У бездны на краю (гет)

Поездки по огромной стране уже давно сделались совершенно рутинной, привычной частью жизни, с тех самых пор, когда я получил долгожданное разрешение на работу в службе магической и политической безопасности Империи, Особом Отряде, состоявшем сплошь из представителей моей расы. За всю историю Отряда туда никогда не принимали даже самых одаренных людей, и покуда менять устоявшийся порядок еще никто не был намерен.

Вот и теперь мы провели в поездке уже порядка месяца, оставив уютные обжитые поместья и жилье в столице, семьи и друзей. Хотя о наличии последних говорить было весьма громко — какие друзья могли быть у тех, кого как смерти боялись представители аристократии и с порядочным недоверием относились простые люди?

Уважение и недоверие, интересная, но безрадостная смесь — простые житейские удовольствия, вроде болтовни с добрыми приятелями или безобидного флирта становились если и не недосягаемыми, то сильно осложнялись. Впрочем, подобные мне у молодых девиц высшего света слыли крайне завидными женихами — приличное состояние, высокий статус, крепко уважаемый род… И очень часто не то, что дома, в городе не находившийся супруг. Мечта и загляденье…

— И ты уверен, что хочешь ее забирать? — осведомился Карру, с ногами усаживаясь на мое походное одеяло и принимаясь перетягивать хвост. Друг был всего лишь на год с небольшим младше, но иногда всерьез казалось, что Карру — мой младший, порядочно, брат. По безмерному почтению к моей персоне, впрочем, вполне обоснованному, ведь именно я некогда вступился, еще в школьные годы, за его честь и достоинство перед самиром куда как более властным и могущественным.

И именно я, к тому же, обладая более высоким положением, покровительствовал мужчине, обладавшему рядом весьма гнусных секретиков в прошлом, при которых ему было совсем нелегко остаться в Особом Отряде, и для начала просто туда попасть. Я помог ему сохранить тайну, удержать за собой желанное место, вернуть доверие, пошатнувшееся было. И… и без того обожавший меня как родного брата парень возвел старшего друга воистину в ранг кумира и родственника. Да и я любил его не меньше, как-то с детских лет привязавшись к скромному, деятельному, сообразительному мальчишке, заменившему мне родного брата (в семье я оказался единственным ребенком, что для нашей расы совсем не редкость).

— С таким-то к ней отношением? — продолжил он. — По-моему, пусть лучше девочка там остается — и тебе спокойнее, и ей. — Речь шла о девушке, которую я в глаза ни разу не видел, но чувство долга не давало покоя, подгоняя выполнить свои родственные обязательства. В конце концов, я не жениться на ней собирался, а так, позаботиться о… Ну, как бы сестре, что ж поделать. В семье-то я ребенок единственный, но вот у родителя, ныне покойного, нет, что для нашей расы редкость куда большая…

— Мое к ней отношение и обязанности как старшего брата никак не связаны, — отрезал я, сгоняя «друга и товарища», делившего со мной палатку, с места. Доезжать четыре лиги до поселения с таверной мы не стали по простой причине, что к полудню следующего дня уже и так добрались бы до города, из которого пришел запрос: жителей принялись донимать «громадные медведи с фиолетовыми глазами, аж страх берет, когда смотрят»… Именно такое описание и давалось. На деле же — самые обычные каргэсы, достаточно безвредные духи — питавшиеся людскими страхами и насылавшие кошмары… Ничего серьезного, в общем-то, работы на пару часов…

Прикомандированная к этой поездке проверка магической жизни этих краев и деятельности местной гильдии и послужила причиной моего личного прибытия — а уже мной к нему, с дозволения вышестоящих лиц, приписано было забрать из приюта сестрицу, о которой и шла сейчас речь. Друг детства и товарищ по службе тяжело вздохнул, покачав головой.

— Бэн, с таким отношением ты или ее изведешь, или сам не выдержишь. Так нельзя, она тебе ничего плохого не делала. Да она почти ребенок!

— Она не делала. Ее мать постаралась, — обсуждать вопрос того, как быть с девчонкой, которую предстояло опекать, не хотелось — полубастардка, зачатая моим отцом. Бросившим нас с матерью ради молоденькой девицы-полукровки, которая ему вскорости и родила дочурку… Отца я с тех самых пор не видел, его новую женушку лицезрел всего один раз, в детстве, а о наличии сестры благополучно еще два года назад не знал. — Я обязан о ней позаботиться, и ты это знаешь не хуже меня, — буркнул я, ссылаясь на традиции и воззрения народа, — но меня ничто не обязывает относиться к ней тепло!

— Я понимаю твое отношение к отцу, к ее матери, но Элиа… Ее так зовут, да? Она тут не виновата. И сколько ей? Лет двенадцать? Тринадцать?

— Пятнадцать. И да, Элиа…

— Пятнадцать… Да она позавчера в куклы играла! — оранжевые глаза заискрились в свете магического огонька на его ладони. — Она ребенок почти… И у нее сейчас никого нет — ты прекрасно знаешь, как относятся к таким детям. — Эти слова неприятно кололи — с одной стороны, Карру был прав, но с другой — я не мог заставить себя забыть о том, как эта девочка появилась на свет… — Родилась через полгода, как родители женились, почти как бастардка, в Шэрфилде живут только люди, а они молчать-то не будут.

— У самиров бастарды тоже не слишком ценятся, — заметил я.

— Но мы хотя бы не издеваемся над ними. Они не виноваты, винить стоит их родителей. Внебрачная ли это связь, или добрачная… Я ведь тоже был зачат еще до того, как мои родители венчались.

— Но они потом обвенчались, — оставалось только пожать плечами. — И у нас, и в Империи добрачная близость не осуждается, более того, их союз весьма крепок. Ее родители тоже соизволили венчаться до ее рождения.

— Но я, в кулуарах шепотки-то идут, бастард. Вот только обо мне это громко сказать не решаются, да и оснований нет, родители в браке, я в отца внешне… А представь, что говорят о ней изо дня в день? И рядом никого родного нет… — добавил Карру.

— У тебя был и есть отец, — изобразить, что я собрался спать, было проще всего. Наш маленький лагерь обходили часовые, а я, закутавшись в плащ, отвернулся. — Ты не понимаешь, что мне пришлось пережить. Все эти насмешки, сочувствие, жалость, материны капризы и обиды… На исторической родине до сих пор считают, что я слишком эмоциональный и ранимый.

— Вот именно. Ты хотя бы немного подумай, как она живет, — вздох за спиной вновь неприятно кольнул. — Ты справился. А представь, каково ей — ее вряд ли кто-то жалеет и помогает. Подумай лучше, брат, стоит ли усугублять… Так же просто нельзя. Ты и себя изведешь, и девушку. У нее и так жизнь не сахар медовый, а тут еще ты появишься, еще не видел, а уже ненависть из ушей лезет.

Я уже не стал отвечать на это, пытаясь понять, как было лучше поступить в этой ситуации… На раздумья оказалось некоторое количество времени и закончились они тем, что вечером второго дня пребывания в Шэрфилде и проверки обитавшего в городе колдуна — торговца снадобьями и родившихся за последние несколько лет детей с магическим даром, я, в сопровождении нескольких ребят-стражников, коротко постучал дверным молоточком в форме кошачьей головы о крепкую с виду коричневую дверь — чуть пошарпанную, как и все здание, серовато-желтое. Скрипнули засовы и дверь отползла в сторону, заставив едва не нос к носу столкнуться с невысокой, мне еле достававшей до плеча, худенькой девочкой. Привычный взор быстро отметил тонкие черты, короткие небрежно отрезанные каштановые чуть вьющиеся волосы и серые глаза с довольно широким ободком… Но на лице, при этой столь характерной для нашего народа черте, четко скользило изумление, смешанное с легким испугом.

