Тайна рубинового дурмана (гет)

Кавказский вояж подполковника Елисеева

или

Плащ, каблук и три литра кефира

г. Ленинград

Унылый осенний вечер.

В тесном кабинете районного отделения милиции за столом сидит наш старый знакомый — капитан Андрей Ларин. Перед ним — стопка папок, в руке — стакан с остывшим чаем. За окном моросит дождь, размывая огни фонарей на разбитом асфальте. Ларин пристально смотрит на валяющийся в углу детский комикс, который отобрал у какого-то малолетнего хулигана. Потом поднимает голову, проникновенно глядит прямо в глаза и говорит:

Знаете, смотрю я на нынешнюю молодёжь… и диву даюсь. Нет, правда. Мстители. Люди Икс. Капитан Америка. Да, смотрел я, смотрел, мне Дукалис на днях пиратский диск занёс. Какой-то парень в синем трико бегает со щитом из вибраниума. Что такое этот вибраниум?! У нас тут на заводе «Красный Выборжец» такой вибраниум выплавляют, что потом весь район вибрирует, когда зарплату выдают.

Или этот, зелёный... Халк, кажется. Разозлится — крушит все подряд. Ха! Нашли чем удивить… У нас Дукалис, когда ему пиво тёплое в ларьке продадут, тоже мигом весь зеленеет и крушит. Только его потом не в команду «Мстителей» зовут, а на ковёр к подполковнику. И заставляют дверь в вытрезвителе чинить. Своими силами. Вот и вся суперсила.

А зачем, спрашивается, выдумывать всю эту чепуху, когда настоящие герои — вот они, рядом? Ходят по нашим улицам. Пьют с нами… кефир в соседнем дворе. У них из супер способностей — только язва желудка от растворимого кофе и умение допросить так, что матёрый рецидивист не только всё расскажет, но и чистосердечно признается в убийстве Кеннеди…

В глазах Ларина появляется хитрая, всезнающая усмешка.

Вы, конечно, слышали про полковника Андрея Елисеева и его верного друга — майора Веру Гришину? Ну как же. Звезды спецотделов, легенды сыска. Вся страна смотрит сериалы об их приключениях, буквально затаив дыхание. Ну… может и не вся, разумеется, но все равно кто-нибудь своё зрение да портит…. Помните, как они разоблачили коварного доктора Шульца, который под видом дантиста устанавливал членам Политбюро пломбы с радиопередатчиками, работающими на сахарине? Говорят, сигнал был особенно сильным после чая с двумя ложками сахара. Что сказать? Герои!

А как вывели на чистую воду Алекса и Юстаса, которые оказались не нашими резидентами, а засланными казачками из группы «Modern Talking»? Да-да, вы не ослышались, те самые Дитер Болен и Томас Андерс. Думаете, они пели про «вишнёвую леди»? Как бы не так! Это был шифр. «Cherry, cherry lady» на самом деле означало — «Чертежи, чертежи, везите!». Они тогда пытались под видом своих слащавых песенок вывезти в гитарных чехлах чертежи секретного самогонного аппарата, который гнал первач из газеты «Правда». Только… тихо! Государственная тайна… Если, что, я вам ничего не говорил. А Елисеев с Гришиной их — раз! И накрыли. Как семечки пощёлкали. То-то!.. И что получили за это? Шиш с маслом! Вот потому Родина и не знает своих героев…

Капитан наклоняется вперёд, его голос становится тише, доверительнее.

Так вот. Забудьте. Все, что вам показывали по «голубому экрану» — ложь, звиздеж и хорошо оплаченный госзаказ, чтобы скрыть то, как все было на самом деле. По телеку что показали? Всё по-голливудски, сплошной экшон, спецэффекты и титры. Елисеев там из окна прыгает — три этажа, без переломов! Да он с утра не всегда со стула встаёт, не приведи Господь давление подскочит. А Гришина? Её показывают, как будто она с утра до вечера злодеев ловит. А на деле — половина времени на педикюр, половина — с бумажками. Да и вообще, кто это сказал, что следователь — не человек? Вот я, например, и следователь, и человек, и гитару настроить могу!

Я, к слову, сам был на том деле, когда злыдня того… Шульца брали. Не в первых рядах, конечно… больше с фланга. Да, правда, за соседним ларьком стоял, кофе пил… так тоже роль важная! Без меня бы все эти операции накрылись медным тазом, а так — закон и порядок! Черкасов, ну, тот, что из «МосГаза» прямо сказал: «Ларин, без тебя — никуда». А Дукалис только ухмыляется, мол, ты, Андрей, — ходячая байка уголовного розыска! Ходячая, не спорю. Но зато честная! Хоть бы раз спасибо сказали…

И сейчас, мою юные друзья, отравленные с пелёнок всякой там забугорной супергероевщиной, я расскажу вам правду. Всю правду и ничего кроме правды. Как в суде. О том, как началась эта история. Самая безумная поездка в солнечную Грузию, которая перевернула все с ног на голову. Впрочем, оно и так все было перевёрнуто… Но это, в принципе, неважно. Главное в нашем деле иметь две вещи — ноги в тепле и красный нос… Тьфу! Все в голове кувырком! Холодные носки и тёплые трусы…

Ларин хмурится, смотрит куда-то в сторону.

Толя! Че ты ржёшь, как кастрированный мерин? Ну, оговорился пару раз… С кем не бывает? Да знаю, знаю, холодная голова и горячая жопа… Нет, Дукалис, ты какой-то сегодня реально стремный. Все ржёшь и ржёшь! Вчера небось канабис у сопливой молодёжи трусил. Во! Смотрите! Опять ржёт! Смотри, чтоб морда не треснула. Из-за таких как ты, Толя, нас дети уважать перестали и вместо дяди Степы-милиционера смотрят какую-то порнуху иностранную! Так, о чем это я? А, вспомнил! Холодная голова и горячее сердце! Точно. Вот заповедь чекиста. Каюсь, стал забывать прописные истины, вехи, так сказать. Старость не радость, правда, и молодость — гадость! Но, это я опять отвлёкся че-то. Короче, слухайте, мою историю, можете за мной записывать, стенографировать через точку-тире, разрешаю. Все равно потом ничего не вспомню. Одним словом, товарищи, все было совсем не так, как в кино.

Все было гораздо… интереснее!..

Август в Ленинграде — это не просто месяц, а состояние души. Туман, густой, как кисель, сползал с Финского залива, обволакивая гранитные набережные и просачиваясь в кабинеты Центрального УВД. Но в одном конкретном кабинете туман был свой — рукотворный.

Кабинет принадлежал подполковнику КГБ Андрею Елисееву, и сейчас в нем бурлила нешуточная работа. Елисеев, мужчина с внешностью итальянского киноактёра, которому по ошибке выдали погоны и табельное оружие, был полностью поглощён процессом. Его волевой подбородок был напряжён, а тёмные глаза, способные расколоть и гранит, и женское сердце, внимательно следили за картами.

На его столе, вместо служебных документов, была заботливо расстелена вчерашняя газета «Правда». На ней развернулся эпический натюрморт: три сиротливо пустых бутылки «Столичной» и одна, ещё недобитая; пузатый жбан с пивом, от которого тянуло дрожжами; трёхлитровая банка с огурцами, в мутном рассоле которых плавал одинокий укропный зонтик; вскрытая банка шпрот, истекающая маслом прямо на портрет передовика производства, и горстка сушёной таранки, чей аромат успешно конкурировал с запахом перегара.

Рабочий день только начался. А уже такая производительность! Правда, работа началась ещё с ночи… Елисеев, Ларин и Дукалис неистово резались в «подкидного дурака».

— А я тебе вот так! — рыкнул матёрый Дукалис, с силой шлёпая дамой червей по столу. — Получи, фашист, гранату!

— Анатолий, это же вульгарно, — морщился Ларин, снова принявшийся играть интеллигента из культурной столицы на Неве. — Брать надо не силой, а интеллектом. Изяществом.

— Ага, изяществом, — хмыкнул Елисеев, подкидывая ему ещё три карты. — Держи своё изящество. А мы пока… за производительность труда!

Он разлил остатки водки по трём гранёным стаканам. Мужчины, не отрываясь от карт, синхронно осушили их. Дукалис с хрустом закусил огурцом, Ларин — деликатно понюхал рыбьего хвоста, а Елисеев, за неимением лучшего, занюхал рукавом собственного модного пиджака. Затем троица дружно приложилась к пиву, передавая жбан по кругу.

— Водка без пива… Деньги на ветер! — глубокомысленно изрёк Толя Дукалис, смачно срыгнув.

— Вот это правильно, — кивнул Ларин, мрачно изучая свои карты.

Елисеев довольно прищурился, словно переевший сметану кот.

— Ну, Андрюха, держись! — выдал Дукалис. — На. Подкидываю тебе даму — не забывай, что жизнь сурова, как жена после получки.

Елисеев в ответ изобразил философа — аккуратно, двумя пальцами, берёт карту и тянет стакан с водкой:

— За даму, Толян, конечно спасибо, но у меня после ваших дам уже третья жена ушла, а тут хоть бы карты остались!

— Как третья? — удивляется Ларин. — У тебя же вроде тока одна была Машка? Иль я че-то путаю?

— Ничего ты не путаешь, дружище, — тяжело вздохнул Елисеев. — Жена то одна, но она то приходит, то уходит, словно переходящее красное знамя!

Дукалис, ловко тасуя карты, вставил:

— Не плачь, дружище, мужчины не плачут. Они просто грустят, глядя в пустой стакан.

Ларин криво усмехнулся:

— Толян, чья бы корова мычала. У тебя самого на свадьбе невеста сбежала… И с кем? С буфетчицей!

— Нашёл, что вспомнить, — мигом помрачнел Дукалис. — Кто ж знал, что Светка из этих… нетрадиционных окажется…

-Да-а-а… — вставил свои пять копеек Елисеев, затягиваясь папиросой. — Жизнь — сплошное спортлото, полюбили, да не то!

— Вообще-то в жизни всё решают карты: кому-то жизнь с тузами, а кому-то — как у меня, козырная шестёрка и жена из профсоюза, — добавил Ларин, почёсывая нос. — Черт! Что-то выпить снова хочется…

Стаканы бодро звякнули, шпроты упорно исчезали под напором хлеба и разговоров, а игра становилась жарче.

— Ну, Андрюха, колись: опять ночью отчёты фальшивые подписывал? — прищурился Дукалис.

— Нет, только любовные письма прокурору, — невозмутимо парировал Елисеев, активно жуля.

Ларин, закусывая огурцом, выдал народную мудрость:

— Карты, водка и таранка — вот три кита советской юстиции!

— Добавь сюда ещё ночные допросы и понятых из булочной — и получишь настоящую схему раскрытия преступлений, — добавил Елисеев, скидывая карту. — Тихо! — вдруг насторожился он. — Кто-то идёт! Это, небось, опять Настя с чистой совестью и мутной головой. Живо прячьте таранку, допивайте беленькую, улыбаемся, как честные граждане!

