У бездны на краю (гет)

Поездки по огромной стране уже давно сделались совершенно рутинной, привычной частью жизни, с тех самых пор, когда я получил долгожданное разрешение на работу в службе магической и политической безопасности Империи, Особом Отряде, состоявшем сплошь из представителей моей расы. За всю историю Отряда туда никогда не принимали даже самых одаренных людей, и покуда менять устоявшийся порядок еще никто не был намерен.

Вот и теперь мы провели в поездке уже порядка месяца, оставив уютные обжитые поместья и жилье в столице, семьи и друзей. Хотя о наличии последних говорить было весьма громко — какие друзья могли быть у тех, кого как смерти боялись представители аристократии и с порядочным недоверием относились простые люди?

Уважение и недоверие, интересная, но безрадостная смесь — простые житейские удовольствия, вроде болтовни с добрыми приятелями или безобидного флирта становились если и не недосягаемыми, то сильно осложнялись. Впрочем, подобные мне у молодых девиц высшего света слыли крайне завидными женихами — приличное состояние, высокий статус, крепко уважаемый род… И очень часто не то, что дома, в городе не находившийся супруг. Мечта и загляденье…

— И ты уверен, что хочешь ее забирать? — осведомился Карру, с ногами усаживаясь на мое походное одеяло и принимаясь перетягивать хвост. Друг был всего лишь на год с небольшим младше, но иногда всерьез казалось, что Карру — мой младший, порядочно, брат. По безмерному почтению к моей персоне, впрочем, вполне обоснованному, ведь именно я некогда вступился, еще в школьные годы, за его честь и достоинство перед самиром куда как более властным и могущественным.

И именно я, к тому же, обладая более высоким положением, покровительствовал мужчине, обладавшему рядом весьма гнусных секретиков в прошлом, при которых ему было совсем нелегко остаться в Особом Отряде, и для начала просто туда попасть. Я помог ему сохранить тайну, удержать за собой желанное место, вернуть доверие, пошатнувшееся было. И… и без того обожавший меня как родного брата парень возвел старшего друга воистину в ранг кумира и родственника. Да и я любил его не меньше, как-то с детских лет привязавшись к скромному, деятельному, сообразительному мальчишке, заменившему мне родного брата (в семье я оказался единственным ребенком, что для нашей расы совсем не редкость).

— С таким-то к ней отношением? — продолжил он. — По-моему, пусть лучше девочка там остается — и тебе спокойнее, и ей. — Речь шла о девушке, которую я в глаза ни разу не видел, но чувство долга не давало покоя, подгоняя выполнить свои родственные обязательства. В конце концов, я не жениться на ней собирался, а так, позаботиться о… Ну, как бы сестре, что ж поделать. В семье-то я ребенок единственный, но вот у родителя, ныне покойного, нет, что для нашей расы редкость куда большая…

— Мое к ней отношение и обязанности как старшего брата никак не связаны, — отрезал я, сгоняя «друга и товарища», делившего со мной палатку, с места. Доезжать четыре лиги до поселения с таверной мы не стали по простой причине, что к полудню следующего дня уже и так добрались бы до города, из которого пришел запрос: жителей принялись донимать «громадные медведи с фиолетовыми глазами, аж страх берет, когда смотрят»… Именно такое описание и давалось. На деле же — самые обычные каргэсы, достаточно безвредные духи — питавшиеся людскими страхами и насылавшие кошмары… Ничего серьезного, в общем-то, работы на пару часов…

Прикомандированная к этой поездке проверка магической жизни этих краев и деятельности местной гильдии и послужила причиной моего личного прибытия — а уже мной к нему, с дозволения вышестоящих лиц, приписано было забрать из приюта сестрицу, о которой и шла сейчас речь. Друг детства и товарищ по службе тяжело вздохнул, покачав головой.

— Бэн, с таким отношением ты или ее изведешь, или сам не выдержишь. Так нельзя, она тебе ничего плохого не делала. Да она почти ребенок!

— Она не делала. Ее мать постаралась, — обсуждать вопрос того, как быть с девчонкой, которую предстояло опекать, не хотелось — полубастардка, зачатая моим отцом. Бросившим нас с матерью ради молоденькой девицы-полукровки, которая ему вскорости и родила дочурку… Отца я с тех самых пор не видел, его новую женушку лицезрел всего один раз, в детстве, а о наличии сестры благополучно еще два года назад не знал. — Я обязан о ней позаботиться, и ты это знаешь не хуже меня, — буркнул я, ссылаясь на традиции и воззрения народа, — но меня ничто не обязывает относиться к ней тепло!

— Я понимаю твое отношение к отцу, к ее матери, но Элиа… Ее так зовут, да? Она тут не виновата. И сколько ей? Лет двенадцать? Тринадцать?

— Пятнадцать. И да, Элиа…

— Пятнадцать… Да она позавчера в куклы играла! — оранжевые глаза заискрились в свете магического огонька на его ладони. — Она ребенок почти… И у нее сейчас никого нет — ты прекрасно знаешь, как относятся к таким детям. — Эти слова неприятно кололи — с одной стороны, Карру был прав, но с другой — я не мог заставить себя забыть о том, как эта девочка появилась на свет… — Родилась через полгода, как родители женились, почти как бастардка, в Шэрфилде живут только люди, а они молчать-то не будут.

— У самиров бастарды тоже не слишком ценятся, — заметил я.

— Но мы хотя бы не издеваемся над ними. Они не виноваты, винить стоит их родителей. Внебрачная ли это связь, или добрачная… Я ведь тоже был зачат еще до того, как мои родители венчались.

— Но они потом обвенчались, — оставалось только пожать плечами. — И у нас, и в Империи добрачная близость не осуждается, более того, их союз весьма крепок. Ее родители тоже соизволили венчаться до ее рождения.

— Но я, в кулуарах шепотки-то идут, бастард. Вот только обо мне это громко сказать не решаются, да и оснований нет, родители в браке, я в отца внешне… А представь, что говорят о ней изо дня в день? И рядом никого родного нет… — добавил Карру.

— У тебя был и есть отец, — изобразить, что я собрался спать, было проще всего. Наш маленький лагерь обходили часовые, а я, закутавшись в плащ, отвернулся. — Ты не понимаешь, что мне пришлось пережить. Все эти насмешки, сочувствие, жалость, материны капризы и обиды… На исторической родине до сих пор считают, что я слишком эмоциональный и ранимый.

— Вот именно. Ты хотя бы немного подумай, как она живет, — вздох за спиной вновь неприятно кольнул. — Ты справился. А представь, каково ей — ее вряд ли кто-то жалеет и помогает. Подумай лучше, брат, стоит ли усугублять… Так же просто нельзя. Ты и себя изведешь, и девушку. У нее и так жизнь не сахар медовый, а тут еще ты появишься, еще не видел, а уже ненависть из ушей лезет.

Я уже не стал отвечать на это, пытаясь понять, как было лучше поступить в этой ситуации… На раздумья оказалось некоторое количество времени и закончились они тем, что вечером второго дня пребывания в Шэрфилде и проверки обитавшего в городе колдуна — торговца снадобьями и родившихся за последние несколько лет детей с магическим даром, я, в сопровождении нескольких ребят-стражников, коротко постучал дверным молоточком в форме кошачьей головы о крепкую с виду коричневую дверь — чуть пошарпанную, как и все здание, серовато-желтое. Скрипнули засовы и дверь отползла в сторону, заставив едва не нос к носу столкнуться с невысокой, мне еле достававшей до плеча, худенькой девочкой. Привычный взор быстро отметил тонкие черты, короткие небрежно отрезанные каштановые чуть вьющиеся волосы и серые глаза с довольно широким ободком… Но на лице, при этой столь характерной для нашего народа черте, четко скользило изумление, смешанное с легким испугом.

«Чарванка, наверное», — мелькнула мысль. Подобное сочетание было бы оправданно, будь она полукровкой, ребенком от смешанной связи, или же потомком таковых детей. Нечасто, но люди и самиры вступали в брак, и когда младшие братья только появились в нашем мире, многие самиры воспылали к забавным, неуклюжим соседям, тогда еще совершенно не занявшим место главной расы мира, страстью. А она, в свою очередь, дала начало появлению целой новой расы, унаследовавшей ряд черт и способностей, как и характерных особенностей самиров, и вместе с тем многое от людей, включая непомерно яркую внешнюю эмоциональность и склонность испытывать неглубокие эмоции, но всячески их, зато, выказывать. Странно, на наш взгляд, но уж таковы люди, и, в целом, в этом и их шарм…

Девица, закутанная в бесформенное залатанное раз сто серое платье, изваянием застыла на пороге.

— Сиротский дом Шэрфилда? — уточнил я. Нам его указали, конечно, и все же… Девочка кивнула. — Не могли бы вы, юная леди, дать нам пройти? — сглотнула, отступая от двери. В мыслях помчалось, что мы сейчас начнем над ней смеяться — хотя я не видел для этого ровно ни одного повода, как и остальные. Обычный сиротский дом, сирота… Удивилась, ясное дело, — гостями мы были не самыми обычными. — Благодарю, миледи, — я пропустил ребят, кивнув им — команда ждать, пока я закончу, и, желая как-то развеселить и успокоить девчушку, изобразил, что целую ее руку — безобидный, соответствовавший этикету жест, призванный показать, что ситуация не страшная. Серые глаза же почему-то округлились еще сильнее… Читать мысли, разумеется, нужды не было, и я не торопился с этим. — Мы вам крайне признательны. — Едва завидев меня, остальных самиров и нашу форму, взрослые дамы — учительницы — засуетились, забегали и принялись всячески раболепствовать и изображать бурную деятельность и радушие. Обычное явление, на редкость иногда раздражающее. А у меня и так настроение было далеко не самым радужным, что и заставило отыскать среди толпы женщин главную и остановить ее.

— Позвольте представиться, Мастер Бэнджамин Энэган Фэрт, сотник Седьмой Сотни Особого Отряда, опекун Элиа Анжари Фэрт. Я хочу забрать девочку, необходимые документы будут предоставлены. — Облегчение, пронесшееся в седой голове полной дамы в дорогом бархатном платье, было неописуемо… Всего лишь забрать одну из воспитанниц… Не проверка же, в самом деле, не обвинения…

— Я Ану Мар, — поклонилась дама, — мастер Фэрт. Мы несколько не ожидали вашего прибытия, но, разумеется, все подготовим в самые краткие сроки. — Несколько воспитательниц испарились, видимо, отправившись готовить «все». Задерживать нас, ясное дело, никто не собирался — и далеко не потому, что у нас были иные заботы. Потому что само наличие самиров, как и везде в подобных местах, несколько пугало работниц.

— Мной было отправлено письмо с прошением оставить девушку под опекой до моего прибытия. Получение письма вы подтвердили и приняли запрос, — напомнил я. — Сроки, в силу некоторых обстоятельств, мы не оговаривали. Я полагаю, девушка сейчас здесь?

— Ой, мы как ваше письмо, господин, получили, поняли, что за девочкой приедете когда, чтоб, значит, вам ждать и искать не пришлось. Мы воспитанниц редко куда отправляем, у нас работают. И она у нас… — елейно улыбалась главная. — Да вон она… — женщина кивнула куда-то в сторону, заставляя обернуться. Рядом с дамой средних лет, в чепце и сером шерстяном платье, стояла всего одна девушка — та самая, что открывала дверь, не сводя с меня любопытного взгляда. А я изучал ее уже более внимательно, пытаясь найти хоть какие-то признаки сходства с отцом — что не удалось сделать. Вот только и на мать — обладательницу оранжево-золотистых глаз — детали годы назад в силу обстоятельств запомнились четко, — она походила мало.

— Что столбом стоишь? — стоявшая рядом с ней женщина, то ли не зная о четкости нашего слуха, то ли забывшись, склонилась к уху девушки и принялась с откровенным презрением в него шипеть. — За ней приехали, стоит, остолопка, господ задерживает, пава выискалась, ни кожи, ни рожи, ни ума. Каждый день тебя в столицу забирают, что ли, дура набитая?! — это, в сочетании с жалкими обрезками волос и залатанным платьем, приводило постепенно во все большую ярость, стирая даже недавнюю неприязнь к существованию Элиа. Я отсылал немалые суммы на ее содержание, но худоба и одежда говорили, что не очень-то ее тут хорошо содержали. А сжавшиеся плечики и испуганные глаза почему-то тронули что-то, спрятанное глубоко в душе. Впервые подумалось, что Карру был прав, говоря, что Элиа жилось невесело…

— За… мной? — пролепетала тихеньким, дрогнувшим голоском, девчушка, что уже удивило сильно. Я только что представился!

— Ты Элиа Фэрт, верно? Тогда за тобой.

— А вы… простите… кто? — сглотнула она. Гадая, зачем я ее забираю… Миг спустя дошло, что могла прослушать разговор или не ждала и не понимает, в чем дело. Она же могла и вовсе не знать, что у нее есть брат, — хотя воспитательницам надлежало об этом сообщить — я все же официальный опекун, как ни крути…

— Вы не думайте лишнего, мастер Фэрт, — влезла Мар. — Она девушка умная, работящая, не ожидала просто… Вот, верно, не услышала… — увидев мой взгляд, женщина подавилась собственной лестью. Видимо, негодование все же проявилось — буквально кипя в крови при каждом новом взгляде на Элиа.

— Почему она не ожидала, я обсужу с вами чуть позже, госпожа Мар. Как и то, почему вы обращаетесь к воспитаннице «дура набитая». — Женщина в ужасе уставилась на нас, судорожно сглатывая. А я мысленно уже делал пометки о том, что сообщить в столице куда следовало об условиях содержания здесь сирот. Но сейчас только обернулся к съежившейся, нахохлившей воробушком Элиа. — Меня зовут Бэнджамин Фэрт. Думаю, этого достаточно пока для ответа… — поняла. Глаза округлились окончательно, губы приоткрылись, словно желая что-то сказать, плечи сжались еще сильнее…

— Вы мой брат, да?

— Да, и как твой опекун, забираю тебя в Дариан. Мы выезжаем сегодня, когда я закончу с документами. Собирайся, — нежничать с ней я не собирался, но вот обеспечить чуть лучшие условия жизни и правда стоило. Да и все же хуже ей бы не стало. Хуже тут было просто некуда.

Когда несколько часов спустя мы покидали сиротский дом — багажа у сестрицы набралось на крошечный мешочек — один из парней лет шестнадцати, с ехидно-злой ухмылкой рассматривавший «самирского выродка» в лице робко шагавшей рядом со мной девушки, толкнул Элиа, принявшуюся спускаться по узким ступенькам крыльца… Крепко сжав локоть, тонкий, теплый, я помог сестре удержаться на ногах. А мальчишка, поймав взгляд Карру, сопровождавшего нас, судорожно сглотнул, промямлив что-то в знак извинения… Я не сомневался, что обращаться так с Элиа для них было привычным делом — по благодарному робкому взгляду, по тому, как она семенила следом, опасаясь, что я передумаю ее забирать, по тому, с каким изумлением восприняла самую обычную вежливость… И по тому, с каким ужасом девочка уставилась на лошадей, пролепетав еще сильнее задрожавшим голоском.

— Бэнджамин… Вы… Я не умею верхом ездить, вы только не сердитесь. Я не училась…

— У нас нет лишних лошадей, — хмыкнул я, бросив взгляд на бледную, так и остававшуюся нахохленной девочку. Нам никогда не выдавали коней на смену, впрочем, мы и не загоняли животину настолько, чтобы требовалось менять лошадей, разве что иногда в припортальных поселениях. — Поедешь пассажиром, только держись крепче. А там разберемся, учить тебя, или нет.

И когда мою талию обвили со спины хрупкие тонкие руки, уже в пути, и девушка прильнула чуть сильнее, чтобы держаться, что-то впервые дрогнуло, разбивая ненависть к ней.

У меня не было причин ее ненавидеть, к тому же от того, что сотворил отец, ей, судя по визиту в Шэрфилд, слаще не жилось… Я не знал, что ожидал увидеть, но представшая передо мной запуганная робкая девочка, которая никак не могла поверить, что я действительно ее забираю, и все время боялась, что передумаю, решив, что пользы от нее никакой, с любопытством расспрашивавшая о «большом» мире, не вызывала неприязни…

Вот только счесть ее сестрой, уверив себя ранее, что она мне чужая, никак не удавалось, а красивые, с длинными ресницами, серые глаза почему-то притягивали взгляд, совершенно не желая поддаваться внутреннему контролю. Элиа было абсолютно плевать, кем я работал, какая у меня должность и какой титул. Для нее значение, как становилось видно уже тогда, имело совершенно другое — то, что я забрал ее из мира, в котором ей пришлось жить несколько лет, в нормальный…

И когда в самую первую ночь, укутавшись в одеяло — комнату мы взяли одну, с двумя узкими койками, она тихонько плакала, решив, что я сплю, я окончательно уверился в намерении далее о ней заботиться лично. И окончательно признал правоту Карру — я со своими трудностями справился и у меня были те, кто в этом немало помог… А у Элиа действительно остался только я…

Вокруг сновали трактирщик и служанки в зеленых передниках и белоснежных рубашках, с весьма откровенными вырезами, демонстрировавшими большую часть груди. Я же только плотнее закуталась в шаль, съежившись в уголке у самой дальней стены, и с немалой опаской покосилась на группу деревенских мужиков, которые заполонили большую часть общего зала, и сейчас вливали в себя все новые и новые порции крепкого эля. Среди них были и совсем старые, и помоложе, и едва ли намного старше меня. По крайней мере, это были самые обычные люди, и на вид им едва ли минуло двадцать.

И я уже кожей ощущала, что кое-кто из них посматривал на чарванскую девочку с откровенным любопытством, притом не вполне пристойно поблескивали глаза и искривлялись в усмешке губы. И оставалось только надеяться, что они видели, с кем я сюда приехала. Если видели — побоятся тронуть, а так ведь — степи кругом, самая что ни на есть окраина Империи, в трех-четырех сутках езды верхом линия пограничных гарнизонов, зажмут в углу, задерут юбки и все, прощай, девичья честь… И закричать не дадут, ясное дело… И тогда он точно здесь и оставит, вон каким волком, невесело думалось, смотрит.

Словно оправдывая самые страшные мысли, из-за стола невдалеке поднялись пара парней и мужик, и неверным шагом направились к единственной в трактире кроме разносчиц девушке. И тут же застыли, когда от лестницы мелькнула быстрая гибкая тень в черной с серебряным узором тунике. Дерево, щит и меч… Эмблема, которую в Империи каждый знал сызмальства, уж точно о ней слышал, Особый Отряд. Просто увидеть — и то чудо редкое, а я… Вот уж было бы, о чем шептаться подружкам — забрали Особые! Но у меня, вот уж незадача, нет подружек. И кругом одни только мужчины, взрослые, серьезные и молчаливые. А этот… Бэнджамин… Того и гляди, взглядом испепелит, а может, он это даже и умеет, он же маг. И, судя по выглянувшему пару раз из-под рукава темному металлическому браслету, самый что ни на есть обученный.

— Привет, — на меня устремились красивые, напомнившие солнечные лучи, оранжевые глаза. Даже скорее золотистые, мерцавшие искорками, и молодое лицо, на вид лет семнадцати, разве что без юношеской прыщавости. — Тебя Элиа зовут, да? А меня Карру, — самир протянул ладонь, улыбаясь, и я осторожно вытянула свою. Намерившиеся были со мной познакомиться местные с разочарованными вздохами ушли обратно. — Очень приятно с тобой встретиться.

— Мне тоже, — робко улыбнулась я, впервые не ощущая колких подозрительных взглядов. Карру, кажется, дружит с Бэнджамином… Они все время держались поблизости в прошлые два дня в дороге. — Вы вовремя подошли…

— Я немного задержался, Бэн просил прийти к тебе сразу, как мы приехали, у него дело к одному жителю этой деревни. — Повел плечами чародей. — Тебя не обидели?

— Нет, но некоторые на меня посматривали, — я поправила шаль. Оранжевые ободки стрельнули на толпу взглядом и вновь обратились на мое лицо.

— Не посмеют, они меня видели. — Подбадривающе улыбнулся он. — А почему ты не ешь? Не нравится?

— Я просто…

— Ясно, боялась, — отмахнулся от невидимой мухи мужчина. — А теперь не бойся и жуй, ты худенькая, можно есть и есть. Хочешь медовые пряники закажу? Тут они страсть какие вкусные…

— Не стоит, — я взялась за уже остывшую тушеную капусту с грибами, которую выдал брат, прежде чем исчезнуть. Карру сделал заказ для себя и снова обратил внимание на меня, а трактирщик одарил странным, сочувствующим взглядом. Верно, принял за «жертву» Отряда. — Спасибо вам, но не стоит. Я хотела узнать… А нам долго ехать?

— Больше месяца, — кивнул собеседник. — Дариан далеко, будем пользоваться порталами, но до ближайшего еще неделя. Тебе там понравится, город на холмах, и в самом центре протекает широкая река, в летнее время по ней можно прокатиться на специальной лодочке и посмотреть на город с воды. Очень красиво, кстати…

— А правда, что там стоят Стены, которые делят его на кольца?

— Правда. Раньше они играли роль оборонительных линий, как крепость, но сейчас просто дань прежним эпохам. Очень внушительная, — с юношеского лица, хотя я знала, что ему могло быть и добрых лет сорок, не сходила теплая, задорная улыбка, так отличавшаяся от волчьего взора старшего брата, коего я не могла заставить себя называть таковым. — Монолитные, крепкие, высокие… Город очень красивый, — мечтательно протянул самир. — Один из лучших. Я бы советовал посмотреть парки, в центральных частях, и фонтаны… На Дворцовой площади фонтан похож на те, что украшают крупные города Саммир-Эа. Если хочешь, покажу столицу, когда у меня будет выходной. — Внезапно предложил он. — От Бэна ты вряд ли дождешься, а я буду только рад помочь. Я знаю такие красивые места… И такие кондитерские… Ум отъешь!

— Вы же много работаете, — я отвела глаза, смутившись столь радушному отношению совсем незнакомого самира. — Не стоит…

— Мне совсем несложно, у меня мало друзей, ты — сестра одного из них, и мне будет приятно показать тебе город и дворец. Мы живем во дворце…

— Ого… — только и удалось выдавить. Я, сирота из захолустного городишки, больше похожего на большую деревню, буду жить во дворце?! Такое не могло и во сне присниться, но…

— Да, именно так. — Карру мягко сжал мою руку. — Не бойся, все совсем не страшно, я уверен, что ты умная девочка и быстро во всем разберешься. Кстати, а чем ты интересуешься? Я продумаю, что тебе стоит узнать в первую очередь, пока мы будем ехать.

— Ну… Я… Я люблю читать, — растерялась я. — И вышиваю, нас учили в сиротском доме. И готовить умею… — улыбчивые светлые глаза посерьезнели, и рука чуть сильнее сжалась.

— Хорошо. А что еще?

— Меня очень интересуют южные страны, ну, Саммир-Эа и страны людей… Их культура, и книги, и как там живут. Я слышала про заклинателей змей и людей, которые управляются с огнем…

— Факиры, — заметил мужчина. — Они называются факиры. В Дариане часто выступает Театр Огня.

— И я очень хочу побывать в настоящем театре! Я только скоморохов видела… И кукольников. И еще я слышала, что в Дариане много музеев, и туда можно ходить даже простым. И зверинец… И я очень-очень люблю все волшебное, магическое. У нас иногда проезжали настоящие маги и показывали свои умения. Это так красиво!

— Стой-стой, — рассмеялся мужчина, совсем как человек, покачав головой. — Давай постепенно, хорошо? Будет театр и музеи, и змеи. Но сначала придется кое-что выучить, кое-что узнать… — я понимала, что он имел в виду то, что мне еще только предстояло научиться вести себя в высоком обществе, но в его формулировке это нисколько не задевало и не обижало. К тому же, Мастер Карру был прав. Кстати, а он Мастер? Мастер — это же сотник…

— А вы можете что-нибудь показать? Вы же волшебник? Мастер Карру, пожалуйста?

— Я не Мастер, только десятник, — покачал головой мужчина. — Смотри, — из-за его плеча выпорхнула, танцуя в воздухе и складываясь в какие-то фигурки, стая жемчужнокрылых крошечных птичек, словно бабочка маленьких, постепенно выписавшая мое имя над нашим столиком и рассыпавшаяся радужными искорками. — Нравится?

— Так красиво, — я не смогла скрыть восхищение тем, как легко и непринужденно новый знакомый творил магию, при этом не отвлекаясь ни от еды — тушеной баранины в специях, ни от разговора со мной.

— Это очень простенькая иллюзия, — покачал он головой. — Ребенок… Кстати, если хочешь, можешь звать просто по имени и на «ты». Только помни, Карру и имя, и фамилия. Меня зовут Карру Карру.

— Правда?

— Отец по ошибке назвал фамилию дважды, когда записывали в регистрационные книги. И вместо имени тоже написали Карру, и вот уже двадцать с лишним лет как я обладатель весьма странного имени. А хотели назвать Дайго. Но мне кажется, что Карру красивее.

— Мне тоже, — невольно улыбнулась я, собеседник располагал к себе, заставляя забыть и то, кем он служил, и то, почему я с ним познакомилась. К тому же за все время в пути, да что там, с ухода матушки, он был единственным, кто относился ко мне так тепло. И я отчего-то не задалась в тот ужин, когда мы обсуждали до поздней ночи столицу, мою учебу в школе, сиротский дом и интересы, мыслью, что это дружелюбие было отнюдь не искренним, и что представители их профессии, буде сие необходимо, могли расположить к себе кого угодно. Почему-то казалось, что это немного снисходительное, но доброжелательное отношение было не менее настоящим, чем сердитый взор Бэнджамина.

* * *

Небольшая простая рамка, покрытая тонким слоем серебристой краски, заняла свое место на столике у широкой, слишком просторной для меня кровати, застеленной темно-красным атласом. С портрета, тусклого, не слишком качественного, улыбалась совсем молодая девушка, с красивыми, оранжевыми, похожими на золото глазами и простой косой. Единственное изображение матушки, еще когда она жила на родине, как она рассказывала, еще до того, как ей пришлось бежать в Империю. Здесь она познакомилась с отцом, тогда служившим в одном из главных ведомств страны, обеспечивавшем порядок и покой подданных. Между ними случился роман, в результате отец оставил жену и сына, ушел в отставку и уехал с моей матерью на юг. Там они обвенчались за несколько месяцев до моего рождения, родилась я, пошла в школу…

Отец долгое время трудился в местной Шэрфилдской городской гвардии, а когда мне было шесть, все же вернулся на службу в Особый Отряд, ближайший штаб которого находился в соседнем городе, несколько более крупном, чем Шэрфилд. Собственно, моя родина и входила в территорию, за которой пара десятков самиров и присматривали. Отец же как раз и представил Отряд в Шэрфилде и окрестных деревеньках, и в связи со службой последние два года частенько бывал в разъездах. Из одной из подобных служебных вылазок он и не вернулся… Точнее, вернулось только бледное, посеревшее тело…

Погребальный костер и пламя, охватывавшее скрытую покрывалом высокую жилистую фигуру, побледневшая мама с влажными дорожками слез на щеках, траурные одежды… Это оказались мои последние воспоминания об отце, сильном, умном, заботливом, казалось, знавшем совершенно все на свете и способном справиться с любым противником. Но, видимо, кто-то из оборотней или нечисти, обитавшей на юге Милэсайна, оказался сильнее. Что именно произошло, я не знала, впрочем... И не старалась выяснить. Знание подробностей не вернуло бы мне папу.

А чуть больше двух лет назад я и вовсе осталась сиротой и угодила в местный Шэрфилдский приют. Воспитанников там было не слишком много, приют был один на несколько небольших городов и десятка полтора деревенек, и вместе со мной там не набиралось и пары десятков детей разного возраста.

Жизнь меня ждала серая и безрадостная — наследства после отца у нас с мамой не осталось (и теперь, когда выросла, я подозревала, что не без участия первой его семьи), мама много работала, и я училась в гимназии, расположенной в Шэрфилде (собственно, именно из-за нее родители когда-то именно там и поселились)… Но после того, как я осиротела, за школу, разумеется, никто не платил, в гимназиях обучались за деньги, а обычную школу я бы к тринадцати годам уже закончила. И в итоге… Школу я не закончила вообще. А то, кем при жизни (и особенно при жизни до Шэрфилда) служил папа, любви со стороны многих соседей не добавило. «Особистская дочка», «выродок», «нагулыш»… Эти и прочие ласковые эпитеты за последние года два я слышала сотни раз, вновь и вновь каждый день… Графский титул, а кроме него у меня особо ничего и не имелось, совершенно не спасал. Только поводов для насмешек и обзывательств вроде «графиня приютская» или «ваша высокосветлость» прибавил.

— Мам, это моя новая комната, — я провела кончиками пальцев по тонкой рамке, отогнав неприятные и грустные воспоминания. — Брат, ну, Бэнджамин, забрал меня из приюта. Здесь очень красиво, но все слишком роскошное, вот. Бэнджамин хороший, только все время сердитый, но я его понимаю, правда. И у него есть друг, Карру, он забавный, расспрашивал обо всем, обещает показать город, шутил, пока мы ехали... — вещей у меня было мало, всего несколько больших коробок и ворох одежды и обуви, купленных в дороге братом, вместо, как он выразился, "обносок". Я грустно улыбнулась, оглядев большую спальню, с добротной меблировкой, ковром на полу, согревавшим босые по традициям народа ноги, гардины, пару гобеленов и гравюры. И вздрогнула, услышав за спиной холодное, равнодушное:

— Ты закончила делиться радостью с картинкой? Тогда пошли, у меня есть полезные сведения.

— Это не картинка... — я выдавила улыбку, не решаясь поднять взгляд на тонкие черты смуглого лица, с проницательными черными глазами и острыми скулами, на вид всего лет восемнадцать, а на самом деле старше меня больше, чем на десять лет... — Это мамин портрет, я иногда с ней разговариваю, с тех пор, как она ушла...

— Выглядит странно, — фигура развернулась, удаляясь в сторону общей гостиной, куда я поплелась, сжимаясь в комочек. Что-то в нем завораживало с первых секунд, еще когда я увидела в окне прибывших из самой столицы в нашу дыру гостей. И с тех мгновений, когда взгляд встретился, впервые, с глубокими темными глазами. — Садись, — кивнул на низкую кушетку, куда я опустилась, так и не решившись на него взглянуть и понимая, что он меня наверняка ненавидел глубоко и страстно. — Утром я ухожу на службу, заступаю на смену на сутки, одни через двое. В свободные дни тренировки, длятся несколько часов, могут возникнуть поручения, которые несколько изменят режим, бывают поездки, от нескольких дней до нескольких месяцев. В это время ты остаешься дома, занимаешься, чем будет угодно. Можешь выбираться в город, посещать театры, салоны, вечера, ходить за покупками. Мне все равно. Когда я дома, ты тоже можешь заниматься, чем угодно. Кроме некоторых запретов: тебе нельзя приглашать гостей, кроме как с моего согласия, которое я, предупрежу сразу, скорее всего не дам. Поздно вечером, хотя бы за час до полуночи — и да, даже когда меня нет, я все равно узнаю, во сколько вернулась, ты дома. После рассвета — можешь идти, куда заблагорассудится. Когда гости приходят ко мне — идешь в спальню и сидишь там, пока не уйдут, если, опять же, я не разрешил остаться. Если захочется о чем-то рассказать, поделиться, сходить куда-то не одной... Пожалуйста, не обращайся ко мне, ага?

— Но... — я вздохнула. — Я не хочу, чтобы тебе пришлось меня содержать. Я могу работать...

— Да? — в голосе проскользнул, впервые со знакомства, неприкрытый сарказм. — Кем? Ты графиня, милочка, тебе не пристало трудиться поломойкой. Впрочем... Я поговорю, возможно, пойдешь учиться на писаря, обучение длится три года, и подыщу место, если так хочешь. Но недельку придется посидеть дома.

— Хорошо, — я потерла руки, почему-то онемевшие. Всю дорогу до столицы я корила свое любопытство, расспрашивая о Дариане, о дворце, о нем и его службе... И жутко боялась, что мужчина передумает и отправит меня обратно в приют, решив, что не хочет связываться. Магией не владела, как и какими-то особыми навыками, да еще и слишком эмоциональная, и неуклюжая... — Но я не знаю город, и у меня нет денег... Я лучше посижу здесь, — впрочем, если Карру, который, казалось, за время дороги стал относиться ко мне еще теплее, собирался сдержать обещание, то город я должна была вскорости увидеть.

— Можешь тратить на что и сколько хочешь, — в руках почти незаметно оказался небольшой, туго набитый кошель. Я чуть распустила шнурок и заглянула внутрь. Золото и серебро, причем золота больше.

— Бэнджамин, я не думаю, что мне столько нужно. Это очень большая сумма.

— Оденешься прилично, купишь украшения, духи, что вы там еще используете... — мужчина в секунду пересек комнату и сжал мое запястье. — Можешь еще заняться уроками этикета, тебе не помешает обучиться манерам. Даю сразу много, чтобы потом не приставала, что тебе что-то нужно купить. Трать с умом, договорились?

— У тебя не такое большое жалованье, — заметила я. — Карру говорил, сколько вы примерно получаете. Ну, даже вместе с поместьями... Здесь очень много, столько не нужно.

— У меня металлургический завод на исторической родине. Потратишь за неделю, не жалуйся, это месяца на четыре, можно дольше, не огорчусь. В общем, требование простое и всего одно — не досаждай, и мы поладим. — Пальцы приподняли подбородок, бережно, совсем небольно, и глаза заглянули в мои. — Я не буду издеваться, ущемлять, напоминать, кто ты, обижать. Но, не обессудь, братской любви тоже не испытываю. У меня есть совесть, и я не мог тебя оставить без опеки.

— Я постараюсь тебя не доставать, — кивнула я, с трудом находя в себе силы коснуться длинных пальцев, убирая их от своего лица. — Спасибо, что забрал меня оттуда.

— Я не мог поступить иначе, — в голос примешались задумчивые нотки. — Ты мне ничего не сделала. Сделали в этой ситуации другие.

— Я могу уехать, если мешаю. Ну, мне скоро будет шестнадцать, буду считаться взрослой.

— Ты никуда не поедешь, — сухо бросил самир, отвернувшись, и, не говоря больше ни слова, скрылся в узком коридоре к спальням. Моей и напротив его, впрочем, я видела только дверь, красивую, украшенную резьбой.

На следующее утро я решилась выбраться из дворца, в котором, как оказалось, у нас были свои комнаты, фамильные, уже несколько столетий. Познакомилась с кем-то из дам, принявшимися фыркать, едва заслышав мою фамилию, узнала адреса хороших, по мнению общества, портных, понимая, что соответствовать положению и титулу брата была просто обязана, и, отделавшись от старичка-модиста, долго снимавшего мерки, приобрела пару книг, обучавших основам этикета и кое-каким другим тонкостям высокого общества, пару украшений. Вспомнила, что Бэнджамин вернется только утром, наверняка жутко голодный, а мне себя было решительно нечем занимать.

Припоминая, что видела кое-какую посуду, и что в гостиной имелся очаг, в котором я вполне могла приготовить что-то несложное, и вроде бы этого не запрещали, обзавелась целой корзинкой продуктов, потратив оставшийся вечер на уборку покоев, немного пыльных, на наведение уюта, и приготовила сладкие творожные шарики и холодный травяной чай на завтрак. И с самого рассвета ждала в гостиной, твердо намереваясь подружиться со старшим братом, коль уж судьба свела нас вместе, измеряя комнату шагами, изредка поглядывая на плащ, теплый, совсем новенький.

Когда скрипнул засов, я поспешила было накрывать на стол, когда меня остановил голос, с легкой ноткой усталости и еще более слабым налетом удивления.

— Это что такое?

— Я прибралась в покоях, кое-что переставила и... Ты же голодный... Я сделала завтрак...

— А кто, — вместо ожидаемой похвалы, хотя бы слабой, последовало то, чего я совсем никак не ждала. — Тебя просил? Убираются в комнатах слуги, у них есть расписание. И я завтракаю в городе. Если хочешь, можешь съесть сама. И впредь, очень прошу, не изображай хозяйку, это не требуется.

— Ну хотя бы попробуй. — Я постаралась задушить возникшую обиду. — Я очень старалась.

— Попробую, — творожное лакомство исчезло в цепкой ладони, и самир, пару томительных секунд помолчав, бросил на меня взгляд. — Неплохо, но я не хочу есть. Хочешь, оставь, потом перекушу, хочешь, съешь сама. Кстати, травяные чаи я тоже не жалую. — Первая попытка подружиться не удалась, в чем я с грустью себе призналась.

«Канэ, я всегда считала, что ты умнее, но ты идиот». Матушкины письма весьма редко начинались с приятных слов, но на сей раз она даже превзошла сама себя, и строчки, написанные привычной вязью, на родном языке, буквально источали яд. Все послание, занявшее три полноценных листа бумаги, сводилось к тому, что я дурак, и как мне только могло взбрести в голову заботиться о какой-то там полубастардке, да и пусть бы себе жила в сиротском доме, и вообще, надо найти ей мужа, как только стукнет девке шестнадцать, да и умыть руки. А пока она, это исчадие порока, при мне, матушкиной ноги рядом не будет. Последнее, впрочем, огорчало мало, и, наблюдая за осыпавшейся пеплом бумагой, я мысленно усмехнулся, пытаясь припомнить, когда графиня в последний раз почтила «непутевого, вот у всех самирок дети нормальные, один ты…» сына визитом. Большую часть времени мама проводила либо в пригородном поместье, либо вовсе на исторической родине, где успокаивала душу, смущаемую обилием вокруг людей, неправильных и эмоциональных.

На земле Бартиандры наш народ появился много раньше людей, одним из первых, созданный, по летописям, по подобию Творцов, и долгие века мы вполне мирно соседствовали с разнообразными расами, от драконов до пустоголовых, но добродушных фей-кочевниц. Были, конечно, и создания куда как менее приятные, да и многие драконы были совсем не прочь закусить самиром-другим, однако основные потрясения мира, опять же, по летописям, начались, когда Творцы создали людей. Люди быстро освоились, благо мы были к ним добры и помогли в этом, очень скоро их стало много больше, чем большинства иных народов, и начались деления на страны, союзы… А потом и первые серьезные войны, в которые поневоле был втянут и дотоле мирный народ самиров.

Впрочем, попытки установить контроль людьми были сделаны и над нами, безуспешные и кровопролитные для обеих сторон, наша раса в итоге создала собственное закрытое королевство, и весьма небольшие общины стали обитать за его пределами.

Люди, младшие братья самиров, весьма похожие на наш народ с первого взгляда, оказались во многом отличны — более ограниченное восприятие мира и более всего магии. Более узкий спектр эмоций, да и сами они весьма поверхностные, но показные, более скромные, чаще всего, способности… И компенсирующая их сполна жажда властвовать и преобладать, и многие народы, пока не вмешались Высшие, бессмертные духи-покровители мира, становились жертвами этой самой жажды. Те, кто не хотел, либо изыскивали пути борьбы с агрессивной расой, самой молодой, либо же добровольно поступали под наше покровительство или покровительство Высших.

Впрочем, когда волнения утихли и мир стал более-менее слаженным и гармоничным, выяснилось, что смешанные браки успели породить еще одну расу, и именно она-то, чарваны, оказалась самой молодой в Бартиандре. Примечательно было и то, что никакие иные смешанные союзы, редко, но случавшиеся, потомства не приносили… А вот мы с людьми весьма себе, как выяснилось, были совместимы.

Наш род жил в Темной Империи уже очень долго, порядка семи веков, давным-давно перебравшись из Саммир-Эа, по воззванию тогдашних правителей, жаждавших видеть на службе государству представителей нашей расы. На родине мы были баронским родом, не самым знатным, но и не самым бедным, однако здесь далекий предок получил выгодные земли, графский титул и безмерный почет. Со временем было получено в дар то самое пригородное поместье, а денежное состояние и вовсе позволило деду приобрести на отчей земле пару весьма прибыльных предприятий, превратившихся в источник приличного дохода. И с уходом из семьи отца все это добро было отписано двенадцатилетнему мне… Вот уже почти шестнадцать лет назад…

Так или иначе, матушка гордилась нашим народом и всячески выказывала, что обилие вокруг таких грубых, не чувствовавших тонкостей мира, слишком уж выказывавших чувства «младших братьев» смущало ее трепетную душу, и она вынуждена была то и дело ездить на историческую родину, где все хорошо и правильно. Что мешало ей совсем туда перебраться, правда, она как-то не объясняла…

И все же это послание, так и источавшее презрение к Элиа и сарказм по отношению ко мне, кольнуло неприятно что-то в душе, как и недавний выпад товарищей из Отряда, посочувствовавших мне, из братского долга вынужденному воспитывать-де какую-то там полубастардку, «ублюдка» и прочее-прочее. И с трудом удалось сдержать яростное желание как следует приложить особенно разгорячившихся ораторов, вместо этого лишь выдавив из себя холодное: «Это не ваше дело, господа».

Я не мог бы сказать, что испытывал к девушке такие уж сильные теплые чувства, но все же первичная неприязнь исчезла, сменившись скорее спокойным нейтралитетом. Да, она существовала, да, как старший брат, я не мог ее попросту бросить, да и не в обычаях нашей расы, да и девчушка производила весьма хорошее впечатление. Скромная, застенчивая, любопытная и… Почему-то очень зашуганная, все время зажатая и нахохленная, словно поколоченный щенок, и даже глаза такие же огромные, наивные и одновременно напряженные. Словно она хотела, но боялась поверить в какое-то чудо. И все же, невольно витала мысль, до чего же красивые глаза.