«Чарванка, наверное», — мелькнула мысль. Подобное сочетание было бы оправданно, будь она полукровкой, ребенком от смешанной связи, или же потомком таковых детей. Нечасто, но люди и самиры вступали в брак, и когда младшие братья только появились в нашем мире, многие самиры воспылали к забавным, неуклюжим соседям, тогда еще совершенно не занявшим место главной расы мира, страстью. А она, в свою очередь, дала начало появлению целой новой расы, унаследовавшей ряд черт и способностей, как и характерных особенностей самиров, и вместе с тем многое от людей, включая непомерно яркую внешнюю эмоциональность и склонность испытывать неглубокие эмоции, но всячески их, зато, выказывать. Странно, на наш взгляд, но уж таковы люди, и, в целом, в этом и их шарм…

Девица, закутанная в бесформенное залатанное раз сто серое платье, изваянием застыла на пороге.

— Сиротский дом Шэрфилда? — уточнил я. Нам его указали, конечно, и все же… Девочка кивнула. — Не могли бы вы, юная леди, дать нам пройти? — сглотнула, отступая от двери. В мыслях помчалось, что мы сейчас начнем над ней смеяться — хотя я не видел для этого ровно ни одного повода, как и остальные. Обычный сиротский дом, сирота… Удивилась, ясное дело, — гостями мы были не самыми обычными. — Благодарю, миледи, — я пропустил ребят, кивнув им — команда ждать, пока я закончу, и, желая как-то развеселить и успокоить девчушку, изобразил, что целую ее руку — безобидный, соответствовавший этикету жест, призванный показать, что ситуация не страшная. Серые глаза же почему-то округлились еще сильнее… Читать мысли, разумеется, нужды не было, и я не торопился с этим. — Мы вам крайне признательны. — Едва завидев меня, остальных самиров и нашу форму, взрослые дамы — учительницы — засуетились, забегали и принялись всячески раболепствовать и изображать бурную деятельность и радушие. Обычное явление, на редкость иногда раздражающее. А у меня и так настроение было далеко не самым радужным, что и заставило отыскать среди толпы женщин главную и остановить ее.

— Позвольте представиться, Мастер Бэнджамин Энэган Фэрт, сотник Седьмой Сотни Особого Отряда, опекун Элиа Анжари Фэрт. Я хочу забрать девочку, необходимые документы будут предоставлены. — Облегчение, пронесшееся в седой голове полной дамы в дорогом бархатном платье, было неописуемо… Всего лишь забрать одну из воспитанниц… Не проверка же, в самом деле, не обвинения…

— Я Ану Мар, — поклонилась дама, — мастер Фэрт. Мы несколько не ожидали вашего прибытия, но, разумеется, все подготовим в самые краткие сроки. — Несколько воспитательниц испарились, видимо, отправившись готовить «все». Задерживать нас, ясное дело, никто не собирался — и далеко не потому, что у нас были иные заботы. Потому что само наличие самиров, как и везде в подобных местах, несколько пугало работниц.

— Мной было отправлено письмо с прошением оставить девушку под опекой до моего прибытия. Получение письма вы подтвердили и приняли запрос, — напомнил я. — Сроки, в силу некоторых обстоятельств, мы не оговаривали. Я полагаю, девушка сейчас здесь?

— Ой, мы как ваше письмо, господин, получили, поняли, что за девочкой приедете когда, чтоб, значит, вам ждать и искать не пришлось. Мы воспитанниц редко куда отправляем, у нас работают. И она у нас… — елейно улыбалась главная. — Да вон она… — женщина кивнула куда-то в сторону, заставляя обернуться. Рядом с дамой средних лет, в чепце и сером шерстяном платье, стояла всего одна девушка — та самая, что открывала дверь, не сводя с меня любопытного взгляда. А я изучал ее уже более внимательно, пытаясь найти хоть какие-то признаки сходства с отцом — что не удалось сделать. Вот только и на мать — обладательницу оранжево-золотистых глаз — детали годы назад в силу обстоятельств запомнились четко, — она походила мало.

— Что столбом стоишь? — стоявшая рядом с ней женщина, то ли не зная о четкости нашего слуха, то ли забывшись, склонилась к уху девушки и принялась с откровенным презрением в него шипеть. — За ней приехали, стоит, остолопка, господ задерживает, пава выискалась, ни кожи, ни рожи, ни ума. Каждый день тебя в столицу забирают, что ли, дура набитая?! — это, в сочетании с жалкими обрезками волос и залатанным платьем, приводило постепенно во все большую ярость, стирая даже недавнюю неприязнь к существованию Элиа. Я отсылал немалые суммы на ее содержание, но худоба и одежда говорили, что не очень-то ее тут хорошо содержали. А сжавшиеся плечики и испуганные глаза почему-то тронули что-то, спрятанное глубоко в душе. Впервые подумалось, что Карру был прав, говоря, что Элиа жилось невесело…

— За… мной? — пролепетала тихеньким, дрогнувшим голоском, девчушка, что уже удивило сильно. Я только что представился!

— Ты Элиа Фэрт, верно? Тогда за тобой.

— А вы… простите… кто? — сглотнула она. Гадая, зачем я ее забираю… Миг спустя дошло, что могла прослушать разговор или не ждала и не понимает, в чем дело. Она же могла и вовсе не знать, что у нее есть брат, — хотя воспитательницам надлежало об этом сообщить — я все же официальный опекун, как ни крути…

— Вы не думайте лишнего, мастер Фэрт, — влезла Мар. — Она девушка умная, работящая, не ожидала просто… Вот, верно, не услышала… — увидев мой взгляд, женщина подавилась собственной лестью. Видимо, негодование все же проявилось — буквально кипя в крови при каждом новом взгляде на Элиа.

— Почему она не ожидала, я обсужу с вами чуть позже, госпожа Мар. Как и то, почему вы обращаетесь к воспитаннице «дура набитая». — Женщина в ужасе уставилась на нас, судорожно сглатывая. А я мысленно уже делал пометки о том, что сообщить в столице куда следовало об условиях содержания здесь сирот. Но сейчас только обернулся к съежившейся, нахохлившей воробушком Элиа. — Меня зовут Бэнджамин Фэрт. Думаю, этого достаточно пока для ответа… — поняла. Глаза округлились окончательно, губы приоткрылись, словно желая что-то сказать, плечи сжались еще сильнее…

— Вы мой брат, да?

— Да, и как твой опекун, забираю тебя в Дариан. Мы выезжаем сегодня, когда я закончу с документами. Собирайся, — нежничать с ней я не собирался, но вот обеспечить чуть лучшие условия жизни и правда стоило. Да и все же хуже ей бы не стало. Хуже тут было просто некуда.