Это и вправду оказалась Настя. В дверь тихо, но строго постучали. Затем раздался страждущий скрип давно не смазанных петель и в кабинет заглянула Анастасия Абдулова, следователь и по совместительству совесть всего отдела. Она не стала заходить. Настя просто стояла на пороге, осуждающе качая головой и издавая языком такой укоризненный цокающий звук, что в кабинете заметно похолодало.

Игра мгновенно замерла. Три пары глаз, в которых отражались и карты, и шпроты, и вся глубина мироздания, с молчаливым вопросом уставились на неё. Дукалис инстинктивно попытался прикрыть пустые бутылки газетой. Ларин сделал вид, что изучает потолок.

— Андрей Николаевич, — сухим, как прошлогодний лист, голосом произнесла Настя, глядя на обворожительно улыбающегося Елисеева. — Полковник Соловец требует вас к себе. Срочно.

Она обвела взглядом стол, задержалась на банке с огурцами и добавила:

— И велел передать, что вам лучше протрезветь. На это у вас... пять минут.

Елисеев страдальчески закатил глаза к потолку, который только что с таким интересом изучал Ларин. Его лицо одновременно изобразило всю скорбь еврейского народа и муки молодого Вертера. Пять минут! Соловец не щадит свои лучшие кадры…

Он посмотрел на свой недопитый гранёный стакан, в котором ещё плескалась водка. Затем перевёл настороженный взгляд на укоризненное лицо Насти. Снова на стакан.

— Ну, — изрёк Елисеев с трагическим вздохом, — за срочность.

Одним махом он осушил стакан до дна, с силой поставил его на стол и, не закусывая, поднялся. В его глазах сверкнул знакомый озорной огонёк.

— Вперёд, друзья — смелые, вольные птицы, нас ждут великие дела! — вскричал Елисеев показав, что и сотрудникам органов не чужда классика. — Если не вернусь, считайте меня ушедшим в отпуск за свой счёт.

XXX

В то же самое время, в то же туманное августовское утро, в скромной однокомнатной квартире на окраине Ленинграда, рабочий день начинался совсем по-другому. Перед старым, видавшим лучшие дни, трюмо сидела ещё одна героиня нашей повести. Она пристально, не мигая, смотрела в своё отражение, словно пытаясь понять, кто там таится, в Зазеркалье. Из трюмо, в свою очередь, не неё пристально косилась симпатичная молодая женщина с огромными, печальными глазами и лицом, которое, казалось, было создано для счастья завтрашнего дня.

Знакомьтесь, майор Вера Гришина.

В своих тонких пальцах она вертела маленький пластиковый тюбик со снотворным. «Реланиум». Какое ироничное название. Никакого релакса в ее жизни не было и в помине. Только работа, одиночество и звенящая пустота по вечерам.

Вера снова и снова прокручивала в голове вчерашний разговор. Пятый. Уже пятый мужчина за три года ушёл от неё! Этот слащавый хлыщ Стасик Волчанский, с его модными джинсами и запахом импортного одеколона. «Ты слишком сильная баба, Вера, — сказал он ей на прощание, сверкнув золотой фиксой. — Ты как мужик в юбке. С тобой не расслабишься». А потом добавил, глядя куда-то в сторону: «И потом… этот твой аборт… Третий… Это как-то… ненормально».

Ситуация. Полный мрак и безнадёга. Тушите свет. Майор Гришина уже несколько часов упорно, с увлечением занималась самокопанием и чем глубже она копала, тем черные и беспросветнее становится яма.

Ее слегка подрагивающие пальцы уже начали откручивать крышку тюбика. Сейчас. Горсть таблеток, стакан воды — и все закончится. Никаких больше Волчанских, никакой больше боли и унижения. Только тишина.

Но в последний момент ее передёрнуло от злости. Что за жалкий конец? Уйти тихо, как обиженная институтка? Она — майор госбезопасности! Она ловила шпионов и диверсантов! Она должна уйти… по-другому.

Вера со стуком поставила тюбик на стол. Рядом, на стуле, висел ее китель, а на нем — кобура с табельным «Макаровым». Рука сама потянулась к нему. Холодный, тяжёлый металл приятно лёг в ладонь. Это было по-настоящему. Это было серьёзно.

Она медленно поднесла пистолет к виску. Руки дрожали так, что ствол ходил ходуном.

Вера заставила себя посмотреть в зеркало. Из зазеркалья на неё смотрела испуганная женщина с пистолетом у головы. По ее щеке скатилась одинокая слеза. За ней — другая. В этот миг Гришину захлестнула волна острой, невыносимой жалости к самой себе.

Такая молодая. Такая красивая. И совершенно никому не нужная. Сейчас… сейчас она нажмёт на курок и все. Конец. Баста! Ее красивый, молодой труп положат в гроб. Сестра будет рыдать навзрыд. Коллеги скажут пару казённых слов о том, какой она была хорошей сотрудницей. Волчанский, наверное, даже не придёт…

Неожиданно ее пронзила новая, совершенно дикая мысль. А вдруг… вдруг она будет некрасивой в гробу? Вдруг пуля все испортит? Эта нелепая мысль показалась ей настолько жалкой, что слезы хлынули с новой силой.

ДЗИНЬ-ДЗИНЬ-ДЗИНЬ!

Резкий, пронзительный звонок телефона заставил ее вздрогнуть так, что она едва и вправду не нажала на спуск. Сердце ухнуло куда-то вниз и забилось, как бешеное. Пистолет выпал из ослабевшей руки на колени.

Телефон надрывался, не умолкая. Словно кто-то на том конце провода знал, что медлить нельзя ни секунды. Шатаясь, Вера протянула руку и сняла трубку.

— Да… — прохрипела она.

— Верка? Ты где пропадаешь? — раздался в трубке знакомый, чуть встревоженный голос Насти Абдуловой. — Соловец рвёт и мечет. Сказал, если через час не будешь в управлении, он тебя лично из-под земли достанет. У него для тебя какое-то спецзадание. Срочное.

Вера молча положила трубку. Несколько секунд она сидела неподвижно, глядя на лежащий на коленях пистолет. Соловец. Спецзадание. Срочно. Эти три слова обладали поистине магической силой. Они были страшнее и действеннее любого антидепрессанта. Перспектива получить нагоняй от начальства почему-то пугала гораздо больше, чем перспектива небытия. Гришина в последний раз посмотрела на своё отражение, быстренько вытерла рукавом слёзы и, с печально-ироничной улыбкой, изрекла:

— Страдать — значит любит, любить — значит страдать, страдать — значит жить, жить — значит работать, работать — значит страдать, страдать — значит любить… Бесконечность, получается! А умирать? А умирать — умирать будем потом. После отчёта.

С тяжёлым вздохом, в котором смешались досада, облегчение и безмерная усталость, она с профессиональной лёгкостью щёлкнула предохранителем и убрала «Макаров» обратно в кобуру. Суицид отменяется. По крайней мере, до следующего выходного.

— Спецзадание. С утра. Без кофе, — пробормотала она, поднимаясь на ноги. — Этот мир точно должен быть уничтожен.

Молодая женщина направилась в ванную. Струи воды хлынули на неё горячим водопадом, и Вера на мгновение прикрыла глаза от удовольствия. Душ. Величайшее изобретение цивилизации после кофе и служебного пистолета. Он смывал все: грязь, усталость и… неудачные попытки самоубийства. Вспенив шампунь, Гришина принялась яростно массировать голову. Мысли, уже не ленивые, а злые и саркастичные, вновь закрутились в ее бедовой голове.

«Волчанский говорил, что у меня фигура, как у богини. Только характер, как у прапорщика. Богиня-прапорщик-это ненормально! Редкий вид, занесен в Красную книгу и в списки личного состава КГБ».

Она фыркнула, смывая пену.

«А что нормально, спрашивается? Когда я по лесам за диверсантами бегаю — это нормально? Когда единственный мужчина, который смотрит на меня с обожанием, — это Феликс Эдмундович Дзержинский с портрета в кабинете Соловца? Тоже… наверное, не очень».

Вера выключила воду и, обернувшись в старенький махровый халат, посмотрела на своё расплывчатое отражение в запотевшем зеркале. Все. Хватит рефлексии. Майор Гришина снова в строю. Но прежде чем выйти из ванной, она закрыла глаза и вознесла короткую, но отчаянную молитву.

— Господи, товарищ Дзержинский Феликс Эдмундович, кто-нибудь на небесах или в Политбюро, услышьте меня! — прошептала она. — Сделайте так, чтобы это было что угодно. Поющие шпионы из ГДР. Говорящие бобры, часть вторая: «Бобруйск наносит ответный удар». Захват Зимнего дворца сектой кришнаитов-нудистов. Я на все согласна!

Она сжала кулаки.

— Только одно условие! Умоляю! Только бы не с Елисеевым! Я ещё одного задания с этим... с этим самовлюблённым павлином, пропитанным обаянием и водкой... я этого уже не выдержу! Моя печень не выдержит! И моя нервная система!

Сказав это, она с обречённым видом вышла из ванной и подошла к старому шифоньеру. Ее рука привычно потянулась к висящей на плечиках стандартной юбке и кителю, но тут же отдёрнулась. Нет. Сегодня ей нужна другая броня. Более прочная.

Ее выбор пал на модный брючный костюм мышино-серого цвета, который она достала по большому блату через знакомую из «Гостиного двора». Она надела простую кремовую блузку из вискозы, затем — брюки со стрелками, идеально сидящие на бёдрах и чуть зауженные книзу. И, наконец, — пиджак. Его подкладные плечики, жёсткие и бескомпромиссные, легли на ее плечи, как эполеты, мгновенно выпрямляя осанку и придавая фигуре властный, уверенный и немного хищный силуэт.

Вера повертелась перед давешним трюмо, осматривая себя со всех сторон. Из зеркала на неё смотрела не заплаканная, брошенная женщина, а строгий и собранный сотрудник органов госбезопасности. Элегантная, деловая и очень… очень опасная. Она была готова. К разносу от Соловца. К новому идиотскому заданию. Даже, если придётся, к Елисееву. Почти готова. По крайней мере, она так тогда думала…

Итак, узнав от Насти, что его бренное тело и бессмертную душу желает немедленно видеть сам полковник Соловец, Андрей Елисеев не огорчился. Напротив, он расправил широкие плечи, поправил узел галстука, который до этого лежал на плече, как сытый питон-недоросток, и теперь угрюмо болтался на груди, и одарил окружающих обворожительной улыбкой. Это была не просто дежурная улыбка, а настоящий оскал Джеймса Бонда, правда из соцлагеря — немного наглый, немного усталый и обещающий неприятности всем, кроме его обладателя.