Холостяцкий и небрежный уклад жизни с появлением рядом Элиа изменился кардинально. До ее переезда в фамильные покои я почти не бывал дома, пропадая то на службе, то на тренировках, то проводя вечер за кружкой эля, крепкого для людей, с друзьями, то у Карру... В лучшем случае, я заходил выспаться или сменить одежду. Но Элиа в первое же утро после смены смотрела со столь обиженным лицом, рискуя расплакаться, что один шарик из сладкого творога и риса я все-таки в себя впихнул, больше всего мечтая завалиться спать, перед вечерней трехчасовой тренировкой, ставшей неизменной частью службы.

К тому, что отныне я жил не один, пришлось привыкать. Более того, ожидала еще масса хлопот, предстояло дать девушке подобающее образование, для начала.

Отвечать на послание графини Фэрт я не стал, памятуя, что мама шипела и пребывала в ярости и два года назад, когда пришло известие о кончине леди Анжари Фэрт, и о том, что дама перед смертью слезно просили графа Бэнджамина, дескать, хотя бы до шестнадцатилетия оказать помощь сиротке. «Если для вас это окажется невозможным, Бэнджаймун, право, я понимаю вас. Я понимаю, как вы ненавидите меня, и раскаиваюсь в том, что случилось. Но у Элиа более никого не останется, когда я уйду. Она очень хорошая девушка, я постаралась дать ей образование, и, когда ей исполнится шестнадцать, она сумеет устроиться, смею надеяться...»

Анжари писала впервые за долгие годы, да и когда она единственный раз появилась у нас дома, поговорить с матерью, заговорить со мной то ли не решилась, то ли не смогла.

Бэнджаймун... Настоящее имя, не исковерканное людским упрощением. В Саммир-Эа меня именно так и звали, но в Империи имя, повинуясь людям, превратилось в Бэнджамина.

При всей ненависти к чарванке и отцу, я знал, что она не обратилась бы ко мне, не будь это действительно важно. Но ехать было недосуг, знакомство с сиротским домом состоялось письменно, и долгое время опека сводилась к суммам, приличным, на содержание.

Деньги, как я понял, едва увидев сестренку, до Элиа едва ли доходили. Неловкая, все время красневшая, чуточку боязливая девушка вызвала даже легкую симпатию, которую, впрочем, я поначалу пытался отогнать, вспоминая, кем именно она мне приходилась Да и особо рассуждать, как к ней относиться, было некогда.

И все же, несколько разобравшись с первыми хлопотами, на что ушла неделя, я осознал, что запугал и без того зашуганную девчонку своей холодностью. Девочка, стараниями которой запущенные комнаты понемногу приобретали жилой уют, появлялись книги, пара ваз, сменились подушки на креслах на более приятные с виду, и впервые за много лет появилась приличная еда, довольно для ее возраста вкусная, пыталась не попадаться на глаза. А если попадалась, то, заикаясь, лепетала, что уходит, и скрывалась с глаз быстрее, чем я успевал ее остановить.

И тот вечер исключением не стал — виски тихо ныли после полного разговоров и бумаг дня, в ванной плескалась вода, чуть слышно даже для чуткого уха, натренированного долгими годами обучения и работы, покуда я ждал Элиа. Девушка бочком, кутаясь в длинный теплый халат, выбралась в гостиную, и уставилась на меня.

— Я... Тебя не было...

— Сядь, пожалуйста, — сестра, прошлепав мокрыми стопами, оставлявшими лужицы, примостилась на краешек ближайшего к ней кресла. Тонкие щиколотки показались из-под длинной полы. С коротких, но уже ровно постриженных волос капала вода. — Я все устроил, скоро начнешь учиться, будешь писарем. Работа несложная, но скучная. — Я предпочел промолчать, что для того, чтобы ее туда взяли вот так, без приличного происхождения, более того, и в школе-то не доучившуюся, пришлось оббить не один десяток порогов, и не один раз жизнерадостно вещать, какая она, в сущности, умная и талантливая девушка, чтобы убедить в этом скептично настроенных собеседников. Нет, конечно, были пути куда более простые и куда более затратные, но прибегать к ним не было ни малейшего желания, да и нарушать закон, будучи его стражем… Не лучшая затея на свете. Не в моих привычках было поощрять такие методы, и я предпочел действовать обаянием. Устроить Элиа таким методом удалось только в Колледж Писарей, но и то — хлеб.

— Ну, для тебя, наверное, да, — ответом послужила робкая улыбка. — У вас интересная работа...

— По-твоему, охранять всяких «великих мира сего», ловить оборотней, допрашивать людей, сутками стоять у двери чьих-нибудь покоев — это интересно? — усмехнулся я.

— Ты волшебник, а магия всегда интересна...

— Не всегда. Я учился там, где ее было очень много, с утра до ночи, и она в печенках сидела. Но я не об этом... Почему ты не училась после тринадцати? В гимназии, куда тебя отправили родители, обучение длилось бы еще почти три года...

— Оно было платным. Мне снизили стоимость, отца же не было, мама работала очень много, чтобы оплачивать. Когда она ушла... — Элиа отвела взгляд, потеребив край рукава. — Сиротский дом не платил за меня.

— Но я посылал сотню золотых в месяц. Довольно большие деньги, их бы хватило...

— А ты думаешь, их тратили на нас? — девушка грустно улыбнулась, доверчиво на меня глядя. — Я даже не знала, что ты все-таки стал опекуном. Мама говорила, что попросит. Но я узнала, что ты согласился, когда ты приехал. Я думала, не станешь, все-таки я же…

— Не ты меня предала, — теплая ладонь сама собой оказалась в моей. — Элиа, ты хорошая девочка, я постараюсь дать тебе достойное образование. Потом подумаем о работе. Я все-таки твой брат, у меня есть долг... И да — ты официально принята семьей и имеешь все права графини Фэрт.

— Но... А... — Элиа сглотнула. — То есть... твоя мама...

— Такие решения в моей власти, а я свое принял. Я знаю, я вел себя холодно. У меня такой характер, тебе придется привыкать, да и было много дел. К слову, готовишь ты очень даже вкусно, но я бы предпочел нашу национальную кухню...

— А я не умею, — протянула девушка. — Мама не готовила, а самиров у нас там не было. Я и язык плохо знаю, если честно. — Понурилась она, совсем как ребенок, и этим еще сильнее напомнила побитого щенка.

— Научу, — пообещал я, потрепав худенькое плечо. И почему-то вспоминая поступившие на мое имя счета портного и цирюльника. До смешного скромные... Элиа, пытаясь выглядеть соответственно положению, явно боялась при этом потратить лишний медяк, при всех заверениях, что я не разгневаюсь. И явно очень глубоко и всерьез приняв слова, сказанные сгоряча в первые дни после возвращения, на фоне матушкиного письма и шепотков приятелей за спиной, что я не хочу, чтобы она досаждала. Она не только не докучала, против всяческого ожидания, городом и достопримечательностями, которые, несомненно, хотела увидеть, но и вовсе почти не подходила первая. И я даже толком не знал, чем она занималась… Впрочем, кое-какие итоги ее деятельности я видел — те самые вазы, подушечки, приготовленные трудолюбивой девочкой сладости…

Шанс узнать, как сестра коротала свободные часы и как она знакомилась со столицей, представился достаточно скоро — занимаясь вопросами ее обучения, я встретился с весьма миловидной дамой, служившей писарем в том самом Колледже. Девушка произвела недурное впечатление, оказалась неглупа, хороша собой, лишена излишней скромности, и, более того, питала, как и многие дамы высоких кругов, большой интерес к самирам. Какие сплетни и слухи о нас ходили, я прекрасно знал, как и то, как наши любовные умения хвалили женщины, подчас изрядно преувеличивая, однако же воспользоваться плодами явно выраженного в искусно преподносимых взглядах флирта и заинтересованности не преминул.

Успехом у женского общества я пользовался с молодости, разумеется, у того круга дам, которые придерживались не самых консервативных взглядов, и успел к двадцати семи годам приобрести в этой сфере изрядный опыт. Несколько встреч, напоенных комплиментами, лестью и откровенным флиртом вылились в совместный пикник, обещавший стать началом достаточно приятного времяпрепровождения, правда, едва ли длительного — обычно интерес к завоеванным дамам длился не слишком долго, покуда хватало фантазии и часто пропорционально затраченному на них времени. Тем паче, что большая часть побед только играла в приличия и недотрог, и в глазах так и сияло желание перейти к знакомству более тесному, более пикантному, и что греха таить, очень приятному…

И новая пассия, обладательница весьма благозвучного имени Бэлли, дама двадцати пяти лет, успевшая уже овдоветь, выскочив в восемнадцать лет замуж за старика-барона и получив в наследство титул и состояние, исключением не была — пикник был четвертым так называемым свиданием, и взгляды, бросаемые искоса, были очень даже красноречивым призывом после трапезы отправиться в ее владения и... Познакомиться поближе. И весьма женственная фигурка под облегающим платьем с глубоким вырезом к подобному знакомству располагала.

— Бэнджамин, — даже голос звучал так, что становилось понятно, что ее и обед-то интересовал весьма отдаленно — словно у кошки, ищущей партнера, утробно и одновременно мелодично. Впрочем, у дам высших кругов Империи такой тон почитался за вполне себе флирт… — Здесь так чудесно… Вы любите природу?

— Весьма, — улыбнулся я, словно невзначай скользнув взглядом в выразительно оголенную ложбинку между грудями. — Ее красоту слишком недооценивают, баронесса. Однако, если всмотреться, — взгляд по давно отточенной привычке сместился на лицо дамы, чуть прищурившейся и притворно засмущавшейся. Однако в глазах засветились похотливые огоньки и взор, словно украдкой, скользнул к моему животу и чуть ниже. Да, приглашение к близости, и притом довольно откровенное, будь она не столь… кхм… приличной женщиной, прозвучало бы вслух. — Можно увидеть те краски, что до мельчайших граней передают оттенки наших столь примитивных, в сравнении с окружающими миром и Высшими, чувств. Не находите?

— Но разве чувства вашей расы не превосходят людские многократно? — кокетливо опустила глазки дама, сладостно и игриво отщипнув ложечкой пирожное. — Вы так скромничаете, граф.

— К слову, быть может, мы перейдем на «ты»? — я по всем правилам игры во флирт скользнул глазами по туфелькам, поджатым босым ножкам с крошечными пальчиками, по пояску платья… — Уверен, это будет уместно.

— О, я разделяю твою уверенность, — кивнула женщина. — Ты занят этим вечером? — перешла в наступление, отлично, осталось только поддержать игру и вуаля, Бэнджамин, тебе обеспечены очень приятные часы, приятные для плоти, само собой.

— Сегодня у меня выходной, я совершенно свободен, — я чуть склонил голову набок, все по тем же правилам флирта, и слова замерли на губах — буквально в дюжине шагов от нас устраивалась на клетчатом покрывале уже ставшая знакомой тоненькая фигурка в сером шелковом платье, довольно закрытом, хотя и легком, в силу теплой погоды. Распущенные короткие волосы, тоненькие, коснись — сломаешь, запястья… Полная корзина снеди, преимущественно сладостей, и ни малейшего намека на хмельное, а у нас с собой имелось добрых два кувшина вина — для Бэлли, мне от вина в лучшем случае стало бы чуть веселее, но… чем хмельнее сделалась бы моя спутница, тем меньше пришлось бы изображать пламенные чувства, хотя и почти трезвая девушка всем видом, даже тем, как заманчиво облизывала ложечку, выказывала, что заинтересована в плотском общении. Но с кем Элиа здесь? Не одна же она приехала в парк, столь отдаленный от дворца, аж в Пятом Кольце? И действительно, взгляд уловил и мужчину, в черно-красных одеждах, с собранными в хвост длинными волосами…

— Бэнни, — протянул рядом капризно-наигранный голосок, и я поневоле вздрогнул, вспомнив, что приехал сюда на пикник с девушкой. — Что-то не так?

— Нет, я лишь заметил, что у нас появились соседи, — я выдавил улыбку.

— Девушка такая молодая… — прищурилась Бэлли. — Ей, кажется, и шестнадцати-то нет. И такие короткие волосы, хотя платье весьма модное. Но уж больно закрытое, как у замужней, — скривилась она. — Право, весьма невзрачная особа, хотя мужчина, что с ней… Забавно, — вдруг вся как-то подпрыгнула она. — Бэнни, он тоже самир. А она, кажется, человек, так откровенно смеется… — я оглянулся, проследив направление ее взгляда, и бровь сама собой поползла вверх. Карру, однозначно, и цвета одежды его, фамильные, и Элиа действительно смеялась, да еще как, звонко, беззаботно. Я ее улыбку-то не видел даже, не считая тех робких подобий, а здесь звучал самый настоящий девчачий смех… И это осознание царапнуло вновь, еще сильнее, чем недавние шепотки за спиной о ее таком сомнительном происхождении. Бэлли, однако же, моего состояния не заметила, и продолжала беззаботно щебетать над ухом, как все же интересно сложилось — она человек, а я самир, и рядом тоже — человек и самир, только девчушка такая… Странная…

— Ты же не знаешь, может быть, она недавно в столице, или ее кто-то удочерил, — я изобразил на лице равнодушное выражение, стараясь не обращать внимание на лучшего друга, который выбрался на пикник с моей даже не достигшей еще шестнадцати сестрой, и я даже не знал, что именно кололо сильнее — то, что она с ним казалась такой открытой и веселой, какой я никогда ее не видел, или то, что ей было всего пятнадцать, а Карру вывез ее на подобную прогулку, или… Что-то еще. Впрочем, во взгляде младшего товарища не было ровно никакой, кроме как дружеская, заинтересованности в девушке, и нас они, видимо, не заметили, поглощенные своими шутками и сладостями… — Смеяться над другими не лучшее занятие…

— Да, я слышала, что самиры очень тактичны, — растаяла окончательно Бэлли. — Прости, я все же… Я довольно редко близко общаюсь с твоим народом.

— Так что насчет вечера? Ты тоже свободна? — отчего-то даже не столько интересовал переход к следующей фазе общения, сколько хотелось оказаться подальше от этой беззаботной идиллии. Он же на добрые десять лет старше, ему двадцать пять… Неужто интересно проводить время с почти что ребенком? Но… не станет же он совращать мою младшую сестру? И все же, как ни гнал я эти мысли прочь, где-то внутри поселился плохо осознаваемый червячок какого-то странного, незнакомого чувства.

— Совершенно, и завтра тоже. — Стрельнули невинные голубые глазки. Обманчиво, в отличии от тех, серебристых, таких огромных и чистых, невинные.

— Знаешь, сегодня весьма душно и к вечеру обещали дождь, — откровенно, с пропуском этак стадий трех, но — была не была. — Быть может, оставим пикник на более уютную погоду и…

— Тогда, может быть, поедем ко мне? У меня весьма уютный дом, думаю, мы сможем продолжить там, — прыжок сразу через несколько ступеней пассию, миловидную стройную брюнетку с выразительными женскими формами, нисколько не смутил, судя по заблестевшим довольным глазам. — Не уверена, что тебе будет удобно, все же… Дворец, строгие правила… — покачала она головой.

— Если ты не сочтешь меня назойливым и слишком нескромным, я буду рад… — естественно, нескромным бы никто не счел, и это было только данью формальностям, прежде чем перейти к совсем другому уровню общения, начиная от поцелуев и заканчивая… Тем самым, о чем дамочки в уголках и шептались, передавая из уст в уста, какие из самиров жаркие любовники. И все же вновь, покуда мы деловито и неторопливо собирались восвояси, взгляд против воли метнулся туда, к соседним деревцам, под которыми весьма уютно расположилась столь разношерстная и неожиданная парочка, и отчего-то при виде Элиа, так меня и не заметившей, ибо девушка была полностью поглощена какой-то настольной игрой с Карру, кольнуло что-то внутри очень острой, но неясной иглой.

Когда фигурки обошли полный круг по доске, а продвинувшаяся дальше всех деревянная покрытая лаком лисичка противника безнадежно отстала, я торжествующе улыбнулась. Мы с Карру играли в лайнаасиэ, игру, придуманную тысячи лет назад, в которой нужно было выстроить ходы так, чтобы поглотить как можно меньше фигурок противника и обойти доску всеми своими. Но одержать победу над самиром удалось впервые.

— Я победила, и ты мне должен корзину медовых булочек! — радостно подмигнула я и увернулась от попытавшегося пощекотать парня, притворно насупившись. — Проиграл — выполняй штраф!

— Будешь есть булочки корзинками, станешь толстой, — поддел самир, но на лице появилась не менее довольная лёгкая улыбка. Карру сдерживал обещание и понемногу знакомил с городом и дворцом, в свободное от службы время. Иногда казалось, что молодой граф относился ко мне как младшей сестре, что отличало его от того, кому бы на самом деле следовало это делать.

По меньшей мере, он ни разу не дал повода опасаться за девичью честь, не прикасался неоднозначно, вёл себя в соответствии с правилами этикета и дружеского общения, в столице было привычным и допустимым, если незамужних девушек видели в обществе мужчин. И даже наши прогулки по торговым и светским улицам и паркам и недавний поход в театр никак не могли меня скомпрометировать. Зато я в тот день получила настоящую бурю впечатлений, ведь, наслышавшись от мамы, всегда мечтала своими глазами увидеть настоящий спектакль, с настоящими актёрами, костюмами и декорациями. Но к нам в Шэрфилд приезжали только уличные фокусники и кукольный театр, да и те лишь раз в пару лет на ярмарочную неделю… И только после посещения театра, к которому я готовилась с особой тщательностью, и жутко волновалась, после визита в огромное полукруглое здание из светлого камня, украшенное изнутри немногим скромнее дворца, я узнала, что это был Императорский Театр и билеты туда стоили… Едва ли не больше, чем всё мое имущество в целом. И то услышала я это не от Карру, случайно, из разговора двух дворянок в парке, обсуждавших недавние премьеры…

— Ты сам сказал, что когда я выиграю у тебя в лайнаасиэ, ты купишь мне корзину булочек с мёдом, как те, которые мы пробовали на пикнике, — напомнила я.

— Завтра, очаровательная леди, — отозвался самир. — Сегодня мы идём в зверинец, если кто-то забыла, и тебе бы следовало собираться… Девушкам на это обычно требуется много времени… — не без лёгкого ехидства протянул друг. — Так что, полагаю, пора оставить эту уютную беседку…

Невольно вспомнился туалетный столик, буквально забитый всевозможными кремами, помадами, духами и разнообразными вещичками, которые использовались дамами высших кругов для наведения красоты, и многие из которых я даже не знала пока еще, как применять, впервые увидев, и где-то внутри сжался странный комочек. Это многообразие я обнаружила одним ясным вечером, вернувшись из Колледжа, хотя утром всего добра на столике было флакончик приобретенных мной духов, зеркальце да пара помад и заколок, которые я осмелилась купить. На робкий вопрос, откуда всё это взялось, Бэнджамин попросту отмолчался, читая вечернюю газету и упрямо делая вид, что вообще меня не слышал. И только уже когда я сдалась и ушла к себе, проронил вслед нечто вроде: «Это для тебя».

— Я быстро соберусь, — заверила я, шагая за старшим другом и предвкушая первый в жизни поход в настоящий зверинец. Мне так и казалось, что все самые сокровенные мечты, которые крутились в голове в долгие дни и подчас почти бессонные ночи в приюте, вдруг осуществились, что я, раньше только в книгах читавшая о большом мире и крупных городах, вдруг получила шанс увидеть всё своими глазами, насладиться всем тем, что раньше могла увидеть только в воображении. Шанс окунуться в суетливый, быстрый, пёстрый, но безумно интересный мир столицы. И всё же в глубине души немного страшно было поверить, что всё это не было каким-то сном, и я не проснулась бы вот-вот в своей комнатушке на чердаке сиротского дома, от толчка под ребра за то, что я слишком долго сплю…

Но нет, сон не заканчивался, и я торопливо шагала рядом с добродушным мужчиной, заваливая ворохом вопросов о будущей поездке и удивляясь про себя тому, с каким терпением он отвечал в десятый раз на наивные расспросы. Я помнила, что Бэнджамин запретил приводить гостей, и кольнуло неприятное предчувствие, когда попросила Карру подождать в гостиной, пока я сменю платье и приведу себя в порядок, но всё же понадеялась, что прямо сейчас брат бы не вернулся. Да и он всё больше времени где-то пропадал, а если и появлялся, почти не обращал внимания. Вот только в моей комнате появлялись то учебники языка, этикета, истории… То новая шляпка, то изящный дамский кошелёчек, то, в завершение, заваленный ворохом косметики и шпилек стол…

Вот и сейчас ждал ещё один сюрприз, и на расчищенном пространстве стоял привычный мамин портрет, потускневший. Вот только уже облезлая потрёпанная рамка сменилась новенькой, изящной, удивительно красивой, из… Из настоящего серебра?

Виноградные стебли с гроздьями сочных ягод вились вокруг изображения, и тончайшие, ажурные цветы, стебельки, листья, переплетенные с ними. Старая же рамка исчезла бесследно, и даже как-то немного ярче сделались краски, словно заботливо скользнула по ним, но совсем немного, рука реставратора. Или магия? Я с гулко бившимся сердцем коснулась сюрприза, сглотнув ком в горле, и вздрогнула, когда осознала, что была в комнате не одна.

Инстинкты сработали быстрее рассудка, и я обернулась, нашаривая в аккуратных корзинках и коробочках что-то, что могло бы послужить для защиты, когда увидела жилистую высокую фигуру в черном плаще и прочных сапогах. Тёмные глаза холодно скользнули по моей руке, и пальцы выпустили уже нащупанную рукоять ножниц. Бэнджамин.

— Я подумал, что это немного оживит портрет, — бросил самир, словно бы невзначай, и сделал пару шагов ко мне. — Ты не против?

— Нет…

— А вот я, помнится, — предплечье осторожно стиснули теплые пальцы, небольно, даже почти бережно, и уголок рта едва уловимо дёрнулся, — говорил, что запрещаю приглашать гостей. Говорил?

— Говорил… Но… Мы… Я… — слова застревали в горле, и я зажмурилась, не без опаски ожидая ругани и наказания, но вместо них щеки коснулись всё те же тонкие тёплые пальцы.

— Тогда что тут делает Карру?

— Мы собирались в зверинец… — уткнувшись взглядом в носки чёрных сапог, буркнула. И осознала, что брат даже не разулся. В жилых комнатах! Для самиров это было совершенно неслыханным делом, а в своих покоях новоявленный опекун придерживался традиций расы. — Я подумала, что он мог бы немного подождать тут, но если ты…

— Элиа… — рука с щеки упорно не спешила никуда исчезать и в голосе скользнули странные, словно бы несколько взволнованные нотки. Заставив ещё сильнее озадачиваться вопросом, что такое с ним творилось. — Я понимаю, что ты довольно юна, и быть может… Не знаешь… У мужчин есть некоторые потребности…

— Он даже за руку почти меня не берёт! — возразила я, даже и представить подобный бред не пытаясь. Новый друг не совершил ни единого двусмысленного жеста за всё время, проведённое вместе, и, более того, относился очень тепло, словно и впрямь считая младшей сестрой. И неужто выросши в мелком городишке, по мнению братца, я не знала, как иногда могли себя вести взрослые, а порой и не очень, парни?.. Не в пещере ж я обитала! — Я знаю, что мужчины не всегда себя пристойно ведут с девушками, у нас в Шэрфилде об этом довольно рано узнают, уж не знаю, как в ваших кругах, — ввернула, с целью позлить братца, но тот и бровью не повёл. — Но я не думаю, что он меня обидит. Тем более он же твой друг. Карру просто показывает город, помог найти хорошего учителя этикета. Я не хочу, чтобы мое поведение ударяло по твоему имени… — черные глаза скользнули по моему лицу и пальцы, так и сжимавшие руку, ослабили хватку. — Я не хотела тебе мешать, а Карру вызвался… Помочь…

— Вот как?.. — пару мгновений лицо оставалось совершенно непроницаемым, и тонкие губы внезапно тронула улыбка, впервые адресованная именно мне и неожиданно доброжелательная. — А я уж подумал было… — в самой глубине глаз сверкнули и исчезли не менее странные искорки, чем всё поведение брата в тот день. — Думаю, ты права, он не стал бы тебя обижать, но всё же попрошу быть осторожнее, мужчины весьма часто… Применяют не грубую силу.

— Я знаю, мама учила, что они могут себя и очень красиво вести, чтобы получить то же самое, — фыркнула я, рассматривая самира. — Мне же не пять лет и жила я не в глухом лесу, чтоб впервые мужчину тут увидеть.

— Посмотреть город… — поспешно сменил тему Бэнджамин. — Знаешь, идёт очень хороший спектакль в Императорском Театре, самом большом в Дариане, про известного звездочёта Сам…

— Я его уже видела, мы были в театре на прошлой неделе.

— Да? — порядком растерялся собеседник. — А я хотел предложить сходить туда вместе… А что ты говорила о зверинце?

— Мы хотели сейчас поехать туда.

— Славно, — кивнул братец, наконец-то убрав руку от моей щеки. — Тогда мы поедем в зверинец, тебе там тоже очень понравится. Думаю, Карру и так уже нам здорово помог и заслужил небольшой отдых… А насчёт театра… Посмотрим, что там ещё идёт, и сходим снова на что-нибудь другое, — в глубине его глаз вновь мелькнуло что-то странное, и я сочла за лучшее согласиться и засеменить следом за довольно непредсказуемым братом, гадая, вызвана ли была столь внезапная смена поведения намерением подружиться, или он всерьёз опасался за мою честь (не доверяя другу?), или же мотивы у этого всего были… Иными.

Однако, что бы ни вызвало это тёплое отношение, поведение Бэнджамина разительно переменилось — мы выбрались в Зверинец, где я впервые в жизни увидела близко самых настоящих волков, лис, редких птиц и змей, горного барана… И даже леопарда и пару обезьянок, для которых условия создавались магией, как и для многих других зверей. Посетили мы и театр, только другой, ибо после некоторых размышлений брат приобрёл билеты на балет, и несколько крупных музеев, и Гильдию Магов, открытые для горожан залы, во время осмотра которых мой опекун весьма саркастично ухмылялся, но всё же молчал… И пару кофеен, которые, по его словам, славились сладостями. Вот только периодически возникать из ниоткуда в спальне мелкие, но приятные пустячки, перемежавшиеся с весьма дорогими подарками, не перестали.

И именно в очередной кофейне, куда мы заглянули аккурат после посещения Гильдии Магов, произошло событие, вернувшее меня, почти уже поверившую в чудо, на землю. Бэнджамин изучал торжественно поднесённое меню, когда девушка, сидевшая в обществе подруг за соседним столом, внезапно подняла голову, пристально на нас глядя и замолчав. И, прежде чем я успела сказать об этом брату, её подруги собрались уходить, а дама, грациозно, с такой плавностью и таким изяществом, что оставалось завидовать в тёмном уголке, подошла к нашему столику. И я вдруг остро пожалела, что сословные границы в Тёмной Империи немного размылись — ведь всего лет сто назад никакой граф бы вот так вот в кофейне не сидел, ну, а если бы и сидел, знакомые бы не стали к нему в столь плебейском месте подходить. А именно это сейчас и случилось.

— Бэнджамин? — мягкий вкрадчивый голос прозвучал как-то недобро, заставляя опустить глаза, мечтая исчезнуть куда-нибудь подальше. — Весьма неожиданная, но очень приятная встреча. Вы не познакомите меня со своей спутницей? — видимо, круглые умолявшие глаза он не заметил, или тонкости высшего общества не допускали оставлять такие вопросы без ответа, но, оторвавшись от изящной книжечки, изукрашенной вензелями и цветными чернилами, спутник взглянул на меня и перевел глаза на даму. На её фоне я казалась сама себе тем ещё гадким утенком — серебряный обруч поддерживал красивые длинные темные волосы, темно-синее бархатное платье с гранатовыми мотивами юбки и вышитым драгоценными каменьями и жемчугом лифом обтягивало стройную фигурку, высокую, гибкую, исполненную изящества и грации. Короткий полупрозрачный рукав, молочно-белая кожа, точёное правильное личико, изящно к тому же приукрашенное…

И короткие непослушные волосы, когда-то бывшие очень красивыми густыми косами, пока Госпожа Мар, главная воспитательница, не решила, что воспитанница Элиа Фэрт слишком уж долго причесывается, и, недолго думая, отхватила их садовыми ножницами выше мочек ушей. А через две недели после этого приехал Бэнджамин. А ещ

ё простенькое серое платье, украшенное растительными узорами, вышитыми серебристой нитью, правда, кое-какие украшения, из подаренных братом, судя по всему, решившим забить гардероб самолично, и, откровенно говоря, не слишком умело напудренные щеки. Вперившийся в меня взгляд знакомой Бэнджамина из напряжённого весьма быстро сделался откровенно насмешливым.

— Разумеется, — прокашлявшись, невозмутимо заявил Бэнни, — моя младшая сестра, графиня Элиа Анжари Фэрт, весьма приятная молодая особа, обучается в Колледже, в котором трудится почтенная баронесса. Вам известно, что я не столь давно просил почтенного графа Сайши принять девушку. Имею честь представить вышеупомянутую леди вам, — он, поднявшись из-за стола, галантно поклонился и коснулся губами тыльной стороны холёной, ухоженной кисти, а я, встав, попыталась изобразить реверанс. — Элиа, имею счастье представить тебе баронессу Бэлли Айгано, вдову уважаемого барона Айгано. Баронесса — личный помощник графа Гэру, советника при директоре твоего колледжа по… хозяйственным вопросам.

— Большая честь, — я попыталась улыбнуться, кожей ощущая полный насмешливого презрения взор. — Весьма рада знакомству с вами.

— Я слышала о вас, — ослепительно улыбнулась девушка, поблагодарив брата, который с той же галантностью помог ей подсесть к нам. — Вы ведь совсем недавно прибыли в столицу, верно? Вы жили… Как же…

— В Шэрфилде, провинция Милэсайн, — пустая тарелка неожиданно сделалась крайне интересной.

— Да, конечно… Полагаю, вам сейчас непросто привыкнуть к столице. Я была бы весьма рада оказать помощь, к слову, могу представить почтенной графине своего модиста, у него великолепный вкус… — я покосилась на брата, не зная, что в таких случаях надлежало ответить, и на сей раз испуганный взор не остался без поддержки.

— Леди Элиа уже представили прекрасных мастеров, баронесса.

— Однако я благодарю вас за участие, — удалось собраться с мыслями и познаниями, почерпнутыми на уроках этикета. — Но, полагаю, сейчас в этом нет необходимости, — большие голубые глаза женщины оценивающе скользнули по мне, и губы изогнула на миг усмешка.

— Что ж, думаю, если вы измените свое мнение, сможете меня легко найти. Для меня весьма большая честь встретиться с вами лично, граф о вас рассказывал, и, уверяю, только хорошее. — Лицо женщины так и выражало умильное благодушие, и всё же я, успевшая уже осознать, что за спиной то и дело звучали шепотки о моём происхождении, сейчас всеми внутренностями ощущала, что за приятной маской крылось если и не презрение, то отношение как ко второму сорту людей точно. Где-то выше слуг, но… Ненамного.

Впрочем, такое отношение не удивляло, да и едва ли задевало, лишь заставило вспомнить, что новая жизнь — это только следствие милости моего спутника, и он с той же легкостью, с которой в неё забрал, мог эту грёзу наяву и закончить. Однако, шепнуло что-то глубоко в душе, когда я робко взглянула на источавшего важность и любезность Бэнджамина, делавшего заказ «для очаровательных дам» и принявшегося разгонять нависшее над столиком мрачное молчание рассказами о курьёзных случаях в борьбе с разномастными мелкими магическими созданиями, докучавшими людям, он, при всей холодности, относился ко мне иначе. Хотя тепло, эту самую холодность сменившее, было довольно неожиданным и заставляло гадать, что же всё-таки к нему подтолкнуло…

По обнажённой коже приятно скользнула тонкая гладкая ткань простыней, и кровать скрипнула, когда я приподнялся на локтях, вглядываясь в лицо лениво потянувшейся девушки. Та ничуть не смутилась, когда прикрывавшая её нагое тело шёлковая ткань сползла вниз, позволяя увидеть округлую и весьма аппетитную грудь. Впрочем, стесняться Бэлли было уже нечего, по меньшей мере, в плотском отношении.

— А она забавная, — игриво потянулась леди, с лёгкой, манящей улыбкой, и провела пальчиками по моей груди. — Ты ведь не спешишь, м? — длинные ресницы лукаво, в притворном стеснении, трепетали, словно в ту ночь, после пикника, когда я впервые получил высокую честь посетить спальню баронессы. Пикника и неожиданной встречи в парке, после которой в отношении к сестре что-то впервые изменилось, хотя я и сам не мог бы сказать, почему так задевала её дружба с моим ж близким другом. Можно было не опасаться, что Карру воспользовался бы её юностью, невинностью и доверием, но что-то неприятно царапало, когда девушка улыбалась ему, смеялась, открыто, дружелюбно, весело, и по-прежнему словно бы пыталась избегать меня. В друге сомнений не было, но Элиа ведь могла со временем найти и иного «друга»…

Смирившись со скромностью Эль, я попытался обеспечить сестрицу всей той принятой в высоких кругах у дам атрибутикой, которую девочка то ли боялась купить, то ли не приобретала себе по какой-то иной причине. Кое с чем, вроде всевозможных женских штучек для наведения красоты, каких-то пудр, кисточек, щёточек и щипчиков, вышла заминка, пришлось признать, что в секретах столичных обольстительниц и прелестниц я разбирался плохо и обратиться за помощью к одной молодой знакомой, охотно вызвавшейся подсобить и очень заинтересовавшейся Эль. Однако же встреча сестры с юной принцессой и другими моими близкими друзьями, кроме Карру, пока откладывалась…

— Ты о ком? — о ком шла речь, я прекрасно догадывался, но всё же полюбопытствовал, отгоняя отчего-то нахлынувшие в столь неподобающий момент мысли о девушке, которая после нашей встречи с Бэлли днём помрачнела и вновь замкнулась.

— От твоей сестре, как её… Элиа, — баронесса повела изящными плечиками и села, ткань, от которой исходил едва уловимый аромат розовых лепестков, сползла ещё сильнее, обнажая живот. Внутренний голос ехидно шепнул, что подход к стирке это был весьма дорогостоящий. — Смешная девочка. Хотя, право, такая дурнушка… Понимаю, отчего ты на пикнике не сказал, что это твоя сестра… Я бы посте…

— Мне не слишком приятно это слышать, — холодно заметил я, внутренне же неприятно дёрнуло возмущением и злостью. И странным, ещё сильнее всколыхнувшимся смутным ощущением. — Смею напомнить, Бэлли, что она месяца два как приехала из крошечного городишки на юге.

— Да она же почти бастардка, — невозмутимо отозвалась любовница, скользнув тенью к столику с винами и фруктами, не потрудившись даже прикрыться. И правда, зачем? — Плод утех покойного графа с… кто там была до свадьбы её мать? Какая-нибудь служанка? — прыснула она, и осеклась, когда ладонь опустилась на тёплое плечо с гладкой, ухоженной кожей.

— Довольно. Я принял Элиа в семью, даровал ей полноправное положение графини, и не желаю слушать, к людям какого сорта ты её причисляешь. Меня это, прежде всего, мало интересует, более того, очень не нравится, когда о членах моей семьи отзываются в подобном духе. — Женщина немного помолчала и успокаивающе улыбнулась, прильнув всем телом, бархатистым наощупь.

— Извини. Однако же… Я бы посоветовала не показываться с ней в обществе. Как женщина, не могу не отметить, что девушка весьма, — она замялась, — не слишком красива. И, судя по всему, не блещет иными светскими талантами. К слову, сколько ей?

— Шестнадцать, — отозвался я. — Скоро будет, вернее.

— А ведет себя так, словно ей исполнилось разве что лет двенадцать. И эта причёска… Даже мои служанки отращивают волосы сильнее… — изящные пальчики отщипнули виноградинку и отправили в чётко очерченный, правильный ротик. — К тому же ей совершенно ни к чему входить в приличное общество. Происхождение её крайне сомнительно и у многих мужчин из высоких кругов есть такие дети… Не на всех матерях подобных… Плодов утех… И вовсе женятся, да и матери эти…

— Её мать была дочерью барона в их родной стране, — прошипел я, не понимая, так задевали сыпавшиеся на сестрёнку завуалированные и даже прямые оскорбления, вероятно, Бэлли рассчитывала, что я поддержал бы её насмешки, или же то, что кое-какая правда здесь присутствовала. Я и сам-то не отличался высокой моралью, по сути дела, и, конечно, предпринимал меры, позволившие бы избежать появления «неожиданных» детей, но… — Более того, ты говоришь о вашем народе, но не могу не заметить, что у моей расы подход несколько иной. У нас не считается глупостью забота в том числе о детях, рожденных вне брака, а Элиа, кроме того, в браке рождена. И я буду признателен, если мы подобный вопрос закроем, — ладони сами скользнули на тонкую талию, вероятно, форму дама поддерживала специально, впрочем, это не отличало новую пассию от подобных ей особ, да и детей у баронессы не случилось, и беременность нисколько не испортила грациозную фигурку. И сами собой, отгоняя прочь сердитые мысли и выраставший перед внутренним взором почему-то всё ярче совсем иной образ, спустились ниже, увлекая временную «возлюбленную» ближе к свежим простыням…

* * *

В гостиной ароматно пахло свежим кофе, и звонкий голосок отдавал служанкам дворца, одетым в серые закрытые платья, приказы. Девушки, склонив аккуратные головки в чепцах, внимательно слушали молодую леди в алом домашнем халате с золотистыми вышитыми то ли лисицами, то ли какими-то песцами, и при моём появлении слаженно оглянулись, тут же кланяясь.

— Граф Фэрт… — залепетали они.

— Я велела девушкам подать завтрак и давала некоторые поручения, — кивнув в знак приветствия, пояснила Элиа. — Полагаю, вы устали, брат? Приказать пригото…

— Не стоит… — на какое-то краткое мгновение сделалось даже стыдно от подобного поведения сестры, так меня вечером и не дождавшейся. Впрочем, я ведь ей ничего не обещал, ибо и собирался, вернувшись домой, отправиться к Бэлли. Правда, не предполагал, что дом покойного барона оставлю только утром… — Я был занят достаточно… Кхм… Несложными делами. — Поймал из-под чепца одной из служанок понимающий, лукавый взгляд. Молодая, лет двадцати, светловолосая, светлокожая, но руки уже огрубели в столь юном возрасте. До дворца где-то в сиротском доме в столице трудилась. Лайбэль… Красивое имя, и личико тоже приятное… А ведь я с ней не лучшим образом обошёлся, как ни прискорбно. Ничего не объясняя, просто обрубил, когда заметил, что девушка начинала в меня влюбляться по-настоящему, а не просто рассчитывала на выгоды от утех с дворянином. Может, честно, но некрасиво, заметил сейчас слишком уж словоохотливый отчего-то внутренний голос.

— Как графу будет угодно, — поклонилась и вместе с товаркой, чуть постарше, темноволосой, скользнула прочь из покоев, вновь отведя глаза.

Полгода минуло… Время летит, надо же. Тогда меня бросила законная уже невеста, дело к свадьбе шло… Не потому ли я Лайбэль и спровадил прочь, из оскорблённого самолюбия, меня ведь оставили ради более престижного супруга? Хотя я и сам-то был совсем не образцовым женихом, если подумать.

Однако пауза повисла неловкая и какая-то неуютная, и пришлось поднять на Элиа глаза, изобразив весёлый и приветливый вид. Но улыбка сползла с лица, когда взгляд остановился на изящных витках коротко остриженных волос, немного кривых передних зубах, из-под приподнятой верхней губы, веснушках, длинных ресницах… А ведь она, подумалось, была довольно мила, хотя и совсем не эталон красоты по меркам высших кругов. И кожа слишком смуглая, и волосы… Каштановые, не чёрные или совсем светлые, как было модно. И скулы тонкие, острые, но скорее от худобы…

— Я подумала, ты был на службе, — заметила, поворачиваясь, чтобы уйти прочь. — Кофейник только что принесли, прямо с кухни, сейчас принесут творог с ягодами и булочки. — Рука осторожно легла на тонкое плечо под атласом. Дорогой, качественный. Но я ей такого ведь не дарил, и лисы эти… Неужто всё-таки Карру? Или сама? Однако прежде, чем мысль оформилась, плечо отдёрнулось, резко, сердито.

