Коротко и непонятно (гет)

Вернуться к тексту

Лаборатория изучения магии квантов Отдела тайн, спрятанная за неприметной дверцей под моделью Плутона в Комнате Вселенной, была пустынна в этот поздний час. Лишь слабый свет голубоватых магических ламп освещал пыльные фолианты и странные приборы, тихо жужжащие в углах. Теодор Нотт, старший исследователь Отдела, перебирал архивные материалы, когда его пальцы наткнулись на нечто неожиданное — небольшой металлический кулон в форме знака бесконечности.

Артефакт был холодным на ощупь, но когда Теодор поднёс его к свету ближайшей лампы, поверхность кулона вдруг ожила — по ней пробежали серебристо-белые переливы, словно жидкая ртуть, затягивая взгляд в гипнотический танец света и тени.

— Осторожно! Это не просто безделушка, — раздался за его спиной знакомый голос.

Теодор резко обернулся. В дверном проёме стоял сам магистр Риддл, его обычно бесстрастное лицо было отмечено легкой, но заметной тревогой. Глаза, обычно такие проницательные, теперь смотрели на кулон с чем-то вроде опаски.

— Легенды гласят, что этот символ открывает двери, которые нам, простым магам, лучше не трогать, — продолжил Риддл, медленно приближаясь.

Теодор усмехнулся. Он был учёным, а не суеверным фанатиком. Но что-то в этом кулоне — может быть, едва уловимый гул магии, исходящий от него, или тот факт, что он лежал среди отчетов о самых опасных экспериментах Отдела — заставило его незаметно сунуть артефакт в складки мантии перед уходом.

* * *

Той же ночью, в своей квартире на верхнем этаже одного из старых лондонских домов, Теодор снова достал кулон. Комната была погружена в полумрак, лишь слабый свет уличных фонарей пробивался сквозь тяжелые шторы. Металл, который простая диагностика определила как пьютер, теперь казался теплее, почти живым.

Он провёл пальцем по гладкой поверхности — и мир взорвался ослепительной белизной.

Когда сознание вернулось к нему, комната выглядела почти так же. Почти. Его взгляд сразу же уловил различия: на стене висели колдографии и фотография, которых раньше не было. На них он стоял рядом с девушкой — оба смеялись, его рука обнимала её за плечи. А на той самой фотографии была только она, с огромным рыжим котом на руках, подпись внизу гласила: «Тео, с Рождеством! Гермиона и Крукс, 2003 г.».

Теодор нахмурился. Он не знал никакую Гермиону.

Он подошёл к зеркалу, и его отражение моргнуло на секунду позже, чем он сам.

На столе лежал свежий выпуск Пророка. Дата — ровно год вперёд от сегодняшнего дня.

Сердце бешено заколотилось в груди. Он выбежал на улицу, не понимая, что происходит. Воздух был наполнен знакомыми запахами Лондона, но что-то в этом мире было… не так.

В парке возле дома он увидел её — ту самую девушку с фотографии. Она несла стакан кофе, о чём-то размышляя.

— Эй! — не сдержался Теодор.

Девушка обернулась, и её лицо исказилось ужасом. Стакан выпал из руки, а второй она инстинктивно потянулась за палочкой.

— Ты… — её голос дрожал. — Ты не можешь быть здесь. Ты же погиб год назад.

Мир снова поплыл перед глазами.

* * *

На этот раз он очнулся в пустом круглом холле Отдела тайн. Но что-то было не так. Мраморный пол был испещрён странными символами, которые светились слабым голубоватым светом. Из-за приоткрытой двери Комнаты смерти доносилось монотонное пение на неизвестном языке.

Теодор осторожно заглянул внутрь и увидел Риддла в длинных чёрных одеждах, стоящего перед десятками людей в одинаковых плащах и серебряных масках. На груди каждого горел знак бесконечности.

— Магистр? — невольно вырвалось у Теодора.

Человек — если это был человек, — похожий на Риддла, медленно повернулся. Его глаза были пустыми, как у куклы.

— Настоящий Риддл мёртв, — сказал он. — Я лишь один из Хранителей. Ты не должен был трогать знак.

Теодор отшатнулся. Кулон в его кармане снова начал нагреваться.

* * *

Прыжок.

Теперь он стоял перед зеркалом в чужой квартире. В отражении был он сам — но другой. Холодный, бесстрастный, с темными кругами под глазами и сединой в волосах.

— Я пережил сорок семь переходов, — сказало отражение. — Есть только один выход. Найти исходную реальность.

— Как?

— Уничтожить все остальные.

Кулон в его руке снова загорелся.

* * *

Последний прыжок привёл его в никуда. Чёрное пространство без стен, без пола, без времени. Вокруг плёнкой плыли образы — тысячи Теодоров, тысячи Гермион, тысячи Риддлов. Все они повторяли одни и те же действия, как актёры в бесконечном спектакле.

И тогда он понял.

Бесконечность — это не свобода. Это тюрьма.

Кулон в его руке раскалился докрасна.

Теодор сжал артефакт в пальцах обеих рук и со всей силы надломил его. Металл треснул со звуком разбитого стекла — и мир рассыпался.

* * *

Он очнулся в лаборатории. Риддл стоял над ним, хмурясь.

— Вы заснули за столом, — сказал магистр.

Все было как прежде. Почти.

