Панацея: Королева и Мэр (джен)

В холодном зале заброшенного замка шумит ветер, перебирая пыль и шёпотом сетуя на исчезновение жизни. Тусклый отсвет очага озаряет женщину и мужчину, чьи тусклые глаза и серый цвет лица говорят о бесконечной усталости и глубокой скорби. Седые волосы мужчины хранят печать времени, оставленную на его облике. Глубоко погрузившись в воспоминания, мужчина застыл, пристально всматриваясь в пляшущие языки пламени. Яркие всполыхи пробуждает в нём сцены прошлой жизни, полной надежды и потерянной любви.

Женщина наблюдала за отцом с тяжёлым сердцем, ощущая всю глубину его боли и бессилия. Наконец, набравшись сил, мужчина обратился к дочери. Голос его был слаб и был едва слышен за голом пламени.

— Королева — не просто титул, дорогая, — прошептал он, напрягая ослабевший голос. — Это воплощённая беда, укоренившаяся в нашем мире, полная всего мрачного, что может быть скрыто в душе человека. Едва заметные добрые искорки её личности соседствуют с подавляющим злом, отравляя её изнутри. Деяния этой женщины превзойдут преступления прошлых веков, потому что источник ее боли— сама ее природа, бушующая двойственность сознания.

Представь себе образ двух душ, сражающихся в одном теле: одна хочет приносить счастье, другая же наслаждается уничтожением и болью. Облик Королевы прекрасен, но обманчив: красота служит маской ужасающей внутренней борьбы, невиданной ранее силы. Столкнувшись с ней, невозможно будет остаться прежним — даже разговор обратиться в пытку, заставляющую задуматься о собственном месте в жизни. История эта еще не началась, Королева не родилась… Но когда родиться, грянет битва…

Запомни, дорогая, Королеву нельзя будет победить оружием, потому что победа потребует гораздо большего — понимания истинной природы ее существования и способности принять собственную слабость.

Это будет не просто злодейка, это будет трагедия, эмоциональная мука, спрятанная в прекрасном облике. Ее бесчеловечность будет криком о помощи, заглушённый эхом внутренних демонов. Она подобна тени, пожирающей свет.

Людской страх заставит принять Королеву как врага, но на деле она отразит наши собственные страхи и способность творить зло. Когда она будет смотреть на мир своими иногда сияющими добротой глазами, окружающие будут чувствовать абсолютное отчаяние. Им за хочется подойти ближе, обнять ее, ощутить теплоту ее тела и попытаться вытянуть из пучины, в которой она тонет.

Однако страх остановит их, поскольку её тьма настолько сильна, что любой контакт принесет лишь боль и страдание. Пройдут годы, даже самое искреннее участие станет для женщины испытанием, и будет встречаться с непроницаемой стеной безразличия и ожесточённости. Проклятье королевы в том, что она будет одновременно жертвой и исполнителем своего наказания. Пленница собственной тьмы и палач.

Старик замолчал, сжимая губы, будто вновь пережив её мучения, и продолжил рассказ, восстановив силы.

— Я искренне считаю, что даже самая раненная душа способна воскреснуть, если окружить её заботой и вниманием. Достаточно дать ей возможность вновь поверить в хорошее, честное отношение, осознать, что мир не исчерпывается одними страданиями и обманом. Главное — проявить немного терпения, немного понимания, немного доверия.

Именно вера может стать ключом к освобождению. Вера в то, что она заслуживает счастья и любви, вера в то, что она способна изменить свою судьбу. Вера в наличие света, который необходимо разжечь. Именно так, и я — старый глупец верю в это всей душой.

В будущем все будут жить в мире, где зло восторжествовало. Этот мир будет полон жестокости и холода. Люди станут глухи к ближним… Хотя, сейчас такие тоже есть….

Кто способен услышать зов? Кто сможет распознать за маской ярости и враждебности страдающую душу, жаждущую заботы и понимания?

Вновь тишина наполнила залу. Но духи не дали старику молчать, они подгоняли, нашептывали и требовали продолжать рассказ.

— Мир новый тоже будет шарахаться от неё, предпочитая игнорировать и бояться. А она, будет чувствовать себя брошенной, непонятой, осужденной навсегда блуждать среди лабиринтов собственной тьмы.

Мир встанет перед выбором: оставить её в покое, отгородиться и забыть, или постараться рассмотреть в ней личность, нуждающуюся в сострадании.

Следует подготовиться к тому, что помощь не будет принята немедленно. Она начнет сопротивляться, оттолкнет, проверяя стойкость. Ведь она будет убеждена, что мир жесток и небезопасен, верить нельзя никому. Только проявив искренность, выдержку и бескорыстную любовь, удастся добиться её доверия.

Наконец, когда она откроет свое сердце, увидят, что за образом Королевы прячется уязвимая, чувствительная душа, мечтающая о принятии и любви. Вы обнаружите ребенка, которого предали, обидели, забыли. Ваша цель потомки — не обвинять её за прошлые поступки, а помочь излечить старые раны, восстановить веру в себя и мир.

Тогда, возможно, произойдет чудо. Из злодейки получится обычная женщина, способная любить, прощать и чувствовать счастье. Помни дочь моя, что за всеми плохими поступками кроется своя драма, за кажущимся равнодушием — болезненные переживания. Возможно, именно сострадание способно осветить темноту и достигнуть разбитого сердца. Тогда Злая королева перестанет быть источником бедствий. Станет символом, свидетельствующим о возможности спасения даже в самых сложных ситуациях.

Эти размышления заставили старика содрогнуться, будто холодный порыв ветра проник внутрь его существа. Голос его дрогнул, стал едва различим, дыхание сделалось неровным и тяжелым. За веками уставших глаз промелькнули призрачные фигуры прошлого и неясные контуры грядущего, густым туманом заволокшие его помутневший рассудок.

Говорить ему становилось все труднее, слова будто извлекались с самого дна израненного сознания. Разум, некогда ясный и острый, превратился в пустоту, втянутую временем в воронку забвения.

Хрупкая рука слабо потянувшись вперёд легла на руку дочери. Линии морщин на лице углубились, рисуя карту прожитых лет. Сердце билось нерегулярно. Старец чувствовал, как жизнь покидает его. Ему хотелось передать столько важной информации, предупредить о возможных ошибках, но слова застревали в горле, тяжёлым грузом удерживаемые дыханием.

Время неумолимо двигалось вперёд, делая его существование всё короче. Каждый миг ощущался острее, дороже, драгоценнее предыдущего. И теперь он понял истинную ценность каждого мгновения, осознавая, что оно может оказаться последним.

Всё это усилило его стремление завершить начатое, завершить историю. Он понял, что пришло время отпустить прошлое и довериться будущему поколению, надеясь, что они продолжат начатый путь. И предсказание, за которое он отдает жизнь, поможет выиграть еще не начавшуюся битву… И это подарило ему одновременно и боль, и утешение.

Словно тяжёлая ноша упала с его плеч, когда он опустил веки. Прощальная капля влаги коснулась кожи, и вдруг… умиротворение. Тревоги, покинули его, оставив лишь безграничную любовь ко всему живому. Он принял свою участь. Принял необходимость отпустить боль прошлого и шагнуть в неизвестность. Принял дар прорицателя и продолжил рассказ, что духи нашептывают ему в тишине.

