Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Дублин, 1672-73 гг.
«Идиотизм, — думал Питер Блад. — Превентивная… ампутация. Ради такого стоило, конечно, потратить половину жизни на обучение врачебному искусству…»
Потеряв всякий интерес к лекции, он царапал на столе загадочные каракули, пока его мысли, исполненные праведного возмущения, не прервал чувствительный тычок локтем под ребра. Подняв голову, он взглянул на сидевшего рядом Оливера, но тот многозначительно кивнул в сторону кафедры.
— Доктор Блад! — голос профессора Олдемейера сделался грозным. — Не могли бы вы напомнить аудитории, о чем я только что говорил?
«Начинается…»
Блад нервно поднялся со скамьи, все еще сжимая в руке маленький нож вместо пера. Конечно, можно было извиниться, наплести что-нибудь вроде того, что отвлекся на минуту, и что больше этого не повторится. Старый черт был бы удовлетворен. Да и большая часть студентов тоже… порадовались бы. Но сегодня у Блада было не то настроение, чтобы унижаться ради их удовольствия.
— А они сами что же, — он окинул аудиторию вызывающим взглядом, натыкаясь на довольные ухмылки, — уже забыли?
Он произнес это прежде, чем сообразил, что говорит. Смешки мгновенно стихли, сменившись зловещей тишиной. Оливер закрыл лицо ладонью.
Но Олдемейер и не подумал оскорбиться. У него был слишком богатый опыт общения с этим мальчишкой.
— Ваши шутки здесь совершенно неуместны, юноша, — холодно сказал он. — Просто ответьте на вопрос.
Наступила недолгая пауза.
— Ну, так что же? — поторопил профессор.
— Я не слушал, сэр, — признался Блад, даже не пытаясь изображать раскаяние.
— Я и не сомневался, — вздохнул старик. — Что ж, останетесь после занятий и поделитесь со мной своими размышлениями. А сейчас, думаю, вам лучше удалиться размышлять в коридор. Не хочу досаждать вам своей бесполезной болтовней.
С соседних скамей опять послышались смешки.
Блад открыл рот, чтобы протестовать, но вдруг понял, что Олдемейер в общем-то прав: тут ему делать нечего.
— Да, — с неожиданной покорностью ответил он. — Хорошо, сэр.
* * *
Час спустя Питер Блад снова стоял перед профессором, который устало опустился в кресло. За всю лекцию Олдемейер так и не позволил себе присесть, хотя был далеко не молод. Он проработал в Тринити-колледже четверть века, а до этого, по слухам, успел потрудиться на благо науки в английском Оксфорде, откуда и был выписан в Ирландию для обучения юного поколения основам хирургии. Предмет его не пользовался популярностью. Несмотря на то, что при колледже уже был устроен и действовал анатомический театр, а открытия в этой области сыпались как из рога изобилия, большинство молодых врачей продолжали избегать хирургии, считая ее недостойным занятием.
Блад, надо отдать ему должное, к ним не относился. Избавленный от необоснованной гордыни многих своих коллег, он быстро схватывал новое. И его здоровое любопытство, решительность и небрезгливость Олдемейеру очень нравились. Если бы не упрямство мальчишки, и не эта его… болезненно обостренная национальная гордость, профессор мог бы оставить его своим учеником. Он бы даже настаивал на этом. Их стремительно развивающаяся наука заслуживала того, чтобы вывести ее преподавание в колледже на современный уровень, достойный Падуи, Лейдена и Амстердама. Свежая кровь на факультете им бы пригодилась. Но своим поведением парень лишал старика возможности хотя бы предложить ему это, и порой казался совершенно… неуправляемым.
Олдемейер был лично знаком с его отцом — весьма уважаемым в Дублине доктором и милейшим человеком, хоть и католиком, — и с уверенностью мог заявить: характером Питер Блад явно пошел не в отца.
Устроившись в кресле, профессор окинул суровым взглядом стоявшего перед ним студента.
— Так что же, доктор, расскажите мне теперь, что за важное дело снова отвлекло вас на лекции.
Блад смотрел на него без смущения.
— Я был не согласен с тем, что вы сказали в самом начале, сэр. И дальше уже не слушал.
Мальчишка говорил таким серьезным тоном, что профессор, не сдержавшись, фыркнул.
— Позвольте узнать в таком случае, что же именно в моих словах показалось вам неверным, молодой человек?
Блад пожал плечами.
— Ваше утверждение насчет ампутаций, сэр, — спокойно ответил он. — Никогда я не стану делать такое… превентивно.
Олдемейер тяжело вздохнул. Он ожидал чего-то подобного. Но это был слишком откровенный камешек в его огород.
— Не обижайтесь, Блад, но боюсь, у вас нет ни достаточных знаний, ни опыта, чтобы рассуждать о таких вещах.
— И все же…
— Доводилось ли вам видеть, как выглядит раневая гангрена?
— Нет, сэр, но…
— Известно ли вам, что, развившись, она неминуемо приведет к гибели пациента?
Юноша упрямо сверкнул на него глазами и криво усмехнулся.
— Да, а если она не разовьется, человек, который мог полностью выздороветь, станет калекой только благодаря вашему лечению.
Олдемейер на секунду прикрыл глаза, моля небо дать ему терпения.
— Вы просто вынуждаете меня еще раз повторить то, что я уже говорил на лекции, которую вы не слушали. Выполняя эту операцию в военно-полевых условиях, мы выбираем меньшее из зол. Ex malis eligere minima(1). Вам стоит уделить больше внимания тому, что писал мистер Вудалл(2). Уж он-то в этом разбирался.
— Наверняка! — с легким раздражением отозвался Блад. — Да только вы сами, сэр, если бы вас ранили на войне, не захотели бы лишиться конечностей до того, как исчерпаны все шансы на их спасение. Уверен, что и мистер Вудалл на это не согласился бы.
Старик начал выходить из себя.
— Мальчишка! — гневно воскликнул он. — Как вы не понимаете, что спрашивать согласия в этих случаях не приходится! И мы прибегаем к этому средству, пытаясь спасти человеческую жизнь, видя перед собою явные предпосылки для развития нагноения или гангрены, как то: массивное загрязнение раны, размозженные края, поврежденные крупные сосуды… А огнестрельные переломы, да будет вам известно, вообще не срастаются! Что, по-вашему, следует со всем этим делать?
Блад не ожидал, что профессор спросит его мнения, но задумался всего на секунду.
— Для начала… хотя бы убрать осколки и отмыть рану.
Шумно выдохнув, Олдемейер покачал головой.
