Панацея: Королева и Мэр (джен)

Нескончаемая битва, подобная вихрю безумия, истощила их до последней грани бытия. Три светила — древние стражи времени — бесстрастно наблюдали за рождением и гибелью этой войны. Их холодные лучи, не меняясь веками, освещали картину разрушения: там, где некогда величественно вздымался неприступный горный пик, теперь катились морские волны, будто сама природа спешила стереть следы былого величия. А неукротимое пламя, подобное адскому дыханию, пожирало последние останки древнего леса, превращая многовековые деревья в прах и тлен. Огонь танцевал среди руин, отбрасывая причудливые тени, словно призраки погибших воинов всё ещё сражались в этом агонизирующем мире.

Земля, некогда плодородная и щедрая, теперь была усеяна обломками растоптанной веры и разрубленными клинками. Каждый осколок металла, каждый обломок камня хранили отголоски былой мощи — мощи, что некогда казалась несокрушимой. Вся великая сила мира, сконцентрированная в одной точке, оказалась бессильной перед лицом этой трагедии, завершившей свою ужасную миссию. Ветер, проносясь над полем битвы, поднимал клубы пепла, который оседал на изуродованной земле, словно саван, накрывающий могилу целого мира.

— Да… Слишком долго, — прохрипел измученный воин, голос его звучал, как ржавый клинок, скребущий по камню. Он рухнул на холодный камень, выпустив из ослабевших пальцев обломок меча — некогда грозного оружия, теперь ставшего жалким свидетельством его поражения. — Не представлял, что триумф потребует столь чудовищной платы…

Его дыхание было прерывистым, каждое слово давалось с трудом, будто слова — это последние капли крови, вытекающие из раненого тела. Взгляд, когда‑то полный решимости, теперь был затуманен усталостью и болью.

— Тебе ли говорить, юнец? — прозвучал хриплый, могильный голос, будто доносившийся из глубин забытья. В нём слышались отголоски тысячелетий, тяжесть веков и горечь утрат. — Но ты отдал себя без остатка ради победы… За это я воздаю тебе должное.

Воин попытался повернуть голову, но мышцы отказывались подчиняться. Его глаза, полные мутной пелены, с трудом сфокусировались на призрачном облике собеседника.

— Не радует меня твоё признание… Оно не вернёт мне жизни. Как ты вообще можешь говорить? Разве ты не погибла?

— Увы, погибла. Даже я, после такого боя, обречена на вечное безмолвие. С тобой говорит лишь отголосок былого, эхо, задержавшееся на грани миров.

Её голос звучал то громче, то тише, словно ветер, играющий с пеплом. В нём не было злобы, лишь бесконечная усталость.

— Ладно… Хоть что‑то, — прошептал воин, и в его голосе прозвучала горькая усмешка.

Вокруг них царила мёртвая тишина, нарушаемая лишь шелестом пепла и отдалённым стоном ветра. Семь темнейших ритуалов, одиннадцать легендарных клинков, обращённых в прах, и сокровенные знания, коих он не должен был касаться… Всё это теперь стало частью его судьбы, тяжким грузом, который он нёс до последнего вздоха.

— Знаю, поздно говорить, но… Это было невероятно. Смертный — и такая мощь… Пугающе. Ты мог бы стереть с лица земли целые империи… Но за могущество всегда приходится платить, верно?

Её слова повисли в воздухе, как ядовитый туман, проникая в сознание воина, пробуждая воспоминания о том, чего он уже не мог изменить.

Вокруг героя завихрился зловещий лиловый мрак, словно пытаясь сковать его в своих холодных объятиях. Он ощущал, как тьма проникает в каждую клеточку его тела, высасывая последние остатки тепла и жизни.

— Запретная магия… Проклятия и нестерпимая боль — вот её цена. Даже одно такое заклинание способно уничтожить тело и душу. А семь… Не могу вообразить, какие страдания ты перенёс.

Её голос звучал почти сочувственно, но в нём всё ещё таилась угроза — эхо былой силы, не желающей смириться с поражением.

— Какая разница, если я всё равно умру… Сражаться больше нет сил. Боль потеряла значение, — ответил воин, и его слова прозвучали как приговор, как окончательное признание поражения.

— Глупо.

— Слышал это часто. Но от монстра, подобного тебе, — впервые, — ответил воин. В его голосе, несмотря на слабость, прозвучала нотка вызова.

В ответ раздался лишь зловещий смех, эхом прокатившийся по опустошённой земле. Этот смех был похож на скрежет ржавых цепей, на стон умирающего мира.

— Ты не напал бы на Ведьму, не будучи готовым к этому, верно? Что ж, мне пора. Вечный сон ждёт.

— Убирайся. Замолчи хотя бы перед смертью.

— Хорошо, хорошо… В награду за победу я нарекаю тебя Героем и в знак почтения уважу твою просьбу …

Голос затих, унесённый порывом ветра, растворившийся в безмолвии. Казалось, сама природа вздохнула с облегчением, избавившись от этого призрачного присутствия.

— Ты умерла? — позвал юноша, но ответом ему была лишь тишина.

Тишина была абсолютной, всепоглощающей, словно весь мир затаил дыхание в ожидании неизбежного.

Сухой треск у его ног заставил его опустить взгляд. Он увидел, как лодыжки медленно превращаются в камень — серый, холодный, безжизненный. Серая смерть поднималась вверх, охватывая колени, бёдра… Семь проклятий переплелись, сотворив ужасный феномен: сиреневый дым, клубившийся вокруг его тела, словно пытался поглотить его душу ещё до того, как тело окончательно обратится в камень.

Он попытался пошевелить пальцами, но они уже стали неподвижными, словно высеченными из мрамора. Страх, холодный и липкий, попытался завладеть его сознанием, но он отогнал его — не осталось сил даже на страх.

Теперь и грудь окаменела. Юноша рассмеялся — смех, горький и безнадёжный, вырвался из его груди, словно последний протест против судьбы.

— А я ведь надеялся вернуться домой… Но судьба не припасла для меня счастья.

Он поднял взгляд к небу, к холодным звёздам, которые равнодушно взирали на его страдания. В этот момент он почувствовал странное умиротворение — как будто все тревоги и страхи остались позади, и теперь он мог сказать то, что так долго держал в сердце.

— Белая Лилия, прости меня… Тебе суждено отправиться к моей матери в одиночку. Прости, я не могу ничего обещать… Я верю, ты справишься, но умоляю — проживи жизнь, полную добра и света, за нас обоих. Пусть твои дни будут наполнены радостью, которую я не смог тебе подарить. Пусть твой смех звучит так же чисто, как в тот день, когда мы встретились…

Его голос становился тише, слова вырывались с трудом — горло сжималось, превращаясь в камень. Тело каменело всё быстрее, словно время решило ускорить свой ход, чтобы окончательно стереть его из этого мира.

Слишком много имён, слишком мало времени… Он закрыл глаза, пытаясь вспомнить лица тех, кто был ему дорог. Но перед внутренним взором возникло лишь одно — лицо матери, её добрые глаза, её улыбка, согревающая даже в самые тёмные времена.

— Мама… Прости меня, — прошептал молодой мужчина имя той, что ждала его в старом домике, где каждый уголок хранил воспоминания . — Видно, мне не суждено было обрести счастье… Прости…

Его губы дрогнули в последней улыбке, а затем застыли, превратившись в холодную каменную маску.

Лёгкий свист — и всё закончилось. Осталась лишь статуя человека. Ветер нежно коснулся её поверхности, словно пытаясь стереть следы страданий, но камень оставался неподвижным, храня тайну последней битвы.

А где‑то далеко, в старом домике у края леса, пожилая женщина продолжала ждать.

— Я… Я не понимаю, — с трудом выдавила Риджина. Голос сорвался, горло пересохло, будто в нём застрял ком песка. — Что значит «меня не стало»?

