криками и хлопаньями дверями, а тихо, холодно, пока Гарри спит.

Рождество — это мрачное событие, но Мэри возвращается из Франции с мужем и сыном, и Петуния навещает Марлин, которая живёт с оставшимися братьями в Манчестере. Они отвлекаются, любуясь сыном Мэри, Адрианом, которому уже три, Гарри, и беременным животом Карен, и Петуния украшает рождественскую ёлку дома игрушками Лили, пока Сириус смотрит пустым взглядом.

Римус держится отстраненно, и Петуния не может его в этом винить. У них с Сириусом ужасная ссора, которая улаживается только после Нового года. Она смиряется с этой зимой. И ничего нельзя сделать, чтобы кому-то из них стало лучше. Она не может исправить ситуацию волшебным образом, как не может силой воли убрать снег и заставить деревья распустить новые листья.

Лили исполнилось бы двадцать три в конце января, а Джеймсу исполнилось бы двадцать два в конце марта. Петунья удается поговорить с Мэри наедине в начале апреля. Её отец умер. Напился до смерти. Она снова пытается наладить отношения с матерью и братьями. Они навещают могилу Доркас и сидят на скамейке рядом, без детей.

— В основном я чувствую вину, — говорит Мэри спустя некоторое время. Она изменилась с тех пор, как жила во Франции; свободно говорит на двух новых языках, французском и испанском, загорела и выглядит немного обветренной, волосы осветлились, глаза потемнели. — Что мне удалось вырастить Адриана с его отцом и быть… ну, счастливой, а вы все воевали.

Петунья должна была бы сказать «Это не твоя вина, мы все были просто детьми», но не может.

— То, что случилось, случилось, — говорит она. — Нет смысла плакать над пролитым молоком.

Мэри горько улыбается.

— Я даже не знаю, как говорить с Марлин теперь. Как я могу? У меня есть муж, сын и мама. Дэвид и Сара в порядке.

— До того, как ты забеременела, ты пережила ад, — говорит Петунья. — С твоим отцом, и вообще. Ты не заслужила переживать всё это снова. Жить в страхе. Постоянно беспокоиться. Ты уже пережила свою войну, Мэри, задолго до нас.

Мэри немного вздыхает. Она подстриглась в модное каре с челкой. Она теперь выглядит утончённо, чего не было, когда она была неуклюжим и застенчивым подростком. Она уже не так сильно сомневается, не мямлит. Дориан, похоже, влюблён в неё больше, чем раньше.

— Доркас хотела бы, чтобы мы всё ещё были вместе, — говорит она. — Она бы назвала нас дураками, если бы была здесь.

— Она бы сказала, чтобы мы вытащили головы из своих задниц, — соглашается Петунья. — Война закончена, время двигаться дальше.

— Проще сказать, чем сделать, — одновременно произносят они обе и обмениваются усталым, но веселым взглядом.

Петунья увольняется с работы в Мортимерс в мае. Она швыряет стопку листовок перед Сириусом за завтраком. Они не могут жить за счет его наследства вечно, и ей надоело, что он приносит домой мертвых крыс, как Бродяга.

— У тебя есть оценки для этого, — говорит она и уходит.

Они ссорятся реже, когда его принимают на работу в Гринготтс как разрушителя проклятий. Может быть, ему помогает то, что он путешествует, а она занята открытием «Эванс Арифмантикс». К июлю у него появляется коллекция новых шрамов и постоянный солнечный ожог на шее, а она стала проводить встречи с клиентами, пока Гарри тихо играет в углу с котёнком, которого они нашли, когда собирали вещи в коттедже. Лили однажды назвала его Криволапсом из-за его кривых лапок.

Они устраивают второй день рождения Гарри в саду нового дома. Он играет с Адрианом Пьюси и тыкает маленькую Мэг Маккиннон, дочку Майкла и Карен, названную в честь своей бабушки. Сириус и Римус долго гуляют по кварталу, и Петунья воспринимает это как хороший знак. Даже Марлин смеется над какой-то шуткой, рассказанной Малкольмом, и пьет красное вино с Мэри.

