Молодой Вернон (джен)

Малайя, 1957 год

Жара стояла такая, что воздух дрожал над джунглями, как перегретое стекло. Капрал Вернон Дурсль вытер пот со лба и бросил взгляд на медленно ползущую змею, исчезающую в подлеске. Солдаты шли в колонне по двое, оружие наготове. Пальцы сжимали спусковые крючки крепко, как будто это спасет от пуль, если повстанцы решат устроить засаду.

— Эй, капрал, — раздался голос сзади. Это был рядовой Томпсон, худой, с носом, облупившимся от солнца. — А правда, что вы из семьи с деньгами?

Вернон хмыкнул, не оборачиваясь.

— Ага. Школа — Смелтингс. Отец — директор фабрики по производству сверл. Мать устраивает благотворительные вечера. Все при галстуках и со спесью.

— Тогда какого черта вы тут, сэр? — вмешался другой солдат, Уинслоу. — Вы ведь могли бы сидеть в Лондоне с коньяком и секретаршей на коленях. А не в этой чёртовой парилке с комарами размером с тигра.

— Да я просто люблю экзотику, — отозвался Вернон и усмехнулся. — И потом, меня выгнали с третьей попытки поступить в университет. Мать сказала: "Сынок, может, армия из тебя человека сделает".

Солдаты засмеялись, но смех оборвался, как струна.

Из джунглей ударила автоматная очередь.

— В укрытие! — заорал Вернон, бросаясь за поваленное дерево.

Повстанцы выныривали из листвы, как тени — их силуэты, мелькавшие между стволов, были едва различимы. Пули впивались в землю, в стволы, в тела. Один из солдат закричал — Уинслоу, его грудь окрасилась алым, и он рухнул.

Вернон схватил ручной пулемет "Брен", уперся ногой, прицелился. Тело горело — что-то вспыхнуло в бедре, но он не обратил внимания. Жар пуль и жар ран — одинаково обжигают.

Он стрелял короткими очередями. Каждый раз, когда мятежники пытались приблизиться к раненым, он поливал листву свинцом, заставляя их отступать. Один раз он даже услышал вскрик — кого-то задело.

Они держались долго. У него заклинило ленту, потом перегрелся ствол, но он сменил позицию, подполз ближе к Томпсону, чьё лицо было серым от потери крови, и продолжал стрелять, пока не наступила тишина.

Дурсль тяжело дышал, прижимая окровавленную тряпку к бедру. Из листвы больше никто не появлялся. Пули больше не свистели.

— Отступили... — прохрипел Томпсон.

— Нет, — отозвался Дурсль. — Мы их выгнали.

Он привалился к дереву, чувствуя, как жар уходит из тела, оставляя после себя только гул в ушах и мертвую тишину.

Через два часа их эвакуировал вертолет.

Позже, в госпитале Сингапура, офицер в кителе с блестящими пуговицами пожал Дурслю руку и вручил медаль.

— За отвагу и героизм. Вы спасли своих людей, капрал. Британская империя гордится вами.

Вернон кивнул, глядя на вычищенный до блеска металл. Мысленно он вернулся в джунгли, к лицу умирающего Уинслоу, к гари и крови, к грохоту очередей.

— Конечно, сэр, — сказал он. — Честь для меня.

Но в глазах его не было ни гордости, ни триумфа. Только усталость.