Королева приблизилась неслышной, текучей походкой хищника. Она замерла у края постели, вглядываясь в лежащую женщину. В её глазах, обычно холодных и властных, теперь читались растерянность и хрупкость.

— Это значит, что я перестала существовать, — произнесла Королева едва слышно, будто хрустальная грань рассыпалась в воздухе. — Был миг, когда я была — и вдруг наступила пустота. И виновница этого — ты, госпожа Мэр. Ты изменила свою судьбу — и вместе с ней мою, стерев наше общее будущее.

Мэр попыталась приподняться, но острая боль пронзила позвоночник, разливаясь огнём по всему телу. Она окинула Королеву лихорадочным взглядом, пытаясь уловить признаки той скрытой мощи, что исходила от неё. Но облик противницы утратил угрожающую силу, сменившись меланхоличной грустью.

— Не понимаю, — запнулась Мэр. Нервозность дрожала в каждом её слове. — Я помню казни, сражения, потерю близких… Но не припоминаю, чтобы ты когда-то отделялась от меня. Или чтобы у меня была возможность уничтожить тебя.

— Ты не убила меня буквально, — мягко возразила Королева, покачав головой. — Ты выбрала иной путь, и в реальности, которую ты создала, для меня не осталось места. Я стала… ненужной. Я хочу понять, как это произошло. Хочу понять, что заставило тебя отказаться от того, кем ты была. От того, кем мы были.

Она протянула руку, но не коснулась Риджины — пальцы застыли в воздухе, словно боясь причинить боль.

— Я не отказывалась от себя, — прошептала Мэр. Её голос был едва слышен сквозь пелену страха. — Я лишь пыталась выжить. Каждый мой выбор, каждое решение были борьбой. Я не могла позволить себе думать о будущем, прошлое имело значение лишь в одном: Дэниел не отомщён.

Королева наклонила голову, изучая лицо Мэра. В её глазах плескалась печаль, словно она искала крупицы понимания.

— Но ты не понимаешь, — тихо сказала она. — Мы были единым целым. Ты и я — две стороны одной медали. Отвергнув свою судьбу, ты отвергла и меня. Я превратилась в тень…

— Я не знала, что наложение проклятья приведёт к твоему исчезновению, — выдохнула Мэр. Её голос дрожал. — Я думала, что поступаю правильно. Что спасаю нас обеих.

Королева отступила на шаг, её лицо исказилось от боли.

— Спасение — это иллюзия, — холодно произнесла она. — Ты спасла лишь себя, мечтая о будущем без меня. И теперь, когда я здесь, ты должна признать: ты была слаба. Непримирима, слаба и хрупка. Ты взывала о помощи в тяжёлые минуты, и я защищала тебя. Ты была… мной. А потом захотела другой жизни. Скажи, что заставило тебя отказаться от силы, от своей сущности? Что заставило тебя стать… доброй?

Слово «доброй» прозвучало как оскорбление, и по щекам Мэра потекли слёзы. Она не знала, были ли это слёзы боли, понимания или сожаления.

— Я… не могу объяснить, — призналась Мэр. Уверенность покинула её голос. — Просто накопилась усталость от вечных войн, конфликтов, ненависти. Я захотела изменить судьбу, ощутить человеческое тепло, радость простых вещей.

Королева горько усмехнулась, и этот смех пронзил Мэр как удар.

— Радости? Ты правда веришь, что счастье можно найти, отвернувшись от себя? Думаешь, мир обретёт краски, если спрятать свою истинную природу? — Голос Королевы звенел, как натянутая струна. — Ты ошибаешься. Счастье не приходит, когда гасишь внутреннее пламя. Оно рождается, когда это пламя пылает в полную силу! Иначе откуда взяться краскам мира? Ты заблуждаешься, полагая, что мир меняется сам по себе — он меняется под действием силы.

Во взгляде Королевы вспыхнул странный огонь — больше не меланхолия, не растерянность. Лишь твёрдая решимость вернуть всё на свои места. Мэр почувствовала, как внутри зарождается знакомое предчувствие — буря была неизбежна.

— Нужно найти иной способ общения, — задумчиво прошипела Королева, чуть поводя плечом. — Моё время на исходе, и новые методы убеждения должны быть эффективнее прежних.

Медленным, царственным движением она протянула руку и щёлкнула пальцами. Мир замер, мгновение остановилось, и комната начала растворяться, превращаясь в размытое переплетение света и тени. Когда зрение Мэра прояснилось, она оказалась в густом лесу. Лёгкий ветерок шелестел в ветвях, создавая умиротворяющую мелодию.

Перед ней раскинулась узкая тропинка, ведущая к небольшой поляне, укрытой тенью деревьев. В центре поляны стоял столик с белой кружевной скатертью, изысканными приборами и дымящимся чайником. Плетёные стулья с вышивкой приглашали присесть.

— Прекрасное местечко, не правда ли? — произнесла Королева, усаживаясь за стол. — Здесь нам будет уютнее, чем в тесной спальне падчерицы.

Пейзаж завораживал, но внутренний протест Риджины не утихал. Она огляделась, пытаясь осмыслить происходящее. Лес казался живым, внимательно следящим за каждым её движением. Солнечные лучи пробивались сквозь листву, рисуя причудливые узоры на земле.

— Где мы? — нарушила тишину Мэр, устремив сердитый взгляд на Королеву. — И зачем ты перенесла нас сюда?

— Не стоит бояться. Этот лес тих и прекрасен, как и мой чай совершенно безвреден. Желаете убедиться? Я могу показать пример первой, хотя вы уже брали из моих рук напиток… — Королева отпила из чашки, равнодушно пожав плечами.

— Ах, дорогая, это лишь демонстрация моей силы, — продолжила она, попивая чай. — Иногда перемены необходимы, чтобы взглянуть на вещи под другим углом.

Помедлив, Мэр осторожно приблизилась к столу и взяла предложенную чашку. Сердце колотилось, разум метался между страхом и любопытством. Она поднесла чашку к губам, вдыхая тонкий аромат трав.

— Ты говоришь, что устала от ненависти, что ищешь счастья, — мягко произнесла Королева. — Но что такое счастье, если оно построено на отрицании того, кто ты есть? Ты думаешь, что, став «доброй», обрела покой? Дэниэл отпустил тебя — значит, ты готова встать на сторону этих мародёров?

Мэр сделала маленький глоток. Тёплый, успокаивающий чай контрастировал с острыми словами Королевы, заставляя сердце сжиматься.

— Я… не знаю, — прошептала она. — Я просто хотела, чтобы всё было иначе. Чтобы исчезла боль.

— Боль — часть жизни, — Королева поставила чашку с лёгким стуком. — Как и сила. Ты обладала великой силой, способной изменить мир. Но выбрала путь самоотречения. И потеряла себя.

— Я не потеряла себя, — возразила Мэр, хотя голос её дрожал. — Я нашла иной путь. Путь, где есть место любви, а не только жажде мести. У меня есть сын, и он любит меня такой, какая я есть. Я живу дальше, как и просил Дэниэл. Всё хорошо.

Королева склонила голову, её взгляд стал пронзительным.

— Любовь? Ты называешь это любовью? Это его манипуляция тобой, дорогая. Его «любовь» — твой самообман. Ты ошибаешься, думая, что он принимает тебя настоящую. Ты не настоящая — ты лишь спрятала свою истинную сущность, надеясь, что она исчезнет. Но этого не произойдёт.

Она сделала паузу, наблюдая за реакцией Мэра.

— Устала от борьбы? Но что такое борьба, если не способ самоутверждения? Что такое ненависть, если не отражение любви?