— Приятная дама, смею заметить. И такая тактичная, — голос зазвенел, обиженный, дрожащий, стеклом ваз на полках. — Ты тоже так считаешь, да? Дурнушка, одета не этак, веду себя как будто из провинции… А я и есть из провинции! Я в Шэрфилде родилась! Знаешь, сколько уроки этикета стоят? А я не хочу, чтобы ты из-за меня краснел, через день до позднего вечера там сижу. — Эль отскочила к дверям, что вели в узкий коридор и спальные комнаты. — И одета я… А что мне, как эти одеваться, что того и гляди всё вывалится? — стиснула тонкий маленький кулачок. — И ты же первый заявишь, что я развратная девка, выставишь, да? Да она же смеялась надо мной откровенно… — по щекам покатились мелкие прозрачные слезинки, и я пересёк комнату, осторожно сжимая тонкие запястья и заглядывая в огромные искрившиеся влагой глаза. — Твоё право, конечно, но…

— Ты считаешь, что я был у нее? — усмехнулся я, и где-то в глубине души вдруг от самой этой мысли стало неловко и стыдно. И ведь правда, я и сам видел и это презрение, за дружелюбной маской, и эти насмешки, про модиста, про тяготы большого города… И, доставив заплаканную, замкнувшуюся Элиа домой, успешно именно туда и отправился. Отец бы сказал, что плоть пересилила совесть, и… был бы прав. Я ведь ничем его не лучше, он ни матери, ни Анжари лгать не стал, а я?

— А разве нет? — дёрнулась, но я только сжал чуть крепче пальцы. — Это не моё дело, повторяю, и твоё право, но ты ведь видел, как она…

— Не у неё, — прищурилась недоверчиво и снова попыталась вырваться. И не верила она сейчас ни на ломанный медяк совершенно правильно. — И я так не считаю, понимаю, что тебе сейчас сложно… Много нового, и нужно ещё во многом разбираться. И ты очень быстро учишься, к слову, — попытался было похвалить упорство девушки, однако вместо радости от лести взгляд стал ещё угрюмее. — Что касается дамской моды, возможно, она кажется тебе чрезмерно откровенной, но есть множество девушек, которые одеваются значительно скромнее, полагаю, ты не слишком выделяешься на их фоне. Только ткани стоит подбирать немного дороже. Вот, например, как этот халат, только он традиционный для нас, но такое же платье будет…

— Это подарок, — буркнула Эль. — Я получила прошлым вечером.

— Подарок? — а ведь Карру было ясно дано понять, что компрометировать Элиа и оказывать излишние знаки внимания не следовало. Не внял? — Чей?

— Нет, не Карру, — харр раздери, до чего же проницательная девушка, даже слишком. И я уже начинал сомневаться, что Элиа была настолько наивной и простодушной, как казалась поначалу. — Один из твоих более высокопоставленных друзей прислал мне, по особенному, как он выразился, поводу. По случаю, как же там было в записке… Вот, точно. По случаю моего прибытия в Дариан и принятия в почтенный род Фэрт. — Гордо вскинула голову эта маленькая, хрупкая девушка, ниже порядка на головы полторы, вся тоненькая, которую крепкая хватка, даже осторожная, удерживала без труда. Но взгляд — ясный, гордый, хотя и обиженный. Такого рода витиеватые речи могли принадлежать лишь одному моему другу, и я скрипнул зубами, припоминая, что да, он ведь уезжал и пару дней как вернулся, и, видимо, столь запоздало решил поздравить Элиа с приездом. Кстати, а что там с уроками этикета? Вопрос прозвучал вслух и Эль глухо усмехнулась: — А ты думаешь, один из лучших его учителей в столице будет меня за жалкие медяки обучать? Я бы как раз твою подачку на них и потратила, и так кое-что приходится на тебя записывать, — поморщилась сестра.

— И кто оплачивает? — казалось, что и ответ уже был известен, и прозвучавшее стало неожиданностью.

— Ты не поверишь, но сам же учитель этикета поведал, что оплата моих уроков записывается на имя Императорской Фамилии, а точнее — молодой принцессы. А сперва их оплачивал…

— Карру, — закончил я.

— Да. Знаешь, я жалею, что не он мой брат. Он хотя бы не притворяется, а действительно относится ко мне хорошо. А ты… Недолюбливаешь, так и не устраивал бы спектакль! Ни с другом не позволяешь общаться, дескать, сам, я же брат, такой вот хороший… Ни… — глаза сверкнули. — Я видела вчера, как ты ко мне относишься. Твоя пассия красноречиво всё показала, и, если мешаю, буду весьма рада собраться и уехать.

— Куда? — в камине заискрились угольки, я оглянулся и не заметил, как выскользнули из хватки тонкие руки под атласными узкими рукавами. Тёплые, хрупкие… Она же совсем ещё ребенок, это просто детское, юношеское. Я и сам через подобное поведение проходил… — Эль, я не отношусь к тебе так…

— Но ты будешь молча наблюдать, как меня будут оскорблять твои друзья и пассии, — протянула она, — верно? Что ж, славно, но мне это не по душе. И зачем мне в таком случае такие… Братские отношения?

— Я не считаю так, как она, более того, мне это не понравилось, и я ждал более удобного момента, чтобы сказать об этом. Думаю, впредь она не станет тебя оскорблять, — и самому говорить это было противно, поскольку правдой это было лишь отчасти. В кофейне я действительно промолчал, да и утром вовсе не за Элиа вступился, просто слушать шуточки и насмешки Бэлли не хотелось. И сейчас девушка имела полное право злиться, и это приходилось признать. — Но ведь кое-что она верно отметила, у девушек, например, волосы обычно длиннее… — об этой реплике тоже пришлось пожалеть, когда в серых глазах сверкнули мрачные, гневные огоньки, и Элиа отвернулась, сделав шаг к спальным покоям, окутанным полумраком даже в солнечные дни, из-за тяжёлых тёмных занавесей.

— У меня были косы, до пояса, — глухо заметила сестрица, и вся фигурка как-то поникла. — Но кое-кто в сиротском доме решил, что они мне не очень-то нужны. Ты опоздал на пару недель… — до пояса, а ведь у той же Бэлли локоны доходили до середины лопаток. И теперь волосы лишь чуть закрыли мочки аккуратных ушек, и вновь неприятно кольнуло осознание, насколько же ей это должно было быть обидно и гадко. Взгляд опустился на чисто вымытый пол, застланный коврами и циновками, и сорвалось с губ не менее глухое:

— Извини, я не знал.

— Откуда же тебе, — усмехнулась, подобрав юбки и зашагав к собственной спальне. — Со мной же незачем разговаривать, мешок с деньгами сунул и достаточно. Ты ведь только своё благородство показываешь и то, что ты здесь главный. Смотрите, какой молодец, сестру от второго брака отца из приюта забрал, принарядил и учиться отправил, в семью принял. Весь такой честный, заботливый и хороший. Зачем же публике и особенно симпатичным леди знать, что я с ней двумя словами в неделю перебрасываюсь. Только если так мешаю, я ведь могу и уехать.

— Сначала доучись хотя бы, — выдавил я улыбку, поднимая глаза на блестящий серебристый кофейник на столе. Завтрак, для меня, в то время как я весьма приятно проводил время с женщиной, порядком накануне оскорбившей Элиа. И злость сестры, как и холодные, хлёсткие слова сейчас, была вполне заслуженной. — И… если тебе хочется общаться с Карру, я не против, только будь осторожней.

— Он ведёт себя гораздо приличнее, — к смуглым щекам заметно прилила кровь. — И, в отличие от тебя, — как-то с сарказмом, шипяще, закончила девушка. — Он не смотрит молча на то, как меня поддевают. Для этого необязательно давать волю рукам или оскорблять в ответ, иногда достаточно просто жёстко прервать разговор и изменить тему. Жаль, что у него нет лишних комнат, и что в обществе бы возникли к тебе вопросы. Иначе я и жить бы здесь, — рука дёрнулась к тонкой щеке, но застыла на половине пути. Я не мог ударить её, и не мог винить в этих словах, более того, приходилось признать правоту сестры, вспоминая весьма жёсткий разговор с другом, после которого мы едва не поругались всерьёз. Он никогда не стал бы причинять ей вред и ронять репутацию в глазах света, но и молчать, как я, едва ли стал бы, тем паче было бы ради чего… — Не стала. У меня многое было — у нас был свой дом, я училась в хорошей школе, мечтала стать… Впрочем, уже неважно, меня никогда туда не возьмут. Ты ведь с момента встречи ни разу не поинтересовался, чем я живу и чем жила до сиротского дома, а я не выросла там, Бэнджамин, — имя произнесла, словно выплюнула, едва ли не впервые за знакомство. — У меня тоже была жизнь до. Только когда мамы не стало, а ты сразу не объявился, дом забрал Городской Совет, а меня отправили в Сиротский Приют. А знаешь, дом купили родители и она завещала его мне. Да и кое-какие сбережения были, да сплыли, уж прости такую неприглядную речь, в провинции жила. Она верила, что ты приедешь, — в то утро что-то в моём мире, от этих резких, плетью хлеставших слов, перевернулось с ног на голову, и пальцы с хрустом сжимались в кулаки и вновь разжимались. — Она говорила, что ты добрый, поступишь правильно, и всё будет хорошо. А я не верила.

— Но ведь я же приехал!

— Да, приехал, только почти три года прошло. — Элиа выдохнула и решительно удалилась, оставив меня с зародившимся чувством вины припоминать, что ведь нечто о «наследстве» сестры в том письме действительно было написано, но я, упивавшийся своей неприязнью к ней и злостью, не счел нужным всерьёз в это дело вникать. А ведь до сиротского дома она и впрямь где-то жила…

* * *

А по приходу со следующей смены, под самый конец которой пришлось задерживать парня-волшебника, пытавшегося промышлять разбоем и оказавшего сопротивление, ждала красовавшаяся на столе книга самирской кухни и несколько разных блюд. Сестры не было… Повреждённая заклятьем щека ныла, сочась кровью, понемногу затягиваясь. Но, невзирая на усталость и ноющую боль, рука сама потянулась к сладкой булочке, аппетитной, румяный бок которой выглядывал из вазы.

— Ты уже до... — послышались шаги и тихий голос. — Ты ранен?!

— Ерунда, часто бывает, — отмахнулся я.

— Я сейчас, — попытки остановить Элиа ни к чему не привели и пару минут спустя жгучая настойка какой-то лекарственной травы, появившаяся с прибытием сестры, огнём прошлась по ране, промываемой тонкими длинными пальцами. На мой взгляд, ссадина была пустячной, но у девушки, перепуганной, на этот счёт было явно совсем иное мнение, и руки едва заметно подрагивали. Кровь идти перестала, жжение понемногу начало угасать, и я осторожно сжал тонкое запястье, заглядывая в заострившееся личико. Едва ли кому-то раньше пришло бы в голову лечить и более серьезные травмы, кроме лекарей, обратись я к ним, и матери, когда последняя ещё частенько тут гостила, невольно крутилось в голове.

— Элиа, успокойся, ерунда, к вечеру следа не останется... Правда, спасибо, но всё в порядке.

— Тебе, наверное, больно...

— Бывает и хуже. — Я решил сменить тему и кивнул на стол, бросив вновь взгляд на бледное лицо.

— Я попробовала кое-что приготовить. Может быть, тебе понравится. Кое-что купила, например, булочки, сказали, они как в Саммир-Эа. Они сладкие.

— А острый соус есть?

— Да, традиционный.

— Славно. — Когда сладкая выпечка опустилась в соусницу с жгучей, острой смесью, серые глаза с пушистыми ресницами округлились.

— Ты будешь это есть?! — с видимым трудом выдавила "лекарь".

— Ага, более того, я очень люблю это сочетание. — В подтверждение своих слов я с большим удовольствием, признавая, что вкус и впрямь был настоящий, народный, проглотил лакомство, под озадаченным взором Элиа.

— Это даже для самира... Совсем странно...

— К этому тебе тоже придется привыкать... — тихие шаги и удалявшаяся фигурка, и почти неосознанно опустившаяся на тонкое предплечье рука. — Ты завтракала? — ответом оказалось отрицательное покачивание головы. — Тогда давай позавтракаем вместе. И спасибо, что обработала щеку.

— Ты всегда так наплевательски относишься к своему здоровью?

— Частенько.

— Я испугалась... — отвела взгляд и собралась уходить, толком со мной после того утреннего разговора вновь не общаясь. Видимо, случай сильно её задел, мелькнула мысль, хотя я и с дамой-то после этого не встречался, и, вспоминая минувшие со встречи с сестрой месяцы, с неприятным осадком осознавал, что действительно продолжил вести себя весьма скотски. А в довесок запретил ей, фактически, дружить с тем, кто относился к ней теплее. Вот только одного ответа я дать не мог — почему. — Я знала, что у вас опасная работа, но как-то не очень об этом думала. Я испугалась, что и тебя тоже... Что ты тоже уйдешь. У нас, конечно, плохие отношения, но я хотя бы не одна. Ты… ты хотя бы есть… — голос дрогнул и сломался, затих, чуть не сорвавшись в конце на хрип.

— Иди-ка сюда, — тонкая талия оказалась в руках, и впервые за годы я с трудом сам успевал осознать, что делал, едва ли понимая, почему покатившиеся по щекам слёзы сжали нутро. — Я никуда от тебя не денусь, слышишь? Никуда не уйду. Это просто пустячная ссадина, я много лет учился и уже давно работаю. Могу за себя постоять. И не разводи тут сырость... — ответом послужило неясное бормотание. — Я тебя не оставлю, Эль, обещаю. Будешь реветь — заставлю смотреть, как ем сладкие лепешки в остром соусе и запиваю... я подумаю, чем, — туника на плече безнадёжно промокла, спина под ладонями тихо вздрагивала, и оставалось только чуть крепче прижать к себе девушку. — Даже не смей думать так, ясно? И правда, позавтракай со мной, вместе веселее. И, пожалуйста, расскажи о себе подробнее. Я знаю, я ужасный брат, но хочу по-настоящему исправиться. Ты дашь мне шанс? — повисла пауза, и только потом, спустя несколько минут, медленно, девушка кивнула в знак согласия. Шанс повести себя лучше по отношению к ней хотя бы теперь был мне дан, и использовать его я на сей раз собирался.

Тишина и спокойствие небольшой уютной крытой беседки на берегу пруда, получившего во дворце название Лебединого, радовали меня с самой первой прогулки по Императорскому саду, куда, как я узнала в первые дни в столице, допускались все обитатели дворца, включая даже самых простых слуг. Таких уютных закрытых кабинок, выглядывавших на водную гладь, было несколько, но меня привлекала именно эта — из белого мрамора, с чуть розоватым куполом, обвитая каменными, резными недвижными виноградными побегами. И в ней, обращённая лицом на восток, стояла красивая, мраморная же статуя женщины в алом платье, струившемся, невесомом, из настоящего дорогого шёлка с юга, с аптекарскими весами в одной руке, а вторая простиралась благословляющим жестом к входившим. Богиня-Мать, Божественная Супруга, одна из тех, кто сотворил наш мир тысячи лет назад.

У босых мраморных стоп имелось углубление, в котором почти всегда стояли чаши со свежими лепестками цветов, рисом, ягодами или фруктами, как подношения, и каждый мог добавить к этим жертвам свою.

Вот и сейчас я бережно опустила несколько зёрнышек риса в чашу, и выпрямилась, опуская пред светлым ликом голову, когда уединение нарушилось появлением в беседке мальчишки лет четырёх, укутанного в крошечную шубку, по случаю холодных, снежных зимних дней, который с разбегу спрятался за моими теплыми юбками, плотно обхватив ноги ручонками.

— Спрячь меня, — прозвенел детский голосок, молебно-ласковый, и я, растерявшись, уставилась на проём выхода, за которым показалось красное от мороза лицо немолодой женщины, видимо, няньки, заглядывавшей за меня.

— Леди, — обратилась она ко мне. — Простите, вы не заметили здесь мальчика, кажется, он забежал сюда… — я, пытаясь сообразить, стоило или нет сказать правду, успела заметить ещё одну медвежью шубку, красивую, новенькую, которая проскользнула мимо и за моей спиной звонко разлился девичий смех.

— Тио, вот ведь проказник, зачем ты заставляешь Госпожу Наби за тобой бегать, а? — я оглянулась и заметила девушку лет тринадцати, из-под шали выглядывала толстая длинная коса, щёки разрумянились от холода, и задорно блеснули огромные голубые глаза. — Леди, смею надеяться, мой племянник не доставил серьёзных неудобств?

— Нисколько, я лишь немного растерялась, когда он появился здесь, — улыбнулась я, взглянув на насупившегося мальчика, блеснувшего серыми глазками.

— К слову, я, кажется, не видела вас здесь прежде, — протянула девушка, передав малыша на попечение покачавшей головой дамы. — В таком случае рада представиться. Иларда Фамэ… — имя резануло слух, и я, почти не слушая продолжение речи, торопливо присела в реверансе, опуская голову и проклиная собственную непочтительность. Молодая принцесса, сестра недавно взошедшего на престол государя! Однако прежде, чем я успела произнести положенную протоколом, уже изученным весьма глубоко, формулу приветствия, ножка в изящном тёплом сапожке нетерпеливо топнула.

— Прекратите немедленно! Мы не в Тронном Зале и не на официальном приёме, и вы имеете такое же право находиться здесь, какое и я. — Возмутилась юная особа. — Однако я так и не имела чести узнать имя столь застенчивой знакомой. — С лёгким нажимом произнесла она.

— Графиня Элиа Анжари Фэрт, к вашим услугам, Ваше Высочество, — выдавила я. — Сестра Его Светлости графа…

— И так далее, и так далее… — отмахнулась девушка, перебивая. — О Богиня превеликая, как мне это иногда надоедает… — тонкая бровь, чернильного цвета, скользнула вверх. — Однако я весьма рада встретиться с вами, граф всё откладывал выполнение своих обязательств, и случай решил иначе. Я о вас много слышала, и нахожу весьма благородной и воспитанной дамой. И, коль скоро случай свёл нас, графиня, будем знакомы, — маленькая ладошка в тёплой перчатке, протянутая мне, заставила замяться, пытаясь сообразить, следовало ли её поцеловать или сделать что-то иное. Целуют-то обычно руки в перчатках более тонких… Однако принцесса, уловив смятение, решила по-своему, и легонько пожала мне руку.

— Прекратите так краснеть, будто я вас нагой застала, — буркнула она. — Разумеется, есть случаи, когда соблюдение протокола естественно и необходимо, но, полагаю, это совершенно не тот случай. Имею так же счастье представить юного отрока, столь дерзко нарушившего ваше уединение. Мой племянник, кронпринц Тёмной Империи, как она именуется в народе, Тионий.

— Для меня большая честь увидеть столь высоких особ, — наконец влезла я в поток фраз, — смею надеяться, принцесса, я не имела неосторожности смутить вас каким-либо образом, и, если невольно доставила неудобства, сожалею, это лишь…

— Вы так не похожи на своего брата, — вновь задорно блеснули большие голубые глаза. — Граф мне много о вас рассказывал, и я уже давно выражала желание с вами познакомиться. Уверена, мы непременно станем подругами, леди Элиа, вы производите на меня весьма хорошее впечатление.

— Но, быть может, Вашему Высочеству неизвестно, что моё происхождение несколько сомнительно, и дружба с подобной…

— А разве ваше происхождение как-то влияет на то, могу я питать к вам симпатии или нет? — искренне изумилась собеседница, а я отметила, что невдалеке от беседки ненавязчиво мелькали крепкие фигуры стражи, да и пара служанок. Воистину, как и рассказывал Бэнджамин, с первого взгляда и не поймёшь, что вокруг тебя полно вооруженных до зубов людей, но они-таки есть. — Брат, — обернулась она, когда снег заскрипел под ногами полудюжины приближавшихся к нам фигур в тёмных плащах. Четверо, по бокам и чуть позади, были определенно самирами, а вот двое — молодой мужчина в пенсне, и другой, в самом центре, людьми. Я взглянула на лицо самого высокого, того, что шёл в центре, и расслабившиеся было внутренности снова сжались в толстый комок. Рваные шрамы расчерчивали бледную кожу, и вполне однозначно сообщили, перед чьим взором случилось предстать, так невовремя решив немного подышать воздухом. Что ж я попозже-то не пошла, вот ведь неразумная девчонка!

— Сир, — я вновь присела, опуская голову, и уткнулась взглядом в припорошенный снегом пол беседки. — Мое почтение, мой Император.

— Брат, я имею большую честь представить вам мою новую подругу, леди Элиа Фэрт, — зазвенел почти детский голосок принцессы. — Девушка удивительного такта и не менее изумительной скромности. Однако же, право, она сказала сейчас такую глупость. Она отчего-то сочла, что происхождение как-то влияет на то, как к ней должно относиться, представьте себе! Ох, это столичное общество иногда бывает так неприятно в общении!

— Отчего же, — мягкий, завораживавший мужской голос, исполненный силы и спокойной уверенности, приятно обволакивал слух. — Леди Элиа, право, вы недооцениваете себя и совершенно незаслуженно считаете, что вопросы происхождения могут, как бы то ни было, влиять на то, как вы вольны строить свой путь. Я слышал о вас, и много хорошего, и, уверен, вы совершенно напрасно так стыдитесь романа своих родителей. — Я робко подняла взгляд, наткнувшись на простой, обычный плащ, подбитый мехом, без всякого там золота, без всяких там алмазов. И на тёплые, доброжелательные тёмно-карие глаза. — Смею надеяться, вы не испытываете неудобств, обитая во дворце? Может быть, в чём-либо нуждаетесь? — за улыбкой в глазах притаилось выражение серьезное, испытующее, и я, благодарно улыбнувшись и опуская в поклоне голову, отозвалась:

— Нет, мой Император, здесь совершенно чудесные условия, право, я не могу и мечтать о чем-либо более замечательном. К тому же мой почтенный брат очень заботлив по отношению ко мне, смею заметить.

— Великодушие графа мне известно, — мягко, но однозначно прервал низкий голос. — Однако дерзну справиться, нет ли у вас иных жалоб, касаемо, быть может, жизни в Шэрфилде, либо…

— Нет, сир. Сиротский дом был весьма заботлив к воспитанникам. — Поклонилась я. Сказать правду? Сказать, что нам иногда неделями толком не давали нормальной еды, что в моей клетушке на чердаке протекала крыша и вечно были сквозняки? Что нас почти ежедневно от души колотили всем, что приходилось под руку, за любое действие, не приглянувшееся Госпоже Мар или её приспешницам? Это было выше моих сил, к тому же я не могла представить, чем подобные слова отозвались бы Бэнджамину, который после того случая в кондитерской, осенью, вдруг изменился по-настоящему, стал узнавать мои интересы, и, как мы с удивлением отметили, среди них нашлось немало общего, стал и сам кое-чему учить — самозащите, ведь подчас случалось довольно поздно оказываться вне дворца, родному языку… — Я не могу жаловаться… — когда моих волос, до сих пор не вернувших и половины той длины, что была прежде, но теперь ровных и достигших шеи, коснулись узловатые короткие пальцы, я поневоле подняла глаза, ощущая, как щёки залила густая краска.

— Это ведь там сделали, правда? — совсем тихо осведомился огромный, выше брата ростом, и широкоплечий как два Бэнни мужчина. И сил слукавить на сей раз не нашлось, и я против воли кивнула. В глубине тёмных глаз мелькнули огоньки. — Что ж, весьма славный поступок с их стороны, — губы дёрнулись в едва заметной усмешке. — Сожалею, леди, но мне придется откланяться, — весьма галантно простившись с нами, молодой правитель в обществе свиты удалился, и я, вновь оставшись при принцессе, судя по всему, уходить не собиравшейся, вдруг осознала ещё одно. Он ведь меня впервые увидел… И… даже помнил, как назывался мой родной городок?! И чем этот мой кивок мог бы аукнуться брату, тоже было неизвестно…

Миновал остаток осени, близилась уже к концу зима, жизнь успела стать вполне привычной и обыденной. Элиа училась в Колледже, где успела прослыть девушкой весьма сообразительной и прилежной, близко сдружилась с Карру, впрочем, очень скоро отпали последние опасения в том, что между ними могло произойти нечто непристойное — видел в ней младший друг исключительно если и не сестру, то кузину, не более. А вот мне это никак не удавалось. Да и как было считать сестрой девушку, которую я меньше, чем полгода назад, и вовсе не знал?

И все же, к моему изумлению, у нас нашлись общие увлечения — театр огня, путешествия и книги о таковых, оказалось, что мы оба обожали животных, любили проводить время на природе, что нас интересовала история стран востока и юга материка, сестра увлеклась всерьёз лайнаасиэ и моей любимой игрой, шахматами, и мы провели немало вечеров втроём с Карру и вдвоём над доской, и гораздо чаще разливался по гостиной звонкий девичий смех и предназначенная мне улыбка появлялась на тонких губах. Мне, а не кому-то ещё… И отчего-то осознание этого становилось с каждой неделей приятнее… И чем больше я, получивший шанс исправиться, пытался сделаться достойным братом, чем больше узнавал о сестре, тем сильнее она мне нравилась как личность. И, пропорционально теплевшим отношениям с Эль, интрижка с Бэлли становилась всё более холодной и натянутой, ибо дамочка, достаточно даже неглупая, отличалась весьма скверным характером… Впрочем, это не препятствовало нескромным развлечениям.

Однако же полученное одним ясным днем, выходным, после обычных тренировок в Большом Тренировочном Зале отданного Отряду коридора, приглашение явиться вечером, после ужина, в личную гостиную молодого правителя, было весьма неожиданным. И несколько настораживало — встречаться мы собирались порядка через месяц, в дружеских рамках, втроём с другим другом детства. Однако страхи оказались напрасными, и, отослав слуг и стражу, Арэн жестом пригласил сесть, указав на кофейник и разлитый по чашкам крепкий кофе. Тёмные глаза мужчины внимательно следили за моими действиями, и, стоило опуститься в кресло, пальцы, ухоженные, без колец и перстней, ибо мой собеседник не выносил украшения, коими обильно увешивались многие дворяне, и считал их забавой более дамской, сомкнулись.

— Думаю, формальности можем опустить, ты достаточно частый гость здесь, как мой друг…

— О чём уже давно и прочно идут многочисленные разговоры, — кивнул я. — Что подобная дружба сотника, всего лишь, и государя…

— Мы дружили задолго до того, как я занял трон, и как ты вообще стал работником Особого Отряда. Тебе было-то шесть… — Арэн пожал плечами. — Но я не об этом. Намедни моя сестра имела в парке любопытную встречу…

— И с кем же? — не понял я.

— С леди Элиа Фэрт, твоей младшей сестрой. К слову, последняя произвела впечатление, отмечу, как на Илли, так и на меня самого. Девушка держалась скромно, но достойно.

— Она берёт уроки у наставника по этикету, — напомнил я.

— Однако кое-что весьма обескуражило, — последовал короткий, но обстоятельный пересказ того, что друг увидел в мыслях сестры — о побоях в сиротском доме, о том, что воспитанникам частенько не давали сносной еды, что жила она под самой крышей в крошечной каморке. Что незадолго до моего приезда ей попросту отхватили садовыми ножницами красивые длинные косы… — И прежде, чем принимать решения о том, как поступить после открывшегося, я бы хотел, — закончил мужчина. — Услышать от тебя, что там увидел ты, Бэн. Что это заведение из себя представляет твоими глазами, в частном порядке. Я узнал, что ты подавал в Министерство по Лекарскому Делу и помощи обездоленным жалобу на условия обитания воспитанников в сиротских домах Милэсайна…

— Я видел мельком, но вещи весьма нелицеприятные, — сдавленно кивнул я, в подробностях вспоминая вечер, когда забирал девушку в столицу. — К воспитанникам обращались словами «бестолочь», «дура набитая» и в подобном духе, у Эль я уже потом видел синяки на руках и шее, думаю, били, одеты дети плохо — вещи старые, изношенные, хотя сиротские дома в провинции немалые суммы получают от казны, более того, у ряда детей, как у Элиа, имеются опекуны. Но мне пришлось полностью её одеть и почти всё покупать, на девушку тратились крайне скромные суммы. Воспитательницы же все были одеты в платья дорогого покроя и недешёвых тканей… — я описывал и скудную меблировку, и краем глаза увиденную обшарпанную трапезную комнату, и то, как ужаснулись и засуетились дамы, когда мы только появились в здании, и по мере рассказа лицо собеседника мрачнело, и наконец последовал суровый, лёгкий кивок.

— Что ж, — процедил сквозь зубы он. — Прекрасно. Думаю, я приму меры, ситуация действительно нерадостная, тем паче что по отчётам все выходит настолько прекрасно, что детям живётся лучше, чем в семьях.

— По отчётам всегда, всё и везде прекрасно в таких ситуациях, — хмыкнул я. — Нам ли не знать. И всё же, право, я не ожидал столь холодного и жестокого отношения к сиротам от, казалось бы, благовидных женщин. И вот что… Я собрал некоторые сведения, Элиа как-то обронила, что у них был дом и сбережения, и я разведал кое-что. Действительно, десять лет назад леди Анжари Фэрт приобрела в собственность у города дом и записала его, когда заболела, на имя дочери, назначив меня до её совершеннолетия опекуном имущества. Но после моей неявки за три месяца документ признали не обретшим силу, поскольку я, не соизволив приехать в Шэрфилд и связаться иначе с Городским Советом, ничего не подписав, тем самым отказался от претензий на наследство леди Анжари. И, поскольку Элиа была дамой слишком юной, чтобы обладать собственным имуществом, Совет забрал дом в собственность города, определил Элиа в Приют сразу после кончины Анжари, и, когда жилище было возвращено городу…

— Дом был продан новому жильцу, а деньги, вырученные с его продажи, были переданы на нужды Элиа Фэрт Сиротскому Дому, — кивнул Арэн. — Схема весьма простая, но законная, Бэнджамин. Ты был назначен Анжари опекуном сроком на три года, тебе надлежало в срок в три месяца приехать, или, по меньшей мере, написать Городскому Совету, официально, как ты намерен распорядиться имуществом дамы, разумеется, с учетом её интересов. Совет их, якобы, учел.

— Но эти деньги до нее не дошли! Она была вынуждена бросить дорогую школу, потому что не могла заплатить…

— Дети, которым не исполнилось шестнадцати лет, не могут сами владеть каким бы то ни было имуществом стоимостью дороже десяти золотых монет. Дом стоил…

— Пять тысяч золотых. Дом стоил дороже, но отец, видимо, при покупке сторговался.

— На три года ты становился полноправным владельцем — мог жить там, мог продать его, взять четверть этих денег себе, а остальные отдать подопечной. Вспомни, когда отец от вас ушел, твоя мать…

— Стала до моего совершеннолетия опекуном имущества, да, — пришлось признать правоту его слов, как бы жёстко сейчас это не звучало. Тёмная по ночному времени гостиная располагала к самым мрачным мыслям и признанию того, что друг детства был слишком прав — всё, включая определение сестрицы в приют и продажу дома, полностью соответствовало законам Империи, и это была моя вина, что я почти ничего не стал читать в том письме. Это из-за меня Элиа лишилась дома и сбережений и осталась нищей сиротой. И если бы я её не забрал, что бы теперь с ней было? Не считая уже того, что лекарем ей и впрямь никогда было не стать — а как выяснилось, когда мы подружились, именно об этом она мечтала в детстве. Да только туда бы её едва ли теперь взяли — не доучилась в школе, которая такой шанс ей давала, и опять же из-за меня…

— Ар, — выдавил я, отводя взгляд на пламя в камине. Весело игравшее язычками, не в пример прочему здесь, в давивших сейчас стенах роскошного дворца. — Я могу вернуть хотя бы что-то?

— Всё по закону, Бэн, — усмехнулся мужчина, поднимаясь с кресла и делая пару широких шагов. — Боюсь, тут разве что я могу вмешаться, а у меня на это нет никаких оснований. Ты не написал ничего. Да, твоя мать не могла продать или подарить имущество, как женщина, но сразу заявила о правах на него — твоих, дружище, правах. В случае Эль так должен был поступить ты.

— Да уж, — вина перед девушкой принялась кусать острее. Она ведь за то, что сделал мне полтора десятка лет назад отец, не отвечала. — Я изрядно ей нагадил, ни жилья не осталось, ни имущества, и учится на писаря…

— Думаю, всё в твоих руках, — тяжёлая рука похлопала по плечу. — Она славная, кстати. И жутко переживала, как бы тебе не навредить чем. Да и моим домочадцам очень понравилась. Это ты её уж сколько прячешь…

— Не я, она просто стеснительная, — мысль о постоянно смущавшейся и красневшей девчушке заставила невольно улыбнуться, развеяв мрачные размышления. — Так что, знаешь, сиротам в Шэрфилде живется очень плохо, и подозреваю, не только там. — И всё же тему мы понемногу свернули к вопросам более приятным — вспоминали, как когда-то в детстве я прикрыл маленького принца в его проделке — он решил подкинуть фрейлинам матери пауков и жаб, и его едва не поймали с этим грузом, вовремя замаскированным юным волшебником Бэном Фэртом под обычные игрушки мальчишек. Именно с того дня и началась наша многолетняя прочная дружба, и не раз, и не два мне, как самому здраво мыслившему в тандеме, приходилось вытаскивать наши шкурки из передряг… А вот решение искупить вину перед Эль заботой о ней после этого разговора окончательно окрепло.

А спустя буквально несколько дней последовало событие немного нерадостное, оказавшееся в итоге одним из важнейших и поворотных моментов нашей истории — Элиа, промокшая под дождем, ибо была вынуждена добираться домой пешком — потеряла кошелёк, а карету утром занял я, и на извозчика денег у девочки не нашлось, слегла с сильным жаром, вынудившим меня как можно скорее вызвать лекаря. Последний охал и ахал, осматривая сестрёнку, метавшуюся по постели, и вынес вердикт, что у неё, мол, конечно, самая обычная немощь простудная налицо, но недельку бы полежать в покое, отвары попить, примочки поделать. Впрочем, даже и без веского «лежать надо не меньше недели» Эль едва ли могла бы что-то всерьёз делать — девушка с трудом могла добраться до уборной, будучи из-за жара очень ослабленной. Вот только едва за седовласым мужчиной закрылась дверь покоев, и я заглянул к сестре, сказать, что приставлю к ней пока сиделку из служанок дворца, договорюсь об этом, бледная, с бисеринками пота на лбу девчушка сдавленно улыбнулась и слабо сжала мою руку.

— Жалко, я не доведу до конца ритуал. — Элиа была крайне набожной, и немало внимания уделяла молитвам и строгому следованию обрядам и ритуалам, особенно перед Богиней-Матерью.

— Какой? — не понял я, ласково убирая с мокрой от пота щеки прядь густых волос. — Что за ритуал, Эль?

— Для привлечения удачи. Нужно, чтобы лампадка у статуэтки Богини не угасала семь дней, сейчас благоприятный период. А мне четыре дня осталось. Она скоро погаснет и тогда… — девушка вздохнула.

— А должна зажигать обязательно ты?

— Нет, главное, чтобы не погасла. Я хотела провести обряд привлечения удачи для тебя. — Горячая влажная ладошка в моей руке дрогнула. — Но лекарь велел лежать и не подниматься с постели меньшее три дня.

— Думаю, я смогу уладить твою неприятность, — пальцы скользнули по щеке. — Не волнуйся, догорит.

— А на седьмой день нужно задуть лампадку и слить остатки масла, и потом поднести рисовые зернышки. Когда мы с мамой ещё жили вместе, каждый год подносили богине рис. И я мечтала, что, если буду жить богато, буду делать это чаще. В духовных книгах пишут, что рис лучшее подношение для Барлы. Он символизирует плодородие и здоровье. Мама тоже была очень верующей, и мы даже копили на него деньги, — слабо улыбнулась сестра. — Рис можно заменить ягодами или фруктами, и помолиться о том, чего ты хочешь. И молиться об этом же каждый раз, когда подливаешь масло в лампадку.

— Знаешь, Эль... Я обязательно прослежу, чтобы масла хватило, — подмигнул я, поправив одеяло и с неожиданной для себя тревогой и нежностью глядя на девушку. Вот ведь дёрнул харр поехать в тот день пафосно, каретой, которая во дворце всего одна на наш род. Верхом не мог… А Элиа бы сейчас не чувствовала себя плохо.

— Ты же почти не веришь во всё это? — выгнулась густая темная бровь. Изящная, красивая.

— Зато это важно для тебя. А значит, и для меня тоже, — сорвалось с губ нежданно-негаданно даже для меня самого, и я выскользнул из пропахшей лекарствами комнаты. Не лихорадка, не тиф, не оспа, и то хорошо. Но не по себе почему-то едва ли не впервые в жизни с такой силой. И едва ли не впервые всерьёз страшно, что что-то может случиться с ней. Вот только… Я ведь так и не научился считать Элиа сестрой, витала в голове мысль, так отчего же она стала так дорога? Как друг? Или как-то иначе?

Лампадка, стоявшая у самых стоп статуэтки Богини, почти угасла, и руки торопливо потянулись к плотно закупоренному горшочку с маслом, чтобы пополнить горючую жидкость в лучинке, не дать-таки погаснуть важному для сестры (при всём моём личном скепсисе) огоньку. Для нее это было значимо, а мне совсем нетрудно, и я сто раз видел, как она это делала, размышлял, почти машинально выполняя нужные процедуры, после которых огонёк стал увереннее. И почему-то, после начала нашего знакомства и ненависти перед встречей это было особенно странно, было совсем на эти простые маленькие традиции не наплевать. Они, напротив, почему-то стали дороги…

И дорога стала та, к кому, уладив вопрос со служанкой, которая с утра должна была приступить к работе, я осторожно зашёл, тихо, чтобы не разбудить уснувшую над книгой на родном языке девушку, задуть свечу, проверить жар, поправить одеяло, всё с тем же неясным теплом. И, уже в полумраке ночной спальни, прежде чем уйти, коснуться губами открытого разметавшимися волосами виска, скользнуть рукой по спутанным и липким от пота прядям, и не прошептать, а скорее выдохнуть: «Поправляйся»…

Хворь заставила провести в постели ещё почти две недели, и за это время брат открылся с куда более приятных своих граней, нежели прежде — заботясь ничуть не хуже, чем это делала мама, когда я болела в детстве. И в какое-то мгновение даже всерьёз показалось, что Бэнджамин был рядом каждую свободную минуту, если не был на службе или тренировке. Разве что уходил поспать.

Он читал вслух, рассказывал байки со службы, шутил, обещал показать историческую родину, приносил пить и лекарства, менял повязку на лбу, едва ли не кормил с ложки, когда жар спал, но слабость оставалась. И даже, словно я была не взрослой девушкой, а маленькой девочкой, пел колыбельные. Впрочем, и тут жаловаться было не на что — голос у брата оказался приятным, сильным, и его можно было не без удовольствия слушать подолгу… И смущало только одно, а в глубине души скорее радовало — какой-то странно, неожиданно тёплый взгляд.

Так или иначе, через две недели лекарь счёл, что я достаточно поправилась, чтобы вернуться в колледж и навёрстывать упущенное, не без помощи Бэнджамина, который и о даме сердца из-за моего недуга напрочь забыл, и не торопился вспоминать. А вскоре пришло приглашение от принцессы поужинать с ней и я надолго застряла в гостиной девушки, взахлёб рассказывавшей о своём увлечении живописью, показывавшей работы, делившейся вышивками и без умолку болтавшей и осыпавшей меня множеством вопросов. Девочка, чуть младше меня, оказалась на поверку очень славной, хотя и немного шебутной, да и Бэнни был весьма близок к молодому Правителю и Первому Советнику. И у меня, понемногу, впервые в жизни появился не только друг, в лице Карру, который тоже постоянно был рядом во время болезни — и даже самолично, будучи немного сведущ в целительной магии, лечил, но и подруга. И хорошим другом оказался старший брат, коего никак не получалось научиться искренне считать родственником.

И эту наладившуюся, неплохую жизнь омрачало только одно обстоятельство — пассия Бэнни ненавидела меня с каждым днем всё более люто, казалось, умела бы — не оставила и кусочка пепла, и взгляд баронессы мрачнел по мере того, как отношение к ней брата, после невольного скандала, становилось холоднее. Холодность эта приносила какую-то почти мстительную радость, но то, что он продолжал общение с леди, неприятно задевало. От самой этой мысли где-то внутри горько и болезненно сжимался тугой комок чего-то пока неясного, а ярая неприязнь девушки предвещала всё более вероятный и всё более близкий скандал.

Однако не об этом я думала в тот день, когда вместе с Бэнджамином, взявшим отпуск на неделю, отправилась делать покупки к будущему Большому Балу, что давала Императорская Фамилия. На событии подобного размаха я собиралась присутствовать впервые, и поэтому уговорила, ценой многочасовых уговоров, брата проехаться со мной, дабы помочь с выбором наряда. В конце концов его убедили доводы, что ведь я не только свой, но и его образ тем самым могла приукрасить или ухудшить. И хотя щегольством граф Фэрт не отличался, но в лучшие салоны мод центральных Колец города со мной отправился более, чем охотно…

Особых требований к крою одежды для того бала не выдвигалось, и, после долгих размышлений, я пришла к выводу, что любопытно было бы облачиться в наряды для нашей расы традиционные — в конце концов, многие людские девушки именно так и собирались поступить, и ничто не мешало последовать их примеру. Да и сам Жами собирался одеваться вполне в рамках обычаев народа… Вот только в первом же салоне самирской моды, с платьями лучших шелков и хлопковых тканей пришлось немало пожалеть о том, что я уговорила Бэна поехать со мной. Приглянувшееся было розовое, украшенное вышитыми шёлковой нитью цветами облачение, как выяснилось, полнило, жёлтый национальный халат с алым нижним платьем, роскошным шлейфом и широкими рукавами, вышитый морскими змеями, был слишком пафосным, слишком длинным и вообще, поведал братец, мешковатым для меня. Да и причёску к нему полагалось делать сложную и непомерно громоздкую. Массивность головного убора послужила и причиной отказа от узкого, струящегося алого наряда с золотистой лентой по краю… И далее, и далее, и далее с добрых полдесятка халатов и платьев. То полнили, то, наоборот, были слишком узкие, то шлейф длинный, то рукав широкий, то мне просто не шло…

Что-нибудь в этом духе я ожидала услышать, надевая последнее из предложенных портным платьев, белое, струившееся, но приталенное, весьма скромно украшенное растительными мотивами шёлковой нити. Под просторными рукавами накидки таились узкие самого платья, да и причёска сложностью не отличалась — вполне обычные косы, две, только с жемчужными нитями. Мысленно стремление услышать оценку Бэнни я уже проклинала, обречённо готовясь узнать, что теперь оказалось бы не так, когда через тонкий шёлк на плече аккуратно скользнула ладонь и тонкие губы тронула тёплая улыбка.