— Но этого не произойдет. И тот, кто может ей помочь, проходит мимо, не видя ее. Она словно тень, призрак среди живых, окутанный пеленой невидимости, сплетенной из равнодушия и спешки. Ее крик утонет в гуле городской суеты Нового Мира, ее мольба раствориться в холодном ветре перемен.

Так было и прежде, в самом начале времён. Сердце героя тогда сжималось от ощущения своего бессилия, от ясного понимания, что надежда в её глазах медленно угасает. Он видел это, понимал, но не мог ничего изменить. Несмотря ни на что, герой оставался рядом, не в силах отвернуться от разыгрывающейся перед ним трагедии.

Сколько раз она простирала руки, надеясь спастись? Сколько раз ее отвергли, осудили, испугались? Каждая такая рана делала крепче ее броню, сердце менее восприимчивым к теплу и состраданию. Но под этой броней, под слоем боли и разочарований, оставалась маленькая искорка надежды, готовая вспыхнуть ярким пламенем любви, если найдется смельчак, который рискнет ее оживить.

Вот тогда, века назад, пришел человек, способный все изменить. Он увидел лишь злость в ее глазах, лишь холод в поступках. Не заметил ее страданий, не почувствовал ее боли. Возненавидел ее, как и другие. И ушел, унося возможность спасения, выздоровления, новой жизни.

И Королева — тогда зовущаяся Первой Ведьмой, вновь оказалась одна со своими мыслями и Героем, в своем замке, окруженная глухими стенами отчаяния и безнадеги. Тишина стала оглушающей, превратившись в крик, никем не услышанный. А она продолжала надеяться, несмотря ни на что, что однажды придет тот, кто увидит не маску, а саму душу, протянет руку не из страха, а из любви.

Герой чувствовал ее боль каждой клеточкой кожи, каждым нервом. Видел, как тьма поглощает ее глаза, стирая свет, некогда любимый им. Вспоминал ее смех, чистый и звонкий, как горный поток, тепло ее объятий, стойкость ее характера. Он хотел отдать все, лишь бы вернуть ей прежнюю радость, но знал, что раны судьбы чересчур глубоки, и он не в силах их излечить.

Крепко держа ее замерзшую руку, испачканную кровью невинных, стараясь согреть ее теплом своего сердца, еле слыша сам себя, он говорил слова поддержки, надежды, но они растворялись в ее пустоте. Страх сковал его сердце. Страх окончательно потерять ее, остаться посреди мира страданий и жестокости совершенно одинокому.

Своей любовью и заботой он стремился поддержать ее, удержать, не позволить пасть. Воспоминания о моментах счастья, обещаниях друг другу наполнили его сознание. Теперь, когда она умирала на его руках, он понял, что теряет целый мир.

И остался он рядом, продолжая держать ее руку, даже когда ее взгляд стал ледяным. Стал ее тенью, защитником, верным спутником, даже если она не знала об этом.

Именно здесь проявился его подлинный героизм — не в сражении со злом, а в способности любить и проявлять сострадание, когда казалось, что все потеряно. Способности оставаться человеком в самые трудные времена. Увидеть свет, когда вокруг лишь тьма. Возможно, именно эта любовь и сострадание стали тем ключом, который открыл двери холодного сердца и подарил Первой Ведьме новый шанс на жизнь….

Опять повисло молчание, лишь легкое поскрипывание ткани нарушает покой, когда старик машинально касается края истертой рубашки. Губы его чуть заметно изгибаются в усталой улыбке, и легким наклоном головы он беззвучно здоровается с кем-то незримым.

Надтреснутый смех. вырывается из его груди, а затем угасает, оставляя лишь эхо в пустом зале. Минуты тянутся бесконечно, наполненные лишь тихим присутствием дочери и отца. Безмолвие настолько глубокое, что каждый треск поленьев в камине звучит, как удар сердца.

Неожиданно, болезненный стон вырвался из исстрадавшейся груди старца, и, превозмогая боль, умирающий продолжил повествование.

— Тьма в сердце ведьмы была ледяной и растопить ее было некому. И однажды, Герой обнаружил еще живое, но уже замершее тело.

Время тянулось мучительно долго, каждая секунда падала на душу, словно тяжелый молот. Еле слышно, Герой произносит, слова веры в лучшее, но они исчезают в пропасти ее безысходности. И страх сковывает его. Страх навсегда потерять ее, страх остаться в этом мире, полном страданий и жестокости, совершенно одному.

Герой напряженно всматривался в лицо колдуньи, ища хоть слабый знак жизни, намек на движение губ.

И вдруг он почувствовал робкое шевеление её пальцев. Веки её задрожали, медленно раскрываясь. В её глазах блеснула тусклая искра сознания, похожая на маленький огонёк, трепещущий в темноте. Герой замер, боясь поверить чуду. Он заглянул в её глаза и увидел, как возвращается понимание, как отступает тьма, уступая место свету.

Тогда он осознал, что его любовь и сострадание — это не просто проявления мужества, это настоящая магия. Та самая магия, что творит чудеса, возвращает к жизни, дарит надежду. Он решил любить её вечно, защищать, бороться за неё, пока его сердце билось в груди. Ведь она была его жизнью, его предназначением, его всем. Так родилась Великая Белая Магия. Сам того не ведая, герой стал Первым Спасителем.

Она слабо улыбнулась, и эта улыбка осветила её лицо, словно солнечный луч, пробившийся сквозь облака. В этой улыбке заключалась надежда на будущее, вера в чудо, признание в любви. Он понимал, что путь к выздоровлению будет долгим и непростым, но был готов пройти его бок о бок с ней, рука об руку, сердце к сердцу. Ведь их любовь была их силой, их оружием, великой белой магией, способной совершить невозможное. Он был её Спасителем, а она — его жизнью.

Но этот торжественный миг, это мгновение возрождения окрасились горьким вкусом истины. Он не был врачом, способным вылечить её недуги, героем, способным одолеть смерть. Он был лишь свидетелем, любящим свидетелем её боли и стойкости. Он служил ей якорем, удерживающим её в реальности, когда волна отчаяния готова была унести её в бездну. И эта роль — быть рядом, любить искренне и самоотверженно — казалась ему одновременно высочайшей наградой и неподъёмным грузом.

Их любовь — это их бессмертие, их вечная мелодия, их великая чистая белая магия, согревающая сердца…

Голос старца дрогнул, и сухой кашель оборвал его речь. Он осторожно, обхватил ладошки дочери своими руками, ища в их тепле поддержку, продолжил.

— И на годы эта любовь дарит надежду, но тьма, гнездящаяся в сердце Первой Ведьмы, первой Злой Королевы, продолжает расползаться, словно ядовитый плющ, поглощая её душу. Спаситель рядом, но беспомощен. И последней мольбой Ведьмы становится просьба разбить её бессмертную душу на осколки и предать тело смерти. Ведь тьма, что пожирает её изнутри, никогда не должна вырваться наружу и осквернить этот мир, облачившись в смертную плоть.

Он чувствует, как ледяные пальцы тьмы сжимают ее сердце, его сердце. Эта борьба не только за ее тело, но и за ее душу, за ту искру света, которую он так отчаянно пытался сохранить. Он видит, как ее глаза, еще недавно полные надежды, снова заволакивает мгла, как ее губы, готовые прошептать слова любви, ехидно искривляются. Он готов отдать все, лишь бы избавить ее от этой муки, лишь бы вернуть ей ту чистоту и нежность, которые он так любил.