Мэр впивалась взглядом в Королеву, сердце бешено колотилось. Тяжёлое молчание повисло в воздухе. За спиной Королевы раскинулся дивный лес, маня забыть обо всём. Но Риджина ощущала близость чего-то большего, чем просто разговор.

— Ты не ответила, где мы находимся? — вновь заговорила Мэр.

— Это мои личные владения, моя последняя цитадель.

— Последняя цитадель? — недоверчиво переспросила Мэр, осматриваясь.

Пейзаж поражал воображение: высокие деревья создавали природный свод, лёгкий ветер шевелил траву, а щедрое солнце рисовало игру света и тени. Это место излучало гармонию, одиночество и комфорт.

— Оригинально устроено, — пробормотала Мэр, беря себя в руки. — Хотя, судя по оформлению, дела совсем плохи, если кроме леса и мебели ничего не осталось?

Королева расхохоталась, мгновенно забывая о серьёзности разговора.

— Очаровательно язвительный комментарий! Никогда раньше мне не доводилось получать такого удовольствия от чаепития, даже имея физическое тело. Мир хранит столько интересного!

Насмешливый тон Королевы раздражал гостью. Внезапно Мэр осознала смысл сказанного:

— Подожди… Ты упомянула смерть, сказала, что ты — призрак моей прошлой жизни… Мы умерли?

— Ах, милая, если мои бренные останки удостоились визита уважаемой дамы, будьте добры оставить венок у входа, если он у вас есть. Лично я предпочитаю сладости, а не спиртное.

Мэр поморщилась, чувствуя, как абсурдность ситуации давит на сознание. Но она твёрдо решила не поддаваться эмоциям.

— Признаться, цветов я не захватила. Да и вообще никаких даров. Остаётся надеяться, что ваша душа удовольствуется искренней улыбкой.

Улыбка Мэр действительно вспыхнула — яркая, словно ядовитый мак весеннего сада. Королева, заметив это, поняла: её попытка пошутить лишь усилила настороженность собеседницы.

— Мы в подсознании, миссис Мэр, — наконец произнесла Королева.

— Всё это кажется ещё более абсурдным… Ты говоришь о смерти, о прошлом, но я вижу тебя здесь — живую, полную своего обычного коварства. Объясни, как это возможно?

Королева склонила голову, глаза её блеснули в полумраке леса.

— Как это возможно? — повторила она с лёгкой иронией. — Моя дорогая, судьба — то, что мы выбираем сами. Я всегда выбирала лучшее. И если ты думаешь, что жалкая нить судьбы могла положить конец моему существованию, ты ошибаешься. Я не исчезла — я нашла новое убежище. Место, где моя сила не скована цепями чужих законов и предрассудков.

— Мы — один человек. Ты никуда не могла уйти, — Мэр скептически приподняла бровь. — И это убежище — всего лишь поляна с парой стульев? Не похоже на царство даже для одной из личностей королевы.

— Царство не в мебели, а в возможностях, — серьёзно ответила Королева. — Здесь мои возможности куда шире, чем прежде. Я больше не связана. Не вынуждена терпеть тебя. Я свободна. И эта свобода — мой истинный венец.

Она встала, и в её глазах вспыхнул знакомый огонь — огонь амбиций и безграничной власти. Мэр прикусила язык. Она знала: всё это — ловушка. Она не должна верить.

— Итак… — Королева улыбнулась, и в улыбке её было что‑то зловещее. Она поставила чашку Мэр на стол и провела пальцем по краю.

— Что за мерзость ты подсунула мне?! — вскочив, выкрикнула Мэр.

Королева лишь рассмеялась — звук эхом разнёсся по лесу.

— Довольно театрально. Признаюсь, не ожидала такого эффекта. Вижу, моя сущность пришлась тебе по вкусу.

Чай действительно оказался необычным. Его вкус будоражил и одновременно успокаивал — утончённый, непохожий на обычные сорта.

— Этот напиток создан из материи самой цитадели. Каждая капля — частица моей сущности.

— Остановись! Как мне выбраться отсюда?

— Чтобы проснуться от сна, нужно либо захотеть проснуться, либо быть разбуженным. Но даже если кто‑то пытается разбудить тебя извне, это тело теперь моё. Разбудить себя из чужого сна — ещё сложнее. Ты не сможешь проснуться, пока я не решу тебя отпустить.

Риджина вздрогнула.

Цитадель Королевы… Теперь смысл этих слов стал ясен. Личность Мэра оказалась в руках Королевы. Безумные замыслы, от которых Мэр пыталась убежать, теперь проникали в её разум.

— Ты не собираешься меня отпускать?

— Не совсем. Я отпущу тебя, если ты захочешь. Не я позвала тебя сюда — ты сама пришла и выпустила меня.

Атмосфера исказилась. Лес начал гореть, небо треснуло, мир за горизонтом рассыпался. Между ними осталось лишь пространство двух кресел — достаточно близкое, чтобы коснуться, протянув руку.

Мэр смотрела, как мир вокруг превращается в прах. Каждая трещина в небе отзывалась болью в её душе. Она чувствовала, как ускользает контроль, как цитадель Королевы поглощает её, словно зыбучий песок. Страх парализовал, но ещё сильнее был гнев — гнев на саму себя за то, что позволила этому случиться.

— А ты? — прошептала она. — Ты предлагаешь мне вернуться в кошмар, в псевдосвободу, зная, что ты здесь, внутри меня, отравляешь каждую мысль, каждое чувство?

Королева молчала. В этом молчании Мэр уловила не торжество, а странную, непонятную грусть.

— Я не хочу, чтобы ты страдала, — вдруг сказала Королева с искренностью в голосе. — Но я не могу просто исчезнуть. Я — часть тебя. Вернуться в этот мир — значит принять обе стороны себя: свет и тьму. Найти способ жить с ними в гармонии.

— Обманываешь! Ты не хочешь сосуществовать — тебе хочется быть главной!

Королева склонила голову. В её глазах блеснул знакомый огонёк.

Риджина смотрела на неё, пытаясь осмыслить происходящее. Она чувствовала, как её воля истощается, как личность растворяется в этой притягательной, но чужой реальности.

— Но… я хочу вернуться. Из нас двоих должна вернуться я, — прошептала Риджина с такой слабостью в голосе, что испугалась сама.

Королева рассмеялась — звонко, как разбитое стекло.

— Ты уверена? Здесь ты можешь быть счастливой. Можешь быть кем угодно. Можешь забыть всё, что причиняло боль. Можешь стать мной — и никто тебя не осудит.

Мэр отшатнулась. Стать Королевой? Это было последнее, чего она желала. Она — Риджина Миллс, а не чудовище, пожирающее её изнутри.

— Нет! — воскликнула она, и в голосе появилась новая сила. — Я не хочу быть тобой! Я хочу быть собой!

Королева остановилась. Улыбка исчезла. На лице — сначала разочарование, затем гнев.

— Ты говоришь о власти, — продолжила Мэр, стараясь скрыть дрожь. — Но истинная власть — не в подчинении других, а в контроле над собой. Ты потеряла этот контроль.

— Ты смеешь говорить мне о контроле? — прорычала Королева. — Ты, которая не можешь управлять даже собственными мыслями?

— Могу, — твёрдо ответила Риджина. — Могу контролировать себя. Могу идти путём гармонии, а не саморазрушения. Не позволю тебе украсть мою жизнь.

— Гармония? — усмехнулась Королева сквозь слёзы. — Ты говоришь о гармонии, когда растоптала всё, что мне дорого? Когда превратила мою жизнь в пепел?

Она приблизилась. Риджина ощутила прикосновение ледяной руки к своей щеке. В этом касании не было злобы — лишь тихая, всепоглощающая печаль.

