Красная Шапочка: Долгая Зима (джен)

«…Давай я подскажу. Всё началось с жажды, которую ничем не утолить».

* * *

Тени в лесу сгущаются раньше, чем садится солнце. Тучи закрывают вечернее, спасительное солнце — солнечный день становится короче прежнего.

Ветки скрипят под напором чуждого холодного ветра. Снег хрустит под ногами, как стекло — звонко и неприятно. Ступать на него становится боязно. Воздух стал вязким, как кисель в чаше. Животные, замолкшие в страхе, не смеют скрасить этот мрак. Птицы улетели, сбежали куда-то теплее, — ей так говорила мама.

Красная Шапочка идёт медленно, тонкие ножки шагают никуда не торопясь, ей некуда. На плечах тот самый алый плащ, ещё с детства немного подшитый сбоку. Сейчас он переделан больше прежнего, чтобы вместить длинные белые руки и ноги. Плащ остался кроваво-красный, всё ещё слишком лёгким для зимы, хотя, по правде, Шапочке холодно не было. Он волочится за ней по земле, собирая грязь и иголки вечно зелёных елей. Пепел. Подол плаща струится по снегу как след зверя.

Она слышит дыхание позади, тяжёлое. Нетерпеливый шорох. Тяжёлый топот уже ближе. Удары её сердце не учащаются. Она не оборачивается.

«Волк», — думает она.

Но волк мёртв.

Его убили много лет назад. Когда она была маленькой девочкой, закутанной в один лишь тонкий плащ. Охотники разрезали ему брюхо, вытащили бабушку, — живую, дрожащую, — с глазами, как две мутные лужи. В них плескался страх, — нет, настоящий ужас. Тогда они говорили ей, закидывая тушу волка на сильные плечи: «Ты спасена». Тогда её гладили по голове с широкой улыбкой и говорили: «Храбрая девочка». А Шапочка глотала слёзы. Тогда она смотрела на изувеченное тело волка и не чувствовала ничего. Ни облегчения. Ни страха.

Только иррациональной голод.

Зависть.

Они заберут его шкуру.

С тех давних пор прошло много зим, суровых и беспощадных. Из года в год волк возвращался. Только в новой шкуре.

Сначала он виделся во сне. Он шептал в её ухо, царапал ей затылок изнутри своими когтями. Потом он виделся в отражениях, в лужах и зеркалах, в глазах людей вокруг. Шапочка бежала от каждого, но он всегда возвращался к ней. За ней. Просто в других телах. В других глазах.

И, наконец, однажды она проснулась. Открыла глаза. Поняла, что волк всегда был жив. Просто он был не в лесу. В ней. В них.

Хлыст плаща — звук тетивы.

Никто не заметил, как она изменилась. Люди продолжали звать её «Шапочка». Девочка им улыбалась, несла пироги, кивала на их милые рассказы и быстро бежала домой на вечер, делая вид, что не замечает голодные взгляды вслед. А потом ушла бабушка, и дружелюбные люди пропали.

Их улыбки и лица порвались как неудачный рисунок.

Теперь Шапочка не несла пироги и яркую улыбку. Сегодня в корзине были ржавые ножницы бабушки. Гвозди. Чёрное стекло. И сказка, которая следовала по пятам.

* * *

«Ты же не настоящий», — говорит она в темноту, но её голос больше не испуганный, не детский. Звон колокольчиков давно пропал из него.

И тьма ей действительно отвечает:

— Разве это важно? — Сверкают жёлтые глаза за сосной.

Из снежной пурги выходит силуэт зверя на двух ногах. У него нет морды, нет шерсти, нет челюстей — или шапочка ещё не видит. Не может. Передней ней только изломанные очертания того, кем он должен быть. И глаза, как две жёлтых луны.

— Я был с тобой всегда. — Шапочке хочется поспорить, что он успел притаиться в каждом. — Вопрос лишь в том, как долго.

Впрочем, она не сопротивляется, когда он приближается, рычит угрожающе. Лишь уверенно вытаскивает из-под плаща корзинку и ножницы оттуда. Они старые, ржавые, с тёплыми отпечатками пальцев, которые она больше не сможет потрогать. Взять. Она втыкает ножницы в грудь волка, тот рычит, скулит и падает.

Но кровь не льётся.

Он исчезает. Ножницы остаются на снегу.

— Достаточно долго, — шепчет она и нервно закидывает ножницы обратно в корзинку. Прячет под плащом.

Пальцы заледенели. Болят. Кажется, что они вот-вот разобьются как стекло.

Ей холодно. Голодно. Она одна.