— Просто очаровательно. Вот почему ты сразу не выбрала этот вариант? Впрочем… — взгляд как-то странно скользнул по моему лицу и замер на глазах, и, когда мужчина наклонился, щёку согрело теплое дыхание. — Опасаюсь, придётся весь вечер быть подле тебя, чтобы оградить от слишком назойливых поклонников…

— У меня таких нет, — хихикнула я, стукнув по жилистому плечу кулачком.

— Когда ты появишься в таком виде в обществе, обязательно возникнут, — пальцы сжали прядь волос, отросших за осень и зиму, которые уже можно было заплетать и укладывать, и на щеке стало ещё теплее. — Не сомневайся. Боюсь, придётся тебя ревновать…

— Я буду с кавалером, между прочим, — улыбнулась я, отметив, что модист с недоумением на нас покосился. — Ты же составишь мне компанию? А с таким грозным спутником кто же осмелится подойти ко мне?

— А если я уеду, и ты пойдешь одна? — прищурился самир. — Заведёшь себе новых друзей, и потом опять скажешь, что я плохой брат…

— Если ты уедешь, я никуда не пойду, обещаю. — Я прижала сложенные домиком ладони к груди, отчего-то не в силах будучи оторвать взгляд от строгого, но правильного лица мужчины. Ревновать… Как друга, что ли? Но ведь друг мог быть и не один, а другого брата тем более не появилось бы…

— Договорились, — подмигнул, между тем, благодетель, и обернулся к портному, чтобы расплатиться и договориться о сроках пошива платья уже по моим меркам. Остаток дня пришлось провести, подбирая туфельки, украшения, договариваясь с парикмахером…

И буквально за неделю до бала, когда платье было почти готово, о чём я сообщила брату, вернувшись с очередной примерки, услышала не слишком отрадное, но более чем ожидаемое:

— Эль, я послезавтра уезжаю на несколько месяцев на север. Карру тоже. Так что… Тебе придётся или идти одной, или срочно искать сопровождающего, или…

— Или никуда не пойду, — вздохнула я, улыбнувшись виновато нахмурившемуся брату. — Я понимаю, дела, служба, обид с моей стороны не будет. Не последний же бал на свете, правда? А появляться девушке без старших родственников немного моветон.

— Ты просто золото, — рассмеялся самир, потрепав аккуратно собранные в косу волосы. — Ну а платье обновим, когда вернусь. Обязательно куда-нибудь сходим, чтобы все кавалеры попадали к ногам прекрасной графини, — кисти коснулись чуточку шершавые губы, полузабытым жестом той, самой первой, встречи, — и привезу что-нибудь интересное. Постараюсь, по крайней мере, чтобы немного загладить свою вину.

Подарок ожидался много раньше — на следующий день, в первый день весеннего месяца Капеня, мне исполнялись долгожданные шестнадцать лет, и я становилась взрослой по меркам большинства стран мира — исключая те, где уже бы таковой считалась. Вот только поздравления, хотя Бэнни даже был в этот день дома, так и не дождалась, а утром следующего дня до рассвета граф Фэрт, сотник Особого Отряда, со своими подчинёнными, надолго, на несколько месяцев, уехал из Дариана в северные провинции Империи, наводить порядок и усмирять обитавших там оборотней, ящеров, мелких кровожадных драконов и всевозможную магическую пакость, в большинстве своём зимой впадавшую в спячку…

И при нашей уже довольно крепкой дружбе, наладившемся общении и собственных попытках, искренних, быть заботливым родственником, брат вдруг совершенно проигнорировал мой праздник — да, по сути, и не хотелось устраивать из Дня Именин никакого торжества, даже когда мама была со мной, мы как-то не придавали ему особого значения. Но и вовсе никак не вспомнить! И ладно бы мои приятели, или даже Карру, которому я специально не напоминала (правда, друг принес подарок в виде книги одного из известнейших мореплавателей Империи, в дорогом переплёте, совсем новенькой, только что отпечатанной, казалось)! Но опекун… Больше того, родной брат! Это было уже как-то слишком, и на душе поселился неприятный осадочек.

Попросту забыл, что мне исполнилось шестнадцать. А если и не запамятовал, выходило, не придавал этому никакого значения… Но ведь искренне заботился, и мы действительно в определённом смысле сдружились. И последнее осознание придавало осадку привкус сильного недоумения. Вот только спросить, что это значило, было некого — виновник обиды, негодования и недоумения вернуться собирался ещё нескоро. Зато исправно каждую неделю прибывало письмо, на которые я отвечала, скрепя сердце и убеждая себя с расспросами подождать до его приезда…

* * *

С момента отъезда брата прошло больше месяца, и обида порядком утихла, хотя и не торопилась полностью исчезать, но во многом сменилась скорее сильным недоумением — я решительно не понимала, как он мог вот так забыть о совершеннолетии собственной сестры. Да и занятия и приятельницы, прослышавшие о родственнике к тому моменту, и о том, что я вошла в круг узкого дворцового общества через посредничество брата, его друга и юной сестры государя, не давали заскучать. И из тихой прилежной курсантки незаметно пришлось превратиться в любимицу соседок по учебным классам — начали приглашать отобедать, зазывать на девичьи посиделки в домах именитых дворян столицы, даже как-то раз довелось принять участие в полушутливых гаданиях, которые устраивала «подруга», — на будущего мужа и прочее, прочее… Девушки постарше время от времени расспрашивали про Бэнджамина, видимо, полагая, что наивная провинциальная девчонка поторопилась бы им все тайны выкладывать, вот только ответы на такие вопросы многословием не отличались. Да, мой брат, славный парень, да, получил прекрасное образование и недаром славился тактичностью и умением вести себя в обществе. Не более того… Впрочем, попыток выудить обстоятельные и долгие рассказы о том, как мой брат, должно быть, замечателен и чудесен, они пока не прекратили, как и о том, не было ли у меня самой на примете какого завидного кавалера.

В тот вечер занятия заканчивались поздно, мы с девушками из Второго Кольца заглянули в одну из уютных кофеен откушать сладкого и поболтать, хотя я свято соблюдала условие Бэнджамина не возвращаться позднее полуночи. С нами были служанки двоих из моих спутниц и даже охрана одной, дочери посла соседней страны, Амаша, учившейся в моём «классе».

И того, что, едва мы вышли из кондитерской, прощаясь, чтобы разъехаться по домам, случилось нечто из ряда вон выходившее и жуткое, мы никак не ожидали. Однако же вокруг послышалось злое, пугавшее рычание, и очень скоро я осознала, что нас довольно прочным кольцом окружили смутно похожие на людей существа, серые в ночной темноте и отблеске фонарей, заслоняемых широкими спинами, покрытыми шерстью…

Шерстью?! Мамочки… Оборотни прямо в центре столицы? И, судя по всему, то были отнюдь не безобидные существа навроде салмов! Таких видимо-невидимо ловил Особый Отряд, и даже Карру как-то рассказывал, что у его родителей после очередного рейда появился домашний салм… Но эти оборотни на лисоподобных перевёртышей, промышлявших мелкими кражами да проказничавших на рынках и базарах, портя товар, похожи не были. Паэли, та самая посольская дочка, стоявшая справа от меня, тихонько застонала, падая в обморок, и другие спутницы, обычные дворянки из столицы, для которых просто увидеть жука было уже кошмаром, были едва ли в намного лучшем состоянии… Служанки особой смелостью тоже не отличились, и только в руках немногочисленных стражников появились короткие мечи и длинные кинжалы, но я слишком трезво оценивала, хотя и не без потаённого ужаса, ситуацию, чтобы полагать, что мы бы отделались легко. Оборотни, в конце концов, даже численно нас превосходили, а если и магией владели…

Откуда-то с крыш, деревьев или из-за спин наших охотников послышался тонкий, словно лопнула у арфы струна, звук, и как по команде засветились всеми цветами радуги вспышки резких, боевых заклятий, резавших и связывавших оборотней, привлечённых лёгкой добычей. Сверкнула острая, смертоносная сталь клинков в руках гибких фигур в чёрном, проворных, стремительных, и прежде, чем чудища успели что-то сообразить, или кем эти существа были, добрая треть оказалась связана крепкими путами чар или ранена — магией ли, или самыми обычными клинками, не имело большого значения сейчас…

И только когда света от заклинаний стало много и фонари вновь залили ночную улицу светом, я осознала, что спасители, легко и непринуждённо спрыгивавшие минуты назад с крыш второго и третьего этажей соседних домов, которых враг по всем параметрам — и ввысь, и вширь, превосходил раза в три, оказались… Ребятами из Особого Отряда, кого-то я даже видела, когда была с братом на открытой тренировке…

Самиры выполняли свою работу так быстро, что рассмотреть что-то детально никак не удавалось, а вот восхищение очень быстро заслонило страх. Бэнджамин немало рассказывал о том, как иногда непросто и опасно было бороться с такими существами — тем более, что когда твари пришли в себя, они атаковали самиров магией, грубой, примитивной стихийной… И я почти увидела тонкие прочные щиты, спасавшие наших заступников. Правда, не все успевали заслониться, и у кого-то была обожжена рука, кого-то ранил в бедро острый коготь…

Продлилась схватка считанные минуты, и можно было судить, что из двух или даже трёх десятков самиров ранены были с полдюжины, и все могли двигаться, в то время как примерно такое же количество странных, смахивавших на помесь медведя и волка, с какими-то и крысиными чертами, существ потери понесло несравненно большие.

Половина не подавала никаких признаков жизни, огромными тушами валяясь на уличной брусчатке. С пяток старательно вырывались из прочных сетей самирских чар, несколько сильно раненных рычали и скулили, будучи окружены остававшимися напряжёными суровыми мужчинами. Один из которых, отдав какие-то указания, главный, видимо, бросил на нас взгляд, отметил, что моих спутниц старательно приводили в себя служанки и пара тех же самиров, коих с интересом рассматривали более крепкие духом девушки, что стражники, даже умудрившиеся помочь нашим защитникам в схватке — правда, двое из пяти получили при этом ранения, находились при Паэли, и выбрал-таки из этой толпы меня.

— А вы смелы, леди, — без обиняков отметил он. — Вы не могли бы проехать в Штаб Особого Отряда, чтобы дать показания? Разумеется, в сопровождении наших работников…

— Для начала хотела бы знать, с кем имею честь встретиться, — с нажимом произнесла я.

— Сотник Четвёртой Сотни Особого Отряда, граф Сайгами Дэжанэ Карду, леди, — чуть склонил голову мужчина.

— Графиня Элиа Анжари Фэрт, к вашим услугам…

— Фэрт… Вы приходитесь родственницей сотнику Фэрту из Седьмой Сотни? — осведомился самир.

— Я его сестра.

— В таком случае это проясняет, почему вы столь спокойно восприняли нападение сухгов. — Пробормотал мужчина, кивнув то ли мне, то ли своим мыслям. — Отвага сотника Фэрта широко известна в Особом Отряде. Однако же вы, вероятно, знаете, что в подобных случаях мы просим свидетелей…

— Я живу во дворце, светлейший граф Карду, и мне было бы удобнее оставить показания в той части штаба, что расположена там, если позволите. К тому же, опасаюсь, не смогла бы сказать многого. Мы имели счастье трапезничать в сей скромной кофейне, владелец которой, к слову, отчего-то не проявил участия. Затем покинули её, дабы отправиться по домам, когда оказались окружены…

— Это сухги, звери с имперского востока.

— Сухгами. Потом появились вы, собственно. Откуда здесь подобные создания, я и мои спутники не имеем представления.

— За этот вечер — не первая группа, — отмахнулся самир. — Хотя в столице такое происходит редко. Вы здесь со слугами?

— У моего брата нет личных слуг в столице. — Отозвалась я. — Я одна.

— В таком случае, мой помощник, с вашего позволения, проводит вас во дворец. И я просил бы, убедительно, утром посетить дворцовый штаб и оставить показания. Возможно, вам удастся вспомнить какие-либо детали. Значение для нас имеют…

— Даже мелочи, — кивнула я. — Мне это известно, граф. И не могу не поблагодарить вас за проявленную любезность к моей скромной персоне…

До дворца действительно проводили, и только уже в покоях пришёл запоздалый ужас и осознание, что эти твари, сухги, о которых раньше довелось только слышать, владели магией, могли менять размеры, были весьма сообразительны, умели просочиться где угодно и… питались живой плотью. Роль последней я только чудом не сыграла, запоздало напоминало сознание. Чудом…

И даже сквозь этот ужас пробивалось кое-что другое. Когда страх улёгся, я дала-таки скудные показания, и остались только воспоминания о пережитом шоке, я вдруг поймала себя на мысли, порядком смущавшей и озадачившей ещё сильнее, нежели то, как мог Бэнни забыть о моём Дне Именин. В этих воспоминаниях, дорисовываемых, разумеется, воображением, нередко среди тех, кто пришёл в тот день на выручку, фигурировал Бэнджамин. Коего, разумеется, в этой группе из Четвёртой Сотни быть не могло никак…

— Ты так капризничаешь, словно не для сестры подарок выбираешь, а для невесты, — звонко рассмеялась принцесса Иларда, едва дверца закрылась, и карета тронулась к следующему, пятому в тот день парфюмерному бутику. Девочка сама вызвалась помочь, стоило поделиться тем, что я решительно не знал, что дарить сестре на День Именин. Точный день праздника из головы выпал, документы об опеке куда-то запропастились и быстро их отыскать не удалось, и довольствоваться пришлось тем, чтобы просто купить подарок и с извинениями преподнести. К тому же, на поиски оставалось не так много времени, первый после возвращения день традиционно был выходным, и нужно было уложиться до момента, когда Элиа возвращалась с занятий. Приехал я минувшим вечером поздно, сестра уже спала, и будить её было лишним… И мы до сих пор не увиделись…

В разговоре с Илли, младшей сестренкой друга детства, было решено дарить духи, дескать, для девушки, которая вот-вот должна была стать совершеннолетней, подарок хороший, а мне ничего умнее в голову упорно не приходило. Но ничего, что показалось бы подходящим хрупкой, нежной сестрице, у посещённых ранее парфюмеров отыскать не удалось. И ехали мы сейчас в один из самых дорогих столичных салонов…

— Я ничего не дарил ей всю её жизнь, — огрызнулся я. — Более того, обещал что-нибудь привезти, но ничего интересного найти времени не урвал. Так что буду искать лучший подарок здесь.

— Она достойна лучшего, — продолжала заливаться смехом девочка. — Нет, ну точно. Не знала бы, что Эль тебе сестра, решила бы, что свататься намереваешься! Ладно, посмотрим и там, но если нет… Я даже не знаю тогда, давай подумаем… Может, книгу? Или… Альбом с рисунками для вышивания… Или…

— Книгу можно, — кивнул я. — И вообще, леди, где ваши манеры?

— Мои манеры во дворце на приёмах, — Иларда, ничуть не смущаясь, показала язык, и тому, что рядом не было служанок, оставалось радоваться. Хотя и этот факт мог бы родить вопросы и сплетни, но свою спутницу принцесса отослала прочь ещё после третьего салона, что-то там купить. И пришлось надеяться, что с нами хотя бы лакеи и кучер оставались. И я же из Особых, могли принять за охрану… — И на балах! Ты меня на руках нянчил в детстве!

— Вот именно, в детстве.

— А мне всего тринадцать, совсем юная, почти маленькая. — На пухлых щёчках проявились ямочки.

— Иларда!

— Бэнджамин. Я тоже умею называть людей по именам, представляешь?! Ты ещё брату пожалуйся...

— Твой муж удавится в первый же месяц брака, — вздохнул я. — Илли, пожалуйста...

— Я веду себя в салонах так же? — вкрадчиво уточнила девочка. Стоило признать, в магазинах она превращалась в истинную принцессу, сдержанную, хладнокровную и серьёзную. Зато в карете даром что на шею не забиралась. Впрочем, повод так себя вести я и впрямь сам же ей когда-то дал, возясь с очаровательной пухленькой малышкой, когда приезжал на каникулы домой из школы. Именно тогда Иларда и стала воспринимать меня как второго старшего брата, доверять и всячески выказывать крепкую привязанность. И, невзирая на порядочную, в пятнадцать лет, разницу в возрасте, с моей стороны возникла ничуть не менее крепкая… Зато к настоящей сестре симпатия была скорее дружеская, нежели братская. — Ну вот, как видите, граф Фэрт, я знаю меру. И всё же ты так мучаешь этих бедных мастеров, что мне их жалко... То не так, это не так... Боюсь, и торговцев книгами достанешь — то шрифт будет не такой, то переплёт.

— Ну ты же знаешь, я тот ещё сторонник порядка, — сами собой растянулись в ухмылке губы. — Ладно, обещаю, мы не уйдём оттуда без подарка для Элиа. Договорились? Кстати, а ты что подаришь подруге?

— Знаешь, она мне даже не рассказала про праздник. Я на неё сержусь! А подарок — кое-что девичье, не суй в женские секреты свой длинный нос. Не уйдём без подарка... — картинно понурилась девочка. — Мамочки, этот самир заставит меня жить в парфюмерной лавке. Ты жесток...

— Не заставлю, — поддел я. — Мне послезавтра на смену...

— Ты так хорошо умеешь утешать... — передразнила интонацию принцесса. — Научишь так же?

* * *

В последнем, том самом пятом салоне искомые духи с запахом жасмина и восточных цветов отыскались, и, по моему мнению, содержимое большого пузатого флакона, подходило юной графине Фэрт как нельзя лучше. Вот только сама девушка, к моему возвращению уже находившаяся дома, вместо приветствия нахохлилась воробушком, сердито щурясь.

— Элиа, — поздравлять кого-то подобным образом прежде не доводилось, и к горлу предательски подкатил странный комок. — Элиа, я точно не знаю, когда у тебя день рождения, как-то постеснялся спрашивать, пытался подсчитать. Но сдаюсь. В общем, если опоздал, прости. — Как можно жизнерадостнее улыбнулся, наблюдая за вытянувшимся ошарашенным лицом девочки, от удивления пару раз моргнувшей. Это я поторопился, или опоздал, всплыл в голове вопрос... Впрочем, не оставшийся без ответа.

— Мы его не отмечали никогда. Мама только если что-то вкусное готовила, — выдавила она, дрожащими руками принимая подарок. — Я родилась первого Капеня. Почти три месяца назад… — опоздал, так опоздал, ехидненько прокомментировал внутренний голос. С таким промахом лучше уж было сделать вид, что забыл... Вот только тут же возник другой вопрос — по моим подсчётам ну никак не выходило, чтобы она появилась на свет три месяца назад, и опаздывал я не больше, чем на месяц. Отец раньше завёл пассию? Хотя... Анжари, вроде бы, только и успела, что приехать! Или... Или Эль раньше срока родилась?!

— Правда?! — отозвался вслух. — Извини. Ты говорила, тебе нравятся цветочные запахи, девушка в лавке сказала, они в моде у женщин, надеюсь, хотя бы понравятся.

— Спасибо… — Эль поставила подарок на столик и крепко меня обняла. — Мне никогда не дарили такие дорогие вещи… Не стоило… И тут точно не лавка, я такие видела у дорогого парфюмера, была там недавно с принцессой...

— Я тебе пятнадцать лет ничего не дарил. Один раз можно, — пальцы осторожно погладили распущенные густые волосы. — Не обижайся, пожалуйста. Я думал, что, если начну спрашивать, когда ты родилась, подумаешь, что мне на тебя совсем плевать. Я ведь даже видел в документах. Забыл.

— А посмотреть не удосужился?

— Я думал, что в конце весны. Да и они... Ну ты же знаешь, дома я страшный неряха, не нашёл вечером.

— Пусть и поздно, всё равно приятно, — прильнуло чуть сильнее маленькое хрупкое девичье тело, заставляя осторожно замкнуть кольцо рук на тонкой талии и украдкой, негаданно даже для себя коснуться губами макушки, что отчего-то пахла яблоками…

Известие прогремело громом посреди неба. Я рискнула посетить одну из самых больших и известных Ярмарочных Площадей Империи, в Торговый День, чтобы прикупить что-нибудь домой, да и присмотреть интересных мелочей для себя. Ярмарки в пределах столицы тем и славились, что на них нередки были появления даже дворян, и то, что сестра графа Фэрта, в сопровождении одной из служанок дворца, появилась на большой, прямоугольной площади, заставленной строгими, стройными рядами палаток и торговых шатров, и помостом в центре в форме старинного корабля, на котором веселил «публику почтенную» старичок-бард, во весь не слишком-то музыкальный голос, больше напоминавший крики, нежели пение, никого не удивило и не заинтересовало.

Я часто бывала с матушкой на подобных ярмарках дома, в Шэрфилде, только куда более скромных, разумеется, и представить не могла, что визит на рынок, по сути, за покупками и простонародными, житейскими потехами, вроде конкурса вышивок или снятия сюрпризов с высокого столба, или метания сапог в мишень, тоже на призы, мог бы чем-то обескуражить. А именно это, собственно, и произошло.

Я и приобрести ничего ещё не успела, рассматривая товары и осторожно удерживая на согнутой в локте руке совсем новую рыночную сумочку, подаренную на днях Бэнни, да посетовала мысленно на уже летнюю духоту и зной, ощущавшиеся остро даже в лёгком льняном платье, когда в узком проходе между шатром с южными тканями и какими-то корзинами в мой рост столкнулась нос к носу с высокой сухощавой дамой в тёмном закрытом одеянии. Очень простом, куда как более незамысловатым, чем то, что было надето на мне. Даже маленькая на рукаве, на локте, заплаточка. Женщина недовольно что-то буркнула было, я извинилась, оглянулась на державшегося в отдалении парня, из сотни Бэна, который за мной от самого дворца якобы невзначай присматривал. И невольно подняла глаза, когда вдруг зазвучало странно визгливое, резковатое:

— Элиа Фэрт? Вот так встреча! — Госпожа Мар прищурилась, и рука поднялась было, как в сиротском доме, когда она цепляла меня за ухо, чтобы оттаскать. — Верно, вы хорошо устроились, — впился острый взгляд, до боли, изучая каждый волосок, каждую ниточку платья. — Ваш брат, несомненно, весьма щедр… Могу лишь порадоваться за то, что ваша жизнь так изменилась, в лучшую сторону.

— Мой брат очень достойный дворянин, весьма милостивый к членам своей семьи, — когда-то давно, будучи воспитанницей приюта, я страшно боялась Главную Воспитательницу, и остро сейчас вспомнила палка в её руке, после неосторожно уроненной крынки с молоком при работе на кухне. Ещё неделю не удавалось сидеть и даже лежать толком. — Однако же, Госпожа Мар, весьма неожиданно видеть вас в Дариане. Вас привели сюда дела сиротского дома? — улыбнулась наигранно, решительно не понимая, почему вместо шелков и бархата, как прежде, на ней было самое простое шерстяное — и это летом! — платье.

— Меня отстранили от управления им, — дёрнулись в ухмылке губы женщины. — Более того, не дали другую работу. Пришлось искать в столице…

— Сожалею, — откликнулась было я, и осеклась, когда увидела, как опустился узкий подбородок и в глазах отчётливо засияла злость.

— Сожалеете? О, ну что вы, право, графиня Фэрт! Ваш брат, разумеется, руководствовался исключительно заботой о детях, когда подавал жалобу, смею считать. Проверки, в том числе из Особого Отряда, нашли много нарушений в делах Сиротского Дома Шэрфилда…

— Жалобу? — эхом повторила я. Бэнджамин подавал жалобу на моих попечителей? И ни слова об этом, ни звука…

— Только не разыгрывайте невинность, графиня Фэрт, будьте любезны. Знаете, я всегда считала, что связи портят людей. Могу представить… Брат — Мастер в Особом Отряде, именитый дворянин, весьма влиятельный человек… Разве можно было упустить случай проучить строгих и несправедливых воспитателей, правда? Что ж, ликуйте, Элиа. Почти все работницы лишились своих мест, у многих отобрано имущество, якобы оно, на деле, было передано на нужды сирот…

— А разве не так? — в приюте я боялась поднять на эту женщину, и на многих других, взгляд, ибо рисковала за такое получить тумака или увесистый толчок. Но это было раньше, а теперь парень-самир подобрался ближе, замерев за пару шагов. — Не могу не заметить, Госпожа Мар, что вы заблуждаетесь, о решении своего брата жаловаться на условия содержания воспитанников под вашим руководством я слышу впервые именно от вас. Однако всецело поддерживаю его мнение, и мы с вами обе понимаем, почему, не правда ли? Мой брат, граф Фэрт, имеет зрение и слух, чтобы видеть и слышать, и голову, чтобы делать выводы.

— Вы стали такой смелой, Элиа? Вы и с графом позволяете себе беседовать в подобном тоне? — улыбнулась уголками губ женщина. — Верно, он с вами слишком мягок.

— Слово моего брата для меня равно закону. Более того… Я говорю людям только то, что уместно им сказать, и то, чего они заслуживают.

— Какая правильная, красивая речь… — притворно и донельзя саркастично восхитилась Мар. — Раньше вы так изумительно не изъяснялись. Какие манеры! Какой взгляд! Словно вы не сестра графу, да к тому же практически бастардка, а жена ему. Знаете, высоко взлетевший часто больно падает.

— Я бы был весьма признателен, — вдруг послышался над ухом низкий мужской голос, и на плечо легла рука. — Госпожа Мар, если бы вы не называли леди Элиа подобными словами. В обществе это является признаком крайней невоспитанности, смею напомнить. Леди Элиа брала уроки этикета и много работала над своими манерами, чтобы соответствовать титулу. И отмечу, что она преуспела в этом. И ещё более любезно с вашей стороны будет, если вы позволите нам пройти. — Побледневшая бывшая воспитательница отступила, позволяя действительно обойти ей и двинуться дальше. И всё же сил после известия разговаривать не было — проверили сиротский дом, Бэнджамин подал жалобу, и ни слова об этом… Зачем? Почему? Да, конечно, он не мог не заметить, что жилось там не лучшим образом… Но действовать так… Лишать людей работы, забирать имущество? Хотя если подумать, после продажи нашего дома у многих из воспитательниц появились новые дорогие вещи, а у меня — ничего. Ну, хотя нет. Мне тогда новые башмаки купили и подарили гребешок…

— Эль, ты в порядке? — нарушил невесёлые мысли тёплый голос Карру, неведомо как там оказавшегося. — Что она тебе наговорила?

— Что их там проверили и многих выгнали с работы, и забрали имущество…

— Было дело, — кивнул самир. — В рамках масштабных проверок сиротских домов по Империи. В Шэрфилде, скажу по секрету, был один из худших, как пока можно судить. Половина воспитанников на момент приезда наших ребят, туда Девятая Сотня ездила, были в синяках и ссадинах.

— Нас там били почти каждый день. Когда руками, когда розгами, палками… Как-то раз сломали мальчику руку, так сильно ударили. Споткнёшься и упадёшь во время работ — в придачу по шее мокрой тряпкой получишь. Дескать, ровно нужно уметь ходить, а падают только пьяные и больные.

— Ну вот попытку это улучшить столица и делает, — кивнул друг. — Много жалоб было на сиротские дома… А от тебя она чего хотела?

— Она считает, что я нажаловалась Бэнджамину. — Фыркнула я. — Я даже не знала!

— Ну, он даже судиться собирался с Городским Советом по поводу твоего наследства, дома. — Прищурился Карру. — Но с точки зрения закона чисто. Нет оснований, промах только Бэна. — Судиться из-за моего имущества?! Неужели и правда те слова тогда, в первой большой ссоре, его так задели? И он хотел мне это вернуть? Тогда смысл обретало и то, почему немалую долю средств граф Фэрт активно и добровольно спускал на меня, и стоило обмолвиться, что я чего-то хотела, оно появлялось почти тут же, самое дорогое из всего, что можно было отыскать. Духи? Пожалуйста, несколько флаконов сразу. Шляпка? Ну конечно, правда, их будет пять, и от лучшей модистки города… Книга? Да не вопрос, весь дневной ассортимент тебе, Эль. Сходить куда-нибудь? И это не проблема, разве что под занятость на службе подкраивал… И нужно ли всё это было в таком количестве, волновало брата мало.

Правильно, что мелочиться-то? Весь Дариан к вашим ногам, леди…

Словно вину за что-то чувствовал и пытался теперь таким нелепым образом исправить. За наследство? Но ведь я в сердцах о нем припомнила! Или он к моим вещам сделался так требователен по какой-то другой причине? По той же, по которой доложил о делах сиротского дома? И ничего не рассказывал… Выпячивать не хотел и показаться этаким «заботливым нарочито братом» в моих глазах?

— Ну и ладно, — отмахнулась я. — Он мне не больно-то нужен теперь. Наоборот, лучше так. Он бы о маме напоминал слишком.

* * *

А вот в другом я оказалась совершенно права — баронесса Айгано, пассия Бэнджамина, общение с которой он практически прервал во время моей лихорадки, ненавидела меня с каждым днем всё более люто, по мелочи пыталась пакостить — то нужные бумаги оказывались «случайно» залиты чернилами, то кто-то, я, конечно, понимала, кто, наступил в суете коридоров на подол платья и кусок из верхней юбки был вырван с корнем, то иная какая-то глупая, нелепая мелочь. Главное же не смысл, да, а подгадить. И колкие замечания, куда без них.

Но в этот день дама, повстречавшись со мной в саду при Колледже в обеденный перерыв, превзошла сама себя. Едва увидев непонятно почему записанную во враги меня, села без приглашения на вторую половину скамьи и почти нежно улыбнулась.

— Леди Элиа, опасаюсь, у меня для вас дурные новости. Ваша успеваемость ставится под вопрос, буду, как знакомая, откровенна, к тому же… Вы ведь не доучились в школе, вас взяли только стараниями брата. Боюсь, вас…

— Есть основания исключить меня из Колледжа? — уточнила я, мрачно усмехнувшись. Не на ту напали, баронесса, не на ту. — Я лишь вчера имела беседу с куратором своего курса, и он говорил, напротив, что я одна из лучших учениц. Что касается моего образования — для обучения здесь оно является достаточным. Плату мой брат внёс сразу за весь период обучения…

— О, ну разумеется, вы же такая умная… — вся так и выгнулась леди Бэлли. И весьма быстро опустилась с мнимой любезности до откровенно презрительных высказываний, дескать, я никто, мельче червя, да если бы не Бэнни, то бы гнила где-нибудь в болотистой провинции, и возился он со мной так, что даже, видите ли, столь очаровательную даму, как она, игнорировал неоправданно. Я того, выходило из гневных речей, не заслуживала.

— Однако, — выносить поток излияний решительно не хотелось, скандал раздувать тоже, и послеобеденные занятия близились, и я лишь поднялась, поправив юбки. — Ваши манеры столь даже для провинциальной меня омерзительны, что не понимаю иного, как граф вообще мог с вами разговаривать. Я бы подумала, что вы ревнуете его ко мне, но смею напомнить, я ему сестра, единокровная!

— А ведет он себя так, — побагровела женщина, не спуская глаз, — словно жениться на вас хочет.

— Он меня любит! Вам, вероятно, нелегко представить, но можно просто любить родственника или друга. Знаете, хорошее такое чувство, большое, доброе. Полезно для сердца.

— С учетом репутации вашей матушки, очень надеюсь, что вы его любви заслу… — женщина осеклась, хватаясь за щёку, когда я опустила руку, постаравшись сдержаться от дальнейших действий.

— Не смейте ничего говорить о моей матери. На мои отношения с братом она никак не влияет, более того, с вами — тоже. И мои, и Бэнджамина. И если вы столь ему безразличны, возможно, в этом ваша вина. Я здесь при чем? Ревнуете?

— Я не могу понять, чем вы такую симпатию заслужили, — прошипела баронесса. — Посмотришь, деревенщина из деревенщин.

— Полагаю, вам следует взглянуть в зеркало, оно покажет много интересного.

— Эта пощёчина тебе обязательно аукнется. Уверяю, о ней непременно узнает Бэнджамин.

— Прекрасно, — хмыкнула я. — Надеюсь, это окончательно поставит точку на истории вашего присутствия в нашей жизни.

На одну попытку двинуться тело отозвалось болью, огнем прошедшейся по каждой, мельчайшей, чешуйке кожи, не хуже, чем когда нас в последние годы в Школе магии и наук учили терпеть боль, а затем, уже в Отряде, выносить пытки. Перед глазами разлилось багровое марево, боль зазвенела даже в ушах, и я не сразу сообразил, что источник — левая сторона груди. Подавив ощущения, не без труда, различил привычные очертания спальни — полог кровати, атласное покрывало, гардероб, стол. Гардины, закрывшие окно, выходившее в дворцовый парк. И почему-то заботливо перевязан свежими, чистыми бинтами торс, и правая кисть тоже…

Понемногу вспомнилось предшествовавшее тому, что я отключился — соседний со столицей город, Фар, нашествие пары крупных стай харров, опасных, смертоносных ящеров, даже для самиров смертельной угрозы, будь чудищ несколько, а самир один. Для людей — кошмар не хуже дракона. Моя сотня прикрывала фланг, зачистку осуществляла главная команда из двух полновесных опытных сотен, мы же шли чуть в стороне, на случай попытки ящеров сбежать или появления других, извне. Всё было относительно спокойно, мы тщательно исследовали небольшую пригородную деревушку… И засаду распознали слишком поздно, уже когда вышли на окраину деревни, и безмятежная мирная деревенька превратилась в полусотню раззявивших пасть камней и кочек, тележки, собачьей будки и просто показавшихся среди деревьев начинавшейся от деревни рощи (харры могли становиться невидимыми, наводя на себя несложный морок) ящеров.

То, что они умели устраивать слаженные для такой большой группы засады и маскироваться с помощью природы — камней, канав и прочих прикрытий, для нас стало откровением, и даже более опытные самиры из сотни столкнулись с таким впервые в жизни. И я даже как будто смог вывести ребят малой кровью, когда яд сыграл свою роль. Длинный острый коготь всего на полдюйма пробил доспех и вошел в грудь, даже поменьше. Оказалось, этого было достаточно, чтобы сознание вскоре стало затуманиваться и в итоге оставило меня, когда мы сумели уже прорвать окружение и выйти навстречу подоспевшим ребятам основной команды, отвлекая ящеров от попрятавшихся в своих дворах местных и принимая удар на себя. Найти слабое место в рядах противника, где (всё же харры не были слишком-то мудрыми созданиями) собрался не в меру ретивый, но более слабый молодняк, несколько самцов вместе, и сосредоточить усилия своих на ударе именно в это место, от остального кольца только обороняясь, заняло несколько секунд, да и последовавшая схватка была не слишком продолжительной. И всё-таки я вывел ребят из засады, всех, кого смог… Вывел же? А если нет?!

— Волчонок, лежи лучше, — хриплый, усталый голос слева. Взгляд удалось, через боль и дурноту, скосить. Прищуренные подслеповатые глаза, бородка. Один из моих лучших друзей, Ладар… Нервно впившийся пальцами в книгу.

— Ребята…

— Ты вывел восемь десятков. Харров было полсотни. Вы сделали невозможное, парни, ушёл только один ящер, как вы дошли до основных сил, его потом ваши нагнали в роще. Карру жив, цел, и уже восстановил силы. Он тебя практически на себе вытащил.

— Как долго? — тяжёлый груз лёг на душу, при всех попытках Ладара показать, какой я молодец. Мне были вверены почти сто жизней. Девяносто четыре с моей собственной. Я вывел восемь десятков… Всего. Значит, десяток семей переживали утрату, из-за того, что сотник Фэрт не распознал засады противника прежде, чем удар обрушился. — Сколько я валяюсь?

— Почти неделю. Ты чудом выжил, — лицо исказила горькая гримаса. — Яда было… не то, чтобы мало… Целители потрудились, конечно. Твоя сотня временно отправлена в отпуск, восстанавливают силы, восемьдесят два живы, большая часть целы.

— Одиннадцать…

— Всего. Могло быть куда больше, ты это понимаешь? Тебя никто, никто не обвиняет, даже семьи погибших. Вас окружили с четырех сторон полсотни ящеров. Никто даже не думал, что они настолько разумны, чтобы устроить массовую засаду… Твои парни рассказали, что ты быстро сообразил про слабое место и лично повёл своих… Фламберг зайдёт на днях, ему сейчас тоже пришлось поработать, нашествие было очень крупным, выясняем, как это вышло, помощь пострадавшим, возмещение ущерба… Передаёт, что собирается перевести тебя на должность поспокойнее.

— Я же не ногу потерял, — мрачно пошутил в ответ, делая вид, что всё было в порядке. Друзья могли говорить что угодно, но я знал, что вина была целиком моя, из-за меня погибли парни из сотни, и это на мне лежала ответственность за то, чтобы такого не случилось.

— Ты всех напугал, мелкий. Элиа почти неделю толком не спит и не ест, и очень много плачет… Карру сейчас в парк увёл, подышать немного. Кстати, славная девчушка.

— Свататься собрался? — съязвил, пытаясь то ли отогнать, то ли скрыть крайне мрачное настроение. — И когда уже наконец перестанешь звать меня мелким? — в какой-то мере на самом деле был почти благодарен за то, что не давали убивать себя мыслями о роковых для парней промахах. Двадцать пять сотен в Особом Отряде. Всего двадцать пять, одна из них — моя…

— Да вроде нет, да и она совсем молодая ещё… — хмыкнул Тихоня. — А мелким буду звать до первой седины, — поддел он.

— Вот что значит быть среди вас младшим… — реплику оборвало появление в двери мужчины с подносом в руках. Бинты, какие-то настойки, и мерзкий запах лекарств. Из-за его плеча выступила невысокая фигурка, бледная, с огромными тенями под глазами.

— Ты очнулся? — что сказал «брат», я не расслышал за совсем тихим выдохом, девушки. — Бэнни… — лекарь попросил оставить нас, мешая ответить, да и силы на разговор находились с трудом. Осмотр, какие-то мази, перевязка и заявление, что друзьям неплохо бы уйти, в покоях находилась сиделка, вставать, разумеется, было нельзя (впрочем, пробовать желание отсутствовало). Сестра могла ненадолго заглянуть, но мне не следовало волноваться, лучше было не двигаться, да и вообще было бы просто идеально, если бы я лёг спать. Отделавшись от мужчины, твердившего бессчисленные «если» и «вам не следует», я почти обрадовался, когда Элиа вернулась, заплаканная, растрёпанная и больше похожая на призрак, нежели на обычно полную жизни улыбчивую девушку.

— Я уже не знала, справишься ли ты. Лекарь сказал, шансы не очень велики… — хлюпая носом, поведала она. — Ты обещал, что никогда не оставишь меня…

— Ну так и не оставил. Я живучий и противный, тебе ещё надоем, и ты сбежишь от меня замуж, — тёплые ладони осторожно сжали левую руку, без бинтов. В кисть угодили чьи-то огненные чары, припомнилось. — А потом будешь скучать по своему вредному старшему брату.

— Как ты можешь так шутить, после того как едва не… ушёл… — едва ли не впервые она сидела ко мне настолько близко, что тихое, прерывистое дыхание касалось щеки. — И ты совсем даже не противный, хороший. Я за тебя испугалась…

— Даже если что-то случится, у тебя будет кое-какое имущество, — выдавил я кривую улыбку. — Не бойся, я подумал об этом.

— Но при чём здесь имущество?! — тихий вскрик заставил бровь поползти вверх. — Я испугалась не того, что потеряю что-то там. А что с тобой может произойти самое страшное. Мне не всё равно! Ты мой друг!

— Друг? — полумрак комнаты, почти погасшая свеча на одном из столиков, и лежавшие на её лице тени завораживали взгляд. — Ты считаешь меня другом?

— Да, ты добрый, и немного вредный, и странный. У меня никогда не было друзей, а мы подружились. Может быть, ты и не считаешь меня своим другом, но я тебя — да. Когда мне сказали, что ты ранен харром, я испугалась не того, что потеряю опекуна, а за тебя. И, не хочу тебя обидеть, но мне показалось, что у тебя тоже не так много друзей. Карру написал о случившемся твоей маме. Она до сих пор не приехала.

— У нас с ней непростые отношения, — вырвалось вслух. — Она почему-то сочла, что я такой же, как отец. Сослала учиться на десять лет за границу. Запретила отцу встречаться со мной, и я узнал об этом только недавно. Незадолго до того, как забрал тебя. Она против этого… Может быть, приедет. Надеюсь, ты не забросила Колледж?

— Я хожу. Правда.

— Ладар сказал, ты не спишь и не ешь. Тебя высечь розгами?

— Самиры не трогают женщин, — улыбка стала веселее, и тёплая ладонь накрыла мою щёку.

— Теперь будешь кушать и спать хорошо. И мне предстоит долго тут валяться. У тебя есть сестринские обязанности и придётся их выполнять.