Он поднимает оружие, но рука дрожит. Как он может причинить ей боль, даже ради ее спасения? Как может лишить жизни ту, которая стала для него всем? Но в ее глазах, сквозь пелену тьмы, он видит мольбу, тихий крик о помощи. И он понимает, что у него нет выбора. Он должен быть сильным, ради нее, ради их любви.

Это была титаническая битва, где тени владели руками Первой Ведьмы, направляя их против Первого Избранного. В этот момент замирало сердце мира, ведь от исхода этой схватки зависело все.

Тьма самолично, дергала за нити судьбы, а Первая Ведьма, ее послушная пешка, обрушивала всю свою ярость на Первого Спасителя, чье сердце горело пламенем надежды.

Это был не просто бой, это было столкновение добра и зла, света и тьмы, любви и ненависти. В каждом ударе была отчаянная борьба за будущее, за возможность дышать свободно, любить и верить.

И в этой жестокой схватке, когда надежда казалась призрачной, все живые и мертвые болели за Первого Спасителя, молясь о его победе, о том, чтобы свет восторжествовал над тьмой, а любовь — над ненавистью.

И вот, в самый отчаянный миг, когда силы Первого Спасителя, казалось, иссякли, когда тьма уже ликовала, предвкушая свою победу, из глубин его души, из самого сердца, вспыхнул луч света. Это была не просто вспышка, это был свет любви, веры и надежды, настолько сильный, что он пронзил самую тьму, осветив все вокруг.

Первая Ведьма отшатнулась, ее тени задрожали и рассеялись, словно утренний туман под лучами солнца. В ее глазах, обычно холодных и безжалостных, мелькнул страх. Она впервые осознала, что ее сила не всесильна, что есть нечто более могущественное, чем тьма — это любовь, которая живет в сердце Первого Спасителя.

И тогда, как отклик на его внутренний свет, мир вокруг ожил. Деревья, склонившиеся под гнетом тьмы, расправили свои ветви, цветы, увядшие от злобы, вновь распустились, а птицы, замолчавшие от страха, запели свои песни. Все живое откликнулось на этот взрыв любви, поддерживая Первого Спасителя в его последней, решающей схватке.

И с новой, неиссякаемой силой, он обрушился на Первую Ведьму, неся в себе не только свою волю, но и волю всего мира, жаждущего победы света над тьмой.

В последние секунды, когда ее тело оседает на землю, а тьма рассеивается, он видит в ее глазах благодарность и любовь. Он слышит ее тихий шепот, прощальный шепот, который навсегда останется в его сердце. И он понимает, что их любовь, их жертва, не были напрасными. Он чувствовал, как ее душа, такая родная и любимая, покидает ее тело, растворяется в воздухе, унося с собой частичку его собственной души.

Он смотрел на ее бездыханное тело, на ее лицо, такое спокойное и умиротворенное. Она больше не страдала. Она была свободна. Он опустился на колени рядом с ней, обнял ее, прижал к себе, словно надеясь вдохнуть в нее жизнь. Но было поздно. Ее больше не было. Осталась лишь боль, безграничная и всепоглощающая. Он остался с разбитым сердцем и вечной клятвой любви, которую он не сможет нарушить никогда.

Он никогда не сможет забыть.

И только одно удержало его от безумного шага — от желания воссоединиться с ней в вечности. Лезвие, занесенное над сердцем, замерло, услышав плач их ребенка, зовущего отца.

Это был конец. Конец эпохи тьмы и начало новой эры — эры любви и надежды. Они победили. Они сохранили надежду. Хотя цена была непомерно высока.

И в этом её послание — будьте бдительны, не позволяйте тьме проникнуть в ваше сердце, иначе вы можете стать следующей Королевой. — Старик замолчал, и только треск огня нарушал зловещую тишину.

— Скажите мне, что я должна сделать? — прошептала его дочь, ее голос тоже дрожал, но в нем звучала непоколебимая решимость.

— Что я должна принести в жертву, чтобы спасти своих близких от этой тьмы?

Старик молчал. И сердце его дочери сжималось от боли, видя, как угасает жизнь в этом мудром человеке. Воспоминания нахлынули волной, унося в прошлое, где он был ее опорой, ее учителем, ее единственным другом.

Старик вдруг пришел в движение и обратил к ней свои тусклые глаза. В них мелькнула искра узнавания, и на его иссохших губах появилась слабая улыбка.

— Ты здесь…- прошептал он дрожащим голосом.

— Я всегда здесь, отец, — ответила она, с трудом сдерживая слезы. Она взяла его руку в свою и почувствовала, как жизненная сила покидает его тело.

Она знала, что этот момент неизбежен, но все равно не была к нему готова. Она склонилась над ним, прижалась щекой к его седым волосам и прошептала слова благодарности за все, что он для нее сделал.

Ветер продолжал завывать в пустых комнатах замка, словно оплакивая уходящую жизнь. Огонь в камине потрескивал, отбрасывая тени на стены. В этот мрачный час женщина впервые осталась наедине со своей скорбью. Окруженная лишь призраками прошлого и тихим шепотом ветра она поклялась донести пророчество ее отца до потомков.

Вот так, судьба коварно вступила в свой танец

Словно три звезды, обреченные на вечное столкновение, мчатся навстречу неизбежному. Королева, в чьих глазах отражается бездонная ночь, ищет спасения в объятиях тьмы, но даже там, в самом сердце мрака, теплится робкий огонек надежды. Чародей, сломленный бременем своих темных сил, стремится к искуплению, но прошлое, словно цепи, сковывает его душу, не давая вздохнуть свободно. И Спасительница, с душей, словно утренний рассвет, стоит перед лицом надвигающейся тьмы, готовая отдать все ради спасения мира.

Их судьбы, переплетаясь, образовали трагическую симфонию, где каждая нота пропитана отчаянием и надеждой. Каким будет финал этой истории? Смогут ли они найти искупление в этой предначертанной игре? Сердце Магического мира замирает в ожидании, ведь на кону — не только его судьбы, но и будущее всего живого.

Каждая их встреча не зависимо от века — это болезненный танец, где любовь и ненависть переплетаются в неразрывный узел. В каждом взгляде — отчаяние и надежда, в каждом прикосновении — страх и желание. Они связаны судьбой, обречены на вечную борьбу друг с другом, но в то же время, они — единственные, кто может понять и поддержать друг друга в этом безумном мире.

Этот рассказ о них… И о том, кто так и не смог появиться.

Доки, расположенные на старом причале, узкие пропахшие рыбой ходы, массивные кованые решетки на узких окнах. Тишина и прерывающий ее свист.

Как и мучения, звуки иногда затихали, оставляя лишь смутную завесу. Она помнила кромешную тьму, предшествовавшую этому мареву. Означало ли это, что ей становится лучше? Свет пробивается, пусть и сквозь туман, а свет — это надежда, не так ли? И где же во мраке прятались эти звуки? Ответов не находилось. Стоит ли вообще пытаться их найти? И на этот вопрос тоже не было ответа. Боль скрывалась где-то глубже, под покровом звуков. Где-то к востоку от солнца и к югу от ее восприятия. Он не получит ответа — это все, что она понимала. Она не даст ему успокоения.

