Дикарка (гет)

* * *

Этим летом в Кагете смерчи сменялись ураганами, и не было дня, чтоб ветер не носил песок по улицам Хисранда.

— Песка снова наелся… — Хосс сплюнул, скривился, и, наконец замолчал.

Всем своим видом показывая, что кое-кому не следовало игнорировать дружеские советы, а веер вовсе не позорит мужчину, но изысканно дополняет образ куртуазного дворянина, граф Бермессер с достоинством прикрыл лицо строгим лаковым веером, заказанном еще в Эйнрехте. Вот ему в рот песка не попало. Возможно еще и потому, что он молчал.

— В Кагете и такая напасть! Вот сколько я здесь не был, — начал Хосс, немедленно получил в лицо очередную порцию песка и отплевавшись, повязал на нижнюю часть лица свой шейный платок.

— Ты только что перестал быть похож на дворянина, — страдальчески заметил Бермессер.

— Вовсе нет. На дворянина я перестал быть похож еще там, у скал, где мы встретили «Астэру», — Хосс задумчиво нахмурился, — Не знаю чего и сколько мне придется подарить Амадеусу, чтоб отплатить за то, что он не отпустил нас в погоню одних.

Бермессер поежился. Все могло закончиться очень печально, но следом за «Верной звездой» шел флагман Северного флота, знаменитый «Охотник». Каким же счастьем для обреченных северян было увидеть дриксенский линеал на горизонте…

Вернер вспомнил, как насмешливо, но и с облегчением улыбался Хохвенде с борта «Охотника». И никогда не забудет, то, как напряженно друг сперва искал их взглядом, а потом опустил подзорную трубу и улыбнулся.

Поскольку все эти путешествия держались в относительной тайне, посвящен был только Его Высочество, который дозволил, да немногие доверенные лица, Фельсенбурга и Кальдмеера отправили пленниками на «Охотнике» в Дриксен, остальные члены команды «Селезня» ждали в трюме «Верной звезды» своей участи. Тут особо не думали, соотечественников жечь вместе с кораблем, как фрошеров на «Астэре», было как-то не по-эсператистски, так что их привезли в Хисранд на продажу, предварительно отрезав языки.

— Хороший товар, крепкие мужчины, — похвалил давний знакомый приятелей, осматривая новых рабов, — почему плохо торгуешься? — Поинтересовался он у Хосса, — моряки, да? строптивые?

— Да не особенно строптивые, но да, моряки, — криво улыбнулся Хосс, покачивая в руке бокал с густой «Кровью Ведьмы» — безъязыкие они и туповатые. Я тебе и получше товар привозил, стыдно за таких никчемных много просить.

Купец внимательно взглянул на Хосса, на Бермессера и больше не поднимал эту тему.

Впервые посетивший Хисранд, Амадеус Хохвенде живо интересовался всем в этом порту, друзья вызвались быть его проводниками. Со «Звезды» господ офицеров сопровождало шестеро матросов, так что недоразумений у хорошо одетых дворян с туго набитыми кошельками не возникало ни в торговых рядах, ни на грязных улочках.

А потом случилось то, о чем Вернер только читал, да пару раз недоверчиво наблюдал со стороны.

Все произошло как-то обыденно, сквозь толкотню хисрандской улочки на небольшой, но ладной лошадке, ехала закутанная до самых глаз девушка в сопровождении мужчин.

Бермессер уже знал, что это бирисцы, волосы двух мужчин были серебристыми, еще двое были совсем молоды и пока что черноволосы. Несмотря на теплый день, на плечи мужчин были наброшены звериные шкуры, весьма красивые. Дикарку Вернер и не собирался рассматривать, хоть сам любил южную красоту, но что там можно увидеть под всеми этими покрывалами. Еще и сопровождающие девушку мужчины ему не понравились: ни на кого не глядя, они шли сквозь толпу и кагеты расступались, давая им путь. Кто этих дикарей знает, может они своих женщин хранят, как гоганы, от чужих глаз. О бирисцах Вернер знал не так много, но то, что он знал — ему не нравилось.

Очередной порыв ветра был таким, что мелким злым песком залепило лица всем, лошадка прянула в сторону, воздух закрутился маленьким смерчем, кого-то сшибли с ног, кто-то испуганно закричал, и Бермессер прижался к стене дома.Толпы, особенно разъяренной или паникующей, он боялся до одури.