— Ты только скажи, что от меня понадобится. Ты сделал для меня куда больше, чем я когда-нибудь смогу отплатить. — Я не помнил, когда в последний раз обо мне переживали так искренне и сильно. Но даже фоном пробегавшие мимо растревоженного дара мысли были посвящены мне, почти всецело. И заботило сестру отнюдь не наследство, которое у неё моими стараниями имелось — я слишком хорошо знал матушку, чтобы надеяться, что она, в случае моего «ухода», проявила бы хотя бы какое-то участие в жизни Эль. А если и проявила — что оно не сводилось бы к тому, чтобы спихнуть «выродка» первому попавшемуся кавалеру. — Только если не буду ходить на занятия, ты ведь тоже рассердишься.

— Твои обязанности будут простыми. Читать вслух, следить, чтобы принимал лекарства, и просто развлекать. Я ещё не скоро встану, харры опасные звери. А главная задача, совсем забыл — хорошо ешь и много спи.

— Или будут розги? — по бледным щекам катились слёзы, и тонкие пальцы сжали ладонь, совсем слабо и осторожно.

— Нет. Просто, когда поправлюсь, на неделю запру тебя тут и буду откармливать.

— Как поросят и телят? — насупилась девушка.

— Ты угадала. Я пробовал много разного мяса, но вот чарвана как-то не приходилось… — я старательно пытался изобразить веселье, чтобы не заставлять хотя бы остальных делать скорбные лица и не выслушивать слова сожаления и оправдания моим ошибкам. Возможно, да, удалось сделать многое, но, если мог избежать — лучше было избежать.

— Не нужно. — Взгляд Эль внезапно посерьёзнел. — Не притворяйся. Я знаю, когда тебе на самом деле весело, а когда ты делаешь вид. И я понимаю, о чём ты сейчас думаешь. Вы все молодцы. И твои ребята, и ты сам. В таких местах, как Шэрфилд, вы считаетесь очень… неоднозначными, если честно, вас боятся. Я тебя тоже боялась, а потом узнала, что вы самые обычные мужчины и юноши, вне своей работы. И что девушки тоже могут там трудиться… Я постараюсь помочь отвлечься, но не делай вид, что тебе хорошо, — в обычно звонком и плавном голосе появились хриплые, горькие нотки. — Я знаю, тебе сейчас плохо, и кто-то должен быть рядом. Я твоя сестра, и буду рядом.

— Я не так много сделал для тебя. Забрал к себе и дал шанс учиться… — свеча погасла, догорев, и силуэт девушки скрылся в темноте, едва выделяясь из остальной комнаты.

— Ты подарил мне возможность прожить очень даже безбедную жизнь, а не пытаться как-то устроиться поприличнее в глуши. Ты стал моим почти единственным другом, и это уже много… Но уже поздно, тебе стоит немного отдохнуть, я пойду…

— Элиа… — окликнуть сестру, шаги которой зашелестели рядом с кроватью, и звякнул канделябр, удалось довольно громко, и рану вновь ожгло. — Посиди со мной пару минут, ладно? Расскажешь что-нибудь. Да хотя бы, как дела у тебя в Колледже.

— Хорошо, — под весом опустившейся на край кровати девушки, зашуршавшей юбками, скрипнула древесина. — Но совсем немного. У меня утром занятия, и лекарь велел тебе побольше отдыхать. — Старательно изображая строгий, наставнический голос, отозвалась она.

* * *

Через пару дней удалось понемногу вставать, передвигаясь хотя бы в покоях. Необходимости что-то делать не было, время от времени навещали старые друзья, включая молодого государя, выкроившего на визит ко мне почти целый час и убеждавшего, что изучил дело и пришёл к выводу, что ни моей, ни иных командиров вины в произошедшем не было, что установлены были более строгие меры по обеспечению защиты жителей страны… Что он принял решение пропустить ступень, и на должность Гранд-Мастера, которая вот-вот должна была освободиться, буду назначен я. Руководитель всего Отряда, одно из важнейших лиц страны, и, само собой, одно из самых нелюбимых народом. Старый Гранд действительно собирался в отставку, дослужив до почти девяти десятков лет, но собственное назначение мне казалось неоправданным, преждевременным, о чем я честно и сообщил другу. Ответом стало решительное «я назначу, просто ставлю в известность, уже обдумал». Обдумал, в этом сомневаться не приходилось, решений, которые были бы очевидно нелепыми, он не принимал даже в более юном возрасте, кроме, пожалуй, выбора невесты. В довесок ко всему «за особые заслуги» граф превратился в герцога…

Так или иначе, визиты случались нечасто, сиделкой оказалась неразговорчивая полная пожилая дама, которая только пихала то отвары, то еду, то свежие бинты… У сестры были занятия, и на несколько дней я оказался большую часть времени предоставлен своим мыслям. Самообвинения понемногу удалось отогнать, и на смену им пришли совершенно иного рода помыслы и воспоминания — о проведённых в Школе Магии долгих годах, о том, как я, будучи совсем маленьким сорванцом, познакомился с мальчиками чуть постарше, будущими Императором и Первым Советником, и они позднее стали моими лучшими друзьями.

О том, что меня никогда нельзя было назвать образцовым мужчиной, более того, я довольно рано осознал цену и самирской обворожительности для людской расы, и тому, что внешность, сопоставимая с весьма молодым юношей-человеком, пользовалась успехом у прекрасного пола. Первой дамой, получившей в моей жизни место, оказалась молоденькая супруга одного из школьных Наставников, заинтересовавшаяся (потом выяснилось, что такой интерес она питала часто) юным самиром, подававшим по отзывам её же мужа, большие надежды. Интрижка продлилась несколько месяцев, была благополучно скрыта и из Школы я не вылетел. После была одна из принцесс, но удача и здесь не подвела, дело замяли, а мне запретили год появляться в стране и несколько лет после школы въезжать туда надолго… Были и другие случаи, и единственным светлым пятном в разгульном подходе к отношениям с женщинами было то, что все связи являлись исключительно добровольными и я никому ничего не обещал. Ни жениться, ни любить до конца дней… Впрочем, некоторым это не помешало любовь к ним себе придумать.

Репутацию мою, разумеется, такой образ жизни не мог не пошатнуть, и в среде дам, обладавших высокими моральными ценностями, слава поплыла, к недавним временам, самая дурная. Всё это и витало теперь в голове, наряду с воспоминаниями и о полученных многочисленных отказах в близком знакомстве. Среди хаоса размышлений всё явственнее пробивалось одно — за хлопотами и привычной рутиной дел я не задавался, ни разу, вопросом своего отношения к Элиа. Привык к её жизни бок о бок со мной, к тому, что брошенные куда попало в гостиной вещи как-то незаметно оказывались, даже в дни, когда слуг не было — а личных я нанимать не хотел, дворцовых вполне хватало, на подобающих местах, к невысокой фигурке с отросшими волосами, заплетаемыми в две толстые косы. Я не считал, и не хотел считать сестру врагом. Вот только очень глубоко, неуловимо витала тень осознания, что и сестрой считать не мог. Я даже не знал точно, что пассия отца была беременна и родила ему ребёнка, догадывался, конечно, но даже не знал, дочка там или сын. И есть ли этот ребёнок на самом деле.

И теперь, при всех стараниях убедить себя, что это моя сестра, не удавалось это сделать. Говорить само слово я мог сколько угодно, от этого ничего не менялось, и считать Эль таковой я не начинал. Вот только всё чаще ловил себя на мысли, что неуклюжая, наивная, добродушная девушка, оказавшаяся крайне набожной — в гостиной даже появился уголок с алтарём, почему-то стала очень дорога. И то, что она всё чаще улыбалась, приятно грело, а слёзы, пролитые из-за меня, прожигали не меньше боли в ране… В этом отношении к ней, в этой симпатии, крылось что-то совсем недоброе, что-то нездоровое, неправильное, и понять, что именно, я никак не мог. Новыми открытиями этих попыток докопаться до собственных задворок стало то, что Элиа за очень непродолжительное время научилась понимать меня лучше, чем некоторые из тех, кто много был рядом, знал меня с детства, то, что она и впрямь, добираясь домой после трудного дня, сидела рядом, уговаривала пить отвратительно-кислые отвары, уничтожавшие остававшийся в крови яд, читала вслух книги. И подчас засиживалась далеко за полночь, болтая и пытаясь развлечь, пока я не отправлял добровольную «сиделку» спать…

Помощь в самопознании пришла внезапно, оттуда, откуда ожидалась меньше всего, в виде матушки, которая, как оказалось, была на исторической родине, известие о тяжёлом ранении застало её на пути домой… После оханий и заботливых расспросов о здоровье мама напомнила, что навещать собиралась только днём, пока «бастардки», как она отчего-то окрестила Эль, не было дома, ибо глаза видеть девчонку не желали, и перешла к деловому вопросу, заключавшемуся в том, что, если Эль уже исполнилось шестнадцать, когда я собирался выдать девицу замуж и нашёл ли уже претендента. Ответ был отрицательным, графиня пока ещё Фэрт покивала, и спустя три дня в нашей гостиной, за столом, по всем правилам расы накрытым сладостями и травяными чаями, восседали четверо. Матушка, по такому случаю нарядная и благообразная, я, перепуганная Элиа и гость в лице почтенного, важного, всем видом источавшего пафос и великолепие старичка с толстыми седыми усами. Человека.

— Элиа чудесная девушка. Она учится в Колледже писарей, ей останется ещё два года. Но, конечно, если пожелаете, она оставит обучение и займётся домашним хозяйством и детьми… — серые глаза вытаращились, и сестра робко подала голос.

— Но, графиня Фэрт… Я бы хотела доучиться… — сказать, что замуж она не жаждала, девушке явно не хватало решимости.

— В моей семье, милочка, традиционные взгляды. Мы не одобряем, когда жена работает.

— Но, может быть, я сумею убедить вашего сына… — промямлила «невеста».

— Дорогая, вы неверно поняли, — расцвела мама, битый час нахваливавшая ту, кого видела впервые. — Граф подыскивает невесту не для сына, а для себя, — и без того испуганная девушка пришла в откровенный ужас, часто задышала и покрылась алыми пятнами. — Уверяю, Ваша Светлость, Элиа совершенно кроткий, непорочный ребёнок. Современные девушки нередко забывают о морали, но наша милая девочка, разумеется, не относится к таким, верно?

— Я понимаю, вы молоды, сердечные дела, — влез жених. — Если случилось, что вас поцеловал некий юноша, я не уделю этому никакого внимания.

— Элиа, милая, расскажи нам, пожалуйста, может быть, у тебя есть какие-то тайны. Мы знаем нынешние нравы и не осудим…

— Я никогда никого не целовала, — голос задрожал от сдерживаемых слёз. Сцена сватовства продолжалась уже битый час и поначалу порядком меня веселила. Но ситуация явно выходила за рамки забавной.

— Элиа, иди к себе. — Поймав мой взгляд, девчушка тут же удалилась, слишком торопливо для попытки вести себя благочинно, тихо всхлипывая. Матушка и визитёр, переглянувшись, принялись было обсуждать условия помолвки и тут наконец удосужились обратить внимание на меня.

— Граф Фэрт, а каковы ваши пожелания? — оскалился кавалер. — Простите, я совсем запамятовал справиться у вас…

— Ну что вы, ничего страшного, — рука под столом поневоле сжалась в кулак, и улыбка получилась скорее оскалом. — У меня есть несколько вопросов, почтенный.

— Разумеется.

— Может быть, в вашей семье такие предрассудки в почёте, но почему вы решили, что я склонен их разделять?

— Простите?..

— Бэнджамин! — зашипела матушка, краснея от гнева.

— Я рад, что вы всё же изволили уточнить моё мнение. Мне не пришлись по душе вопросы, заинтересовавшие вас, и то, что вы сочли уместным обсуждать подобное, не будучи наедине с дамой, а при членах её семьи. Более того, я не являюсь сторонником традиционных взглядов, запрещающих девушке иметь профессию и трудиться, разумеется, если речь не о младенце, который нуждается в матери, в первые годы жизни, как и те, что запрещают даме получать достойное образование. И не могу допустить, чтобы моя сестра была вынуждена оставить занятия лишь потому, что этого пожелаете вы. И… Дело в том, уважаемый, что опекуном леди Элиа является никто иной, как ваш покорный слуга, и решение подобных вопросов исключительно в ведении моём и леди Элиа. Она не выразила желания, и я солидарен со своей протеже, поэтому, со всем почтением, прошу немедленно удалиться. Я не хочу вас оскорбить, но напоминаю, что вопросы, связанные с браком сестры, решаются мной. Не знаю, что обещала вам графиня Фэрт. Но я не принимаю ваше предложение.

— Не моё, а мне, — взъелся мужчина. — Вы думаете, эта бастардка — завидная пассия? Даже если она правда ни с кем до сих пор не целовалась, ведь яблочко от яблоньки… Графиня предложила приличное приданное, в моём возрасте непросто найти спутницу. Вы ведь сами понимаете, что юная леди не прельщает ни красотой, ни манерами, ни талантами.

— Вы тоже, — глаза жениха на этом расширились вдвое и лицо побагровело.

— Да как вы смеете?! — ноздри раздулись, и гость подскочил, оскаливаясь уже не в улыбке, скорее в яростной гримасе. — Что вы себе возомнили, сударь?! Вы оскорбляете почтенного человека, представителя Городского Совета Дариана, из-за какой-то незаконорожденной девки?! Я не оставлю этого…

— Эта, как вы выражаетесь, девка, является моей сестрой, и я должен отметить, что она рождена в законном браке и именовать её «бастардкой» с вашей стороны — прямое оскорбление. За кого, когда и где выдавать графиню Элиа Фэрт, решать только мне. Вероятно, я вам не нравлюсь. Я вас впервые вижу, и вы мне тоже не нравитесь. И только из уважения к вашему почтенному возрасту, к вашему титулу и к тому, что вы были сюда приглашены, я пока ещё вежливо предлагаю вам удалиться.

— И вы еще слывете тактичным молодым дворянином, исключительной чести?

— Не был бы я исключительной чести, я бы вас уже отсюда выставил, — заставить себя разжать кулак почему-то оказалось непомерно трудно.

— Я наслышан о сомнительных достоинствах покойного графа, как и о ваших не менее сомнительных успехах… — усатое лицо расплылось в усмешке. — Не удивлюсь, если вы таким образом учитесь защищать интересы собственной дочки, которая где-нибудь подрастает… — сбоку зашелестела ткань, и мерные, но быстрые шаги. Дверь покоев распахнулась, когда мама отошла от стола на полдесятка шагов, повинуясь чарам, и в проёме показались очертания дворцового коридора.

— Вон отсюда, — властно, спокойно, с большим блеском сдерживая злость, сиявшую в глазах, произнесла она. — Я вам, граф Дэрни. Я бы не возражала, оскорбляй вы девчонку и моего некогда супруга. Но высказываться в адрес сына не позволю. Или вы уйдёте, и мы забудем о досадном недоразумении, коему, к счастью, нет свидетелей, или я попрошу стражу дворца вас проводить.

— Да у вас вся семья… — сверкнул глазами визитёр, оглядывая то меня, то матушку.

— Вам ведь вполне однозначно сказали, что не следует задерживаться. И я очень убедительно и искренне прошу больше меня не навещать. — Несостоявшийся родственник, вполголоса бормоча на наши головы все мыслимые проклятья и кару, соизволил наконец оставить нас одних.

— Канэ, а теперь жду объяснений. Мне стоило большого труда найти жениха для этой, так сказать, милой девы. — Мама скрестила на груди руки. — Что тебя не устроило, возраст?

— Я не припоминаю, чтобы просил вас, матушка, принимать участие в устройстве Элиа. Я её опекаю и отвечаю за брак, и пока не нуждаюсь в вашей помощи.

— На твоём месте я бы не уделяла ей столько внимания, вспомнить только, откуда она взялась!

— Я не оправдываю отца, и не собираюсь прощать, признаю, что он поступил с тобой ужасно. — Рука тяжело опустилась на плечо высокой дамы, совсем ещё молодой на вид, некогда очень красивой. — Мама, я помню, откуда она появилась, но она не виновата в том, что сделал отец. Эль его не просила об этом. И спихнуть замуж вот так, лишь бы поскорее… Не думаю, что это будет честным поступком с моей стороны. Ты приехала только сейчас, а Элиа каждый вечер сидела со мной, с тех пор как я очнулся.

— Я не могу её даже видеть, — впервые со встречи холодный голос задрожал. — Я с трудом себя сдерживаю…

— Я не заставляю видеть. Но не вынуждай меня выбирать между вами, я не буду делать подобный выбор. Ты знаешь, что очень мне дорога. Но Элиа не меньше, я успел её узнать, она прекрасная девушка. Она моя сестра. Да, она чужая тебе, но она — моя сестра. И если ты решишь всё же взяться устраивать её счастье… Приданное Элиа — завод и поместье там, на родине. Они же отойдут ей, если со мной что-то случится.

— Канэ!

— Они принадлежали отцу. Она имеет законное право на часть нашего имущества в качестве приданного. Я прекрасно осознаю, что вы не уживётесь, и счёл, что будет уместнее, если вы будете жить в разных странах.

— Я думать не хочу, что с тобой что-то случится, и не смей этого говорить. Оттаскаю за уши, — мама, сдавшись, крепко обняла меня. — Зачем это, сынок? Завод… Не слишком ли много?

— У тебя останется больше, тебе известно, что произойти может разное, не в архиве сижу. Я прошу не вмешиваться в то, что решаю касательно сестры. Ты не можешь судить непредвзято, более того, по обычаям сначала женюсь я, а потом она выйдет замуж.

— Боюсь, невесту ты покажешь ещё очень не скоро, — усмехнулась графиня Фэрт, натягивая на лицо привычное благочестие. — Я не буду вмешиваться, и надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Признаю, решение было несколько поспешное…

* * *

Элиа сидела на кровати, согнув ноги в коленях, так, что юбка приподнялась, обнажая стопы и щиколотки, уткнувшись лбом в колени и тихо всхлипывая. На стук в дверь сестра отозвалась с третьего раза, неразборчиво промямлив что-то, что я посчитал разрешением войти.

— Когда? — выдавила она.

— Завтра, — постель прогнулась под моим весом, и пальцы почти невольно принялись стирать с щёк слёзы.

— Так скоро?!

— А зачем тянуть? — вид слёз приводил в ярость, которую было довольно нелегко скрыть.

— И как… Как это будет?

— Как… Парк, что-нибудь сладенькое, потом пообедаем в кофейне и сходим наконец на представление заклинателей змей… — заметив ошарашенный взгляд, я улыбнулся, потрепав съёжившуюся девушку по волосам. — Я давно обещал и никак не свожу. Мне, вроде, стало лучше, так что сходим.

— Я про помолвку… Ну, и остальное… — хлюпнула носом Элиа.

— А помолвки не будет. Не знаю, как тебе, но мне дедушка не очень понравился.

— Ты молчал… Я думала, что тоже согласишься.

— Ты несколько дней назад назвала меня другом, а разве друзья так поступают? — отрицательное покачивание головы в ответ. — Вот видишь. Обещаю, что ты выйдешь замуж и уйдёшь отсюда только тогда, когда сама этого захочешь и я одобрю твой выбор. Но если увижу, что ты ошибаешься, не одобрю. Обещаешь меня слушаться?

— Обещаю. Но если ошибаться будешь ты, слушаться не буду, — по щекам ещё ползли слезы, но улыбка стала яснее, и вместе с тем, как реакция на случившееся, клубком змеи вертелось всё более четкое осознание чего-то неправильного, страшного и противоестественного. — Значит, я уйду или когда ты женишься, или если мы решим, что нашли достойного мужа для меня. Ну, тогда тебе придется потерпеть. — Палец лёг на её губы, и туманный клубок мыслей неожиданно обрёл ясность, резанувшую кинжалом.

— Я потерплю. А сейчас успокойся, перестань плакать, я этого не люблю, и пошли пить чай. Жду тебя через… Через полчаса, — едва ли не впервые в жизни оказалось настолько сложно делать вид, что всё — как обычно. Ничего не изменилось, только я осознал и то, почему видеть сестрёнку в слезах было настолько невыносимо, и то, почему мне стала нравиться её улыбка, и что толкнуло так повести себя сейчас, почему само появление здесь кавалера, который сгодился бы мне в дедушки, вызвало такую ярость. И то, насколько чудовищным это было, уже одним только фактом своего существования.

— Тебе ведь тоже придётся искать мне супруга, — тихо произнесли за спиной, уже когда я добрался до двери. — Я сказала правду. Мама воспитывала меня очень строго, и я…

— Я помню, что ты сказала, — голос не подвёл, как и вроде бы небрежно опустившиеся на засов пальцы. — Я и не думал ничего подобного. — Самый край взгляда выловил чуть завитые по случаю визита дорогого гостя пряди, спускавшиеся вдоль мокрых щёк. — Жду тебя на чай… — во что бы ни умудрился ввязаться я, впивалось в виски осознание, с тонкой примесью ужаса, Элиа не должна была из-за этого пострадать. Ей и знать не следовало, что старший брат, который представал перед ней, что становилось всё яснее, всё более хорошим, как оказалось, таковым не являлся. В плывшей за мной славе, в том, как часто мама в сердцах бормотала, что я не лучше отца, в том, что наговорил гость менее часа назад, впервые с болезненной ясностью выплыло зерно правды. Только меня могло угораздить, и жизнь здорово этим наказала за проделки с женской половиной, влюбиться в собственную сестру…

Бледное, приобрётшее несколько синюшный оттенок лицо, с заострёнными прямыми скулами, вновь выросло перед глазами, стоило закрыть последние, и я невольно подскочила на постели, впившись пальцами в тёплое лёгкое одеяло. Сон, только сон, всего лишь ночной кошмар. Бэнджамин пришел в себя, очнулся, и одна из самых страшных недель моей жизни осталась позади… И всё же почти каждую ночь, холодком по коже, возвращались пока те долгие, мучительные сутки неизвестности.

Яд одного из самых страшных, чудовищных порождений мира, от которого даже не создали собственно противоядия. Или удавалось очистить кровь иными, обычными для лекарей и магов-целителей средствами, пуская её, давая лекарства от других ядов, или, и чаще всего, нет. Яд, одна капля которого наверняка убивала ребёнка и с огромной вероятностью взрослого… Страшный, смертельный, невероятно опасный, как и сами харры. Одной из основных и самых жутких задач Особого Отряда была защита жителей Империи от этих чудовищ, похожих на бескрылых драконов, не слишком крупных, разумных и безжалостных. В Шэрфилде ещё в моём раннем детстве появилось полдесятка харров, и я смутно помнила, как трясло всех жителей городка, как лихорадочно взрослые ждали прибытия самиров, как потом, когда эти твари были уничтожены, весь Шэрфилд не хотел отпускать спасителей и оплакивал тех, кого успели убить. Трое детей, один моего тогдашнего возраста, двое взрослых и множество домашних и не очень животных. В том числе мамин кот…

Тогда их было всего пятеро или шестеро, но провинциальный городок, где и гвардии толком не было, это потом поблизости появился гарнизон войск Империи, и отец вернулся в Отряд, они привели в ужас. На ребят брата напало в десять раз больше…

В тот день я как раз успела вернуться из Колледжа, когда в покоях появились бледные как полотно парни из Седьмой Сотни, настолько взволнованные, что даже люди замечали это по их лицам. Впрочем, пару минут спустя причина их волнения выяснилась и колени поневоле подогнулись, когда чей-то голос вещал в ухо и цепкие пальцы удерживали плечи, мешая упасть. «Коготь харра, на треть дюйма вошел. Яд попал в кровь… Жив, но…»

Я выросла в Империи, где о том, что такое харры, знал каждый ребёнок, научившийся ходить и говорить. Я слишком хорошо понимала без всяких слов, что скрывалось за этим «но». Никакой уверенности, никаких утешений, по меньшей мере пока не очнётся. Но всё же, после самой долгой недели в моей жизни, в которую сиделки и лекари и близко не подпускали к раненному, очнулся. И даже довольно быстро окреп. А я имела наконец честь познакомиться с графиней Фэрт, которая взирала на меня, силясь любезно улыбаться, так яростно, что хотелось обратиться в таракана и уползти под шкаф. Только вот в таракана обращаться я не умела.

Какой же ледяной пол под босыми ногами! И почему-то тело пылало, даже ночная рубашка липла к спине от пота, хотя в покоях было прохладно. Не уснуть, точно не уснуть, особенно страшные кошмары преследовали этой ночью, как наяву… Как тогда… Погребальный костер, белое, белое вокруг, одежды, снег, покрывало над высокой, тонкой фигурой, такой знакомой, родной. Белое лицо, в тёмных пятнах язв, и такие же руки… И я совсем одна, не в силах оторваться от ненавистного огня, пожиравшего самое дорогое…

В тот день было холодно, но я не чувствовала стужи. Это потом осознала, что должно было быть холодно, ведь была зима. Зимой погребальные костры особенно яркие, на белом. Белое, белое… В тот день я возненавидела чистый белый цвет. В тот день утром шёл снег, больно колол лицо, когда я бежала за лекарем. Когда выходила из дома, мама была ещё жива… Когда вернулась…

Отодвинув тяжёлые шторы, я нерешительно замерла, глядя сквозь прочное стекло на дворцовый парк, освещённый редкими фонарями. Не стоило открывать окно, крапал дождь, и ладно бы только я простудилась, но заразить и без того ослабленного Бэнни было не лучшей вещью. И вместо этого, засветив свечу, поджимая зябнувшие пальцы ног, выбралась в узкий коридорчик. Моя комната была чуть ближе к гостиной, нечто вроде детской, покои ведь были на деле семейными. Бэнджамин рассказывал, что когда-то это была его комната… Тихонько, чтобы не шуметь, приподнимая длинный подол, выбралась в гостиную и невольно ойкнула, обнаружив застывшую на полу, у едва теплившегося камина, почти в темноте, спиной ко мне, жилистую высокую фигуру с распущенными тёмными волосами. Не хвост? Странно… Самиры даже спали, нередко, не распуская волосы.

— Жами… — фигура вздрогнула на звук моего голоса и чуть обернулась. И шагов моих не услышал, странное дело. — Что-то случилось?

— Ничего, — тёплые пальцы почти незаметно переняли свечу, коснувшись на миг кистей, и снова огнём полыхнуло тело. Нет, нет. Он поправится. — Просто не спится... Яд ведь не до конца вышел, мешает нормально спать. А ты? — внимательно изучая каждую чёрточку лица, завораживавшим пронзительным взглядом. — Всё хорошо?

— Меня мучают кошмары, — солгать в эти глубокие, изредка мелькавшие едва уловимыми отблесками чар, глаза было просто невозможно. — Что ты… Я очень боялась за тебя… И снится, как мама… — узкие, с длинными пальцами ладони осторожно легли на плечи, и губы коснулись макушки, совсем как в детстве, когда утешала мама. И страхи, покоряясь то ли чарам, то ли просто теплу другого существа, рассеялись, позволяя уткнуться лбом в здоровое плечо, подальше от раны, и нерешительно обнять в ответ. — И как ты…

— Ты забыла, что я противный и живучий, и никуда ты от меня не денешься? — усмехнулся над ухом до дрожи знакомый голос. — Эль, вот ещё сырость разводить! Кто потом ремонт будет делать, м? — невольно улыбнувшись, я подняла взгляд на вытянутое, с заострённым подбородком, осунувшееся за болезнь лицо, и как-то неожиданно, вдруг, пришло осознание, отчего сама мысль о том, что что-то могло с ним произойти, казалась такой жуткой, страшной, невыносимой, даже сейчас, когда два дня как после той бредовой затеи с моим супружеством уехала его матушка. Отчего известие о будущем браке испугало так сильно, что я даже не знала, что и делать… Что даже слова произносила с трудом…

Что-то заворожило в нём ещё тем утром, когда я вместе с другими воспитанницами в окно рассматривала отряд всадников, торжественной кавалькадой въезжавших на узкие улочки Шэрфилда. Легконогие чёрные лошади, чёрная же с серебром форма, эфесы клинков. Непроницаемо-холодные лица и уверенные скупые движения. Что это не люди, а самиры, я поняла почти сразу — именно по спокойным, слишком сдержанным и неуловимым для людей проявлениям хотя бы каких-то мыслей и эмоций.

— Особые, — выдохнула тогда одна из младших наставниц, выглянувшая из окна вместе с нами, отвлёкшимися от починки подушек. — В нашей дыре?! — нам с девушками оставалось только изумлённо переглядываться и шептаться остаток дня. Особый Отряд в Шэрфилде, неслыханно! И ведь тогда, изучая глазами первого всадника, на вид парня лет восемнадцати, не старше, перед которым едва не попадали на колени старики из Городского Совета, расположенного в паре домов от сиротского, напротив, не представляла, что вечером именно я открою ему дверь…

И что сейчас именно его пальцы как-то почти не по-родственному нежно погладят щёку.

— Ты, кто же ещё, — рассмеялась, стараясь не показать и не выдать того, как судорожно сжались, сгребая мягкие ткани домашней рубашки, пальцы. Того, как горела кожа на спине, под сильными, ставшими слишком дорогими руками, того, что, непонятно как, почему, когда, влюбилась в собственного брата. Я ведь даже не знала, ещё год назад, кто он и где, только одно имя и что у отца он в первом браке был. А теперь… — Хорошо, больше не буду плакать, раз тебе не нравится.

— Это только сны, Эль, — длинные волосы сами собой скользнули между пальцами, почти до пояса, как у всех мужчин нашего народа, густые, темные, похожи на шёлк. Или это только мне так казалось. — Только сны... Пойдем, уложу, тебе завтра на курсы, довольно рано, а я не хочу, чтобы ты отставала.

— Укачивать будешь? — подчинилась, с трудом отпустив тонкие прядки. Весьма щекотливая для самирских мужчин тема, к волосам кроме любимой никому прикасаться было нельзя, но Бэнджамин стойко сделал вид, что ничего не заметил, видимо, не хотел меня обидеть сейчас. Заботливый, несмотря на не лучший характер, добрый, и понятия не имевший о том, во что я вляпалась. Впрочем, ему и не стоило…

— Вот ещё, ты не ребёнок! — фыркнули над ухом. — Колыбельную спою…

Мы прожили бок о бок без малого два года, которые постепенно становились для меня всё большим мучением. Я старался считать Элиа сестрой и относиться к ней соответствующе — сперва пытаясь подружиться, позднее — в бесплодном стремлении уверить себя в том, что ничего большего к ней не испытывал…

И даже для себя объяснить и оправдать отношение к чарванке не удавалось. Но вот уже второй год, возвращаясь в наши комнаты, с необъяснимым теплом встречал взгляд девушки… Она почти никогда не пропускала мой приход, расспрашивала, как прошёл день, старалась накормить ужином… А я, после долгих бесплодных попыток самоубеждения, пытался делать вид, что переставал её замечать — слишком сложно было даже так, на расстоянии, управиться с клубком зародившихся уже в самую первую поездку вместе, когда ехали в столицу из Шэрфилда, чувств. Весь опыт, всё, привитое на бесчисленных тренировках в Школе и позднее на службе, вся выдержка терпели поражение в борьбе с тем, что я испытывал к этой хлопотливой, добродушной, как-то трогательно скромной и воспитанной девушке. Совсем ещё недавно — юной, немного наивной и порывистой девочке. Теперь — девушке на выданье, на недавнем балу, который нам выпал шанс посетить, произведшей немалый переполох у молодых кавалеров. А то, как подчёркнуто холодно сестричка сохраняла между собой и ними дистанцию, интерес последних только подогревало — недаром ведь всю последовавшую неделю в покоях появлялись букеты, записки и прочие, довольно-таки банальные проявления флирта. Вот только… Ни один из этих букетов Элиа не удостоила более чем взглядом, а через пару дней и вовсе поведала, что цветы не слишком любила.

И каждый проходивший день лишь усиливал симпатию, интерес, притяжение… Каждый новый день приходилось, сжимая кулаки, твердить себе только одно «нельзя, она твоя сестра».

Необыкновенно живая, застенчивая девушка, с сиявшими глазами рассматривавшая Дариан, когда мы прибыли к столице, и с восторгом обходившая наши комнаты… Даже обжившись здесь, Элиа не утратила ни скромности, ни доброты — и тем горше было осознавать, что я всё более старательно изображал ненависть к ней, чтобы не дать повода сильнее сблизиться — опасаясь того, что мог бы натворить. Того, что было бы, пойми она, что нравилась мне… И далеко не как сестра.

Но каждый такой букет, присланный миловидной юной герцогине, когда она стала появляться в свете, всё сильнее разжигал мрачное, незнакомое прежде чувство, тёмным огоньком тлевшее внутри. И всё чаще украдкой появлялась на губах злорадная улыбка, даже для меня самого почти всегда совершенно неожиданная, когда каждый новый подарок, не удостоившись никакого внимания, неумолимо отравлялся обратно к очередному кавалеру, что очень скоро принесло Элиа за глаза славу недотроги. Впрочем, звучали и предположения о том, что причиной такому поведению служила моя суровость — а истинных причин, по которым единственным, кроме меня, чьи подарки и знаки внимания принимались девушкой, был наш общий друг, не знал даже я. Но даже это не мешало ревности колоть всякий раз, когда поблизости от леди Фэрт появлялся кто-то другой…

* * *

В тот вечер, когда я впервые дал трещину, не считая дней Именин сестрицы — с первым притом изрядно промахнулся — вернулся довольно рано, возымев привычку засиживаться в Штабе как мог дольше и получив за глаза прозвище "фанатик". Никто из подчинённых не знал и не мог знать истинную причину таких задержек...

Поначалу эта новая холодность явно списывалась на происшествие с харрами, увеличившуюся нагрузку — Арэн выполнил намерение и пожаловал должность, на то, что к новой, важной роли пришлось привыкать... Поначалу да, и всё же понемногу Эль стала догадываться, что изменилось отношение к ней, и для девушки это оказалось страшным ударом. Боль, которую она испытывала, впивалась раскалённым железом, но даже это было лучше правды. И правду эту девочке лучше было не знать.

Элиа, вопреки обычному, в гостиной не дожидалась, зато встретил доносившийся из её спальни, из-за приоткрытой двери, звук флейты… Эту мелодию играл в детстве отец — красивая, немного грустная. С тех пор, как он ушёл из семьи, слышать её не доводилось ни разу… Тщательно подавленные воспоминания о счастливом детстве, здесь же, в этих же комнатах — отец работал в Отряде — об играх с Ладаром и Арэном, для которых я почему-то всегда был «малышом», о сказках, которые на ночь рассказывал папа, его уроках, всколыхнулись. Вспомнилось и услышанное уже когда мне было за двадцать «это я запрещала общаться с тобой»… Быть может, не будь такого запрета, день, когда отец, отводя глаза, обнял меня на прощание, не стал бы последним.

Распущенные каштановые пряди, серое платье, тонкие пальцы, закрытые глаза. Умение подходить бесшумно помогло остаться незамеченным, украдкой наблюдать за девушкой. Мелодия доиграла и ресницы распахнулись. Левая (Элиа была левшой) рука уронила инструмент.

— Если тебе не нравится, я больше не буду играть, — тихо произнесла девушка, отводя глаза.

— Наоборот, мне очень понравилось. Я давно её не слышал, вот и не хотел мешать, — холодок металла скользнул по пальцам. — Кто научил?

— Отец. Он играл её, когда ещё был с нами… Мне было шесть, когда он вернулся в Отряд и переехал в соседний город. Мы виделись куда реже… — в голосе зазвучала лёгкая застарелая горечь.

— Мне он тоже её играл, но я так и не научился сам, — соблазн сесть рядом, сжать тёплую руку был огромным, но… нельзя. Помогая Элиа сесть на кушетку в гостиной и опускаясь на соседнюю, я мысленно проклинал того, кто придумал такое испытание. — А ещё рассказывал сказку по гнома Маргуса, который хотел стать изумрудом.

— И все над ним смеялись, — улыбнулась девушка. — Мне тоже. Мы даже как-то раз играли в Маргуса и Махини, которую он убеждал превратить его… А ещё было про звездочёта Самцу и его приключения. Ты иногда его напоминаешь, кстати, — внезапно заметила она, рассмеявшись. Звонкий задорный смех, тонкие черты лица, хрупкая ладошка, прикрывшая рот… Заслон из запретов треснул на краткое мгновение.

— Самцу? Седовласого толстяка с большими усами?!

— Нет… отца… У вас очень похожи улыбки, — слова отрезвили и рука, почти сжавшая уже хрупкую кисть, сама собой отдёрнулась прочь. У нас один отец…

— Ты очень хорошо играла, — отрезал я, торопливо поднимаясь. — Мне понравилось. — Внезапная боль в голени заставила сесть обратно, закатывая штанину. Черная точка, крошечная, от укуса… На полу — чёрный, с белым брюшком паук. Хаэрл, чей яд способен был даже убить, правда, скорее ребенка, если вовремя не принять меры. Довольно редкий и в Дариане почти не встречавшийся…

— Хаэрл! — Элиа сглотнула, торопливо поднимаясь, пока я, ощущая горечь во рту и стремительно нараставшую слабость, тихо радовался, что не был человеком — самиры страдали от яда меньше и медленнее. Раздавив магией упавшего на спину и пытавшегося перевернуться «милого паучка», я столкнулся взглядом с Элиа, вернувшейся с ворохом порошков, настоев и большой чашкой. — Постарайся не уснуть, спать сейчас нельзя, — скомандовала она, суетливо начиная смешивать лекарства. — У нас в сиротском доме, да и вообще в округе, их было много, если всё быстро сделаю, к утру поправишься. Но ночь будет лихорадить… Меня как-то укусил, в детстве, двое суток провалялась.

Сознание мутнело, невзирая на магию, старательно очищавшую кровь. Хаэрлы были одной из немногих вещей, всерьез причиняющих самирам проблемы — не считая, разумеется, других самиров и более высоких существ… Ни одно другое живое существо вроде мухи или таракана не было так опасно — минут за десять от укуса следа бы не осталось — магия справилась бы сама. И тем труднее было не касаться тонких рук, протягивавших к губам чашу с лекарством, горьким, тошнотворно пахнувшим, которое глоталось с трудом — а выпить нужно было всё…

Чашка опустела, и пальцы сжали хрупкие кисти, и взгляд скользнул на полуоткрытые губы. Полумрак комнаты, тихое дыхание и странный взгляд, словно отражавший какую-то внутреннюю борьбу желаний и страхов. Элиа я из принципа никогда не проверял — как ни горько было знать это, но она была весьма близкой родственницей. Захотелось коснуться этих губ поцелуем, наплевав на запреты, но мысль о последствиях для неё остановила, не дав этого сделать.

Лекарство действовало, дыхание понемногу становилось легче, а тёплые оставались в моих ладонях, не выскальзывая. Тишину нарушало лишь лёгкое дыхание, а на коже в полумраке сплетались узоры от пламени. Именно в ту ночь впервые мелькнула мысль о том, что мои чувства не столь безответны… Именно тогда мы впервые потеряли счёт времени, сидя в тишине и опасаясь нарушить её…

* * *

— А я тебе ещё раз повторяю, отличное место, горы, свежий воздух, еда прямо с огорода… Пейзажи так и призывают творить! Ты же сам сетовал, что творить не выходит! — Карру, уставившись от камина, невинно улыбался, заманивая по случаю первого в новой должности недельного отпуска в какой-то Творцами забытый уголок Империи. — Тишина, благодать… Озёра такие… Я, когда в отставку выйду, куплю там домик…

— И будешь жить в семейном имении, — усмехнулся я. — С женой и кучей детей. Ни одна женщина в здравом рассудке в такую глушь жить не переедет, бросив графские привилегии!

— Вот всегда ты мешаешь другим мечтать, — притворно обиженным голосом протянул названный брат. — Я найду себе жену, которая будет разделять мои убеждения. Пока не найду — не женюсь. Ты собираешься эти дни в городе проторчать? Пыльно, шумно, людно… Одни и те же лица, одни и те же речи. Что там у нас завтра… Салон барона…

— И что там делать, в твоих прелестных горах с озёрами?

— Гулять, творить, наслаждаться столь редким покоем… Любить, в конце концов! — слова эти в моей ситуации, вот только никому, кроме меня, не известной, звучали почти издевательски. Любить? У меня это и здесь получалось куда как неплохо. Только лучше бы нет. — Тебе тридцати нет! Нет, я понимаю, с Бэлли ты расставался с большим скандалом, но тебе ли долго убиваться. Ты у нас, на моей памяти, дольше недели один не проводил. А тут вдруг… Бэн, только не говори, что у тебя к ней было что-то серьёзное!

— Нет. Просто… Решил сделать паузу, переосмыслить жизнь. Взрослеть пора, знаешь ли.

— Ух ты! Ладно, хорошо. Давай возьмем с собой Элиа, ей тоже на пользу будет, она скоро тут совсем зачахнет. Ну смотри, как удачно — ты отдыхаешь, я отдыхаю, Эль завтра тоже на каникулы уходит. Бэнджамин!

— Гранд-Мастер Особого Отряда поедет на отдых с Сотником Седьмой Сотни?

