Выкуп (джен)

Люди Гнейтхина ждали. И Хойребара ждала. Хотя все знали: ждать нечего, кроме гибели.

Весть принесли те, что уцелели в недавней битве. Горестного поражения могло не случиться, если бы не вероломные союзники из Эрхила, в разгар сечи перешедшие на сторону врагов. Но мало им было изменить клятве перед лицом богов и людей, изменить правителю, который много лет кормил и защищал их. Ударом в спину они отняли жизнь того, кому были обязаны всем.

Так рассказывали выжившие воины — бледные, пропыленные, окровавленные. В былые времена их всех, трусливо бежавших с поля боя, предали бы смерти в огне. Сейчас же каждый воин в Гнейтхине был на счету. И Хойребара запретила карать беглецов, предав их в руки бессмертных: если богам угодно спасти их, они и впредь уцелеют, если же нет — падут. Впрочем, этой участи не избежать никому.

Она стояла на стене и глядела вдаль, хотя знала, что увидит там — и чего уже никогда не увидит. Вдали, поднимаясь вместе с тускло-красным солнцем, курилась густо пыль под множеством ног и копыт. А над головами в шлемах — не серебряная арфа Гнейтхина, а ястреб Драйгина, чей черный клюв разорвал в том роковом бою нежные струны.

— Рэя-гхарда, — послышался рядом тихий голос старшего советника Пэйдара.

Хойребара обернулась, зная наперед, что он скажет. У Гнейтхина было два пути: услать тайными тропами тех горожан, что еще не успели уйти, оставив небольшой заслон воинов, обреченных на гибель в неравном бою; или, по обычаям предков, поджечь город с четырех сторон и сгореть с ним, не сдавшись врагам. Сердце Хойребары не лежало ни к одному из этих путей, ибо все помыслы ее пребывали с детьми, укрытыми среди прочих в тайном убежище под дворцовой башней. С детьми того, чья жизнь взята рукой изменника.

Горло предательски сжалось, но Хойребара совладала с собой — и невольно вздрогнула. Сквозь думы о детях пробилась вдруг иная: точно играешь в асмух с хитроумным противником и, загнанный в угол деревянной доски, отчаянно ищешь выход. И находишь, пусть даже высокой ценой.

Но цена не важна. Только победа.

— Ждите, — велела Хойребара, прежде чем Пэйдар продолжил. — Довольно уже было жертв, чтобы допускать еще. Спасем всех, кого можно спасти. Готовьтесь к бою — и взывайте сердцем к богам. Я верю, они не оставят нас и укажут нам путь.

Пэйдар молча склонил голову и, выпрямившись, замер. Хойребара взглянула туда же. Пыль вдали курилась по-прежнему, но не скрывала уже ни всадников, ни пеших воинов. Даже издали было видно, как сверкает золото в длинных черных волосах предводителя. Реяли высоко знамена с черным ястребом. А впереди на двух связанных накрест палках воины несли обнаженный труп, с головы до ног залитый кровью.

При виде оскверненного тела Хойребара ухватилась за ближайший кол в стене, но даже так не устояла на ногах. Обнимая согретое солнцем потемневшее дерево, она молча рыдала, так, что черные косы выпали из-под плотной, шитой золотом повязки. А враги шли: ни смеха, ни пения рогов, лишь дрожала под ними каменистая земля и плескали на ветру знамена. Но не трепались больше медные кудри убитого Нихейда — и волосы, и борода его были острижены.

Чем ближе подходили враги, тем медленнее они шли. Сама Хойребара слышала кругом спешные шаги, звон брони, оружия и новых тетив — последние воины Гнейтхина, которых было вдесятеро меньше, чем врагов, готовились к последнему своему бою. Лишь несколько тихих горестных вскриков вырвалось у них — незачем было марать бессильными угрозами или бранью уста, которым больше пристали боевые кличи и воззвания к богам. А враги шли уже не молча: они вертели головами, склоняясь друг к другу и перешептываясь, и все чаще кивали то на стены города, то на своего предводителя.

Хойребара вновь стояла прямо, слезы ее осушил ветер. Она не сводила глаз с вражьего предводителя — его слова она ждала и знала, что именно он скажет. Лишь в этом была ее надежда, крохотная, как серебряная подвеска на шее меньшого сына, последний дар погибшего отца. Единственный путь, способный избавить от двух других, которые приведут Гнейтхин лишь к гибели.