По воздушному вихрю метнулась переливчатая ткань глубокого зеленого цвета, комом шлепнулась о грудь Хохвенде, упала ему в руки, и Вернер, подняв глаза, увидел лицо юной дикарки — на мгновение. Выпустив поводья, которые немедленно перехватил один из ее спутников, она спрятала лицо за широким рукавом.

Юность всегда красива, особенно столь яркая, — слегка утратив душевное равновесие от увиденного, подумал Вернер, — а дикарочке повезло, черты ее лица были тонкими и правильными, так что Бермессер впоследствии с удовольствием повторит в памяти этот момент.

А вот Хохвенде не мог вспомнить об этом дне ничего. Лишь вечером он обмолвился друзьям, что в Хисранде, оказывается, одуряюще пахнет цветущими деревьями.

Но это будет вечером, а тогда умница, циник, расчетливый и тонкий политик, Амадеус в особенный для себя миг лишь смотрел, и молчал.

Он отдал травянисто-зеленый шелк одному из юношей, сопровождавших прекрасную всадницу, и при этом смотрел на свою богиню так, что его взгляд никак нельзя было истолковать, как оскорбление.

По словам Хосса тем же вечером, только это его и спасло.

— У тебя что, вторая голова в запасе? — Раздраженно спросил Хосс друга сразу же, как бирисцы уехали своей дорогой, и опомнившийся Хохвенде приказал выяснить, куда они направились и вообще все, что можно о них узнать. Остановив матросов, Хосс собрал все проклятья, которые знал, сунулся на соседнюю улочку, в одну из лавок, и вскоре оттуда выскочили двое мальчишек. Сияя довольными улыбками, они бегом припустили по оседающей пыли, туда, куда ушли чужаки.

— Нас найдут, здесь знают, что мы гости нашего любезного купца, — буркнул Хосс, завязывая кошель.

На том прогулка и закончилась. Сославшись на неотложные дела и заверив хозяина в своем счастье пребывать под его кровом, друзья уединились, и Хосса прорвало.

Он сулил Хохвенде многие беды, говорил, что его несчастья только начинаются, что нельзя двум столь чуждым народам мешаться друг с другом. Что да, женщина всюду сосуд, но в этом конкретном случае к сосуду может прилагаться целый сервиз из непримиримых родичей, встречу с которыми не каждый переживет.

Вобщем, Хосс сказал все то, что Бермессер ждал услышать от самого Хохвенде.

— Когда узнают, где она остановилась, сразу сообщи, — только и ответил генерал.

— Они не так относятся к женщинам, как мы, — чуть ли не в отчаянии произнес Хосс, — ее уже наверняка сосватали и, скорее всего за кагета, тебе ее не отдадут, и не продадут, а если ты ее выкрадешь, рано или поздно наступит день, когда ты проснешься отдельно от головы. А ее удавят. Просто потому, что делила ложе с чужаком.

— Далась тебе моя голова, — неожиданно миролюбиво усмехнулся Хохвенде, — ты вроде бы только гоганов недолюбливал, с бирисцами не ссорился.

— Да я дел с ними не имел, — хмыкнул Хосс, — наемников у меня в Дриксен своих хватает, еще я за ними в Кагету не ходил.

— Не имеешь дел ты только с теми, кем брезгуешь или кого боишься, — припечатал Хохвенде, и Бермессер поморщился: в их компании излишней прямотой, как правило, страдал Хосс. Точнее Хосс наслаждался, страдали остальные, и вот наступил момент расплаты, — Брезгуешь ты мало кем, тебе для этого надо знать человека. Выходит, ты сейчас тут распинаешься потому, что боишься?

— Исключительно за тебя, — уклончиво ответил Хосс, — бирисцы своих женщин чужакам не раздают. Ты в твоих кружевах да безбородый, вряд ли покажешься им достойным мужчиной, уж прости.

— Это довод, — неожиданно согласился Хохвенде, — но борода до утра у меня не отрастет, как и усы. И что бы ты, к примеру, сделал, чтоб показаться достойным её?

— Убил бы ее отца и братьев, надо полагать, с нею были сегодня её самые близкие родичи, вобщем, всех, кто мог бы знать, что это был ты, показать на тебя другим, узнать твое имя и тогда бы уже ее увез, — без малейшей заминки ответил Хосс, и Вернер подавился своим шадди.

В Кагете на тех, кто мешал сливки и мед с шадди, смотрели с состраданием, но и не препятствовали, так что адмирал пытался насладиться своим излюбленным напитком.