— О Творцы Великие! — простонал «брат», похлопав себя ладонью по лбу. — Ладно, хочешь торчать в городе — торчи. Элиа со мной отпустишь? Слово даю, без свидетелей к ней на десять шагов не приближусь, никакой двусмысленности. — Костяшки сжавшейся в кулак руки хрустнули негромко, но отчётливо. Отпустить по меньшей мере на неделю, одну. Провести эту неделю, выходило, имея шанс быть поближе, без её общества, но, с другой стороны — дать ей отдохнуть, набраться эмоций? Знать всю эту неделю, что она проводила бы время с другим мужчиной, с которым у неё складывались весьма хорошие отношения? Да, когда они только начинали дружить, до того, как мы стали тогда общаться все вместе, ей и шестнадцати не было, но минуло без малого два года. Элиа исполнилось семнадцать… И такая поездка ведь могла вылиться во что-то большее…

— Я поеду с вами, — она ведь тоже заикалась о том, чтобы съездить куда-нибудь отдохнуть. И мне было совершенно не обязательно портить отдых ей, изображая неприязнь. Но даже подобная поездка давала шанс побыть в относительном уединении. И, быть может, справиться-таки с этими весьма странными чувствами… Или, мелькнула мысль не менее горькая, вляпаться в них ещё сильнее.

В парке было довольно безлюдно для столь тёплого вечера, когда в столице, к тому же, не намечалось ничего интересного, но сейчас это было скорее на руку. Тёмные воды глубоких прудов шли мелкой рябью, редкие прохожие, шагавшие навстречу, чаще всего господа и дамы в сопровождении нескольких слуг или стражников, едва ли обращали внимание на девушку в свободном сером платье с жемчужной отделкой и молодого мужчину в чёрном с алым облачении, многослойном, где в прорезях рукавов верхней туники виднелась ещё одна, а от локтя до запястья руку закрывал узкий рукав рубашки. Карру, исключая форму, довольно простую и очень удобную, по отзывам самиров, не принимал никакой людской моды, будучи строгим приверженцем обычаев. И одежда его всегда была закрытой, свободной и многослойной, даже в знойные недели. Волосы, длинные, почти до пояса, собранные в неизменный тонкий хвост, поблёскивали в лучах заходящего светила, и глаза, упорно напоминавшие Солнце, уставились на меня.

— И всё же что тебя так расстраивает, Эль? Мне не нравится, когда моя сестренка такая грустная. — Тепло улыбнулся он, вероятно, заметно это оказалось бы не только самиру, и осторожно сжал моё предплечье.

— Сестренка? — горько улыбнулась я, невольно вспоминая, что в последние полгода, по меньше мере, месяцев семь, меня так звал только один из ближайших друзей брата.

— Сестра моего друга — моя сестра, — Карру пожал плечами и обезоруживающе улыбнулся. — Мы с Бэном познакомились еще в детстве, вместе учились, и на службу я, если честно, пошел из-за него — когда мы были помладше, во всём считал примером. А значит, и ты — как родная сестра. Кто тебя обидел?

— Я сегодня была в Городской Гильдии, там есть место, но мне отказали.

— Какой именно? — не понял Карру.

— Торговой. В Гильдии Магов была неделю назад и тоже получила отказ, — обучение завершилось порядка двух месяцев назад, я сдала экзамены, на полгода раньше положенного срока, по решению Совета Колледжа, торжественно получила документы и с того дня никак не могла сыскать местечко, где бы получала жалованье, не вынуждая оплатившего обучение брата и дальше всецело меня содержать.

Когда-то Бэнджамин обещал, что поможет в поисках. Но после того, как его ранил харр, после того как брат получил новое место, он очень сильно изменился. Вернее было бы сказать, что изменилось отношение ко мне, и вместо уже складывавшейся дружбы я получила поток холодности и резких, отрывистых разговоров. И так было даже прошлым летом, на коротком отдыхе в горах на западе Империи, куда мы добрались порталами и от которых обратно я ехала в столицу одна — Бэнджамину и Карру пришлось прямо оттуда отправиться куда-то по делам Отряда. Напоминать о данном им обещании я боялась…

— Наверное, придется уехать подальше от столицы или даже на историческую родину, отказ везде один — «как можно, вы сестра герцога Фэрта, нет-нет, что вы». Хотя там же трудится сестра графа Хамы, и почему-то никому сие не кажется оскорбительным. Ну да, оно и понятно, Гранд-Мастер, узнаю что-то не то, расскажу, — горько улыбнулась я. — Он птица важного полета, вот они, связи во всей красе, а мне везде путь заказан.

— Знаешь, — протянул мужчина, притормозив и положив руку мне на плечо. — Знаю я одного господина, которому очень нужен личный помощник, старый выходит в отставку через пару месяцев, старость берёт своё, а у сударя передо мной есть пара небольших должков. Должность называется так, по сути, это личный писарь, Эль. Как раз для тебя.

— Карру, ну что ты, не нужно. Я не хочу, чтобы ты из-за меня унижался или просил, — я вцепилась в запястье самира, невольно повысив голос.

— Вы встретитесь, обсудите, решите, я просто порекомендую, — бровь чуть заметно выгнулась. — Хорошо? Я попробую помочь, вот и всё.

— Ну ладно… — невольно согласилась я, не желая обижать единственного хорошего друга прямым отказом. Вот только пожалеть о согласии пришлось уже вечером — я встречалась со знакомыми дамами, нечто вроде домашнего салона одной из богатейших женщин города, не откликнуться на приглашение в который (хотя я более чем хорошо осознавала, что пригласили только из-за мнимой близости к главе Отряда, ведь лишь единицы знали, что на самом деле между нами царили всё более натянутые отношения) было моветоном, и вернулась поздно.

И первым же, что встретило, был острый взгляд, режущий, Бэнджамина Энэгана Фэрта, даром что не скрипевшего зубами…

Я не знала, было ли тому причиной то, что до его появления в моей жизни ко мне почти никто хорошо не относился, или то, что я так и не научилась видеть в нём родного человека, да это и не было важно. Сам факт существования подобных чувств был одним из страшнейших грехов, и я прекрасно знала, что законами Империи и почти всех прочих стран подобная связь была запрещена и наказание за неё, в лучшем случае, ссылка или застенок, в худшем — и тем страшнее, что чаще всего присуждали именно это, — публичное обличение во грехе, изгнание, лишение титулов и привилегий, а то и вовсе — смертная казнь. Всё это я прекрасно знала, осознавала и понимала, что об этих неправедных чувствах знать никому не следовало, включая самого Бэнджамина. В какой-то мере его сухость, причиняя боль, стала и спасением, помогавшим скрывать чувства, в глубине души мечтая улучить возможность и покинуть ставшие тесными покои, но, как бы ни разладилось общение, под влиянием страхов и испуга, когда его матушка едва не выдала меня замуж за человека, явно ни во что не ставившего невесту даже хотя бы как живое создание, мы успели дать друг другу обещания, которые заперли меня здесь — сбегать было бессмысленно, найти для него было бы, включая положение и специфику службы, делом в лучшем случае пары дней, и что он потом предпринял бы, я не хотела узнать. Однажды даже заикнулась, что найду место службы и съеду. Сухо, холодно и невозмутимо в ответ напомнили, что по договору уехать надлежало только к мужу или если женится брат. Но с замужеством, которое стало бы новой клеткой, позволившей лишь избежать плен этой, тоже не ладилось.

— А почему ты не могла спросить напрямую? — осведомились сейчас. — Почему Карру, а не ты, подошёл с просьбой подумать, не принять ли тебя в Отряд личным помощником? Нет, помощник нужен, это так, но… — чёрные глаза сверкнули.

— Я не знала, о ком он, — пальцы дрогнули под пристальным взглядом. — Я не хочу с тобой работать, не волнуйся. Мы с тобой как-то не очень ладим.

— А разве я сказал, что отказываюсь? — шаги прошуршали по коврам и подбородок впервые за долгое время осторожно сжала рука, уже слегка подзабытым касанием. От тёплых пальцев сердце замерло и дыхание спёрло. Всего лишь легкое прикосновение… — Только предстоит ещё кое-что изучить. У нас специфичная работа, так что будут тренировки, очень много, даже для тебя. Нет, ты не будешь заниматься непосредственно боевой работой, дежурствами, охраной… Допросами, паче того. В твои обязанности будет входить ведение документации, запись посетителей, переписка… Обязанности посредника, иногда придётся представлять Отряд от моего имени…

— Я отучилась, — огрызнулась поневоле, — совсем недавно. Помню, чему учили.

— Тебе будет проще, помощник нужен мне лично, следовательно, ты отвечаешь только за бумаги, касающиеся меня. Сопровождаешь в поездках, связанных с проверками, там ведутся некоторые документы сразу, некоторые заполняются по итогам. Разумеется, ты будешь не единственным писарем, в случае отсутствия тебя заменят.

— Я не хочу с тобой работать.

— И работа непростая, и задерживаться будешь допоздна, довольно часто, много нюансов… Каждые три-четыре месяца проверки. Телесная подготовка — в первые полгода требования смягченные, но потом — по всей строгости. И выходные… Редкие и я могу вызвать, хотя жалованье и хорошее. Опять же, большей частью будешь работать в тёплом, сухом месте, необходимое предоставляет Империя, часть дней — в городе, часть — во дворце.

— Я не хо…

— Рабочий день начинается в восемь, заканчивается в семь, обед… Специального времени нет, но отлучиться ненадолго — не в приёмные часы — можно. Семь сотен золотых в месяц, если хорошо проходишь проверки и исправно выполняешь прямые обязанности — тысяча, через полгода. Только прежде, чем попасть в Отряд, придется пройти маленькую подготовку, она длится два месяца, повышает моральную и физическую устойчивость. Два месяца для писаря, разумеется. Доступ ты будешь иметь только к документам, не помеченным как секретные, в первое время. Далее — как себя зарекомендуешь.

— Хорошо, я согласна, — больше всего в тот момент хотелось, чтобы он меня отпустил.

— Прекрасно. Всё же наши личные отношения одно, а работа — это другое. — Рука разжалась, и я едва успела заметить мелькнувший в двери в спальные комнаты тонкий хвост аккуратно собранных волос.

Право пробоваться на эту должность я и впрямь получила, и подозрения, что частые задержки и постоянные ссылки на усталость во многом были правдой, но не во всём, подтвердились. Я не знала, яд так изменил характер Бэнджамина или что-то иное, и поначалу надеялась, что влюблённость оказалась лишь влиянием момента и событий, что это временное наваждение, однако даже сейчас проходить чувства не спешили. И даже сейчас отказаться от того, чтобы встретить вечером, накормить, если он, как часто случалось, не ужинал, заглянуть в ставшие родными глаза и украдкой коснуться, словно бы невзначай, сил не было. Даже сейчас, когда я по пятнадцать часов в сутки проводила в Штабе Особого Отряда, вновь и вновь проходя бесчисленные, тяжёлые, подчас попросту физически болезненные курсы «первичной подготовки»…

Я знала, что для сотрудников с боевыми и охранными обязанностями подготовка, во время которой учили терпеть «неудобства», близкие к настоящим пыткам, совсем немного, разумеется, в столь короткий срок, и душевное давление, а вместе с тем преподавались курсы самозащиты и прочее, на самом деле была первичной и за ней следовали иные стажировки и обучение. Но для исполнителя «бумажной работы» их, на первых порах, считали вполне достаточными. Просто потом, не выполнив требуемые минимальные показатели, при проверке чего-либо, я имела все шансы в весьма короткие сроки рабочее место потерять. Впрочем, вылетали из Отряда довольно-таки редко…

В ту ночь разбудило касание тёплой ладони к щеке — не дождавшись Бэнджамина, я задремала в гостиной. Когда же открыла глаза, едва различая тихие шаги, за жилистой спиной захлопнулась дверь его спальни.

Коснуться и с такой яростью захлопнуть дверь за собой? Я сглотнула, опасаясь представить, что могло случиться. То, что злился он не на меня, я понимала — иначе не стал бы поглаживать по щеке. Но как-то со мной связана его ярость могла быть. Да и вообще — его непросто было вывести из себя. Брат отличался, и я сотни раз от самых разных знакомых слышала это, прямо-таки удивительным даже для нашего народа и его службы хладнокровием. Почти у двери его комнаты, решившись всё же спросить, я столкнулась с вышедшим навстречу мужчиной, в глазах которого играли отзвуки холодной злости -угасавшей, но всё ещё ощутимой.

— Что с тобой?

— Ступай спать, утром поедешь со мной, будет нужен помощник, попробуешь как раз. Опытный тоже поедет, — огрызнулся холодно.

— Что случилось? — коснулась рукой плеча, обтянутого форменной туникой. — Что-то плохое?

— Нет. Ступай спать. — В глазах вновь блеснуло что-то, отдаленно напоминавшее безумие. Рука чуть заметно дёрнулась в мою сторону. Ударить? Едва ли, самиры никогда не трогали женщин. И всё же я невольно отступила, опасаясь разозлить сильнее…

— Почему ты меня так ненавидишь? Я его не просила тебя оставлять… Неужели я виновата в том, что случилось до моего рождения?!

— Я… — чуть склонился и крепко стиснул запястье, не отводя глаз от моего лица. — Боишься? Не бойся, — ослабил хватку, стёр с щеки слезинку, чуть виновато нахмурился. — Я тебя не обижу… И я тебя не ненавижу.

— А что?

— А тебе это так важно знать, — усмехнулся брат. Пререкания оказались долгими — он упорно отказывался отвечать, а мне хотелось понять, что происходило, почему я вызвала такое отношение… Когда-то он забрал меня из затхлого болота и дал шанс жить совсем иначе. Кроме родителей, более того, никто не относился заботливо и вежливо. И тем больнее была всё большая холодность… Любить меня он никак не мог в том ключе, как и я, не в силах будучи ничего с этим поделать, но мы могли сдружиться. Стать хотя бы семьёй… Сестрой и ее братом.

— Ну скажи уже, в конце концов, что я тебе сделала! — сдерживать слёзы удавалось с трудом. Брату (и от самой мысли, что он брат, было тошно), никогда не нравилось, что я была слишком склонна к эмоциям. Маме тоже. — Если ты меня не ненавидишь, как уверяешь, тогда скажи!

— Тебе это просто жизненно необходимо? — огрызнулся Бэнджамин. — Если я тебе не скажу…

— Я не отстану, пока не скажешь…

— Хорошо, слушай… — в голосе, обычно спокойном, отчётливо зазвучали рычащие нотки. — Я тебя люблю. — Сердце болезненно и сладко сжалось, падая куда-то глубоко. Слова, даже мысли, вылетели из головы — я, признаваясь себе в том, что влюбилась в него, и мысли не допускала, что это могло быть взаимно… Что я могла услышать эти слова из его уст — и в глазах отчетливо отражалась боль, грызшая изнутри борьба и что-то вроде глубоко затаённой надежды. В воцарившейся тишине шок постепенно уступал осознанию того, что он не обманывал, что мы вляпались… Что если сейчас сказать то, что так и рвалось с губ, пути назад просто не оставалось. Голос срывался, отказывал, и руки тряслись словно в лихорадке:

— Поцелуй меня… — полтора, пожалуй, года мечтаний об одном только касании тонких губ, страха открыться, боли — от мысли о том, что у него вновь могла появиться возлюбленная. От того, что мы не могли быть вместе… Я словно давала ему шанс отступить, не влипнуть сильнее, и в то же время где-то внутри просила сделать этот шаг через черту запрета. Шаг, который отрезал для нас дорогу обратно. — Наказаны будем мы оба… — если не людьми, то Творцами, когда земной путь подойдёт к концу. Перейти всего одну черту — так просто и одновременно невыносимо тяжело… В чёрных глазах отражалось то, что бушевало сейчас в моей душе: страхи и желания. Руки обвили талию, губы замерли почти у самого лица, с которого сползла холодная маска, отражая нежность.

— Ты с ума сошла? — тёплое дыхание согрело кожу, и я робко обняла его в ответ, прижимаясь и понимая, что мы совершали ужасную ошибку. Но сил отказаться от себя не осталось.

— Я тоже тебя люблю… — закрыть глаза, чтобы не видеть ничего, только ощущать тепло рук и дыхания… Вот и всё, сказала, зарёкшись показывать свои чувства… Всё…

— И что нам делать, горе моё? — раздалось над ухом и пальцы осторожно приподняли подбородок. Губы накрыл поцелуй. Нежный, тёплый… Для меня — самый первый, и я, опасаясь показаться неловкой, робко ответила на ставшее куда более смелым и уверенным, но и ласково-осторожным касание чужих губ.

Уже позже, в тишине, уткнувшись носом в плечо, спрятанное в тунику, я ругала саму себя за совершённую ошибку и с горечью осознавала с новой силой, что мы не могли быть вместе, как бы сильно того ни хотелось. Хотя горечь эта и разбавлена была приятным открытием взаимности непрошенных и неправильных чувств. Кошмар в ту ночь, когда, в тишине, я впервые в жизни отвечала на поцелуи, стал слаще. И намного страшнее…

Эта ночь не могла тянуться бесконечно, и в те короткие часы, когда в моих объятиях оставалась невысокая хрупкая фигурка, когда на губах царил чуть сладкий вкус издевательски родных губ, вот только не в том понимании, в котором всё было на самом деле, внутри разливалась отнюдь не радость или, как писали в не слишком умных романтических книгах для трепетных девиц, сладкое порхание, а мрачное осознание пропасти, к которой мы только что шагнули. И я, отправляясь на самый её край, заодно толкнул туда ту, ради кого так долго пытался сохранить собственную грязную тайну.

Обычный вечер за кружкой эля с друзьями перечеркнул жизнь на две неравных части — казалось бы, всего только, посмеиваясь, лучший друг заметил, что Элиа выросла и ей подошла пора подыскать достойного спутника. Это не было насмешкой, и даже не советом, и уж тем паче не настоятельным намёком, но внутри взорвалось не хуже, чем если бы вдруг начинили порошком и подожгли фитиль. Даже мысль о том, чтобы отдать Элиа кому-то, найти этого самого пресловутого «супруга», резала кинжалом, заставляла кровь кипеть от ярости и ненависти, к кому — я и сам не понимал… Не к ней — девушка была не виновата ни в том, как появилась на свет, ни в том, что отчего-то именно её взгляд, именно ее улыбка и смех, иногда немного наивная и неловкая доброта и дружелюбие зацепили слишком глубоко, как и простота и открытость… Ненависть была не к ней — к отцу ли, матери Эль или к себе самому — я не знал.

Найти достойного мужа и пожелать счастья было самым очевидным выходом, который разорвал бы порочное, запретное притяжение, безумное желание наплевать на последствия и впиться терзающим поцелуем в тонкие губы, когда слова потеряли бы значение, поскольку всё стало бы очевидным без них. Вот только, словно в насмешку, даже разум не видел никого, кто оказался бы достоин права подарить ей то, что хотелось мне…

Когда слова сорвались с языка, рычащие, тяжелым камнем давя все попытки дружить, все старания выглядеть в её глазах чудовищем, чтобы не жалела, когда сумеет уйти, чтобы, и за это малодушие я ненавидел себя только сильнее, поскорее ушла сама, раз мне не доставало духа разорвать образовавшуюся связь, я ждал чего угодно — пощёчины, смеха, истерики, недоверия… Ждал, что она сбежит, устроит скандал, пригрозит раскрыть глаза тем, в чьих руках была моя шкура… Чего угодно, но только не того, что последовало. Не едва слышного, полного боли и сладкой муки, «поцелуй меня»… Не того, что только почти утром, когда на востоке мрак уступал серости рассвета, руки, обнимавшие плечи, внезапно разомкнулись, и в серебристых глазах плеснулся лёгкий ужас.

— Что же мы наделали… — голос был больше похож на стон. — Что мы натворили… — я едва успел открыть рот, чтобы ответить, когда мелькнуло длинное платье и с громким стуком захлопнулась дверь маленькой спальни, украшенная затейливой резьбой. Впрочем, так было лучше — что можно было ответить на эту неслышную мольбу, на этот крик отчаяния, прозвучавший без слов, когда собственное нутро скрутилось тугим жгутом? Дотоле маячившая вдалеке пропасть разверзлась под самыми ногами, неосторожный шаг — и она же, моя маленькая, скромная девочка, окажется, при самом страшном раскладе, на костре, вместе со мной. Вот только если свой, возможно, будучи не слишком безгрешным, я заслужил, допустить того, чтобы она пострадала, просто не мог. Вспомнилось, как она, опуская глаза, краснея от стыда и гнева, поведала матери, что никогда никого не целовала. До минувшей ночи, ехидно и зло напоминал червь самоедства, это было правдой, и первый же поцелуй украл её собственный брат... Блажь, почему-то пришедшая в голову и не желающая уходить, блажь, из-за которой успело произойти весьма неоднозначное событие. Уже успело.

Впрочем, после определенных рассуждений удалось внушить себе, что в какой-то мере случившееся было ещё не самым страшным — мы не сделали того, за что я же лично нередко отправлял людей в острог. Поцелуй… Да, грех, но не тот, за который стали бы карать люди или самиры, не тот, который можно доказать, и который, даже оставшись тайной, сломал бы ей жизнь. Недоказуемое преступление, что называется, а с точки зрения религии — я и так не безгрешен, Эль... Поцелуй не близость, всё же.

И всё же порядка трех недель наше общение с необычайно бледной, осунувшейся девушкой проходило на редкость натянуто, сводясь лишь к рабочим моментам и сухим приветствиям и прощаниям. В свободные часы Элиа исчезала из покоев, если видела меня в них, и вскоре даже довелось выяснить, куда — девушка коротала время в молебной зале дворца, вознося к Богине какие-то молитвы, или, что было более вероятно, замаливая грех. На глаза ей старался не попадаться и я, слишком хорошо помня случившееся в ту ночь, когда тщательно выстроенные заслоны и запреты дали страшную трещину.

«Она твоя сестра», — впивалось раскаленными иглами, бессильно разбиваясь о совсем другую стену, прочную, шептавшую, что я люблю её, и не братской любовью. Что представься только шанс, и я бы сделал Эль самой счастливой женщиной мира. Но самым большим и единственным, что был в силах дать ей, было не допустить того, что вело к преступлению, единственным, что мог для неё сделать — и именно на это силы предательски не находились, — было её отпустить.

Элиа подошла сама, когда минул почти месяц, похудевшая, серая, с растрёпанными волосами, заламывая тонкие пальцы, отыскав поздним вечером в гостиной, в компании бутылки вина и полной вазы яблок, впервые в жизни жалевшего, и в глубине души радовавшегося, что, в отличии от людей, я не пьянел ни от крепкого эля, ни от старого вина. Был напиток, способный заставить сознание помутиться, но… не из Саммир-Эа же было заказывать то, что помогло бы залить каждую ночь выраставшие в памяти объятия и тихое признание в любви. К тому же я, будучи абсолютно в здравом уме, совершил огромную ошибку, когда умело сдерживаемые эмоции вырвались из узды. А если напьюсь? Что тогда натворю? Выяснять сие по вполне очевидным причинам не хотелось…

— Бэнджамин, — окликнула сестра, робко примостившись на кресло напротив, подальше от меня. — Нам лучше как-то это обсудить, правда? Ну, сам понимаешь, ведь случилось…

— Элиа, давай просто забудем, — впервые за долгие недели решился взглянуть на её лицо и взор остановился на завораживающе мерцавших глазах. — Знаю, мы совершили большую ошибку, и забыть будет непросто, но так будет лучше. Мы друзья, а тогда наговорили… Это было минутное заблуждение, минутная слабость, нелепая…

— Ты даже сам себе не веришь, — с горечью произнесла она, прочитав лучше любого чародея то, что стояло за притворно бодрым тоном. — Эти чувства существуют, но их не должно быть, и пустить всё на самотёк мы просто не имеем права.

— Ты должна одно понять, — поднялся, случайно опрокинув фужер, и вино разлилось, подобно зловещему кровавому пятну, по столешнице. — Это просто увлечение, мы слишком плохо друг друга знали и не можем воспринимать как брата и сестру. Но это временная блажь и она пройдет, — тёплая щека под ладонью дернулась, как от удара, и глаза снова и снова обращались на «кровавое пятно» на столе. — Элиа, мы не можем ломать твою жизнь из-за этого, я не хочу, чтобы тебе пришлось пожалеть о моих ошибках…

— Ты только послушай сам себя… — хрупкие пальцы сжали мою кисть, убирая от тонкой кожи, и на острых скулах показались слезинки. — Ты говоришь, что это блажь, и сам же это опровергаешь. Мне страшно даже подумать, во что мы вляпались, и я не знаю, что делать…

— Зато я знаю, — с ужасом признавая, насколько она была права. Я мог обманывать друзей, кого угодно, быть может, и её саму. Но только не себя. Эти чувства, непрошенные, неожиданные, не были увлечением и слабостью. Они были тем, чем я их назвал, на минуту позволив себе забыть о суровой правде реальности. — Мы забудем о случившемся и останемся друзьями. Нам лучше не оставаться наедине, как в тот раз, и… Лучше держаться на некотором расстоянии, — до дрожи хотелось взять за руку, коснуться щеки, вновь ощутить поцелуй. Но этого хотелось сердцу, а ум признавал, что она была права, убрав мою руку. Соблазн был невыносим, даже когда мы просто стояли рядом, и бороться с ним предстояло учиться заново.

— Я не верю, что мы сможем обмануть тех, кого напрямую касается эта история, — прозвучал тихий голос, озвучивая то, что пытались задушить даже самые тайные мысли. — Себя не обманешь. Но попробовать мы можем.

— Если не выйдет, мы сами разрушим обратную дорогу. Ты осознаешь, что это риск? — Элиа, смахнув слёзы с щёк, сдавленно кивнула. — Эль, обещаю, если однажды захочешь уйти, я не стану тебя удерживать, и, если ошибка станет страшнее, сделаю всё, чтобы отвечать за неё тебе не пришлось.

— Даже если ты сутки будешь беспрерывно доказывать, что не любишь меня, не сможешь, — тонкие пальцы коснулись уже моей щеки. — То, что ты хочешь сделать, если мы не выберемся, уже доказало обратное. — Под лёгкими шагами зашуршал ковер, и вновь пришлось промолчать, понимая, что слова для нас уже потеряли значение. Вслух звучало то, чего не было и в помине, а то, что было, звучало в тишине, в самом глубоком подтексте слов, во взглядах… Мы всё ещё могли, сохраняя пути отхода, пытаться притвориться друзьями, вот только слишком хорошо понимали, с самого начала, что эта мнимая дружба, именуемая совсем иначе, святое чувство из святых чувств, обречена на провал. И наступление этого самого провала было исключительно вопросом времени.

* * *

То, как скоро наша мнимая дружба провалилась бы, было вопросом времени, как и то, как скоро мы сумели бы научиться делать вид, что ничего не изменилось в нашем общении, что между нами не было ничего, остававшегося отныне весьма зловещей тайной. И всё же, к моему в определённой мере даже изумлению, нам удалось продержаться дольше, чем ожидал сперва, полагая, что в лучшем случае протянули бы мы пару-тройку месяцев… Впрочем, насколько умелой была наша игра для тех, кто знал нас чуть лучше, чем большинство окружающих, было вопросом.

Это был самый обычный вечер, периода затишья, в первые месяцы работы Элиа, старательно изучавшей все тонкости нового ремесла, и мы собрались в гостиной больших, просторных покоев юной принцессы, коротая часы за горячим чаем, сладкой выпечкой и любимой всеми собравшимися лайнаасиэ. Государь, повинуясь обязанностям правителя, покинул пределы Империи, передав бразды управления оной Первому Советнику, мне же, не без труда, от ещё одних, навязываемых им, обязанностей пока удавалось откреститься. Собрались, собственно, в покоях их владелица и её маленький племянник, Карру, хороший знакомый юной леди, и мы с Элиа, всё чаще и чаще старавшиеся в короткие праздные часы выбираться в свет или хотя бы на прогулку в город, или приглашавшие к себе общих знакомых и друзей. Чтобы только, на самом-то деле осознавали мы это обстоятельство более чем прекрасно, не оставаться наедине. Не подвергать себя соблазну вновь поддаться чувствам. Да и сама служба была весьма неплохим лекарством от такового соблазна.

— Вот ведь… — прикусив нижнюю губку, удрученно поведала нам младшая сестра Императора, подскочив на своём месте и стиснув изящный, пухленький кулачок. — Я никогда не смогу обыграть этого хитреца! — «хитрец», в лице старательно обдумывавшего свои ходы Карру, на этот выпад отреагировал лишь улыбкой, тронувшей уголки губ. — Герцог Бэнджамин, вы не поможете даме?

— Отчего же? Буду весьма польщен, если мне выпадет подобная честь, — склонил голову я, изображая великосветский этикет минувших эпох. — Но, смею напомнить юной леди, в лайнаасиэ обычно играют один на один. Я могу выступить лишь как смиренный зритель и судья… — сдавленное ойканье за спиной заставило нас обернуться на Элиа, на колени которой, с пыхтением, забрался юный наследник престола, крепко обхвативший ручками тонкую, с чётко проступавшей жилкой под нежной смуглой кожей, шею сестры.

— Тионий?! — нахмурилась Илли, лицо которой приобрело несколько грозное выражение. — Ваше Высочество, как вы себя ведёте?!

— Элиа рассказывает сказку, а я люблю сидеть на коленях, когда слушаю сказки, — парировал будущий волшебник, в котором уже сейчас проявлялись весьма любопытные способности. — К тому же герцогиня не возражали, не так ли, леди Фэрт?

— Его Высочество ещё совсем малыш, мне не трудно, уверяю вас, — лицо девушки вполне однозначно отражало совсем иное — весил «малыш» вполне прилично, и на какое-то мгновение вдруг представился на её коленях совсем другой ребенок. Отчетливо, в красках. Похожий на неё…

— Она такая милая, — прервал это видение детский звонкий голосок, и мальчик прижался щекой к нежной, тёплой щеке под витками тёмно-каштановых прядей. — Когда я вырасту и стану взрослым, я обязательно женюсь на леди Элиа!

— Я буду с нетерпением ждать этого дня, мой принц, — что-то странное сверкнуло в серебристых глазах, и на миг взгляд скользнул на меня, тут же метнувшись прочь. — Но неужели вас не смущает, что я много старше вас?

— Самиры и чарваны дольше сохраняют юность, чем люди. Герцог Фэрт же подождёт с вашим браком, пока я вырасту, правда? — звонкий, чистый детский смех заставил невольно улыбнуться, усилием воли отводя глаза от тонких губ и не вслушиваясь в звенящие нотки ещё совсем девичьего. — Дядя Бэнджамин?

— Тионий, ну как ты называешь герцога? Ну разве…

— Смею напомнить, леди, что вы в его возрасте и вовсе даже «дядя» к моему имени не прибавляли, — поддел я девушку, обиженно насупившуюся в ответ. — И не всегда вспоминаете о некоторых моих титулах сейчас. Разумеется, мой принц, мы всенепременнейше дождёмся вашего предложения. Такая честь, как я могу отказать?.. — и всё же взгляд, под удивленные переглядывания Карру и Иларды, скользнул на тонкие пальцы, удерживавшие юркого мальчика, и длинные ресницы. Почти без гримировки, почти без украшений… Я знал, что Элиа очень любила детей, что даже в ранней юности охотнее всего занималась малышами, и не могла не мечтать о собственной семье. Но даже в мыслях совершенно не хотелось услышать однажды это самое «дядя» от собственных племянников. Глаза поймали взор из-под полуопущенных ресниц, всего на миг, но этого было достаточно, чтобы промелькнула в голове другая, и нельзя было однозначно сказать, в большей степени она радовала или ужасала, что шансы нечто подобное услышать были у меня весьма незначительны.

* * *

То, что наша попытка сделать вид, будто бы ничего не произошло, была заведомо неудачна, было очевидно, и поэтому я нисколько не удивился, когда мы сумели, держась настороже, подальше друг от друга, продержаться всего полгода. Чуть больше, всё время зная, что это только очень талантливая и одновременно бездарная игра. Увлечение, а я старался убедить даже себя, что это было оно, не испытывало ни малейшего желания проходить, и с каждым новым днём пытки, которую мы сами себе устроили, крепло. Итог был закономерен и предсказуем — Элиа, в силу специфики работы, взялась изучать кайджи-найзэ, самирское искусство рукопашной борьбы, в чем ей помогали друзья, включая меня. Вполне ожидаемо, сравниться со мной, десять лет обучавшимся в Школе Магии и порядка стольки же — здесь, в Империи, на долгих тренировках, и до школы самиров, и уже в Отряде — чтобы сохранить форму, ей не удавалось, и в наших дружеских схватках неизменно побеждал я, над чем мы почти всегда посмеивались.

А вот в тот вечер оказалось совершенно не до смеха — мы в очередной раз «боролись», когда разыгравшаяся девушка, с озорным смехом, стянула с моих волос длинную чёрную ленту, и туго собранные в хвост по традициям расы пряди в беспорядке упали на лицо и плечи. Будь на её месте кто-то другой, я, как и любой самир, пришел бы в ярость — прикасаться к волосам самирского мужчины могла лишь его возлюбленная, супруга, невеста. Ни мать, ни сестра таким правом тоже не обладали, но, пока пальцы сестры перебирали длинные волосы, злости не поднималось, касание было приятно, и этот факт не удавалось даже скрыть… Как и предрекала Эль в тот вечер, когда мы в последний раз говорили о своих чувствах, обмануть себя мы не смогли… На сей раз первым опомнился я, притворно ворча и стягивая хвост, но лента выпала из рук, когда раздалось полное боли, едва слышное:

— Можно сказать, мост сгорел.

— Как ни прискорбно, ты права, — усмехнулся я, пытаясь изобразить браваду.

— Есть ещё один способ… Завтра у меня начинается двухнедельный отпуск. Я уйду, и прошу тебя меня не искать. Попробуем не видеться совсем, может быть, это поможет. Когда выйду на службу, мы… всё станет ясно…

— Вот только может стать ясно такое, что деться нам будет просто некуда… — заметил я.

— Я знаю… Но другого выхода пока не вижу…

Собирать вещи, чтобы уйти, оказалось нелегко — мелочи вроде шпилек для волос или декоративных булавок то и дело выпадали из рук, и по щекам катились крупные капельки слёз. Я понимала, что обманываю сама себя, пытаясь думать, что как только стану жить не с Бэнни, всё изменится. Он часто бывал в отъездах, и эти чувства не проходили. Впрочем, внушала себе я в тот день, теперь быть может, наваждение, если бы это было действительно оно, прошло бы. Обитая в одних покоях и трудясь вместе, пусть и в окружении Отряда и большей частью я находилась в его приёмной, мы слишком погрязли в трясине собственной негаданной, никем из нас даже и не предполагаемой связи.

Внимание привлек мамин взор, с портрета, полный какого-то горького укора. Пальцы скользнули по тонким чертам лица и на глаза вновь навернулись слёзы.

— Мам, прости меня… — сама не понимая, за что просила простить. За то ли, что умудрилась, неведомо как, полюбить того, кого по всем правилам и нормам не следовало, или за то, что вот так вот нарушила все её уроки, все заветы. Она часто говорила, что хотела бы, чтобы я встретила прекрасного спутника и была счастлива. Я встретила… Только вот счастья это не принесло.

Слёзы мешали, и я нырнула, пользуясь тем, что была дома одна, в уборную, успокоиться и взять себя в руки — прохладная вода помогала в этом очень хорошо. Звука засовов, как и шагов, не расслышала, и только уже почти у порога комнаты до меня донёсся довольно тихий голос, чуточку усталый, самую малость хриплый — брат скрывал эмоции с куда большим блеском, чем я, даже от себя.

— Анжари… Я понимаю, вам бы это не понравилось, поверьте. Я знаю, вы писали, не надеясь, что я проявлю участие — да и до последнего сомневался сам, что решу его проявить, но не смог иначе. И так много что натворил, с вашим домом, с тем, что так затянул со своим приездом… И я не думал, что обернётся вот так… — оставалось только восхвалить долгие трудные уроки и тренировки, которые позволили бесшумно приблизиться и заглянуть. Спиной к двери, и тонкие пальцы легли на уголок рамки портрета. — Я не хочу ей зла. И не могу сломать её жизнь, и не могу представить, что уже вечером её не будет здесь… Когда она уйдёт, позаботьтесь о ней. — Воцарилась тишина и я уже подумывала войти, когда Бэнджамин, как-то глухо кашлянув, тяжело выдохнул и продолжил: — Я знаю её, знаю, что она любит, что ей нравится, что кажется скучным… Знаю, что наша девочка очень добрая и скромная, что она слишком эмоциональная и больше похожа на человека.

Именно по этой причине, вероятнее всего, ко мне как-то с самого начала работы стали тянуться оказавшиеся в стенах Особого Отряда люди — видели во мне нечто более привычное, нежели немногословные, всегда сдержанные работники Отряда. Да и я понемногу, постепенно, привыкала к новой роли, и, как когда-то уже довольно-таки давно училась, без дрожи в голосе, называться именем брата, теперь привыкала к тому, что представляться отныне предстояло зачастую иначе. «Элиа Анжари Фэрт, Особый Отряд, Младший Помощник Гранд-Мастера»… Гордо звучавшая должность, по сути — личный писарь и курьер, вот и всё. Но… Звучало красиво, платили хорошо, жаловаться не то чтобы приходилось.

— И если бы мы познакомились при иных обстоятельствах, — слушала я сейчас, задерживая дыхание и стараясь унять быстро колотившееся сердце, и не думать, что собиралась вот-вот уехать отсюда, — я сделал бы нашу Элиа самой счастливой женщиной на свете. Но если уйти она… не сможет… Там, где вы сейчас, многое иначе и многое видно лучше, чем здесь. Анжари, если Элиа не сможет уйти, если мы не сможем закончить сейчас всё это, только надеюсь, что ей не придётся за это отвечать. Пусть отвечать буду только я…

— Отвечать мы будем вместе, — не выдержала, нерешительно приближаясь и робко обнимая жилистую фигуру. — Не только ты виноват, но и я. — Тёплые руки осторожно привлекли ближе, и макушки коснулись немного горькие губы. Всего один поцелуй, легкий, нежный. Всего одна ночь, когда мы позволили себе не забыть, но не думать о том, какой запрет переступили. Когда мы позволили чувствам возобладать. Когда узнали страшное… Сладкое, но очень страшное, откровение — что любовь не безответна, она взаимна. Только цена ее — приговор и наказание. В самом страшном случае — костёр.

— Я готов заплатить любую цену, чтобы тебе не пришлось страдать. — Прошептали мужские губы над самым ухом. — Элиа, пообещай мне, что будешь счастлива…

— Я не могу обещать того, в чём совсем не уверена, — вздохнула я, впервые за долгое время позволяя себе забыть, в чьих таких уютных руках находилась. — Я знаю, ты хочешь, чтобы я была счастлива, и очень хочу, чтобы счастлив был ты. Только мне сейчас для этого нужно то, чего не будет.

— Если бы я знал, что нас не связывает родство… — едва слышный голос и тут же осечка и лишь нежнее коснулись виска тонкие губы. — Девочка моя… Прости меня…

— За то, что ты меня любишь? Или за то, что я тебя? — голос предательски задрожал и руки крепче обняли талию.

— За то, что заставляю тебя плакать. Я обещаю, что не буду разыскивать, что, если ты сможешь уйти, отпущу тебя. Не обещаю, что быстро найду другое место для работы, но постараюсь помочь.

— Я люблю т… — палец накрыл губы и в чёрных глазах за болью засветилось что-то, похожее на полный нежности упрек.

— Не нужно… — я понимала его, понимала, как больно и как мучительно хотелось слышать эти слова, понимала, что мы чувствовали это каждый день, каждый час, и слова вовсе не были нужны, но от этих мыслей и ощущений становилось только больнее. Но обмануть себя не удавалось ещё никогда и никому, и касание пальца сменило хмельное, терпкое прикосновение губ. На сей раз долгое…

Когда поцелуй наконец прервался, оставив в легких совсем мало воздуха, Бэнджамин, сглотнув тот же ком в горле, что застыл и в моём собственном, удалился, оставив меня наедине с разложенными по кровати вещами. То немногое, что оставалось от жизни здесь, в роскоши, уюте. Я старалась сделать эти покои настоящим, согревающим домом, и это даже удалось. Но сегодня они переставали быть домом для меня самой.

Мы сослались на то, что я просто уехала ненадолго отдохнуть, и потому-то вещи собирала сейчас не все, и никого не удивило, что нанятые на вечер слуги помогли загрузить пожитки в экипаж — не нашу карету, так и стоявшую на привычном месте, экипаж я тоже наняла совершенно незнакомый. И вот наконец квартирка на самом краю четвёртого Круга города. Чистенькая, уютная, на втором этаже. Комната, уборная, крошечная кухонька и столь же крошечный холл… Для одинокой девушки из провинции — очень даже ничего.

Дом населяли в основном семьи торговцев и пара актёров столичных театров, и вот теперь небольшое жильё сняла Элидэа Бурдэт — с ложными документами помог Бэнджамин, поскольку жить под настоящим именем я не хотела — не желая привлекать к брату внимание, тем паче, подобным образом. Наверное, будь это другая девушка в другой ситуации, она потратила бы вечер на то, чтобы разобрать коробки и свёртки, повесить платья, но я, едва носильщики удалились, заперла дверь, бессильно сползая по стене у двери, подобрав длинные юбки и давясь непрошенными слезами.