Макгонагалл и Хагрид заглядывают, и Гарри визжит от смеха, катаясь на плечах у Хагрида, в то время как Макгонагалл и Петунья серьезно обсуждают последний выпуск журнала «Преобразования Сегодня». Научных исследований в последние годы было недостаточно, ведь все больше беспокоились о том, чтобы остаться в живых, чем о новых заклинаниях.

В этот раз Петунья не спешит убираться в конце вечера. Она сидит на ступеньках, со спящим Гарри на коленях, и когда большой черный пес появляется за углом, она не встает и не ругает. Бродяга ложится у её ног, нежно пыхтя. Она тыкает его в густую шерсть пальцами ног. Ночь тёплая и пахнет сладким. Закат был великолепным. Сад растёт хорошо, особенно розы, хотя траву нужно подстричь.

— Помнишь пятнадцатилетие Доркас? — спрашивает она Бродягу. — Мы выходили на траву босиком, и было точно так же, как в эту ночь. Ты был абсолютно пьян, — продолжает она. — Но ты подхватил меня и швырнул через плечо, и мы упали в траву и просто лежали, смотря на звезды. Лили злилась, потому что я задержалась намного дольше, чем собиралась.

Он лижет её ногу, и она смеется, не чувствуя привычной боли, которая сопровождала её все последние месяцы. Голова Гарри сваливается на её руки. У него такие дикие локоны; уже трудно поддерживать их в порядке.

— Я рада, что мы это сделали, — говорит она. — Я рада, что просто полежали немного. Знаешь? Мы тогда не знали. Но как будто мы знали.

Сириус сидит, раскинувшись, у её ног, и целует её руку.

— Думаю, мы знали, — говорит он. — Я точно знал.

Она держит его горячую руку в своей еще несколько минут, а затем они встают, чтобы уложить Гарри спать.

У Петунии нет на это времени. Она громко стучит в дверь в третий раз.

— Гарри! ВСТАВАЙ! СЕЙЧАС! — Выдохнув с раздражением через нос, она слушает усталый стон с другой стороны двери. — Мы опоздаем! Вставай! — Она дергает за ручку и открывает дверь, заходя в темную комнату. Гарри переворачивается в постели и тянет одеяло на голову.

Она сердито смотрит в его сторону, прежде чем подойти к окну и распахнуть шторы, которые купили, когда ему было пять, и которые украшены маленькими мигающими совами. Утренний солнечный свет заливает комнату, и слышен звук соседей, которые уходят на работу и косят траву. Гарри что-то бормочет.

— Сейчас, — Петунья смотрит на часы на своем худом запястье, щурясь, — 9:07. Нам нужно уехать к десяти, я хочу, чтобы мы приехали пораньше — Гарри! — Он снова засыпает. Она взмахивает палочкой, и одеяло исчезает. Гарри смотрит на неё недовольным взглядом. — Вставай, — она произносит угрожающе, прежде чем повернуться к его шкафу. — У тебя всё еще носки здесь — правда, Гарри, тебе надо научиться собирать вещи, ты уже не маленький мальчик, — начинает она, но замолкает.

— Мама, — говорит он. Она слышит, как он садится на кровать, и Петунья научилась сдерживать свои реакции, когда он называет её мамой — это естественно, он не помнит своих родителей, она и Сириус — единственные родители, которых он когда-либо знал. Но всё равно это кажется предательством, конечно, хотя она знает, что Лили никогда бы не упрекнула её за это.

Она оглядывается; Гарри выглядит точно как Джеймс в одиннадцать лет — с его волосами и тонкой фигурой, но с глазами и улыбкой Лили.

— Всё будет хорошо.

— Конечно, — говорит она, возмущённая тем, что он вообще мог такое предположить. — Если ты поторопишься! — Она бросает в него пару носков; Гарри ловко ловит их и улыбается ей.