Когда несколько часов спустя мы покидали сиротский дом — багажа у сестрицы набралось на крошечный мешочек — один из парней лет шестнадцати, с ехидно-злой ухмылкой рассматривавший «самирского выродка» в лице робко шагавшей рядом со мной девушки, толкнул Элиа, принявшуюся спускаться по узким ступенькам крыльца… Крепко сжав локоть, тонкий, теплый, я помог сестре удержаться на ногах. А мальчишка, поймав взгляд Карру, сопровождавшего нас, судорожно сглотнул, промямлив что-то в знак извинения… Я не сомневался, что обращаться так с Элиа для них было привычным делом — по благодарному робкому взгляду, по тому, как она семенила следом, опасаясь, что я передумаю ее забирать, по тому, с каким изумлением восприняла самую обычную вежливость… И по тому, с каким ужасом девочка уставилась на лошадей, пролепетав еще сильнее задрожавшим голоском.

— Бэнджамин… Вы… Я не умею верхом ездить, вы только не сердитесь. Я не училась…

— У нас нет лишних лошадей, — хмыкнул я, бросив взгляд на бледную, так и остававшуюся нахохленной девочку. Нам никогда не выдавали коней на смену, впрочем, мы и не загоняли животину настолько, чтобы требовалось менять лошадей, разве что иногда в припортальных поселениях. — Поедешь пассажиром, только держись крепче. А там разберемся, учить тебя, или нет.

И когда мою талию обвили со спины хрупкие тонкие руки, уже в пути, и девушка прильнула чуть сильнее, чтобы держаться, что-то впервые дрогнуло, разбивая ненависть к ней.

У меня не было причин ее ненавидеть, к тому же от того, что сотворил отец, ей, судя по визиту в Шэрфилд, слаще не жилось… Я не знал, что ожидал увидеть, но представшая передо мной запуганная робкая девочка, которая никак не могла поверить, что я действительно ее забираю, и все время боялась, что передумаю, решив, что пользы от нее никакой, с любопытством расспрашивавшая о «большом» мире, не вызывала неприязни…

Вот только счесть ее сестрой, уверив себя ранее, что она мне чужая, никак не удавалось, а красивые, с длинными ресницами, серые глаза почему-то притягивали взгляд, совершенно не желая поддаваться внутреннему контролю. Элиа было абсолютно плевать, кем я работал, какая у меня должность и какой титул. Для нее значение, как становилось видно уже тогда, имело совершенно другое — то, что я забрал ее из мира, в котором ей пришлось жить несколько лет, в нормальный…

И когда в самую первую ночь, укутавшись в одеяло — комнату мы взяли одну, с двумя узкими койками, она тихонько плакала, решив, что я сплю, я окончательно уверился в намерении далее о ней заботиться лично. И окончательно признал правоту Карру — я со своими трудностями справился и у меня были те, кто в этом немало помог… А у Элиа действительно остался только я…

Вокруг сновали трактирщик и служанки в зеленых передниках и белоснежных рубашках, с весьма откровенными вырезами, демонстрировавшими большую часть груди. Я же только плотнее закуталась в шаль, съежившись в уголке у самой дальней стены, и с немалой опаской покосилась на группу деревенских мужиков, которые заполонили большую часть общего зала, и сейчас вливали в себя все новые и новые порции крепкого эля. Среди них были и совсем старые, и помоложе, и едва ли намного старше меня. По крайней мере, это были самые обычные люди, и на вид им едва ли минуло двадцать.

И я уже кожей ощущала, что кое-кто из них посматривал на чарванскую девочку с откровенным любопытством, притом не вполне пристойно поблескивали глаза и искривлялись в усмешке губы. И оставалось только надеяться, что они видели, с кем я сюда приехала. Если видели — побоятся тронуть, а так ведь — степи кругом, самая что ни на есть окраина Империи, в трех-четырех сутках езды верхом линия пограничных гарнизонов, зажмут в углу, задерут юбки и все, прощай, девичья честь… И закричать не дадут, ясное дело… И тогда он точно здесь и оставит, вон каким волком, невесело думалось, смотрит.

Словно оправдывая самые страшные мысли, из-за стола невдалеке поднялись пара парней и мужик, и неверным шагом направились к единственной в трактире кроме разносчиц девушке. И тут же застыли, когда от лестницы мелькнула быстрая гибкая тень в черной с серебряным узором тунике. Дерево, щит и меч… Эмблема, которую в Империи каждый знал сызмальства, уж точно о ней слышал, Особый Отряд. Просто увидеть — и то чудо редкое, а я… Вот уж было бы, о чем шептаться подружкам — забрали Особые! Но у меня, вот уж незадача, нет подружек. И кругом одни только мужчины, взрослые, серьезные и молчаливые. А этот… Бэнджамин… Того и гляди, взглядом испепелит, а может, он это даже и умеет, он же маг. И, судя по выглянувшему пару раз из-под рукава темному металлическому браслету, самый что ни на есть обученный.

— Привет, — на меня устремились красивые, напомнившие солнечные лучи, оранжевые глаза. Даже скорее золотистые, мерцавшие искорками, и молодое лицо, на вид лет семнадцати, разве что без юношеской прыщавости. — Тебя Элиа зовут, да? А меня Карру, — самир протянул ладонь, улыбаясь, и я осторожно вытянула свою. Намерившиеся были со мной познакомиться местные с разочарованными вздохами ушли обратно. — Очень приятно с тобой встретиться.

— Мне тоже, — робко улыбнулась я, впервые не ощущая колких подозрительных взглядов. Карру, кажется, дружит с Бэнджамином… Они все время держались поблизости в прошлые два дня в дороге. — Вы вовремя подошли…

— Я немного задержался, Бэн просил прийти к тебе сразу, как мы приехали, у него дело к одному жителю этой деревни. — Повел плечами чародей. — Тебя не обидели?

— Нет, но некоторые на меня посматривали, — я поправила шаль. Оранжевые ободки стрельнули на толпу взглядом и вновь обратились на мое лицо.

— Не посмеют, они меня видели. — Подбадривающе улыбнулся он. — А почему ты не ешь? Не нравится?

— Я просто…

— Ясно, боялась, — отмахнулся от невидимой мухи мужчина. — А теперь не бойся и жуй, ты худенькая, можно есть и есть. Хочешь медовые пряники закажу? Тут они страсть какие вкусные…

— Не стоит, — я взялась за уже остывшую тушеную капусту с грибами, которую выдал брат, прежде чем исчезнуть. Карру сделал заказ для себя и снова обратил внимание на меня, а трактирщик одарил странным, сочувствующим взглядом. Верно, принял за «жертву» Отряда. — Спасибо вам, но не стоит. Я хотела узнать… А нам долго ехать?

— Больше месяца, — кивнул собеседник. — Дариан далеко, будем пользоваться порталами, но до ближайшего еще неделя. Тебе там понравится, город на холмах, и в самом центре протекает широкая река, в летнее время по ней можно прокатиться на специальной лодочке и посмотреть на город с воды. Очень красиво, кстати…

— А правда, что там стоят Стены, которые делят его на кольца?

— Правда. Раньше они играли роль оборонительных линий, как крепость, но сейчас просто дань прежним эпохам. Очень внушительная, — с юношеского лица, хотя я знала, что ему могло быть и добрых лет сорок, не сходила теплая, задорная улыбка, так отличавшаяся от волчьего взора старшего брата, коего я не могла заставить себя называть таковым. — Монолитные, крепкие, высокие… Город очень красивый, — мечтательно протянул самир. — Один из лучших. Я бы советовал посмотреть парки, в центральных частях, и фонтаны… На Дворцовой площади фонтан похож на те, что украшают крупные города Саммир-Эа. Если хочешь, покажу столицу, когда у меня будет выходной. — Внезапно предложил он. — От Бэна ты вряд ли дождешься, а я буду только рад помочь. Я знаю такие красивые места… И такие кондитерские… Ум отъешь!