Долгое время, казавшееся бесконечным, а возможно, таким и было, ведь существовала только боль и дрожащий, как листок на ветру, туман, внешний мир состоял исключительно из этих звуков. Она не помнила, кто она и где находится, и не стремилась это узнать. Смерть казалась избавлением, но сквозь пелену боли, застилающую сознание, подобно летней грозе, она не могла понять, желает ли ее.

Со временем она осознала, что боль периодически отступает. Когда она впервые вырвалась из непроглядной тьмы, предшествовавшей туману, в памяти всплыло воспоминание, не имеющее отношения к нынешнему состоянию. Это был обломок дерева на лесной поляне, где она играла ребенком, когда мать уезжала из замка. Уже в юности Румпель часто водили ее туда, и он всегда расстилал плащ так, чтобы видеть этот обломок, напоминавший ему клык чудовища, погребенного под землей. Ему нравилось слушать, как насвистывает утренний ветер проносясь мимо обломка. А затем, через несколько часов, после того, как заканчивался урок, а подошедший к поляне конь говорили, что пора домой, верхушка полусгнившего дерева снова начинала петь. К тому времени, как конь послушно подходил к хозяйке, трава на лужайке вновь становилась зеленой, а в воздухе вместо ее учителя зависали брошенные им слова. Ваше Величество (Королева, я — королева Белого королевства, сегодня опаздываю, и Король велит убрать со стола — промелькнуло в той темной грозовой туче, в которой она сейчас обитала).

Воспоминание назойливо вертелось в сознании, словно муха, бьющаяся о стекло, вызывая раздражение. Она безуспешно пыталась ухватить его суть, но его прервал звуки странного свиста. Звуки то появлялись, то исчезали. То же происходило и с ней. Первое, что запечатлелось в ее памяти из этого времени, из этой бурной мглы, — это ощущение прекращения, моменты осознания невозможности вдохнуть, и в этом не было страха, так и должно быть, так и предопределено, собственно; она была рада избавлению от мук.

Ей вновь привиделся обломок дерева, настолько реальный, что она, казалось, могла прикоснуться к его черной шершавой поверхности. Вернувшись в полусознательное состояние, она сумела связать обломок дерева со своим нынешним положением — боль тоже возвращалась. Впрочем, ее боль не была похожа на ветер. Она вынесла урок из сновидения, которое на самом деле было воспоминанием. Ей лишь казалось, что боль накатывает и отступает. Боль была подобна этому обломку, который всегда на месте, на него просто не обращаешь внимания, пока ветер не начнет свистеть в нем. Когда боль не застилала ее сознание серой пеленой, она молча благодарила ее, но теперь ее не обмануть: она все еще здесь и скоро покажется.

В глубине ее сознания, словно наделённого даром предвидения, задолго до её появления возникло ощущение её присутствия. Нечто подсознательное постигло её сущность раньше, чем разум успел осознать, порождая мрачные, зловещие предчувствия. Её появление в комнате немедленно вызывало в воображении образы каменного склепа и ощущение неизбежности. И твердое понимание — обломков теперь два, и какая-то часть ее разума давно знала то, что только сейчас осознала основная часть: два сломанных дерева — это она. Одна сипевшая сорванным голосом на кушетке, и она, но другая насвистывающая рядом. Она резко открыла глаза.

Казалось нелепым сравнивать Появившуюся с языческими богинями из крестьянских историй, но это сравнение необъяснимо казалось ей уместным. В появившейся фигурке отсутствовали хрупкость и нежность, даже не смотря на плавные линии — на округлости бёдер или икр под её черными юбками, которые она носила.

Её телосложение не было обширным или аскетичным, но при взгляде на неё возникали ассоциации с узловатостью и угловатостью, а не с соблазнительными изгибами. Ее раздражало ощущение её превосходства и совершенности, словно в ней не было ни кровеносных сосудов, ни внутренних органов, а лишь цельность, как у каменной статуи. Ее казалось, что глаза Появившейся нарисованы и неподвижны, следя за ней из отдаленной точки комнаты. Она подозревала, что грудь Появившейся не движется при дыхании. Даже её черный жакет и пышные юбки казались продолжением её твердого тела.

Неудивительно, что она напоминала ей языческого идола из книг матери. Идол вызывал лишь одно чувство: смущение, переходящее в ужас. При виде идола все прочие чувства меркли. Впрочем, она получила от Появившейся нечто большее.

Фиолетовая дымка действовала подобно приливной волне, подтапливая ее сознание. Эти клубы были ее океаном, а Пришедшая- луной, направляющей этот прилив. Каждый раз как тьма отступала, Пришедшая дарила ей успокоение в сиреневых клубах. Сначала она чувствовала лишь прикосновение пальцев Пришедшей, проталкивающих дымку в горло (и быстро усвоила, что лучше не сопротивляться, несмотря на неприятный привкус и тошноту). Затем она начала обращать внимание на смену ее нарядов: экстравагантные платья, костюмы для выездки, и замечала, что под мышкой она обычно держит книжку.

Пришедшая будила ее, вырывая из тяжелых оков боли, и протягивала к ней руки, а из-за ее плеча в окно светила ущербная луна. Со временем, когда сознание начало привыкать, она догадалась, чем Пришедшая ее лечит.

Клубы обезболивающего заклятья.

Она не отличалась особой чувствительностью, но ее почти двадцатилетний стаж палача и уже одна пережитая остановка дыхания (возможно, были и другие, утерянные в дымке боли) делали ситуацию тревожной. Тогда Пришедшая спасла ее жизнь, запустив ее сердце заклятьем. Она подозревал, что это была передозировка, а не просто эффект пытки.

Пришедшая казалась уверенной в своих действиях, но это не всегда соответствовало действительности. Это было одной из причин страха. Примерно через декаду после исчезновения черного облака боли она обнаружил три важных факта: Пришедшая имеет внушительные магические резервуары, появилось ощущение развившейся зависимости от потребления фиолетовых клубов магии, и самое главное — Пришедшая психически неуравновешенна и опасна.

Раздались звуки выстрелов и душераздирающий крик. Мир вокруг начал возвращаться к привычному состоянию, пока, наконец, все внешние ощущения, собственные воспоминания и убеждения не заполнили разум. Её имя — Риджина, и она занимает пост мэра в Сторибруке, в одиночку заботясь о ребенке — любимом внуке её приёмной дочери.

Некое трагическое событие оставило на ней неизгладимый след, но, несмотря на это, она осталась жива. Мрачная тень, окутывавшая её, постепенно рассеивается, уступая место надежде.

Затем над ней появилось лицо, очевидно женское, хотя губы казались сухими, потрескавшимися, и это женское лицо позвало кого-то за пределами ее видимости. В этот момент она впервые почувствовал запах своей спасительницы. Этот запах был ужасающей смесью ванильного печенья, шоколадного мороженого. Голос прозвучал прямо над его ухом: — Держись, Риджина! Держись!

Был кто-то третий, от которого пахло жареной курицей и арахисовой пастой. В горло хлынул поток воздуха. Влажный поток, словно вихрь от проходящего табуна; затем человек отстранился, и она подумала: Господи, хватит, мой нос не выдержит, но она была бессильна, и некуда было деться от этого, от этого отвратительного зловония.