Практически безупречный деловой костюм Елисеева, хоть и помятый в ходе утренней «работы», все ещё сидел на нем как влитой. Андрей был во всеоружии! Он двинулся к кабинету начальства. Не пошёл, а именно двинулся — плавной, уверенной походкой хищника, идущего по своей территории.

За ним, как верные оруженосцы, тут же пристроились Ларин и Дукалис. На их лицах читалось плохо скрываемое предвкушение. Визит Елисеева к Соловцу — это был не просто вызов на ковёр. Это был отдельный вид искусства, бесплатный цирк, театр одного актёра и, возможно, гладиаторский бой. Такое нельзя было пропускать.

Елисеев вальяжно шествовал мимо столов, за которыми страдали от безделья и похмелья другие сотрудники отдела, и его поход напоминал визит партийного лидера на завод. Он кивал, подмигивал, бросал короткие фразы. Неожиданно его внимание привлёк стол судмедэксперта Сени Блюмкина.

Сеня — молоденький, долговязый и страшно рыжеволосый юноша, был полностью поглощён своим микроскопом. Он так увлёкся, что от усердия высунул кончик языка.

— Сеня, дорогой, — бархатным голосом произнёс Елисеев, склонившись над ним. — Что вы там такое интересное рассматриваете? Новые технологии ЦРУ? Микрочипы в водопроводной воде?

Сеня, не отрываясь от окуляра, ответил с сочным одесским акцентом, который он безуспешно пытался скрыть:

— Шо вы, Андрей Николаевич, какое ЦРУ! Я изучаю половую жизнь спирохет. Таки ви будете смеяться, но они зажигательно трахаются! — глупо хихикнул Сеня.

— Да?! — вмиг оживился Елисеев. Интерес к государственной безопасности мгновенно уступил место интересу к естествознанию. Он бесцеремонно оттолкнул возмущённого Блюмкина в сторону и сам припал к микроскопу.

Секунду он молча смотрел, потом на его лице появилась задумчивая улыбка. Он выпрямился, одёрнул пиджак, поправил галстук и обвёл притихший отдел тяжёлым, назидательным взглядом.

— Вот у кого нужно учиться, товарищи! — громко провозгласил он. — Учитесь самоотдаче! Энтузиазму! Полному погружению в рабочий процесс!

Отдел взорвался приглушенным хохотом. Елисеев, довольный произведённым эффектом, продолжил своё триумфальное шествие. Но теперь за ним двигалась уже порядочная толпа. Все бросили свои дела — написание отчётов, игру в морской бой и крести-нолики, чистку табельного оружия. Многие хихикали в кулак и потирали руки.

(Закадровый голос Ларина)

И кого там только не было в этой толпе, смею я сказать! Кроме нас с Дукалисом, там, конечно, была и Настя Абдулова. Она делала вид, что идёт по делу, но мы-то знали — она не могла позволить себе пропустить такое незабываемое зрелище. А рядом я заметил самого Серёгу Глухарёва, который сговаривался со своим корефаном — Дэном Антошиным на распитие кефира, рядом маячила их грозная начальница — Ирка Зимина, кстати, старая подруга Верки Гришиной. А у окна, скрестив руки на груди, с холодным любопытством наблюдала за процессией сама зампрокурора Мария Сергеевна Швецова. Как они все тут оказались, в одном ленинградском отделе? Не спрашивайте. Гостайна! Наверное, какой-то сверхсекретный эксперимент по созданию идеального отдела милиции. Эксперимент, как вы понимаете, с треском провалился.

XXX

Возбуждённая процессия остановилась у заветной, обитой дерматином двери кабинета полковника Соловца. Но Андрей не спешил стучать. Он сделал небольшой крюк, направившись к заветному столу. Это был командный пункт и одновременно последняя линия обороны перед кабинетом грозного начальства. За столом, как и всегда, сидела молоденькая лейтенант — Евгения Анатольевна Винокурова — неизменный секретарь Соловца.

(Закадровый голос Ларина)

Если у Джеймса Бонда была его мисс Манипенни, с которой он обменивался колкостями перед встречей с «М», то у нашего Елисеева была лейтенант Винокурова. И флиртовал он с ней с тем же задором. Говорили, кстати, что она была подозрительно похожа на его жену, Машу. Тот же разрез глаз, та же ямочка на щеке, когда улыбается. Даже волосы и ты — огненно-рыжие! Может, Андрюха тренировался на ней, оттачивая, так сказать, своё обаяние, чтобы дома лишний раз не получать сковородкой по голове? А может, просто любил смотреть на знакомое лицо, которое не кричало на него по утрам. Кто ж его разберёт, этого Елисеева...

Елисеев плавно присел на краешек ее стола, заставив всю толпу позади замереть в ожидании. Евгения Анатольевна, не поднимая головы от пишущей машинки, продолжала увлечённо стучать по клавишам.

— Евгения Анатольевна, вы сегодня ослепительны, как Полярная звезда в безоблачную ночь, — промурлыкал Андрей, извлекая из внутреннего кармана пиджака плитку шоколада «Алёнка». Он положил ее прямо на стопку бумаг. — Это вам. Для поддержания уровня глюкозы в крови в условиях повышенной нервозности.

Только теперь она подняла на него глаза.

— Спасибо, Андрей Николаевич, — ее губы тронула лёгкая улыбка. — Но, если полковник увидит, что я ем на рабочем месте, уровень моей нервозности повысится до стратосферы. И тогда уже никакой шоколад не поможет.

— Тогда съешьте его тайно, — заговорщицки подмигнул он ей. — Тайное поедание шоколада, как и тайная любовь, всегда слаще. К тому же, вам понадобятся силы. Он сегодня в каком настроении? Мечет молнии или уже дошёл до стадии вселенского разочарования в человечестве?

— Третья стадия, — так же тихо проворковала Винокурова, пряча шоколадку в ящик стола. — Вселенское разочарование. Идите уже, Ромео. Скорее подойдёт ваша Джульетта. Кажется, я уже слышу цокот ее каблучков по лестнице.

— Угу, и мы вдвоём пойдём в гости к нашему Отелло, — хмыкнул вмиг подобравшийся Елисеев.

XXX

Не успел отдел переварить триумфальное шествие Елисеева к кабинету начальства, как входная дверь снова распахнулась. На пороге появилась слегка запыхавшаяся майор Гришина. На мгновение в ней ещё можно было разглядеть утреннюю бледную тень. Весь отдел замер, и в этой тишине, как по волшебству, на кассетном магнитофоне сама по себе нажалась клавиша «Play». Из динамиков полились бархатные звуки мелодии «From Russia with Love».

Это был ее выход. Все жадно уставились на неё. Два Петросяна за один выход — сильная штука!

Мрачная мина мгновенно исчезла с лица Веры. Плечи расправились. В глазах зажегся опасный, игривый огонь. На губах расцвела лучезарная, обещающая приключения улыбка. Гришина начала своё движение между столами, и это была не просто походка — это была симфония. Она вовсю «играла» своей безупречной фигурой, зазывно покачивая бёдрами в такт музыке так, что у половины мужского состава отдела остановилось дыхание, а у второй половины — сердце.

Она приблизилась к опешившему Глухарёву.

— Скучаешь, Сереженька? — промурлыкала она.

Челюсть последнего медленно поехала вниз. Вера сделала шаг назад, и, поймав его взгляд, медленно, с вызывающей грацией, пожала плечами. Модный пиджак с жёсткими плечиками соскользнул с ее плеч. Она поймала его, крутанула на пальце и с резким, отточенным движением швырнула через всю комнату.

Пиджак, пролетев по идеальной траектории, приземлился точно на головы Ларина и Дукалиса, которые с открытыми ртами наблюдали за представлением, накрыв их, как театральным занавесом.

Оставшись в одной шёлковой блузке, Вера повернулась к Глухарёву. Тот мгновенно преобразился. Его усталый взгляд вспыхнул неистовым огнём. В то же мгновение его китель распахнулся, галстук съехал на плечо, а в зубах, невесть откуда, появилась алая роза.

Магнитофон, хорошо зная бравого майора, тут же выдал знойное аргентинское танго. Серёга рывком притянул Веру к себе.

О!.. Это, я вам скажу, было не танго. Это была коррида. Поединок двух хищников на потёртом линолеуме прокуренного кабинета. Их тела сплетались и расплетались в бешеном ритме, рассказывая без слов историю страсти, ненависти, предательства и, возможно, неуплаты партийных взносов. Он вёл ее властно, она — отвечала с ледяным презрением и скрытым огнём. Резкие повороты сменялись драматическими паузами, когда их глаза сверлили друг друга, пытаясь испепелить. Ноги выписывали такие кренделя, что бумаги летели со столов, а стулья испуганно отодвигались.

Танец закончился на самой высокой ноте — Глухарёв картинно опустил Веру в глубоком наклоне, так, что роза в его зубах почти коснулась ее лица. На миг, они замерли в драматической позе.

И тут отдел взорвался. Гром аплодисментов, восторженные крики, свист.

— Браво! Вера, на бис!

Рабочий день определённо удался на славу! Ларин и Дукалис, который, наконец выпутался из пиджака, тоже восторженно зааплодировали. Лишь Ирка Зимина одарила Глухарёва испепеляющим взглядом…

В дверном проёме, ведущем в приёмную Соловца, стоял Андрей Елисеев. Он наблюдал за всем этим спектаклем с самоуверенной, чуть снисходительной улыбкой. Когда аплодисменты стихли, он лениво похлопал несколько раз. Его аплодисменты были жиденькими, почти оскорбительными, и как бы говорили: «Мило. Очень мило. Разогрев окончен, теперь на сцену выйдет настоящая звезда».

XXX

Танец закончился. Страстные аккорды танго утонули в громе аплодисментов. И в ту же секунду, словно подчиняясь неведомому режиссёру, кассетник в углу щёлкнул и замолчал. Представление было окончено.

Глухарёв, тяжело дыша, как будто только что в одиночку разгрузил вагон, выпустил алую розу изо рта. Она упала на грудь Вере, словно капля крови. Он смотрел на свою партнёршу с ошалелым восторгом.

Дукалис, держа пиджак майора, с видом заботливого медведя подошёл к Вере и набросил его хозяйке на плечи.

— Простудишься. Сквозняки тут, — пробасил он.

Вера, все ещё не вышедшая из образа, благодарно и томно улыбнулась ему.

А потом ее взгляд нашёл… ЕГО. В дверном проёме, ведущем в приёмную, стоял Андрей Елисеев! Он не аплодировал. Он просто стоял, прислонившись к косяку, и улыбался. Самоуверенно, чуть снисходительно, как хозяин цирка, довольный выступлением своих дрессированных тигров.

Эта улыбка ударила по Вере сильнее, чем утренний звонок телефона.

Вся страсть, весь огонь, вся показная бравада мгновенно выветрились из неё. Лицо ее мигом посерело. Лучезарная улыбка сменилась гримасой боли. Она покачнулась, схватившись рукой за сердце, как героиня немого кино.

— Ох... — только и выдохнула она.