— Твою жизнь? Это ты украла мою! Ты превратила меня в козла отпущения. Теперь во всём зле виновата я! Ты забыла, как, рыдая, молила меня о помощи, просила защитить и отомстить? Или скажешь, что смерть Леопольда — моих рук дело? Ты привыкла прикрываться мной: Риджина — герой, Королева — зло. Мы были едины, совершенны. Но ты решила, что главная, что вправе изгнать меня и принимать решения в одиночку. Ты говоришь, что хочешь измениться ради сына. Но Охотника за Снежкой послала не я — ты. И это случилось уже после того, как ты решила избавиться от меня.

— Ты лжёшь! — выкрикнула Мэр, чувствуя, как внутри разгорается ярость, но не давая ей захватить себя. — Ты искажаешь правду! Я хочу защитить Генри, а ты жаждешь лишь власти и мести! Ты манипулировала моей болью, моей ненавистью. Теперь пытаешься вернуть контроль, потому что боишься потерять меня навсегда!

— Потерять тебя? — рассмеялась Королева, и смех был горьким. — Ты никогда не была мной. Ты — жалкое подобие, которое я создала, чтобы не чувствовать одиночества. Ты — моя тень, моя слабость. Я не позволю тебе уничтожить меня. Я — Королева, и я всегда буду править! Я была первой!

— Нет, — твёрдо сказала Мэр, поднимая голову. — Может, ты и была первой. Но теперь первая — я. Я — Риджина. И я выбираю свой путь. Путь, где нет места твоей тьме.

— Я причинила боль многим, — призналась Королева. — Знаю, что уничтожаю возможное счастье. Но разве ты не понимаешь, что я тоже страдаю? Я была заперта в темнице разума, питаясь твоим отчаянием и страхом. Я тоже хотела быть любимой, свободной. Но ты использовала меня и изгнала, когда решила, что справишься сама. Это случилось задолго до проклятья. Ответь: почему ты приняла такое решение?

Риджина заглянула в глаза Королевы и увидела не отражение своей ненависти, а бездонную пропасть одиночества. Она осознала: Королева — не отдельное существо, а искажённое, израненное отражение её собственной души.

— Может, ты и права, — прошептала Мэр. Голос дрогнул от нахлынувших чувств. — Может, мы действительно должны принять друг друга. Но как? Как нам жить вместе после всего, что произошло?

— Как жить вместе? — усмехнулась Королева, и в глазах мелькнул знакомый огонёк, предвещающий бурю. — Ты спрашиваешь меня об этом после того, как пыталась стереть меня из самой сути существования? Ты думала, что сможешь стать кем‑то другим, забыв обо мне — о той, кто дал тебе силу, научил бороться?

Она наклонилась вперёд. Мэр невольно отклонилась в чернеющую пустоту.

— Ты хочешь забыть, кто ты на самом деле? Хочешь стать просто Риджиной — слабой, испуганной, плачущей у ног самопровозглашённых героев? Но я — это ты. Я — твоя сила, твоя ярость, твоя жажда власти, позволившая тебе выжить. Ты отвергла меня, но не можешь избавиться, потому что я — это ты.

Риджина глубоко вдохнула, ощущая, как воздух наполняет лёгкие — настоящий, плотный, не похожий на зыбкую субстанцию сна. Она сжала пальцы в кулаки, чувствуя твёрдость собственных ногтей на коже. Это было её тело, её воля.

— Ты говоришь, что я хочу стать слабой, — медленно произнесла она, глядя прямо в глаза Королеве. — Но разве слабость — это желание любить, а не мстить? Разве слабость — это выбор жить, а не разрушать? Ты называешь это отказом от себя, но, может, это и есть настоящее принятие?

Королева молчала. В её взгляде читалась борьба — не с Риджиной, а с самой собой.

— Мы обе страдали, — продолжила Мэр, и голос её звучал тише, но твёрже. — Обе боялись, обе теряли. Но теперь я понимаю: ты — не враг. Ты — часть меня, которую я пыталась отрицать. Часть, которая давала мне силу, когда я была слишком слаба, чтобы найти её внутри себя.

Она сделала шаг вперёд, не отводя взгляда.

— Я не хочу побеждать тебя. Я хочу принять тебя. Не как тьму, а как глубину. Не как врага, а как союзника. Мы можем быть разными, но мы — одно целое. И только вместе мы сможем найти покой.

Лес вокруг них замерцал, теряя чёткость очертаний. Пламя, пожиравшее деревья, угасло, оставив после себя лишь тёплый свет, похожий на сияние заката.

— Ты действительно готова? — прошептала Королева, и в её голосе больше не было ни вызова, ни гнева. Только усталость и робкая надежда.

— Да, — ответила Риджина. — Я готова попробовать.

Она протянула руку. Королева помедлила, затем медленно ответила на жест. Их ладони соприкоснулись, и в этот момент мир вокруг перестал быть разделённым.

Когда Риджина открыла глаза, она лежала на своей постели. Утренний свет пробивался сквозь занавески, наполняя комнату мягким золотистым сиянием. Она приподнялась на локтях, ощущая непривычную лёгкость в теле и ясность в мыслях.

На прикроватной тумбочке стоял маленький фарфоровый чайник, а рядом — чашка с едва заметным узором по краю. От чашки поднимался лёгкий пар, и воздух наполнял тонкий аромат трав — тот самый, знакомый.

Риджина улыбнулась. Она знала: это не конец. Это начало.

Прикоснувшись к груди, она ощутила ровное биение сердца — не двух разрозненных ритмов, а единого, сильного пульса. В этом пульсе звучали и сила, и сострадание, и память о прошлом, и надежда на будущее.

— Мы — это я, — прошептала она, и слова эти прозвучали как клятва.

За окном щебетала птица, где‑то вдалеке слышались приглушённые звуки города. Риджина встала, подошла к зеркалу и посмотрела на своё отражение. В глазах её светилась не тревога, не страх, а спокойная уверенность. Она была цельной. Она была собой.

Доки, расположенные на старом причале, узкие пропахшие рыбой ходы, массивные кованые решетки на узких окнах. Тишина и прерывающий ее свист.

Как и мучения, звуки иногда затихали, оставляя лишь смутную завесу. Она помнила кромешную тьму, предшествовавшую этому мареву. Означало ли это, что ей становится лучше? Свет пробивается, пусть и сквозь туман, а свет — это надежда, не так ли? И где же во мраке прятались эти звуки? Ответов не находилось. Стоит ли вообще пытаться их найти? И на этот вопрос тоже не было ответа. Боль скрывалась где-то глубже, под покровом звуков. Где-то к востоку от солнца и к югу от ее восприятия. Он не получит ответа — это все, что она понимала. Она не даст ему успокоения.

Долгое время, казавшееся бесконечным, а возможно, таким и было, ведь существовала только боль и дрожащий, как листок на ветру, туман, внешний мир состоял исключительно из этих звуков. Она не помнила, кто она и где находится, и не стремилась это узнать. Смерть казалась избавлением, но сквозь пелену боли, застилающую сознание, подобно летней грозе, она не могла понять, желает ли ее.

Со временем она осознала, что боль периодически отступает. Когда она впервые вырвалась из непроглядной тьмы, предшествовавшей туману, в памяти всплыло воспоминание, не имеющее отношения к нынешнему состоянию. Это был обломок дерева на лесной поляне, где она играла ребенком, когда мать уезжала из замка. Уже в юности Румпель часто водили ее туда, и он всегда расстилал плащ так, чтобы видеть этот обломок, напоминавший ему клык чудовища, погребенного под землей. Ему нравилось слушать, как насвистывает утренний ветер проносясь мимо обломка. А затем, через несколько часов, после того, как заканчивался урок, а подошедший к поляне конь говорили, что пора домой, верхушка полусгнившего дерева снова начинала петь. К тому времени, как конь послушно подходил к хозяйке, трава на лужайке вновь становилась зеленой, а в воздухе вместо ее учителя зависали брошенные им слова. Ваше Величество (Королева, я — королева Белого королевства, сегодня опаздываю, и Король велит убрать со стола — промелькнуло в той темной грозовой туче, в которой она сейчас обитала).