— Одевайся быстро, или завтрака не будет, — предупреждает она его и быстро выходит из комнаты, прежде чем сделать что-то глупое, например, крепко его обнять или расплакаться. Это не сюрприз. Ему одиннадцать, он идет в школу, как и все остальные волшебники и волшебницы Британии. Просто… кажется, всё это прошло так быстро.

Она спешит вниз по лестнице, ускоряя шаг, когда слышит поднятые голоса на кухне.

— МАМА! Элла снова меня дразнит! — Сириус выстроил импровизированный щит из своего тела между двумя бойцами, один из которых истерически насмехается над другим: — Мамочка, Элла меня дразнит, — но он может сделать лишь немногое перед лицом детской ярости.

— Оба сидите за столом, — резко говорит Петунья; Альфи снова капает жиром от бекона на пол, который она только что вымыла. — Цедрелла, сколько раз я должна тебе говорить не трогать его?

Элла поджимает губу; она довольно хорошо умеет это делать для девочки восьми лет, и откидывает свои светлые локоны через плечо.

— Он ведёт себя отвратительно, мама. — Петунья считает, что её дочь гораздо красивее, чем она когда-то была; у неё такие же светлые волосы, как у Петуньи, только более густые и кудрявые, лицо её отца, с гордостью и серыми глазами, и в голосе есть некая властность, которая напоминает и Лили Эванс, и Регулуса Блэка.

Альфи угрюмо садится на стул, огорчённый. Он слишком чувствителен, и Петунья винит в этом себя; похоже, он унаследовал её склонность к преувеличению и катастрофизации, но в целом он гораздо более оптимистичен, чем она была в семь лет. Ей кажется, что он выглядит точно как Сириус, а Сириус думает, что он похож на Джеймса, что генетически невозможно, но…

Единственное, что не похоже на Блэков в Альфи — это глаза его матери, бледно-голубые, которые сейчас широко распахнуты от возмущения.

— Элла сказала, что я младенец, — обвиняет он, кусая бекон.

— Ты не ведешь себя как младенец, — говорит Сириус разумно, — ты ведешь себя как семилетний, как и твоя сестра.

— Мне восемь! — возражает Элла.

— Восьмилетние не дразнят своих братьев, — лжет он легко и кладет ей яйца на тарелку. — Они спокойно завтракают и дают своим уставшим матерям передохнуть.

Петунья любит своих детей и рада, что они у неё есть, потому что хотя она и не живет жизнью покорной домохозяйки, как мечтала в детстве, она всегда хотела стать матерью, но иногда сожалеет, что между ними только год разницы. Кажется, с тех пор, как они научились говорить, это стало рецептом катастрофы.

Элла фыркает, но больше не устраивает скандалов, и Петунья начинает разливать им апельсиновый сок, обменявшись взглядами с Сириусом, как бы говоря: «Они так рано капризничают, потому что расстроены отъездом Гарри». Элла и Альфи знают, что Гарри — их двоюродный брат, а не родной брат, но они оба воспринимают его как брата.

Всего месяц назад они были в восторге от того, что помогают ему выбирать школьные принадлежности, но перспектива того, что он действительно пойдёт в эту школу, их не так воодушевляет. Гарри на три года старше Эллы, а Альфи — на четыре. Гарри — любящий старший брат, даже если они иногда его раздражают, но им всем будет трудно привыкнуть к тому, что в доме будет всего два ребёнка.

— Ты должна сесть, — говорит Сириус ей тихим голосом, — ты на ногах с семи утра.

— Если я сяду, я больше не встану, — бормочет Петуния в ответ, но делает укрепляющий глоток кофе. Она винит Сириуса в том, что больше не может обходиться без кофеина. Сегодня он не работает, а она не пойдет в офис до вечера, так что дети будут только его; они пойдут в маггловскую школу только через несколько дней. Кроме того, они обычно виснут на отце, когда он дома; 12-го числа он уезжает на раскопки в Бразилию.