И медленно, с трагической грацией, начала сползать на пол.

Отдел ахнул. Весь восторг тут же сменился паникой.

— Воды!

— Врача!

— Нашатырь! Кто-нибудь, принесите Дукалису огурец, он им помашет Вере под носом!

Все бросились к ней. Но Елисеев, как всегда, был первым. Он в два прыжка оказался рядом, опустился на колено и осторожно приподнял ее голову, уложив себе на колени.

Сквозь толпу протиснулась элегантная и строгая Мария Швецова.

— Что с ней? — деловито спросила она, пытаясь нащупать у Веры пульс. — Сердце?

Андрей поднял голову и обвёл всех своих товарищей — Ларина, Дукалиса, Глухарёва, Зимину и многих других — долгим, проникновенным взглядом.

— Спокойно, товарищи, — с глубоким чувством произнёс он. — Никакого приступа. Это от радости.

Толпа замерла, недоуменно глядя на него.

— Ещё бы! — продолжал Елисеев, и его голос зазвенел от пафоса. — Какая встреча!

В этот момент Вера, лежащая у него на коленях, слабо дёрнулась. Возможно, от подступающего приступа истерического… смеха.

XXX

И в этот момент гармонии и всеобщего замешательства толстую, обитую дерматином дверь кабинета полковника Соловца пробил полный ярости и металла глас. Он был похож на рёв разбуженного медведя, которому в берлогу засунули горящую газету.

— ЕЛИСЕЕВ! ГРИШИНА! — донеслось из-за двери. — Я ВАМ ПЯТЬ МИНУТ ДАВАЛ НА ПРОТРЕЗВЛЕНИЕ, А НЕ НА ПОСТАНОВКУ «КАРМЕН»! ДОЛГО Я БУДУ ВАС ЖДАТЬ?!

Эффект был подобен удару нашатыря прямо в мозг.

Вера Гришина, которая секунду назад была в глубоком обмороке от «переизбытка счастья», мгновенно исцелилась. Она вскочила на ноги с резвостью олимпийской гимнастки, отряхнула свой модный брючный костюм и испепелила Елисеева взглядом, который ясно говорил: «Это все из-за тебя».

Елисеев тоже поднялся. Его обворожительная улыбка стекла с лица, как подтаявший пломбир. Он вдруг стал очень серьёзным и мрачным, как подсудимый, услышавший свой приговор.

Они переглянулись. Во взгляде читалось одно и то же: «Попали».

Нехотя, волоча ноги, как каторжники, они поплелись к двери кабинета. Представление было окончено, начинался суровый разбор полётов.

Весь отдел, который до этого с тревогой толпился вокруг, теперь с азартом и предвкушением крался за ними. Все прилипли к стенам, пытаясь занять лучшие места для прослушивания.

— Ставлю десятку, что их отправят в Магадан. Обоих, — прошептал Ларин Дукалису.

— Не-а, — мотнул головой тот. — Соловец их слишком ценит. Просто расстреляет на месте. Меньше бумаг.

Елисеев и Вера дошли до приёмной. Андрей на секунду обернулся к толпе, отвесил лёгкий поклон, как артист перед выходом на сцену, снова нацепил свою наглую улыбку и шагнул на эшафот. Шоу должно было продолжаться, даже если оно грозило стать последним.

Кабинет полковника Олега Георгиевича Соловца или просто «Георгича» был полной противоположностью кабинету Елисеева. Здесь не пахло перегаром и таранкой. Здесь пахло властью, казёнщиной и крепко заваренным чаем. Стены были обшиты дубовыми панелями, на которых висели два портрета — суровый Дзержинский и ещё более суровый Андропов. Огромный письменный стол был девственно чист, если не считать идеальной стопки папок и телефона правительственной связи. Единственным живым существом, нарушавшим эту стерильность, был чахлый фикус в углу, который, казалось, давно пытался покончить с собой от тоски.

Сам полковник Соловец, одетый в форму соответствующего ведомства, сидел за столом и мрачно смотрел в окно, пытаясь пронзить грозным взором ленинградский туман. Его лицо, похожее на карту не самых удачных военных кампаний, выражало вселенскую скорбь и глухое недовольство. Казалось, он нёс на своих плечах не только ответственность за госбезопасность целого города, но и личную вину за плохую погоду и неудачный урожай картошки в стране.

В дверь робко постучали.

ТУК. ТУ-ТУ-ТУК. ТУК-ТУК.

Затем пауза и ещё один, настойчивый: ТУК.

Соловец поморщился, как от зубной боли. Эту шифровку он знал. Это был личный позывной его самой большой головной боли.

«Господи, опять Елисеев накирялся с утра пораньше, — с тоской подумал полковник. — Изобретатель хренов. Вместо того чтобы трезвым на работу приходить, он азбуку Морзе по ночам изучает. Штирлиц доморощенный».

— Войдите, — устало, как будто это слово весило тонну, произнёс Соловец, поворачиваясь к двери.

Дверь яростно распахнулась, явив миру картину, достойную кисти фламандских мастеров. На пороге стояли подполковник Елисеев и майор Гришина.

Елисеев был прекрасен. Лицо раскрасневшееся, в темных глазах горит озорной огонь, почти немятый костюм сидит как влитой, галстук бодро топорщится. Он излучал столько энергии и жизнелюбия, что чахлый фикус в углу, кажется, выпустил новый листок. Рядом с ним, на контрасте, стояла Вера. Бледная, с темными кругами под глазами, она смотрела в одну точку с выражением лица Анны Карениной за пять минут до прибытия поезда.

А за их спинами, словно группа поддержки на футбольном матче, виднелись радостно улыбающиеся физиономии Ларина, Дукалиса, Глухарёва, Швецовой и всей остальной братии отдела, которая пришла полюбоваться финалом роскошной драмы.

При виде этого табора лицо Соловца из мрачного мгновенно превратилось в свирепое.

— Ах вы сволочи! — прорычал он так, что портрет Дзержинского, кажется, качнулся на стене. — Свора бездельников! Негодяи! Я вам сейчас такой сеанс хорового пения в камере предварительного заключения организую, что вы у меня «Интернационал» на латыни хором петь будете! Испарились! Все! Живо! Дверь закрыть за собой!

Толпа поддержки испарилась, как утренний туман. Ларин и Дукалис, прежде чем исчезнуть, успели ободряюще подмигнуть Елисееву.

— А вы двое, — Соловец перевёл свой взгляд, не сулящий ничего хорошего, на главных героев. — Ромео и Джульетта районного масштаба. Чего на пороге маячите? Шаг вперёд! Руки по швам, подбородок вперёд, жопу — назад!

Дверь с грохотом закрылась, отрезая их от остального мира.

XXX

В кабинете повисла тяжёлая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов и тихим стоном фикуса в углу. Полковник Соловец не спешил. Скрестив руки на груди, он устремил на Елисеева тяжёлый, буравящий взгляд. Этот взгляд мог бы заставить расколоться даже сейф швейцарского банка.

Андрей, однако, выдерживал его с невозмутимостью олимпийского чемпиона. Он стоял расслабленно, чуть улыбаясь, словно зашёл на чашку чая к старому другу. Вера, наоборот, застыла, вытянувшись в струнку, и, казалось, даже дышать перестала.

Наконец Соловец заговорил. Его голос был тихим, ровным и от этого ещё более угрожающим.

— Елисеев. Ты пил?

Это был не вопрос. Это был приговор.

Андрей отреагировал мгновенно. Его лицо изобразило такое искреннее, такое глубокое оскорбление, будто его обвинили по меньшей мере в измене Родине. Он даже прижал руку к сердцу.

— Товарищ полковник! Как вы могли такое подумать?

Он сделал шаг вперёд, понизил голос до заговорщического шёпота и, доверительно глядя в глаза начальнику, добавил:

— Я только нюхал.

Соловец молча смотрел на него. Вена на его виске начала едва заметно пульсировать.

— Проводил, так сказать, ольфакторный анализ, — с энтузиазмом продолжал развивать свою мысль Елисеев. — В рамках оперативной работы. Вдруг враг пытается отравить наших лучших сотрудников метиловым спиртом? Я, можно сказать, рисковал собственным обонянием ради государственной безопасности!

В этот момент Вера Гришина не выдержала. Она издала тихий, страдальческий стон, который был похож на скрип несмазанной двери, и закрыла глаза. Ей хотелось провалиться сквозь землю, уехать в Урюпинск, пойти работать в библиотеку. Куда угодно, лишь бы не находиться здесь и не слушать этот едучий бред.

XXX

Соловец глубоко вздохнул, мечтая не просто проветрить, а провести полную дегазацию и экзорцизм своего кабинета от елисеевской харизмы и остаточного перегара. Он даже открыл форточку, впустив сырой ленинградский воздух, но тот лишь бессильно отступил перед мощной аурой веселья и лёгкого морального разложения, которую принёс с собой Андрей.

Усевшись и поёрзав с минуту в своём массивном кресле, которое жалобно скрипнуло, полковник, наконец, принял свой обычный вид — уставшего и больного чекиста, который давно разочаровался не только в человечестве, но и, кажется, во всей Солнечной системе.

— Ладно, артист, — буркнул он, с отвращением глядя на сияющее лицо Елисеева. — К телу… Тьфу! К делу.

— Моё тело к вашим услугам, товарищ полковник, — тут же отреагировал Андрей, прижав руку к сердцу. — Готово к труду, обороне!

Вера, стоявшая рядом, издала тихий звук, похожий на предсмертный стон мыши, и сделала вид, что изучает узор на ковре.

Соловец проигнорировал реплику.

— Что вы знаете о подпольном алкогольном бизнесе?

— Подпольный бизнес, товарищ полковник, — с видом профессора философии начал Елисеев, — это как тот суслик. Вы его не видите, а он есть. Он является диалектическим отражением плановой экономики и неистребимого желания советского человека к предпринимательству, пусть и в слегка извращённой форме.

— Бизнесе? — недоверчиво приподняла бровь Гришина, оторвавшись от ковра. — У нас? — повторила она, словно не веря в возможность такого капиталистического термина в советской действительности.

— Вот именно, что у нас, — ещё больше нахмурился Соловец. — Поступила надёжная информация от наших грузинских коллег. У них там, в солнечной республике, уже давно расцвёл подпольный алкогольный бизнес.

Он трагическую сделал паузу, давая словам утонуть в сознании подчинённых.

— Расцвёл — это я мягко сказал! Бизнес достиг там галактических, я бы сказал, масштабов. Бодяжат все, что горит и даже то, что не горит. Буквально коньяк из табуреток, вино из свекольного жмыха и чернил «Радуга». Шампанское «Советское» — путём смешивания лимонной кислоты с содержимым огнетушителя. Говорят, их подпольное «Киндзмараули» можно использовать как ракетное топливо, но даже ракеты, пролетая над Грузией, стараются на всякий случай выключить двигатели.