Прогудели на два голоса вражьи рога. Войско остановилось в двух полетах стрелы от ворот Гнейтхина. Воины на стене зашептались: всадники не сошли с коней, рабы не поспешили разбить лагерь — стало быть, не намерены осаждать город. По-прежнему стоящий рядом с Хойребарой Пэйдар тотчас указал на это.

— Они не идут в бой и не устраивают привал, рэя-гхарда, — сказал он. — Быть может, они желают договориться. Или замышляют хитрость…

— Скорее я поверю в это, — ответила Хойребара. — Они несут знамя отнюдь не мирных намерений, они желают вселить ужас в сердца наших людей. Но пусть муж мой Нихейд мертв — я еще жива.

Ее прервало новое пение рога — одинокий голос, знак того, что перед битвой последует разговор. Драйгин Черный Ястреб, вражий предводитель, двинулся вперед, сверкая золотом на руках, на груди и в волосах, обок с ним — четверо воинов-телохранителей. На городской стене послышались смешки: по древним обычаям Гхарда вожди не вели переговоров сами, а если вели, то не прятались за спины охранников. Были среди воинов и те, кто знал или догадывался, почему Драйгин сам идет беседовать с рэей-гхардой.

Хойребара же стояла молча за выступом стены — ей не подобало начинать разговор первой. Лицо ее было бледно и словно застыло, лишь руки сжались под тяжелыми, подбитыми куньим мехом рукавами. Еще сильнее они сжались, когда Драйгин заговорил:

— Я обращаюсь к Хойребаре, супруге и вдове Нихейда, который вопреки законам и обычаям объявил себя рэем-гхардом и не сумел доказать своих мнимых прав в бою. Ныне его труп там, — Драйгин обернулся и указал рукой на своих воинов, держащих шесты, — ибо так надлежит поступать со всеми, кто схватил больше, нежели может удержать. Теперь ты видишь, Хойребара, что избрала не того мужчину, не так ли?

— Я вижу то, что вижу, — медленно ответила она. — Вижу гордеца, который похваляется недостойными делами, ибо привечать изменников и бесчестить труп побежденного врага испокон веков было в Гхарде позором для воина и мужа. Если ты имеешь сказать мне еще что-то, говори. И пусть в твоих словах будет больше толку.

Драйгин прищурился, закусив губу, — злится, насколько помнила Хойребара. Тем лучше. Гнев — не друг хитрости: ни за доской асмух, ни в бою.

— Ваше войско разбито, — продолжил Драйгин. — Те, что бежали с поля боя, не станут нам достойными противниками. Ты сама видишь, как и твои люди, сколько нас и как мы сильны. Мы могли бы осадить город и вынудить вас сдаться, силой или голодом. Но ради великой моей любви к тебе, которая не угасла за минувшие годы, я дарую тебе жизнь всех, кто сейчас за этими стенами. Стань моей женой по доброй воле, Хойребара, и они будут жить. Откажись — и мы не пощадим даже беременных жен и грудных младенцев.

По рядам воинов и горожан на стене пробежал глухой ропот. Пэйдар впился в Хойребару тяжелым взглядом. Она же, собрав все силы, сумела не улыбнуться.

— Вот как, — произнесла она. — Ты отнял у моего народа законного правителя, избранного по обычаям предков и по велению богов. Теперь ты хочешь отнять у них меня.

— Решайся, — ответил Драйгин. — И помни: если ты откажешься, мы утопим Гнейтхин в невинной крови, которая падет на твою голову.

— Кровь убитых, — сказала Хойребара, — падает лишь на того, кто проливает ее, не иначе. Но ты хитро все устроил, чтобы я не могла отказать тебе. Хорошо, я согласна, Черный Ястреб. Ты поставил мне свои условия — могу ли я поставить тебе свои?

— Можешь, как подобает любой невесте, — ответил Драйгин, пожирая Хойребару горящими глазами. — Я приму все твои условия, лишь бы ты стала моей…

— Прежде чем остыл труп моего мужа? — перебила она. — Вот тебе мои условия. Не подобает вдове сходиться с новым мужчиной, пока прежний не упокоился по обычаям. Пусть труп Нихейда оденут и уберут, как завещано предками. Вели своим воинам сделать погребальный костер, возложите на него тело, и я приду разжечь огонь и плакать. Как только тело сгорит в огне, ты волен будешь поступить со мною, как тебе угодно, Черный Ястреб. Если же ты нарушишь слово, горе тебе.