Сириус — хороший отец, хоть и очень снисходительный. Петунии трудно его винить, учитывая его собственное детство — конечно, он никогда бы не стал запрещать что-то своим детям, никогда бы не заставил их стыдиться того, кто они есть. Просто он может позволить себе быть расслабленным родителем, в то время как она обычно следит за соблюдением правил — а их у неё много.

Дело не в том, что она боится, что дети станут избалованными, хотя у них и есть деньги. Сириус — последний оставшийся взрослый из рода Блэков, и всё в итоге досталось ему, включая этот ужасный дом в Лондоне, в который Петунья категорически отказывается входить. Их дети — новое поколение Блэков, грязные полукровки или нет, никогда не будут нуждаться в деньгах. Петунья сохранила свою девичью фамилию не из-за злобы, а потому что использует её в бизнесе, а «Петунья Блэк» звучит как ужасный парфюм.

Они назвали своих детей в честь нескольких более-менее приличных (и отреченных) членов семьи Сириуса — Петунья не смогла назвать первого ребенка Лили, поэтому это был Цедрелла Вайолет, а через год — Альфард Джеймс. Она всегда хотела сына и дочь, по одному ребёнку, идеальную маленькую семью за белым штакетником. У них нет забора, есть живая изгородь, которую можно было бы подстричь лучше, и ничто не идеально, но это лучше, чем было десять лет назад.

Нет, Петунья строгая с детьми, потому что ей страшно. Она не хочет, чтобы они выходили из её поля зрения, не хочет, чтобы они разговаривали с незнакомцами, не хочет, чтобы они привлекали внимание. Большинство тех, кто мог бы им навредить, скорее всего, сидят в Азкабане, но… лучше перестраховаться. Они не понимают, это новое поколение. Они не понимают, как всё было не так давно. Они всегда жили в мире. Неужели именно это чувствовали ее родители, растя ее?

Гарри наконец спускается вниз, взъерошенный, но одетый, и садится между своими кузенами, которые сразу начинают бороться за его внимание.

— У нас будет встреча с дядей Римусом на станции? — спрашивает Гарри, когда Петунья передает ему тарелку с едой. Гарри напоминает Петунье Римуса немного; он тише, задумчивее, не такой общительный и не ищущий внимания, как всегда был Джеймс.

— Да, — говорит она, — и Марлин может зайти, чтобы проводить тебя.

Он оживляется; Марлин всегда была весёлой тётей, больше похожей на старшую сестру, чем на кого-либо ещё. Она забирала его на день, чтобы сделать то или это, рассказывала ему возмутительные истории о Петунии в подростковом возрасте.

Она ещё раз осматривает его сундук; его сова Хедвиг спит в клетке на его крышке. У него есть все учебники, котёл, форма, палочка — она всё ещё нервничает из-за этого Олливандера, если честно, — и никакой метлы, как бы он ни возражал. Они с Сириусом никогда не увлекались квиддичем, но Гарри увлекается, как и его отец, и уже много лет он устраивает Петунии мини-сердечные приступы в воздухе.

— Можно мы поедем в Лондон на мотоцикле? — нетерпеливо спрашивает Альфи в другой комнате, и Петуния закатывает глаза, заканчивая рыться в багажнике, прежде чем её палец натыкается на что-то. Она берёт альбом и листает его, останавливаясь на первой фотографии: Лили улыбается ей, держась за свой маленький беременный живот. Джеймс входит в кадр и выходит из него, махая рукой. Внизу страницы детским почерком Гарри написал: «Лили и Джеймс Поттер, 1980».

Не «мои родители» или «мама и папа». Они, должно быть, кажутся ему такими далекими; конечно, Петунья рассказала ему о них, но Гарри всегда смотрит на неё, как если бы она рассказывала интересную историю, сказку. Для него жизнь всегда была здесь, не в Годриковой Лощине, не с ними, не с его мамой и папой.

Эта жизнь, с людьми, которые учили его кататься на велосипеде (Петунья) и летать на метле (Сириус), которые записали его в школу и читали ему на ночь, которые сидели с ним, когда он болел, и возили его на побережье летом. Люди, которые позволяли ему ставить звезду на рождественскую елку и наблюдали, как он играет на улице.

