Jingle Bells (джен)

— Чем тебе не нравятся мои крылья?

Птица смотрел на Сергея насмешливо и остро, копируя испуг на хмельном лице. Тот вместо ответа неощутимо коснулся одного из чёрных перьев и показал тонкую струйку крови, тут же побежавшую по ладони.

Они смотрели «Венома». Птица хохотал, называя себя сильнее любого симбиота.

— Он хотя бы слушает, когда Эдди просит его остановиться, — буркнул Сергей, на что Птица продолжил болтать ногами, состроив обиженное лицо. Потом плотоядно улыбнулся и вызывающе развалился на диване.

Он любил ловить его взгляд в такие моменты. Ведь Сергей вздрагивал, будто от выстрела, а затем вспыхивал отчаянной ненавистью. На самого себя.

— Сними это.

— Одежду? — оскалился Птица.

— Ты — не Олег, — фраза со звоном разбилась об его огненный взгляд.

Олег. Всегда Олег. Наваждение. Помешательство, мёртв он или жив.

— Поэтому ты и не Эдди Брок, — шире улыбнулся Птица. — Эдди знает, как надо просить. Он уверен в своих желаниях.

На экране вспыхнул огонь. Герои падают в воду. Эдди не хочется, чтобы Веном погиб.

— А ты спас бы меня? — спросил Птица, заранее зная ответ.

— Я бы хотел, чтобы тебя не было. Никогда.

Птица рассмеялся. Знал только он о склонности Сергея неосознанно приврать. Себе.

— Сними это!

Птица со скучающим видом снова стал… им. Сергей кивнул, воздерживаясь от «спасибо» вслух, и упал в живое пламя глаз. Птица знал: собственное лицо ему куда неприятнее облика Олега.

— Чем тебе не нравятся мои крылья? — вопрос буквально выкручивал, погружая в детство, пролистывая страшные картины детского дома, попытки создать себя с нуля, забыть и забыться в рисунках.

Маленький Серёжа рисовал Птицу. Янтарные глаза, в которых плещется губительное пламя — такого взгляда боялись те, кто причинял другим боль. Таким восхищались те, кто жаждал справедливости.

Сергей мечтал о ней с первой осознанной мысли. Он заслуживал её.

Детство закончилось рано, он даже не понял, наступало ли. Иногда в голове периодически возникал образ высокой новогодней ели с горящей звездой наверху. Эта ель могла кружиться. Переливаясь и мигая гирляндами, она танцевала под зацикленную мелодию Jingle Bells. Теперь Сергей её почти ненавидел за ложную надежду: мать с отцом перестанут пить и распускать руки.

На удивление, именно в Новый год они выглядели настоящей семьёй, улыбались, танцевали. Или, может, это он тоже придумал? Ведь когда пьяные крики, наконец, затыкались, приходил Птица. Он ложился рядом, укрывал крылом, мужественно терпел, как Серёжа неосознанно выдирает перья и стучит зубами от холода — за отопление накопился долг. Птица шептал. Птица обещал, что это в последний раз. Побои, холод, голод, одиночество — всё в последний раз.

Серёжа рисовал Птице большой острый клюв: зачем насильникам то, что ниже пояса? Зачем мозг тем, кто мучает слабых? Серёжа рисовал Птице громадные крылья, чтобы быстрее нагонять трусов. Каждая деталь рисунка писалась болью и разочарованием. Всё, носившее ауру счастья, постепенно гасло, освобождая место мраку и тьме оперения, взгляда.

— Он попросил показать дорогу, — плакал Серёжа и снова в отчаянии выдирал Птице перья. — А теперь… уже три дня как пасёт у подъезда, зовёт к себе, подкладывает сладости в куртку. У него всегда потные руки.

Серёжа бы совсем не выходил из дома, если бы его не заставляли ходить за спиртным, не всучивали записку в руки для продавщицы, которая её уже и не спрашивала.

— Всем смешно. Всем.

Крылья у Птицы тогда ещё были мягкими, лёгкими, но уже острыми на концах. Птица шипел. Птица кричал от злости. Птица клялся, что защитит. Птица — единственный, кто был рядом. И Серёжа вдруг осознал: вот он — обещанный последний раз.

Он не бежал, свободно летел по морозным улицам. Куда? А не важно, куда угодно! Снег хрустел под ногами, мороз кусал за щёки. Серёжа лежал на снежной горе, раскинув руки, и упивался мыслью, что абсолютно счастлив один в этом снежном царстве.