— Как же все просто у вас, молодых! Неужели вы настолько самоуверенны, что полагаете, будто до вас никто не пытался?
Блад устал спорить.
— Я этого не знаю, сэр.
Профессор взмахнул рукой, как бы показывая, что именно об этом он и говорил.
— Но я не могу быть уверенным, пока не попытаюсь сам, — продолжал парень, чем заставил Олдемейера со вздохом закатить глаза. — А если не получится, — добавил он взволнованно, — я хотя бы буду знать, что сделал все что мог.
На это профессор ничего не ответил. Только смотрел на него изучающе, подперев плохо выбритую щеку ладонью.
— Вы думаете, все это глупости? — нахмурился Блад, когда молчание затянулось.
— Я думаю, — медленно произнес старик, — сколько же шишек вы себе еще набьете…
* * *
— Я же говорил, у него зуб на тебя, — усмехался Оливер, лениво растягиваясь на мягкой траве. — Его стараниями не быть тебе бакалавром. И все из-за твоей ирландской рожи.
Легкий ветерок шевелил лавандовые заросли у каменной ограды, где примостились двое студентов Тринити-колледжа. Июньское солнце заливало изумрудные лужайки вокруг здания медицинского факультета.
— Ну, это мы еще посмотрим, — спокойно ответил Блад.
Сидя на траве рядом с однокурсником, он перебирал мятый ворох исписанных листов, безжалостно разрывая некоторые из них.
— Ты что творишь, а? — возмутился Оливер, наблюдая за тем, как приятель уничтожает очередной конспект. — Если они тебе не нужны, то мне еще могут пригодиться!
— Это нам в жизни не понадобится, — уверенно произнес Блад. — Разве что камин растапливать.
— Интересно, что на это скажет твой предок…
— Ничего. Он об этом не узнает. — Блад скомкал и отбросил еще один листок, покрытый чернильными завитками. — Когда я принесу ему диплом, он мне все простит.
— И ты думаешь, старый филин тебя выпустит?
— А почему бы и нет? Я уже всему научился.
Оливер бросил скептический взгляд на бумажные обрывки тихо шелестящие среди волнуемой ветром травы.
Увидев это, Блад постучал себя пальцем по лбу.
— Все, что нужно, у меня тут, — заверил он. — И ты тоже хорошо потрудился. Так что не вижу причин медлить с выпуском. Иначе можно всю жизнь здесь проторчать.
Оливер печально вздохнул.
— Не хотелось бы, конечно…
Покончив с лекциями, Блад тоже улегся на траву, закинув руку за голову.
— Да все отлично будет, — сказал он, задумчиво глядя на плывущие по небу облака. — Вот увидишь!
* * *
Как Оливер ни нагнетал обстановку, но Питер оказался прав. Спустя четыре недели они оба выдержали экзамены.
Последовавшее за этим заседание ученого совета длилось, казалось, целую вечность и многих заставило понервничать. Но по итогу Питеру Бладу в числе прочих все же была присвоена долгожданная степень бакалавра медицины.
Он воспринял это известие с философским спокойствием, как и положено бакалавру, хотя внутренне готов был петь и прыгать от облегчения.
Оливер же радовался своему диплому как ребенок, несмотря на то, что был старше и, как предполагалось, умнее Питера.
— Видел их физиономии? Особенно доктора Джеральда, видел? — весело допытывался он у Блада. — Ох, да не видел ты ничего, глазел в окно. Никогда бы не подумал, что Олдемейер за нас заступится. Особенно за тебя! И что на него нашло?
Блад пожал плечами.
— Наверное, — предположил он тоном степенного медика, — не хотел терпеть меня еще год.
Оливер хохотнул.
— А по-моему, он просто славный старикан, — радостно изрек он. — Но скучать по нему я, пожалуй, не буду.
Блад усмехнулся собственным мыслям. Что касается его, он-то уж точно не будет скучать. Покидая колледж сегодня, он чувствовал себя так, словно с него сняли кандалы. Если он и вернется туда в ближайшее время, то лишь для того, чтобы забрать вещи и забыть все это, как страшный сон.
Пока они шагали по оживленной улице, прочь от своей альма-матер, вечернее солнце окончательно скрылось за тучами.
— Похоже, собирается дождь. — Оливер вытянул руку ладонью вверх и вздохнул, когда на нее упали первые ледяные капли. Но через мгновение снова расплылся в улыбке. — Как по мне, так это повод отпраздновать в более уютной обстановке? Может, даже навестить «Королеву Элизабет»?
Его слова вывели Блада из задумчивости.
— Нет, — резко сказал он. — Нет, Оливер! Туда ты меня больше не затащишь. Во-первых, я должен сначала повидать отца. Во-вторых, мне и прошлого раза хватило на всю жизнь.
— Да ну, перестань! Мы теперь взрослые самостоятельные мужчины. Имеем полное право на отдых. — Он схватил приятеля под руку, чуть ли не силой увлекая за собой. — А старик твой никуда не денется!
* * *
Пока улица утопала под проливным дождем, в зале было светло и душно. С трудом протолкавшись между тесно нагроможденными столиками к окну, Оливер плюхнулся на обшарпанный стул и окликнул хорошенькую трактирщицу.
Блад медленно снял свой по-пуритански строгий камзол и аккуратно повесил на спинку стула, оставшись в длинном черном жилете и рубашке с пышными белыми рукавами. Оливер усмехнулся, смерив взглядом его фигуру.
— Это ты хорошо придумал, — заметил он. — Сейчас все девчонки будут тут.
— И что мне делать? — раздраженно отозвался Блад. — Изжариться заживо? Здесь же дышать нечем. — Он замер на секунду, а потом тихо выругался, заметив Кору, одну из очаровательных работниц этого заведения, которая действительно уже спешила к ним.
— Добро пожаловать, мальчики! До чего же приятно видеть вас снова! — защебетала она, мило улыбнувшись Питеру, от чего тот мысленно возвел глаза к небу.
Словно почувствовав его настроение, Кора обернулась к его другу.
— Что-то давно тебя не было, Оливер! Ты не заболел ли часом?
— Не дождешься, душечка! — усмехнулся молодой человек. — Да и теперь, случись что, у меня есть под боком свой личный бакалавр медицины. — Он многозначительно кивнул на Блада, который скромно опустил ресницы, когда девушка воззрилась на него с изумлением.
— Бакалавр медицины? — повторила она. — Питер?
— Точно, — подтвердил Оливер. — Собственно, как и твой покорный слуга. — Он отвесил ей легкий поклон.