Первый день я так и проплакала, не находя сил ни на что более. Постаралась накануне брать только то, что никак не должно было напоминать о том, кого я оставила, но вновь и вновь влезали без спросу в голову сцены между нами — тот подарок, дорогущие духи от лучшего столичного парфюмера. И книги, которыми меня буквально одаривали, едва узнав, что я — большая поклонница приключений и наук. Наши ссоры, которые казались теперь забавными и родными, наши такие редкие разговоры по душам… И ночь, когда Бэнни укусил паук, и пришлось торопливо готовить противоядие… Как я ни старалась отвлечься и думать о чём-то другом, вытаскивая себя на прогулки, пытаясь ходить по торговым улочкам, воспоминания и жгучее желание вернуться туда, домой, не шли из головы, как и тонкая улыбка, и командное, рабочее «леди Фэрт, подготовьте доклады работников за минувшую неделю», минуты, когда брат выходил из кабинета в приёмную, отдавая распоряжения или направляясь куда-либо. И выразительный взор тёмных глаз.

Не выдержала окончательно я уже через неделю, в очередной раз усевшись на краю кровати, рассматривая красный, нелепой гравировки овальный амулет, выданный как личному помощнику главы магической гвардии — по объяснениям брата, в случае тревоги нужно было сжать его в руке и подумать об опасности и о месте, где находилась — неприметная вещица была окутана сильными чарами, вторая такая же была у Бэнни, третья — у Карру, и они бы незамедлительно узнали, что случилось и где. Воспользоваться им не доводилось, и сейчас, когда холодок металла покалывал подушечки пальцев, вдруг с особенной ясностью представилась гостиная, и камин, у которого, на полу, по обычаю, сидел герцог Фэрт, рассматривавший свой экземпляр амулета…

Это ли наваждение сказалось или что-то иное, но извозчик был нанят уже через несколько минут и пока карета неторопливо катила по тёмным, но многолюдным улочкам, мимо масляных фонарей, мимо домов, храмов и лавок, мысленно подгоняла лошадей, словно что-то тянуло к массиву светлого и по ночи дворца — в залах и коридорах вели уборку, да и дворяне, многие, из обитателей не имели привычки ложиться спать рано — и в кабинетах третьего этажа было светло, что означало, что и правящие круги были ещё за работой. Стража меня знала и пропустила легко, впрочем, несколько изумлённо — считалось ведь, что я на отдыхе… Ковровое покрытие лестницы прошуршало под ногами, и вот и красивая дверь с резными драконами и молоточком в форме волчьей головы. Пальцы дрожали, когда руки, против воли, мерно выбивали условный стук. И снова. И в третий раз…

Дверь открылась не сразу, словно там, за ней, боялись поверить, что это и правда стучала я. И, едва петли чуть слышно скрипнули, оказалась в крепких, тёплых объятиях сильных рук. Горячее дыхание согрело ухо, открытое причёской.

— Эли…

— Я не смогла. — Выдохнулось само, и руки сами собой обвили талию самира, втянувшего меня в комнату, запирая дверь. — Я не могу… Если… Если ты не против, вещи привезу завтра… Я проплатила за месяц…

— Нас и на неделю не хватило, — в тон собственным мыслям закончил радостно-горький голос. — Я очень скучал… — лёгкими, горячими поцелуями покрывая щёку.

— Я тоже, — кивнула, краем глаза оглянувшись на камин, на полу у которого мелькнуло что-то овальное, алого цвета, с нелепой и непонятной гравировкой…

До невозможности нудные и долгие часы занятий, которые, кажется, тянутся бесконечно. Особенно с учётом того, что это самое искусство «соприкосновения с даром посредством медитации» я освоил… Да я, по-моему, говорить научился позже! Впрочем, школа людская, сам настаивал, чтобы учиться в ней, отец всего лишь дал такое право… Терпи, Бэнджамин, терпи. Да и… Наставник не особо внимание обращает, вздремнуть, что ли? Я же это, медитирую. И ведь Ар предупреждал, что штука это крайне нудная… Стоило сбежать с урока, точно! Сейчас бы, эх, через стену и в город…

— Фэрт! — рявкнул над ухом Наставник Сужо, и больно это самое ухо выкрутил. — Поспи ещё тут! — и стоило-то всего пару минут носом поклевать, вот ведь. Теперь орать полдня будет… Хотя он же меня после того случая в школьной уборной и так-то не выносит на дух. И немудрено — смесь для взрывов я готовил, всё для неё потребное я воровал из школьных лабораторий, подкинул тоже я. Правда, чуть не исключили Арэна, когда стали разбираться — потом чуть не исключили меня, но отец Ара вмешался вовремя и обоих оставили. Полгода прошло, а Вонючка всё никак не забудет, злопамятная жаба…

— Я не спал, я медитировал, Наставник!

— Так усердно, что аж похрапывал! — затряслись толстые бордовые щёки и густые, нелепой формы усы. — Всё графу Фэрту напишу, он старается, учит вас…

— Так а я умею. Мне было неинтересно, но я не хотел мешать ребятам, — под хихиканье и перешёптывания последних поведал я. — Мой народ это умение осваивает несколько раньше.

— Ах, ваш народ умеет касаться дара разными способами, несомненно. В таком случае, полагаю, вам на занятии делать нечего. — Щёки раздувает, не каждой лягушке-ревуну в Саммир-Эа так удастся! Того и гляди, язык высунет и муху на лету поймает… К слову, а не попрактиковаться ли в Преобразовании? — Покиньте класс, сударь, после занятий останетесь на час.

— Не останусь.

— На два часа!

— Не останусь.

— Фэрт!

— Вам что-то угодно, сударь? — злить Наставника Сужо мне всегда доставляло какое-то странное удовольствие, хотя всех остальных учителей я любил и уважал. Но вот именно с Вонючкой отношения не складывались почти у всех, и я не был исключением.

— Вон отсюда! — толстый мозолистый палец упёрся в лоб и затрясся от негодования. — Несносный мальчишка! Розгами таких сечь!

— Телесные наказания по отношению к ученикам были запрещены сто двадцать три года назад. — Договорить не дали впившиеся в плечо куртки пальцы, поволокшие к двери, под уже нескрываемый смех остальных.

— Исключить тебя из школы, — ворчал Наставник, выставляя меня за дверь «класса для соприкосновения с магией». — Негодный мальчишка! Отец такой уважаемый самир, Сотник Второй Сотни, а ты! — и чего я сделал, ну подумаешь, вздремнул немного… Теперь директору доложит, после уроков убираться заставят… — Чтоб ноги твоей на моих занятиях больше не было! — дверь захлопнулась прямо перед носом, впрочем, этот факт не слишком огорчал — такое уже повторялось десятки раз, и каждый раз Наставник Сужо пускал меня на занятия через пару дней. Противная жаба, но отходчивая. Однако в тот день обстоятельства сложились совершенно иначе, и, не успев и десяти шагов по коридору сделать, я был остановлен окликом писаря при директоре, поспешно нагонявшего.

— Фэрт? Вы не на занятии?!

— Наставник Сужо решил, что, поскольку я знаком с изучаемой практикой, моё присутствие там было излишним. — Поклонился я.

— Ах, вот как. Впрочем… Это не столь важный вопрос. Приехала графиня Лайра, господин Фэрт, она просит разрешения забрать вас из Школы на некоторое время, и хочет вас видеть. — Мама?! За мной?! До ученического отпуска всего неделя… Что-то дома случилось? Отец?! — Пройдёмте, пожалуйста.

— Да, разумеется, — я не нашел ничего лучше, решительно не понимая, что произошло, чем просто последовать на третий этаж основного здания Школы, к кабинету директора, просторному помещению, украшенному изящными гравюрами с изображениями городов Империи и уставленному роскошной, богатой мебелью. Однако сейчас внимание приковала мать, сидевшая с удивительно прямой спиной в кресле, ближайшем к двери. И разве что мой взгляд мог видеть, что белки глаз, за широким ободком, покрылись тонкими алыми прожилками, и едва заметно опустились вниз уголки тонких губ. И чуть дрожали тонкие, худые руки.

— Матушка? Моё почтение, директор… — я сложил руки у груди, выражая уважение к восседавшему за столом пожилому чародею, и обернулся к маме. — Вы хотели видеть меня?

— Вечером мы поедем домой, канэ. Я уже обсудила всё с главой твоей Школы.

— Мы не можем не пойти навстречу, такая неприятность, леди Фэрт. Смею надеяться, вам достает сил её перенести? — Какая? Что случилось?

— Жизнь женщины не всегда так удачна, как ей бы того хотелось. Мой супруг ищет лучшей доли и таково его право. Я хотела бы поговорить с Бэнджамином наедине, — на эту просьбу откликнулись, и мы, я всё ещё толком ничего не мог понять, переместились в пустой класс неподалёку, где, притворив дверь, матушка вдруг очень крепко обняла меня, всхлипывая и дав волю эмоциям.

И только добрых минут десять спустя, выплакавшись, присела на подставленный мной стул, хрипло заговорив:

— У твоего отца… Он сообщил мне о своём желании уйти от нас. У него появилась… Как же тебе объяснить? Понимаешь, иногда взрослые больше не любят друг друга… — я недаром рос довольно-таки наглым, но умным мальчиком, чтобы сейчас не понять, что именно значили эти слова.

— Вы разводитесь?

— Иногда ты слишком догадлив, — кивнула мама, погладив меня по щеке. — Да, малыш, мы с твоим отцом будем разводиться. Он хочет отписать всё тебе, как единственному наследнику, но сейчас нужно, чтобы ты был в Дариане. Ты здесь не виноват, и мы всё ещё очень…

— Почему? — слова об имуществе тогда беспокоили мало, мне, двенадцатилетнему мальчишке, были не слишком-то важны все эти поместья, деньги, заводы, я знал только, что они у нас имелись, и этого хватало. Больше тревожило и волновало расставание родителей. Мы же всегда жили довольно дружно. Мы же… — Вы поругались, мам? Ну хочешь, я поговорю с папой…

— Твой отец встретил другую девушку и полюбил её. Он хочет уехать с ней на юг Империи, — девушку?! Другую?! А мама?! Предатель…

— Мама, но…

— Я понимаю, тебе будет нелегко понять нас, мы с отцом всё решили, и не питаем друг к другу никаких обид и претензий. Всё, что принадлежит семье Фэрт, останется тебе, Бэнни. Титул, положение сохранятся за тобой. Пока тебе не исполнится шестнадцать, я буду опекуном… — я видел слезы на её щеках тогда впервые в жизни, и, повинуясь какому-то плохо осознаваемому чувству, в тот момент, отчасти в силу возраста, отчасти потому, что никогда прежде не сталкивался со столь серьёзными «взрослыми делами», не до конца будучи в силах осознать, что происходило непоправимое, крепко обнял матушку и прижался щекой к её щеке, чуть наклонившись.

— Мам, у тебя же буду я, не плачь. Я тебя никогда не оставлю…

— Так будет лучше, сынок. Не сердись на отца, он поступает правильно, честно, он не стал обманывать никого. — Кивнула матушка. — Бэнни, милый мой… Мальчик мой… — голос задрожал, по щекам снова поползли слезинки, укрепив зародившуюся мысль, что до слёз её довёл никто иной, как отец. И разрушил нашу, как казалось тогда беззаботному, проказливому мальчишке-школьнику, семейную иддилию, именно он.

Уехали мы действительно тем же вечером, когда я собрал вещи и простился с другом, понемногу начиная осознавать, что же, всё-таки, происходило. Потянулись странные, болезненно-горькие дни, оформление каких-то бумаг, слёзы и запах успокоительных настоев в покоях, молчаливый, подавленный отец, сочувствие окружавших дворянок, охавших и ахавших над горькой участью обманутой мамы и меня, такого маленького, которого бросил родной отец… Однажды побывала в покоях Анжари, которая клятвенно уверяла матушку, что я, якобы сидя в комнате, подслушал, что ничего не было между ней и отцом, что она не хотела разлучать семью, что граф Фэрт, мол, заблуждался, совершал ошибку… Вот только мама была непреклонна в своём решении расстаться-таки с отцом. Впрочем, это ведь действительно, как ни крути, было предательство…

Имущество стало моим, и отныне предстояло ещё учиться всем этим управлять, отец в конечном итоге уехал, простившись со мной и выдавив из себя напоследок только горькое «Прости, сынок, но я не хочу делать никому ещё больнее. Ты меня поймёшь, когда вырастешь»… Отца я с того дня не видел, мама понемногу вернулась к жизни, кзалось, а у меня кончился ученический отпуск, и подобало вернуться в Школу. И вот тут-то настиг новый сюрприз, в лице матушки, сообщившей, что будущий учебный год я встречал бы уже в Файэти, на исторической родине, в Самирской Школе Магии и Наук.

Она хотела отправить меня учиться именно туда ещё в семь лет, когда встал вопрос о том, стоило ли и дальше обучать на дому, как два предыдущих года. Замкнутым и инфантильным мальчиком я никогда не был, напротив, после моего знакомства с кронпринцем и его старшим другом от наших выходок частенько на ушах стоял весь дворец — и Император, тогда занимавший престол, на это только посмеивался, дескать, просто дети. Вдобавок ведь смышлёные дети, палку мы не перегибали никогда. Так или иначе, на семейном совете было решено, что я отправлялся учиться в одну из лучших Школ Магии Империи — там же учился и Арэн, и удалось уговорить отца на историческую родину меня не отправлять — и следующие несколько лет я провёл в одной школе с близким другом, только на два курса помладше — в силу возраста, по способностям люди редко оценивали детей, что и привело к скуке на некоторых уроках — кое-что из того, чему учили других ребят, самиры осваивали несколько раньше.

Отца удалось уговорить, да и он сам был не против того, чтобы я рос в окружении людей — мы ведь и жили в стране, принадлежавшей им, но вот леди Лайру Фэрт, ставшую на четыре года главой семьи, не вышло. Мама была искренне убеждена в том, что только и исключительно в Саммир-Эа я мог получить необходимое и достойное образование, и пожить некоторое время среди своей расы и полукровок-чарванов было бы тоже на пользу. Никакие доводы и попытки разжалобить на неё не действовали, и во второй половине следующего лета я уехал учиться в Файэти.

Жизнь в самирской школе отличалась от порядков в Империи разительно — строгая дисциплина, ежеутренние хоровые гимны, каждый вечер всех учеников строили на площадке перед главным входом, и читали, читали, читали нескончаемую и невыносимо однообразную мораль-проповедь, каким должен был быть настоящий, достойный житель мира. Строгое время трапезы — если не успел, до следующего приема пищи попросту оставался без еды, жизнь по пять-шесть учеников, из разных классов, в комнате, и весьма изобретательная система карательных мер — без телесных наказаний, но изобретательная — нередко игравшая на том, чего ученик больше всего боялся...

Правда, скучать на занятиях больше не приходилось — скорее выматывало их количество, продолжительность и частота всевозможных проверок, практических работ, экзаменов и прочего, прочего, прочего. Светские науки, магия, военное искусство, телесные упражнения, духовные практики — здесь преподавали всё, вплоть до живописи, сложения стихов, игры на музыкальных инструментах. С последним у меня не складывалось совершенно, да и рисовал я сомнительной красоты «пейзажи», да и первые вирши выходили в стиле «под камень лежачий не потекут потоки воды», хотя у стихотворений качество со временем слегка улучшилось-таки.

Первые пару месяцев было почти одиноко — других новичков в моём и ближайших наборах не было, дети из Саммир-Эа к ребятам из других стран относились весьма настороженно, хотя сообразительность и дар мой оценили быстро, и по этому поводу стычек не возникало, и именно тогда-то в нашу комнату после каких-то перестановок и изменений переехал Карру. С ним я был знаком и в Дариане — его отец был одним из работников Особого Отряда, пониже, чем мой, рангом, да и мальчишка, годом младше меня, довольно тихий, прилежный и воспитанный, был частым гостем в стенах дворца, и, как и я — у Отряда. И если я, в детстве тот ещё гадёныш, как-то сперва не очень интересовался скромным и сообразительным пареньком, то Карру, как оказалось, ещё до нашей встречи в Школе проникся ко мне приятельским интересом и симпатией, а в Саммир-Эа мы как-то неожиданно нашли много общих тем и интересов, и довольно быстро сдружились — особенно крепкой стала наша дружба, когда мне уже минуло пятнадцать, и старший принц Саммир-Эа, примерно мой ровесник, учившийся с нами, вдруг решил показывать удаль молодецкую всем остальным ученикам.

Сперва его внимание привлёк я, как довольно-таки бойкий парень, слывший среди девушек ещё и весьма привлекательным, — чем к тому моменту успел начать пользоваться. Но со мной подобные попытки померяться «удалью» не сложились, и удалось-таки, со всей возможной почтительностью, донести до юноши, что я из другой страны, власть надо мной немножечко другая, притеснять меня — вообще-то раздор между странами, который я, имея полезные знакомства, мог бы обернуть в неприятную для Бэндайго сторону. Всего-то написав куда, кому и что следовало. Проблем (и прежде всего с отцом, который такое никогда бы не одобрил) молодому принцу не хотелось, и от меня довольно быстро и мирно отстали, переключившись на Карру. Тот, то ли в силу природной скромности и воспитанности, то ли по какой-то иной причине, пытался отмалчиваться на попытки его задирать и колкости по поводу отсутствия у него дамы сердца. Постепенно шутки становились всё более плоскими, а тычки — всё более неоднозначными, и мои попытки заставить младшего друга-таки дать отпор встречались с его спокойным «а зачем? Им надоест, утихнут…»

Не выдержал уже я, когда на очередной прогулке наше обсуждение изучаемой Карру книги, посвящённой сотворению массовых крупных иллюзий, было прервано появлением на горизонте принца Бэндайго и его «свиты».

— О, граф Карру, какая невероятная честь, встретить вас в столь чудесный и солнечный день. Ох, к слову, — мы попытались было пройти мимо, но у молодого наследника самирского престола явно по сему поводу было несколько иное мнение. — Верно, мне подобает принести вам извинения, я не столь давно смеялся над тем, что вы слишком холодны с девушками, хотя разве юноше, коему почти пятнадцать лет, стоит так бояться дам? Но я понимаю… — взгляд приобрел крайне ехидное и злорадное выражение. — Вы так уважаете графа Фэрта, так к нему тяготеете, вас так часто можно встретить в его обществе… Право, как же я не догадался прежде, что вы уже встретили объект своей стра… — Бэндайго, не самый-то талантливый маг, осёкся, когда Карру покрылся пунцовыми пятнами обиды и гнева, а я сделал шаг вперёд, как можно ласковее улыбаясь. — Граф Фэрт? Я никоим образом не считаю, что вы отвеча…

— Опасаюсь, принц, — мягко, почти вкрадчиво отозвался я, прерывая поток гадостей, от которых лицо младшего друга всё сильнее перекашивалось. — Вы запамятовали, что, как и я, граф Карру — подданный короны Императора Лихтэра Третьего, и насмешки над ним есть проявление большого неуважения к Тёмной Империи, именуемой Никтоварилианской. Граф Карру достаточно милосерден и великодушен, дабы не отвечать на ваши оскорбления. Однако ваш покорный милостив куда менее. Отношения, о которых вы говорите, называются мужеложством, и караются в Никтоварилианской Империи не менее сурово, нежели в Саммир-Эа. Обвинить достойного юношу в подобном, не имея оснований на то, есть клевета. По мнению обеих наших стран — серьёзная провинность. Я не уверен, что терпения не оставлять вопрос этих грязных замечаний между нашей маленькой компанией хватит Мне.

— Я лишь хотел пошутить, — побледнели скулы Бэндайго. — Не вполне удачно, вероятно, — тёмно-фиолетовые глаза под рыжими почти до красноты волосами сверкнули сдерживаемым негодованием. — Приношу свои извинения графу. Он, верно, только застенчив.

— Я настоятельно прошу вас впредь следить за своими словами, Ваше Высочество. Опасаюсь, подобное поведение весьма неоднозначно и может повлечь за собой нежеланные для обеих сторон последствия.

— Вы очень интересный самир, Бэнджамин. Крайне… любопытный. Однако же, право, я ведь не затрагиваю честь Короны Империи… — затронул бы её, про себя усмехнулся я, имел бы уже проблемы куда как несравненно большие, чем стычка со мной.

— Тем не менее, наша Империя очень ценит своих подданых, и для неё оскорбления в адрес любого из них, а тем паче столь отвратительная клевета, весьма чувствительны. Но, мне казалось, гневом Нашей Короны я вам сейчас не угрожал.

— Лишь гневом моего отца, верно, — скользнул по мне оценивающий взгляд. Слегка липковатый.

— Отнюдь. Всего лишь описал ситуацию, как она есть, назвав вещи подобающими им именами.

— И впрямь очень интересный сударь… — протянул Бэндайго, перестав наконец себя вести как… кхм… Как обычно вёл в последние пару лет. — Однако я сожалею, что наши отношения с вами носят столь прохладный характер. Я желал бы видеть вас в числе моих друзей.

— Опасаюсь, это невозможно. Мы имеем слишком различные взгляды, — нежно улыбнулся я. — Со всем уважением, Ваше Высочество.

На этом мы в тот день разошлись и оскорбления в адрес Карру понемногу приутихли, а наша дружба с того дня начала становиться крепче. Разве что когда я, незадолго до предполагаемого выпуска, схлопотал год выдворения из страны с запретом на въезд, соблазнив сестру принца Бэндайго и будучи на этом практически пойман — доказательств не было, но проучить меня решили, Карру успел встрять в «тёмную» историю, после которой пришлось, как ни старался я этим не пользоваться, сыграть на кое-каких своих связях, дабы помочь ему попасть в Отряд и удержаться там. Впрочем, мрачное прошлое Карру мы сумели обыгрывать с пользой для работы самого же ведомства.

* * *

Девушек рядом с другом и сейчас-то почти не появлялось, хотя нам уже стукнуло по тридцать лет, и в моем прошлом их промелькнуло изрядно, но сомнений в своих предпочтениях он никогда не вызывал. Карру действительно, при высоком мастерстве как волшебник, при том, что был отважен, умён, очень галантен, при том, что как член Особого Отряда был весьма хорош, делался, даже теперь, застенчивым и робким, когда дело касалось дам. И единственным исключением, пожалуй, была Элиа — и не в последнюю очередь потому-то я даже поначалу ревновал её к нему.

— Эль, — от её волос почти всегда пахло какими-то яблоками, травами, цветами, и сейчас, после недельной попытки разойтись, обернувшейся давящей тоской в нерабочие часы, я наслаждался их запахом, уткнувшись носом в макушку девушки, тихонько посапывавшей у меня на плече. Растрёпанная коса, смявшееся платье, тёплые от её тела подушки… — Ты же понимаешь, что обратной дороги нет?

— Я попыталась уйти, — тихо отозвалась сестра. — Для нас с тобой в Чертогах Грешников уже место готовят, точно. — Нежная кожа, обнажённая от локтя до запястья, тонкая шея, и чуть солёные сейчас от недавних слёз губы. — Но я тебя люблю, будь что будет. Будем скрывать грязные тайны семьи Фэрт.

— Надо было в детстве знакомиться, в твоём, то есть. — Вздохнул, осторожно приподнимаясь. — Я ужасно хотел, чтобы ты вернулась. — От шеи тоже чуть слышно пахло травами, и руки скользнули на талию, по спине, играя шнуровкой тугого, но без корсета, лифа, и удержаться от того, чтобы не потянуть завязки, удалось с некоторым трудом, когда Элиа чуть заметно испуганно взрогнула.

— Я… Я… Не сейчас…

— Элиа, я ничего не делаю, — в «послужном списке» значились и невинные до него девушки, но сейчас к её естественному страху первой близости примешивалось кое-что другое. Кромка преступления, как ни крути, в определённой мере.

— Мама меня и правда строго воспитывала, — смущённо отвернулась, чуть зардевшись, Эль. — Я даже… Когда ты меня поцеловал…

— Твой первый поцелуй принадлежал мне, я знаю, — я осторожно коснулся губами ключицы, обнажённой вырезом платья, напоминая себе, что по меньшей мере именно сейчас дальше заходить не хотел. — Я ничего от тебя не требую.

— Мне просто страшно, — сглотнула девушка. — Да и… Мы же… Нам же…

— Я понимаю, — даже сквозь плотное платье ощущалось тепло нежной, хрупкой фигурки под ладонями, и, когда губы коснулись шеи ближе к затылку, сорвался с тонких губ тихий выдох, и щёки ещё сильнее потемнели от прилившей к ним крови. Да и собственное желание весьма ощущалось весьма красноречиво, но я лишь крепче притянул к себе девушку, опускаясь на маленькие по традициям расы подушки. — Побудь со мной…

— Что это? — осведомился не слишком довольным тоном Арэн, несколько раз пробежавшись по ровным строкам на бумагах, переданных ему мною чуть ранее. Тёмно-карие глаза прищурились и слегка вытянулось искажённое полосками шрамов, довольно уже старых, лицо, некогда производившее среди дам высоких кругов фурор — друг детства был довольно обаятелен, до того, как в день коронации обнажил меч, сражаясь со стаей харров наряду со столичным гарнизоном и Особым Отрядом. Трое суток спустя Целители сумели побороть смерть и помочь молодому Императору прийти в чувства, но следы встречи с вожаком отпечатались на его лице и характере… И без того довольно замкнутый Арэн превратился в весьма нелюдимого человека, исполнявшего обязанности правителя с большим усердием, но вне дел и важных встреч почти одинокого, как в какой-то степени и я после ухода отца из семьи.

Возможно, это помогло нашей дружбе сохраниться с детства до очень зрелых лет, невзирая на долгие расставания и подчас совершенно разные перипетии жизни… Даже на то, что мы много лет только обменивались, во время учёбы, письмами, и виделись, когда я прибывал на долгих каникулах отдохнуть дома, в Империи. И когда вернулся, чтобы поступать на службу в Особый Отряд.

— Мой рапорт. Я хочу выйти в отставку, сир, в виду жизненных обстоятельств, препятствующих должному выполнению обязанностей. Семейная ситуация, мой Император, довольно… личная, простите, но я не могу указать точную причину, — выдохнул я. Арэн глухо усмехнулся, свернул бумаги и демонстративно отправил, лёгким посылом чар, в растопленный по случаю прохлады за окнами камин.

— Формулировка вполне подходит, но я этого рапорта не видел, — отозвался он, уставившись на опустившиеся на стол новые бумаги. Ещё один рапорт, в точности как первый, ибо я прекрасно осознавал, что он сделает. — Так, а вот это уже интереснее, — протянул друг. — Бэн, кроме шуток, в чём дело? Работа Особого Отряда организована на высоком уровне, жалоб практически не поступает, хотя они обычное дело, по моим сведениям, ты справляешься, и я не могу не спросить… — выдержав паузу и покосившись на запертую по случаю приватной встречи дверь, понизил голос облачённый во всё чёрное высокий крепкий человек за столом из чёрного дерева. — Какого, поясни-ка мне, харра ты здесь устроил?!

— Я вступил в недопустимые личные отношения… кхм… С девушкой, с которой мне не следовало в них вступать. Это прямое нарушение законов Империи и занимать, с учётом этого, подобную должность я не имею права. Как лицо, имеющее некоторые заслуги перед вами, сир, прошу проявить снисходительность к даме. Инициатор всего происходящего только я…

— Я ничего не понимаю, — ласково, почти вкрадчиво уточнил Арэн, тяжело вздохнув. — Бэн… Какого… Что за ерунду ты несёшь, просвети, будь добр. Какая девушка, какие связи, какой инициатор? Ты принудил кого-то? Пардон, но тогда ты уникальный самир, первый, кто силой взял женщину, и твоё имя придётся увековечить в летописях.

— Не ёрничай… Я говорил об Элиа. Мы вступили в греховную связь, и поэтому, нарушая закон Империи, я не могу следить за порядком в стране должным образом. Не заслуживаю такой роли… — произнести всего лишь несколько фраз оказалось невероятно сложно, и слова выдавливались так, словно каждое из них весило как добрый валун. Я знал, что Арэн не будет объективен, но даже одна мысль о его реакции приводила в ужас, заставляя сейчас судорожно сжать спинку высокого кресла у его стола, скрывая дрожь в руках. Я мог бы понести любую кару, если бы только знал, что Элиа ничего не грозило за те короткие минуты объятий и немногочисленные поцелуи, что были между нами, за те невысказанные слова, которые приходилось таить даже от самих себя, за взгляды, которые выражали то, что никто не мог позволить нам произносить вслух. Слишком короткими были минуты нашего счастья, слишком невинными мгновения любви, чтобы ей расплачиваться за них.

— Элиа?! — Арэн едва не задохнулся, но совладал с эмоциями и пристально взглянул мне в глаза. — Бэн, как далеко всё зашло? — на исказившееся лицо друга было страшно взглянуть. Шрамы изогнулись в гримасе истинного ужаса и неверия, неприятия. — Что вы натворили?!

— Не далее поцелуев, — сглотнул я, не находя в себе сил посмотреть на крепкие кисти, стиснувшиеся в кулаки, судя по хрусту. — Мы не пересекли последнюю черту, мой повелитель. Инициатор я…

— Об этом знает кто-то ещё?

— Нет, только ты и мы с ней… О таком не болтают на улицах…

— Ты понимаешь, что от меня пепла не оставят, если это дойдёт до Полуночных? Ты понимаешь, что сделает Пиу, если узнает, что я вас покрываю? Я молчу о том, что он с вами сделает… — Арэна почти трясло, и неприятно грызло осознание, что именно сейчас он имел все основания для этого. — Что ты мне делать прикажешь? Ты ничего не натворил, чтобы наказывать, но как они отреагируют, я не знаю, а скрывать от них не смогу… — это было слишком очевидно, слишком, и именно поэтому на его стол и лёг этот злосчастный рапорт. Именно по той причине, что Высшие вполне могли об этой моей маленькой грязной тайне уже знать. Не существовала бы подобная опасность для всех, и даже не только для меня и Элиа, документ, над которым я корпел минувшей ночью, никогда бы не увидел свет.

— Поэтому и рапорт. Найди повод, — удалось выдавить кривую улыбку, но друг отрицательно покачал головой.

— Я объяснюсь с ним, думаю, он проявит снисходительность. Но если вы… заиграетесь, и это выплывет наружу, Бэн, я ничего не смогу для вас сделать, и ты должен это запомнить. Я сделаю вид, что не видел рапорта и ты ничего не рассказывал, прикрою перед Пиу, но если… Я могу обещать только, что сделаю всё, чтобы Элиа отделалась только ссылкой, но тебе советую…

— Я написал, — на стол перед понемногу успокаивавшимся другом легла ещё одна бумага, написанная прошлой ночью. Документ, куда оставалось внести только дату и подписи. Собственноручное признание меня преступником, принудившим Элиа против воли, бумаги, которым, если бы мы перешли черту и это вскрылось, предстояло стать весомым камнем для приговора. — Ссылки будет более чем достаточно, на костёр я пойду один. С учётом серьёзности того, — использовал я, вытянув из рукава, последний козырь. Всё чаще и настойчивее звучало предложение друга детства, только из любви и уважения ко мне явно не перерастая в приказ, но отнекиваться удавалось довольно долго. Но это было самой маленькой платой, и единственным, что я мог предложить… — С учётом серьёзности того, о чём я прошу, мой Император, если позволите… Я готов занять предлагаемую вами должность.

— Тайный Советник? — скользнул вверх уголок тонкой верхней губы.

— Именно. Это меньшее, чем я могу благодарить. Я осознаю риски, которым подвергаю нас всех, и при необходимости готов сам отвечать за всё. И… Мне следует либо оставить занимаемый пост и уехать подальше, в места более глухие, либо же…

— Занять положение, которое даст тебе больше шансов скрывать грязные секреты? Право, я всегда знал о твоей страсти к женскому полу, но это выходит за рамки самых смелых предположений.

— Я понимаю, ситуация очень неоднозначна, она не радует меня самого. Разрешите откланяться?

— Иди уже и работай… — отмахнулся Фламберг. И только в двери застал вопрос, вызвавший смесь горьких, болезненных чувств, всколыхнувший нежность к той, что два дня как вернулась, не вынеся недельной разлуки, страх навредить ей, потерять, и ядовитое осознание, что я ломал жизнь не только себе, но и Элиа, и за последнее ненавидел себя всё больше.

— Как? — что было ответить? Что никогда и никто не делал меня счастливее, что доброта и наивность покорили уже тогда, в дни, когда вёз домой пятнадцатилетнюю девочку? Что я, никогда ничего всерьёз не боявшийся, порой слишком бесшабашный, однажды поймал себя на мысли, что стоило подумать о том, что ей могла грозить опасность, и прошибал холодный пот? Что я, неспроста получивший репутацию ходока у дам, никогда не смущавшийся заводить даже самые случайные знакомства и не пасовавший ни перед одной женщиной, отчего-то ощущал себя перед до смешного застенчивой и скромной девушкой одновременно неопытным юнцом перед первым свиданием и развратником, только что посетившим элитную куртизанку? Что я как мог портил её мнение, делал больно, когда всего один взгляд серых глаз стоил бы половины того, что я имел, будь необходимость платить за него? Что так и не смог принять, что та, кто разрушила мой мир, ворвавшись в него с испуганно-заинтересованным взглядом в дверях сиротского дома, заставила изменить взгляды, переоценить жизнь, по горькой насмешке Четы Богов, оказалась моей сестрой?

Как я мог рассказать Арэну, когда-то женившемуся по дурости, овдовевшему и потерявшему веру в женщин, что та единственная, которую хотелось оградить от опасностей и назвать своей женой, никогда не могла бы стать моей спутницей, по меньшей мере открыто? С ней я не мог быть, как бы того ни хотелось, хотя любая другая с радостью помчалась бы под венец с Гранд-Мастером…

И в ответ я только обернулся, виновато и горько улыбаясь тому, кто отныне собирался прикрывать мою спину от гнева Полуночных, и моя ошибка бы могла дорого всем нам обойтись, пожимая плечами и взявшись за резную ручку двери.

— Я не знаю, Ар. Я не знаю, как, но так уж сложилось…

Примечания:

В данной главе встретятся слова на самирском.

При обращении или упоминании в речи другого лица: Отношения иерархии подчеркиваются «вэ» или «ши» для мужчин и женщин соответственно к равному, «чавэ» или «чаши» — к более высокому лицу. «Кэ», без полового обозначения, к менее высокому лицу (обычно к слугам или рабам). «Ча» здесь обозначает высокое положение собеседника», «вэ» или «ши» — аналог «Господин» или «Госпожа» в языках иного строя.

Санцэ — наставник боевых искусств

Элиа с широко распахнутыми глазами озиралась, когда экипаж подъехал к поместью рода Фэрт в Саммир-Эа, недалеко от Файэти. Впрочем, я поводов для такого восхищения не видел, но и к нашему имению на исторической родине уже давно привык.

Расшитые атласные одеяния очень шли девушке, собравшей волосы в местную причёску и старательно пытавшейся натянуть на лицо благопристойное самирское выражение — которое, впрочем, и мне-то удавалось не всегда. Алый халат и длинная золотистая вышитая рубаха под ним, многочисленные браслеты на запястьях… И живые, радостные глаза, восторженно осматривавшие ярусы дома, выкрашенного в ярко-зелёный цвет, пристройки, в которых содержалась живность, готовили пищу, хранили зерно и рис, и жили слуги.

Лёгкая обувь, позволявшая бесшумно ступать даже по твердейшему камню, привычный хвост и уже мои попытки изобразить благолепное лицо. Едва карета остановилась, из дома вылетел смотритель хозяйства, Шанкару-кэ, почтительно кланяясь. Длинные многослойные салатного оттенка одежды не очень-то сочетались с желтоватой дряблой кожей, да и носили их в основном молодые самиры. Смотритель у нас разменял десятый десяток лет года три назад.

— Фэртэ-чавэ! — воскликнул старик, рассыпаясь в благословениях и радостно улыбаясь. — Мы очень рады вас приветствовать! Сейчас будет подан обед, господин. Фэртэ-чаши очень обрадовались, услышав, что вы прибудете в поместье. — Вот как, матушка здесь… Хотя помнилось, что она собиралась уже уехать обратно в Империю. Решила задержаться? Взгляд старого смотрителя, нанятого ещё дедом, насколько мне было известно, тем временем, метнулся на Элиа и лицо вытянулось, забыв, что принадлежало самиру. — Фэртэ-чавэ, это… ваша…

— Моя сестра Элиа, Шанкару-кэ, посетила Саммир-Эа вместе со мной и остановится в поместье. Подготовьте ей большие комнаты для гостей и приборы к обеду.

— Фэртэ-чаши, боюсь, будут не очень обрадованы этим визитом, — понизил голос старик.

— Элиа — мой гость. Я настоятельно рекомендую, смотритель, относиться к ней, как и подобает относиться к моей сестре. Данное поместье принадлежит роду Фэртэ, Элиа является представителем этого рода и имеет право здесь находиться.

— Разумеется, — поклонился смотритель, возвращая на лицо постное выражение благолепия и отдавая распоряжения по нашему багажу и подготовке комнат для господ, в то время как Элиа, застенчиво улыбаясь встречным обитателям поместья, робко подошла ближе, сжимая мою кисть. Мы успели смириться со своим новым образом жизни и принять его для самих себя, к тому моменту, когда я привез-таки Элиа на историческую родину, приурочив это к обычному, случавшемуся раз в пару лет, собственному визиту туда. Предназначенному не столько ради отдыха среди своей расы, сколько для проверки дел поместья, завода, оружейной фабрики. С юности придерживаясь мнения, что лучше видеть лично, чем полагаться только на регулярно присылаемые отчёты и сообщения. Впрочем, дела семьи вели опытные управляющие, многие из них служили у нас уже при отце, и серьёзных неурядиц не случалось.

Обычные посещения театров, зверинца, музеев и парков, обычные совместные визиты на приёмы и балы, дававшие шанс танцевать вместе, не вызывая вопросов. Обычные ужины на двоих — «семейные», конечно… Взгляды, прикосновения к щекам, к ладоням, нежные слова, произнесённые украдкой... Мы понемногу научились быть вместе, создавая видимость обычных сестры и брата, проводить вместе время, не вызывая подозрений и не давая поводов для наказания… И позволяя себе, иногда, за прочно окутавшими покои щитами, ощутить вкус губ, запах волос, коснуться распущенных прядей друг друга и шепнуть несколько коротких слов...

— Твоя мать здесь… — сглотнула девушка сейчас, нервно улыбнувшись. — Мне лучше, наверное, не останавливаться…

— Это моё поместье, и ты останешься здесь, нравится ей это или нет, — отрезал я. Поездка в Саммир-Эа была нашим первым отпуском вместе — на неделю с небольшим, плюс дорога. Эль никогда не бывала на исторической родине и именно поэтому я и решил показать ей реки, с непривычно чистой после людских стран водой, леса, в которых почти круглый год что-то цвело, рисовые, сахарные плантации, храмы и дворцы, с загибавшимися вверх крышами, почти всегда многоярусные, с круглыми окнами... Королевство нашей расы опоясывали горы, холмы, рассекали многочисленные ручьи, реки, озёра, через которые перебрасывались полукруглые мосты. Розовые, алые, ярко-жёлтые, фиолетовые, зелёные цветы, листья, бабочки и птицы, травы, даже сама почва — яркая, многоцветная, пёстрая. Пестротой отличались стены и крыши зданий. И именно поэтому, наверное, из-за буйства красок природы и рукотворного, наш народ отличался от людей куда более широким и странным разнообразием цвета глаз и волос — чем более яркой была внешность, тем больше было возможностей замаскироваться в этом разноцветном безумии, однако, не резавшем глаз. Я, да и отец, имели куда больше шансов сойти за человека, чем затеряться здесь...

Склоны гор и холмы, берега водоёмов были усыпаны жилищами, храмами, пастбищами и выгонами, полями и лугми. Самиры, облагородив и обезопасив себе облюбованные земли, каждый их клочок уже тысячи лет всячески стремились применить с пользой, не нарушая гармонии с природой... И если эмоциональные проявления нас самих были даже на наш собственный взор довольно-таки скупыми, то природа и города очаровывали тех, кто впервые попадал в эти края, и я прекрасно понимал, что Элиа бы, несомненно, тоже понравилось наше маленькое путешествие.

И не прогадал — такой радости за девушкой не наблюдалось с отъезда от сиротского дома. Вновь посыпались вопросы, а одна из сумок уже за пару дней пути по самой стране, сокращенного порталами, на что всегда приходилось порядком раскошеливаться, начала наполняться местными безделушками, женскими штучками, одеждой и книгами... Да и сейчас, поднимаясь к самому дому по длинной, усыпанной алыми листьями растущих по склону кустов и невысоких деревьев, вообще-то самой обычной вишни, только местного сорта, Эль во все глаза рассматривала парк, небольшие пруды, одноэтажные маленькие постройки, разбросанные по склону холма, и сам дом — высокий, с пятью сужавшимися кверху этажами...

— Тут так красиво, — выдохнула она, почти добравшись до верха, с моей помощью.

— Это твоё, — улыбнулся я, коснувшись тонкого предплечья. — Твоё приданноё, твое на случай, если со мной...

— Я тебя придушу, ясно? — гневно сверкнули серебристые глаза...

* * *

К обеду, переодевшись в чистое с дороги, мы спустились с верхнего яруса — где и находились моя комната и выделенная для Элиа гостевая спальня, вниз — на первый этаж, где, скрестив ноги, на циновке у низкого столика восседала закутанная в чёрные одежды женщина.

— Бэнджамин! — голова горделиво поднялась и испепеляющий взгляд (разумеется, для людей он остался бы равнодушным) метнулся на Элиа. На столе стояли ещё два набора приборов и тарелок, и накрытые крышечками горшочки. — Я рада видеть тебя.