Погода в те годы была иной. Зима ещё любила баловать Петербург сухими метелями и холодами. Можно было куда дольше играть и любоваться ледовыми горками и дворцами. Сережа пообещал себе — один такой будет однажды принадлежать ему.

А потом пришла ночь. Морозное небо усыпали хрусталики звёзд. О, если бы было можно, то он провёл бы всё это волшебное время прямо здесь — в ледовой карете-лебеде! Но Зима всегда была дамой суровой. Так замерший и голодный Серёжа обнаружил себя во дворе местного детского дома, к отцу и матери решив не возвращаться.

— Ты, как огонёк, — сказал ему сонный сторож, впустивший согреться, и потрепал по рыжим волосам.

Серёжа наивно полагал: жить здесь будет лучше, хотя бы теплее. С напрочь отбитой привычкой верить в хорошее, он пытался хотя бы надеяться.

Серёжа рвал рисунок и начинал заново: янтарные глаза, прожигающие плоть, острый клюв, стальные крылья — каждое перо Птицы лёгкое и острое, как бритва, крепкое, как прутья клетки. Серёжа прятался под ними. Серёжа ранил себя ими. Специально. Ведь мучители уйдут, увидев кровь? За что? Почему это всё происходит именно с ним? И откуда в современном обществе берутся подонки, которые не гнушаются тем, чтобы разыгрывать его, как личного раба?

— Попроси меня. И я заставлю их просить тебя, — шептал Птица, смыкая над ним стальное, бритвенно-острое оперение.

И однажды Серёжа попросил. Всего однажды, и последствия принесли самое приятное чувство на свете. Справедливость. Дрожь во всем теле от предвкушения того, что завтра дружки униженных мальчишек придут к нему мстить. Или не придут. Нет, они забоятся. Теперь забоятся.

Серёжа словно пьянел, вспоминая лица ребят, когда в отчаянии схватил одного из мальчишек за волосы и очень близко познакомил с батарей, закрытой деревянной панелью. Кулаки до сих пор ныли приятной болью.

Серёжа рисовал Птицу полностью чёрным, с огнём в глазах. Без сердца, с крыльями-лезвиями. Эти лезвия — его дом, он его никогда не покинет. Эти лезвия — его клетка без двери, сквозь неё никому не пройти.

Никому, кроме Олега. Тому, кто больше, чем семья, важнее, чем Птица. Он же просто выдумка, правда? Олег настоящий.

— Разум, поклевать ничего не хочешь? — Птица метнулся на кухню и притащил большую тарелку быстрорастворимой лапши.

— Не Ролтоном единым, да?

Он с садизмом расправился почти с целым батоном колбасы. Нарезал тонко, даже ювелирно, но Сергею упорно чудилось в его руках чужое горло.

Птица усмехнулся. В хмельных глазах плясали хищные огоньки, а в руке играл стакан, наполненный янтарным виски с лимонной долькой.

— Разумовский, ты безнадёжен, — он сделал большой глоток и не поморщился.

Птица всегда знал, о чём и ком он думает. И нынешние думы веселили его сейчас.

— А я ведь говорил, не верь никому. Говорил? — шептал Птица. — Олег предал тебя, видишь? Он ещё хуже, чем все, кого ты знал. Другие были куда честнее, не лапали твою душу и сердце, не втирались в доверие, а сразу стреляли. Олег обещал, что всегда будет рядом, и где он теперь? Армия — предлог, чтобы отвязаться от груза. Олег смелый, перспективный, ему неуютно. В этих стенах он всего лишь твоё украшение. Никакого развития. Он старается не признаться тебе в этом, а ты боишься признать, что я прав. Может, пора сделать выбор?

Сергей не знал, почему поверил. Что-то щёлкнуло, оборвалось, посыпалось. Он очнулся в своей спальне, в заляпанной кровью Олега одежде, с сорванными криком связками. Дьявол, он даже не помнил, что они разговаривали! И тем более не помнил о том, как оставил Олега захлёбываться кровью.

Сергею снился — как только умудрился уснуть? — собственный крик. Он проживал, будто в замедленной съёмке, как теряет единственного, самого родного человека на свете, как крепко зажимает раны ладонями. Но кровь продолжала пульсировать под ними, сочась сквозь пальцы.

— Это не я! Не я! Не смей оставлять меня…

— А кто же ещё? — издевательски улыбнулся Птица, любуясь кровью на оперении.