— Вы же много работаете, — я отвела глаза, смутившись столь радушному отношению совсем незнакомого самира. — Не стоит…

— Мне совсем несложно, у меня мало друзей, ты — сестра одного из них, и мне будет приятно показать тебе город и дворец. Мы живем во дворце…

— Ого… — только и удалось выдавить. Я, сирота из захолустного городишки, больше похожего на большую деревню, буду жить во дворце?! Такое не могло и во сне присниться, но…

— Да, именно так. — Карру мягко сжал мою руку. — Не бойся, все совсем не страшно, я уверен, что ты умная девочка и быстро во всем разберешься. Кстати, а чем ты интересуешься? Я продумаю, что тебе стоит узнать в первую очередь, пока мы будем ехать.

— Ну… Я… Я люблю читать, — растерялась я. — И вышиваю, нас учили в сиротском доме. И готовить умею… — улыбчивые светлые глаза посерьезнели, и рука чуть сильнее сжалась.

— Хорошо. А что еще?

— Меня очень интересуют южные страны, ну, Саммир-Эа и страны людей… Их культура, и книги, и как там живут. Я слышала про заклинателей змей и людей, которые управляются с огнем…

— Факиры, — заметил мужчина. — Они называются факиры. В Дариане часто выступает Театр Огня.

— И я очень хочу побывать в настоящем театре! Я только скоморохов видела… И кукольников. И еще я слышала, что в Дариане много музеев, и туда можно ходить даже простым. И зверинец… И я очень-очень люблю все волшебное, магическое. У нас иногда проезжали настоящие маги и показывали свои умения. Это так красиво!

— Стой-стой, — рассмеялся мужчина, совсем как человек, покачав головой. — Давай постепенно, хорошо? Будет театр и музеи, и змеи. Но сначала придется кое-что выучить, кое-что узнать… — я понимала, что он имел в виду то, что мне еще только предстояло научиться вести себя в высоком обществе, но в его формулировке это нисколько не задевало и не обижало. К тому же, Мастер Карру был прав. Кстати, а он Мастер? Мастер — это же сотник…

— А вы можете что-нибудь показать? Вы же волшебник? Мастер Карру, пожалуйста?

— Я не Мастер, только десятник, — покачал головой мужчина. — Смотри, — из-за его плеча выпорхнула, танцуя в воздухе и складываясь в какие-то фигурки, стая жемчужнокрылых крошечных птичек, словно бабочка маленьких, постепенно выписавшая мое имя над нашим столиком и рассыпавшаяся радужными искорками. — Нравится?

— Так красиво, — я не смогла скрыть восхищение тем, как легко и непринужденно новый знакомый творил магию, при этом не отвлекаясь ни от еды — тушеной баранины в специях, ни от разговора со мной.

— Это очень простенькая иллюзия, — покачал он головой. — Ребенок… Кстати, если хочешь, можешь звать просто по имени и на «ты». Только помни, Карру и имя, и фамилия. Меня зовут Карру Карру.

— Правда?

— Отец по ошибке назвал фамилию дважды, когда записывали в регистрационные книги. И вместо имени тоже написали Карру, и вот уже двадцать с лишним лет как я обладатель весьма странного имени. А хотели назвать Дайго. Но мне кажется, что Карру красивее.

— Мне тоже, — невольно улыбнулась я, собеседник располагал к себе, заставляя забыть и то, кем он служил, и то, почему я с ним познакомилась. К тому же за все время в пути, да что там, с ухода матушки, он был единственным, кто относился ко мне так тепло. И я отчего-то не задалась в тот ужин, когда мы обсуждали до поздней ночи столицу, мою учебу в школе, сиротский дом и интересы, мыслью, что это дружелюбие было отнюдь не искренним, и что представители их профессии, буде сие необходимо, могли расположить к себе кого угодно. Почему-то казалось, что это немного снисходительное, но доброжелательное отношение было не менее настоящим, чем сердитый взор Бэнджамина.

* * *

Небольшая простая рамка, покрытая тонким слоем серебристой краски, заняла свое место на столике у широкой, слишком просторной для меня кровати, застеленной темно-красным атласом. С портрета, тусклого, не слишком качественного, улыбалась совсем молодая девушка, с красивыми, оранжевыми, похожими на золото глазами и простой косой. Единственное изображение матушки, еще когда она жила на родине, как она рассказывала, еще до того, как ей пришлось бежать в Империю. Здесь она познакомилась с отцом, тогда служившим в одном из главных ведомств страны, обеспечивавшем порядок и покой подданных. Между ними случился роман, в результате отец оставил жену и сына, ушел в отставку и уехал с моей матерью на юг. Там они обвенчались за несколько месяцев до моего рождения, родилась я, пошла в школу…

Отец долгое время трудился в местной Шэрфилдской городской гвардии, а когда мне было шесть, все же вернулся на службу в Особый Отряд, ближайший штаб которого находился в соседнем городе, несколько более крупном, чем Шэрфилд. Собственно, моя родина и входила в территорию, за которой пара десятков самиров и присматривали. Отец же как раз и представил Отряд в Шэрфилде и окрестных деревеньках, и в связи со службой последние два года частенько бывал в разъездах. Из одной из подобных служебных вылазок он и не вернулся… Точнее, вернулось только бледное, посеревшее тело…

Погребальный костер и пламя, охватывавшее скрытую покрывалом высокую жилистую фигуру, побледневшая мама с влажными дорожками слез на щеках, траурные одежды… Это оказались мои последние воспоминания об отце, сильном, умном, заботливом, казалось, знавшем совершенно все на свете и способном справиться с любым противником. Но, видимо, кто-то из оборотней или нечисти, обитавшей на юге Милэсайна, оказался сильнее. Что именно произошло, я не знала, впрочем... И не старалась выяснить. Знание подробностей не вернуло бы мне папу.

А чуть больше двух лет назад я и вовсе осталась сиротой и угодила в местный Шэрфилдский приют. Воспитанников там было не слишком много, приют был один на несколько небольших городов и десятка полтора деревенек, и вместе со мной там не набиралось и пары десятков детей разного возраста.

Жизнь меня ждала серая и безрадостная — наследства после отца у нас с мамой не осталось (и теперь, когда выросла, я подозревала, что не без участия первой его семьи), мама много работала, и я училась в гимназии, расположенной в Шэрфилде (собственно, именно из-за нее родители когда-то именно там и поселились)… Но после того, как я осиротела, за школу, разумеется, никто не платил, в гимназиях обучались за деньги, а обычную школу я бы к тринадцати годам уже закончила. И в итоге… Школу я не закончила вообще. А то, кем при жизни (и особенно при жизни до Шэрфилда) служил папа, любви со стороны многих соседей не добавило. «Особистская дочка», «выродок», «нагулыш»… Эти и прочие ласковые эпитеты за последние года два я слышала сотни раз, вновь и вновь каждый день… Графский титул, а кроме него у меня особо ничего и не имелось, совершенно не спасал. Только поводов для насмешек и обзывательств вроде «графиня приютская» или «ваша высокосветлость» прибавил.