* * *

На следующее утро в одной деревне поговаривают, что видели красный плащ в пурге. Шепчутся не о добром знаке. Что она шла через снег, оставляя за собой след от плаща и туфелек. Как от лап и длинного хвоста.

Смелый мальчишка сказал:

— Это не она. Это волк. Их же много в лесу, охотники отстрелят!

Дети посмеялись и продолжили кататься с ледянок.

Взрослые замолкли, как только начало темнеть, и заперлись с детьми по домам. Выключили лампы.

Волк давно стал не таким страшным. А красный плащ был не к добру.

В тот вечер на стук дверей никто не отворил.

* * *

Шапочка вспоминает, что в то утро было тихо. Подозрительно тихо. Деревня никогда не замолкала с некоторых пор.

Бабушка говорила ей не слушать, но девочка не могла не слышать, как соседи громко ругались. Как им не хватало еды. Вечера наступали раньше, под окнами ночью всё чаще ходили люди.

Месяцами в деревушку не ступала ни одна нога извне. Метели отрезали пути к ним, ушедшие охотники не возвращались с добычей, они себя-то еле вернули. Снега в лесу было не по колено, а по взрослое плечо. Зёрна закончились ещё два месяца назад. Последних кур, коров и свиней зарезали ещё в декабре.

Дальше шли собаки и кошки.

Потом пошли старики.

А потом было напряжённое молчание.

К весне первые телеги из соседних сёл тронулись в путь, рискуя утонуть в грязи и тающих сугробах. Но люди двинулись, чтобы помочь кто чем мог и обменяться тем, что осталось. Они въехали в деревню, и их привлекла тишина. Ни дыма, ни звуков, ни визга людях или животных. Собаки не рычали и не гавкали на телеги, некоторые дома были заколочены. Изнутри. Торговцам было не по себе.

Перед их глазами был серый горизонт, среди холмов торчали острые крыши, как гнилые зубы из разлагающейся пасти.

Чем дальше шли, тем более жутко становилось, а к середине стало совсем невыносимо. В домах не было ни души, но они были полны костей, обглоданных начисто. Кости и черепа со следами укусов чужих зубов.

Выжила лишь она. Красная Шапочка.

Нашли её в старом доме, у которого крыша уже полу упала от влаги и кто знает чего ещё. Она сидела у очага камина, где не было огня, просто смотрела на холодные угли. Плащ был в копоти, грязи, и его длинные полы были покрыты инеем, льдом. Вокруг неё были кости, аккуратно уложенные в форме сказочной башни.

Она не плакала, когда увидела людей. Не говорила, когда её спрашивали о том, что произошло. Только смотрела на пришедших с таким вниманием, будто уже примеряла их плоть на себя.

Люди не стали брать её с собой. Они развернулись и ушли, а потом о ней начали рассказывать. Пошёл шёпот по дорогам.

Так родилась новая сказка.

О девочке, которую спасли от волка, но за ней потянулась его тень.

О том, как она одна выжила среди морозов и снегов.

О том, как в голод она впервые попробовала человечину. И это пришлось ей по вкусу.

Они шепчут, что она не человек больше. Нечто большее.

И теперь, когда лес снова темнеет, когда кто-то теряется в пути или уходит по дрова, не возвращаясь, говорят:

«Красная Шапочка забрала».

* * *

Сначала бабушка говорила: «Это зима суровая, но не впервые такое. Потерпим». Она ставила перед печью табурет, а на него девочку в красном плаще, завязывала на капюшоне узел и приговаривала: «Ты у меня огонёк. Мы с тобой выживем, мы сильные».

Тогда Красная Шапочка ещё верила.

Первые недели голода — это всё ещё привычная бедность: каша на воде, замёрзшая репа, полторы корки хлеба на день. Но в первые ночи января начали исчезать куры, потом кошки. В конце концов даже какой-то мальчишка из крайних изб, мать которого всё твердила, что он ушёл искать коренья, исчез. Никто ей не верил.

Ибо остальные четверо её детей ещё пару дней ходили без голода на лице.

Бабушка держала девочку взаперти весь январь. Завешивала окна, лампу тушила рано, прятала хлеб в внутреннем кармане ночной сорочки и говорила: «Люди — это звери. Когда запахнет отчаянием, станут животными». Она не подпускала соседей близко к дому, со всеми общалась либо через окошко, либо через полуприкрытую дверь. На ночной стук отвечала глухим молчанием.

Но деревня гнила. Изнутри. И однажды ночью кто-то попытался вломиться в дом. Хлипкая дверь выдержала первый удар, но накренилась.