— Вы наверно шутите, ребята? — заулыбалась Кора. — Это ведь нужно отметить!
— Ты читаешь мои мысли, — кивнул ей Оливер и рассмеялся. — Тащи вина! Самого лучшего! И поесть что-нибудь. Должен сознаться, общение с учеными мужами страшно разжигает аппетит.
Кора унеслась к стойке.
Блад проводил ее настороженным взглядом.
— Я не буду пить, — неожиданно заявил он.
— Ты с ума сошел? — возмутился Оливер.
— Напротив. Не хочу потерять контроль над собой… в таком обществе.
— Брось, Питер. Я пригляжу за тобой, — пообещал приятель. — Хоть и не верю, что такой, как ты, может потерять контроль.
— Ты просто не знаешь моего отца… — загадочно вздохнул Блад.
Не слушая никаких возражений, Оливер продолжал долбить брешь в его обороне до тех пор, пока он не сдался.
После первой кружки оборона ослабла, после четвертой случилось то, чего боялся Питер, — он остался беззащитен перед дамами.
— Ты такой хорошенький, — томно мурлыкала нежная блондинка, пристраиваясь рядышком с порядком захмелевшим Бладом и теребя пальчиками один из его блестящих темных локонов. — Как тебя зовут, милый?
— Его зовут Питер, — с радостью ответил за него Оливер. — И он нуждается в ком-то, кто его расшевелит. Не обращай внимания на его строгий костюм, дорогуша! Он только притворяется пуританином.
Получив от Блада убийственный взгляд, Оливер ухмыльнулся и вернулся к своей леди. Это была хрупкая голубоглазая девушка с ярко-алыми губами, необычно тихая для дамы легкого поведения.
— Дженна! — раздался позади них угрожающий голос Коры. — Я, кажется, уже предупреждала всех, что этот парень мой. Ты ведь не против, дорогой? — ласково спросила она у Блада, подталкивая блондинку.
Тот нахмурился, отодвигаясь на стуле подальше от нее.
— Вообще-то против, сударыня. После прошлого раза, я не досчитался внушительной суммы у себя в карманах. Не имею ни желания, ни средств возобновлять это знакомство.
Она невинно улыбнулась. Ее глаза в тени накрашенных ресниц казались ему черными.
— Это была всего лишь плата за честно оказанные услуги.
С этим он не мог поспорить. Она действительно была… очень веселая. И она… словно знала, что нужно его телу, еще до того как он сам успевал это понять. Но, даже не будучи трезвым, он ощущал исходившую от нее опасность.
— Ваши услуги мне не по карману, — просто сказал он. — Поищите себе другую… жертву.
В ее улыбке появилось что-то печальное. Она положила свою маленькую руку ему на плечо и чуть сжала, отчего по телу молодого человека пробежала дрожь. А затем, наклонившись, поднесла пухлые губы к самому его лицу.
— А что, если я хочу только тебя и никого другого? Может, это любовь, откуда тебе знать?
Питер не ответил. От ее горячего шепота щекам вдруг стало очень жарко. Наверное, все это видят. Девушка хихикнула, явно довольная его замешательством.
— Ну же! Не будь таким мрачным, — шутливо попеняла она. — Я сделаю тебе скидку в честь твоего праздника…
Он продолжал сопротивляться, пока мог, даже не подозревая, как сильно распаляет эту гетеру своим упрямством. Ей было невероятно сладко осознавать, что он всего лишь мальчишка… и что он до смерти ее боится.
* * *
Наутро его разбудил далекий петушиный крик и ржание лошадей внизу. Вчерашний вечер помнился в подробностях, но легче от этого не становилось. Голова его казалась такой тяжелой, что Питер не был уверен, сможет ли когда-нибудь оторвать ее от подушки.
Он чуть приоткрыл глаза и понял только, что лежит на животе, прежде чем вновь зажмурился от солнечного света.
— Доброе утро, соня! — вздохнул смеющийся голос у него над ухом, отчего голову словно сдавили тисками.
«Нет, — обреченно подумал Блад, морщась от боли. — Нет, только не она, боже, пожалуйста, только не это!..»
— Что ты там бормочешь? — Она ласково его шлепнула.
— Почему ты все еще здесь? — осведомился он не слишком вежливым тоном, с трудом разлепляя веки.
— Я же обещала подарок. — Сияя улыбкой, она сидела на краю постели, в облаке распущенных каштановых волос. — И вот, решила, что сегодня денег с тебя не возьму.
— С чего вдруг такая щедрость? — просипел он.
Она перестала улыбаться.
— А почему бы и нет? Тебе тоже как будто все понравилось?
Это прозвучало так резко, что Блад окончательно проснулся и даже приподнялся на локтях, удивленно глядя на нее.
— Ты чего? — не понял он. — Какая-то проблема?
Девушка молча отвернулась, предоставив ему возможность любоваться ее смуглой, точеной, как у статуи, спиной. Она с самого начала была какая-то странная, эта Кора. То набрасывалась на него, как хищная кошка, то сама превращалась в растерзанную лань. И в целом вела себя с ним грубовато. Питеру это не слишком нравилось, но разбираться в причинах такого поведения у него не было ни малейшего желания. Как медик он многое знал о людях, но совершенно не знал людей.
Не дождавшись ответа, он безразлично пожал плечами и, соскочив с кровати, принялся одеваться. Какое-то время в комнате царила тишина. И лишь когда он наклонился, обувая свои башмаки, девушка наконец заговорила.
— Ты очень красивый, — услышал он у себя над головой ее голос. — Я таких, как ты, никогда не видела. Но ты не слишком гордись по этому поводу, потому что никакой твоей заслуги в этом нет.
Блад медленно распрямился, чувствуя спиной ее взгляд. Не оборачиваясь, потянулся за камзолом. Кора усмехнулась.
— Очень трудно, знаешь ли… не поддаться, — продолжала она. — Даже мне, которая все понимает. — Она помолчала мгновенье, и призналась со вздохом: — Твое сердце. В нем вся проблема. Ты никогда мне его не подаришь, даже если я со слезами стану тебя умолять.
Питер наконец обернулся, засомневавшись, что она вообще разговаривает с ним. Но в комнате их было только двое, и с невыразимой тоской во взгляде девушка смотрела прямо на него.
— Зачем ты мне это говоришь?
Она рассмеялась над его серьезным выражением. И он порадовался тому, что глаза ее были совершенно сухими.