Когда Теодор вышел в холл, он столкнулся с незнакомой сотрудницей из Комнаты времени — той самой девушкой. Она улыбнулась ему.

— Привет, я Гермиона.

Но когда он посмотрел ей в глаза, то увидел, как её зрачки на мгновение слились в знакомый знак бесконечности.

Где-то в глубине кармана его мантии осколки кулона слабо дрогнули.

Примечания:

Земфира — ∞

Примечания:

Однее = ОДиНокЕЕ

Тяжёлые дубовые двери особняка Ноттов скрипнули, словно кости старого склепа, когда Теодор переступил порог. Дом встретил его не просто запустением — он ждал.

Здесь не было ни фамильного серебра, ни портретов, ни даже свечей на каминной полке — министерские псы вычистили всё. Остались только зеркала.

Старые, в потёртых рамах, слившихся со стенами, они висели в каждой комнате, и с каждым днём Теодору казалось, что его отражение задерживается на секунду дольше.

Сначала он думал, что это усталость.

Потом заметил, как его зеркальный двойник моргает, когда он сам стоит с широко открытыми глазами.

Потом — как губы в отражении шевелятся, шепча что-то, чего он не говорил.

А однажды, поднимаясь по лестнице, он увидел в зеркале мальчика.

Себя.

Лет семи, в том самом нарядном костюмчике, в котором он стоял, когда отец впервые ударил его за непослушание.

— Ты вернулся, — прошептало отражение.

Теодор отпрянул, споткнулся, упал. А когда поднялся — в зеркале был только он, взрослый, с паникой и ужасом в глазах.

Но с той ночи оно стало приходить.

Сначала — холодок за спиной. Потом — шёпот из угла. После — оно явилось в лунном свете у его кровати.

Тонкое, полупрозрачное, с его лицом, но неправильным — как в кривом зеркале: слишком вытянутым, слишком голодным.

— Я — Однее, — сказало создание его голосом, но в нём он расслышал и другие: отец, кричащий «Crucio!»; мать, просящая его спрятаться за мгновение до зелёной вспышки; его собственный детский плач в пустой комнате. — Я — твоё одиночество. Тот, кого ты оставил здесь, когда сбежал.

Теодор попытался схватить палочку, но пальцы не слушались.

— Не надо, — Однее коснулось его лба ледяными пальцами. — Я не враг. Я — ты. Тот, кого ты запер в этом доме.

— Я… не оставлял тебя…

— Оставил. Когда сбежал в Хогвартс. Когда закрыл сердце. Когда позволил им забрать всё, лишь бы не возвращаться.

Однее наклонилось ближе. В его глазах была не пустота.

Там был мальчик.

Маленький Теодор, прижавшийся к стене в тёмной кладовке, где его наказывал и запирал отец.

— Ты мог забыть меня. Но дом помнил.

Теодор зажмурился. Воспоминания хлынули, как ледяная вода:

Отец, сжимающий его запястье. Мать, корчащаяся на полу. Зеркало в каминном зале, в котором он однажды увидел, как его отражение плачет, хотя сам он стоял спокойно.

— Чего… ты хочешь? — прошептал он.

— Ты знаешь.

Однее протянуло руку.

Теодор понял.

Он мог бежать, и тогда оно останется здесь, голодное, злое, с каждым годом становясь сильнее.

Или…

Он поднял дрожащую ладонь.

— Прости меня, — сказал он тому мальчику в глубине чужих глаз.

Их пальцы соприкоснулись.

Холод пронзил тело, словно нож, — не боль, а вспоминание.

Он семилетний, прижавшийся лицом к стене, а отец над ним, держит палочку в руке.

— Ты ослушался меня. Опозорил! — шипит тот, и боль первой раны пронзает спину. Но теперь Теодор не сжимается. Он оборачивается и смотрит.

Он одиннадцатилетний, в купе Хогвартс-экспресса. За окном мелькают холмы, а он стискивает зубы, чтобы не заплакать.

— Не смей быть слабым, — шепчет он себе. Но теперь он позволяет слезам течь.

Он шестнадцатилетний, стоящий над телом мёртвого магла. Отец стоит за спиной вместе с Лордом.

«Никто не придёт. Не поможет», — думает он. Но теперь он знает — кто-то придёт. Он сам. Тот, кто не даст ему забыть.

Холод достиг сердца и вдруг стал теплом.

Однее не исчезло. Оно вошло в него, как вода в иссохшую землю.

Теодор упал на колени, всхлипывая, — это были слезы не боли, а освобождения.

— Я помню, — прошептал он. — Я помню тебя.

Себя.

Зеркала в доме задрожали.

В каждом маленький Теодор улыбался ему и растворялся, как утренний туман.

Дом вздохнул.

Старые балки затрещали, став просто деревом. Зеркала потускнели, став просто стеклом.

А когда Теодор поднялся, на полу у его ног лежала лишь одна вещь — потрёпанная игрушечная сова, подарок матери, которую он когда-то прятал от отца под подушкой.

Он поднял её, осторожно, будто боясь, что она рассыпется.

Не рассыпалась.

Сова уютно устроилась в его ладони, как будто ждала этого момента все эти годы.

Теодор вышел из особняка Ноттов, захлопнув двери.

На пороге остался лишь слабый отпечаток детских ног.

Примечания:

Алексей Галинский feat. Ярослава Дегтярёва — Однее