Елисеев тихонько прошептал Вере:

— А зря. На таком топливе мы бы долетели прямо до загнивающего Запада и победили бы в Холодной войне одним только выхлопом.

Гришина недоверчиво хмыкнула, на миг представив эту картину. Воображение у неё было…будь здоров!

— Так вот, голуби мои, — продолжил Соловец, — ваша задача: отправиться в славный город Тбилиси и помочь местным товарищам. И главное, — он подался вперёд, и его глаза нехорошо блеснули, — нужно обязательно взять некоего Гамлета Карапетяна. Кличка «Седой граф». Карапетян — теневой король контрафактного спирта. Подпольный гений, мозг криминального мира, алхимик, чтоб его...

В этот момент его пламенную речь прервала череда громких выстрелов, донёсшихся со двора.

Все в кабинете инстинктивно вздрогнули. Елисеев потянулся к карману, где должен был быть пистолет, но лежала только открытая пачка папирос. Вера, и без того бледная, стала белее мела. В ее огромных глазах застыл немой вопрос: «Война?.. Началось?..»

Лицо Соловца из мрачного превратилось в чёрное. Он тяжело поднялся из-за стола, подошёл к окну, рывком распахнул его настежь и, дико выпучив глаза, проревел на весь двор так, что с карниза посыпалась штукатурка:

— КАКАЯ ПАДЛА СТРЕЛЯЛА?!

Внизу по двору, с винтовкой на плече, бодро вышагивал молоденький, долговязый сержант, с огненно-рыжей шевелюрой под лихо сдвинутой набок фуражкой. Услышав рёв начальства, он замер как вкопанный и тут же отдал честь.

— Сержант Охлобыстин! Отстреливаю крыс, товарищ полковник! — зычно отрапортовал он.

— ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ РАЗ ВЫСТРЕЛИШЬ, ОХЛОБЫСТИН, — прорычал Соловец, переходя на зловещий громовой шёпот, — ТО Я ТЕБЕ ЛИЧНО ОТСТРЕЛЮ ТО, ЧТО У ТЕБЯ НИЖЕ ПОЯСА! ТЫ ПОНЯЛ МЕНЯ?!

— Так точно, товарищ полковник! — бодро ответил сержант и, как ни в чем не бывало, снова вскинул винтовку. Раздался ещё один выстрел и радостный крик: — Есть! Прямо в усы!

Соловец молча посмотрел на это торжество идиотизма, медленно закрыл окно и вернулся к столу. На его лице играла очень странная, почти блаженная улыбка.

— Так-так-так… — пробормотал он себе под нос, потирая руки. — Скоро третья мировая, не иначе. Этот мир должен быть уничтожен…

Он встряхнулся и снова уставился на притихших Андрея и Веру.

— На чем мы там остановились? Ах, да! На империалистической угрозе!

Его голос набрал силу. Он распалялся все больше и больше, стуча для убедительности кулаком по столу и краснея, как свёкла на агитплакате.

— Этот Гамлет! Этот спрут! Он подрывает основы нашей экономики! Каждый литр его палёной чачи — это удар по бюджету! Это гвоздь в крышку гроба нашего планового хозяйства! Если мы его не остановим, завтра они начнут подделывать танки, а послезавтра — членов Политбюро! И что тогда? Тогда… тогда империалистический Запад восторжествует! Вы это понимаете, Елисеев, Гришина?! На вас вся надежда!

Он с грохотом выдвинул ящик стола и извлёк оттуда пухлую, пожелтевшую папку, перевязанную бечёвкой. Соловец бросил ее на стол. Папка приземлилась с глухим стуком, подняв облачко пыли.

— Вот. Дело вашего Гамлета. Ознакомитесь на досуге.

Елисеев поднял папку, крякнув от ее тяжести.

— На досуге? Товарищ полковник, да тут читать — до следующей пятилетки. Можно докторскую диссертацию защитить по теме «Роль табуретки в грузинском виноделии».

— Остроумие своё в поезде оставишь, Елисеев, — отрезал Соловец, угрожающе поднимаясь. — Вместе с совестью. Все, свободны. Идите, готовьтесь. Чтобы через три часа духу вашего здесь не было!

XXX

— Все, свободны, — бросил Соловец, давая понять, что аудиенция окончена.

Елисеев уже повернулся, чтобы с победным видом удалиться, но Вера не сдвинулась с места. Она стояла секунду, дрожа всем телом. А затем, к полному изумлению Андрея и Соловца, решилась на отчаянный демарш.

С громким, трагическим стоном она рухнула на колени прямо на потёртый ковёр.

— Товарищ полковник! Олег Георгиевич! — взмолилась она, протягивая руки к столу начальства, как к алтарю. — Не надо! Умоляю, не отправляйте меня с ним! Я этого не переживу! После бобров я до сих пор по ночам просыпаюсь!

Она подползла ближе и схватилась за ножку массивного стола.

— Сжальтесь! У меня же... у меня же трое детей!

Соловец озадаченно поглядел на коленопреклонённого майора.

— Гришина, ты чего? — недоуменно спросил он. — Какие дети? У тебя в графе «дети» прочерк стоит. Или я что-то путаю? В моем возрасте склероз — профессиональное заболевание.

Елисеев, наблюдавший за этим спектаклем с нескрываемым восторгом, решил «помочь». Он наклонился к начальнику и громким, доверительным шёпотом произнёс на весь кабинет:

— Товарищ полковник, она немного перепутала от волнения. Не трое детей. Только три аборта.

Из-за двери тут же донеслось сдавленное «гы-гы-гы», как будто кто-то пытался одновременно смеяться и кашлять. Весь отдел, очевидно, прилип ушами к замочной скважине.

Вера медленно повернула голову. Если бы взглядом можно было испепелять, от Елисеева осталась бы только горстка самодовольного пепла.

Она снова повернулась к Соловцу, ее глаза наполнились настоящими слезами отчаяния.

— Я на все готова! Я исправлю свой моральный облик! — рыдала она. — Хотите, я замуж выйду?! Чтобы быть морально устойчивой и соответствовать высокому званию!

— Замуж? — окончательно потерял нить разговора Соловец. — За кого?

— Ну... за кого-нибудь! За первого встречного! — всхлипнула Вера и, покраснев до корней волос, добавила: — Даже... даже за Дукалиса!

В ту же секунду дверь кабинета со скрипом приоткрылась, и в щель просунулась изумлённая физиономия Толяна Дукалиса.

— А почему это сразу за Дукалиса? — с искренним недоумением и ноткой обиды спросил он.

За его плечом виднелись раскрасневшиеся от смеха лица всего отдела. Даже обычно ледяная зампрокурора Маша Швецова смеялась, как заведённая, прикрывая рот рукой.

Лицо Соловца налилось кровью.

— ЗАКРЫТЬ ДВЕРЬ, Я СКАЗАЛ! — прорычал он.

Дверь тут же захлопнулась, но смех за ней стал только громче, теперь он напоминал дружное ржание табуна диких лошадей.

Это стало последней каплей. Вера в ярости вскочила на ноги и, не оборачиваясь, со всей силы лягнула дверь ногой. Раздался глухой удар и удивлённый вскрик Дукалиса, а за ним — новый взрыв хохота.

— Браво, Вера! Какой темперамент! — восхищённо прошептал Елисеев, едва сдерживая смех.

Соловец больше не мог этого выносить. Он подскочил к ним, схватил обоих за шиворот, как нашкодивших котят, рывком распахнул дверь и вышвырнул их в коридор, прямо в толпу хохочущих коллег.

Он обвёл всех безумным взглядом и заорал на свою секретаршу:

— ЖЕНЯ! НИКОГО! ЯСНО?! Ко мне сегодня больше ни одна душа не заходит! Я занят! Я умер! Я в отпуске на Луне!

Дверь с грохотом захлопнулась.

XXX

Елисеев и Гришина вылетели из кабинета Соловца, как две пробки из бутылки шампанского, взболтанной в течение часа. Они с силой врезались в плотную стену своих коллег, которые с азартом подслушивали у двери. Эффект домино сработал безупречно.

Ларин, стоявший первым, ойкнул и повалился назад, на Глухарёва, который отчаянно закричал: «Мама!». Елисеев, потеряв равновесие, рухнул на могучую грудь Дукалиса. Вера, в свою очередь, приземлилась сверху на Елисеева. Вся эта конструкция с грохотом обрушилась на пол, образовав настоящую кучу-малу из тел, погон и оскорблённой чести.

Ирка Зимина, которая пыталась сохранять достоинство и наблюдать за процессом со стороны, с ужасом осознала, что вся эта человеческая лавина катится прямо на неё. Мигом отбросив всю свою гордость, она с кошачьей ловкостью отпрыгнула в сторону, едва не споткнувшись о ведро с водой, оставленной уборщицей тётей Зиной Копытько. Зампрокурора Мария Швецова, стоявшая в безопасном отдалении, не дрогнула, но одна ее идеальная бровь медленно поползла вверх, а в глазах появился неподдельный научный интерес, как у энтомолога, наблюдающего за жизнью муравейника.

Где-то сбоку раздался сдавленный писк — это секретарша Женя Винокурова едва успела отдёрнуть ноги из-под этого человеческого оползня.

XXX

Первой из этого клубка выбралась Вера. Ее модный брючный костюм был в пыли, причёска растрепалась, но в глазах горел праведный гнев. Она увидела, как Елисеев пытается подняться, опираясь на страдальчески завопившего под ним Дукалиса («Да ё-моё! Слезь с меня, ирод!»).

Собрав всю свою обиду в единый кулак, Вера от души врезала Андрею под зад. Елисеев хрюкнул, пролетел полметра и снова распростёрся на многострадальном Дукалисе.

— Сволочь! Гнида! — прорычала Гришина, вновь замахиваясь ногой, чтобы дать доброго «срача» коллеге.

Но Андрей был вёртким малым. Он ловко увернулся, перекатился в сторону и с хохотом вскочил на ноги.

— Я с тобой никуда не поеду! — прошипела Вера, надвигаясь на него. — Ни в какую Грузию! Категорически!

— Верочка, но почему? — с обезоруживающей улыбкой спросил Андрей. Но на всякий случай прикрыл голову рукой. — Солнце, море, вино, шашлыки... Романтика!

— Романтика?! — ее голос сорвался на визг. — Мне сполна хватило твоей романтики! Помнишь, Елисеев?! Когда мы две недели в болотах под Бобруйском выслеживали банду бобров-убийц, которые, по-твоему утверждению, воровали торф для постройки плотины мирового господства?!

Дукалис, наконец выбравшийся на свободу, громко хрюкнул от смеха.

— Заткнись! — Вера метнула в него испепеляющий взгляд. — Ещё один писк с твоей стороны, и я тебе лично оторву то, за что тебя так любят женщины! Тогда ты точно не женишься. Никогда!