— Не переживай! — воскликнула Кора. — Я не такая дура, чтобы в тебя влюбиться. В моей жизни довольно горя и без тебя. Но имей в виду, не все женщины такие умные. Так что… будь с ними поостороженее. — Она откинула волосы и ее лицо снова сделалось грустным. — Да поможет небо той несчастной, которая осмелится тебя любить! Много же ей придется вынести…
Питер нахмурился.
— Слушай, если я тебя чем-то обидел… — начал он, но девушка его перебила.
— Ну чем ты мог меня обидеть, глупый? Я здесь такого насмотрелась за четыре года… — Она усмехнулась и покачала головой. — До тебя хотя бы дотронуться приятно.
* * *
За то время, что Питера не было дома, там почти ничего не изменилось. Разве что терновник разросся так сильно, что совершенно закрыл окна первого этажа. От Лиффи, угрюмо катившей черные воды всего в одном квартале отсюда, ветер тянул сырость и пресный речной запах.
Окно на втором этаже было раскрыто. Питеру даже показалось, что он различает чей-то силуэт в глубине комнаты.
Калитка противно скрипнула под его рукой, и парень с досадой подумал об отце. Ну что ему стоит ее смазать? Дело двух минут! И кусты надо подрезать — в гостиной, наверно, совсем темно. И с какой стати дверь не заперта? В воскресенье не должно быть никакого приема!
Взбежав по ступенькам на второй этаж — туда, где у отца был кабинет, — Питер громко постучал в дверь.
— Подождите! — услышал он знакомый голос, от которого всю его досаду сняло как рукой. — Минуту!
Питер почувствовал, что начинает улыбаться. Проигнорировав просьбу отца, он толкнул дверь.
— Боюсь, я не могу ждать, доктор Блад. Острая боль!
Попав, наконец, в рукав своего камзола, доктор обернулся.
— Питер?
Молодой человек шагнул в комнату, улыбаясь его растрепанному виду.
— Питер! — Доктор Блад подался навстречу своему отпрыску и несколько секунд глядел на него растерянно.
Угадав его желание, Питер сам раскрыл объятия, и отец облегченно привлек его к себе.
— Господи, как же хорошо, что ты здесь! Я так рад тебя видеть! Надеюсь, у тебя все в порядке?
— Все в порядке, пап, не волнуйся, — ответил парень, высвобождаясь.
— Ты мой единственный сын, — нахмурился доктор, не переставая всматриваться в его лицо. — Я обязан за тебя волноваться.
— Только не сегодня, — тряхнул головой Питер. — Сегодня у тебя в кои-то веки есть повод за меня порадоваться. — Он извлек из кармана плотный бумажный свиток, на котором раскачивалась круглая красная печать.
Отец рассеянно взял его и несколько мгновений просто сжимал в руках. После чего аккуратно развернул и пробежал взглядом.
Питер пристально наблюдал за его выражением, когда хмурое лицо доктора словно осветилось изнутри солнечным лучом.
— Бакалавр… — прочел он вполголоса. — Питер Блад… бакалавр медицины!
Молодой человек сморгнул и усмехнулся.
— Ты так удивлен, — сказал он, усаживаясь в кресло, — как будто чего-то другого ожидал.
— Ожидал? — ошеломленно переспросил отец. — Тебе всего двадцать!
— Но я же говорил, что планирую летом закончить…
— Да, но ты и в прошлом году собирался. А вместо этого занимался своим дурацким фехтованием. Я думал, ты шутишь!
Наступила неловкая пауза.
— Я никак не пойму, — первым нарушил молчание Питер. — Ты что, не рад? Или, — он ухмыльнулся, — боишься, что я оставлю тебя без пациентов?
Доктор посмотрел на него укоризненно.
— Как ты можешь говорить такое родному отцу, а? Да я буду счастлив, если ты заберешь их всех!
Невесть почему, эти слова, которые доктор произнес небрежно, даже с насмешкой, больно кольнули душу. Глядя на его строгое, худое лицо с глубокими морщинами, на его волосы, которые из черных сделались серыми, Питер внезапно понял, как сильно сдал его отец за последний год. Или это произошло раньше, а он просто давно не видел его без парика?.. Странно. Он же всегда был такой энергичный и моложавый. И вот, состарился в одночасье.
Нахмурившись, Питер опустил глаза. Ну да, он идиот. И его отец это знает и не обижается, ведь так? Мысленно ругая самого себя последними словами, он вдруг почувствовал ласковое прикосновение к своей макушке.
— Бакалавр медицины! — Изучая драгоценный диплом, доктор не переставал безотчетно поглаживать голову сына. — Жаль, что твоя мать этого не видит, — вздохнул он. — Она была бы так рада! Она всегда тобой гордилась.
* * *
Осенью Питер Блад похоронил отца. Он не успел опомниться от этого потрясения, когда еще через три месяца умер Оливер.
Солнце светило почти так же ярко, как в тот памятный день, когда двое друзей беседовали о будущем, сидя на цветущей траве у здания медицинского факультета. Небо было сочно-синего цвета, и быстрые облака неслись по нему, похожие на лоскутки отсыревшего бархата. День выдался по-весеннему теплый. В черных набухших ветвях чирикали птицы.
И во всем этом полуденном веселье тихие и унылые звуки органа, доносившиеся из потемневшей от времени каменной церкви, казались каким-то недоразумением.
Еще глупее выглядела табличка с именем Оливера, прибитая к кресту. Это ведь какая-то ошибка? Не может быть, чтобы он лежал там, под землей. Он должен был сейчас уже открыть свою практику в Ленстере, как и мечтал…
Блад не мог поверить, что его приятель мертв, потому что не видел его мертвым. О смерти его он узнал лишь спустя четыре дня.
Он пришел, как всегда, с книгами и лекарством. Открыли ему не сразу, и по скорбному виду хозяйки Питер вдруг понял, что случилось непоправимое.
А потом на протяжении часа поражался тому, насколько жестоки и хладнокровны могут быть женщины, пока миссис Гвэнделин рассказывала ему в красках, как это произошло. Как больного беспрестанно рвало в начале, до полного изнеможения. Как потом он горел, лежа с запрокинутой головой, и похожий, по ее словам, на легавого пса. Как дергался от малейшего звука. Как у него начались судороги…
— И с тех пор он не приходил в себя, доктор, — с придыханием восклицала она. — Я хотела послать за вами еще в самом начале, но он мне запретил. А потом уже стемнело… Да и посылать было некого, в такую-то непогоду. Словом, к утру все было кончено.
Блад почувствовал, что ему надо на воздух, причем немедленно. Слегка пошатываясь, он вышел на улицу и прислонился спиной к влажной кирпичной стене. Пока веки его щипал холодный февральский ветер.