Воспоминание назойливо вертелось в сознании, словно муха, бьющаяся о стекло, вызывая раздражение. Она безуспешно пыталась ухватить его суть, но его прервал звуки странного свиста. Звуки то появлялись, то исчезали. То же происходило и с ней. Первое, что запечатлелось в ее памяти из этого времени, из этой бурной мглы, — это ощущение прекращения, моменты осознания невозможности вдохнуть, и в этом не было страха, так и должно быть, так и предопределено, собственно; она была рада избавлению от мук.

Ей вновь привиделся обломок дерева, настолько реальный, что она, казалось, могла прикоснуться к его черной шершавой поверхности. Вернувшись в полусознательное состояние, она сумела связать обломок дерева со своим нынешним положением — боль тоже возвращалась. Впрочем, ее боль не была похожа на ветер. Она вынесла урок из сновидения, которое на самом деле было воспоминанием. Ей лишь казалось, что боль накатывает и отступает. Боль была подобна этому обломку, который всегда на месте, на него просто не обращаешь внимания, пока ветер не начнет свистеть в нем. Когда боль не застилала ее сознание серой пеленой, она молча благодарила ее, но теперь ее не обмануть: она все еще здесь и скоро покажется.

В глубине ее сознания, словно наделённого даром предвидения, задолго до её появления возникло ощущение её присутствия. Нечто подсознательное постигло её сущность раньше, чем разум успел осознать, порождая мрачные, зловещие предчувствия. Её появление в комнате немедленно вызывало в воображении образы каменного склепа и ощущение неизбежности. И твердое понимание — обломков теперь два, и какая-то часть ее разума давно знала то, что только сейчас осознала основная часть: два сломанных дерева — это она. Одна сипевшая сорванным голосом на кушетке, и она, но другая насвистывающая рядом. Она резко открыла глаза.

Казалось нелепым сравнивать Появившуюся с языческими богинями из крестьянских историй, но это сравнение необъяснимо казалось ей уместным. В появившейся фигурке отсутствовали хрупкость и нежность, даже не смотря на плавные линии — на округлости бёдер или икр под её черными юбками, которые она носила.

Её телосложение не было обширным или аскетичным, но при взгляде на неё возникали ассоциации с узловатостью и угловатостью, а не с соблазнительными изгибами. Ее раздражало ощущение её превосходства и совершенности, словно в ней не было ни кровеносных сосудов, ни внутренних органов, а лишь цельность, как у каменной статуи. Ее казалось, что глаза Появившейся нарисованы и неподвижны, следя за ней из отдаленной точки комнаты. Она подозревала, что грудь Появившейся не движется при дыхании. Даже её черный жакет и пышные юбки казались продолжением её твердого тела.

Неудивительно, что она напоминала ей языческого идола из книг матери. Идол вызывал лишь одно чувство: смущение, переходящее в ужас. При виде идола все прочие чувства меркли. Впрочем, она получила от Появившейся нечто большее.

Фиолетовая дымка действовала подобно приливной волне, подтапливая ее сознание. Эти клубы были ее океаном, а Пришедшая- луной, направляющей этот прилив. Каждый раз как тьма отступала, Пришедшая дарила ей успокоение в сиреневых клубах. Сначала она чувствовала лишь прикосновение пальцев Пришедшей, проталкивающих дымку в горло (и быстро усвоила, что лучше не сопротивляться, несмотря на неприятный привкус и тошноту). Затем она начала обращать внимание на смену ее нарядов: экстравагантные платья, костюмы для выездки, и замечала, что под мышкой она обычно держит книжку.

Пришедшая будила ее, вырывая из тяжелых оков боли, и протягивала к ней руки, а из-за ее плеча в окно светила ущербная луна. Со временем, когда сознание начало привыкать, она догадалась, чем Пришедшая ее лечит.

Клубы обезболивающего заклятья.

Она не отличалась особой чувствительностью, но ее почти двадцатилетний стаж палача и уже одна пережитая остановка дыхания (возможно, были и другие, утерянные в дымке боли) делали ситуацию тревожной. Тогда Пришедшая спасла ее жизнь, запустив ее сердце заклятьем. Она подозревал, что это была передозировка, а не просто эффект пытки.

Пришедшая казалась уверенной в своих действиях, но это не всегда соответствовало действительности. Это было одной из причин страха. Примерно через декаду после исчезновения черного облака боли она обнаружил три важных факта: Пришедшая имеет внушительные магические резервуары, появилось ощущение развившейся зависимости от потребления фиолетовых клубов магии, и самое главное — Пришедшая психически неуравновешенна и опасна.

Раздались звуки выстрелов и душераздирающий крик. Мир вокруг начал возвращаться к привычному состоянию, пока, наконец, все внешние ощущения, собственные воспоминания и убеждения не заполнили разум. Её имя — Риджина, и она занимает пост мэра в Сторибруке, в одиночку заботясь о ребенке — любимом внуке её приёмной дочери.

Некое трагическое событие оставило на ней неизгладимый след, но, несмотря на это, она осталась жива. Мрачная тень, окутывавшая её, постепенно рассеивается, уступая место надежде.

Затем над ней появилось лицо, очевидно женское, хотя губы казались сухими, потрескавшимися, и это женское лицо позвало кого-то за пределами ее видимости. В этот момент она впервые почувствовал запах своей спасительницы. Этот запах был ужасающей смесью ванильного печенья, шоколадного мороженого. Голос прозвучал прямо над его ухом: — Держись, Риджина! Держись!

Был кто-то третий, от которого пахло жареной курицей и арахисовой пастой. В горло хлынул поток воздуха. Влажный поток, словно вихрь от проходящего табуна; затем человек отстранился, и она подумала: Господи, хватит, мой нос не выдержит, но она была бессильна, и некуда было деться от этого, от этого отвратительного зловония.

— Дыши, чтоб тебя! — кричал невидимый мужчина, и она мысленно умоляла: Хорошо, я буду дышать, что угодно, только прекрати, не отравляй меня, и она даже попыталась сделать вдох. Выдохнула. И замерла в ожидании, что ее грудь (которую она еще не видела) поднимется сама, как поднималась всегда, без ее участия. Но грудь оставалась неподвижной, и тогда она снова собралась с силами и задышала сама, как можно чаще, чтобы поскорее избавиться от запаха. Никогда прежде обычный воздух не казался ей таким желанным. Она снова начал погружаться в туман, но, прежде чем мир окончательно исчез, она услышал мужской голос:

— А она был на грани.

— Не так уж и на грани, — подумала Мэр и провалилась в сон.

* * *

Спустя долгое время мир вновь обрел краски и ей удалось просипеть:

— Где я?

У ее кровати сидела Появившаяся с книгой в руках. На обложке было имя автора — Риджина Милс. Ей удалось вспомнить, что это имя — ее собственное, и она не удивилась этому открытию. Когда она, наконец, сформулировал свой вопрос, женщина ответила:

— Сторибрук, штат Мэн.

И добавила: — Меня зовут Королева. Я…

— Знаю, — перебила Мэр.

— Вы — моя самая преданная соперница.

— Да, — подтвердила она с улыбкой. — Именно так.

Она попыталась приподняться, но пронзительная боль мгновенно отрезвила ее. Злая Королева тут же вскочила с места и, мягко, но настойчиво, уложила ее обратно на подушку.

— Не стоит, мадам Мэр. Вам нужен покой. Вы… сломаны. Очень серьезно сломаны.