Но он берёт с собой их фотографии, так что это хоть что-то, по крайней мере. Должно быть, он испытывает какую-то привязанность, пусть и смутную. Петунья кладет альбом обратно в чемодан, запирает его и встает, игнорируя напряжение в спине. Ради бога, ей всего тридцать один. Дети еще даже не подростки, слава Мерлину. Она не хочет представлять, какой будет через три года, когда Элла уедет.

На Кингс-Кросс людно, и Петунья настаивает, чтобы Элла держалась за руку Сириуса, а Альфи — за её. Хоть он и хочет вырваться. Гарри идет перед ними с тележкой, внимательно оглядываясь на маглов, которые их рассматривают, и на других студентов Хогвартса, приближающихся к барьеру.

— Давайте, не замедляйтесь, — быстро говорит Петунья, когда платформа 9 и ¾ становится всё ближе. — Мы не хотим, чтобы на нас слишком странно смотрели.

Сириус фыркает, но это он выбрал носить драконий кожаный плащ в такой день. Тщеславный мужчина. Гарри оборачивается назад, когда металлический барьер становится виден.

— Как нам пройти?

— Нужно просто побежать, — Петуния упорно игнорирует сцену, которая разыгрывается у неё в голове: маленькая светловолосая девочка наблюдает, как худой темноволосый мальчик и сияющая рыжеволосая девочка вместе пробегают через барьер.

Снейп теперь преподает зельеварение в Хогвартсе, благодаря каким-то махинациям Дамблдора. Петунья коротко предупредила Гарри, что один из его профессоров не ладил с его отцами (Джеймсом и Сириусом) в школе и будет, вероятно, холоден. В лучшем случае Снейп будет холоден. Если он хоть как-то посмотрит на Гарри не так, она окажется в офисе Дамблдора так быстро, что его волшебная палочка не успеет взлететь.

Гарри набирает скорость и исчезает сквозь барьер. Сириус и Цедрелла идут сразу за ним. Альфи нетерпеливо тянет её за руку.

— Мама, ну давай же!

— Иду, дорогой, — говорит она, благодарная за маленькую, теплую, липкую детскую руку в своей, и мчится вперёд с младшим. И вот они уже на платформе, и она инстинктивно прижимает сына поближе, хотя на платформе тесно, дети смеются и кричат, родители беспокоятся, животные трясутся в клетках. Есть некая лёгкость, которую она не помнит из своего детства; люди говорят о стоимости школьных принадлежностей, а не о последней атаке или бегстве из страны.

В последнее время ей снится больше кошмаров, и иногда они заставляют детей пугаться, когда её крики будят их. Сириус всегда быстро их успокаивает:

— Мама просто плохо поспала, но всё в порядке, я испугал монстра.

Они не знают, о войне. Они не могут знать. Гарри знает, что его родители были убиты темным волшебником, но не знает подробностей. Так, наверное, будет лучше. Он просто ребенок.

Римус машет ей рукой, и Марлин не отстаёт. В последнее время она серьёзно встречается с одним маглом. Петуния удивилась не тому, что мужчина не волшебник, а тому, что Марлин, похоже, воспринимает эти отношения… ну, как нечто большее, чем просто интрижка. Он тоже был военным. На Фолклендских островах.

— А теперь, — говорит Сириус Гарри, к её ужасу, — если ты случайно увидишь маленького засранца по фамилии Малфой… скажи ему, что у меня есть несколько слов для его отца…

— Сириус, — шипит она, и сверлит Гарри взглядом. — Ты просто будешь держаться подальше от неприятностей, ладно? Не ищи их ни с кем, честное слово, Сириус…

— Не ищи неприятностей, — подтверждает Марлин с усмешкой. — Ага, из уст самой Петунии «скорострельной» Эванс…

— Ты насылала проклятия на людей? — восхищенно спрашивает Элла. — Мама, я не знала, что ты умеешь…

— Она пытается сказать, — перебивает Ремус, хотя и сдерживает смешок, — что тебе, Гарри, нужно стараться ладить со всеми одноклассниками, независимо от… семейной истории.