Дукалис мгновенно побледнел, перестал смеяться и инстинктивно прикрыл пах обеими руками. Ларин, ползающий рядом, затрясся всем телом, пытаясь скрыть смех под видом приступа астмы.

— А оказалось, — Гришина перевела свой яростный взгляд обратно на Елисеева, — что это был просто сторож Петрович, который гнал на том торфе самогон! А бобры были просто бобрами! Я после этого две недели отмывалась от тины и запаха бобров! Хватит!

Она так топнула ножкой в изящной туфельке, что, кажется, по полу прошла вибрация, и портрет Дзержинского в кабинете у Соловца снова качнулся.

— Ну, Верочка, не кипятись, — отряхнувшийся Андрей попытался по-дружески приобнять ее за плечо, но она увернулась от него, как от огня. — Вспомни, какое приключение! Единение с природой! Мы видели рассветы! Слышали пение птиц!

— И нюхали бобров! — не унималась она.

— К тому же, — невозмутимо продолжал он, — дело о самогоноварении мы раскрыли? Раскрыли. Петрович сел? Сел. Бобры на свободе и больше не подозреваются в антисоветской деятельности? Все довольны!

Он заглянул ей в глаза с лукавой ухмылкой.

— Ну хочешь, чтобы тебе стало легче, давай вернёмся в мой кабинет, выпьем по стопочке «за примирение» и в картишки перекинемся, а? В «Дурака»? Или, может, в «Гвинт»?

В этот момент капитан Ларин, ползающий на коленях, тихо пробормотал себе под нос: «Опять он со своим гвинтом...»

(Закадровый голос Ларина)

Елисеев, кстати, это всем предлагает. И всегда. А вы разве не знали? Есть одна непроверенная информация, слух, который ходит по самым темным уголкам нашего УВД... Говорят, в прошлой жизни, в какой-то другой, далёкой Галактике, подполковник Андрей Елисеев был не подполковником. А звали его Геральтом из Ривии, и он тоже до одури любил пропустить стаканчик «беленькой» и сыграть партию-другую в гвинт. Говорят, даже какой-то Белый Хлад остановил и чудовищ всяких победил. Но это, конечно, чушь собачья... наверное.

А вот что касается майора Гришиной... тут все гораздо серьёзнее и запутаннее. Есть подозрение, что ее имя тогда начиналось на Йенни... а заканчивалось на... фер. И пахла она, говорят, не духами «Красная Москва», а сиренью и крыжовником. Но это, разумеется, совсем уж непроверенная информация из абсолютно ненадёжных источников. Так, болтовня одна...

Вера, разумеется не слыша всех этих метафизических откровений, смерила Елисеева испепеляющим взглядом.

— Никаких карт, Елисеев. И никакой Грузии. Я иду писать рапорт Соловцу. О твоём аморальном поведении. И о моем немедленном переводе. В Магадан. В Сибирь! На Сахалин! Добровольно.

Она резко развернулась и, чеканя шаг, направилась обратно к кабинету начальства. Андрей смотрел ей вслед с задумчивой улыбкой.

Майор Гришина, как и следовало ожидать, рапорт о переводе в Магадан так и не написала. Нет, для значимости она, конечно, потопталась у двери кабинета Соловца; постояла минут эдак пять, пыхтя, как паровой котёл на последнем издыхании. Даже пару раз демонстративно кашлянула, привлекая всеобщее внимание. Но в итоге здравый смысл, пусть и с неохотой, взял верх. Да, поездка в солнечную Грузию с невменяемым Елисеевым — это почти наверняка жизненная катастрофа. Но далёкий Магадан — это катастрофа гарантированная, с занесением в личное дело и пропиской в один конец. А туда, как известно, всегда успеется. К тому же, соваться сейчас к шефу, было себе дороже. Даже через дверь было слышно, как гневно скрипят его зубы…

XXX

(Закадровый голос Ларина)

Любой нормальный следователь, получив такое серьёзное задание, что сделал бы? Правильно. Пошёл бы в архив. Поднимать дела, изучать связи, искать зацепки. Часами бы сидел, вчитываясь в пожелтевшие страницы, попивая холодный чай и зарабатывая геморрой. Но мы говорим не о нормальных следователях. Мы говорим о Елисееве и Гришиной. Их план был проще, надёжнее и гораздо приятнее. Он назывался: «Как можно быстрее свалить из УВД, пока Соловец не передумал и не расстрелял их на месте».

Оказавшись на шумных, залитых полуденным солнцем улицах Ленинграда, Андрей глубоко вдохнул, видимо готовясь к новым свершениям.

— Так, Вера, тактический манёвр номер один: отступаем на заранее не подготовленные позиции. То есть, в ближайшую рюмочную. Обсудить детали предстоящей операции.

Но Вера его уже не слушала. Она решила действовать.

Пока Елисеев с видом знатока оглядывал вывески, ища подходящее заведение, Гришина, наконец-то, увидела свой шанс. Шанс на спасение! Рядом как раз образовалась плотная толпа у киоска «Союзпечать». Не откладывая задуманное в долгий ящик, она, как заправский шпион, нырнула в эту толпу, ловко лавируя между пенсионерами, спорящими о политике, и студентами, пытающимися купить последнюю «Комсомолку». Ещё немного, ещё чуть-чуть, и она затеряется, растворится, исчезнет! Возможно, навсегда…

Вера уже почти вынырнула с другой стороны толпы, предвкушая долгожданную свободу, как вдруг наткнулась на непреодолимое препятствие. Перед ней, с безмятежной улыбкой, стоял Елисеев. В руках он держал два эскимо в шоколаде.

— Верочка, ты куда-то торопишься? — ласково спросил он, протягивая ей мороженое. — Я понимаю, задание ответственное, но не до такой же степени. Возьми, охладись. А то ты вся горишь. От служебного рвения, полагаю.

Гришина с ненавистью взяла мороженое.

— Я... я просто... за газетой хотела сбегать. Свежий выпуск «Ленинградки», — пролепетала она.

— Конечно-конечно, — кивнул Андрей, по-отечески похлопав ее по плечу. — Я так и подумал.

После этого загадочного инцидента, напарники продолжили свой променад по Невскому. Вера с яростью кусала мороженое, Андрей что-то весело насвистывал. Неожиданно лучик надежды вновь сверкнул перед отчаявшейся женщиной. Она увидела ЕГО. Спасительный, манящий вход в метро с большой, красной буквой «М». Это был ее второй, и, возможно, последний шанс уцелеть.

— Ой! — картинно вскрикнула Гришина, «случайно» уронив своё эскимо прямо под ноги какому-то солидному гражданину в шляпе. — Какая досада!

Пока Андрей извинялся перед гражданином и пытался спасти его ботинки от шоколадной глазури, Вера рванула вперёд. Она неслась так, как не бегала даже на зачётах по физподготовке. Гришина вихрем промчалась по эскалатору, перепрыгивая через ступеньки, проигнорировала грозный окрик дежурной по станции и вылетела на платформу.

— Пропускать надо! Я — будущая мать! — огрызнулась она и рыбкой нырнула в вагон уходящего поезда.

Победа! Прислонившись к двери, Вера тяжело дышала, но на ее лице сияла торжествующая улыбка. Свобода! Наконец-то! Эти мысли согревали ей душу, как солнце в Сочи. Отлепившись от двери, Вера поправила свой безупречный костюм и огляделась в поисках свободного места.

Вот оно! Рядом с мужчиной, полностью ушедшим в чтение газеты. Вера с облегчением плюхнулась на сиденье. Поезд тронулся. Немного придя в себя, Гришина скосила глаза на соседа. Что-то здесь определённо было не так… Подозрительно знакомый фасон… брюки… пиджак…. Вера нервно сглотнула. Мужчина держал газету «Правда»... вверх ногами! Заголовок «Решения XXV съезда — в жизнь!» находился внизу, а портреты членов Политбюро укоризненно смотрели в пол.

Холодок пробежал по ее спине. Чувствуя подступавший Армагеддон, она протянула руку и резким движением откинула газету в сторону.

На неё с ласковой, нежной, почти ангельской улыбкой смотрел Андрей Елисеев. Он даже не запыхался.

— Интересная статья про сбор урожая, не находишь? — спросил он, как ни в чем не бывало. — Хотя, когда читаешь вверх ногами, в ней появляется некая... многослойность.

Вера смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Ее луч надежды только что был безжалостно и нагло потушен.

XXX

В этот момент в ней что-то сломалось. Окончательно и бесповоротно.

Гришина издала тихий, странный, булькающий звук. Затем… последовал ещё один. И вдруг она рассмеялась. Это был истерический, отчаянный хохот человека, который осознал всю тщетность своего бытия. Она смеялась над собой, над своей глупой попыткой побега, над бобрами, над Соловцом, над всем этим театром абсурда, в котором ей была отведена одна из главных ролей.

Смех перешёл в рыдания, рыдания — снова в смех. Не в силах больше держаться прямо, она качнулась и безвольно уткнулась ему в плечо, и ее тело сотрясалось от беззвучных, истерических конвульсий.

Андрей же остался совершенно спокоен. Он не растерялся и не смягчился. Наоборот, на его лице появилось выражение глубокого удовлетворения, как у учёного, чей эксперимент увенчался полным успехом. Он добился нужной реакции. Пациент был готов к терапии.

Он невозмутимо обнял ее за плечи и начал легонько похлопывать по спине, как будто успокаивал подавившегося котёнка.

— Ну-ну, майор, соберись, — назидательно произнёс он. — Истерика — это непродуктивно. Она снижает боеготовность и отрицательно влияет на цвет лица. А тебе ещё в Грузии местных князей очаровывать.

Пассажиры в вагоне с интересом и в замешательстве наблюдали за этой странной картиной. Андрей заметил их взгляды и ободряюще улыбнулся им, словно говоря: «Все в порядке, граждане, не волнуйтесь. Идёт плановая психологическая разгрузка сотрудника. Все под контролем».

— Это называется «катарсис», Верочка, — продолжал он свою лекцию, ласково поглаживая ее по голове. — Очищение через страдание. Классика. Древние греки бы одобрили. Теперь, когда ты выпустила пар, мы можем, наконец, конструктивно приступить к выполнению задания.

Постепенно смех и слезы Веры утихли. Она просто обессиленно висела на нем, как мокрая тряпка. Борьба была окончена. Сопротивление было сломлено.

— Вот и славно, — с удовлетворением констатировал Андрей. — Видишь, Вера? Немного здоровой физической нагрузки, толика отчаяния, и ты снова в строю. Я же говорил, моя методика безотказна.

— Я хочу умереть, здесь и прямо сейчас, — со счастливой улыбкой заявила Гришина, глядя лучистыми глазами в пустоту бесконечности.

XXX

Поезд остановился на станции «Площадь Восстания». Андрей, с видом победителя, помог Вере подняться. Она двигалась, как сомнамбула, ее взгляд был пуст, а на лице застыло выражение вселенской печали и безысходности. Ее нервная система, кажется, объявила забастовку.