Сергей рвано выдохнул, поймав плотоядный взгляд… самого себя. И запил очередным стаканом виски. Целым.

Он обещал себе не узнавать об Олеге. И весь прошлый месяц боялся где-то услышать о его смерти.

— Ты сломан сам, ты тянешь его за собой. Это называется дружбой, по-твоему? — интересовался Птица.

Олег выжил. Но в глаза ему смотреть было стыдно… и больно.

— Думаешь, простишь себя за это? Не лучше ли просто уйти?

Сергей закрыл руками уши и рухнул на диван. Определённо, Новый год — совсем не его праздник. Об этом дне всегда он помнил только боль.

— Слушай, а что ты напевал сегодня с утра? Что-то про пустоту… «Не может быть со мной»…

Он вдруг оживился и вскочил, теперь похожий на стопроцентного безумца: лучистая улыбка, блестящий взгляд неулыбающихся глаз, в которых плещутся слёзы. Точно расслышав фразу, тут же включилась Марго, залив пространство песней группы «БиС»:

Она во мне жила,

пела, танцевала и смеялась.

Она всегда была

рядом, и в печаль мою, и в радость.

И в ней всегда был свет

сказочных мерцающих созвездий.

И вдруг в один момент

она так неожиданно исчезла.

— Снова твоё наваждение, — протянул Птица.

— Тогда зачем о нём пел ты, если тебя бесит? — бросил Сергей через плечо.

— Полюбоваться, какой ты слабак без меня, — ответил Птица, запихивая в рот кусок сочного сэндвича.

— Слабак не добился бы всего, что имею я.

Птица согласно кивнул и блеснул золотыми глазами, прекрасно зная: высказывание относится лишь к материальному благу, которым он пользовался, но никогда не кичился, и с удовольствием променял бы на человека, который уже никогда не придет.

Пустота

Моей души смятенье, боль разлуки…

Пустота.

Мы отлетаем, отпуская руки…

Пустота.

Глаза такие жадные до красок.

А в душе пустота…

— Марго, я хочу снять клип, — вдруг сказал Сергей помощнице.

Птица настороженно наблюдал за тем, как он принимает вид более напоминающий человеческий: никаких спутавшихся волос, белая рубашка навыпуск.

— Ты со мной?

— Для чего мы это делаем? — прищурился Птица. — Думаешь, твой Олег растает и простит тебя за то, что ты с ним сделал? Он получит твою запись, обречённо вздохнет, потому что чувствует обязанность тебя защищать. Прибежит сюда и что дальше?

— Замолчи. Мы просто празднуем.

Сергей сглотнул ком, сжимающий горло, и отвернулся.

Этого не может быть со мной,

Я же выхода не знаю.

Вниз лечу без крыльев за спиной,

Словно изгнанный тобой из рая.

Этого не может быть со мной,

Я тебя не отпускаю.

Я тебе не сдамся никогда,

Уходи из моих окон, пустота!

Птица зашёл со спины, потянул на себя цепкими руками. Взмахнул крыльями и, на мгновение скрыв Сергея, снова всколыхнул воздух. Птица подпевал, строя двухголосие, его голос звучал не так робко. Сергей старался не встречаться с ним взглядом, представляя рядом Олега. Он чувствовал запах морского бриза, чувствовал тепло сильных ладоней, видел большие глаза, в которых никогда не читал наемника. Он видел в них родное сердце.

Когда она ушла,

я думал, что не вынесу утраты.

И я не мог понять,

мы оба были в этом виноваты.

А может только я

не оценил её, не понял,

Что этот яркий свет

меня любовью переполнил.

Птица злился. Птице не нравилось, но он вдруг почуял, что не может разорвать их единение, как делал всегда. Дернулся, рванулся, окружая Сергея очередным болезненным воспоминанием, пришедшим из снов: в нем маленький мальчик бежал по кровавому морю, и черная птица нагоняла его, стремясь разорвать, и громко пронзительно смеялась.

Пустота.

Зачем моё горячее живое…

Пустота.

Любовью переполненное сердце…

Пустота.

Куда теперь могло все это деться?

А в душе пустота…

Сергей мотнул головой и обронил улыбку, пряча глазами пелену поступивших слёз. Он чувствовал, как грудь наполняет холодный ветер. Как он душит, притупляет голос и слух.

Этого не может быть со мной,

Я же выхода не знаю.