Бабушка успела задвинуть засов, подставить под дверь тумбу, но стуки продолжались. Дверь опасно скрипела и прогибались, но пока держалась. Шапочка забилась глубоко наверху печи и дрожала от страха. Девочка нашла бабушку утром на полу с перекошенным лицом, — кажется, сердце не выдержало. Она не плакала. В ней просто что-то оборвалось. Что-то важное.

Снег за окнами хрустел, падал целыми хлопьями и не собирался заканчиваться. Она сидела, прижавшись к остывшему телу, около дня. Во второй день собирала вещи и подшивала свой плащ. На третий, наконец, вышла из дома.

* * *

Деревня уже не шепталась. Деревня рычала как голодный волк.

Люди бесцельно бродили по улицам, не узнавая друг друга. Один из соседей, старик с отрубленной рукой, буквально выл по ночам. Женщина, имевшая четырех детей, от недели к недели лишалась одного ребёнка. Кузнец ел угли. Все срывались. Все становились худшими версиями себя. Животными в людской шкуре.

И она видела это. Девочка. Хотя тоже уже не совсем девочка.

Она обвязывала плащ, как доспех. Она прятала бабушкины острые ножнички под подолом. Она смотрела на людей, как на животных в лесу, и понимала, если сама не станет зубастой, её сожрут.

Один раз её даже пытались схватить. Мужчина был бывшим охотником. Красная Шапочка хорошо его знала, но тогда… То существо она ни разу не видела. Глаза у него были мутные, как у какой-то больной собаки. Он рычал, задыхался в своей же слюне, с дрожью держал в руке топор. Он кричал, что все должны делиться, что бабка ей оставила запасы еды. Она же её любимая внучка.

Он успел замахнуться топором лишь единожды, девочка была быстрой, и он промахнулся. Это стало ошибкой. Красная шапочка вонзила свои зубы первой — нож. Один раз в живот. Второй в грудь. Третий был заключающим; он попал в глотку.

Кровь попала ей на лицо, окрасила белую кожу и красные щёки. Она не отшатнулась. Только смотрела на тело под собой. А потом пошарила по худощавому телу и нашла кусок сушёного мяса. Запах был сладковатый, страшный. Но она ела, больше не задумываясь. Медленно откусывая. Смакуя.

В ту ночь ей снилось, что деревня стала большим тёмным лесом. Тем самым, по которому когда-то в детстве шла к бабушке домой. Она видела во снах, как люди ходят на четырех лапах, с мордами, полными клыков. И все смотрят на неё. Принюхиваются. Оценивают, кем же станет она.

А она идёт между ними с гордо поднятой головой. В красном плаще и глубоко натянутым капюшоном.

Бабушка говорила, что животные опасаются красного, потому что носящее его существо ядовито. Смертельно. Опасно.

Ей нравилось. Но она не была животным. Она была Красной Шапочкой. В извечно красном плаще.

* * *

Весна, конечно, пришла, но встречать её уже было некому.

Она не искала других. Она не выходила на дорогу. Знала, что рано или поздно другие люди приедут на телегах. Проведать, обменяться тем, что осталось.

Она ждала. И когда, наконец, пришли чужие, она уже была не просто девочкой. Окончательно.

А той, о ком складывают сказки. Той, что пережила рождение нового леса, переросла животных в нём.

О человеке в Красном Плаще.

Ведь человек всегда был страшнее животного.

* * *

Сначала мальчик не знал страха.

Он был сыном охотника, в руках его была точёная арбалетная рукоять, а на плечах — шкура волка. Настоящего, серого. Того, которого застрелил отец в первую зиму голода, когда зверь в отчаяние спустился к самому крыльцу. Его шкура до сих пор пахла железом и солью.

Его бабушка жила через лес. Отец сказал: «Ты уже взрослый. Принеси ей муки и сала». Мать даже положила в его мешок пряник, как в сказке.

А он гордо шагал по тропе. Пытался шагать то как волк, то как медведь, как объяснял ему папа.

Но ближе к сумеркам в лесу стало тихо. Слишком. И мальчик почувствовал, что за ним кто-то идёт.

Он не знал, кто это такой или что это. Было ясно одно: оно шагало за ним уже долго и сейчас, наконец-то, перестало скрываться.

Когда он вышел на освещённую тропу, снег хрустел под ногами. Он просто увидел красный плащ и белокурую женщину под ней. Странную, красивую и в чём-то страшную. Сначала подумал, что, может, это травница. А может, и вовсе странница, что скитается по лесам. Она сидела на сломанном пне и ела что-то мелкое из ладони. Снег красиво опадал на её капюшон и скатывался небольшими горками.

— Ты идёшь к бабушке? — спросила она, не поворачиваясь. — Лес нынче путает протоптанные дороги. Не заблудись.