— Дыши, чтоб тебя! — кричал невидимый мужчина, и она мысленно умоляла: Хорошо, я буду дышать, что угодно, только прекрати, не отравляй меня, и она даже попыталась сделать вдох. Выдохнула. И замерла в ожидании, что ее грудь (которую она еще не видела) поднимется сама, как поднималась всегда, без ее участия. Но грудь оставалась неподвижной, и тогда она снова собралась с силами и задышала сама, как можно чаще, чтобы поскорее избавиться от запаха. Никогда прежде обычный воздух не казался ей таким желанным. Она снова начал погружаться в туман, но, прежде чем мир окончательно исчез, она услышал мужской голос:

— А она был на грани.

— Не так уж и на грани, — подумала Мэр и провалилась в сон.

* * *

Спустя долгое время мир вновь обрел краски и ей удалось просипеть:

— Где я?

У ее кровати сидела Появившаяся с книгой в руках. На обложке было имя автора — Риджина Милс. Ей удалось вспомнить, что это имя — ее собственное, и она не удивилась этому открытию. Когда она, наконец, сформулировал свой вопрос, женщина ответила:

— Сторибрук, штат Мэн.

И добавила: — Меня зовут Королева. Я…

— Знаю, — перебила Мэр.

— Вы — моя самая преданная соперница.

— Да, — подтвердила она с улыбкой. — Именно так.

Она попыталась приподняться, но пронзительная боль мгновенно отрезвила ее. Злая Королева тут же вскочила с места и, мягко, но настойчиво, уложила ее обратно на подушку.

— Не стоит, мадам Мэр. Вам нужен покой. Вы… сломаны. Очень серьезно сломаны.

Слова ее прозвучали почти ласково, но в глазах плясали странные огоньки, от которых ей стало не по себе. Она вдруг осознала, что находится в полной зависимости от этой женщины, а люди, чей запах, хоть и стал менее интенсивным, но все еще ощущался в комнате, отсутствуют.

— Сколько… сколько я здесь? — спросила она, чувствуя, как во рту пересохло.

— Несколько часов, — ответила Королева, наливая в стакан воды и протягивая ей. — Падчерица нашла нас в доках. Вы были без сознания. Я проследила за тем, чтобы она с мужем оставили нас вдвоем.

Реджина медленно пила воду, пытаясь собраться с мыслями.

Грег Менделл… Она смутно помнила Крюка, пыльный гроб и внезапную потерю чувств. Дальше — темнота, запах сардин и боль.

— Благодарю, — прошептала она, возвращая посуду. Злая Королева одарила её улыбкой. Широкой, почти искренней, но с оттенком фальши.

— Я всегда верила, что вы должны жить, мадам Мэр. Ваша Книга ещё не дописана. Еще так много поступков, которых от вас ждут или не ожидают люди. Сам мир не подозревает, сколько всего вы еще можете сделать. И я лично позабочусь о вашем скорейшем выздоровлении, чтобы вы могли всё это осуществить.

Риджина почувствовала холодок, пробежавший по коже. Слова Злой Королевы звучали как обещание, и одновременно — как угроза. Она знала эту женщину слишком хорошо, чтобы поверить в искреннее участие. За улыбкой всегда скрывался коварный план.

— Что вы хотите взамен? — прямо спросила Риджина, отбрасывая вежливость. Королева, или кто она там сейчас, слегка наклонила голову, словно оценивая ее.

— Разве я не могу просто помочь нуждающемуся? — промурлыкала она.

— Хотя… Есть кое-что. Вы поможете мне вспомнить.

Риджина нахмурилась. Забвение… Оно коснулось и Королеву? Она знала, что проклятие Румпельштильцхена имеет свои особенности, но не думала, что оно так сильно повлияет на память.

— Что вам нужно вспомнить? — спросила Риджина, стараясь скрыть волнение.

— Какая вы , Мадам Мэр, на самом деле. И что заставило вас измениться на столько, что меня не стало.

— Я... Я не понимаю, — выдавила из себя Риджина, голос сорвался, горло пересохло, словно песок попал внутрь. — Что значит «меня не стало»?

Королева подошла ближе, ее движения были мягкими, бесшумными, словно у хищника. Замерев у края постели, она задержала взгляд на лежавшей женщине. Холодная властность, всегда присутствующая в ее глазах, нынче уступила место растерянности и хрупкости.

— Это значит, что я прекратила существовать, — ее голос зазвенел едва слышимым звонком, точно хрустальная грань раскрошилась. — Был миг, когда я была, и вдруг — пустота. И виновница этого — ты, госпожа Мэр. Ты изменила свою судьбу и, как следствие, мою, стирая наше общее будущее.

Мэр пошевелилась, желая поднять корпус, но острая боль пронзила позвоночник, отдаваясь огнем в каждой клеточке тела. Надеясь почерпнуть мужество, Мэр пробежала взглядом по фигуре Королевы, лихорадочно ловя признаки той страшной мощи, что она исподволь источала. Все напрасно: облик противницы приобрел оттенок меланхолии, скорее грустный, чем угрожающий.

— Не понимаю, — Мэр запнулась, нервозность дрожью отразилась в каждом слове. — Помню казни, сражения, смерти близких... Но я не припоминаю, чтобы ты когда-то еще отделялась от меня или у меня была возможность уничтожить тебя.

— Ты не убила меня буквально, — мягко возразила Королева, покачав головой. — Ты выбрала другой путь, и в реальности, которую ты создала, для меня не было места. Я стала… Ненужной. И я хочу понять, как это произошло. Я хочу понять, что заставило тебя отказаться от того, кем ты была. От того, кем мы были.

Она протянула руку, но не коснулась Риджины. Ее пальцы замерли в воздухе, словно она боялась причинить ей боль.

— Я не отказывалась от себя, — с трудом произнесла Мэр, её голос звучал как шёпот, едва пробивающийся сквозь завесу страха. — Я лишь пыталась выжить. Каждый выбор, каждое решение — было борьбой. Я не могла позволить себе думать о том, что будет дальше, о том, что было раньше, имело значение лишь то, что Дэниел не отомщен.

Королева наклонила голову, её глаза, полные печали, искали в лице Мэра Миллс хоть каплю понимания.

— Но ты не понимаешь, — тихо произнесла она. — Мы были единым целым. Ты и я — две стороны одной медали. Когда ты отвергла свою судьбу, ты отвергла и меня. Я стала тенью…

— Я не знала, что наложение проклятья приведёт к твоему исчезновению, — прошептала она, её голос дрожал от эмоций. — Я думала, что делаю правильный выбор. Я думала, что спасаю нас обеих.

Королева сделала шаг назад, её лицо исказилось от боли.

— Спасение — это иллюзия, — произнесла она, её голос стал холодным, как лед. — Врешь, ты спасла лишь себя, желая будущего без меня. И теперь, когда я здесь, когда я снова перед тобой, ты должна признать: что ты была слаба. Непримирима, слаба и хрупка. Ты молила о помощи в тяжелую минуту, и я защищала тебя. Ты была… Мной. А потом ты захотела другой жизни. И я хочу знать, почему. Что заставило тебя отказаться от силы, от своей сущности? Что заставило тебя стать… Доброй?