Вниз лечу без крыльев за спиной,

Словно изгнанный тобой из рая.

Птица ещё раз взмахнул дважды. Сергей продолжал петь: с вызовом, всё смелее и ярче, словно поддаваясь этому ветру. Только не как жертва, а как победитель, смеющийся в лицо тому, кто так давит ему на голову.

Этого не может быть со мной,

Я тебя не отпускаю.

Я тебе не сдамся никогда,

Уходи из моих окон, пустота!

Сергей почувствовал: Птица тоже поддаётся азарту. С последним аккордом его крик смолк, ненадолго наполнив помещение незнакомой, но до одержимости приятной тишиной, даже Марго решила не комментировать происходящее.

— Это было круто, Разумовский, — облизнулся Птица. — Чем займёмся теперь?

— Поднимемся на крышу.

Птица оживился, услышав твёрдую интонацию. Неужели, сегодня, в единственную ночь в году, они не будут ссориться?

Сергей даже не схватил пальто, отдав последние указания Марго.

Гений же. Гении не болеют.

— И не мёрзнут, — добавил Сергей немного дрожащим голосом, когда взглянул с высоты на город. Страшно. И красиво.

— Ждёшь своего Олега? — спросил Птица. — Не придёт. У любого терпения есть край.

— Он меня никогда не терпел, — тихо произнёс Сергей, подойдя к Птице почти вплотную. Так теплее. — Он любил меня. Я не всегда ценил это правильно.

Снежные колючки серебрили рыжие волосы. Сергей смотрел на Птицу, как в зеркало.

— Олег настоящий, — тихо, с трагической обречённостью прошептал он, замечая, как Птица щурится, как разгорается вновь в его глазах жестокое пламя. — Но и ты настоящий. Потому что ты — это я.

Птица наклонил голову, не веря тому, что слышит, взглядом проводил его ладонь, что коснулась одного из острых перьев.

— Я принимаю тебя, как ты принимаешь меня, но сейчас мне не нужна твоя помощь.

Птица сделал несколько шагов назад и оказался практически на самом краю крыши. Жестокое пламя сменилось язычками новогодних свечей, в которых с курантами принято сжигать желания.

— Ты прав. Мне пора перестать бегать от этого.

— Он не придёт, — уверенно сказал Птица.

— Это его выбор. Я и его принимаю.

Сергей развернулся и шумно выдохнул. Казалось, вокруг стало ещё холоднее, чем прежде. Он старался ни о чём не думать, особенно о Птице, зажмурился, а сердце сковал новый страх сдаться.

Казалось, будто он падает вниз с этой самой крыши. Скоро всё закончится. Скоро в этом городе будет меньше на одного убийцу.

Но удара всё не наступало. Более того, снова стало тепло. Значительно теплее, чем с Птицей. На плечи легло что-то мягкое, а в морозном воздухе прочлись лёгкие нотки морского бриза.

Сергей сжался в комок, всё боялся открыть глаза и никого не увидеть. Упёрся головой в плечо — эти руки он узнал бы из миллиона, как и кулон с волчьей головой на шее Олега.

— Тебе нравятся мои крылья? — вдруг он задал вопрос и поднял взгляд.

Нет, перед ним не Птица, ведь Олег — настоящий.

Олег опешил, покачал головой, потом коротко рассмеялся и кивнул. И всё равно было больно, ведь они оба никогда не хотели быть против всего мира.

Голова Сергея тяжелела. Он словно лишь сейчас ощутил всю «прелесть» выпитого. Где-то внутри рассмеялся Птица, мол: «Позвал гостя, а угощать чем будешь? Пойдёшь грабить со мной привокзальный ларёк?»

Сергей замотал головой. Возможно, он действительно безнадёжен. Но что-то подсказывало, что и дорожит им Олег за нечто подобное.

— Ты — мой мир.

И Птица умолк, услышав его фразу.

* * *

Весь остаток ночи и добрую половину дня они проспали. Сергей видел хороший сон, впервые за долгое время.

Мама и папа вели по заснеженной аллее, усеянной огнями, маленького сынишку. Сергей был абсолютно уверен: этот малой с рыжими волосами, шапкой набекрень и расстёгнутой куртке с самодельной нашивкой белой вороны по имени Марго, обязательно будет счастлив. Вот прямо с этой самой секунды. Первой секунды Нового года, и новой секунды детства.

… мальчик звонко напевал Jingle Bells.