— Мам, это моя новая комната, — я провела кончиками пальцев по тонкой рамке, отогнав неприятные и грустные воспоминания. — Брат, ну, Бэнджамин, забрал меня из приюта. Здесь очень красиво, но все слишком роскошное, вот. Бэнджамин хороший, только все время сердитый, но я его понимаю, правда. И у него есть друг, Карру, он забавный, расспрашивал обо всем, обещает показать город, шутил, пока мы ехали... — вещей у меня было мало, всего несколько больших коробок и ворох одежды и обуви, купленных в дороге братом, вместо, как он выразился, "обносок". Я грустно улыбнулась, оглядев большую спальню, с добротной меблировкой, ковром на полу, согревавшим босые по традициям народа ноги, гардины, пару гобеленов и гравюры. И вздрогнула, услышав за спиной холодное, равнодушное:

— Ты закончила делиться радостью с картинкой? Тогда пошли, у меня есть полезные сведения.

— Это не картинка... — я выдавила улыбку, не решаясь поднять взгляд на тонкие черты смуглого лица, с проницательными черными глазами и острыми скулами, на вид всего лет восемнадцать, а на самом деле старше меня больше, чем на десять лет... — Это мамин портрет, я иногда с ней разговариваю, с тех пор, как она ушла...

— Выглядит странно, — фигура развернулась, удаляясь в сторону общей гостиной, куда я поплелась, сжимаясь в комочек. Что-то в нем завораживало с первых секунд, еще когда я увидела в окне прибывших из самой столицы в нашу дыру гостей. И с тех мгновений, когда взгляд встретился, впервые, с глубокими темными глазами. — Садись, — кивнул на низкую кушетку, куда я опустилась, так и не решившись на него взглянуть и понимая, что он меня наверняка ненавидел глубоко и страстно. — Утром я ухожу на службу, заступаю на смену на сутки, одни через двое. В свободные дни тренировки, длятся несколько часов, могут возникнуть поручения, которые несколько изменят режим, бывают поездки, от нескольких дней до нескольких месяцев. В это время ты остаешься дома, занимаешься, чем будет угодно. Можешь выбираться в город, посещать театры, салоны, вечера, ходить за покупками. Мне все равно. Когда я дома, ты тоже можешь заниматься, чем угодно. Кроме некоторых запретов: тебе нельзя приглашать гостей, кроме как с моего согласия, которое я, предупрежу сразу, скорее всего не дам. Поздно вечером, хотя бы за час до полуночи — и да, даже когда меня нет, я все равно узнаю, во сколько вернулась, ты дома. После рассвета — можешь идти, куда заблагорассудится. Когда гости приходят ко мне — идешь в спальню и сидишь там, пока не уйдут, если, опять же, я не разрешил остаться. Если захочется о чем-то рассказать, поделиться, сходить куда-то не одной... Пожалуйста, не обращайся ко мне, ага?

— Но... — я вздохнула. — Я не хочу, чтобы тебе пришлось меня содержать. Я могу работать...

— Да? — в голосе проскользнул, впервые со знакомства, неприкрытый сарказм. — Кем? Ты графиня, милочка, тебе не пристало трудиться поломойкой. Впрочем... Я поговорю, возможно, пойдешь учиться на писаря, обучение длится три года, и подыщу место, если так хочешь. Но недельку придется посидеть дома.

— Хорошо, — я потерла руки, почему-то онемевшие. Всю дорогу до столицы я корила свое любопытство, расспрашивая о Дариане, о дворце, о нем и его службе... И жутко боялась, что мужчина передумает и отправит меня обратно в приют, решив, что не хочет связываться. Магией не владела, как и какими-то особыми навыками, да еще и слишком эмоциональная, и неуклюжая... — Но я не знаю город, и у меня нет денег... Я лучше посижу здесь, — впрочем, если Карру, который, казалось, за время дороги стал относиться ко мне еще теплее, собирался сдержать обещание, то город я должна была вскорости увидеть.

— Можешь тратить на что и сколько хочешь, — в руках почти незаметно оказался небольшой, туго набитый кошель. Я чуть распустила шнурок и заглянула внутрь. Золото и серебро, причем золота больше.

— Бэнджамин, я не думаю, что мне столько нужно. Это очень большая сумма.

— Оденешься прилично, купишь украшения, духи, что вы там еще используете... — мужчина в секунду пересек комнату и сжал мое запястье. — Можешь еще заняться уроками этикета, тебе не помешает обучиться манерам. Даю сразу много, чтобы потом не приставала, что тебе что-то нужно купить. Трать с умом, договорились?

— У тебя не такое большое жалованье, — заметила я. — Карру говорил, сколько вы примерно получаете. Ну, даже вместе с поместьями... Здесь очень много, столько не нужно.

— У меня металлургический завод на исторической родине. Потратишь за неделю, не жалуйся, это месяца на четыре, можно дольше, не огорчусь. В общем, требование простое и всего одно — не досаждай, и мы поладим. — Пальцы приподняли подбородок, бережно, совсем небольно, и глаза заглянули в мои. — Я не буду издеваться, ущемлять, напоминать, кто ты, обижать. Но, не обессудь, братской любви тоже не испытываю. У меня есть совесть, и я не мог тебя оставить без опеки.

— Я постараюсь тебя не доставать, — кивнула я, с трудом находя в себе силы коснуться длинных пальцев, убирая их от своего лица. — Спасибо, что забрал меня оттуда.

— Я не мог поступить иначе, — в голос примешались задумчивые нотки. — Ты мне ничего не сделала. Сделали в этой ситуации другие.

— Я могу уехать, если мешаю. Ну, мне скоро будет шестнадцать, буду считаться взрослой.

— Ты никуда не поедешь, — сухо бросил самир, отвернувшись, и, не говоря больше ни слова, скрылся в узком коридоре к спальням. Моей и напротив его, впрочем, я видела только дверь, красивую, украшенную резьбой.

На следующее утро я решилась выбраться из дворца, в котором, как оказалось, у нас были свои комнаты, фамильные, уже несколько столетий. Познакомилась с кем-то из дам, принявшимися фыркать, едва заслышав мою фамилию, узнала адреса хороших, по мнению общества, портных, понимая, что соответствовать положению и титулу брата была просто обязана, и, отделавшись от старичка-модиста, долго снимавшего мерки, приобрела пару книг, обучавших основам этикета и кое-каким другим тонкостям высокого общества, пару украшений. Вспомнила, что Бэнджамин вернется только утром, наверняка жутко голодный, а мне себя было решительно нечем занимать.

Припоминая, что видела кое-какую посуду, и что в гостиной имелся очаг, в котором я вполне могла приготовить что-то несложное, и вроде бы этого не запрещали, обзавелась целой корзинкой продуктов, потратив оставшийся вечер на уборку покоев, немного пыльных, на наведение уюта, и приготовила сладкие творожные шарики и холодный травяной чай на завтрак. И с самого рассвета ждала в гостиной, твердо намереваясь подружиться со старшим братом, коль уж судьба свела нас вместе, измеряя комнату шагами, изредка поглядывая на плащ, теплый, совсем новенький.

Когда скрипнул засов, я поспешила было накрывать на стол, когда меня остановил голос, с легкой ноткой усталости и еще более слабым налетом удивления.

— Это что такое?

— Я прибралась в покоях, кое-что переставила и... Ты же голодный... Я сделала завтрак...