Что за чертовщина творится вокруг него, в самом деле? Словно проклятье какое-то… Казалось невероятным, что когда-то у него была мать, был отец, был друг… Что все это было совсем недавно! Он до сих пор помнил свой первый день в стенах Тринити-колледжа…
* * *
Все прошло ужасно. Уже наученный к тринадцати годам собственным опытом общения с англичанами, он и не ждал человеческого отношения со стороны ярых английских протестантов, из которых состояли руководство и профессура колледжа, а также подавляющее большинство студентов. Он даже думал, что был к этому готов.
И понял, как сильно заблуждался, лишь столкнувшись с холодными, недоверчивыми взглядами других студентов в полутемных каменных коридорах. Они сторонились его, словно он был поражен по меньшей мере проказой, или мог на кого-нибудь броситься. Бладу казалось, что и профессора смотрят на него с каким-то насмешливым презрением.
За обедом его ожидало еще одно неприятное открытие. Вместе с другими ирландскими студентами, которых на их факультете набралось всего четверо, он должен был сидеть за отдельным столом. И хотя еда была вполне сносной и не отличалась от стоявшей на других столах ничем, кроме произнесенной над ней молитвы, он к ней так и не притронулся.
Настроение было хуже некуда. Единственное, чего ему хотелось, это немедленно оказаться дома. Но при мысли о том, что скажет на это отец, пришлось взять себя в руки.
Вечером, поднимаясь в отведенную ему комнату в одном из студенческих общежитий, он готовился к худшему. Отец заплатил за его проживание весьма скромную сумму (более состоятельные католики отправляли детей за границу), так что богатое воображение Питера уже рисовало ему какой-нибудь ветхий чердак, затянутый паутиной и полный крыс.
Но вопреки его мрачным ожиданиям, комната оказалась довольно приличной. Стены выбелены. Дощатый пол натерт воском. Скошенный, как в мансарде, потолок поддерживают темные деревянные балки. Над широким письменным столом — большое окно без занавесок. Все чисто убрано, хоть и по-протестантски скромно.
Здесь же, на месте, Питер обнаружил, что у него есть сосед. Крепкий паренек чуть постарше его, с волнистой каштановой шевелюрой и блестящими, как вишни, карими глазами.
Эти глаза сразу же уставились на вошедшего с нескрываемым любопытством. Блад не стал его приветствовать. За минувший день он уже не раз пытался здороваться с такими вот холеными ангелочками, в ответ получая лишь презрительное молчание.
Да, они неплохо устроились здесь, у него на родине, все эти… сэры. Чувствуют себя как дома. А он? Если дорогие однокурсники не побьют его в ближайшее время, это уже будет чудо!
Блад решил, что хватит с него на сегодня унижений. Молча прошагав к узкой незастеленной кровати у окна, возле которой стоял узелок с его вещами, он гневно на нее плюхнулся и некоторое время просто лежал, уставившись в потолок. С каждой секундой изучающий взгляд мальчишки раздражал его все больше, но голову повернуть он так и не соизволил.
— Эй! — не выдержал, наконец, его сосед. — С тобой все в порядке?
Блад окинул его волчьим взглядом из-под насупленных черных бровей.
— Все просто великолепно, — выдал он тоном, далеким от любезности. — Не видно разве?
— Нет, — честно ответил мальчишка. — У тебя такое выражение лица, что я подумал, вдруг что-то случилось.
— Ничего не случилось. Можешь спать спокойно.
Парень посмотрел немного обиженно, а потом пожал плечами.
— Ладно. Как скажешь. — Он помолчал. Но вскоре заговорил снова: — Если тебе вдруг интересно, я тут уже четыре дня. И, если хочешь знать, мне тут совершенно не нравится. Я начал хотеть домой с той минуты, как здесь оказался. Стал даже подумывать, как бы отсюда сбежать. Но мать меня убьет… — Он вздохнул. — Я так обрадовался, когда сюда принесли твои вещи. Понял, что у меня будет сосед, что вдвоем здесь будет не так тоскливо. А тут ты… — Его голос был полон разочарования. — По правде говоря, без тебя здесь было даже веселей. Так что я, видимо, напрасно радовался… Но все равно уже не чувствую себя таким несчастным. Уверен, такому, как ты, здесь будет в сто раз хуже, чем мне, — с убийственной откровенностью закончил он.
Блад резко сел на кровати и посмотрел на него с вызовом.
— У меня что, на лбу написано, что я католик? — сердито осведомился он.
— Нет, что ты! По твоему виду я бы никогда не догадался. Но… — Парень замялся.
— Но? — Черные брови вопросительно изогнулись.
— Акцент у тебя, как у какого-нибудь ирландского фермера. Извини.
Блад помолчал, переваривая этот сомнительный комплемент.
— Очень мило, — произнес он наконец, стараясь выговаривать слова более тщательно.
Парень неожиданно протянул ему руку.
— Моя фамилия Дан, — сказал он серьезно. — Но ты можешь называть меня просто Оливер.
Блад смотрел на его протянутую ладонь настороженно, словно ожидая подвоха.
— А назвали тебя в честь лорда-протектора, да? — зачем-то уточнил он.
Оливер опустил руку, нахмурившись.
— Меня назвали в честь отца, если для тебя это так важно. Но ты прав, он действительно служил в армии Кромвеля, и погиб при подавлении ирландского восстания. Так что… это твои сородичи его убили.
— Ты меня извинишь, если я не стану просить у тебя прощения за это? Как-то не получается тебе сочувствовать, после того что вы, англичане, устроили здесь. Уверен, если бы твой отец не полез в чужую страну и не посягал на чужую свободу, был бы жив до сих пор.
— Но я-то чем виноват? Я не могу отвечать за его поступки. Я его даже не помню. Это произошло, когда я был еще младенцем.
Блад подумал, что в этом есть определенная логика.
— И мое происхождение тебя, стало быть, не смущает? — с легким вызовом спросил он.
— С чего бы? Я даже не знаю, чем католики так уж отличаются от нас. Да и в бога как-то… не особо верю.
Блад вздохнул.
— А я не верю, что этот старик имеет какое-то отношение к тому, что творится от его имени. — Он протянул руку. — Питер Блад.
Оливер с готовностью схватил его ладонь.
— Питер, — повторил он. — Раньше мы с мамой жили на ферме и у нас был петух, которого звали Питер. Ужасно тупая была птица… Ой! — Он спохватился, заметив, как брови Блада опять полезли на лоб. — Не обращай внимания! Ну, так что, ты говоришь, у тебя стряслось?
