↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Зима пришла в Гальфен рано, как старая сплетница на похороны — в чёрном, резкая,с цепкимхолодом впальцах. Земляокостенела,ручьи застыли,вороны каркали сипло, будто и сами не верили в свой голос. Люди шептались: это знак. Знак чего — никто не уточнял,да и не требовалось.Здесь вообще редко говорили прямо: всё больше намёками, как будто слова — это проклятья, которые могут сбыться.
Когда первый мальчишка исчез — десятилетний сын мельника, рыжий, задиристый, по прозвищу Клюква, — сказали, что утонул. Хотя лёд на реке был толщиной в ладонь. Когда исчезла девочка, пастушонка с глазами цвета варёного молока, сказали, что волки. Хотя никто не видел ни следа. Третьего уже необсуждали. Люди просто стали закрывать ставни раньше, не отпускать детей, класть нож под подушку и смотреть на вечерние сумерки с подозрением, как на странника, что ничего не сказал, но слишком долго задержал взгляд.
На третий вечер после исчезновениястароста послалза ведьмаком.
Он прибыл на рассвете. Серый плащ, измятый, будто в нём спали на булыжнике,волосы до плеч, промёрзшие до ледяной жёсткости. Меч за спиной,второй у пояса. Медальон в виде головы волка,подпрыгивающий на груди.Лицо —хмурое, как погода, и с двумя днями небритости. На вид — лет тридцать. На деле — не скажешь.
Звали его Велиан. Просто —Велиан. Люди не спрашивали родословную. И правильно делали.
— Ведьмак,— хрипло выговорил староста,— у нас… пропадают.
— Дети,— закончил Велиан. —Я слышал.Сколько?
-Пятеро.
— Последний?
— Два дня назад.Ушёл в лес за хворостом. Сматерью. Мать вернулась. Он—
нет.
-Тело?
-Ни следа.
-Волки?
-Мы не уверены.
Велиан кивнул. Нето чтобы согласился —просто отметил.
— Где мать?
-В храме Мелитэле.Плачет.
-Пусть плачет. Лучше,чем еслибы молчала.Мне нужна изба. И карта местности. И…
-Деньги?
Велиан усмехнулся.Грустно, но без насмешки.
— Деньги после. Если не поздно.
Избу дали — на краю деревни, с перекошенной печью и дырой в потолке. Карта— с пометками пастбищ, леса,старого кургана. Слухи —сразу. Один парень сказал, что видел чёрную тень на холме. Старая сказала: «Это бестелый». Кто-то бормотал про ведунью, что когда-то жила за болотом.
Но Велиан знал: слухи —это сор.Чтобы найти зерно, надо слушать тех, кто не говорит. Он пошёл в храм.
Женщина была сидячая, с пустыми глазами. Не безумная —просто сломанная.
Увидев ведьмака, вздрогнула.
-Ты не поможешь,— выдохнула.
— Может быть. Но скажи, где именно он исчез. Она повела его за руку — как во сне.
Лес начинался там,где кончалась дорога. Следы были едва заметны: сломанная ветка, оброненный платок, ямка в грязи.Велиан осмотрел всё молча.Потом вынул из-за пояса меч. Не серебряный —стальной. Воткнул в землю.Достал мешочек с травами, бросил в огонь. Зажёг. Огонь дал синий дым. Он стоял — ждал.
Ветер донёс еле уловимый запах:смола, пряность…и что-то чужое. Не лесное. Не волчье. Людское.Но непросто человек. Маг. Он щёлкнул пальцами. Дым окрасился багровым.
— Ты здесь, —сказал он. Не громко. Не вызывающе.
В ответ —только тишина.Лес неиздавал ни звука. Ни птицы. Ни зверя. Всё затаилось.
В ту ночь он сидел у печки,размышляя. Магия— это не обязательно огонь и молнии. Иногда это —тишина. Иногда— исчезновение.И если след ведёт не в лес, а из него, то стоит искать не в чащобе. Он пошёл к храму. Но не внутрь — за него.
Позади храма, в тени, стояла башня. Низкая,круглая, поросшая мхом. Магическая.
Старая.С печатями.Никто о ней не упоминал. Он обошёл круг.В северной стене была трещина. В неё едва проходила ладонь. Но оттуда веяло… не холодом. Виной.
На рассвете он вернулся к старосте.
— У вас в деревне маг?
— Есть.Да. Старый.Учёный. Помогает.Раненых лечит,коров оберегает.
— Имя?
— Аурет.Он… с нами уже двадцать лет.Честный. Добрый.
— Где он живёт?
— В башне. У храма.
Велиан кивнул. Вновь— не соглашаясь.Отмечая.
— Я поговорю с ним.
Он постучал в полдень. Дверь открыл человек с лицом уставшего учителя. Глаза— серые.Волосы —белые, но ухоженные.Мантия —простая. На пальце — перстень с рубином.
— Ведьмак,— сказал он. —Я знал,что вы придёте.
— Аурет?
— Я. Проходи.
Внутри— тепло.Пахло настоеми бумагой.На стенах— книги,травы, чары. И…детский рисунок.Солнце, домик,палка смечом.
— Ты лечишь?
— Да.
— Учишь?
— Иногда.
— Знаешь,что дети исчезают?
— Знаю.Это боль.Но я не бог.
— Ты маг.
Аурет вздохнул.
— Маг,ведьмак… все мы —странники.Кто-то несёт меч, кто-то— формулы. И тех, и других боятся.Иногда —справедливо.Но… я не чудовище.
Велиан посмотрел в глаза.
— Я и не говорил, что ты чудовище. — Пауза. — Но ты знаешь,кто —да?
На этом закончился разговор. Пока.Но не история. Потому что иногда зверь живёт не в лесу. И даже не в теле. А в намерении. А у ведьмака — одно правило: не суди по виду. Суди — по следу. И он уже чувствовал: след ведёт вовнутрь.
Зима в Хвостяной Поляне была не просто сезоном. Она была существом. Своенравным, тяжёлым и упрямым. Не приходила — наползала. Как старый пес на лежанку, медленно, скрипя костью под лапами. Снег здесь был седым — не от грязи, а от времени. Лёд — пористым, как кожа у деда. Воздух — сухой и щипучий. А тишина — такая, что слышно, как старуха Мелания вон за огородом плюёт в печь.