— А кто, — вместо ожидаемой похвалы, хотя бы слабой, последовало то, чего я совсем никак не ждала. — Тебя просил? Убираются в комнатах слуги, у них есть расписание. И я завтракаю в городе. Если хочешь, можешь съесть сама. И впредь, очень прошу, не изображай хозяйку, это не требуется.

— Ну хотя бы попробуй. — Я постаралась задушить возникшую обиду. — Я очень старалась.

— Попробую, — творожное лакомство исчезло в цепкой ладони, и самир, пару томительных секунд помолчав, бросил на меня взгляд. — Неплохо, но я не хочу есть. Хочешь, оставь, потом перекушу, хочешь, съешь сама. Кстати, травяные чаи я тоже не жалую. — Первая попытка подружиться не удалась, в чем я с грустью себе призналась.

«Канэ, я всегда считала, что ты умнее, но ты идиот». Матушкины письма весьма редко начинались с приятных слов, но на сей раз она даже превзошла сама себя, и строчки, написанные привычной вязью, на родном языке, буквально источали яд. Все послание, занявшее три полноценных листа бумаги, сводилось к тому, что я дурак, и как мне только могло взбрести в голову заботиться о какой-то там полубастардке, да и пусть бы себе жила в сиротском доме, и вообще, надо найти ей мужа, как только стукнет девке шестнадцать, да и умыть руки. А пока она, это исчадие порока, при мне, матушкиной ноги рядом не будет. Последнее, впрочем, огорчало мало, и, наблюдая за осыпавшейся пеплом бумагой, я мысленно усмехнулся, пытаясь припомнить, когда графиня в последний раз почтила «непутевого, вот у всех самирок дети нормальные, один ты…» сына визитом. Большую часть времени мама проводила либо в пригородном поместье, либо вовсе на исторической родине, где успокаивала душу, смущаемую обилием вокруг людей, неправильных и эмоциональных.

На земле Бартиандры наш народ появился много раньше людей, одним из первых, созданный, по летописям, по подобию Творцов, и долгие века мы вполне мирно соседствовали с разнообразными расами, от драконов до пустоголовых, но добродушных фей-кочевниц. Были, конечно, и создания куда как менее приятные, да и многие драконы были совсем не прочь закусить самиром-другим, однако основные потрясения мира, опять же, по летописям, начались, когда Творцы создали людей. Люди быстро освоились, благо мы были к ним добры и помогли в этом, очень скоро их стало много больше, чем большинства иных народов, и начались деления на страны, союзы… А потом и первые серьезные войны, в которые поневоле был втянут и дотоле мирный народ самиров.

Впрочем, попытки установить контроль людьми были сделаны и над нами, безуспешные и кровопролитные для обеих сторон, наша раса в итоге создала собственное закрытое королевство, и весьма небольшие общины стали обитать за его пределами.

Люди, младшие братья самиров, весьма похожие на наш народ с первого взгляда, оказались во многом отличны — более ограниченное восприятие мира и более всего магии. Более узкий спектр эмоций, да и сами они весьма поверхностные, но показные, более скромные, чаще всего, способности… И компенсирующая их сполна жажда властвовать и преобладать, и многие народы, пока не вмешались Высшие, бессмертные духи-покровители мира, становились жертвами этой самой жажды. Те, кто не хотел, либо изыскивали пути борьбы с агрессивной расой, самой молодой, либо же добровольно поступали под наше покровительство или покровительство Высших.

Впрочем, когда волнения утихли и мир стал более-менее слаженным и гармоничным, выяснилось, что смешанные браки успели породить еще одну расу, и именно она-то, чарваны, оказалась самой молодой в Бартиандре. Примечательно было и то, что никакие иные смешанные союзы, редко, но случавшиеся, потомства не приносили… А вот мы с людьми весьма себе, как выяснилось, были совместимы.

Наш род жил в Темной Империи уже очень долго, порядка семи веков, давным-давно перебравшись из Саммир-Эа, по воззванию тогдашних правителей, жаждавших видеть на службе государству представителей нашей расы. На родине мы были баронским родом, не самым знатным, но и не самым бедным, однако здесь далекий предок получил выгодные земли, графский титул и безмерный почет. Со временем было получено в дар то самое пригородное поместье, а денежное состояние и вовсе позволило деду приобрести на отчей земле пару весьма прибыльных предприятий, превратившихся в источник приличного дохода. И с уходом из семьи отца все это добро было отписано двенадцатилетнему мне… Вот уже почти шестнадцать лет назад…

Так или иначе, матушка гордилась нашим народом и всячески выказывала, что обилие вокруг таких грубых, не чувствовавших тонкостей мира, слишком уж выказывавших чувства «младших братьев» смущало ее трепетную душу, и она вынуждена была то и дело ездить на историческую родину, где все хорошо и правильно. Что мешало ей совсем туда перебраться, правда, она как-то не объясняла…

И все же это послание, так и источавшее презрение к Элиа и сарказм по отношению ко мне, кольнуло неприятно что-то в душе, как и недавний выпад товарищей из Отряда, посочувствовавших мне, из братского долга вынужденному воспитывать-де какую-то там полубастардку, «ублюдка» и прочее-прочее. И с трудом удалось сдержать яростное желание как следует приложить особенно разгорячившихся ораторов, вместо этого лишь выдавив из себя холодное: «Это не ваше дело, господа».

Я не мог бы сказать, что испытывал к девушке такие уж сильные теплые чувства, но все же первичная неприязнь исчезла, сменившись скорее спокойным нейтралитетом. Да, она существовала, да, как старший брат, я не мог ее попросту бросить, да и не в обычаях нашей расы, да и девчушка производила весьма хорошее впечатление. Скромная, застенчивая, любопытная и… Почему-то очень зашуганная, все время зажатая и нахохленная, словно поколоченный щенок, и даже глаза такие же огромные, наивные и одновременно напряженные. Словно она хотела, но боялась поверить в какое-то чудо. И все же, невольно витала мысль, до чего же красивые глаза.

Холостяцкий и небрежный уклад жизни с появлением рядом Элиа изменился кардинально. До ее переезда в фамильные покои я почти не бывал дома, пропадая то на службе, то на тренировках, то проводя вечер за кружкой эля, крепкого для людей, с друзьями, то у Карру... В лучшем случае, я заходил выспаться или сменить одежду. Но Элиа в первое же утро после смены смотрела со столь обиженным лицом, рискуя расплакаться, что один шарик из сладкого творога и риса я все-таки в себя впихнул, больше всего мечтая завалиться спать, перед вечерней трехчасовой тренировкой, ставшей неизменной частью службы.

К тому, что отныне я жил не один, пришлось привыкать. Более того, ожидала еще масса хлопот, предстояло дать девушке подобающее образование, для начала.

Отвечать на послание графини Фэрт я не стал, памятуя, что мама шипела и пребывала в ярости и два года назад, когда пришло известие о кончине леди Анжари Фэрт, и о том, что дама перед смертью слезно просили графа Бэнджамина, дескать, хотя бы до шестнадцатилетия оказать помощь сиротке. «Если для вас это окажется невозможным, Бэнджаймун, право, я понимаю вас. Я понимаю, как вы ненавидите меня, и раскаиваюсь в том, что случилось. Но у Элиа более никого не останется, когда я уйду. Она очень хорошая девушка, я постаралась дать ей образование, и, когда ей исполнится шестнадцать, она сумеет устроиться, смею надеяться...»

