Глубже кожи (джен)

Лея всегда была «той самой» — яркой, улыбчивой, идеальной. С идеальными оценками, ровными зубами и волосами, которые красиво падали на плечи, когда она смеялась. Она была «вдохновляющей» в Instagram, «настоящей» в TikTok. И никто не знал, как много времени она проводила перед унитазом.

Это началось в одиннадцатом классе. Сперва — невинно: лишний кусок торта, который вызвал тревогу. Потом — ощущение контроля, когда могла «исправить» ошибку. Легко. Быстро. Секретно.

Она ненавидела это. И нуждалась в этом.

Никто не догадывался. Ни родители, которые были заняты разводом. Ни друзья, с которыми она говорила только о кино и кофе. Только Макс — тот странный парень из класса по фотографии — однажды спросил:

— Ты когда-нибудь чувствуешь, что задыхаешься даже в тишине?

Лея не ответила. Но запомнила.

Макс не был красавцем. Его куртка всегда пахла плёнкой и кофе. Он говорил странно, будто каждое слово у него во рту было лишним. Но он умел смотреть. Не глазами — объективом.

Он позвал Лею на фотосессию для школьного проекта. Она согласилась — ей хотелось отвлечься, спрятаться за чужой идеей. Макс не говорил о еде. Не говорил о теле. Он говорил о свете. О тенях. О том, как лицо меняется, когда человек думает о боли.

На пятом снимке он остановился.

— Можно я покажу тебе?

Лея подошла. На экране — её лицо. Но не то, которое она выкладывает в сеть. Уставшее. Испуганное. Настоящее.

— Зачем ты это снял?

— Потому что это ты. А не та, что в сторис. Я хочу, чтобы ты увидела себя по-настоящему.

Она отвела взгляд. Пальцы дрожали.

— Я больна, Макс, — сказала она. — Я… я не могу остановиться. Я ем и не могу дышать. А потом... мне становится легче, когда я…

Слова повисли в воздухе.

Макс не пытался её исправить. Он просто сел рядом.

— Я не психотерапевт. Я не смогу тебя вылечить. Но я не уйду. Даже если ты будешь молчать. Даже если будет плохо.

Прошло два месяца.

Лея записалась на терапию. Первые встречи были адом. Она чувствовала себя обнажённой. Слишком уязвимой. Но она ходила. Потому что теперь была причина: не потому, что кто-то ожидал от неё идеальности, а потому, что кто-то увидел её настоящей — и не отвернулся.

Её тело ещё боролось с привычками. В голове всё ещё жили голоса, которые говорили, что еда — враг, а она — ошибка. Но теперь у неё был другой голос: терапевта, подруги, Макса. И свой собственный — слабый, тихий, но живой.

На выпускном Лея надела простое платье. Без глянца. Без фотошопа. Она посмотрела в зеркало и впервые за долгое время не оценила себя, а просто увидела: девочку, которая всё ещё борется. Но уже не одна.

Терапевт однажды сказала:

— Исцеление — это не линейный процесс. Это не лестница вверх. Это путь, по которому ты идёшь с рюкзаком. Иногда он легче. Иногда — камни внутри.

Лея кивнула. Тогда это казалось абстрактным. Но теперь… теперь она понимала.

Иногда были дни, когда всё шло хорошо. Она ела. Она чувствовала вкус. Она гуляла с Максом, смеялась, пила горячий шоколад и не думала о «цене» каждого глотка. Но потом — внезапно — приходили другие дни. Мрачные. Зеркало снова становилось судьёй. И голос в голове шептал: ты не стоишь этого тепла.

Однажды вечером, когда она сорвалась после недели «чистой полосы», Лея сидела на полу в ванной, обняв колени. Макс не звонил. Он не знал.

Но она написала. Впервые — не с маской, не с фильтром, не как «героиня выздоровления». Просто так:

я сорвалась. мне страшно. я снова в этом. ты, наверное, больше не хочешь рядом быть.

Ответ пришёл почти сразу:

я хочу быть рядом. даже если всё развалится. особенно если всё развалится.

Она плакала. По-настоящему. И не от боли, а от того, что кто-то остался.

Позже они встретились на крыше. Это было их место. Макс принёс чай в термосе и старый плед, в который они завернулись.

— Мне страшно, — сказала Лея. — Страшно быть нормальной. Потому что если я перестану бороться… кто я тогда?

Макс посмотрел в небо. Там не было звёзд — только слабый свет города.

— Может, ты — просто человек. Не диагноз. Не бой. Просто Лея.

Она посмотрела на него. И впервые за долгое время почувствовала: может быть, он прав. Может быть, не вся боль должна определять, кто ты. Может быть, она может быть просто собой — и этого достаточно.

Прошёл почти год.

Не в сторис. Не на календаре. А внутри.

Лея всё ещё иногда просыпалась с тяжестью в груди. Иногда стояла перед зеркалом слишком долго. Иногда ела с тревогой, держа ложку так, будто она могла разрушить всё.

Но она больше не пряталась.

Терапия стала привычной. Не лёгкой — но своей. Она научилась распознавать сигналы тела. Понимать, что еда — это не наказание и не награда. Это топливо. Это забота. Это часть жизни, а не война.

Она снова начала рисовать. В детстве любила акварель — потом забросила. А теперь в её тетрадях появлялись лица. Водой и цветом. В её Лее — тонкие линии, светлые пятна. Не идеальные. Но живые.

Макс поступил в художественный колледж. Он снимал теперь не только лица, но и движения — руки в танце, тени на асфальте, пыль на рассвете. Лея была на многих его кадрах — не как «муза», а как человек. Настоящая. С переплётёнными пальцами. С едой на губах. С неидеальной кожей.

— Я думаю, мы выжили, — сказала она как-то.

Они сидели в её комнате. На полу — тарелки от ужина. Макароны. Настоящая еда. Без стыда.

Макс пожал плечами.

— Мы начали жить. Это больше, чем выжить.

Она улыбнулась.

Иногда Лея писала в блокноте одну фразу:

"Я — не только моя боль."

Потом добавляла:

"Но она — часть моей силы."

И в этом была правда.

Завтра — её первый день в университете. Она будет изучать психологию. Не потому, что хочет «спасти» всех. А потому что знает, каково это — быть на краю. И знает, как важен тот, кто просто рядом.

Она снова посмотрела в зеркало.

И впервые не искала дефектов.

Она просто кивнула своему отражению.

— Привет. Я с тобой.