— Мое почтение, Фэртэ-ши, — склонилась аккуратная головка с каштановыми локонами. Ответом её, конечно, не удостоили.

— Напоминаю, что я прибыл не один, — глаза метнулись на меня и снова уставились на судорожно сглотнувшую Эль.

— Я более никого не вижу здесь… — изящные пальцы дрогнули. — А, ты, верно, говоришь о бастардке? Да… Милая, как тебя, ступай на кухню и принеси холодный чай. И вели подавать десерт через час.

Красные от гнева и стыда щёки девушки заставили пальцы дрогнуть. С трудом сохраняя спокойствие — я догадывался, что мать попытается унижать Эль, но показавшиеся на глазах последней слёзы злили, — я кивнул Элиа на ближайшие тарелки.

— Садись. У нас в стране еду можно накладывать самим, выбирай, что захочется.

— Кажется, я велела ей сходить на кухню.

— Кажется, я уже говорил Шанкару-кэ, что Элиа здесь как гость, а не как служанка. — Взгляд устремился мне в глаза, пристальный, долгий. Элиа робко примостилась, вздрогнув, когда матушка резко поднялась.

— Я хотела бы сказать тебе пару слов, канэ. — Прошипела она, вместе со мной выходя в соседнюю залу — для приёма гостей. — Что она здесь делает и по какому праву сидит за одним столом с нами?

— Она — мой гость. Как моя сестра, она имеет полное право разделить со мной трапезу и посетить какую угодно комнату и часть поместья.

— Ты, верно, забыл, какая она тебе сестра…

— Тот факт, что отец совершил подобный поступок, никоим образом не говорит о качествах Элиа и не должен определять отношение к ней. Я опекаю её уже шесть лет и почти четыре года она находится рядом со мной. Её качества вызывают у меня уважение и одобрение, и, как моя сестра, она посещает родовое поместье по моему приглашению.

— Эта девка родилась у твоего отца, когда он изменил мне и бросил семью ради вертихвостки. Не сомневаюсь, что эта такая же. Готовься нянчить приплод, который она зачнёт под первым же, кто раздвинет ей… — мама осеклась, увидев мой взгляд.

— Если ты ещё раз позволишь себе такие высказывания, ты будешь вынуждена покинуть поместье. Я понимаю, что Элиа — ее зовут так, к слову, вызывает у тебя неприязнь, но постарайся держать её в узде. Наш род не красит подобное поведение, я принял Элиа сестрой. Это моё окончательное решение. И оскорблять гостя — не лучшее поведение для самира. Во избежание скандалов, и осуждения, если они привлекут внимание, рекомендую воздержаться от подобных речей или мне придётся просить тебя покинуть дом.

— Конечно. — С доводами об осуждении поспорить она не могла, зная культуру народа не хуже меня. — Но, дабы не испытывать искушения вновь высказаться подобным образом, я и правда покину поместье — навещу старинную подругу в другом городе, остановлюсь на недельку. — Губы дрогнули в подобии улыбки. — А ты постарайся прислушаться к моему предупреждению.

— Непременно… — проводив взглядом гордо удалившуюся «госпожу Фэрт», не удостоившую более вниманием ни Элиа, ни меня (впрочем, между нами нередко случались стычки с моего окончательного возвращения в Империю, ибо эталон образцового самирского сына я собой не являл), я вернулся в трапезную, где меня ожидали тихие всхлипы Эль. По довольно светлым для нашего народа щекам катились маленькие слезинки.

— Я лучше остановлюсь в Файэти, — вздохнула девушка. — Не хочу, чтобы ты ссорился с мамой из-за меня.

— Она решила посетить давнюю подругу, которая живет в соседнем городе. Туда более суток пути экипажем, мы же проведём в поместье всего пять дней, мне хотелось бы посетить завод, а он расположен на некотором отдалении от Файэти, — ободряюще улыбнулся я. — Боюсь, матушка не успеет вернуться к нашему отъезду.

— Я всё слышала, Жами. — В серебристых глазах засветилась обида. — Я не такая. Почему она говорила обо мне так, словно это я виновна в случившемся?!

— Для неё уход отца был большим ударом, да и… ей всегда было свойственно упрямство. Возможно, когда-нибудь она переменит мнение и пожалеет об этих словах.

— По крайней мере, ей можно не опасаться моего «приплода», — горечь взгляда и робкое касание всколыхнули осознание пропасти. Не между нами. Вокруг нас.

— Не думай об этом, — слезинки под моими пальцами, прозрачные. И тень улыбки на ставших запретно родными губах. — Давай-ка попробуем кое-что, тебе понравится. Моё любимое самирское блюдо, — Эль попыталась отказаться от еды, но всё же удалось положить на её тарелку рисовую лепешку, в которую завернута была запечённая рыба, укутанная в морские водоросли. Соус, пряный, островатый, прекрасно дополнял вкус, постепенно заставив Элиа чуть повеселеть и уже куда более охотно попробовать сладкое…

* * *

Уже вернувшись в дом, после довольно долгой прогулки по садам у поместья, к закату, Элиа внезапно остановилась.

— А здесь есть тренировочная зала или…

— Да. Одна из комнат четвёртого яруса отведена на тренировки и медитацию.

— Просто… Я подумала… Я ведь уже давно не занималась кайджи-найзэ как следует, а ты хороший учитель.

— Думаю, это легко устроить, — кивнул я. — Переодевайся и спускайся. — Мне предстояло отослать слуг — по обычаям страны работники поместья никогда не жили в господских домах — сравнительно небольших. В главных зданиях размещались трапезные залы, спальни членов хозяйской семьи, кабинеты, библиотеки, комнаты для гостей и всё, что взбредало в голову владельцам. Для слуг имелись отдельные небольшие домики неподалеку от основного, в нашем случае в самом низу, у подножия холма, а нам, решившим не ужинать, помощь в тот день более не требовалась. К тому же, зная любовь матери до позднего вечера окружать себя прислугой, я решил дать последней немного лишнего отдыха — матушка иной раз жила здесь по полгода подряд.

Полчаса спустя, отпустив всех, я, в лёгком для самирских одежд тренировочном облачении — состояло оно из короткой рубахи с запахом, штанов и не требовало обуви (причем как у мужчин, так и у женщин), встретился у входа в тренировочный зал с Эль, осматривавшей не без интереса манекены. На одной из стен — окон в зале не было, а весь пол устилали толстые ковры, — красовалась коллекция оружия. В основном — разного рода метательных кинжалов, которые обожал мой дедушка.

— У вас здесь очень красиво, — улыбнулась сестра, когда магические светильники под потолком, повинуясь команде, залили комнату светом. Щиты окутали помещение, скорее по привычке, и Элиа, сложив ладони вместе, почтительно поклонилась. — Моё почтение, Фэртэ-санцэ.

— Не стоит, Фэртэ-ши, — в тон ей отозвался я... Приемы, для меня довольно простые, сестра осваивала старательно, стремясь отточить каждое достижение — впрочем, кайджи-найзэ, самирское искусство рукопашного боя, ценилось девушками именно в силу того, что основывалось не на грубой силе, а на ловкости, скорости и концентрации… Уединение и осознание того, что в доме никого не было, что нас не могли услышать — из тренировочного зала, поскольку наверху и за стеной были спальни, не выходил, благодаря особой отделке и магии, звук, и лёгкая увлечённость тренировкой сыграли не самую лучшую роль…

Умудрившись прижать Элиа к полу — «победив» (что у нас происходило большей частью в мою пользу) — я впервые поддался искушению, тихонько грызшему подчас и в Дариане… Влажный от капелек пота лоб, частое дыхание, осознание того, что мы совсем одни… Рука сама собой скользнула по щеке, шее, плечу. Губы накрыли поцелуем податливые, сладковатые губки… Тёплые руки обвили шею, опьяняя ещё сильнее и усиливая искушение забыть обо всём.

«Я люблю тебя»… Три слова, истинную ценность которых довелось осознать лишь с ней. Словно по какой-то горькой насмешке Творцов. Рука скользнула к небольшому холмику груди, желанной, недосягаемой, несмотря на то, что она была так близко. Легла на скрытое тонкой штаниной колено, скользя вверх. Касание пальчиков забывшейся на миг Эль к вожделевшей её плоти, через одежду, заставило кровь вспыхнуть и губы примкнуть поцелуем к шее. Мгновение и руки, ласкавшие меня, опустились, а в серых глазах заискрился отрезвивший ужас. Перед глазами всплыла облачённая в ночную рубашку в знак греховности Элиа, у ног которой разгорается костёр…

Осознание того, что я едва не натворил, болезненно резануло сердце, заставляя стиснуть кулаки, ругая себя за собственную глупость. Впрочем, резко севшая Элиа, поправлявшая рубаху, судорожно сглотнула и накрыла ладошкой мою кисть.

— Жами… Я…

— Прости меня… — укоряюще-нежный взгляд серых глаз и собственные мысли, как я был перед ней виноват, не сумев сдержать желание быть с ней. Сам факт наших чувств и поцелуев перешел границу греха, и всё же линия запрета для нас существовала. Нормы морали, законы Никтоварильи, даже собственная совесть не допускали того, что едва не случилось и чему никогда не было суждено произойти.

— Не стоит… Мы оба, наверное, немного… Увлеклись. — По щеке скатилась слезинка и руки внезапно обвили мою шею. — Так обидно, что у нас никогда ничего не будет. Мы не сможем обвенчаться, не сможем родить ребенка, быть вместе… Открыто, ничего не боясь… Что нам делать?..

Существовало лишь два выхода из этой ловушки. Разорвать порочный круг притяжения друг к другу или преступить последнюю черту. Отрезая путь назад окончательно и ставя нас обоих под возможность разоблачения и страшное, суровое наказание. Сейчас скрывать наши чувства удавалось, Арэн знал о них, конечно, но предпочёл сделать вид, что я не рассказывал ему ничего — и никаких сплетен, если такие и возникнут, якобы не появится. Но если мы совершим этот грех, и он будет раскрыт, наказание будет неминуемо. Для обоих… Осознание того, что случится с Эль, не давало перейти грань порока окончательно, но отказаться от томительных сладких чувств сил не было.

— Я не знаю… — горько, просто и страшно в своей честности. — Я не хочу без тебя.

— В Чертогах Грешников для нас готово особое место, — вздохнула она, скользнув по моей скуле кончиками пальцев. — Но я не могу отказаться от тебя и от нас…

— Любимая… — засов магии запер дверь, мягкие ковры позволили с удобством улечься, привлекая к себе, уже без похоти, хрупкую девушку, позволяя ей играть с распустившимися волосами — соскользнула лента. Тёплая кожа, лёгкое дыхание, полумрак угасающих светильников, сладкий привкус губ. Где-то в глубине сознания мелькнула безумная мысль, безумная надежда на то, что она мне не родная — мы слишком не похожи.

— Знаешь, было бы так здорово узнать, что мы не брат и сестра, — словно угадав мои мысли, шепнула в полумраке и воцарившейся тишине Эль, позволяя уже мне играть с её локонами. — Это было бы счастьем. — Ответить язык не повернулся. Да и что было отвечать?

Научиться жить так, в постоянной опасности быть разоблаченными, в постоянном риске, с редкими мгновениями, когда мы позволяли себе на краткий миг забыть о реальности, было нелегко. Мы скрывали свой секрет, научились виртуозно заметать следы, представали хорошей, дружной семьей, но постепенно завеса открылась для нескольких, особенно важных, людей, тех, кто помогал нам оставить тайну тайной.

Мои друзья, все трое — Арэн, сумевший как-то убедить Пиуэргурдрана, величественного бессмертного покровителя Империи, закрыть глаза, Карру, которого я единственный раз в жизни именно в тот вечер, когда мы, случайно застигнутые слишком внимательным к мелочам самиром после очередного «срыва», открыли ему правду, видел в неприкрытом ужасе — он, сам ведший долгие годы опасные игры, боялся подумать о том, что могло произойти, и даже за себя так никогда не опасался, как за нас… Ладар, отреагировавший спокойнее всех, просто поправивший пенсне и поведавший, что он всегда знал, что я странный, но такого не ждал даже от меня. И Иларда, единственная подруга Эль и сестра Арэна.

Постепенно друзья научились принимать эти отношения, смирились с ними, но никогда не одобряли нашу связь по-настоящему, и судить их за это было невозможно — при всей суровости и жесткости хлестких фраз и взглядов они были правы. И когда за уже привычной кружкой эля в гостиной покоев Ладара вместе со мной друзья детства озвучили три наиболее очевидных исхода ситуации, они тоже были правы, по-своему, и отрицать язык бы не повернулся... Три выхода, каждый из которых был одинаково возможен и резал тупым ножом — переехать в Вагрис, страну на самом восточном побережье континента, где такие союзы были разрешены, хотя и осуждались, и на свой риск позволить родиться детям.

Самирской расе как никому было известно, какие последствия могло повлечь такое кровосмешение — мы не были даже кузенами, в нас наполовину текла одна и та же кровь, и в далеком прошлом первые поколения самиров совершали такие ошибки и очень скоро поняли — наш народ был создан разумным, словно по образу кого-то, но Диада не поведала предкам, кто был нашим прародителем, — к чему это приводило. Самиры запретили такие браки, а когда появились люди — приняли, как и многое, эти правила от нас…

Второй выход заключался в том, чтобы всё же расстаться, пусть ценой боли и последующего одиночества, но каждый раз, когда я почти решался сделать этот шаг, малодушно отступал. Впрочем, у второго выхода был другой вариант — попытаться найти кого-то ещё, хотя бы одному из нас.

И третий, самый простой и самый опасный — оставить всё так, как есть, чтобы или эта греховная блажь сошла сама собой к ничему, сменилась дружбой или просто равнодушием, или же дожидаться, когда наконец мы переступим грани и выйдет на свет из тайника в личном кабинете Арэна то самое, давно заготовленное письмо-признание, написанное моей рукой.

После того вечера всерьез мы никогда не заводили о нашем пороке разговора, и единственный, кому я мог хоть как-то высказаться, когда слишком накипало, названный брат Карру, оказался и тем единственным, кому были известны некоторые детали наших сложных отношений, которые по злой насмешке, при всей моей циничности и решимости, всей набожности Элиа, страшных ссорах, случавшихся в наших комнатах, за надежными слоями магической защиты, коих было теперь не меньше десятка, обновляемых почти еженедельно во время моего пребывания в городе, не выходило прервать. А ссоры действительно были и с каждым новым годом становились сильнее… И чаще всего случались на фоне попыток пойти не по третьему пути, а по второму.

Я знал, что Эль иногда пыталась флиртовать с дворянами столицы и теми, кто на время прибывал в город, бывала на своего рода свиданиях, понимал, почему она делала это, но каждый раз в крови вскипала ярость и болезненная, жгучая ревность, смешивавшиеся со страхом, что она уйдет, и от раздора ума, который знал, что я не смогу дать ей ничего, кроме опасности и страданий, и сердца, которое упорно не желало отпустить девушку, становилось только хуже. Нет, я никогда не бросался с упреками, просто после каждой такой встречи с другим сгребал в объятия, упиваясь пьянящим, дурманящим запахом волос, теплым телом под тонкой тканью платья в моих руках, собственным шепотом «моя».

Я не бросался на нее с упреками, но не без стыда осознавал, что это было единственным, для чего я в личных целях пользовался положением — новый кавалер Элиа не оставался в столице слишком долго, вскоре дела службы призывали его уехать либо за пределы, либо в другие провинции Империи, и ссоры вызывало именно это, когда о причинах отъезда каждого нового господина догадалась сестра.

Справедливости ради стоит отметить, что их было всего несколько человек. Никто из них ничего мне не сделал… Ни мне, ни порядку в Империи, а один и вовсе трудился в Особом Отряде. Просто половина меня, втянутая в порок и полная ревности, боялась, что они отнимут ту, кто и так мне не принадлежала…

Поводом для ревности были и девушки, с которыми флиртовал я, и с этими обвинениями на меня накидывалась Элиа, обычно полная к этим дамам самой искренней и глубокой ненависти, для коей не имела причин. Ни одна не то, что затмить, но даже приблизиться для меня к Эль не могла. Ни одна вот уже несколько лет, показавшихся бесконечными.

Приграничный гарнизон Фэк, или Седьмой Гарнизон, не входил в список тех, что я собирался посетить в очередную поездку к окраинам Империи с крупными, личными проверками руководства Отряда. Более того, задача была выполнена, нарушения выявлены, поощрения и наказания распределены, нас ждала дорога домой, в Дариан, когда мирные и домашние планы пары десятков из Первой Сотни, традиционно сопровождавшей Гранд-Мастера в путешествиях по служебным делам, были самым суровым образом разрушены. Нарушил их ястреб, появившийся на складном столике палатки, разбитой по случаю непогоды, покосившийся на фонарь, на бумаги, изучаемые мной и Карру, и наконец на меня. Свитка при птице не имелось, и, заметив это, я коснулся пальцем острого клюва.

«Три дня назад приграничная стража из гарнизона Фэк обнаружила нарушителя, пересекшего Нерушимую без дозволения нашей стороны».

Голос, зазвучавший от этого немудреного жеста, говорил спокойно, а само содержание речи вызывало недоумение. Нарушители границы не входили в наши обязанности, более того, гарнизонные войска сами могли выполнить положенные действия, тем более, весьма простые… Впрочем, рассуждать о странностях долго не пришлось.

«Вам поручено забрать нарушительницу и привезти в Дариан, проведение всех необходимых мероприятий по проверке личности и показаний ложится на Особый Отряд…»

И короткое, лаконичное описание сообщения гарнизонного командира, из которого выходили весьма любопытные вещи. Мы уже не один год отслеживали девушку, которая, судя по сообщению, нарушила Правило Земель, столетия назад установившее очень строгий порядок пересечения Нерушимых. То, каким образом она, не имея разрешения, пересекла границу и осталась жива, было загадкой. Обычно Полуночные реагировали на такие события даже быстрее гарнизонной стражи. Не стали наказывать? И не дали самой Границе это сделать? На моей памяти ни одно человекоподобное существо беспрепятственно самовольно границу не пересекло, а с нашей стороны и многая живность не выпускалась…

Мы отслеживали ее уже не один год, эта работа началась ещё до того, как я получил своё нынешнее место, и мои ребята вели её последние полтора года непрерывно, поскольку девица надолго нигде не задерживалась. И действительно, все сведения о недавних событиях вполне допускали, что она могла перейти в Империю в окрестностях гарнизона Фэк.

Леди и должна была прибыть, но сообщение из гарнизона гласило, что девушка была одна, и границу, как сообщил Арэн, тоже пересекала одна, что выглядело не менее странно. Путешествовала она в окружении небольшой компании помощников и друзей, более того, к Нерушимой их сопровождал целый отряд солдат-ополченцев, игравший роль стражи. Но и проверенные после известия из столицы сообщения разведки и наших осведомителей подтверждали, что границу девушка миновала в одиночестве. Скупые, ровные строчки гласили, что недалеко от Нерушимой, но южнее Империи, отряд подвергся нападению врага, были применены чары, сходные по действию с порталами, и девушка оказалась отрезана от спутников, тоже рассеявшихся. И не нашла ничего лучше, чем перейти границу, чтобы спастись от преследователей.

Уже потом, в пути к гарнизону, пришло сообщение, что через Нерушимую прошёл и добровольно сдался в руки стражи один из её спутников, который, по ряду причин, мог сделать это незаметно для нас — его раса пользовалась правом беспрепятственно ходить, минуя любые границы и оставаясь при этом незаметными людям и самирам. Как, считалось веками, самая мирная и самодостаточная раса мира, очень далекая от людей и от нас. Мне это было известно, как и содержание верительных грамот и бумаг страны-союзника Таунака, ещё до официальной беседы с нарушительницей столь же четко, как и все известные нам детали её злоключений, и, строго говоря, наша встреча не являлась допросом — скорее, хотелось лично проверить выводы и изучить юную особу. На то имелись все основания — от происхождения пленницы — та была дочерью короля павшего десятилетие назад в ходе войны на западе королевства. И до интереса к ней правящего круга и Высших. Слишком пристального для обычной ситуации.

И все же, направляясь в Фэк, чтобы лично побеседовать с вверенной моим заботам леди, я и представить не мог, какую роль ей предстояло сыграть в событиях в мире и в Империи, и в делах куда более скромных. Всего лишь в жизни молодого ещё волшебника, Бэнджамина Энегана Фэрта…

* * *

— Нарушительница доставлена для допроса, Гранд-Мастер, — отчеканил Карру, полтора года назад получивший введенную специально для него должность Постоянного Заместителя, по сути, подразумевавшую, что он постоянно находился при мне. Мера была вынужденной — друг, длительное время выполнявший функции нашего агента среди людей противника (именно то, что он умудрился туда ввязаться, и было самой мрачной страницей в его жизни, но удалось вовремя его образумить и придумать способ использовать этот промах), провалился. Ожидаемо, мы к этому уже готовились. Но провоцировать противника лишними соблазнами и разъездами не стоило. — Обыск произведен, кроме сданного пограничной страже оружия ничего не обнаружено. Нити дара осмотрены мной лично, Гранд-Мастер Фэрт, как было приказано.

— Какое оружие было сдано?

— Кинжал. И походный нож. Более холодного оружия, равно как и метательного, при себе, что подтвердил проведенный обыск, не имеет. Дар соответствует полученным ранее сведениям. — Целительство и Чары Стихий, немного Боевые чары. Любопытная смесь магии, но не самая опасная, мысленно заметил я… — Однако мной было обнаружено наличие второй стороны дара, тёмной. Нити крайне хаотичны, Гранд-Мастер, и трудно поддаются изучению. Я счел, что вы пожелаете рассмотреть это обстоятельство лично. — И совершенно правильно счел, я пожелал.

— Очень хорошо. Работаем по обычному сценарию, Карру.

— Как скоро мне надлежит войти? — уточнил мгновенно уловивший смысл сказанного помощник. «Обычный» сценарий мы проворачивали уже сотню раз, не меньше, отрепетировав маленькую «шутку» до мелочей… Маленькую и порой весьма действенную шутку.

— Через три часа. — Необходимости торопиться не было, для согласования со столицей и изучения бумаг все равно нужно время, и для проверок тоже. Но и «держать в напряжении» дольше необходимости тоже не было. Не тот случай, когда наша игра длилась бы куда более долгое время.

Стража, которая стерегла «гостью», удалилась, повинуясь безмолвным приказам, выраженным едва заметными движениями и взглядами, моя стража-свита заняла привычные позиции в коридоре, и я на долю секунды задержался в дверях, старательно стирая с лица любое проявление эмоций. Мы ведь недаром прослыли очень суровой и сдержанной расой, недаром.

— Гранд-Мастер Фэрт сейчас подойдет, — начал я, нарочито медленно подходя к длинному столу, усаживаясь во главе его и раскладывая переданные Карру бумаги для изучения. — Я его адъютант. Мне было указано ознакомиться с сутью вашего дела для изложения Гранд-Мастеру. — Эта практика и была нашим «обычным сценарием» — и шуткой, и средством давления — обычно к моменту появления Карру собеседник ощутимо нервничал и едва ли не молил Гранд-Мастера Фэрта побыстрее явиться. На вид мне по-прежнему давали не больше двадцати лет, люди, в лицу главу самого страшного и гадкого ведомства страны знали не все, и играл я роль своего помощника до сих пор вполне успешно.

Взгляд на секунду задержался на девушке, сидевшей на другом конце длинного стола. Черные волосы в беспорядке падали на лицо и спину, в изумрудных, немного неестественно ярких для человека, глазах светилась усталость. Да и бледное лицо с острыми скулами бодрости облику нарушительницы не добавляло.

Следом я подметил и другие детали: что облачена она была в поношенную порядком одежду, мужскую, оружия действительно при себе, по ощущениям дара, не имела, а за четкими нитями способностей, как и доложил Карру, бурлили трудно определяемые, о природе которых сама леди имела смутное представление, зато и с трудом удерживала их под контролем. Впрочем, делать точные выводы было рано — для этого требовался куда более тщательный осмотр, а сейчас цель была намечена совсем другая.

— Разумеется, — тихий голос, ровный, тактичный, выдавал изнуренность не хуже глаз. Наанак, язык Империи, в ее устах звучал разборчиво, но с заметным акцентом. Опять же, ожидаемо. В воцарившейся тишине отчетливо слышались легкое, но слегка рваное, дыхание и шорох просматриваемых бумаг. Верительные грамоты с печатью и подписи, сомнений в подлинности не возникало. Доклад пограничников… Карта Бартиандры, щедро помеченная цветными чернилами, и пояснения к ней, не для моих глаз. Юная леди намеревалась получить аудиенцию Императора, в чем Таунак ей и способствовал. Бумаги, повествовавшие о деятельности нашего врага на Западе. И, по нашим сведениям, врага и молодой принцессы…

Миновали два часа из отмеренных трех, когда девушка, удивительно стойко переносившая ожидание — впрочем, мечтать о сне это ей, судя по просмотренным отрывкам мыслей, не мешало, — вскинула голову, внимательно рассматривая меня, сделавшего вид, что ничего не происходит. Я старательно изображал поглощенность бумагами, прокручивая в голове сведения о ее персоне, и время от времени уверял, что начальник вот-вот подойдет, стремясь подогреть нервозность. И того, что прозвучало, не слишком ожидал:

— Если позволите, Гранд-Мастер Фэрт, уверена, мы могли бы начать беседу.

— Простите?

— У вас широкая радужка, — вздохнула девушка. — Также длинные пальцы, удивительно сдержанное поведение. Ваша мимика, — вернее, уточнила она мысленно, отсутствие таковой, — и трудность в определении возраста показывают, что вы — самир. Исходя из отсутствия здесь стражи и вашего пристального внимания к бумагам и моему дару, я предполагаю, что вы — Гранд-Мастер Фэрт. В таком случае необходимости во взаимных представлениях не возникает, и мы могли бы начать беседу.

— Вы очень наблюдательны, — пункт о сообразительности добавился в мысленный список сведений. А Карру отправлен был приказ об отмене шутки — чего не случалось уже весьма длительное время — немногие соображали, в чем кроется подвох. — Приношу извинения за неуместную шутку, Госпожа. — А ведь она младше Эль… Проницательная дама, верно сообщали наши парни.

— Я наслышана о самирском чувстве юмора, — лицо волшебницы лишь на мгновение тронула даже мне почти не заметная улыбка, и оно осталось столь же неподвижным и холодным, что, не знай я о её расе, мог бы счесть моей «сестрой». Словно пленница пыталась состязаться в невозмутимости со мной. И это делало её ещё более необычной личностью.

— В таком случае, полагаю, уместно приступить непосредственно к делу. — Согласился я, заканчивая маскарад и убирая бумаги в сторону. — Я ознакомлен с материалами вашего дела, но мне хотелось бы услышать от вас, каким образом, когда вы пересекли границу, цель вашей миссии и причину отсутствия с вами иных указанных в бумагах лиц.

— Если позволите, — начала, не отводя взгляда. Голос звучал ровно, спокойно, выдержанно. Что тоже уплыло в мысленный список качеств. — Причина, вынудившая меня пересечь границу столь скоропостижно, совпадает с причиной отсутствия моих спутников. Для удобства я могу объединить эти два пункта.

— Конечно.

— Мы представляли дипломатическое посольство, и намеревались пересечь границу у дуконского гарнизона Мэато. Предположительно, в начале Снеженя. Но южнее, полагаю, можно говорить о дуконской границе, если позволите, но не могу быть уверена точно, мы подверглись нападению со стороны представителей Великого Рокканда.

— Вы уверены в том, кем они являлись? — Рассказ выходил достаточно сухой и лаконичный для столь юной особы. Четкость изложения и отсутствие ненужных подробностей уплыли все в тот же список.

— Да, Гранд-Мастер Фэрт.

— Почему же?

— Внешний вид формы солдат, гвардейцев и чародеев Императора Карлона хорошо знаком мне.

— Продолжайте… — дар проверял на предмет лжи, но безуспешно, звучала, по его ощущениям, правда… — То есть они не скрывали, кто они?

— У них не было необходимости. Мои отношения с Императором Карлоном достаточно сложны, уверена, вы слышали, что я доставила ему неудобства и несколько нарушила планы, что сделало меня, вполне гласно, весьма нежелательным лицом для Его Величества.

— Мы осведомлены об обстоятельствах ваших отношений.

— В ходе столкновения — мы оказали сопротивление — противники применили некоторые магические средства, вынудившие нас разделиться — возможно, не обошлось без «мгновенных» порталов. В результате я была оторвана от спутников, основная часть преследовала именно меня… — на худое лицо легла тень. — Мне удалось оторваться и добраться до Стены севернее места столкновения, и меня нагнали уже у линии, практически окружив… Я пересекла Стену и оказалась в пределах Империи, и именно поэтому переход я совершила одна… О судьбе своих спутников и их местонахождении я, к сожалению, не могу сообщить, — вполне искренне поведала собеседница. Уличить во лжи повода не возникло и при обращении к подсознанию.

Вот только по донесению заместителя, Дарса, второй нарушитель, оказавшийся в руках самиров, о наличии в Империи спутницы и её примерном местонахождении оказался вполне в состоянии поведать. Причин тому могло быть несколько — от самой обычной прочной связи, магией, не столь четкой у неё, до попытки лгать, чего я, выстраивая мысленно картину, не исключал — не любил что бы то ни было упускать из вида и делать преждевременные выводы. Род занятий требовал того же.

— Вас не попытались отрезать от Стены Границы?

— Не успели, — чуть отвернулась, заходясь кашлем и торопливо прикрывая рот ладонью. На бледной коже показались кровавые капельки…

Это я прекрасно знал. Как и о том, что девушка едва не замерзла, потеряв в паре шагов от Нерушимой сознание — судя по тому, как она сейчас себя чувствовала, до сих пор не оправилась.

— Они видели, что вы пересекли Стену? — На и без того натянутых отношениях Великого Рокканда и Никтоварильи данный факт мог, в перспективе, найти некоторое отражение. Вот только ни один международный договор не предусматривал обязательств выдачи преступника в таком случае — нарушитель Границы переходил под надзор и дальнейший контроль Круга.

— К сожалению, данный факт мне скрыть от них не удалось. Сами же они переходить Стену не решились и, выждав некоторое время, направились обратно… — все столь же спокойно и невозмутимо вещала задержанная. Поводов подозревать во лжи не возникло и при обсуждении цели их миссии, и при упоминании роли в её поездке Таунака — последней остановки в скитаниях чародейки, и рассказы полностью совпадали со сведениями разведки. И даже попытки умолчать о чем-то сделано не было, судя по просматриваемым мыслям и тщательно считываемому сознанию. Возможности ловушек или интриг, впрочем, это не отменяло.

— Что ж, прекрасно, — закончил я спустя весьма продолжительное время, удостоверившись и в том, что на повторявшихся вопросах ответы не расходились. Это тоже ещё ни о чем не говорило, разумеется, но могло быть зачтено в её пользу. — Для проверки некоторых фактов и согласования бумаг требуется время. Завтра к вечеру, предполагаю, мы отправимся в Дариан, где будет рассмотрено ваше прошение об аудиенции у Его Величества. Дальнейшие решения будут приниматься Императором по итогам встречи. Если у вас есть вопросы, вы можете их задать.

— На каком языке мне надлежит разговаривать в Империи?

— На любом удобном для вас. Если возникнет необходимость, вам будет предоставлен толмач. Со мной вы можете беседовать на том языке, который сочтёте предпочтительным, я хорошо владею языком стран Трингула. Если вы сочтете наанак достаточным для изложения вашего дела, вы можете отказаться от услуг толмача и вести разговор непосредственно на наанаке.

— В таком случае, я предпочту наанак, — кивнула девушка, подумав, что суть дела предпочтет изложить простыми словами, но лично. В общем-то, мысль была здравой.

— Прекрасно.

— Мне запрещено прибегать к дару?

— Да. До принятия иного решения по данному вопросу вы не можете обращаться к магии.

— Есть одно обстоятельство, Мастер Фэрт.

— Гранд-Мастер.

— Гранд-Мастер, простите. Мой дар, в силу недавних событий, очень плохо поддается контролю, что грозит обернуться стихийными выплесками, за последствия которых я, к сожалению, не могу ручаться. — Я прекрасно видел, с каким трудом ей удавалось удерживать чары, но не признать откровенности в столь щекотливом вопросе и того, что она не пыталась это скрыть, не мог.

— Вы будете находиться под… присмотром Особого Отряда, уверен, в случае подобного события мы сможем нейтрализовать данный выплеск. О проблемах с контролем вашего дара я осведомлен.

— Поскольку необходимости обращаться к нему нет и пользоваться им мне запрещено, я попросила бы, если возможно, блокировать сети дара. Полагаю, это было бы удобно и избавило бы от возможных неприятных последствий. — Просьба была необычна — люди, как правило, из кожи вон лезли, чтобы уговорить самиров не блокировать дар. Эта же особа просила об обратном, чего в моей практике раньше не случалось. Поистине, обычной личностью мою подопечную счесть было нельзя никак.

— Я рассмотрю вашу просьбу, — дама снова закашлялась. Крови на ладонях осталось немало. — Сейчас вы можете быть свободны. Вы получили комнату? Снабжены всем необходимым?

— Да, Гранд-Мастер Фэрт. У меня нет совершенно никаких жалоб и просьб… — новый приступ кашля проглотил конец фразы. И даже теперь леди всеми силами пыталась сохранить невозмутимость. То ли пародируя меня, то ли… по складу характера.

— К вам будет прислан лекарь, в ближайшее время. — Не выдержал я, практически впихнув в тонкую руку бокал с водой. — Вы ранены?

— Нет. Это следствие простуды и попавших в меня при атаке чар. К сожалению, Целителям непросто заниматься собственным лечением, а мне рекомендовали не обращаться к дару, более того. — Девушка, мысленно возблагодарив Творцов за возможность поспать, что вызвало у меня мимолетную усмешку, удалилась в руки стражи. И аккурат вовремя — на столе прорисовался силуэт ястреба, со свитком, привязанным к лапе. Силуэт исчез, едва пальцы перехватили свиток, глаза пробежались по ровным буквам, широким, угловатым. Дальнейшие указания и уточнения, за личной подписью… На сей раз следовал даже не приказ разобраться — приказ привезти в Дариан — кратчайшей дорогой, которая занимала-то не более двух недель.

Каким бы скептичным изначально не было отношение к новой знакомой, уже в самую первую встречу я невольно отметила, что наша подопечная была очень даже недурна собой и далеко не глупа. Мне было поручено готовить девушку к аудиенции, обучать языку и протоколу, как, по пояснениям Жами, близкой к людям поведением представительнице Отряда. Девушка должна была чувствовать себя комфортно и спокойно, и я хорошо подходила для этих целей. Дальнейшее общение — поначалу в ходе этого «приготовления», постепенно, однако, переходившее в менее формальную плоскость, подтвердило, что Алеандра — очень доброжелательная девушка, живо интересовавшаяся многими вещами — кое-чем, к слову, не без моей помощи. Не испытывать симпатию к приветливой и одновременно довольно замкнутой и скромной оринэйке оказалось не так-то просто.

Последние несколько лет стали самым странным временем в моей жизни — я даже не могла до конца охарактеризовать отношения с Бэнджамином, в которых смешалось слишком много всего. И работа, на которой он оставался моим прямым начальником, достаточно жестким, как очень быстро выяснилось, и дружеское общение, когда-то зародившееся из общих интересов и попытки сблизиться, и весьма своеобразные чувства. Последние имели все шансы подвести нас под суд, и я не представляла, каких трудов брату стоило скрывать то, что происходило за надежными заслонами чар в наших комнатах.

Впрочем, сейчас я сидела в своей спальне, удобно поджав ноги и рассматривая медленно прохаживавшуюся перед кроватью фигуру с длинными волосами, стянутыми в неизменный тугой хвост.

— Что скажешь? — Наконец начал Бэнни, остановившись напротив меня.

— Она мне не слишком доверяет. Вам тоже.

— Ты пробовала... — кивнул самир. — Так, в вашем случае...

— Общие темы пробовала, копировать поведение пробовала, — кивнула я. — Хвалить пробовала, лесть её не пронимает. — Аудиенция давно миновала, девушка получила желаемое, более того, они даже успели встретиться с Высшими, к коим леди Алеандра так рвалась, но с нас по-прежнему не снимали поручения втереться в доверие и следить, будучи приближенными к персоне. И втереться в доверие как раз оказалось самой сложной из связанных с ней задач. Бэнджамин плюхнулся на край кровати, мало заботясь о ее целости. Доски жалобно скрипнули. — Она симпатизирует, весьма охотно общается, но до конца не раскрывается. Это ожидаемо, но не уверена, что могу всерьез помочь в выполнении поручения. — Добавила я.

За минувшие несколько месяцев мы неоднократно выбирались вместе в свет, девушка посещала наши комнаты, я бывала у неё, и приходилось пускать в ход всё обаяние и приветливость, размышляя при этом об испорченных вечерах, что мы могли провести вдвоем. Выбиралась я в свет и просто наедине с подопечной. И Жами тоже. Что, неожиданно… Вызывало у меня ревность.

Мы и раньше пытались как-то флиртовать с другими, несерьезно, скорее сами себя хотели убедить, что наша собственная связь была помешательством и блажью. И свежи были в памяти и мое возмущение, когда я осознала, что брат старательно изолировал меня от возможных кавалеров, и то, как я сама, недавно, согласившись прогуляться в одном из городских парков с весьма милым молодым господином, сбежала от последнего, вернувшись во дворец с очень кстати подвернувшимся под руку Карру.

Но почему-то именно сейчас, когда Жами не давал ни единого повода ревновать его к девушке, и относился к ней в лучшем случае с дружеской симпатией, сама мысль об их общении не давала покоя.

— Эль, — темные глаза скользнули на меня, и рука мягко накрыла кисть. — Дело действительно оказалось сложнее, чем мы предполагали, ты права. Но, уверен, если бы не ты, продвигалось бы оно ещё хуже. Всё же ты девушка, гораздо больше похожа на человека, даже тем, что у тебя очень яркие эмоции.

— Но от этого не особо легче, — вздохнула я. — Серьёзно, Жами, это непростая задача, она недоверчива. Вот вроде я с ней довольно много общаюсь, знакомлю с Империей, проявляю радушие, — доски кровати снова скрипнули, когда мужчина подобрался поближе, пожимая плечами и как-то странно, едва заметно, улыбаясь. — Положительно, она к нам хорошо относится, но о полном доверии речи идти не может. А ещё я несколько раз видела её в обществе Куафи Мэжрэ, супруги Вилайра Мэжрэ…

— Они отвечали за аудиенцию, и не выдали ей платье… — задумчиво пробормотал на это брат. — Есть основания считать, что пытаются поставлять ложные сведения о нас с тобой, о династии Фамэ. Возможно, и поэтому…

— Едва ли, им она не доверяет ещё больше, судя по моим наблюдениям, — покачала головой я. — Не знаю, насколько она понимает последствия «казуса», но он явно её не впечатлил и не понравился. А она при всей осторожности и недоверчивости далеко не глупа.

— Но она нас не знает, только то, что от кого-то слышала и видит сейчас. И скорее всего, хотя бы смутно догадывается, что мы можем казаться… — заметил Жами. — Скажем так, казаться приветливее, чем есть. У неё ни друзей, ни соратников, ни хороших приятелей заведомо здесь нет, Мэжрэ выдают порции нелицеприятных сведений, намеков, слухов. При этом — она оказалась в крайне неловком положении, когда ей так и не помогли выглядеть соответствующе для встречи с Императором, хотя у нее в багаже не было подходящих на то вещей и она, кстати, как оказалось, даже передавала тебе записку незадолго до назначенной даты.

— Записку?! — вот это несказанно удивило. Первой, кто опекала нашу гостью в Империи, была я, но весьма неудачно выпала пора, когда документов и бумажной работы в Отряде свалилось очень много, и совсем ненадолго мы попросили Илли делегировать заботу об Алеандре одной из фрейлин. Точнее было бы даже сказать, что попросила об этом я, и встретила девушку уже во дворце, слегка разобравшись с прямыми обязанностями, где и выяснилось, что ни платья, ни обуви, ни прически или косметики для аудиенции с правителем ей никто не предоставил. Правда, к чести оринэйки, она сказала мне об этом сразу и спрашивала, возможно ли было ситуацию исправить…

И в целом она была насколько удалось сглажена, встреча прошла в почти закрытом режиме, число собравшихся было очень ограниченным, девушке принесли извинения — и мысли, и вся ситуация по разбирательству показали, что оплошность была именно со стороны Никтоварильи. И поведение девушки даже вызвало, скорее, симпатию и уважение. Как и, вновь к ее чести, то, что после извинения с нашей стороны она приняла и скандал, видимо, и планируемый леди Мэжрэ, исчерпал себя, толком не начавшись.

Но ни про какую записку я до того момента и слышать не слышала, о чем сейчас и сообщила Жами, но тот только коротко кивнул.

— Не сомневаюсь, она до тебя и не дошла, а больше никого, видимо, принцесса придумать не смогла. Я скорее о том, что пока, пусть казусы и мелкие и незначительные, но они вполне могут препятствовать доверию с ее стороны. Но у нас есть время, продолжай. Заодно и узнаешь, какие до нее доносят слухи и кто.

— И зачем, — кивнула я, прижавшись-таки поближе. — Но меня почему-то не оставляет мысль, что это только начало.

— Ты не представляешь, — согласились над ухом, поглаживая плечо кончиками пальцев, привлекая к жилистому телу, — насколько я с тобой солидарен…