Анжари писала впервые за долгие годы, да и когда она единственный раз появилась у нас дома, поговорить с матерью, заговорить со мной то ли не решилась, то ли не смогла.

Бэнджаймун... Настоящее имя, не исковерканное людским упрощением. В Саммир-Эа меня именно так и звали, но в Империи имя, повинуясь людям, превратилось в Бэнджамина.

При всей ненависти к чарванке и отцу, я знал, что она не обратилась бы ко мне, не будь это действительно важно. Но ехать было недосуг, знакомство с сиротским домом состоялось письменно, и долгое время опека сводилась к суммам, приличным, на содержание.

Деньги, как я понял, едва увидев сестренку, до Элиа едва ли доходили. Неловкая, все время красневшая, чуточку боязливая девушка вызвала даже легкую симпатию, которую, впрочем, я поначалу пытался отогнать, вспоминая, кем именно она мне приходилась Да и особо рассуждать, как к ней относиться, было некогда.

И все же, несколько разобравшись с первыми хлопотами, на что ушла неделя, я осознал, что запугал и без того зашуганную девчонку своей холодностью. Девочка, стараниями которой запущенные комнаты понемногу приобретали жилой уют, появлялись книги, пара ваз, сменились подушки на креслах на более приятные с виду, и впервые за много лет появилась приличная еда, довольно для ее возраста вкусная, пыталась не попадаться на глаза. А если попадалась, то, заикаясь, лепетала, что уходит, и скрывалась с глаз быстрее, чем я успевал ее остановить.

И тот вечер исключением не стал — виски тихо ныли после полного разговоров и бумаг дня, в ванной плескалась вода, чуть слышно даже для чуткого уха, натренированного долгими годами обучения и работы, покуда я ждал Элиа. Девушка бочком, кутаясь в длинный теплый халат, выбралась в гостиную, и уставилась на меня.

— Я... Тебя не было...

— Сядь, пожалуйста, — сестра, прошлепав мокрыми стопами, оставлявшими лужицы, примостилась на краешек ближайшего к ней кресла. Тонкие щиколотки показались из-под длинной полы. С коротких, но уже ровно постриженных волос капала вода. — Я все устроил, скоро начнешь учиться, будешь писарем. Работа несложная, но скучная. — Я предпочел промолчать, что для того, чтобы ее туда взяли вот так, без приличного происхождения, более того, и в школе-то не доучившуюся, пришлось оббить не один десяток порогов, и не один раз жизнерадостно вещать, какая она, в сущности, умная и талантливая девушка, чтобы убедить в этом скептично настроенных собеседников. Нет, конечно, были пути куда более простые и куда более затратные, но прибегать к ним не было ни малейшего желания, да и нарушать закон, будучи его стражем… Не лучшая затея на свете. Не в моих привычках было поощрять такие методы, и я предпочел действовать обаянием. Устроить Элиа таким методом удалось только в Колледж Писарей, но и то — хлеб.

— Ну, для тебя, наверное, да, — ответом послужила робкая улыбка. — У вас интересная работа...

— По-твоему, охранять всяких «великих мира сего», ловить оборотней, допрашивать людей, сутками стоять у двери чьих-нибудь покоев — это интересно? — усмехнулся я.

— Ты волшебник, а магия всегда интересна...

— Не всегда. Я учился там, где ее было очень много, с утра до ночи, и она в печенках сидела. Но я не об этом... Почему ты не училась после тринадцати? В гимназии, куда тебя отправили родители, обучение длилось бы еще почти три года...

— Оно было платным. Мне снизили стоимость, отца же не было, мама работала очень много, чтобы оплачивать. Когда она ушла... — Элиа отвела взгляд, потеребив край рукава. — Сиротский дом не платил за меня.

— Но я посылал сотню золотых в месяц. Довольно большие деньги, их бы хватило...

— А ты думаешь, их тратили на нас? — девушка грустно улыбнулась, доверчиво на меня глядя. — Я даже не знала, что ты все-таки стал опекуном. Мама говорила, что попросит. Но я узнала, что ты согласился, когда ты приехал. Я думала, не станешь, все-таки я же…

— Не ты меня предала, — теплая ладонь сама собой оказалась в моей. — Элиа, ты хорошая девочка, я постараюсь дать тебе достойное образование. Потом подумаем о работе. Я все-таки твой брат, у меня есть долг... И да — ты официально принята семьей и имеешь все права графини Фэрт.

— Но... А... — Элиа сглотнула. — То есть... твоя мама...

— Такие решения в моей власти, а я свое принял. Я знаю, я вел себя холодно. У меня такой характер, тебе придется привыкать, да и было много дел. К слову, готовишь ты очень даже вкусно, но я бы предпочел нашу национальную кухню...

— А я не умею, — протянула девушка. — Мама не готовила, а самиров у нас там не было. Я и язык плохо знаю, если честно. — Понурилась она, совсем как ребенок, и этим еще сильнее напомнила побитого щенка.

— Научу, — пообещал я, потрепав худенькое плечо. И почему-то вспоминая поступившие на мое имя счета портного и цирюльника. До смешного скромные... Элиа, пытаясь выглядеть соответственно положению, явно боялась при этом потратить лишний медяк, при всех заверениях, что я не разгневаюсь. И явно очень глубоко и всерьез приняв слова, сказанные сгоряча в первые дни после возвращения, на фоне матушкиного письма и шепотков приятелей за спиной, что я не хочу, чтобы она досаждала. Она не только не докучала, против всяческого ожидания, городом и достопримечательностями, которые, несомненно, хотела увидеть, но и вовсе почти не подходила первая. И я даже толком не знал, чем она занималась… Впрочем, кое-какие итоги ее деятельности я видел — те самые вазы, подушечки, приготовленные трудолюбивой девочкой сладости…

Шанс узнать, как сестра коротала свободные часы и как она знакомилась со столицей, представился достаточно скоро — занимаясь вопросами ее обучения, я встретился с весьма миловидной дамой, служившей писарем в том самом Колледже. Девушка произвела недурное впечатление, оказалась неглупа, хороша собой, лишена излишней скромности, и, более того, питала, как и многие дамы высоких кругов, большой интерес к самирам. Какие сплетни и слухи о нас ходили, я прекрасно знал, как и то, как наши любовные умения хвалили женщины, подчас изрядно преувеличивая, однако же воспользоваться плодами явно выраженного в искусно преподносимых взглядах флирта и заинтересованности не преминул.

Успехом у женского общества я пользовался с молодости, разумеется, у того круга дам, которые придерживались не самых консервативных взглядов, и успел к двадцати семи годам приобрести в этой сфере изрядный опыт. Несколько встреч, напоенных комплиментами, лестью и откровенным флиртом вылились в совместный пикник, обещавший стать началом достаточно приятного времяпрепровождения, правда, едва ли длительного — обычно интерес к завоеванным дамам длился не слишком долго, покуда хватало фантазии и часто пропорционально затраченному на них времени. Тем паче, что большая часть побед только играла в приличия и недотрог, и в глазах так и сияло желание перейти к знакомству более тесному, более пикантному, и что греха таить, очень приятному…

И новая пассия, обладательница весьма благозвучного имени Бэлли, дама двадцати пяти лет, успевшая уже овдоветь, выскочив в восемнадцать лет замуж за старика-барона и получив в наследство титул и состояние, исключением не была — пикник был четвертым так называемым свиданием, и взгляды, бросаемые искоса, были очень даже красноречивым призывом после трапезы отправиться в ее владения и... Познакомиться поближе. И весьма женственная фигурка под облегающим платьем с глубоким вырезом к подобному знакомству располагала.