Слово «доброй» произнесено было Королевой, как ругательство, и Мэр почувствовала, как по ее щекам потекли слезы. Она не знала, были ли это слезы боли, или слезы понимания. Или, возможно, слезы сожаления.

— Я... я не могу объяснить, — честно созналась Мэр, голос потерял уверенность. — Просто наступила усталость от постоянных войн, конфликтов, ненависти. Захотелось изменить судьбу, почувствовать настоящее человеческое тепло, удовольствие от простых радостей.

Королева горько усмехнулась, и звук смеха принес боль сопернице.

— Радостей? Ты думаешь, счастье можно найти, отказавшись от себя? Ты думаешь, мир обретает краски, когда ты прячешь свою истинную природу? Голос Королевы звенел. Ты ошибаешься, счастье нельзя приобрести, отвернувшись от собственной природы, — подчеркнула Королева суровым тоном. — Красочность мира приходит не в миг, когда внутреннее пламя затухает, а в моменты, когда оно пылает во всю мощь! Иначе от чего в этом мире заиграли бы блики? Ты заблуждаешься, полагая, что мир меняется сам по себе, он меняется от чего-то.

Глаза Королевы снова заблестели странными огоньками, но на этот раз в них не было ни меланхолии, ни растерянности. Во взгляде Королевы была решимость. Решимость вернуть все на свои места. И Мэр, несмотря на свою слабость, почувствовала, как внутри нее зарождается знакомое чувство — предчувствие надвигающейся бури.

— Нужно найти другой способ говорить друг с другом, — задумчиво прошипела Королева, едва заметно поводя плечом. — Мое время почти закончилось, а новые методы убеждения должны быть эффективнее предыдущих.

Медленным движением, достойным истинного правителя, она протянула руку и щелкнула пальцами. Мир замер, мгновение остановилось, и комната начала медленно таять, превращаясь в размытое пятно света и тени. Когда зрение Мэра вернулось, она оказалась окружённой густым лесом, чьи ветви нежно шелестели на легком ветерке.

Окинув взглядом пейзаж, Мэр увидела узкую тропинку, ведущую к небольшой поляне, укрытой тенями деревьев.

В центре поляны стоял столик, покрытый белой кружевной скатертью, на котором были расставлены изысканные приборы, а в центре услужливо расположился дымящийся чайник. Возле стола разместились плетеные стулья, украшенные вышивкой.

— Прекрасное местечко, правда? — произнесла Королева, усаживаясь на одно из них. — Думаю, нам здесь будет уютнее общаться, чем в тесной спальне падчерицы.

Место завараживало, однако очарованию мешал внутренний протест Риджины. Мэр растерянно огляделась, стараясь осмыслить происходящее. Лес казался живым существом, внимательно следившим за каждым ее движением. Птицы щебетали высоко в кронах деревьев, солнечные лучи пробивались сквозь листву, создавая причудливые узоры на земле.

— Где мы находимся? — нарушила благоговейную тишину Мэр, сердито устремив взгляд на Королеву. — И зачем ты вытащила нас сюда?

— Вы боитесь? Нет нужды опасаться. Этот лес красив и тих, как и мой чай совершенно безвреден. Хочешь удостовериться? Могу показать пример первой, хотя ты уже брала из моих рук напиток...

Королева отпила из чашечки, равнодушно пожав плечами.

— Ах, дорогая моя, это лишь маленькая демонстрация моей силы, — раздраженно продолжила Королева, непринужденно попивая чай. — Видишь ли, иногда перемены необходимы, чтобы взглянуть на вещи иначе.

Она отставила чашечку и взглянула прямо в глаза Мэру.

Помедлив секунду, Мэр осторожно приблизилась к столу и неуверенно взяла предлагаемый ей стаканчик. Сердце билось быстрее обычного, разум терялся между страхом и любопытством. Однако необъяснимая тяга к познанию неизведанного заставляла продолжать.

Она поднесла стаканчик к губам, чувствуя тонкий аромат трав. В этот момент Королева продолжила, ее голос стал более мягким, почти гипнотизирующим:

— Ты говоришь, что устала. Устала от ненависти. Ты хотела счастья. Но что такое счастье, госпожа Мэр, если оно построено на отказе от того, кем ты являешься на самом деле? Ты думаешь, что, став "доброй", ты обрела покой? Дэниэл отпустил тебя, значит ты можешь встать на сторону этих мародёров?

Мэр сделала маленький глоток. Чай был теплым и успокаивающим, но слова Королевы заставляли ее сердце сжиматься.

— Я… Я не знаю, — снова прошептала она, чувствуя, как слова застревают в горле. — Я просто… Хотела, чтобы все было иначе. Чтобы не было боли.

— Боль — это часть жизни, — Королева поставила свою чашку с легким стуком. — И сила — тоже. Ты обладала огромной силой. Силой, которая могла изменить мир. Но ты выбрала другой путь. Ты выбрала путь самоотречения. И теперь ты потеряла себя. А я…

— Но я не потеряла себя, — вновь возразила Мэр, хотя ее голос звучал неуверенно. — Я просто… Нашла другой путь. Путь, где есть место любви, а не только желанию отомстить. И в этом мире у меня появился ребенок, такой, какая я сейчас, мой сын принимает меня. Я живу дальше, как и просил меня Дениэл, все хорошо, и мой ребенок любит меня!

Королева склонила голову, ее взгляд стал пронзительным. — Любовь? Ты называешь это любовью? Это его манипулирование тобой, дорогая. Его любовь — твой самообман. Ты ошибаешься в том, что он принимает тебя настоящую. Ты не настоящая — ты просто спрятала свою истинную сущность, надеясь, что она исчезнет. Но этого не произойдет.

Она сделала паузу, наблюдая за реакцией Мэра. — Устала от борьбы? Что такое борьба, если не способ утвердить себя? Что такое ненависть, если не отражение любви?

Выпрямившись, Мэр Миллс впивалась взглядом в Королеву, сердце бешено стучало, кровь приливала к голове. И вот, молчание, тяжелое и звенящее, заполнило пространство. За спиной Королевы развернулся простор дивного леса, красота которого пленяла душу и манила забыть обо всех невзгодах. Лишь одно беспокоило Риджину: чувство близости к чему-то большему, чем обычная беседа.

Однажды она испытала подобное чувство — в дни ученичества у Румпельштильцхена. И в те мгновения, когда они перебрасывались колкостями, она ощутила это чувство впервые.

— Ты не ответила, где мы находимся? — заговорила Мэр, сердито устремив взгляд на Королеву.

— Мои личные владения, последняя цитадель.

— Последняя цитадель? — недоверчиво переспросила Мэр, озираясь по сторонам.

Зрелище перед ней действительно поражало воображение: высокая зелень старых деревьев создавала природный свод, легкий ветер шевелил травинки, щедрое солнце рисовало игру света и тени. Всё это рождало ощущение первозданной гармонии, прекрасного одиночества и полного комфорта.

— Оригинально устроено, должна признать, — пробормотала Мэр, беря себя в руки. — Хотя судя по оформлению, дела совсем плохи, раз кроме леса и мебели ничего не осталось?

Расхохотавшись, Королева моментально забыла о чём говорила и оценивающе взглянула на собеседницу.