Хойребара умолкла. Драйгин тоже молчал, как будто размышлял над ее словами и выискивал в них подвох. Позади колыхалось живое море воинов, порой ветер доносил тихий ропот. Казалось, воины недовольны: должно быть, они жаждали боя, а не переговоров.

Наконец, Драйгин коротко поклонился.

— Я жду тебя и твою свиту, Хойребара, — сказал он, подбирая поводья коня. — Костер будет сложен, и с телом твоего мужа обойдутся так, как подобает. Пусть никто во всем Гхарде не скажет, что я не держу своего слова.

* * *

— Сколько еще нам ждать? — слышалось в неровных рядах сидящих на земле воинов — как людей Драйгина, так и его новых союзников из Эрхила. — Или они тянут нарочно?

— Чем разговоры говорить, давно бы разнесли эти ворота ко всем тлэффам. Долго они бы не выдержали…

— Ворота и стены прочны, а люди отчаялись. Раз не сдались до сих пор, значит, будут биться до последнего. За каждого их воина падет десяток наших — не слишком-то охота оказаться в их числе…

— Да кому сдалась эта война? Только Ястребу, который когда-то не поделил с покойным Нихейдом женщину. Чую, все тут не просто так. Она точно что-то задумала…

— Ну, ты скажешь. Что она может? Только и остается, что согласиться.

— Вот и пусть разбираются промеж себя сами, а нам пора по домам. Хорошо вождям воевать, а о тех, кто на северо-восточной границе, Драйгин не думает. Оглянуться не успеешь, как коневоды ворвутся, если их не приструнить…

— А у него две заботы — женщина и месть. Теперь, когда он добился своего, и война закончится. Даже не пограбили толком…

— Да на кой она нужна, война эта? Ты верно сказал: чем грызться между собой, надо за границами доглядывать. И с трупом он так зря. Себя же опозорил…

— Молчи!

— А ты мне рот не затыкай, мы все — люди вольные, а не рабы вождя! Покойный Нихейд такого не допускал, уважал людей. Эх, зря мы этого Ястреба послушали…

— Ах ты, изменник!

— Тише! Тише! — зашумели разом несколько голосов, а воины растащили спорщиков, готовых схватиться за оружие. — Глядите, ворота открывают!

Сидящие воины вытянули шеи, некоторые даже вскочили. Городские ворота в самом деле открылись — медленно, в знак скорби по погибшему правителю — и пропустили одного-единственного человека, женщину в черном наряде и глухом покрывале. То была Хойребара, жена погибшего Нихейда, причина нынешней войны.

— Она что, одна? — ветерком пронеслось по рядам воинов.

Это в самом деле казалось немыслимым — чтобы благородная вдова пришла погребать мужа одна, без свиты, стражи и слуг. К похоронам же все было готово: на расстоянии полета стрелы от Гнейтхина соорудили из снятой с колес обозной повозки, наполненной хворостом и дровами, костер, на котором лежал труп в боевой броне, с мечом в окоченевших руках — их пришлось связать, чтобы держались как подобает. Близ костра стоял закутанный в плащ Драйгин с телохранителями и знаменосцами: один держал знамя с черным ястребом, другой — знамя Гнейтхина с арфой, захваченное в недавнем бою. Бледно-желтое пламя факелов в руках четверых воинов дрожало на ветру.

Женщина спокойно шла вперед. Лишь один раз она взглянула на костер, затем взор ее остановился на слабо трепещущем знамени, которое полагалось сжечь вместе с павшим правителем. Драйгин не сводил с нее горящих глаз, губы его чуть заметно шевелились, словно он искал, что сказать ей.

— Ты явилась одна? — произнес он — явно не то, что намеревался. — Почему? Или народ Гнейтхина так боится меня, что не доверяет моему слову?

На губах женщины мелькнула слабая улыбка.

— Что тебе и мне за дело, одна я или нет, — сказала она. — Или ты вправду ждешь доверия? Тогда ты плохо знаешь Гнейтхин…

— Зато я знаю тебя. — Драйгин пожирал ее глазами. — Твой ум недаром превозносят наряду с красотой. Ты дала мне слово — так довольно тебе видеть во мне врага. Я обещал не причинять вреда Гнейтхину и не причиню. Даже детям твоим нечего бояться моей мести: твои сыновья вырастут воинами, а дочь я выдам замуж за самого достойного мужчину Гхарда. Если пожелаешь, я могу взять ее второй женой…

— Когда боги судят тебе стать отцом детей, зачатых и рожденных в благословленном у жертвенника Лэйхри браке, — прервала Хойребара с той же усмешкой, — тогда и будешь думать о грядущей их судьбе. За чужих же не решай. Пока тебе довольно того, что желание твое исполнилось: я здесь. Пора свершить то, что должно.