— Бэнджамин, — даже голос звучал так, что становилось понятно, что ее и обед-то интересовал весьма отдаленно — словно у кошки, ищущей партнера, утробно и одновременно мелодично. Впрочем, у дам высших кругов Империи такой тон почитался за вполне себе флирт… — Здесь так чудесно… Вы любите природу?

— Весьма, — улыбнулся я, словно невзначай скользнув взглядом в выразительно оголенную ложбинку между грудями. — Ее красоту слишком недооценивают, баронесса. Однако, если всмотреться, — взгляд по давно отточенной привычке сместился на лицо дамы, чуть прищурившейся и притворно засмущавшейся. Однако в глазах засветились похотливые огоньки и взор, словно украдкой, скользнул к моему животу и чуть ниже. Да, приглашение к близости, и притом довольно откровенное, будь она не столь… кхм… приличной женщиной, прозвучало бы вслух. — Можно увидеть те краски, что до мельчайших граней передают оттенки наших столь примитивных, в сравнении с окружающими миром и Высшими, чувств. Не находите?

— Но разве чувства вашей расы не превосходят людские многократно? — кокетливо опустила глазки дама, сладостно и игриво отщипнув ложечкой пирожное. — Вы так скромничаете, граф.

— К слову, быть может, мы перейдем на «ты»? — я по всем правилам игры во флирт скользнул глазами по туфелькам, поджатым босым ножкам с крошечными пальчиками, по пояску платья… — Уверен, это будет уместно.

— О, я разделяю твою уверенность, — кивнула женщина. — Ты занят этим вечером? — перешла в наступление, отлично, осталось только поддержать игру и вуаля, Бэнджамин, тебе обеспечены очень приятные часы, приятные для плоти, само собой.

— Сегодня у меня выходной, я совершенно свободен, — я чуть склонил голову набок, все по тем же правилам флирта, и слова замерли на губах — буквально в дюжине шагов от нас устраивалась на клетчатом покрывале уже ставшая знакомой тоненькая фигурка в сером шелковом платье, довольно закрытом, хотя и легком, в силу теплой погоды. Распущенные короткие волосы, тоненькие, коснись — сломаешь, запястья… Полная корзина снеди, преимущественно сладостей, и ни малейшего намека на хмельное, а у нас с собой имелось добрых два кувшина вина — для Бэлли, мне от вина в лучшем случае стало бы чуть веселее, но… чем хмельнее сделалась бы моя спутница, тем меньше пришлось бы изображать пламенные чувства, хотя и почти трезвая девушка всем видом, даже тем, как заманчиво облизывала ложечку, выказывала, что заинтересована в плотском общении. Но с кем Элиа здесь? Не одна же она приехала в парк, столь отдаленный от дворца, аж в Пятом Кольце? И действительно, взгляд уловил и мужчину, в черно-красных одеждах, с собранными в хвост длинными волосами…

— Бэнни, — протянул рядом капризно-наигранный голосок, и я поневоле вздрогнул, вспомнив, что приехал сюда на пикник с девушкой. — Что-то не так?

— Нет, я лишь заметил, что у нас появились соседи, — я выдавил улыбку.

— Девушка такая молодая… — прищурилась Бэлли. — Ей, кажется, и шестнадцати-то нет. И такие короткие волосы, хотя платье весьма модное. Но уж больно закрытое, как у замужней, — скривилась она. — Право, весьма невзрачная особа, хотя мужчина, что с ней… Забавно, — вдруг вся как-то подпрыгнула она. — Бэнни, он тоже самир. А она, кажется, человек, так откровенно смеется… — я оглянулся, проследив направление ее взгляда, и бровь сама собой поползла вверх. Карру, однозначно, и цвета одежды его, фамильные, и Элиа действительно смеялась, да еще как, звонко, беззаботно. Я ее улыбку-то не видел даже, не считая тех робких подобий, а здесь звучал самый настоящий девчачий смех… И это осознание царапнуло вновь, еще сильнее, чем недавние шепотки за спиной о ее таком сомнительном происхождении. Бэлли, однако же, моего состояния не заметила, и продолжала беззаботно щебетать над ухом, как все же интересно сложилось — она человек, а я самир, и рядом тоже — человек и самир, только девчушка такая… Странная…

— Ты же не знаешь, может быть, она недавно в столице, или ее кто-то удочерил, — я изобразил на лице равнодушное выражение, стараясь не обращать внимание на лучшего друга, который выбрался на пикник с моей даже не достигшей еще шестнадцати сестрой, и я даже не знал, что именно кололо сильнее — то, что она с ним казалась такой открытой и веселой, какой я никогда ее не видел, или то, что ей было всего пятнадцать, а Карру вывез ее на подобную прогулку, или… Что-то еще. Впрочем, во взгляде младшего товарища не было ровно никакой, кроме как дружеская, заинтересованности в девушке, и нас они, видимо, не заметили, поглощенные своими шутками и сладостями… — Смеяться над другими не лучшее занятие…

— Да, я слышала, что самиры очень тактичны, — растаяла окончательно Бэлли. — Прости, я все же… Я довольно редко близко общаюсь с твоим народом.

— Так что насчет вечера? Ты тоже свободна? — отчего-то даже не столько интересовал переход к следующей фазе общения, сколько хотелось оказаться подальше от этой беззаботной идиллии. Он же на добрые десять лет старше, ему двадцать пять… Неужто интересно проводить время с почти что ребенком? Но… не станет же он совращать мою младшую сестру? И все же, как ни гнал я эти мысли прочь, где-то внутри поселился плохо осознаваемый червячок какого-то странного, незнакомого чувства.

— Совершенно, и завтра тоже. — Стрельнули невинные голубые глазки. Обманчиво, в отличии от тех, серебристых, таких огромных и чистых, невинные.

— Знаешь, сегодня весьма душно и к вечеру обещали дождь, — откровенно, с пропуском этак стадий трех, но — была не была. — Быть может, оставим пикник на более уютную погоду и…

— Тогда, может быть, поедем ко мне? У меня весьма уютный дом, думаю, мы сможем продолжить там, — прыжок сразу через несколько ступеней пассию, миловидную стройную брюнетку с выразительными женскими формами, нисколько не смутил, судя по заблестевшим довольным глазам. — Не уверена, что тебе будет удобно, все же… Дворец, строгие правила… — покачала она головой.

— Если ты не сочтешь меня назойливым и слишком нескромным, я буду рад… — естественно, нескромным бы никто не счел, и это было только данью формальностям, прежде чем перейти к совсем другому уровню общения, начиная от поцелуев и заканчивая… Тем самым, о чем дамочки в уголках и шептались, передавая из уст в уста, какие из самиров жаркие любовники. И все же вновь, покуда мы деловито и неторопливо собирались восвояси, взгляд против воли метнулся туда, к соседним деревцам, под которыми весьма уютно расположилась столь разношерстная и неожиданная парочка, и отчего-то при виде Элиа, так меня и не заметившей, ибо девушка была полностью поглощена какой-то настольной игрой с Карру, кольнуло что-то внутри очень острой, но неясной иглой.