— Хмм, какой очаровательно язвительный комментарий! Да и после кончины я совсем не ожидала встретить кого-то столь остроумного, как я! Никогда раньше мне не доводилось получать такого приятного ощущения от чаепития, даже имея тело. Оказывается, некоторые радости заслуживают ожидания даже после смерти. Столько интересного хранит в себе мир!

Насмешливый тон Королевы вызвал раздражение у гостьи, которая обратила внимание на сказанное прежде:

— Подожди минутку... Ты только что упомянула смерть, говоришь, что ты призрак моей прошлой жизни... Мы умерли?

— Ах, милая моя, значит по твоему, моим бренным останкам выпала честь визита уважаемой дамы? Будь добра, в этом случае, оставить венок рядом с входом, если прихватила. Так же меня лично больше привлекает сладкое, нежели спиртное, так что рекомендую принести конфету-другую, дабы выразить должное почтение.

Поразмыслив над услышанным, Мэр невольно поморщилась, почувствовав головокружение от абсурдности ситуации. Однако, приняв решение не поддаваться эмоциям, она решила продолжить беседу.

— Признаться, не захватила с собой ничего подходящего. Цветы забыла дома, а даров при себе вообще никаких нет. Остается надеяться, что твоя душа удовольствуется искренней улыбкой.

Эта улыбка сияла подобно редкому цвету весеннего сада, ядовито-красному маку, чья ядовитая пыльца источает сладковатый аромат. Покосившись на выражение лица собеседницы, Королева поняла, что попытка шутить насторожила собеседницу ещё сильнее.

— Мы в подсознании, миссис Мэр, — решила наконец ответить Королева.

— Ну что же... Знаешь, от этого вся наша беседа кажется ещё более абсурдной... Ты говоришь о смерти, о прошлом, но я вижу тебя здесь, живую и, как всегда, полную коварства. Объясни мне, как это возможно?

Королева склонила голову, её глаза блеснули в лесном полумраке.

— Как это возможно? — повторила она с лёгкой иронией. — Моя дорогая, участь — это то, что мы сами себе выбираем. А я всегда выбирала самое лучшее. И если ты думаешь, что какая-то жалкая нить судьбы могла положить конец моему существованию, то ты, как и многие другие, сильно ошибалась. Я не исчезла, я просто... Нашла новое убежище, как я уже сказала. Место, где моя сила не скована цепями чужих законов и предрассудков.

— Мы один человек, ты никуда не могла бы уйти, — Мэр скептически приподняла бровь. — И это убежище — всего лишь поляна с парой стульев? Не очень-то похоже на царство, даже для одной из личностей королевы.

— Царство не в мебели, а в возможностях, — ответила Королева, её голос стал чуть более серьёзным. — И здесь, поверь мне, мои возможности куда шире, чем когда-либо прежде. Я больше не связана, не вынуждена терпеть тебя. Я свободна. И эта свобода — мой истинный венец.

Она встала со стула, и в её глазах мелькнул тот самый огонь, который Мэр помнила с давних пор — огонь амбиций и безграничной власти. Гостья прикусила язык, глядя в глаза Королеве. Она знала, что все происходящее — ловушка. Она знала, что не должна верить ей.

— Итак... — Королева улыбнулась, и в её улыбке было что-то зловещее. Взглянув на Риджину, которая всё так же проявляла чрезмерную осмотрительность, Королева поставила чашку Риджины на стол и провела пальцем по краю.

Шокированная и возмущённая этими откровениями, Мэр рванулась со стула, громко выкрикивая:

— Что за мерзость ты подсунула мне?

Её негодование вызвало лишь лёгкий смешок Королевы, эхом отзывающийся в воздухе.

— Довольно театрально получилось, признаться, не ожидала подобного эффекта. Вижу, моя сущность пришлась тебе по вкусу.

Напиток и вправду показался Риджине особенным, непохожим на обыкновенные сорта чая. Его вкус поражал утончённостью и необычностью, одновременно будоражащей и успокаивающей чувства.

— Этот напиток изготовлен непосредственно из материала самой цитадели. Иначе говоря, каждая капля этого настоя состоит из частиц моей сущности. Да и раньше ...

— Остановись! Как мне выбраться отсюда?

— Чтобы проснуться от сна, нужно либо захотеть проснуться, либо быть разбуженным. Однако, даже если кто-то пытается разбудить тебя извне, это тело теперь моё, а разбудить себя из чужого сна — ещё более сложная задача. Таким образом, ты не сможешь проснуться, пока мне не захочется отпускать тебя, и я сама не решу проснуться, я полагаю.

— …Тогда, ты на самом деле…

Риджина вздрогнула от простых слов Королевы.

Цитадель Королевы, смысл этого слова теперь обретал ясную форму. Захваченная личность Мэра теперь была у Королевы в руках. Безумные замыслы Королевы, от которых бежала Мэр Миллс , — теперь распространялись по её разуму.

— Не собираешься отпускать меня?

— Нет, не совсем. Я отпущу тебя, если ты хочешь. Не я была той, кто тебя позвал сюда, это ты сама пришла и выпустила меня, в конце концов.

Атмосфера исказилась, и бескрайний лес вдруг начал гореть. Небо треснуло, мир за горизонтом начал разлагаться. То, что осталось между ними, было местом между креслами, в которых они сидели. Было достаточно близко, что можно было коснуться, стоит лишь протянуть руку.

Мэр смотрела, как мир вокруг неё рассыпается в прах, и каждая трещина в небе отзывалась болью в её собственной душе. Она чувствовала, как ускользает контроль, как цитадель Королевы поглощает её, словно зыбучий песок. Страх парализовал её, но ещё сильнее был гнев — гнев на саму себя за то, что позволила этому случиться.

— А что же ты? — прошептала она, её голос дрожал. — Ты предлагаешь мне вернуться в кошмар, в псевдосвободу, зная, что ты здесь, внутри меня, отравляешь каждую мысль, каждое чувство?

Королева молчала, и в этом молчании Мэр почувствовала не торжество, а какую-то странную, непонятную грусть.

— Я не хочу, чтобы ты страдала, — вдруг произнесла Королева, и в её голосе впервые прозвучала искренность. — Но я не могу просто исчезнуть. Я — часть тебя. Вернуться в этот мир — значит принять обе стороны себя, свет и тьму, и найти способ жить с ними в гармонии.

— Обманываешь! Ты не хочешь сосуществовать, тебе ведь хочется быть главной?

В знак согласия Королева склонила голову, её глаза блеснули в полумраке.

Риджина смотрела на неё, пытаясь осмыслить происходящее. Она чувствовала, как её собственная воля истощается, как её личность растворяется в этой чужой, но такой притягательной реальности.

— Но… Я хочу вернуться, из нас двоих должна вернуться я, — прошептала Риджина, и в её голосе звучала такая слабость, что она сама испугалась.

Королева рассмеялась, её смех был похож на звон разбитого стекла.

— Ты уверена в этом? — спросила она, приближаясь к собеседнице. — Здесь ты можешь быть счастливей, ты можешь быть кем угодно. Ты можешь быть сильной, могущественной, любимой. Ты можешь забыть всё, что причиняло тебе боль. Ты можешь стать мной, и никто тебя не осудит.

Мэр отшатнулась. Стать Королевой? Это было последнее, чего она хотела. Она была Риджиной Миллс, а не этим чудовищем, которое пожирало её изнутри.