Она даже не поняла, когда они очутились на перроне. Вера стояла, покачиваясь, и тупо смотрела на проходящие поезда. Было видно, что она находится на грани новой истерики. Ещё один неверный шаг, одно неосторожное слово — и она либо бросится под поезд, либо на самого Елисеева.

Андрей, будучи не только первоклассным оперативником, но и тонким психологом (по крайней мере, он сам так считал), понял, тащить ее в таком состоянии на Московский вокзал — рискованно. Необходим тактический перерыв.

Он мигом напустил на себя самый заботливый и участливый вид, на какой только был способен.

— Так, Верочка, я вижу, ты несколько... дезориентирована, — мягко сказал он, беря ее под локоть. — Это нормально. Катарсис — процесс чертовски энергозатратный. Перед таким ответственным заданием нам просто необходима консультация. Моральная поддержка. Мудрый совет от более опытных товарищей.

Вера медленно повернула к нему голову. Ее глаза были пустыми.

— Друзья? — безжизненным голосом спросила она. — У нас есть друзья?

— Да, у нас есть друзья. И не просто друзья, а старые боевые товарищи. Причём ты их прекрасно знаешь.

Он наклонился к ее уху и заговорщицки прошептал:

— Штольман с Мироновой.

При этих словах Вера ощутимо вздрогнула. Ее апатия мгновенно испарилась. Безысходность в глазах сменилась живой, неподдельной тревогой.

— К Штольману?! — прошептала она в ужасе. — К этому фарцовщику и контрабандисту? Андрей, он же под десятью статьями ходит!

— И ни по одной не сидит, — невозмутимо парировал Елисеев. — Что говорит о его исключительном профессионализме. А кто в Ленинграде знает все о теневых делах, о том, кто, где и чем бодяжит? Только он.

— А Миронова? — с ещё большим страхом спросила Вера. — Она... она же аферистка!

— Анна Викторовна не аферистка, а активистка с тонкой душевной организацией и по совместительству — лучшая гадалка на кофейной гуще к западу от Урала, — поправил ее Андрей.

— Я помню ее гадания! — возмутилась Вера. — Она в прошлый раз нагадала мне скорую встречу с «казённым домом»! И через два дня я в вытрезвитель загремела, помнишь, когда мы всем отделом тебя после банкета домой тащили!

— Мелочи, — отмахнулся Андрей. — Но предсказание же сбылось? Сбылось! У неё стопроцентная раскрываемость. В данной ситуации, когда мы имеем дело с подпольными алхимиками, мне просто необходима консультация этих светил криминалистики из теневого сектора.

(Закадровый голос Ларина)

Да, в девятнадцатом веке Яков Платоныч и Анна Викторовна, может, и были респектабельными людьми — сыщиком и его помощницей-медиумом. Но времена меняются, а люди — нет. Талантливый сыщик в одной эпохе становится талантливым спекулянтом в другой. А девушка, что говорила с духами, начинает говорить с кофейной гущей. Диалектика, как сказал бы Елисеев. И за консультацию они по-прежнему брали недорого. Джинсами «Montana» и французскими духами... Стоп. Кажется, я начинаю понимать, зачем Елисееву с Гришиной понадобились те трофеи с московского вокзала...

Андрей уверенно тащил за собой упирающуюся Веру. Ее ждала встреча со старыми друзьями. А значит, приближающийся вечер переставал быть томным.

Выйдя из гулкого подземелья метро на Лиговский проспект, Вера наконец пришла в себя окончательно. Свежий (насколько это возможно в центре Ленинграда) воздух и шум города отрезвили ее лучше, чем утренний душ. Апатия сменилась привычным, деловым раздражением. Особенно когда Андрей, с видом хозяина жизни, щёлкнул пальцами, и у обочины тут же затормозила зелёный «Москвич» с шашечками.

— На Лиговку, дружище, дом пятьдесят три, и побыстрее, — бросил он водителю, усаживаясь на заднее сиденье и бесцеремонно увлекая за собой Веру.

Она села, демонстративно отодвинувшись к другой двери.

— Андрей Николаевич, а где же ваш личный бронепоезд? — не удержалась она от шпильки. — Ваша знаменитая чёрная «Волга»? Пропили, небось, на пару с Дукалисом, отмечая раскрытие дела о бобрах?

Но Андрей не поддался на провокацию. Он издал тяжёлый, трагический вздох и посмотрел в окно с видом человека, познавшего всю боль мира.

— Верочка, не сыпь мне соль на рану. Жена упросила дать покататься своему новому ухажёру. Какой-то финн, кооператор. Говорит, у него «Жигули», а ему для статуса нужна «Волга». Ну как я мог отказать женщине, с которой прожил пятнадцать лет? Я же не изверг.

От такого ответа Вера на мгновение потеряла дар речи. Она лишь закатила глаза так, что, казалось, смогла разглядеть свой собственный мозг, и замолчала. Переспорить Елисеева было невозможно.

Таксист — весёлый грузин средних лет с роскошными усами — который до этого с интересом слушал их перепалку, решил разрядить обстановку. Он включил на полную громкость кассету с грузинскими песнями и принялся подпевать сам — громко и очень фальшиво. Одной рукой таксист обильно жестикулировал, другой даже умудрялся как-то вести машину.

Когда песня, наконец-то, закончилась, он обернулся к ним — лицо его сияло, как медный таз.

— Эх, красывый пэснь …да? А вы, молодые, такой красивый пара! Сразу видно — любовь у вас, вах! Как солнцэ гарыт!

Вера нахмурилась, собираясь пресечь эту фамильярность, но Андрей ее опередил.

— Любовь, отец, любовь, — подтвердил он с серьёзным видом.

— Навэрное, и детишек уже полный дом? — не унимался водитель. — Мальчык, дэвочки?

— Девятеро, — без тени сомнения ответил Андрей.

Таксист так резко обернулся, что машина вильнула в сторону, едва не вылетев на бордюр.

— Скока?! — переспросил он.

— Девятеро, — терпеливо повторил Елисеев и, понизив голос, добавил, как будто делясь большим секретом: — И десятый в процессе производства.

Он ободряюще похлопал Веру по колену.

Грузин ошарашенно замолчал. Он перестал петь. Он перестал улыбаться. Он вцепился в руль обеими руками и до конца поездки больше не произнёс ни слова, лишь изредка бросая в зеркало заднего вида испуганные и полные уважения взгляды на этих невероятно производительных ленинградцев.

Вера же съёжилась в своём углу, закрыла глаза и прошептала так тихо, что услышала только она сама:

— Господи... лучше бы я умерла этим утром...

XXX

Такси свернуло с Невского на Лиговку, и мир мгновенно изменился. Солнце, будто испугавшись, спряталось за тучи. Воздух стал гуще, а звуки — глуше. Они въехали в самый уголовный и опасный район Ленинграда, на улицу, где само понятие «закон и порядок» было лишь строчкой из скучной книги.

Фонари здесь не то чтобы были все разбиты, они просто выглядели так, будто проиграли в уличной драке ватаге пьяных матросов и теперь висели, понурив свои стеклянные головы. С одного такого столба, уныло покачиваясь на ветру, свисало нечто, подозрительно напоминающее повешенного. Приглядевшись, Вера с ужасом поняла, что это манекен из витрины магазина «Спецодежда», наряженный в тельняшку и с картонной табличкой «ДОЛГ» на груди.

Мимо машины пробежала стая тощих, но наглых собак. Вожак стаи с гордостью нёс в зубах оторванную человеческую кисть. Впрочем, кисть была из ярко-розовой резины и, судя по всему, являлась реквизитом с «Ленфильма», потерянным во время съёмок очередного фильма про бандитов. Безумно хихикнув, Вера сжалась в своём углу. Андрей же, наоборот, смотрел в окно с нежной, ностальгической улыбкой, словно вернулся в места своего боевого детства.

Такси со скрипом затормозило у самой ветхой пятиэтажной «хрящевик» под номером 53.

— Прыехалы, — буркнул водитель, с опаской оглядываясь по сторонам. — С вас адын рубль двадцат! Сдачи не надо! Счастливого путы! И да хранит вас Бог!

Несчастный грузин с каким-то суеверным ужасом смотрел на своих странных пассажиров и это проклятое место.

Андрей, заметив его взгляд в зеркале заднего вида, не смог удержаться. Он тут же прижался к стеклу — оттянул уши, скосил глаза и высунул язык, состроив поистине зверскую рожу.

Таксист, увидев это в зеркале, коротко взвизгнул, набожно перекрестился и дал по газам своему «Москвичу» так, что из-под колёс повалил сизый дым.

— Дикий народ, эти таксисты, — хмыкнул Андрей, глядя вслед удаляющейся машине.

Напарники очутились перед обшарпанным подъездом. Именно в этой «хрущевке» и жили их старые друзья — Штольман и Миронова.

(Закадровый голос Ларина)

Да, именно здесь, в доме номер пятьдесят три по Лиговке, и обитали их «старые друзья». Яков Платонович Штольман, который всем представлялся бывшим милиционером на пенсии, а на деле был главным в Ленинграде специалистом по джинсам «Montana», японским магнитофонам и, как он сам выражался, «культурному обмену с финскими товарищами». Проще говоря, фарцовщик и контрабандист. Причём в отделе ходил упорный слух, что он занимался именно «контрабасом» — используя футляры от музыкальных инструментов, перевозил через границу не то икру, не то бриллианты.

Его боевая подруга, Анна Викторовна Миронова, тоже не теряла времени даром. Бывшая активистка общества «Знание», она быстро поняла, что знания о будущем продаются куда лучше, чем знания о прошлом. И стала самой известной в городе мо… гадалкой с большим стажем.

При мысли о скорой встрече с этими двумя, несчастную Веру начало немного потряхивать. Она хорошо запомнила их прошлый визит.

— Ну, Верочка, не бойся, — ободряюще сказал Андрей, толкая ногой дверь подъезда, из которого тут же пахнуло сыростью и варёной капустой. — Они почти ручные. Главное — не делать резких движений и не задавать вопросов про налоги.

XXX

Подъезд дома номер пятьдесят три по Лиговке встретил их запахом, который был сложным букетом из варёной капусты, кошачьей мочи, дешёвого табака и всепоглощающей безнадёги. Потускневшие стены были испещрены надписями, самой приличной из которых была «Маша+Таня =любофф». Андрей с Верой обменялись задумчивыми взглядами… Лампочка на первом этаже была выкручена, на втором — разбита, на третьем — просто отсутствовала как класс.

Героям приходилось подниматься в полумраке, и это восхождение напоминало путешествие по дантовским кругам ада. На первом этаже им пришлось переступать через тело, мирно спавшее головой в луже чего-то неописуемого. На втором — через другое тело, которое, судя по запаху, пролежало здесь уже давно…

На четвёртом этаже, на лестничном пролёте, сидел маленький мальчик и увлечённо играл в оловянных солдатиков. Увидев поднимающихся по лестнице элегантно одетых Андрея и Веру, он на секунду замер. Его глаза расширились от ужаса. Он мгновенно бросил своих солдатиков, которые с грохотом посыпались по ступенькам, и, как пуля, бросился к ближайшей двери.