Слова ее прозвучали почти ласково, но в глазах плясали странные огоньки, от которых ей стало не по себе. Она вдруг осознала, что находится в полной зависимости от этой женщины, а люди, чей запах, хоть и стал менее интенсивным, но все еще ощущался в комнате, отсутствуют.

— Сколько… сколько я здесь? — спросила она, чувствуя, как во рту пересохло.

— Несколько часов, — ответила Королева, наливая в стакан воды и протягивая ей. — Падчерица нашла нас в доках. Вы были без сознания. Я проследила за тем, чтобы она с мужем оставили нас вдвоем.

Реджина медленно пила воду, пытаясь собраться с мыслями.

Грег Менделл… Она смутно помнила Крюка, пыльный гроб и внезапную потерю чувств. Дальше — темнота, запах сардин и боль.

— Благодарю, — прошептала она, возвращая посуду. Злая Королева одарила её улыбкой. Широкой, почти искренней, но с оттенком фальши.

— Я всегда верила, что вы должны жить, мадам Мэр. Ваша Книга ещё не дописана. Еще так много поступков, которых от вас ждут или не ожидают люди. Сам мир не подозревает, сколько всего вы еще можете сделать. И я лично позабочусь о вашем скорейшем выздоровлении, чтобы вы могли всё это осуществить.

Риджина почувствовала холодок, пробежавший по коже. Слова Злой Королевы звучали как обещание, и одновременно — как угроза. Она знала эту женщину слишком хорошо, чтобы поверить в искреннее участие. За улыбкой всегда скрывался коварный план.

— Что вы хотите взамен? — прямо спросила Риджина, отбрасывая вежливость. Королева, или кто она там сейчас, слегка наклонила голову, словно оценивая ее.

— Разве я не могу просто помочь нуждающемуся? — промурлыкала она.

— Хотя… Есть кое-что. Вы поможете мне вспомнить.

Риджина нахмурилась. Забвение… Оно коснулось и Королеву? Она знала, что проклятие Румпельштильцхена имеет свои особенности, но не думала, что оно так сильно повлияет на память.

— Что вам нужно вспомнить? — спросила Риджина, стараясь скрыть волнение.

— Какая вы , Мадам Мэр, на самом деле. И что заставило вас измениться на столько, что меня не стало.

В холодном зале заброшенного замка шумит ветер, перебирая пыль и шёпотом сетуя на исчезновение жизни. Тусклый отсвет очага озаряет женщину и мужчину, чьи тусклые глаза и серый цвет лица говорят о бесконечной усталости и глубокой скорби. Седые волосы мужчины хранят печать времени, оставленную на его облике. Глубоко погрузившись в воспоминания, мужчина застыл, пристально всматриваясь в пляшущие языки пламени. Яркие всполыхи пробуждает в нём сцены прошлой жизни, полной надежды и потерянной любви.

Женщина наблюдала за отцом с тяжёлым сердцем, ощущая всю глубину его боли и бессилия. Наконец, набравшись сил, мужчина обратился к дочери. Голос его был слаб и был едва слышен за голом пламени.

— Королева — не просто титул, дорогая, — прошептал он, напрягая ослабевший голос. — Это воплощённая беда, укоренившаяся в нашем мире, полная всего мрачного, что может быть скрыто в душе человека. Едва заметные добрые искорки её личности соседствуют с подавляющим злом, отравляя её изнутри. Деяния этой женщины превзойдут преступления прошлых веков, потому что источник ее боли— сама ее природа, бушующая двойственность сознания.

Представь себе образ двух душ, сражающихся в одном теле: одна хочет приносить счастье, другая же наслаждается уничтожением и болью. Облик Королевы прекрасен, но обманчив: красота служит маской ужасающей внутренней борьбы, невиданной ранее силы. Столкнувшись с ней, невозможно будет остаться прежним — даже разговор обратиться в пытку, заставляющую задуматься о собственном месте в жизни. История эта еще не началась, Королева не родилась… Но когда родиться, грянет битва…

Запомни, дорогая, Королеву нельзя будет победить оружием, потому что победа потребует гораздо большего — понимания истинной природы ее существования и способности принять собственную слабость.

Это будет не просто злодейка, это будет трагедия, эмоциональная мука, спрятанная в прекрасном облике. Ее бесчеловечность будет криком о помощи, заглушённый эхом внутренних демонов. Она подобна тени, пожирающей свет.

Людской страх заставит принять Королеву как врага, но на деле она отразит наши собственные страхи и способность творить зло. Когда она будет смотреть на мир своими иногда сияющими добротой глазами, окружающие будут чувствовать абсолютное отчаяние. Им за хочется подойти ближе, обнять ее, ощутить теплоту ее тела и попытаться вытянуть из пучины, в которой она тонет.

Однако страх остановит их, поскольку её тьма настолько сильна, что любой контакт принесет лишь боль и страдание. Пройдут годы, даже самое искреннее участие станет для женщины испытанием, и будет встречаться с непроницаемой стеной безразличия и ожесточённости. Проклятье королевы в том, что она будет одновременно жертвой и исполнителем своего наказания. Пленница собственной тьмы и палач.

Старик замолчал, сжимая губы, будто вновь пережив её мучения, и продолжил рассказ, восстановив силы.

— Я искренне считаю, что даже самая раненная душа способна воскреснуть, если окружить её заботой и вниманием. Достаточно дать ей возможность вновь поверить в хорошее, честное отношение, осознать, что мир не исчерпывается одними страданиями и обманом. Главное — проявить немного терпения, немного понимания, немного доверия.

Именно вера может стать ключом к освобождению. Вера в то, что она заслуживает счастья и любви, вера в то, что она способна изменить свою судьбу. Вера в наличие света, который необходимо разжечь. Именно так, и я — старый глупец верю в это всей душой.

В будущем все будут жить в мире, где зло восторжествовало. Этот мир будет полон жестокости и холода. Люди станут глухи к ближним… Хотя, сейчас такие тоже есть….

Кто способен услышать зов? Кто сможет распознать за маской ярости и враждебности страдающую душу, жаждущую заботы и понимания?

Вновь тишина наполнила залу. Но духи не дали старику молчать, они подгоняли, нашептывали и требовали продолжать рассказ.

— Мир новый тоже будет шарахаться от неё, предпочитая игнорировать и бояться. А она, будет чувствовать себя брошенной, непонятой, осужденной навсегда блуждать среди лабиринтов собственной тьмы.

Мир встанет перед выбором: оставить её в покое, отгородиться и забыть, или постараться рассмотреть в ней личность, нуждающуюся в сострадании.

Следует подготовиться к тому, что помощь не будет принята немедленно. Она начнет сопротивляться, оттолкнет, проверяя стойкость. Ведь она будет убеждена, что мир жесток и небезопасен, верить нельзя никому. Только проявив искренность, выдержку и бескорыстную любовь, удастся добиться её доверия.

Наконец, когда она откроет свое сердце, увидят, что за образом Королевы прячется уязвимая, чувствительная душа, мечтающая о принятии и любви. Вы обнаружите ребенка, которого предали, обидели, забыли. Ваша цель потомки — не обвинять её за прошлые поступки, а помочь излечить старые раны, восстановить веру в себя и мир.

Тогда, возможно, произойдет чудо. Из злодейки получится обычная женщина, способная любить, прощать и чувствовать счастье. Помни дочь моя, что за всеми плохими поступками кроется своя драма, за кажущимся равнодушием — болезненные переживания. Возможно, именно сострадание способно осветить темноту и достигнуть разбитого сердца. Тогда Злая королева перестанет быть источником бедствий. Станет символом, свидетельствующим о возможности спасения даже в самых сложных ситуациях.

Эти размышления заставили старика содрогнуться, будто холодный порыв ветра проник внутрь его существа. Голос его дрогнул, стал едва различим, дыхание сделалось неровным и тяжелым. За веками уставших глаз промелькнули призрачные фигуры прошлого и неясные контуры грядущего, густым туманом заволокшие его помутневший рассудок.