Велиан шагал по тропе, пробитой между домами. Его ботинки хлюпали в сыром снегу. Медальон на груди чуть дрожал — не от магии, от холода. Или от чего-то, что он ещё не успел осознать.
Жители расходились, как волны от камня: кто в дом, кто в сугроб, кто за дверь с кривым глазом. Он не осуждал — понимал. Ведьмак в деревне — это как ворона на крышу: если сел, значит, кому-то кранты.
Он остановился у корчмы. Над входом — доска, на которой было нацарапано что-то, но снег стёр буквы. Внутри пахло мясом, старым пивом и тем, что в деревнях называют «мужицким запахом» — смесь потом, навозом и усталостью.
— Тепло у вас, — буркнул он, входя.
— На огонь хватает, — откликнулся корчмарь, плотный, как бочонок, с бородой, заплетённой в узел.
— Есть еда?
— Есть. Суп. Густой. С ячменем.
— Пиво?
— У нас только мёд. Холодный, как зад ведьмы.
— Подойдёт.
Он уселся к углу. Спиной к стене, как учил Весемир. Корчмарь принес еду. Суп был горячий, жирный, с вкраплениями чего-то, что вполне могло быть мясом. Или нет.
— Слышал про детей? — спросил Велиан.
— Кто не слышал. Народ рты затыкает, но слухи — они как сквозняк. Залезают везде.
— Молчите?
— Боимся.
— Чего?
Корчмарь вытер ладонью лоб. Глянул вокруг, наклонился:
— Был у нас… господин. Старший маг. Аурет. Он… добрый. Но странный. Сначала помогал. Потом начал забирать учеников. Говорит — обучать. Родители радовались: мол, сыт будет, чист и учёный. А потом — начали пропадать. А он — молчит. Смотрит… будто сквозь.
— Кто-то обвинял?
— Нет. Кто посмеет? Он знает слова. А слова нынче сильнее меча.
Велиан кивнул. Не соглашаясь — слушая. Потом допил мёд. Поставил кружку.
— Где дом мельника?
— Вон туда, за сарай. Крыша с дырой. Сам недавно помер — удар хватил. Сын — один из пропавших. Клюква.
— Клюква?
— Рыжий был, с рожей кислой.
Изба мельника была пуста. Только ветер в щели и корзина с поленом у двери. Внутри — гробовое молчание. Но не мёртвое — затаённое. Он сел у очага. Закрыл глаза.
Медальон не дрожал. Это был не след магии. Это был отголосок вины.
Он прошептал:
— Fulgur silentis.
Заклинание приглушило звук. Мир стал будто под водой. Он прислушался. И услышал. Не голос. Не шаги. А… плач. Тонкий, еле слышный, как если бы ребёнок зарыдал в подвале, да не вслух, а душой. Он подошёл к стене. Приложил ладонь. Камень был тёплым.
— Тайная кладка, — пробормотал. — Старая.
Он достал кинжал. Вырезал в доске полость. Там — пустота. И след — копоть. И перо. Детское. Окунутое в кровь.
Он достал мешочек. Сложил внутрь. Вышел. В храме было многолюдно. Люди молились, дрожали, бормотали. Свечи горели неровно. Воздух тянул ладонями по лицу, как бабка, проверяющая лихорадку.
Он подошёл к жрице.
— У вас есть книги?
— Есть. Но…
— Старые. До прихода мага.
— …есть.
Она провела его в крипту. Там — пыль, сырость и запах пергамента. Он перебирал том за томом, пока не нашёл: «Обряды связывания духа через утрату имени».
Он открыл. Лист пожелтел. Читал:
«Некоторые маги верят: имя, отнятое у ребёнка, даёт силу. Не магическую — духовную. Дети забывают себя. А маг… становится “центром круга”. Это — запретная практика. Её корни — в Южной Империи. Запрещена, осуждена, но не забыта.»
Он закрыл книгу.
В ту ночь он не спал. Сидел у печи. Записывал.
Мальчик — исчез.
Следов — нет.
Маг — «обучает».
След магии — нет.
Но след утраты — везде.
Он поднялся. Вышел во двор. На снегу были следы. Маленькие. Босые. Он пошёл за ними. Вели через огород. К лесу. В глуши — круг. Соленый. Из трав. И в центре — символ: ∆.
Он встал. Прочитал знак. Знак круга. Не ведьмачий. Магический.
Он шагнул в центр. И сказал:
— Я жду тебя.
Снег замер. Ветер стих. И голос — не громкий, но чёткий, как стекло:
— Неужели ты решил думать?
Он обернулся.
Аурет стоял у края леса.
— Зачем?
— Потому что ты ищешь чудовище. А чудовище — это ты.
Велиан молчал.
— Я защищаю этих детей, — сказал маг. — Я даю им чистоту. Без боли. Без прошлого. Они помнят, что я добр. Я — их имя.
— Ты забрал их голоса.
— Я дал им тишину. А ты — хочешь вернуть им крик.
Молчание.
— Смотри в сердце, ведьмак. Ты убивал чудищ, которых просто не понимали. Может, и меня — тоже.
Велиан вздохнул.
— Может. Но есть тонкая грань.
— Какая?
— Между тем, кто делает ради других, и тем, кто делает через других.
Он достал меч. Серебряный. Но не поднял.
— У меня нет доказательств. Пока. Но есть право помнить.
И он ушёл. Не победив. Но и не проиграв. Пока.
В Хвостяной Поляне не было ночей — были только длинные сумерки. Свет не угасал, но и не грел. Луна висела над лесом, как глаз без века. И если в других краях в такую пору пели сверчки, лаяли псы и скрипели ставни, то здесь всё молчало. Даже лёд на крыше хрустел как-то вкрадчиво, будто извиняясь.
Велиан спал плохо. Не потому что чувствовал опасность — потому что не чувствовал ничего. Магия в этих местах будто притуплялась, как зрение в тумане. Медальон — глух. Меч — холоден. Сон — отрывочен. Будто каждый раз, закрывая глаза, он начинал спускаться в воду. Глубоко. Без дна.
На пятый день, чуть после полудня, пропал ещё один.
Звали его Ванек. Мальчишка из дома за мельницей, с родинкой на щеке и привычкой жевать кору. Ему было девять. Его мать была вдовой. Его отец погиб на тракте: лошадь понесла, телега опрокинулась, камень пробил грудь. Утром мать вышла к колодцу. Сын ушёл за водой — и не вернулся.