— МАМА! МАМА, МЕНТЫ! — отчаянно закричал он, барабаня в дверь. — ХОВАЙ АППАРАТ!

Из-за двери тут же послышался звук чего-то разбившегося и гневный женский шёпот: «Тихо, идиот! Говорила же, не играть на площадке!» Дверь приоткрылась, появилась рука, которая шустро утащила мальчика внутрь, дверь захлопнулась — и все стихло.

Андрей и Вера изумлённо переглянулись.

— Откуда пострел узнал, что мы из органов? — искренне удивился Елисеев. — У нас что, на лицах написано?

— Нет, — мрачно парировала Гришина, поднимаясь выше. — На жопах.

Наконец, тяжело дыша, они-таки добрались до последнего, пятого этажа. Андрей нашёл нужную дверь — обитую рваным дерматином, с явными следами от топора. Нажал на кнопку звонка, от которой отвалилась изоляция, прислушался.

Тишина. Затем за дверью послышалось шарканье ног.

— Кого там ещё несёт? — раздался подозрительный мужской голос.

— Яшка, свои, — громко и чётко сказал Андрей. — Елисеев. Со мной Гришина.

За дверью снова зашаркали, загремела цепочка, щёлкнуло несколько замков.

Дверь распахнулась. На пороге стоял молодой, обаятельный мужчина лет тридцати. Густая шапка темных вьющихся волос, выразительные карие глаза с чертовщинкой и обезоруживающая, располагающая улыбка. На нем был вытянутый на коленях синий спортивный костюм «Адидас» (очевидно, контрафактный) и резиновые тапки на босу ногу. С такой внешностью можно было играть героев-любовников в кино, а не заниматься контрабасом в ленинградской коммуналке. Но пути богов неисповедимы... Знакомьтесь, Яков Платонович Штольман.

Прежде чем поздороваться, он высунул голову из-за двери, быстро, как ящерица, посмотрел налево, потом направо, внимательно осмотрел лестничный пролёт и только потом, убедившись, что они одни, снова улыбнулся своей голливудской улыбкой.

— Андрюша! Верочка! Какими судьбами? Заходите, дорогие, не стойте на сквозняке. А то тут, знаете ли, дует... из всех щелей.

Мужчины крепко поручкались.

— Здорово, прибалт, — сверкнул зубами Елисеев.

— Наше вам с кисточкой, — осклабился Яков.

Продолжая ухмыляться, Штольман распахнул дверь пошире, приглашая старых приятелей.

XXX

Штольман распахнул дверь шире, и герои шагнули из полумрака подъезда в длинный, узкий коридор ленинградской коммунальной квартиры. Это был портал в другой мир. Воздух здесь был густым и многослойным: пахло жареным луком, старыми книгами, корвалолом, дешёвыми духами «Гвоздика» и чем-то неуловимо мистическим, вроде ладана или палёной куриной лапки.

Вдоль стены тянулась батарея разномастной обуви — от стоптанных калош до почти новых чехословацких туфель. На стене висел велосипед «Орлёнок» без одного колеса, а с потолка свисала одинокая, тусклая лампочка, известная в народе как «сопля Ильича».

— Проходите, не стесняйтесь, — гостеприимно проговорил Штольман. — Чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в гостях... и что соседка тётя Клава может что-нибудь по-тихому стырить, если, конечно, оставите ваши вещи без присмотра. Она у нас клептоманка… идейная.

Он деловито повёл гостей вглубь коридора, к своей комнате. Тут-то они и услыхали ЕГО… Странный, ритмичный звук.

Шорк-шорк-шорк... Шорк-шорк-шорк...

Он был быстрым, энергичным и совершенно не вязался с атмосферой коммунального уныния.

Вера инстинктивно напряглась. Андрей, по старой привычке, потянулся к кобуре, которой у него не было. Штольман лишь устало вздохнул.

— Не обращайте внимания. Это Аня... входит в транс. Или в спортивную форму. Я уже перестал различать.

Он решительно толкнул дверь в их комнату, и герои с опаской заглянули внутрь.

Посреди комнаты, заставленной старинной мебелью, коробками с джинсами и какими-то мешками, через скакалку с невероятной скоростью прыгала красивая молодая женщина. На ней были модные лосины и просторная футболка с надписью «SPORT». Ее волосы были собраны в хвост, лицо раскраснелось, а в глазах горел азартный огонь. От усердия она закусила нижнюю губу, что делало ее на удивление милой и сосредоточенной. Соседи снизу, видимо, были очень рады этому ежедневному сеансу физкультуры.

(Закадровый голос Ларина)

Да, это была она. Анна Викторовна Миронова. В узких кругах ленинградской богемы и не менее узких кругах уголовного розыска более известная как «Анька-Детективша». Женщина с богатым прошлым, в котором фигурировали пять мужей, два побега из-под следствия и одна почти полная коллекция финских сапог. И с не менее богатым будущим, которое она регулярно предсказывала себе и другим на кофейной гуще. Профессиональная гадалка, фарцовщица дефицитным мохером и, как шептались злые языки, лучшая в городе домушница-наводчица. Она могла по линии руки определить не только вашу судьбу, но и наличие у вас импортного видеомагнитофона и примерное местоположение ключей от квартиры. Старый и добрый друг наших героев.

Девушка наконец заметила гостей. Она резко остановилась, ловко поймав скакалку. Она даже не запыхалась. Широкая, радостная и абсолютно бесшабашная улыбка осветила ее лицо.

-Андрюша, черт ты кудрявый! — весело крикнула она.

Она подлетела к Елисееву, с разбегу запрыгнула на него, обвив ногами торс, и крепко обняла, поцеловав в губы в засос. Яков тут же нахмурился: «Эй, харэ, сосаться…». Но Аня и бровью не повела, проигнорировав праведное возмущение своего бойфренда. Отлепившись от Елисеева, она так же резво соскочила с него, и пока он, смеясь, пытался поймать равновесие, отвесила ему звонкую затрещину.

— И я тебя рад видеть, Анечка, — хохотнул Андрей, потирая затылок. — Рука у тебя все такая же тяжёлая. Для гаданий не мешает?

— Наоборот, помогает! — парировала она. — Прочищает астральные каналы. У клиентов и у себя.

Затем Анна повернулась к Вере. Ее взгляд был трудночитаем.

— Верочка! Голубка моя сизокрылая! И ты здесь!

Она шагнула к Вере, крепко обняла ее, а потом, отстранившись, сделала то, чего Вера втайне боялась, но ожидала. Анна со всего размаху, по-дружески, шлёпнула ее по заднице.

— Ой! — пискнула Вера, скорее от неожиданности, чем от боли.

— Чтобы кровь по жилам быстрее бегала! — пояснила свой метод Анна и, не дав Вере опомниться, притянула ее к себе и впилась в губы долгим, страстным, почти вампирским поцелуем, как это делают только самые старые и закадычные подруги после долгой разлуки.

Штольман, наблюдавший за этой сценой из дверного проёма, спокойно потягивал кофе.

— Стандартная процедура приветствия, — невозмутимо пояснил он Андрею. — Сначала — физическое воздействие для тонуса, потом — эмоциональное для души. У неё своя система. Очень эффективная.

Наконец Анна отпустила ошарашенную, с размазанной помадой Веру.

— Ну вот, теперь всех поприветствовала, — с удовлетворением заявила она. — Проходите, садитесь. Если найдёте, правда, куда. Яша, сделай гостям кофе! Или сразу перейдём к напиткам покрепче? У нас как раз есть отличный спирт «Рояль». Контрабандный.

Она обвела гостей острым, всевидящим взглядом.

— Ну, рассказывайте. Вижу, неприятности у вас крупные. И пахнет от вас не только водкой и отчаянием, но ещё и... Грузией. Карты не врут. А мои — никогда.

XXX

Андрей, сделав серьёзное лицо, кратко, но ёмко обрисовал им ситуацию: Грузия, подпольные винодельни галактического масштаба, коньяк из табуреток и таинственный Гамлет Карапетян, он же «Седой граф».

Анна слушала внимательно, но смотрела не на них, а в чашку с недопитым кофе, стоящую на столе рядом. Когда Андрей закончил, она, задумчиво покусав кончик своего пальца, подняла на них свои пронзительные, всевидящие глаза.

— Запутанная история, — наконец произнесла она тоном пифии или доктора Ватсона. — Табуретки, чернила... Гамлет... Тут простой дедукцией не обойтись. Вам нужна помощь. Тяжёлая артиллерия.

— И у тебя есть идеи? — с надеждой спросил Андрей.

— Есть, — кивнула она. — Вам немедленно нужно в Москву. Обратитесь к подполковнику Черкасову из МУРа.

Андрей удивлённо вскинул брови.

— Черкасов? В Москву? Зачем?

— А чему ты удивляешься? — хмыкнула Анна. — Он же твой старый учитель. Сенсей, можно сказать. Он тебя всему научил: и как жуликов ловить, и как водку пить, не морщась. Обратись к нему. Он дурного не посоветует. Да и выпить не дурак.

На удивление, Вера, которая до этого молчала, вдруг подала голос:

— Анна права, Андрей. Иван Петрович — профессионал. Его совет будет ценнее, чем гадание на бобах и прыжки на скакалке.

Оказавшись в меньшинстве, Андрей сдался.

— Ладно, уговорили. Поедем в Москву, навестим учителя.

Он тут же повернулся к Штольману, и его лицо снова стало озорным.

— Ну а пока, Яша, до поезда ещё есть время. Предлагаю обсудить вопросы международного положения и дефицита джинсов за стаканчиком... кефира.

— Кефир — это по-нашему! — обрадовался Штольман, вытаскивая из кармана бутылку «Рояля».

Они отошли в угол комнаты, оставив девчонок поболтать о своём, о женском.

— Только не увлекайтесь, мальчики! — крикнула им вслед Аня. — Сегодня у нас ещё гости!

— Кто? — со страхом спросила Вера, предчувствуя неладное.

— Да свои, — улыбнулась гадалка. — Ты их знаешь. Училка — Лариска Кирсанова и ее парень — Пашка Бестужев. Лейтенант. Недавно с Афгана приехал. Выполнял там интернациональный долг.

Андрей, который уже поднёс стопку кефира к губам, услышав это, тут же оживился.

— Слышал, Яша?! — он радостно хлопнул поперхнувшегося Штольмана по плечу. — За долг! Тем более — интернациональный! За это надо выпить стоя и до дна!

Он залпом осушил стопку. Штольман, пожав плечами, последовал его примеру.

Вера посмотрела на веселящихся мужчин, потом на загадочно улыбающуюся Анну и поняла, что вечер обещает быть очень, очень долгим.