Говорить ему становилось все труднее, слова будто извлекались с самого дна израненного сознания. Разум, некогда ясный и острый, превратился в пустоту, втянутую временем в воронку забвения.

Хрупкая рука слабо потянувшись вперёд легла на руку дочери. Линии морщин на лице углубились, рисуя карту прожитых лет. Сердце билось нерегулярно. Старец чувствовал, как жизнь покидает его. Ему хотелось передать столько важной информации, предупредить о возможных ошибках, но слова застревали в горле, тяжёлым грузом удерживаемые дыханием.

Время неумолимо двигалось вперёд, делая его существование всё короче. Каждый миг ощущался острее, дороже, драгоценнее предыдущего. И теперь он понял истинную ценность каждого мгновения, осознавая, что оно может оказаться последним.

Всё это усилило его стремление завершить начатое, завершить историю. Он понял, что пришло время отпустить прошлое и довериться будущему поколению, надеясь, что они продолжат начатый путь. И предсказание, за которое он отдает жизнь, поможет выиграть еще не начавшуюся битву… И это подарило ему одновременно и боль, и утешение.

Словно тяжёлая ноша упала с его плеч, когда он опустил веки. Прощальная капля влаги коснулась кожи, и вдруг… умиротворение. Тревоги, покинули его, оставив лишь безграничную любовь ко всему живому. Он принял свою участь. Принял необходимость отпустить боль прошлого и шагнуть в неизвестность. Принял дар прорицателя и продолжил рассказ, что духи нашептывают ему в тишине.

— Но этого не произойдет. И тот, кто может ей помочь, проходит мимо, не видя ее. Она словно тень, призрак среди живых, окутанный пеленой невидимости, сплетенной из равнодушия и спешки. Ее крик утонет в гуле городской суеты Нового Мира, ее мольба раствориться в холодном ветре перемен.

Так было и прежде, в самом начале времён. Сердце героя тогда сжималось от ощущения своего бессилия, от ясного понимания, что надежда в её глазах медленно угасает. Он видел это, понимал, но не мог ничего изменить. Несмотря ни на что, герой оставался рядом, не в силах отвернуться от разыгрывающейся перед ним трагедии.

Сколько раз она простирала руки, надеясь спастись? Сколько раз ее отвергли, осудили, испугались? Каждая такая рана делала крепче ее броню, сердце менее восприимчивым к теплу и состраданию. Но под этой броней, под слоем боли и разочарований, оставалась маленькая искорка надежды, готовая вспыхнуть ярким пламенем любви, если найдется смельчак, который рискнет ее оживить.

Вот тогда, века назад, пришел человек, способный все изменить. Он увидел лишь злость в ее глазах, лишь холод в поступках. Не заметил ее страданий, не почувствовал ее боли. Возненавидел ее, как и другие. И ушел, унося возможность спасения, выздоровления, новой жизни.

И Королева — тогда зовущаяся Первой Ведьмой, вновь оказалась одна со своими мыслями и Спасителем, в своем замке, окруженная глухими стенами отчаяния и безнадеги. Тишина стала оглушающей, превратившись в крик, никем не услышанный. А она продолжала надеяться, несмотря ни на что, что однажды придет тот, кто увидит не маску, а саму душу, протянет руку не из страха, а из любви.

Спаситель чувствовал ее боль каждой клеточкой кожи, каждым нервом. Видел, как тьма поглощает ее глаза, стирая свет, некогда любимый им. Вспоминал ее смех, чистый и звонкий, как горный поток, тепло ее объятий, стойкость ее характера. Он хотел отдать все, лишь бы вернуть ей прежнюю радость, но знал, что раны судьбы чересчур глубоки, и он не в силах их излечить.

Крепко держа ее замерзшую руку, испачканную кровью невинных, стараясь согреть ее теплом своего сердца, еле слыша сам себя, он говорил слова поддержки, надежды, но они растворялись в ее пустоте. Страх сковал его сердце. Страх окончательно потерять ее, остаться посреди мира страданий и жестокости совершенно одинокому.

Своей любовью и заботой он стремился поддержать ее, удержать, не позволить пасть. Воспоминания о моментах счастья, обещаниях друг другу наполнили его сознание. Теперь, когда она умирала на его руках, он понял, что теряет целый мир.

И остался он рядом, продолжая держать ее руку, даже когда ее взгляд стал ледяным. Стал ее тенью, защитником, верным спутником, даже если она не знала об этом.

Именно здесь проявился его подлинный героизм — не в сражении со злом, а в способности любить и проявлять сострадание, когда казалось, что все потеряно. Способности оставаться человеком в самые трудные времена. Увидеть свет, когда вокруг лишь тьма. Возможно, именно эта любовь и сострадание стали тем ключом, который открыл двери холодного сердца и подарил Первой Ведьме новый шанс на жизнь….

Опять повисло молчание, лишь легкое поскрипывание ткани нарушает покой, когда старик машинально касается края истертой рубашки. Губы его чуть заметно изгибаются в усталой улыбке, и легким наклоном головы он беззвучно здоровается с кем-то незримым.

Надтреснутый смех. вырывается из его груди, а затем угасает, оставляя лишь эхо в пустом зале. Минуты тянутся бесконечно, наполненные лишь тихим присутствием дочери и отца. Безмолвие настолько глубокое, что каждый треск поленьев в камине звучит, как удар сердца.

Неожиданно, болезненный стон вырвался из исстрадавшейся груди старца, и, превозмогая боль, умирающий продолжил повествование.

— Тьма в сердце ведьмы была ледяной и растопить ее было некому. И однажды, Спаситель обнаружил еще живое, но уже замершее тело.

Время тянулось мучительно долго, каждая секунда падала на душу, словно тяжелый молот. Еле слышно, Герой произносит, слова веры в лучшее, но они исчезают в пропасти ее безысходности. И страх сковывает его. Страх навсегда потерять ее, страх остаться в этом мире, полном страданий и жестокости, совершенно одному.

Герой напряженно всматривался в лицо колдуньи, ища хоть слабый знак жизни, намек на движение губ.

И вдруг он почувствовал робкое шевеление её пальцев. Веки её задрожали, медленно раскрываясь. В её глазах блеснула тусклая искра сознания, похожая на маленький огонёк, трепещущий в темноте. Герой замер, боясь поверить чуду. Он заглянул в её глаза и увидел, как возвращается понимание, как отступает тьма, уступая место свету.

Тогда он осознал, что его любовь и сострадание — это не просто проявления мужества, это настоящая магия. Та самая магия, что творит чудеса, возвращает к жизни, дарит надежду. Он решил любить её вечно, защищать, бороться за неё, пока его сердце билось в груди. Ведь она была его жизнью, его предназначением, его всем. Так родилась Великая Белая Магия. Сам того не ведая, герой стал Первым Спасителем.

Она слабо улыбнулась, и эта улыбка осветила её лицо, словно солнечный луч, пробившийся сквозь облака. В этой улыбке заключалась надежда на будущее, вера в чудо, признание в любви. Он понимал, что путь к выздоровлению будет долгим и непростым, но был готов пройти его бок о бок с ней, рука об руку, сердце к сердцу. Ведь их любовь была их силой, их оружием, великой белой магией, способной совершить невозможное. Он был её Спасителем, а она — его жизнью.

Но этот торжественный миг, это мгновение возрождения окрасились горьким вкусом истины. Он не был врачом, способным вылечить её недуги, героем, способным одолеть смерть. Он был лишь свидетелем, любящим свидетелем её боли и стойкости. Он служил ей якорем, удерживающим её в реальности, когда волна отчаяния готова была унести её в бездну. И эта роль — быть рядом, любить искренне и самоотверженно — казалась ему одновременно высочайшей наградой и неподъёмным грузом.

