Твой выходной в академии (гет)

Примечания:

Это фанфик на фанфик. Перед прочтением советую прочитать как минимум 10 первых глав фанфика «Из пустыни» от Зиан — события происходят примерно после 10.

https://ficbook.net/readfic/01941732-ee57-7344-8746-d52498ba9b53

Вода чуть колыхалась на уровне бёдер, обтекая низ живота, лаская там, где обычно прячется тишина. То поднимаясь выше, то отступая на полтона, она оставляла после себя медленные следы прохлады. Ты стояла в оазисе, поливая себя водой из деревянной бадьи — не спеша, полуразвернувшись к солнцу, и капли стекали по твоим формам так медленно, будто ленились отпускать.

Сегодня был выходной. Один из тех редких, когда можно было никуда не спешить и не держать в голове ничего, кроме собственных желаний. Об оазисе ты услышала случайно — от студентов старших курсов, вполголоса обсуждавших, где лучше всего спрятаться от сумерийской жары. Их разговор осел где-то в памяти, как шёлковая вуаль, и вот теперь — ты здесь.

Ткань купальника плотно прилегала к телу, ещё тяжёлая от воды, гладкая, с лёгким блеском на изгибах. Глубокий зелёный оттенок, украшенный тонкими золотыми узорами, казался здесь — среди воды, света и песка — почти частью самого оазиса. Ты купила его в Сумеру, спонтанно, во время одного из редких выходов из Академии. Он показался немного смелым, но очень красивым. В деревне ты таких вещей никогда не видела.

Нижняя часть держалась на тонких шнурках, которые поднимались по бёдрам до самой талии, будто чертили на коже аккуратную, почти ювелирную рамку. Ткань спереди была вытянута в тонкий клин, украшенный золотым узором. Он не столько скрывал, сколько подчёркивал — линии под ним угадывались легко, будто сам орнамент намекал на форму, ведя взгляд. Шнурки, тянущиеся вверх, оставляли влажные следы на теле — едва заметные, но ощутимые, словно память недавнего прикосновения.

Верхняя часть обнимала грудь мягко и уверенно — будто знала её наизусть, до последней округлой детали. Чашечки были не такими уж большими — как раз настолько, чтобы удержать форму и ничего лишнего. Гладкая зелёная ткань плотно прилегала, подчёркивая изгибы, ложась по телу с точностью, от которой хочется смотреть дольше, чем прилично.

Золотой узор по краям вился вдоль линии, осторожно обходя места, где ткань касалась особенно чувствительных точек. Словно всё внимание собиралось не на орнаменте — а на том, что он обрамлял, не решаясь коснуться. Как если бы кто-то с изысканным вкусом расставил акценты там, где взгляд и без того задерживался первым.

Между собой чашечки соединяла тонкая золотая верёвочка — декоративная, чуть блестящая на солнце. Из-под узелка свисали две маленькие кисточки, и каждый раз, когда ты двигалась, они касались кожи в области солнечного сплетения: невесомо, дразняще, почти интимно. Как будто сам купальник помнил, где ты особенно чувствительна.

Свет дробился сквозь пальмовые листья, рассыпаясь бликами на воде, на плечах, на животе. Воздух пах пустыней, но уже не сухой — мягкой, оазисной, почти обволакивающей. Листья шептали где-то позади, отражаясь в воде рядом с тобой. Всё дышало.

─── ⊹⊱✿⊰⊹ ───

Ты не думала. Точнее, не старалась думать. Но мысли приходили сами — лёгкие, как всплески.

«Ты слишком много думаешь. Упрощай», — вспоминалось вдруг. Его голос. Спокойный. Ровный.

Дни, проведённые в Академии с тех пор, как ты покинула деревню, сами лезли в голову. Аудитории, где воздух был сухим, как пергамент, а голоса преподавателей звенели формулировками — слишком чёткими, чтобы почувствовать. Занятия по физиологии, где ты чувствовала себя на шаг позади: для тебя тело всегда было живым, дышащим — а не схемой в учебнике.

И дело было не только в учёбе. Тоска по Аару не отпускала. Одиночество медленно, но верно садилось где-то между рёбер — неострое, но тягучее. Ты чувствовала себя другой. И наставники, и однокурсники — вроде бы без упрёка, но всё равно с оттенком: будто твоё присутствие уже само по себе исключение из правил. Будто всё, что ты говоришь, нужно сперва оправдать.

Ты пыталась вписаться, честно. Засиживалась в библиотеке, читала до полуночи, заучивала термины, пока в глазах не начинало рябить. А потом… всё равно ошибалась. Всё равно краснела, всё равно путалась в терминах — когда знания вдруг оказывались нужны.

Люди в Академии были другими. Отстранёнными. Они родились в семьях учёных, выросли среди книг и дискуссий. А ты — просто целительница из пустыни. Девочка, которую пустыня учила чувствовать, а не систематизировать.

Но занятия с Аль-Хайтамом не прошли даром. Постепенно ты училась мыслить, как он — не бояться сложного, а раскладывать его на части. Смотреть вглубь, а не вокруг. Останавливаться и не пугаться тишины. Его метод был строгим, но точным. Как будто он не сомневался — ты справишься. И, может быть, именно это — его тихое, ровное присутствие, лишённое сентиментальности, но не безучастное — понемногу ослабляло ту тяжесть, что жила в тебе с момента прибытия в Сумеру. Он не пытался тебя утешать. Он просто был. Не мягкий, не ласковый — но постоянный. А в этой постоянности было что-то, на что хотелось опереться.