— И кто после этого из нас бОльший дикарь? Бирисцы или дриксенцы? — Хмуро поинтересовался Хохвенде, — Это твоя, Говард, прабабка могла принять в супруги убийцу своей семьи и то потому, что сперва ее отец вырезал семью твоего прадеда. Ну и выбора у нее не было. Сейчас у нас Круг Просвещенный, где Добродетели…

— Кстати, о просвещении, хочу тебя просветить, что за команду «Селезня» я выручил хоть и небольшие, но деньги, можешь потратить их на подарки родичам девушки, им это понравится, — заметил Хосс, — теперь продолжай про наши Добродетели.

Хохвенде умолк и молчал какое-то время. Потом мрачно улыбнулся своим мыслям.

— Трудно с собой справиться, — сказал он, — мне теперь как никогда нужен здравый смысл, но вместо это хочется сочинять сонеты. Вроде бы и вечер, а кажется, что солнце всюду и даже темнота за этим окном кажется светящейся. И что-то цветет, воздух в Кагете так хорош.

Друзья переглянулись. Было время сбора урожая, все, что могло здесь цвести, сбили ветра.

— Плохо дело, — вздохнул Хосс, — Ты ж ее почти не видел, а если она сварлива? И как же твоя карьера, ты собирался взять за себя одну их девиц Фельсенбург…

— В конце-концов, ты хотел стать кесарем, — позволил себе осторожно поддеть друга Бермессер.

— И что? — Сейчас, когда Хохвенде перестал метаться по комнате, и насмешливо смотрел на товарищей, обхватив локти руками крест-накрест, он был почти похож на себя прежнего, — До сих пор я никому не надел браслета, и на мою карьеру это никогда особенно не влияло. Девицы Фельсенбург мне не нужны, сестрам опозорившего род и кесарию Руперта дорога в монастырь…

— Погодите, граф, — заволновался Бермессер, имевший виды на одну из юных герцогинь, ту, что была больше похожа на свою мать, Агата, кажется, — какой еще монастырь?!

— Женский, — улыбнулся Хохвенде, — А кесариню народ примет любую, откуда бы она не была родом. Лишь бы кесарь знал, когда отпустить поводья, когда натянуть их.

— Пропал наш генерал, — вздохнул Хосс.

К постучавшемуся слуге Хохвенде вышел сам, едва ли не оттолкнув с дороги Хосса с Бермессером.

Сведения, принесенные мальчишками, оказались ценными, за добродушного хозяина-кагета дриксенцы взялись втроем, и с утра он устроил им приглашение в дом своего соотечественника, принявшего к себе гостей-бирисцев.

* * *

— Ты помнишь, что даже если гром грянет с небес, и тебе ее отдадут, она зачахнуть может без родных и подруг в холодной Дриксен? — Спрашивал генерала по дороге Хосс.

— Я приглашу кого-нибудь, знающего язык, в Эйнрехт.

— Если это будет брат или там, дядя, тебе придется найти ему место, — не унимался Хосс, — Бирисец у тебя недолго пробудет нахлебником, они горды и непоседливы.

— Говард, ты считаешь бирисцев хорошими убийцами? — Вдруг спросил генерал.

— О, да, — Бермессер отметил, что паузу на раздумье над ответом Хосс не сделал.

— Значит, он получит это место. А чтоб ты мне сейчас не намекал на ущемленную гордость и горы трупов, замечу, что держать его буду при себе. Для особых поручений. Женю на одной из девиц Фельсенбург. Вконце-концов, добуду ему титул.

— Что значит, женю? — Поразился Хосс.

— Как это, на девице Фельсенбург? — Возмутился Бермессер.

— А еще, господа, хочу вам напомнить, что это именно я предусмотрел ваше возможное поражение в нейтральных водах, и отправился следом, — заметил Хохвенде, — так что и в вопросе женитьбы я буду столь же осмотрителен.

И добавил, при виде раскрывшего было рот Хосса: — Но женюсь я на той, которую хочу видеть своею супругой.

— Тоже мне, Рамиро Алва, — покрутил головой Хосс.

— Вы ведете себя, словно простолюдин, генерал, — фыркнул Бермессер, — женитьба по любви это для низших сословий.

Это было безумием, жениться на горянке, это было несказуемой глупостью, подобного безрассудства можно было бы ожидать от Хосса, но нет же, тот взял в жены ровню, а в сети нежных чувств попал самый рассудительный из друзей детства Бермессера.

«Не такой уж и рассудительный, как казалось» — усмехнулся Вернер про себя. По итогам произошедшего самым здравомыслящим оказывался он сам, граф Бермессер, и это его более чем устраивало.