— Ну, — говорит Сириус, — может, не со всеми, да?

— С большинством, — поправляет Ремус.

Рядом болтает семья, и Сириус кивает в их сторону:

— Как тебе эти Уизли? Похоже, у них есть мальчик твоего возраста, Гарри. Не хочешь ехать в поезде один?

Он улыбается Петунии, и она понимает, что он вспоминает их первое путешествие на поезде. Дурак.

Гарри, похоже, собирается робко подойти к мальчику, высокому, худощавому рыжему подростку, покрытому веснушками, который спорит с братьями. Петуния понимает, что всё происходит слишком быстро, и отпускает руку Альфи. Она обнимает Гарри, целует его в растрёпанные волосы и пытается расправить их напрасно, прежде чем он резко отстраняется.

— Мама!

— Будь осторожен, — говорит она серьёзно, — и слушай преподавателей, ты понял? Делай все домашки, и обязательно ешь. И НИКОГДА не гуляй по ночам. Напиши нам, когда приедешь.

— Да, нам тоже понадобится подтверждение твоего распределения, — шутит Сириус, — потому что если это не Гриффиндор…

— Если тебя не примут в Гриффиндор, это всё равно не будет иметь значения, — уверяет её Петуния, хотя она втайне думает, что это будет именно Гриффиндор — у Гарри есть благородная жилка, как у его матери, и никакие наставления не могут этого стереть. — Просто будь в безопасности.

Он должен быть в безопасности, он будет в Хогвартсе, самом безопасном месте в Британии, но она всё равно не может не волноваться. Его шрам едва заметен, он скрыт под чёлкой, и ей это нравится. Она хочет, чтобы он был просто Гарри, а не Гарри Поттером. Просто Гарри, который называет своих тётю и дядю мамой и папой, который очень любит свою семью, с которым всё будет хорошо, он будет нормальным и, надеется, ему будет скучно.

Сириус сам притягивает его к себе для крепкого объятия, а Марлин делает с ним то глупое рукопожатие, которое придумала, когда ему было семь. Римус кладёт руку ему на плечо и говорит что-то, чего Петуния не совсем понимает; она слишком занята тем, что пытается сдержать слёзы. Затем Гарри уходит, засунув руки в карманы и робко приближается к мальчику Уизли.

— Всё будет в порядке, — уверенно говорит Сириус. — Он хороший парень, Пэт. У него всё получится.

— Мама, не плачь, — вдруг говорит Эмма, болезненно милая, пряча свою маленькую головку в Петунином пальто. — Мы напишем ему много писем.

— Да, — с энтузиазмом говорит Альфи, — Гарри сказал, что он сфотографирует свою общую комнату. И озеро! И лес! И подземелья, потому что там, вроде, есть секретные сокровища…

Петуния в последний момент сунула свою старую камеру к его вещам. Она кладет руку на голову Эллы, поглаживая ее локоны, а другой сжимает плечо Альфи. Марлин отпускает какую-то шутку Римусу о паре студентов постарше, свисающих из окон поезда, а солнце светит сквозь стеклянный потолок, и куда бы Петуния ни посмотрела, везде улыбаются дети.

Родители, конечно, выглядят менее восторженно, и на мгновение она встречает взгляд явно маггловской женщины, которая тревожно смотрит на свою дочь, пока та заходит в Хогвартс Экспресс.

— Пока, мама! — кричит девочка, радостно маша рукой. Женщина на мгновение сдерживает выражение лица и улыбается.

— Прощай, дорогая!

Петуния улыбается через слёзы женщине, как бы говоря: «Всё будет хорошо, ты увидишь». Через мгновение женщина нервно улыбается в ответ. Девочка, конечно же, уже исчезла в вагоне, сверкнув рыжими кудрями в утреннем свете.