Вода была вылита. Ведро — на боку. Следов — не было. Ни человеческих, ни иных. Снег — ровный, как столешница. Только у самой кромки леса — будто кто-то провёл пальцем. Когда мать закричала, сбежалась деревня. Когда деревня замолчала — появился ведьмак. Он стоял у колодца, слушал тишину.
— Сколько воды он должен был принести? — спросил Велиан.
— Ведро. Одно. — Женщина дрожала.
— Почему ушёл в лес?
— Не должен был. — Она уже не плакала. — Он знал.
Велиан присел. Коснулся снега. Под ним — сыро. Но слишком ровно. Как будто стерто. Не замело. Не утоптали. А именно сгладили. Он провёл пальцем по воздуху. Вдохнул. На кончиках — лёгкий привкус соли. Соль. Как в круге. Он встал.
— Я найду его.
— Он жив?
Велиан не ответил. Он не знал.
Он шёл в лес. Медленно. Молчаливо. С мечом — но не обнажённым. Шаги были тихими, но уверенными. Лес не встречал. Не отгонял. Но и не звал.
Где-то глубже, за поворотом старой тропы, он нашёл платок. Синий, с вышивкой. Он принадлежал Ванеку — мать говорила, что сама вышила. Платок был сложен. А не обронён. Как если бы его оставили.
Он вернулся с находкой. Женщина узнала. Закричала.
— Его забрал маг! Это он! Он…
— Стой. — Велиан поднял руку. — Ты уверена?
— Его же глаза! — она кричала. — Смотрят в душу!
— Слова — это оружие. Не размахивай ими без прицела.
— А ты… ты — с ним?
Он молчал. Потому что не знал.
На следующее утро Ванек вернулся. Живой. Целый. Без ведра. Он шёл босиком. Смотрел перед собой. Ни на мать, ни на людей. Остановился у дома. Постоял. Вошёл.
— Ванек! — закричала мать, бросилась. — Ты где был?! Сынок! Ты…
Он смотрел сквозь неё. Как будто она — тень. Он не сказал ни слова. Ни одного.
Женщина рыдала. Люди шептались. А Велиан стоял у стены и слушал. Слушал тишину, что исходила от ребёнка, будто он стал пустым сосудом. Как если бы внутри была вода — а теперь только глина.
Ванек не ел. Не спал. Не говорил. Только сидел. Или смотрел в окно. Медальон ведьмака дрогнул. Едва-едва. Но он почувствовал: магия была.И ушла.
Велиан пришёл к башне.
— Он вернулся, — сказал.
— Да, — кивнул Аурет. — Хорошо ведь?
— Он не говорит.
— Может, не хочет.
— Или не может.
— Это — твой вывод?
— Это — след.
Молчание.
— У тебя была с ним связь?
— Он приходил. Учился. Слушал. Я давал им сказки. И хлеб. Больше, чем ты.
— Ты брал у них… что?
— Тишину.
Велиан вышел. Сел у холма. Смотрел на деревню. Ему вспомнилось. Каэр Морхен. Мальчишка в сером, лет восьми. Руки дрожат. В глазах — страх. Он сам. До мутации. Он тогда тоже молчал. Долго. Пока Весемир не дал ему палку и сказал:
— Ударь меня. И скажи — зачем. Если скажешь верно — будешь жить.
Он ударил. И сказал:
— Потому что иначе ты ударишь первым.
Весемир засмеялся.И назвал его — имя.
С этого началось.
— А если у них нет имени?
Вопрос возник сам. Он вернулся к книге. Перелистал. Искал. Нашёл.
«Отнятие имени — акт магический. Без имени душа не укоренена. Ребёнок может жить — но не принадлежать. Он теряет человечность. Становится сосудом. Или — зеркалом.»
Ванек сидел у окна. Всё так же. Велиан встал рядом.
— Тебя звали Ванек.
Мальчик не двинулся.
— Тебя звали сыном. Человеком. Ты смеялся.
Он достал платок.
— Это — твоё.
Ничего. Он поднёс платок ближе. И тогда мальчик вздрогнул. Пальцы затряслись. Губы зашевелились. Звук — слабый, как ветер в траве.
— …мама?
Ведьмак кивнул.
— Ты — не вещь. Ты — мальчик.
И в тот миг медальон зазвенел. Слабо. Но чётко.
Он встал. Сжал рукоять меча. Он знал. Он уже знал.
— Ты не убиваешь, маг.
— Ты переписываешь.
— Но я помню.
— Я из тех, кто не забывает.
И за это — ты меня будешь бояться.
Утро в Поляне пришло, как сломанная лошадь — неровно, с хрипом, с дрожью в ногах. Небо было серым, снег — тяжёлым, как похмелье. Печи коптили, дети не смеялись, а взрослые всё чаще смотрели не друг на друга, а на свои двери. Мир стал тише, но не спокойнее — будто что-то в нём задерживало дыхание.
Велиан не спал. Он сидел у очага, глядя в пламя, в котором, казалось, прятались лица. Он видел тени — то мальчика с платком, то женщину с обожжёнными пальцами, то силуэт мага в дыму. Он знал: огонь не врёт. Он просто не говорит сразу.
Стук в дверь был негромким. Но уверенным. Он открыл.
На пороге стояла старуха. Плотная, согнутая, в шали, пахнущей сосной и временем. В руках — мешочек. В глазах — не страх. Усталость. Слишком старая, чтобы бояться, и слишком живая, чтобы молчать.
— Ты ведьмак, — сказала она.
— Я.
— Я тебя ждала.
Звали её Слана. Жила на краю, у болот, где трава гниёт даже под снегом. Люди ходили к ней редко, и больше — тайком. Говорили, что раньше она была травницей, потом — акушеркой, а после — «почти ведуньей». Но её не боялись. Потому что она хранила то, что забывали — предания.
— Я помню, — сказала она, наливая чай из глиняного чайника. — Когда-то Поляна была другой. Здесь смеялись. И умирали — по-настоящему. Без тайны.
— А потом?
— Потом началось. Сначала была зима. Долгая. Люди болели. Дети мёрли. И тогда пришёл он.
— Аурет?
— Тогда он звался по-другому. И выглядел иначе. Волос был чёрный. Глаза — зелёные. Молодой.
— И?
— Он помог. Травы, ритуалы, слова. Все поверили. Даже я.
— Потом?
— Потом — исчез первый мальчик.
Она достала из мешочка — зуб. Маленький. Детский. Чистый, как жемчуг. И — обмотан волосом.
— Я нашла это в старом круге. Где теперь даже вороны не садятся.
Велиан взял. Почувствовал: зуб не мёртв. Внутри — дрожит магия. Затянутая, как рана под кожей.
— Он собирал?
— Нет. Он сохранял. Чтобы помнить.
— Кого?
— Себя.
Слана повела его к холму. Старому. Кургану.
— Здесь когда-то хоронили.
— Кого?
— Тех, кто был чужой. Или… неудобный.
— Магов?
— Детей.
Велиан замер.
— После обряда. Тех, кто не выжил.
Камень на кургане был расколот. В центре — круг. Не ведьмачий. И не друидский. Слишком аккуратный. И слишком пустой.
Он присел. Провёл ладонью.
— Недавний.
— Две зимы. Может, три.
Он достал нож. Выцарапал в земле — символ игни. Поджёг траву. Она вспыхнула мгновенно — как если бы ждала. Из дыма — силуэт. Детский. Тонкий. Не злобный. Грустный.Он протянул руку. Пальцы дрожали.Тень исчезла.Но на земле остался узор. Сломанный.Как будто чей-то обряд не завершили.
Они молчали до темноты.
— Ты ведь хочешь его убить, — сказала Слана.
— Я хочу понять.
— Он — не человек.
— Он — маг.
— И это тебя устраивает?
Он посмотрел ей в глаза.
— Меня не устраивает тишина.
Я из тех, кто её нарушает.
Перед уходом она протянула ему книгу. Старая, кожаная, с выгоревшим заголовком.
— Это было до него. Здесь — обряды. Настоящие. Для памяти. Для рода. Читай.
Он взял.
— А ты?
— Я всё уже помню.
В ту ночь он снова увидел сон. Лес. Башня. Дети. Молчание. Весемир. И голос.
— Память — это клей. Без неё не держится даже сталь.
Он проснулся. Огонь почти догорел. Но уголь в нём — теплился. Он знал: теперь он идёт не к правде. Он идёт против забвения.
На седьмое утро после возвращения Ванека снег пошёл тёплый. Что само по себе было странным. Он падал тяжело, налипал на окна, срывался с крыш вязкими комьями и лежал, как непросохшее полотно. Люди не выходили без нужды. Даже собаки — и те сидели под навесами, поджав хвосты. Птицы исчезли. Совсем.
Корчмарь сказал:
— Говорят, если в деревне птиц нет, значит, она мертва. Только ещё не поняла этого.
Велиан стоял у окна и смотрел, как снег заволакивает тропу, ведущую к башне. Он чувствовал: что-то изменилось. Не снаружи — внутри. У мага. Или у деревни. Поздно вечером в храм прибежала девочка. Бледная, босая, с лицом, по которому будто прошёл коготь. Не кроваво — пусто.
— Гретта, — прошептала она, хватая за руку старуху-жрицу. — Гретта исчезла.
— Кто?
— Моя сестра.
— Где?
— Мы играли у колодца. Я отвернулась. Она… пропала.
На месте исчезновения — опять ничего. Следов — нет. Следов внутри — полно.
Они в воздухе. В тревоге. В том, как сгорбился дед у лавки, как мать прижала к груди младшего, как корчмарь впервые налил себе мёд без разговоров. Деревня ждала. Или пряталась.
Велиан шёл следом. Тропой, которой не было. Он знал: в таких случаях место само ведёт. Иначе как объяснить, что он свернул за амбар, нашёл тропинку, о которой не знал — и вышел на площадку в лесу, где снег лежал по кругу.
В центре — кровь. Капля. Не брызг. Капля. И — знак. Тот же. Треугольник с точкой.
Он опустился. Пальцы коснулись следа. Кровь ещё тёплая. Но не текущая. Не из раны. Как если бы взяли немного. Он обошёл круг. Считал: шагов двенадцать в диаметре. Ровно. Обряд. Не убийство. В воздухе — запах соли. И… ладана. Он выпрямился. В этот миг за спиной раздался голос.
— Тебя это удивляет?
Аурет стоял у края круга.
— Я знал, что ты найдёшь. Это место ждёт тех, кто ищет.
— Кровь ребёнка.
— Не жертва. Приношение.
— Ты это называешь «приношением»?
— А ты назовёшь это преступлением?
— Она исчезла.
— Она ушла. По зову.
— По чьему?
Молчание.
— Я чувствую, — сказал Велиан, — ты не один.
— Я всегда один.
— Тогда кто говорит через тебя?
Аурет смотрел не на него — внутрь него. Будто искал что-то. Или вспоминал.
— Ты тоже когда-то не знал, кто ты, — сказал он. — Ты ведьмак. У тебя забрали имя, детство, голос. Тебе дали функцию.
— Мне дали шанс жить. А ты — что даёшь им?
— Спокойствие. Без прошлого. Без боли.
— Без воли?
— Воля — тяжесть. Я даю им лёгкость.
Велиан сжал рукоять меча. Не вынимая.
— И сколько таких?
— Ровно столько, сколько не выдержало бы иначе. Я не творю зло. Я… убираю лишнее.
Он ушёл. Не потому что испугался. Потому что знал — рано. Сейчас — рано. Он не завершил. Сначала — доказать. Потом — действовать.
Он пошёл к храму. В крипту. В старые книги. Он искал обряд круга. И нашёл:
«Треугольник с точкой в центре — символ связки между телом, речью и душой. Если точку стереть — человек теряет волю. Если точку заполнить — он становится сосудом. Кто заполняет — становится его центром. Это магия старой крови.»
Он записал. Закрыл. Вышел. На пороге стояла девочка. Та, что кричала.
— Ты… найдёшь её?
— Найду.
— Она живая?
Он опустился до её роста.
— Скажи мне… ты помнишь, как она смеялась?
— Да.
— Тогда она ещё с тобой. Смех — не умирает.
Он пошёл к Слане. Старуха молчала. Но когда увидела книгу — вздохнула.
— Ты всё нашёл?
— Почти.
— Тогда я скажу последнее.
Она достала коробку. Открыла. Там — платки. Детские. Каждый с именем. Вышитым. И каждый — обожжён.
— Я собирала. Те, что возвращались. Я хранила их имена.
— Почему?
— Потому что он — стирал. А я… запоминала.
Велиан забрал платки. Взял книгу. И пошёл. Он шёл к башне. Потому что теперь он был готов. И потому что память — за ним.
Снег выпал заново — будто прежнего не было. Стер всё: следы, пятна, путь. Но не память. Память хранилась в вещах. В глазах старухи Сланы, что вышила платки. В зубе, обмотанном волосом. В книге, что пахла плесенью и солью. В голосе той девочки, что не боялась сказать: «Гретта исчезла». И в шаге Велиана, тяжёлом, но уверенном, когда он направился к башне мага не за ответами, а за правом спросить.
Аурет встретил его у двери. Не как врага — как гостя.
— Ты пришёл.
— Да.
— Без меча?
— Пока.
— Значит, ты думаешь. Это хорошо.
Они вошли.
Внутри было тепло. Как всегда. Пахло миртом. На полке — сушёные цветы. На столе — воск. На стенах — книги, пергамент, кости. И у очага — детские сандалии. Чистые. Поставленные в ряд.
— Чай? — спросил Аурет.
— Нет.
— Тогда говори.
Велиан присел.
— Я был у круга.
— Да.
— Я видел кровь.
— Каплю.
— Я видел символ.
— Старый.
— Я видел, как исчезают дети.
— Не исчезают. Преображаются.
— Без воли?
— Без боли.
Молчание было долгим. Как стена. Как щит. Как выбор.
— Ты ведьмак, — сказал Аурет. — Тебе приказали забыть, кто ты. Тебя сделали машиной. Ты — оружие. Но ты не убиваешь по зову сердца. Ты — результат.
— Да.
— Я — тоже.
Огонь потрескивал. Тени ползли по стенам, как мысли.
— Я видел страдания. Детские. Материнские. Отцовские. Видел, как память ломает. Как боль распухает под кожей. Я решил избавлять.
— Ценой чего?
— Связи. Той, что ранит. Что держит. Я не разрушаю. Я освобождаю.
— От личности.
— От раны.
Велиан достал один из платков. Обгорелый край. Имя — Гретта.
— А это?
— Это… память.
— А ты называешь её — бременем.
— Ты думаешь, они лучше, когда помнят, как отец их бил? Как мать молчала? Как брат не вернулся? Я даю им… покой.
— Без себя?
— Себя они найдут. Если захотят. Но уже не с болью. Я… начинаю заново.
— А ты? — тихо спросил ведьмак. — Себя ты тоже забыл?
Аурет замер.
— Я — был другим.
— Ты стер?
— Я… переродился.
— Через детей?
— Через возможность.
Они сидели долго. Никто не поднимал меч. Но стены трещалиот слов.
— Ты убил?
— Нет.
— Ты изменил?
— Да.
— Ты спас?
— Я… надеюсь.
— Тогда скажи мне одно, маг, — сказал Велиан. — Если бы ты нашёл мальчика. Своего. Потерянного. И он бы не узнал тебя — ты бы улыбнулся?
Молчание. Долгое. Огонь угас.
— Я не знаю, — выдохнул Аурет. — Я… забыл.
Велиан встал.
— Тогда ты сам — стал сосудом.
— Кем?
— Тем, кого заполняет чужая боль. Чтобы не чувствовать свою.
— И что теперь?
— Я не убью тебя.
— Почему?
— Потому что им нужны слова.А не кровь.
— Им? Кому?
— Тем, кто ещё не перестал помнить.
Он вышел. Снег падал. На ладонь — лёг. И растаял. Как прошлое.Но не исчез. Потому что внутри него — имя.
Он ушёл от башни, как уходит от погребения: не спеша, с низко опущенным плечом и шагом, в котором больше было веса, чем движения. Снег под ногами трещал, как старые кости. Воздух звенел от холода. Но Велиан не дрожал. Он думал. Он думал — впервые не как ведьмак, а как человек.
«Я — сосуд», — сказал маг. «Ты — не вещь», — говорил он детям. Но что тогда он сам?
Ответы не приходили. Приходили образы.
Каэр Морхен. Старый, чёрный, как выжженное дерево, замок. Бастион, что видел больше крови, чем молота. И Весемир. Не как мастер. Как… тень, что никогда не падала на тебя, но была рядом.
— Имя, — говорил он, — не дают. Имя берут.
Велиан тогда спросил:
— А если не хочешь?
— Тогда ты — только сталь. А сталь ломается.
Он шёл к реке. Река называлась Бел-Рен. Там было место, где вода не замерзала даже в самый лютый мороз. Говорили: потому что в ней тонут не тела, а воспоминания. Каждый год в неё бросали вещи: куклу умершего ребёнка, письмо, которое не смогли отправить, перстень.
Слана сказала:
— Там можно отпустить. Или… забрать.
Он встал у берега. Лёд — треснутый. Вода — тёмная, живая. Он достал из мешка платки. Один — с обожжённым краем. Второй — почти целый. Третий — с пятном крови.
Он не бросил их. Он присел. Развернул. Провёл пальцем по имени. Шептал. Не громко.
— Гретта…
— Ванек…
— Клюква…
Он не знал, почему делает это. Но знал —нужно.Это было как уронить камень в воду, чтобы услышать эхо — не своё, чужое.И он услышал.
— Почему ты помнишь их?
Голос — женский. За спиной. Он обернулся. Девочка. Лет четырнадцать. В старом платье. С глазами — как уголь в золе.
— Я… ведьмак, — сказал он.
— Но ты не должен помнить. Ты — убийца. Охотник.
— А я… ещё кто-то.
— Кто?
Он посмотрел на воду.
— Свидетель.
Она села рядом. Тихо.Ноги поджала. Руки сложила.
— Мы не умирали.
— Нас просто… стерли.
— Но ты — помнишь.
Он ничего не ответил.
— Он не злой, — прошептала она. — Он… усталый.
— Он хотел, чтобы мы не страдали.
— Он взял… и отнял.
— Он не имел права.
— А ты имеешь?
Молчание было как лёд. Скользкое, хрупкое.
— Я — не спасатель, — выдохнул Велиан. — Я просто… не хочу, чтобы вас забыли.
— Тогда скажи наше имя.
— Я не знаю всех.
— Скажи то, что знаешь.
Он встал.
— Гретта.
— Ванек.
— Клюква.
— Этель.
— Ларен.
— Мирель.
— Рун.
— Вери.
И вода… дрогнула. Как будто она слушала.
— Мы… теперь есть, — сказала девочка. — Не потому что живы. Потому что вспомнены.
— И этого достаточно?
Она кивнула.
— Теперь — ты решаешь.
— Что?
— Убить. Или… остановить. Но не забыть.
Она исчезла. Осталась тишина. Но другая. Не пустая. Живая.
Велиан вернулся в избу. Сел. Достал книгу.И написал на последней странице:
«Я не знаю, где правда. Но знаю: забвение — это не прощение.
И если я всё же останусь жив — я расскажу.
Чтобы они были. Чтобы я был.»
Он поднялся. И впервые за много лет — не взял меч. Он взял имена.
Башня мага дышала тишиной. Не той, что бывает ночью, когда всё живое затаилось. А тишиной закрытой комнаты — когда в ней слишком долго не было слов. Даже воздух здесь казался другим. Он не пах — онпомнил.
Велиан вошёл, как входит в заброшенный храм. Медленно. Не врываясь. Как свидетель, а не судья. Мага не было. Это было важно. Это было — запланировано.Он не крался. Он знал: его слышат. Он хотел, чтобы слышали. Он шёл по спирали башни — вверх, чтобы спуститься. Ведь магия мага не в высоте. Она — в глубине.
Лестница кончилась у двери. Деревянной. С печатью. Не охранной. Внутренней.
— Ты боишься своего подвала, — сказал Велиан. — Удивительно.
Он коснулся печати. Медальон дрогнул. Серебро на груди зазвенело. Печать раскрылась. Дверь открылась.
Запах — глухой. Как от старого холста, на котором кто-то когда-то писал боль. Тьма — густая. Он зажёг факел. И увидел жизни.
Полки. Сотни. На них — свитки. Платки. Резные кости. Фигурки. Сосуды. Каждый с биркой. Каждая бирка — имя. Но перечёркнутое. А рядом — новое.Пустое. И в центре — алтарь. Не каменный. Деревянный. Выструганный. Сделанный с любовью. Именно это было страшно.
На алтаре — книга. Открытая. В ней — формула:
«Связь через молчание. Печать горла. Отнятие слова. Возложение центра. Маг становится ртом. Дитя — эхом.»
Он прочёл. И понял. Это был не отбор магии. Это был обряд контроля. Дети теряли не душу. Они теряли возможность быть собой.
Он сел. Огонь дрожал. Он чувствовал — башняслышит.
— Ты оставил это не спрятанным, — прошептал он. — Ты хотел, чтобы я увидел.
Шаги — за спиной.
— Потому что ты не уйдёшь, не увидев, — ответил Аурет.
Они стояли. Огонь между ними. Как память. Как правда. Как нож.
— Я не прятал, — сказал маг. — Я боялся, что никто не поймёт.
— Я понял.
— Тогда что скажешь?
— Что ты… не убивал.
— Нет.
— Но ты… перекроил.
— Да.
Молчание было не напряжённым. Оно было усталым.
— Ты был один, — сказал Велиан. — Ты хотел добра. Но стал… вместо.
— Вместо кого?
— Вместо матери. Вместо голоса. Вместо памяти.
— Я думал, что так будет легче.
— А ты спросил их?
— Я думал, они малы.
— А ты спросил себя?
Маг молчал.
— Ты — не монстр, — сказал Велиан. — Но ты стал… одиночеством.
— А ты?
— Я — тоже. Но я выбрал. Не за других. За себя.
Велиан подошёл к алтарю. Коснулся сосуда. Он дрогнул. Не физически. Магически.Внутри — эхо. Шепот. Плач. Смех. Он открыл. И звук — вышел.Он не был страшен. Он был жив.
Аурет присел.
— Ты отпускаешь их?
— Я отпускаю тебя.
— Что будет теперь?
— Я верну им имена.
— А ты — решай сам.
— Мне уйти?
— Ты останешься. Ты — будешь помнить.
Он вышел. Маг остался. В тишине. Но теперь — не один. Теперь — в ответе.
Когда вспыхнул огонь, никто не понял, где он начался. Кто-то крикнул: «Мельница!» — но мельница была цела. Кто-то указал на храм — и тот стоял. А вот над башней мага — уже стоял дым. И тогда деревня вышла. Не как толпа. Как суд. С факелами. С топорами. С камнями.
— Он! — закричал кто-то. — Это он! Он забирал! Он молчал!
— Дети! — вторили. — Он возвращал не тех!
— Сжечь! Уничтожить! Проклятого!
Велиан вышел первым. Без доспеха. Без меча. Только с именами.
— Стойте, — сказал он. — Прежде чем поднимете руку — выслушайте.
— Он маг!
— Он крал!
— Он лишал!
— Он… не убивал, — сказал ведьмак.
Молчание. Как натянутый лук.
— Он ошибался. Да. Он отбирал. Да. Но не ради зла.А ради… страха.
— Страх — не оправдание!
— Но страх — причина. А вы — хотите отомстить. За страх. Зверем.
— Они есть зверь!
— Тогда покажите, чем вы лучше, — сказал Велиан. — Сейчас, здесь. Убейте. Без суда. Без слова. Без имени.
Тишина. Один шаг. Второй. Толпа остановилась.
— Он должен ответить!
— Он ответит.
— Ноне огнём.
— Не яростью.
— Он останется. Здесь. — И будет помнить.
Маг вышел. Сам. Глаза — выгоревшие. Руки — пустые. Он не защищался. Он смотрел.
— Я не хочу смерти, — сказал он. — Я хочу…искупить.
— Поздно!
— Никогда не поздно, — сказал Велиан. — Пока имя живо.
Он подошёл к Аурету. Протянул свиток.
— Это — имена. Тех, кого ты… коснулся.
Маг дрожал.
— Прочти.
Он начал. Медленно. Один за другим. Каждое имя — как гвоздь. Как искра.
Люди слушали. Кто-то плакал. Кто-то сжимал кулаки. Но никто — не кинул камень.
— Я не прощён, — сказал маг.
— Нет, — ответил Велиан. — Ты — не забыт. А это — страшнее.
На рассвете толпа ушла. Аурет остался. Башня — цела. Но окна в ней — открыты.Теперь — навсегда.
Велиан стоял у камня. На нём он вырезал знак. Не ведьмачий. Не магический. Простой.
Имя. Одно. Клюква. И под ним — второе. Мирель. И третье. Гретта. И так — десятки.
— Вы живы, — прошептал он. — Потому чтопомнят.
Потом он сел. И впервые за много лет — заплакал.Не громко. Не театрально. Как человек, который не стал зверем.
Утро пришло не торжественно, не победно. Оно просто пришло. Как и должно. Как приходит тепло после мороза, даже если ты его не ждёшь. Солнце взошло, но не ослепило. Оно лишь подсветило снег — и пепел.
На площади, где накануне стояла толпа, теперь лежали головёшки. Не от костра — от намерений. Кто-то выронил факел. Кто-то так и не сжал кулак. Всё осело.
И башня — стояла. Не сожжённая. Не разрушенная. Просто… впервые пустая.
Велиан проснулся поздно. Не от звуков. От тишины.Она была не враждебной. Она была — тёплой.
Он сел, выпил воды. Смотрел в окно. И понял — остался.
К нему пришёл мальчик. Тот самый — Ванек. Он не говорил. Но в руках у него была ложка. Он протянул её. Велиан взял.
На ручке — выцарапано: Мама.
— Ты помнишь?
Мальчик кивнул.
— Говорить необязательно, — сказал ведьмак. — Важно — не молчать.
Потом пришла женщина. Та, что кричала. Мать Клюквы. Она держала корзину. В ней — хлеб, мёд, вяленое мясо.
— Это… для тебя.
— Я не герой.
— Ты — человек.
— А он?
— Мы будем… думать.Долго.
— Этого достаточно.
Он пошёл к башне. Аурет стоял на пороге. Лицо — усталое. Глаза — пустые, но… не мёртвые.
— Они не убили меня.
— Нет.
— Но это… хуже.
— Потому что теперь ты жив.
Они сели у огня. На полу. Без слов.
Аурет сказал:
— Я… начал записывать.
— Что?
— Их. Поимённо. Что помню. И что… могу восстановить.
— Это — искупление?
— Нет. Это — мост.Чтобы… кто-то другой дошёл.
— Этого достаточно.
Девочка — Гретта — вернулась. Молчаливая. Но в руках — кукла. Старая. И она её — обняла.И тогда мать… заплакала. Но уже не от боли.
Слана пришла к храму. Оставила у порога сумку.
— Тут травы.
— И письма.
— Пусть… читают.
— Чтобыпомнили.
На холме ведьмак вырезал новый знак. Не руны. Не символ Школы. А дерево. С корнями.
Пепел от старого огня он собрал в мешочек. И отнёс к реке. Высыпал. Смотрел.
— Уходит, — сказал он.
А река ответила — шёпотом.
— Но не исчезает.
Он обернулся. Ванек стоял у берега. Держал платок. Протянул.
— Себе оставь, — сказал ведьмак. — Ты заслужил.
Мальчик улыбнулся. Первая улыбка. По-настоящему.
Велиан пошёл назад. К дому. К башне. К… людям. Он не знал, останется ли. Он не знал, куда дальше. Но он знал: они вспомнили. А значит — живы.
Когда ты побеждаешь, никто не говорит тебе, что дальше. Сказка кончается на "жил долго и счастливо", но никто не пишет про то, как пахнет дом, где недавно кричали. И про то, как ведьмак, не забравший жизнь, сам носит в себе смерть.
Прошла неделя. Снег подтаял. Вода потекла по тропам. Псы вылезли из подвалов, куры снова загоготали. Башня стояла. Окна — открыты. Маг — жив. Но… далёк.Он не вышел со дня разговора. Он писал. Сидел. Пил воду. Смотрел в стену. Жил — как наказанный.
Велиан не ушёл. Почему — сам не знал. Еда в избе кончалась, но корчмарь приносил. Не из уважения. Из молчаливого долга.
— Ты здесь остался, — сказал он однажды. — Как… солдат после боя. Без флага. Без врага.
— Я… не уверен, — ответил ведьмак.
— Зато ты не ушёл.
— Это уже что-то?
— Больше, чем другие делали.
Ванек пришёл снова. Сел у двери. Молча.
— Ты что-то хочешь? — спросил Велиан.
Мальчик протянул рисунок. Дом. И двое. Один — с мечом. Второй — с книгой.
— Это кто?
Мальчик ткнул пальцем. На меч — ведьмак. На книгу — маг.
— Ты их… простил?
Кивок.
— Навсегда?
Пауза. Мальчик пожал плечами.
Велиан пошёл в лес. Не с мечом. С платками. Он повесил их на дерево. Ветви — как пальцы. Платки — как голоса. Он не знал всех имён. Но знал — они теперь есть. И этого… достаточно.
Слана пришла на берег. Села. Достала платок. Заплакала.
— Мой внук… он вернулся, — сказала она. — Но не весь.
— Я его люблю. Но… плачу.
— Потому что помнишь.
— Потому что я старая. А он — новый.
— Он тебя узнаёт?
— По запаху. По рукам.
— Значит, ты — осталась.
— А маг?
— Он теперь — никто.
— Или… тот, кто слышит.
Аурет вышел. У башни. Посмотрел на небо. На деревню. На людей. Он не молился. Не извинялся. Он просто… был.
И этого, пожалуй, хватило.
На седьмой день пришёл гонец. Север. Письмо. Печать ведьмаков.
Велиан вскрыл.
"— Где ты?"
"— Сколько ещё?"
"— Мы ждём."
Подпись — Весемир.
Он сел у стола. Смотрел в огонь.
— Сколько ещё, — прошептал. — Сколько?
Он не знал. Но знал — долг остался. Не мечом. Словом.
Он написал ответ.
"Я был в Поляне.
Не убил.
Но остался.
Не прав — но и не ошибся.
Они теперь помнят.
А я… продолжаю.
Велиан."
Он запечатал. Передал гонцу.
В деревне его не называли по имени. Не "ведьмак", не "спаситель". Просто — "он".И, пожалуй, этого было достаточно. Потому что в этот раз не имя определяло судьбу. А то, что он остался.
Весна пришла ночью. Не с грозой. С каплями. С треском сосулек. С запахом влажной земли. Собаки выли — не тревожно, а облегчённо. Сарай у мельника провалился — крыша не выдержала снега. Дети бегали босиком — впервые. А в башне… зажёгся свет.
Аурет снова ел. Смотрел в окно. Писал. А у двери — мешок. С книгами. Свитками. Именами. Велиан собрал его.
Он не ушёл сразу. Он смотрел на деревню. На детей. На женщин, что стирали на реке. На мужиков, что молча чинили забор. Он не был частью. Но и чужим — тоже. Он был…Между.
Корчмарь принёс последний кусок вяленого мяса.
— На путь, — буркнул. — Без слов.
— Спасибо.
— Не за что. Но… запомни: ты не победил.
— Я и не должен был.
— А что должен?
— Остаться.
— Пока надо.
У старухи Сланы он взял мешочек с платками. Они были чистые. Но на каждом — имя.
— Не забудь, — сказала она.
— Я не забуду.
— И… не прощайся.
— Почему?
— Потому что те, кто не прощается… возвращаются.
Он подошёл к магу. Молчание.
— Я… не знаю, что сказать, — выдохнул Аурет.
— Ничего не нужно.
— Ты оставил мне… возможность.
— Я не знаю, как с ней жить.
— Просто живи.
— Каждый день.
— Так, чтобы не стереть.
На выходе из деревни его ждали. Дети. Сидели у дороги. Смотрели. Молчали. Мальчик поднялся. Ванек. Протянул руку. В ней — меч. Игрушечный. Деревянный.
— Ты… мне его сделал?
Кивок.
— Спасибо.
— ...Ты ведьмак.
— Иногда.
— Но ты… ещё и человек.
Он пошёл по дороге. В гору. На перевале остановился. Посмотрел вниз. Деревня. Башня. Лес. Круг. Река. Он не знал, вернётся ли. Но знал: часть осталась.
Медальон дрожал. Но не от магии. От ветра. И отпамяти.Он дотронулся.
— Я помню.
И пошёл дальше. С сердцем. И мечом. Но не в руках. А внутри.
Прошло много лет. Однажды в трактире, стоящем на перекрёстке трёх дорог, случился разговор. Трактир был старый, с копотью на балках, с пивом мутным, но крепким. У очага сидели двое. Молодые. Ведьмаки.
Один — из школы Медведя. Второй — Волка. Совсем юный. И глаза у него — как у тех, кто ещё не решал, убивать или нет.
— Говорят, тут был один, — сказал Медведь. — Давным-давно. Волк. Не тот, кого ты знаешь. Другой.
— И что он сделал?
— Спас деревню. Но не мечом.
— Не сжёг башню. Не зарезал мага.
— Просто… остался.
— И что?
— А потом ушёл.
— Герой?
— Хрен его знает. Может, просто человек.
Трактирщик — старик с трясущейся рукой — вытер стол. Глянул на них. И сказал:
— Он был.
— И вернётся.
— Потому чтоследы ведьмаков — не в земле. В людях.
Тем вечером мальчик лет десяти сидел у окна. На груди у него был медальон. Голова волка. Не новая. Потёртая. А на спине — шрам. Старый. И под рубахой — платок. С вышитым именем. Он держал его в руках. И шептал.
— Я помню. — Значит, я есть.
Где-то в снегу, на границе леса, стоял камень. На нём — не руны. Не проклятие.
Только слово: «Слушай»
И под ним — имя: Велиан.
Где он теперь? Никто не знал. Но некоторые говорили:
— Он ходит по краю.
— Не мечом, а словом.
— Не ради золота, а ради тех, кто может забыть.
А если в деревне начинали исчезать дети — или взрослые молчали слишком долго — если в башне не светился свет — если имя выцветало на языке —
Кто-то всегда шептал:
— Надо бы позвать…
И не договаривал.
Потому что память — не зовут. Память — приходит сама.
В конце не было фанфар.
Не пришёл гонец с золотом. Не прибыла имперская грамота с печатью. Не было речи у костра, где все кричат «Ура!» Была только дорога. Сырая, тяжёлая, с колеёй, в которую попадал каждый второй шаг.
Но ведьмак шёл.
Он не шёл домой. Потому что дома у него не было. И, пожалуй, не должно было быть.
Он не вспоминал о маге каждый день.Не вспоминал и о Ванеке, и о Слане. Но руки сами искали мешочек, где лежали платки. Не для боя. Для памяти.
А память — она как клинок. Если не точить — заржавеет. Если не использовать — заростёт мхом. А если не нести — будешь легче. Но слабее.
Каэр Морхен встретил его дождём. Весемир, как обычно, не спросил:
— Где был?
Не сказал:
— Что видел?
Только посмотрел. Как смотрит кузнец на клинок, что вернулся из боя без зазубрин. Но с рубцами.
И сказал:
— Жив?
— Пока.
— А душа?
— Не знаю.
— Ну, подлечим.
В одной из комнат — у стены — он сложил свитки. Положил мешочек. Оставил записку:
«Если забудете — вы не ведьмаки. А просто бойцы.
И пусть ваши имена кто-нибудь вспомнит так же, как я вспомнил их.»
Он не подписал. Зачем?
Иногда, в ночные часы, он выходил к башне. Смотрел на небо. Думал. О тех, кто не стал чудовищем. Не потому что не мог — а потому чтоостановился.
Однажды к замку пришёл мальчик.
Шрам на щеке. Платок под рубахой. Голова волка — деревянная.
— Ты кто?
— Ученик.
— Чего хочешь?
— Помнить.
Так всё началось снова. Но на этот раз — не для битвы. А для истории.
Он не вернулся в ту деревню. Но однажды, проходя через старый тракт, он увидел: Платки — на дереве. Целые. С именами. А под ними — мешочек. Новый. Для новых имён.
Он присел. Оставил монету. И записку:
«Вы живы.
Потому что вас помнят.
И потому что не забыли тех, кто не убил.»
Ночь наступила медленно. Как если бы и сама боялась накрыть этот день. Ветер прошёлся по дереву. Платки затрепетали. Как флаги. Как имена. Как голоса.
И казалось, будто они шепчут.
— Он был.
— И, может быть… ещё придёт.
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|