Он кивнул, но призадумался. В голову пришла простая мысль, от чего-то волчья шкура на плечах стала тяжелее.

— Проводишь?

— Конечно. Я ведь… — Она обернулась и улыбнулась тонкими красными губами. — Я когда-то тоже ходила этой тропой. Очень давно.

* * *

Она шла по снегу легко, словно скользила по льду на коньках. Снег почти не цеплялся к подолу её красного плаща, позволяя ему быть лёгким и развеваться от завываний ветра. А мальчику было трудно, с каждым шагом его ноги, казалось бы, всё больше уходили под снег. Он брёл, не зная куда, чувствуя, как лес меняется. Становится глухим. Низким. Ветки сгибаются, будто бы закрывая над ними ясное небо.

Женщина вела его не по протоптанной дорожке, сказала, что так выйдет дорога короче. Мальчик поверил, потому что глаза её были искренними, блестели от снега распахнутые ресницы.

— А ты не боишься, мальчик? — спросила она, не оглядываясь.

— Я сын охотника, чего мне бояться? — ответил он с гордой уверенностью.

— Я тоже когда-то была такой смелой. Маленький внучкой. — Её голос стал мягче. — А потом пришли голод и страх. Знаешь, что делает с человеком голод?

Он не ответил, но сглотнул тяжело слюну. Атмосфера стала тяжелее.

Лес тяжело дышал.

* * *

Дом его бабушки стоял на прежнем месте. Как ему и обещали, его привели куда требовалось. Правда, получилось как-то сбоку, из лесу… Мальчик приметил здесь еле видимые, уже присыпанные тленом, следы, но подходить не стал. Может показалось, что они шли от дома.

На краю оврага привычно стоял нежный маленький домик с кривой печной трубой и потемневшими ставнями.

Красная Шапочка толкнула дверь и впустила его внутрь.

— Проходи.

Он вошёл в дом. В комнате пахло жареным мясом, дымом и чем-то сладким, липким. Мальчик сморщил нос, а женщина в красном мягко рассмеялась. На столе стояла миска. И запотевший стакан с водой.

— Поешь. Дорога была длинная, — сказала она, присаживаясь напротив. Её глаза сверкнули, отражая огонь в печи.

— А где бабушка? — И действительно, та его как обычно не встречала.

— Отдыхает, устала. Ты же видел, как на улице чисто и от снега вычищен порог? Мы не будем её тревожить.

Мальчик немного недоверчиво постоял, посмотрел на печь и, действительно, там, за занавеской, виднелись ноги. Должно быть, она спала. Он взял кусок мяса из миски, голодный после пути. И съел.

Глаза мальчика невольно округлились. Этот кусочек мяса был таким мягким и сочным!

Она смотрела, как он с удовольствием ел кусок за кусочком. Рагу исчезало из тарелки быстро. Улыбалась из-под капюшона. Слишком долго.

Когда он доел, она поднялась, обошла стол и провела ладонью по его щеке. Потрепала волосы.

— Теперь ты часть этой сказки, — прошептала она.

Он вздрогнул, хоть и не понял.

— Возвращайся домой, волчонок. Пока не стемнело. Пока я не передумала.

Он бежал, как никогда. Лес был чернее прежнего, и, казалось, поглощал последние лучи солнца. Он не видел, как за спиной её красный плащ медленно тает в сумерках, будто кровь в воде.

* * *

По возвращении он будет молча трястись в руках матери и не отвечать на расспросы. Пройдёт день, два, и отец, наконец, спросит: «Как бабушка?»Мальчик сначала промолчит, а потом неуверенно скажет: «Спала, когда я приходил».

Отец, нахмурившись, переспросит, но получит тот же ответ. В его глазах медленно разольётся недоверие: «Поэтому ты так быстро вернулся домой?»

«Нет, женщина в красном плаще поторапливала меня. И мне вдруг так страшно от чего-то стало, что я убежал, — тихо промолвит Яков, а потом со смехом добавит: — Мне потом ещё такие кошмары снились, вы не поверите..!». Он не договорит, как отец схватит его за грудки. Встряхнёт пару раз и переспросит, точно ли тот видел девочку в красном плаще.

Мальчик кивнёт. Охотник схватит ружьё, пули и быстро выбежит из дома. Лишь дверь будет хлопать от ворвавшегося ветра.

Мать мальчика будет убирать слёзы, а Яков с непониманием смотреть и содрогаться. На лице отца виделся оскал, когда он тряс сына. Оскал был настоящий, как у волка.

Спустя время Яков ещё долго не мог смотреть на мясо.

А где-то в лесу она уже ждёт нового гостя. Ведь сказки не кончаются, верно?..