* * *
Питер усмехнулся, вспомнив об этом. Они с Оливером были такими дураками. Дрались за подоконник по вечерам. Делили книги. Писали друг другу записки, хотя жили в одной комнате. Семь долгих лет они поддерживали друг друга. Если б не Оливер, Питер бросил бы колледж рано или поздно. Впрочем, скорее рано. Он бы просто не вынес всех этих мытарств, что бы ни говорил его отец.
Ему вспомнилась и самая последняя встреча. В тот день Питер пришел на съемную квартиру, где поселился Оливер, по обыкновению неся с собой книги. На плече у него висела тяжелая медицинская сумка, когда-то принадлежавшая его отцу.
Оливер уже серьезно болел и никуда не выходил из дому. Питер навещал его время от времени. Осматривал, приносил лекарства… Разговаривал с ним, чтобы хоть как-то скрасить существование.
Он постучал в дверь комнаты на втором этаже, которую занимал его друг, и толкнул ее, не дождавшись ответа.
Внутри было темно. Узкий солнечный луч, проникающий в щель между шторами, рассекал мрак пыльной полосой. Оливер сидел в кресле спиной к двери. К подлокотнику была приставлена трость, которой он пользовался в последнее время, чтобы передвигаться. Из-за спинки кресла к потолку медленно поднимались облачка табачного дыма.
— Кто здесь? — неприветливо поинтересовался он. Голос его звучал непривычно хрипло и узнавался с трудом.
— Это я, Оливер, — ответил Блад.
— Питер! — просипел Оливер, хватая трость и намериваясь подняться.
— Сиди, я к тебе подойду.
— Я так рад, что ты пришел, Питер, так рад! — продолжал Оливер, пока его приятель снимал плащ и шляпу и искал, куда бы их пристроить. — Я бы очень хотел обнять тебя, старина. — Он помедлил. — Боюсь только, что это будет… плохая услуга.
Сбросив с плеча свою сумку, Блад первым делом подошел к окну и раскрыл его, впуская в комнату свежий воздух. Зажмурившись от дневного света, Оливер сделал слабую попытку его отвлечь.
— Ну, как там твоя практика? — с кривой усмешкой поинтересовался он.
Питер не улыбнулся.
— Как обычно. Несколько приступов подагры, парочка абсцессов… В остальном — бесконечные простуды и мигрень. А, еще одна дамочка вообразила, что беременна. Но, по-моему, больше похоже на истерию. Ты бы лучше меня в этом разобрался. — Он вздохнул. — Кажется, мой отец был святой. Он выносил это годами.
Оливер хмыкнул.
— Зато тут у тебя случай поинтереснее, да? — попробовал отшутиться он, но быстро замолчал под внимательным взглядом Блада. Его друг смотрел на него как на пациента, а он до сих пор не привык к этой роли.
Вид у Оливера был довольно жалкий. Прежде он отличался крепким телосложением, но за последние месяцы болезнь сильно его истощила. Густые волосы поредели и выпали клочками. Все обнаженные участки тела, видимые из-под халата, особенно лоб, щеки, кисти рук — были покрыты синюшно-багровыми пятнами, которые только-только начинали бледнеть.
— Я здесь не ради любопытства, приятель, — Скрепя сердце, Блад заставил себя говорить спокойным голосом, хотя увиденное его не обрадовало.
Он испугался, заметив, что одно веко у Оливера было опущено, а пальцы и подбородок… дрожат. Положив руку на лоб больного, он сам приподнял ему оба века.
— Посмотри на меня.
Оливер послушно взглянул на него снизу вверх. Зрачки ожидаемо оказались неодинакового размера. Блад отметил, что левый глаз чуть косит. Он не знал, осознает ли это его друг, но все симптомы ясно говорили о том, что в процесс вовлечена нервная система.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Питер.
— Не так плохо. Голова почти не болит. И кости… То ли твое лечение помогло, и они действительно стали болеть меньше… то ли я просто привык к этой боли, но сегодня ночью я даже смог уснуть. Уж и не помню, когда такое случалось в последний раз.
Он помолчал. А потом признался неожиданно:
— Я стал плохо видеть, Питер. Даже сейчас я тебя почти не вижу. Могу только догадываться, что ты все такой же красавчик… — Он попытался улыбнуться.
Блад напрягся от таких новостей.
— И давно это?
— Да уже недели две. Я не хотел тебя расстраивать. В общем… я тут пришел к неутешительному выводу, друг. — Он вздохнул. — Похоже, нас с тобой опять обманули. Гадская мазь ни черта не работает. Мне даже кажется, что трясет меня именно от нее. И воняет она… просто отвратительно, так что меня постоянно тошнит.
— Ты мужчина, можешь потерпеть.
— А зачем? Это не вылечить. Я ценю твои попытки, но тут уж… ничего не поделаешь. — Он прикрыл глаза и отвернулся. — Прости, что испортил тебе жизнь.
— Не говори так, Оливер. Ты должен выздороветь. Встанешь на ноги, а кудри твои — отрастут. Все еще хорошо будет.
— Не будет. Да ты и сам в это не веришь. Ведь не веришь, Питер! Ну посмотри на меня. Ты же видишь, что происходит. Ты же, черт тебя побери, все понимаешь.
Питер беспомощно моргнул, не зная, что на это ответить. А Оливер вдруг рассмеялся.
— Все из-за проклятых шлюх, — заявил он с нездоровой веселостью. — Из-за них, родимых! Что и говорить! Урок хороший, только немного запоздал. — Он снова посерьезнел. — Плохо то, что я… не верю в этого вашего бога. С ним переносить все это было бы проще. Он же… кого любит, того наказывает… и так далее.
Питер молчал. Оливер печально усмехнулся.
— Знаешь что, старина? Ты… не принимай все это близко к сердцу, ладно? А то будешь терзаться из-за меня, я тебя знаю. Просто… я теперь постоянно несу всякий бред. Наверно, ртутными парами надышался.
* * *
На черных волнах в Дублинской гавани сонно покачивались корабли. Рыбацкие суда и лодочки поменьше, еще не успевшие очнуться от зимней спячки, отдыхали на берегу. Питеру стоило большого труда отыскать корабль, идущий в Англию, откуда с наступлением тепла он рассчитывал перебраться на материк. Но, если погода не испортится, тот будет ждать его уже завтра.