Девушку за стол с мужчинами не позвали, так что несколько удивленный настойчивостью напросившихся гостей кагет, его друг-купец, рекомендовавший ему настырных северян, бирисцы и собственно, дриксенцы, оказались за одним столом.

Ученые приемами у кесаря, северяне больше хвалили еду, чем ели, причем Хосс и Бермессер умело отвлекали на себя внимание хозяина, потому что Хохвенде больше молчал. Вернер был уверен, что генерал изучает родню своей возлюбленной исподволь, чтоб приступать к переговорам, хотя бы приблизительно понимая, чего ему ждать.

Генерала видимо, узнали, и какие-то собственные выводы сделали, так что бирисцы тоже молчали, иногда они встречались с ним взглядами, но не было произнесено ни слова. Вернер ощутил отчаяние, бирисского он не знал, Хосс тоже, и вряд ли этот язык мог понимать Хохвенде.

Но хотя все они могли общаться на ломаном кагетском, тем не менее, между наиболее заинтересованными сторонами не было произнесено ни слова.

Наблюдая вполглаза за Хоссом, Вернер заметил, как тот вскользь оглядел окна, мазнул взглядом по роскошному пологу, который, скорее всего, скрывал второй выход из комнаты, и широко улыбнулся всем присутствующим. На душе у Бермессера стало неуютно, пару раз он был вот в таких гостях, когда Хосс похожей манерой искал взглядом пути к отступлению, и оба раза уходили они через окна, ибо тайным ходам, всему узкому Хосс не доверял. Судя по внимательным взглядам на обстановку, и оценивающим — на бирисцев, Говард на мирный исход не рассчитывал.

Бермессер вдруг представил себе множество крови, на стенах, на перевернутой посуде, на осколках лучшего алатского хрусталя. Все присутствующие мертвы, только один уцелевший Хохвенде пробирается через черный ход, отбиваясь от слуг чужой саблей, и унося на плече завернутую в вот этот расшитый птицами полог девушку, и на этой сцене кусок встал у Бермессера в горле.

— Дорого бы я дал за то, чтоб узнать, о чем ты думаешь с таким выражением лица, — шепнул сидящий слева Хосс, и Вернер опомнился.

Оказалось, что все не так плохо, что Хохвенде уже осторожно подбирая слова, дает всем понять то, что он богат и родовит, а также весьма приумножил свое богатство в войнах с Талигом, что одобрили все присутствующие.

Все же кагет с бОльшим интересом слушал о богатстве гостя, и его связях, а бирисцы, и это было заметно, предпочитали воспоминания Амадеуса о его военных подвигах. Надо заметить, Хохвенде не был хвастлив от природы, но наставления посещающего Хисранд чаще друзей, Хосса сделали свое дело, и генерал распушил все перья, выставляя свои успехи в наиболее выгодном свете.

Бермессер ориентировался в чувствах южан по выражению одобрения, застывшего на лице самого юного из бирисцев. Мальчик еще не вполне владел искусством держать себя в руках, и его глаза вспыхивали от военных историй.

Паренек казался Вернеру милым и хорошеньким, пока Хосс не шепнул, что этот юный головорез наверняка к своим зимам, один собственноручно перерезал больше человек, чем граф Бермессер за свою жизнь перестрелял на дуэлях и войнах.

— Готов биться о заклад, что именно его Хохвенде пригласит в Эйнрехт, если все сладится, — обреченно шепнул Бермессер.

— Правильно сделает, пока человек молод — ему проще влиться в любое общество, — Хосс успевал переговариваться, есть, пить, слушать других, и нахваливать вино и мясо, — и языки юным легче даются.

«Отрезанные этими самыми юными языки, — мысленно уточнил Вернер, и немедленно вспомнил о том, как они сами поступили с командой «Селезня»». Он оглядел плечистого старца, который, впрочем, мог казаться старым из-за седины, двух похожих друг на друга юношу и мальчика, и встретившись взглядом со взглянувшим на него вторым седовласым, торопливо отвел глаза. Ох, как же ему не нравилось возможное родство Хохвенде с таким чуждым племенем.

В первую встречу не было сказано ничего конкретного. От Хохвенде требовалось заставить кагета уступить невесту, и если здесь все было решаемо, а старый друг дриксенцев, хисрандский купец соглашался заимообразно добавить столько золота, сколько потребуется, то самый момент уступки должен был быть достойно разрешенным.

Достойно мужчин, а не придворных, как считал Хосс. Например, дуэлью. Чтоб не оскорбить родню невесты.