— Нет! — воскликнула она, и в её голосе появилась новая сила. — Я не хочу быть тобой! Я хочу быть собой!

Королева остановилась, её улыбка исчезла. На её лице появилось выражение разочарования, а затем — гнева.

— Ты говоришь о власти, — сказала Мэр, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Но истинная власть — это не подчинение других, а контроль над собой. И ты, Королева, потеряла этот контроль.

Королева рассмеялась.

— Ты смеешь говорить мне о контроле? — прорычала она. — Ты, которая не можешь контролировать даже свои собственные мысли?

— Я могу, — ответила Риджина, и в её глазах загорелся огонь. — Я могу контролировать себя, идти не по пути саморазрушения, а путем гармонии. И я не позволю тебе украсть мою жизнь.

— Гармония? — Королева усмехнулась сквозь слезы, эта идея казалась ей такой же далекой и нереальной, как звезды, до которых не дотянуться. — Ты говоришь о гармонии, когда ты растоптала все, что мне дорого? Когда ты превратила мою жизнь в пепел?

Королева приблизилась, и Риджина почувствовала прикосновение ее ледяной руки к своей щеке. В этом касании не было злобы, лишь тихая, всепоглощающая печаль.

— Твою жизнь? Это ты украла мою! Ты превратила меня в козла отпущения и теперь во всем зле, что было совершено, повинна я! Неужели ты забыла, что, рыдая от слов матери, ты молила меня о помощи, просила меня защитить и отомстить? Или ты хочешь сказать, что смерть Леопольда — моих рук дело? Как же ты привыкла прикрываться мной! Риджина — герой, а Королева — зло! Мы были едины, были совершенны, но потом ты решила, что ты главная, что вправе изгнать меня на край сознания и быть единственной, кто принимает решения. Ты говоришь, что хочешь измениться ради сына, так ли это? Ведь Охотника за Снежкой послала не я, его послала ты. И случилось это уже после того, как ты решила избавиться от меня.

— Ты лжешь! — выкрикнула женщина в офисном костюме, чувствуя, как внутри неё разгорается ярость, но она не давала ей захлестнуть себя. — Ты искажаешь правду, как всегда! Я хочу защитить Генри, а ты желаешь лишь власти и мести! Ты манипулировала мной, моей болью, моей ненавистью, и теперь пытаешься вернуть себе контроль, потому что боишься потерять меня навсегда!

— Потерять тебя? — Королева снова рассмеялась, и в смехе её звучала горечь. — Ты никогда не была мной. Ты лишь жалкое подобие, которое я создала, чтобы не чувствовать себя одинокой. Ты — моя тень, моя слабость, и я не позволю тебе уничтожить меня. Я — Королева, и я всегда буду править! Я была первой, кто появился!

— Нет, — твердо сказала Мэр, поднимая голову. — Ты, может, и была первой. Но теперь первая я, и я — Риджина. И я выбираю свой путь. Путь, где нет места твоей тьме.

— Я причинила боль многим, мисс Мэр. Я знаю, что уничтожаю возможное счастье. Но разве ты не понимаешь, что я тоже страдаю? Я была заперта в темнице разума, питаясь лишь твоим отчаянием и страхом. Я тоже хотела быть любимой, хотела быть свободной. Но ты использовала меня и изгнала, когда посчитала, что справишься сама. И это произошло задолго до того, как ты наложила проклятье. Так ответь же на вопрос, почему ты приняла такое решение?

Риджина заглянула в глаза Королевы и увидела в них не отражение своей ненависти, а бездонную пропасть одиночества. Она осознала, что Королева — это не отдельное существо, а ее искаженное, израненное отражение собственной души.

— Может быть, ты и права, — прошептала Мэр Миллс, и голос её дрогнул от нахлынувших чувств. — Может быть, мы действительно должны принять друг друга. Но как? Как нам жить вместе, после всего, что произошло?

— Как жить вместе? — Королева усмехнулась, и в её глазах мелькнул тот самый огонек, который Риджина так хорошо знала, огонек, который предвещал бурю. — Ты спрашиваешь меня, как жить вместе? Ты, которая пыталась стереть меня из самой сути существования? Ты, которая думала, что сможет стать кем-то другим, забыв обо мне, о той, кто дал тебе силу, кто научил тебя бороться?

Она наклонилась вперед, и Мэр невольно отклонилась в чернеющую пустоту.

— Ты хочешь забыть, кто ты на самом деле? Ты хочешь стать просто Риджиной, слабой, испуганной, той, кто плачет у ног самопровозглашенных героев? Но я — это ты и я тоже Риджина. Я — твоя сила, твоя ярость, твоя жажда власти, которая позволила тебе выжить. Ты отвергла меня, но не можешь от меня избавиться, потому что я — это ты.

— Но я не хочу быть такой! — воскликнула Мэр, её голос снова наполнился решимостью. — Я хочу быть лучше. Я хочу быть той, кто защищает, а не разрушает. Я хочу быть той, кого любят, а не боятся, я хочу измениться!

Мэр Миллс протянула руку, дрожащую от переполнявших ее чувств, и коснулась лица Королевы. "Но я тоже виновата," сказала она, и слезы потекли по ее щекам. "Я боялась тебя, боялась своей собственной тьмы. Я думала, что изгнав тебя, я смогу стать лучше, но я лишь оставила себя беззащитной перед лицом своей боли, ведь Генри все равно решил, что одной меня недостаточно."

Королева вздрогнула от прикосновения и посмотрела в глаза Риджине. Впервые она увидела в них сострадание. "Может быть, мы сможем попробовать сосуществовать," прошептала Мэр, и в ее голосе появилась надежда. "Может быть, мы сможем научиться жить вместе, не причиняя друг другу боли."

Мэр Миллс крепко сжала руку Королевы. "Я хочу попробовать," сказала она. Она обняла Королеву и внезапно поняла, что падает.

— Только теперь я буду главной личностью, и тебе все равно придется вспомнить, зачем ты меня отослала. — Разнеслось в темноте.

* * *

Риджина открыла глаза.

Она сидела в своем кресле, в той самой комнате, где начался этот кошмар. Солнечный луч пробивался сквозь окно, освещая пылинки, танцующие в воздухе. На столике стояла недопитая чашка чая, остывшая и безвкусная. Королева глубоко вздохнула, ощущая, как напряжение покидает ее тело. Она была дома у падчерицы.

Но воспоминания о подсознательном мире были слишком яркими, чтобы их можно было просто отбросить. Она чувствовала себя опустошенной, но в то же время — удивительно сильной. Она прошла через ад и вернулась.

Женщина посмотрела на свои руки. Они были ее собственными, не принадлежали никому другому. Она была собой. И это было самое ценное, что у нее было.

Королева встала, чувствуя легкую слабость в ногах. Она знала, что эта битва еще не окончена. Но теперь она была готова.

Она подошла к окну и посмотрела на мир снаружи. Весенний сад, тот самый, который Белоснежка так любила, цвел во всей красе.

Она улыбнулась. Улыбка была не ядовито-красной, а скорее цвета свежего розового листа. Она была готова к следующему шагу. Она была готова к тому, чтобы продемонстрировать Мэру, какого это застрять в глубинах разума. И она знала, что на этот раз она не позволит ей себя обмануть. И пока Мэр способна лишь наблюдать, она найдет ответы на свои вопросы.