И сегодня он тоже был.

Сидел на берегу, чуть в стороне, под пальмами. С самого начала. В раскладном кресле из приятной красной ткани, с книгой в руках — как будто это было его законное место.

Он был одет в свободные, чёрные шорты до колена. Мягкая, дышащая ткань ниспадала легко, с ленивой грацией — не обтягивая, но и не скрывая. Золотая вышивка, тонкая, как дыхание на коже, вилась по бокам, сходясь внизу в едва заметной симметрии. Ближе к верху линии узора будто ненароком вели взгляд… к центру. Очерчивая зону, которую сама ткань предпочитала обойти молчанием. Не вызывающе. Просто точно. Возможно, даже слишком. Как будто даже узор понимал, где стоит сделать паузу — чтобы подчеркнуть, а не прикрыть.

Торс у него был обнажён. Кожа — чистая, сдержанно-тёплая, с лёгким оттенком песка, прогретого солнцем. Мускулы очерчивались чётко, но не демонстративно. Каждая линия — от ключиц до талии — словно выточена терпеливой рукой скульптора, который ценит не объём, а форму. Линия плеч, изгиб рёбер, расслабленный пресс, спокойная сила рук — всё это не пыталось нравиться. И оттого нравилось сильнее.

А на голове — дурацкая зелёная кепка. С вентилятором.

Мягкий, чуть морской оттенок ткани — как у листьев пальм, когда смотришь через отражение в воде. По поверхности козырька тянулись золотые узоры: тонкие, витиеватые, в той же манере, что украшали одежду. Они будто пытались выдать этот аксессуар за что-то культурное, почти достойное. Но вентилятор… Вентилятор вращался быстро, почти с энтузиазмом — и каждый раз, когда лопасти рассекали воздух, тонкие пряди его серебристых волос чуть вздрагивали, поднимались — как дыхание в полусне.

Он не смотрел на тебя. Просто читал.

Как будто ничего из происходящего не нарушало его логики.

Ты посмотрела на него — и возможно, чуть дольше, чем следовало.

Твой взгляд скользил — по шортам, по узору, по расслабленной линии живота, по солнечному отблеску на груди. По неподвижным пальцам на раскрытой книге. По серьёзности, которая в этом нелепом наряде почему-то не растворялась, а наоборот — становилась осязаемой.

Твои щёки чуть залились теплом — и вовсе не от солнца.

Ты отвела взгляд, прикрыла глаза — и выгнулась в спине, потягиваясь всем телом — медленно, будто после сна. Мокрая ткань купальника натянулась по коже, подчёркивая форму — мягко, но отчётливо, будто само движение попросило тело проявиться. Внутри наконец становилось тише: исчезали мысли о доме, о деревне, о вечных заданиях в Академии.

Когда ты снова открыла глаза — Аль-Хайтам уже не смотрел в книгу.

Он поднял взгляд — только глаза, не голову — сквозь крошечное окошко в козырьке своей кепки. Лопасти всё ещё вращались, разгоняя тёплый воздух, чуть шевеля его волосы.

Ваши взгляды встретились — насколько вообще могут встретиться, если один из вас смотрит через вентилятор в дурацкой кепке.

Какое-то время он просто смотрел тебе в глаза.

Спокойно. Аналитически. Как будто за этим действительно был смысл.

Оазис вокруг словно сдвинулся на полтона — стал тише. Тень от пальм ложилась полосами на воду. Ветерок, ещё мгновение назад шевеливший листву где-то за спиной, будто затаился. Здесь, между вами, будто наступила пауза. Птицы не пели. Капли не падали. Даже бликам, казалось, стало неловко двигаться.

И в этой тишине слышно было только два звука.

Твоё сердце.

И приглушённое, настойчивое жужжание его вентилятора.

И вдруг — лёгкое движение пальцами.

Вентилятор остановился. Лопасти замерли.

Вместе с твоим сердцем.

Ты позволила себе секунду тишины.

— Тебе идёт зелёный, — сказала ты, наконец выдохнув, с лёгкой, почти серьёзной интонацией. — Разбавляет твою сдержанность.

Аль-Хайтам не ответил сразу. Только чуть склонил голову — будто отметил для себя наблюдение. Его взгляд опустился обратно к книге.

— Функциональность — прежде всего, — сказал он с тем самым тоном, которым обычно ставят точку в споре.

Ты закрыла глаза. Вода мягко обнимала бёдра, то поднимаясь, то отступая — будто дышала вместе с тобой. Тишина задержалась на мгновение… и вдруг вентилятор снова зажужжал — спокойно, будто ничего и не произошло.

Ты улыбнулась про себя — коротко, без усилия — и, не открывая глаз, медленно опустилась в воду, позволяя ей унести с собой остатки напряжения. Всё встало на свои места: мерное жужжание, плеск воды, шелест листвы, пение птиц.

Мысли скользнули к вечеру — к записям, к списку растений, к темам, в которых ты всё ещё путаешься. Но теперь в них не было тяжести.

Ты выдохнула медленно, глубоко. И на мгновение подумала, что сегодня, наверное, ты действительно отдыхаешь. По-настоящему.