Родню при этом никто не спрашивал, как заметил Вернер, но о том, как следовало поступить во избежание обид, все откуда-то знали.

Впрочем, Хохвенде был согласен на дуэль, но тут уже возражал кагет, которому не нравился тяжелый взгляд влюбленного, готового на все и его готовность драться с кем угодно, на пистолетах или саблях, хоть по кагетскому забытому обычаю, на доске, перекинутой между крыш (за неимением поблизости гор), нагишом.

Несколько безрезультатных дней гостеваний, то у алчного жениха, то у гостеприимного купца, привели к тому, что всегда сдержанный Хохвенде уже скомкал в руке свою перчатку, чтоб сперва оскорбить, а потом и убить хозяина в его доме (на убийство гостя в своём не соглашался купец), ну или хотя бы во дворе.

Кагет, явно проклинающий день, когда он, уступив просьбе своего друга-купца, впустил на порог этих северных варваров, с отчаянием уставился на седоголового бирисца, приходящегося девушке отцом.

— Пусть моя дочь сама выберет свою судьбу, — на столь приличном дриксен вдруг сказал тот, что Бермессер, считающий, что бирисцы с трудом понимают его негодующее шипение и стенания, ощутил неприятное сосущее чувство под ложечкой и некоторый ужас. Хосс говорил, что бирисцы тоже иногда покупают рабов в Хисранде, но Вернеру и в голову не могло прийти, что это может иметь такие последствия.

Следующая сцена по мнению Вернера, была достойна саги или романа. Друг перед другом стояли немолодой кагет, явно жалеющий, что когда-то приметил подрастающую у знакомца дочку, и дриксенец, готовый на очень многое, чтоб стать лучшим из двоих в прекрасных глазах своей избранницы.

— Ирония какая, — шепнул Хосс Бермессеру, — она из племени барсов, а на гербе графов Хохвенде белый ястреб. Эх, скогтила кошечка нашу птичку.

Девушка по прежнему была скрыта от чужих взглядов дорогими тканями. Опустив свои изумительной красоты глаза, она выслушала отца, а потом легко, словно бы не касаясь ковра маленькими ножками, прошла между оспаривающими право на ее руку мужчинами, и быстрым движением бросила ленту в сторону Хохвенде, поймавшего зеленый шелк на лету.

Чужое счастье было столь сильным, что даже скептически настроенному Вернеру в какой-то миг показалось, что у этих двоих жизнь сложится и достойно и прилично. Он как-то сразу вспомнил, что Ее Величество Гудрун необычно нежна к влюбленным, и чувствительна к чужим переживаниям, касающимся дел сердечных. Вопрос религии тем более решаем, что после разорения Агариса магнусы стали весьма снисходительны.

Такая необычная пара, несомненно, привлечет внимание Двора, да и кто знает и чем Леворукий не шутит, если Хохвенде добьется своего и станет кесарем, этот союз может очень даже пригодиться. В том числе для того, чтоб друзья-кагеты всегда помнили, что они друзья. Ну и чтоб Талиг не только Марагоной занимался.

Погордившись своей дальновидностью, Вернер посмотрел на счастливого друга уже одобрительно, и с удовольствием присоединился к переговорам относительно обрядовых торжеств. А сколько он сможет рассказать об этом в Эйнрехте… конечно, только то, что другу не будет неприятно слышать, но все же быть свидетелем подобных историй невероятно пикантно.

Хосс смотрел на Хохвенде с непонятной печальной улыбкой, и Вернер вдруг вспомнил, что когда-то и капитан был влюблен, но скоротечная болезнь унесла его любимую. И это не было взаимно, насколько знал Бермессер, но как же Хосс был тогда счастлив.

«Какая глупость — жениться по любви, подумал Вернер, торопливо отгоняя от себя печальные мысли, — конечно же они проживут вместе много зим, в особняке Амадеуса всегда так тепло, эта южанка вместе с ним еще увидит своих внуков, эта чета будет счастлива очень долго».

В конце-концов, в Дриксен достаточно мехов, чтоб укутать самый нежный южный цветок.

Генерал Хохвенде не позволит северному ветру подуть в сторону своей супруги, ну а если она умна, то составит его счастье, и сама будет с ним жить в радости.

Про печали Вернер думать не любил, да и не хотел. Особенно сейчас, когда так ярко светило для его друга солнце, играя на зеленой ленте, которую генерал Хохвенде держал в руке, словно величайшую драгоценность.

К о н е ц