Их любовь — это их бессмертие, их вечная мелодия, их великая чистая белая магия, согревающая сердца…

Голос старца дрогнул, и сухой кашель оборвал его речь. Он осторожно, обхватил ладошки дочери своими руками, ища в их тепле поддержку, продолжил.

— И на годы эта любовь дарит надежду, но тьма, гнездящаяся в сердце Первой Ведьмы, первой Злой Королевы, продолжает расползаться, словно ядовитый плющ, поглощая её душу. Спаситель рядом, но беспомощен. И последней мольбой Ведьмы становится просьба разбить её бессмертную душу на осколки и предать тело смерти. Ведь тьма, что пожирает её изнутри, никогда не должна вырваться наружу и осквернить этот мир, облачившись в смертную плоть.

Он чувствует, как ледяные пальцы тьмы сжимают ее сердце, его сердце. Эта борьба не только за ее тело, но и за ее душу, за ту искру света, которую он так отчаянно пытался сохранить. Он видит, как ее глаза, еще недавно полные надежды, снова заволакивает мгла, как ее губы, готовые прошептать слова любви, ехидно искривляются. Он готов отдать все, лишь бы избавить ее от этой муки, лишь бы вернуть ей ту чистоту и нежность, которые он так любил.

Он поднимает оружие, но рука дрожит. Как он может причинить ей боль, даже ради ее спасения? Как может лишить жизни ту, которая стала для него всем? Но в ее глазах, сквозь пелену тьмы, он видит мольбу, тихий крик о помощи. И он понимает, что у него нет выбора. Он должен быть сильным, ради нее, ради их любви.

Это была титаническая битва, где тени владели руками Первой Ведьмы, направляя их против Первого Избранного. В этот момент замирало сердце мира, ведь от исхода этой схватки зависело все.

Тьма самолично, дергала за нити судьбы, а Первая Ведьма, ее послушная пешка, обрушивала всю свою ярость на Первого Спасителя, чье сердце горело пламенем надежды.

Это был не просто бой, это было столкновение добра и зла, света и тьмы, любви и ненависти. В каждом ударе была отчаянная борьба за будущее, за возможность дышать свободно, любить и верить.

И в этой жестокой схватке, когда надежда казалась призрачной, все живые и мертвые болели за Первого Спасителя, молясь о его победе, о том, чтобы свет восторжествовал над тьмой, а любовь — над ненавистью.

И вот, в самый отчаянный миг, когда силы Первого Спасителя, казалось, иссякли, когда тьма уже ликовала, предвкушая свою победу, из глубин его души, из самого сердца, вспыхнул луч света. Это была не просто вспышка, это был свет любви, веры и надежды, настолько сильный, что он пронзил самую тьму, осветив все вокруг.

Первая Ведьма отшатнулась, ее тени задрожали и рассеялись, словно утренний туман под лучами солнца. В ее глазах, обычно холодных и безжалостных, мелькнул страх. Она впервые осознала, что ее сила не всесильна, что есть нечто более могущественное, чем тьма — это любовь, которая живет в сердце Первого Спасителя.

И тогда, как отклик на его внутренний свет, мир вокруг ожил. Деревья, склонившиеся под гнетом тьмы, расправили свои ветви, цветы, увядшие от злобы, вновь распустились, а птицы, замолчавшие от страха, запели свои песни. Все живое откликнулось на этот взрыв любви, поддерживая Первого Спасителя в его последней, решающей схватке.

И с новой, неиссякаемой силой, он обрушился на Первую Ведьму, неся в себе не только свою волю, но и волю всего мира, жаждущего победы света над тьмой.

В последние секунды, когда ее тело оседает на землю, а тьма рассеивается, он видит в ее глазах благодарность и любовь. Он слышит ее тихий шепот, прощальный шепот, который навсегда останется в его сердце. И он понимает, что их любовь, их жертва, не были напрасными. Он чувствовал, как ее душа, такая родная и любимая, покидает ее тело, растворяется в воздухе, унося с собой частичку его собственной души.

Он смотрел на ее бездыханное тело, на ее лицо, такое спокойное и умиротворенное. Она больше не страдала. Она была свободна. Он опустился на колени рядом с ней, обнял ее, прижал к себе, словно надеясь вдохнуть в нее жизнь. Но было поздно. Ее больше не было. Осталась лишь боль, безграничная и всепоглощающая. Он остался с разбитым сердцем и вечной клятвой любви, которую он не сможет нарушить никогда.

Он никогда не сможет забыть.

И только одно удержало его от безумного шага — от желания воссоединиться с ней в вечности. Лезвие, занесенное над сердцем, замерло, услышав плач их ребенка, зовущего отца.

Это был конец. Конец эпохи тьмы и начало новой эры — эры любви и надежды. Они победили. Они сохранили надежду. Хотя цена была непомерно высока.

И в этом её послание — будьте бдительны, не позволяйте тьме проникнуть в ваше сердце, иначе вы можете стать следующей Королевой. — Старик замолчал, и только треск огня нарушал зловещую тишину.

— Скажите мне, что я должна сделать? — прошептала его дочь, ее голос тоже дрожал, но в нем звучала непоколебимая решимость.

— Что я должна принести в жертву, чтобы спасти своих близких от этой тьмы?

Старик молчал. И сердце его дочери сжималось от боли, видя, как угасает жизнь в этом мудром человеке. Воспоминания нахлынули волной, унося в прошлое, где он был ее опорой, ее учителем, ее единственным другом.

Старик вдруг пришел в движение и обратил к ней свои тусклые глаза. В них мелькнула искра узнавания, и на его иссохших губах появилась слабая улыбка.

— Ты здесь…- прошептал он дрожащим голосом.

— Я всегда здесь, отец, — ответила она, с трудом сдерживая слезы. Она взяла его руку в свою и почувствовала, как жизненная сила покидает его тело.

Она знала, что этот момент неизбежен, но все равно не была к нему готова. Она склонилась над ним, прижалась щекой к его седым волосам и прошептала слова благодарности за все, что он для нее сделал.

Ветер продолжал завывать в пустых комнатах замка, словно оплакивая уходящую жизнь. Огонь в камине потрескивал, отбрасывая тени на стены. В этот мрачный час женщина впервые осталась наедине со своей скорбью. Окруженная лишь призраками прошлого и тихим шепотом ветра она поклялась донести пророчество ее отца до потомков.

Вот так, судьба коварно вступила в свой танец

Словно три звезды, обреченные на вечное столкновение, мчатся навстречу неизбежному:

Королева, в чьих глазах отражается бездонная ночь, ищет спасения в объятиях тьмы, но даже там, в самом сердце мрака, теплится робкий огонек надежды.

Чародей, сломленный бременем своих темных сил, стремится к искуплению, но голоса прошлого и будущего, словно цепи, сковывают его душу, не давая вздохнуть свободно.

И Спаситель с душей, словно утренний рассвет, стоит перед лицом надвигающейся тьмы, готовый отдать все ради мира.

Их судьбы, переплетаясь, образовали трагическую симфонию, где каждая нота пропитана отчаянием и надеждой. Каким будет финал этой истории? Смогут ли они найти искупление в этой предначертанной игре? Сердце Магического мира замирает в ожидании, ведь на кону — не только его судьбы, но и будущее всего живого.

Каждая их встреча не зависимо от века — это болезненный танец, где любовь и ненависть переплетаются в неразрывный узел. В каждом взгляде — отчаяние и надежда, в каждом прикосновении — страх и желание. Они связаны судьбой, обречены на вечную борьбу друг с другом, но в то же время, они — единственные, кто может понять и поддержать друг друга в этом безумном мире.

Этот рассказ о них… И о том, кто так и не появился.