Молча Драйгин поклонился ей. Она же знаком велела факелоносцам следовать за нею, но пока не поджигать костер. Застыв рядом с ним, она молча смотрела на мертвое лицо мужа, с которого наспех смыли кровь и пыль, хотя не смогли скрыть иных следов бесчестья. Наконец, она заломила руки и, рухнув на грудь трупа, зарыдала.

Воины, поднявшиеся из уважения к вдовьей скорби, невольно содрогнулись: со стены Гнейтхина летело негромкое заунывное пение, похожее на погребальное. Из-за стенных зубцов и торчащих на них кольев виднелись там и тут люди — воины в броне, простые горожане, среди них даже женщины с детьми. И все они пели, как один, так, что слов было не разобрать, — как будто горестно стенали в едином порыве, разделяя скорбь своей госпожи.

Ряды воинов задрожали: одни призывали богов, боясь дурного знака, другие бранились. Там и тут сверкали из-под шлемов неприязненные взоры, устремленные на недавних товарищей — или на вождя, который молча дожидался, пока вдова завершит положенный обряд. Драйгин то отводил взор, глядя на стены города, то вновь пожирал женщину глазами и словно мысленно поторапливал ее.

Медленно Хойребара выпрямилась, ветер трепал ее покрывало, полностью скрывающее голову и лицо. Подошел знаменосец, и она положила знамя обок с телом мужа, накрыв его полотнищем. Поцеловав мертвого в лоб сквозь тяжелую, в пятнах засохшей крови расшитую ткань, она отошла на три шага и кивнула факельщикам.

Пение-стон на городской стене сделалось громче и оборвалось протяжными скорбными криками. Костер вспыхнул с четырех сторон. Воины поклонились женщине и молча вернулись к Драйгину, который чуть ли не сам подался навстречу желанной своей добыче.

— Теперь все? — прошептал он хриплым, срывающимся голосом. — Ты моя…

Медленно Хойребара подняла покрывало с лица, и Драйгин едва не содрогнулся при виде ее улыбки — широкой, довольной, почти кровожадной.

— Так попробуй взять, — произнесла она и метнулась вперед, точно опытный воин.

Узкий клинок ударил вождя под ребра, но не вонзился в тело, а отскочил со звонким лязгом. Драйгин довольно усмехнулся и чуть отвел в сторону расшитый золотом ворот плаща: под ним виднелась кольчуга. Глаза Хойребары вспыхнули еще ярче. Клинок ее тотчас полоснул Драйгина по шее, оставив длинный порез, а сама она со всех ног кинулась к костру.

— Стой! Держите ее! — закричал Драйгин, зажимая ладонью кровоточащую рану.

В тот же миг он завопил громче, словно от невыносимой боли, и скорчился на земле. Воины замерли, не зная, поднимать ли его или исполнять приказ. Хойребара тем временем добежала до костра и, чиркнув себя по шее кинжалом, бросилась в гудящее пламя, которое тотчас скрыло ее.

Драйгин Черный Ястреб бился на земле, изо рта его падала клочьями кровавая пена, побелевшие глаза уже ничего не видели. Рыдания на стене Гнейтхина сменились торжествующими криками, когда над воротами поднялось знамя с серебряной арфой. Костер загудел сильнее, и горожанам, как и некоторым воинам, увиделись в пламени две обнявшиеся фигуры, медленно улетающие с дымом ввысь. Прочие же воины не сводили глаз с умирающего Драйгина, пока тот не испустил дух.

— Яд… Ее клинок был отравлен…

Телохранители, совладавшие с потрясением, набросили плащ на два копья и положили на эти носилки труп своего вождя, перед тем закрыв его выпученные глаза и кое-как расправив скорченное ядом тело. Ропот за их спинами стал громче, там и тут лязгало оружие. Среди грозного гула различались отдельные голоса:

— Они подло убили Черного Ястреба, смерть им!

— Не оставим камня на камне!

— Это была война Ястреба, а не наша!

— Он воевал из-за женщины! Ее больше нет, значит, воевать незачем!