Блад стоял на пирсе, кутаясь в плащ, задумчиво глядя на серое, ледяное море, и понимал, что душа его отчаянно тянется туда. Бог знает, зачем и почему, но хотя бы самому себе можно в этом признаться. Когда-то в детстве он уже чуть было не сбежал из дома на таком вот корабле. Тогда его нашли и вернули домой, устроив по случаю возвращения грандиозный скандал. Его матушка так разбушевалась, что он потом еще неделю ел стоя. Хотя она-то, казалось, лучше всех должна была понимать…
Но теперь на этом берегу его больше ничто не держит. Он оказался плохим сыном, плохим другом и бездарным врачом. Родных у него нет. Никто не станет о нем беспокоиться или устраивать ему проводы. Когда-то миссис О'Коннел могла по-матерински поцеловать его в макушку, но и она давно умерла. Он теперь один на всем белом свете. Может идти куда хочет. Здесь, в Ирландии, не осталось никого, кто мог бы его остановить.
Блад возвращался домой по улицам, полным людей, ничего вокруг не замечая. Мама часто говорила, что у него в голове ветер гуляет… Она была права лишь отчасти, потому что на самом деле у него в голове шумело море. И он, казалось, знал это всегда. Если убежать достаточно далеко, можно оторваться от прошлого. Позабыть все, что здесь было. Заняться чем-нибудь настоящим. Стать, наконец, самим собой. Или… тем человеком, которым он хотел себя видеть.
В этом городе ему банально нечего делать. Врачевание не его стезя. У него нет призвания, нет способностей… Люди вокруг него умирают, и он не может этому помешать. Отец в такой ситуации непременно взялся бы за бутылку. Но Питер не был уверен, что хочет решительно во всем походить на своего отца.
Громкое ржание лошадей, девичий визг, треск колес, и последовавшие за этим грязные проклятья привлекли его внимание. Прямо перед ним на площади развернулась сцена, от которой все внутри гневно задрожало.
Английский экипаж, запряженный четверкой лошадей и принадлежавший, судя по многочисленным гербам, какому-то благородному лорду из городского управления, промчался по улице, сбив с ног прохожего и девушку. Несколько горожан испуганно отскочили к обочинам. Карета, чуть не потерявшая колесо, затормозила на мгновенье. Из окна ее выглянула бледная дама. Медленно обернувшись, она окинула взглядом людей, лежавших на земле, а затем махнула рукой кучеру, и экипаж, скрипнув, покатил дальше.
На месте происшествия быстро собралась маленькая толпа.
Блад подумал всего секунду и тоже бросился туда. Протолкавшись сквозь спины зевак, он приблизился к раненому. Девушка лет шестнадцати склонилась над ним, обливаясь слезами.
— Джеймс! — рыдала она. — Господи! Помогите! Кто-нибудь! Джеймс…
Она была напугана, несомненно ушиблась при падении, ее платье было испачкано грязью, но все же глаза Блада быстро отметили, что она цела.
Он обратил свой взор к лежащему на земле человеку… и опустился на колени возле него.
Это был совсем молодой парень из ирландской бедноты. Таких в Дублине почти не осталось. Дама в карете очевидно посчитала, что его судьба не стоит ее внимания. Или даже сочла его мертвым. Что было не слишком далеко от истины.
Сердце Блада сжалось при виде его ран, но лицо осталось бесстрастным.
— Помогите! — продолжала умолять девушка детским голосом. — Джимми! Кто-нибудь, позовите доктора!
— Не кричи, милая. Я доктор. — Он осознавал, что не справится с таким пациентом в одиночку… Но других врачей поблизости не было.
— Ты? — Девушка взглянула на него, от удивления позабыв рыдать. — Вы…
Блад уже не слушал ее, торопливо прижимая бедренную артерию к кости и срывая с шеи платок. Наложив на скорую руку подобие жгута, он обратился к мужчинам, стоявшим рядом.
— Помогите перенести отсюда пострадавшего, господа!
* * *
— Не трогай, док! Не береди! Дай умереть по-христиански.
— Кончай скулить! — огрызнулся Блад, разрывая окровавленные штанины парня. — Ты мне мешаешь. Кэтрин, помоги! Нужна чистая вода.
Девушка выскочила за дверь, спеша исполнить его просьбу. Когда она вернулась с водой, доктор уже закончил изучать раны ее брата и извлекал из своей сумки загадочные стальные инструменты, раскладывая их на куске чистого полотна. Когда Кэтрин поняла, что это, по спине у нее пробежала дрожь. Чего доктор даже не заметил.
— Мне надо, чтобы ты помогла мне, милая. Вымой, пожалуйста, руки.
— Нет, доктор! Не надо! — вновь запротестовал Джеймс, так же, как и сестра, напуганный этими приготовлениями. — Если ты отнимешь мне ногу, зачем мне жить? Лучше уж сразу прирежь, не мучай!
— Да не собираюсь я отрезать тебе ногу, дурак! Ничего здесь отрезать и не нужно… мне кажется.
Джеймс перестал стонать.
— Дай слово! — потребовал он.
Блад помедлил. Вообще-то он не был уверен. Кто знает, как оно пойдет. Может, ничего другого в конце концов и не останется. Но…
— Даю слово! — услышал он свой собственный раздраженный голос. — Но меня больше беспокоит твоя голова. — Он высыпал в стакан с водой желтоватый порошок. — На-ка, выпей.
Парень проглотил предложенное средство с трогательной покорностью.
— Это еще не все. Кэтрин, плесни ему чего-нибудь покрепче, если конечно… у вас есть. — Блад посмотрел на нее с некоторым сомнением.
Но при всей своей убогости это все-таки был ирландский дом, и потин у них, конечно же, нашелся. Когда Джеймс с ним расправился, доктор крепко привязал его к столу ремнями и простыней и, чтоб не откусил язык, сунул в зубы кляп, свернутый из полотенца. После чего, призвав на помощь девушку, взялся за дело.
Кэтрин выполняла все его указания быстро и безропотно, стараясь не слушать стонов брата. Лишь по дрожанию рук Питер в какой-то момент понял, что ей страшно. Быстро взглянув на ее лицо, увидел, что губы у нее плотно сжаты, а глаза расширены от ужаса. Наверно, ему стоило заранее спросить, не испугается ли она вида раненой плоти и костей. Но почему-то он об этом не подумал. А теперь уже и спрашивать глупо. Она держится молодцом, а ему просто необходима эта пара рук. Благодаря ее самоотверженной храбрости все в конце концов было сделано как надо.
Прибинтовывая к ноге обессиленного юноши импровизированную лонгету, Блад украдкой поглядывал на девушку. Она вся раскраснелась от напряжения и вид имела чрезвычайно серьезный. Питер усмехнулся.
— Ты умница, — сказал он ей. — Только не делай такое траурное лицо.