— Прочь отсюда!

— Изменники!

Хмурое небо нависло ниже, ветер унес прочь дым от костра и запах горящей плоти. Один из младших военачальников, стоящий близ трупа на носилках, обернулся к воинам.

— Что вы кричите, как глупые дети? — сказал он. — Или ваша доблесть остыла и честь растаяла? Наш вождь мертв, сраженный подлой рукой. Наш долг — отомстить за него…

Его перебила буря новых криков, загрохотали о щиты копья. Но сквозь рев: «Смерть убийцам!» пробивались другие — и делались все громче. К ужасу военачальника, кричали не только воины Эрхила.

— Мы шли за Ястребом! Он теперь мертв, и у нас нет больше вождя! И воевать нам незачем!

— Зачем мстить за того, кто сам себя погубил?

— Или мы тоже должны погибнуть здесь?

— Это боги его покарали! Он победил вероломством — и вероломство сгубило его!

— Кто поведет нас — уж не ты ли? Тогда чем я сам — не вождь?

— Выберем нового вождя!

— Верно!

Военачальник шагнул вперед, подняв обе руки.

— Остановитесь! — крикнул он. — Неужели вы не понимаете? Враги посеяли раздор между нами! Если мы не…

Его перебил боевой клич: «Ястреб!», что вырвался разом из нескольких глоток. Послышался сочный хруст тела под копьем, один стон, другой. Кто-то яростно проревел: «Убийцы!», и стоны стали громче. От треска щитов и лязга брони прочие воины словно захмелели. Не разбираясь, кто прав и кто виноват, они кинулись в бойню. Недавние товарищи и союзники сделались врагами.

Напрасно взывали к ним военачальники, грозя карой небес, напрасно пели рога, напрасно стража покойного Ястреба бросилась в гущу схватки, надеясь разогнать самых рьяных бойцов. Телохранители тотчас пали, сраженные копьями, и скрылись среди хаоса мертвых, раненых и живых, жаждущих крови. Были и те, конные и пешие, кто предпочел бежать прочь, проклиная своего вождя, Гнейтхин, его правителей и роковую измену военачальников Эрхила.

В разгар схватки городские ворота медленно отворились, пропуская воинов и вооруженных горожан. Им оставалось сделать немногое.

* * *

Битва закончилась лишь под вечер. Бежавших врагов не преследовали, в живых же не оставили никого. Все трупы бросили в глубокую яму, где подобало теперь захоронить с должными почестями прах рэя-гхарда и его супруги. Те, что недавно похвалялись сравнять Гнейтхин с землей и поживиться его богатствами, сделались погребальными жертвами мертвым.

Горожане трудились всю ночь, презирая туман и холод. На рассвете узорная урна с прахом стояла на груде тел, окруженная положенными дарами — запечатанными сосудами с пивом и чужеземным вином, еще дымящимися горшками с кашей и мясом, драгоценными украшениями. Закопченную в погребальном костре броню и меч правителя отчистили, как могли, и тоже положили рядом, как и резное веретено его супруги.

Веретено положила девочка лет пяти: она твердо шла по трупам врагов, утирая слезы и оглядываясь на двух мальчиков, стоящих близ могилы. Старший, лет четырех, сжимал у груди кинжал отца, свободной рукой обнимая младшего брата, который мало что понимал и молча смотрел на столпившихся вокруг людей в скорбных одеждах и на груду блестящего оружия и украшений.

Длиннобородые жрецы Арфлэйта, владыки мертвых, обошли яму кругом, бросая в нее сухие священные травы. Лишь только они закончили, урну и дары накрыли плетенным из веток шалашом и принялись насыпать курган. Громко завопили плакальщицы, им вторили пожилые няньки детей. Сами же дети по-прежнему стояли молча, только девочка украдкой утиралась рукавом.

Когда же курган был насыпан и смолкли стенания, вперед вышел старший жрец с воздетыми руками. В длинных рукавах его одеяния прятались две малиновки, которых он выпустил над курганом. Птицы облетели вокруг него трижды, затем взвились в небо и тотчас пропали. А на вершине кургана появилось на миг видение: медноволосый мужчина и черноволосая женщина — такие, какими они были при жизни.

Дети вмиг оживились: девочка протянула к видению руки, старший мальчик высоко поднял кинжал. И эхом иного мира долетели призрачные голоса:

— Вы — будущее Гхарда… Вы соберете рассеянное… Вы станете основанием могучих домов…