Она робко улыбнулась, подняв на него глаза, и Блад увидел, что в них блестят слезы.
— Эй, ну ты чего? Раньше плакать надо было. А сейчас уже все позади. Ну?
Кэтрин кивнула, вытирая щеки худенькими ладошками. Вдвоем они перенесли Джеймса на кровать. Тот был совершенно измучен и глаз не открывал. Но Блад видел, что он в сознании.
— Операция закончилась, — сообщил он несчастному, пристраивая его забинтованную голову на подушке. — Что могли, мы сделали. Дальше все зависит от тебя.
Джеймс с трудом разлепил пересохшие губы и пробормотал только:
— Спасибо, док.
— Всегда пожалуйста. — Питер вытер вспотевший лоб рукавом. — Кэтрин, смочи ему губы, и пусть отдохнет.
Она сделала как он сказал, продолжая украдкой смаргивать слезы. А затем укрыла засыпающего брата одеялом.
— Отдыхай, Джим, — тихо попросила она, выходя вслед за доктором.
В маленькой кухне, служившей одновременно и гостиной, она помогла Бладу умыться, подав ему воду и полотенце. И несколько минут наблюдала за тем, как он смывает с себя пот и кровь.
— С ним все будет в порядке? Он поднимется? — спросила девушка, подавая доктору его камзол.
— Думаю, он еще плясать будет у тебя на свадьбе. — Питер усмехнулся, но стоило ему встретиться взглядом с тихими, восхищенными девичьими глазами, как улыбка его тут же угасла. В памяти зачем-то всплыло то, что говорила ему Кора.
Не надо этого. Она еще ребенок. А он уплывает завтра из Дублина…
— Кэтрин, ты не могла бы собрать инструменты ко мне в сумку?
— Да, — с готовностью ответила она. — Я их вымою.
— Это будет очень мило с твоей стороны.
* * *
Кэтрин бесшумно вошла в комнату, где спал ее брат, и приблизилась к столу, на котором в беспорядке лежали окровавленные инструменты.
В душе у нее творилось что-то неописуемое. Что-то незнакомое. От чего ей хотелось смеяться и плакать… и бежать куда-то… И все это сразу.
Потрясение, пережитое сегодня, должно было ее парализовать. Отпечататься в памяти скрипом колес, криками ужаса и брызгами крови. А вместо этого запомнились синие глаза доктора, занятого ранами ее Джима. Их твердый блеск в густой тени ресниц. Спокойные пальцы, направляющие ее руку. Точеные запястья с мальчишеской косточкой. Темные волоски на предплечьях.
Он казался не старше ее брата. Но пришел издалека. Из какого-то другого мира. Куда ей нет ходу.
Взяв в руки острый, испачканный кровью ланцет, девушка опустила его в воду и стала бережно отмывать. А когда лезвие вновь засверкало, отражая дрожащее пламя свечей, не выдержала и прижала его к губам. У нее не было права сделать то, чего отчаянно хотелось. Но пусть хотя бы бесчувственная сталь примет ее благодарность… Постепенно отмывая инструменты, которыми работал доктор, она целовала их, один за другим, со всей нежностью, на какую была способна. И ничего больше ей не оставалось.
Когда через какое-то время она вышла к Бладу, он по-прежнему сидел в кресле у очага. Кэтрин удивилась такому степенному поведению. Но, подойдя ближе, увидела, что он просто спит, откинувшись на низкую спинку. Ее взгляд задержался на тонкой шее доктора, почти такой же, как у Джима…
Не сдержав улыбку, она шагнула к нему и тихонько тронула за плечо.
— Мистер Блад.
Он вздрогнул и быстро открыл глаза.
— Ваши инструменты. — Она поставила сумку на пол возле его ног.
Он скользнул по ней рассеянным взглядом.
— Прости, я что-то… — Блад протер глаза кулаками, чем вызвал еще одну незамеченную им улыбку на лице Кэтрин. — Что-то меня в тепле разморило. Надо было тебе помочь… — Он встал.
— Оставьте, доктор! Разве я когда-нибудь смогу вас отблагодарить? Если бы Джеймс погиб, я бы умерла от голода. У меня кроме него никого нет.
Он помолчал, припоминая кое-что.
— Раз уж ты заговорила об этом… Вам нужно найти врача, Кэтрин, или какого-нибудь цирюльника, который будет дальше за ним присматривать и делать перевязки.
— А вы?..
— А я уезжаю. Надолго. Так что на меня не рассчитывайте. — Он полез в карманы камзола. — Короче говоря, если у вас не будет хватать денег, чтобы заплатить врачу…
— Доктор!..
— Не перебивай меня. Вот, возьми.
Кэтрин на секунду перестала дышать, когда перед ней сверкнула золотая подвеска в виде капли со вправленным в нее синим камнем и повисла на тонкой цепочке.
— Это мне от матери осталось.
— И вы думаете, я ее возьму?
— А куда ты денешься? Не переживай, я сам ее чуть было не продал. Хорошо, что не продал. Спустил бы деньги на какое-нибудь барахло, а вам для дела пригодится.
Она смотрела на него неуверенно.
— Бери. Прошу тебя. Я иначе не смогу спокойно уехать.
Она послушно взяла украшение и крепко сжала в руке, сомневаясь, что когда-нибудь решится его продать.
* * *
На следующий день Питер Блад взял из дома сто сорок фунтов стерлингов, оставшиеся от его небольшого наследства, отцовскую сумку с лекарствами и инструментами, которую уже привык считать своей, узелок с личными вещами, и черную трубку, которая также когда-то принадлежала его отцу. Свою красивую шпагу — единственную по-настоящему ценную вещь — он прицепил на пояс, скромно прикрыв ее плащом.
Со всем этим необычным багажом он вышел на улицу ранним утром в начале весны 1673 года и тихо закрыл за собой дверь родного дома. Как оказалось потом, навсегда.
В то время он еще не знал, что никогда сюда не вернется. Не вернется в этот дом, в этот город, даже в эту страну. Он не имел ни малейшего представления о том, что ждет его впереди. Но верил все же, что, шагая в сторону порта, идет навстречу лучшей жизни. И что фортуна ему еще улыбнется.
1) Из двух зол выбирай меньшее (лат.)
2) Джон Вудалл (1570-1643) — английский военный хирург, автор книги «The Surgeon's Mate, or Military & Domestique Surgery», переизданной в 1639 г. и рекомендованной как для военных, так и для гражданских хирургов. С его подачи в армии и на кораблях английского флота появились медицинские сундуки (аптечки).
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу