Сквозь предубеждение (гет)

Хогвартс кутался в серое вечернее спокойствие. Осенний ветер с лёгким завыванием скользил вдоль каменных стен, словно сам замок нашёптывал свои старинные истории. Библиотека, затенённая длинными рядами полок и запахом пыльных страниц, оставалась убежищем для тех, кто ценил тишину превыше товарищества.

Оливия Блейк, шестикурсница Слизерина, сидела, как обычно, в восточном крыле зала, отгороженном от прочих свитками и пергаментами. Её фигура, прямая и безупречная, казалась бы надменной, если бы кто-то осмелился всмотреться в её лицо достаточно долго, чтобы заметить усталость и тревогу за строгой маской.

Она скользнула пальцами по строкам книги — трактата о древней магии сопротивления, — но мысли то и дело уносились прочь, туда, где не было фамильной гордости, ожиданий родителей и непрекращающейся битвы факультетов.

Шорох. Незаметный, но не чуждый.

— Простите, — раздался голос, и его оттенок — уверенный, немного усталый, но не лишённый тепла — заставил её сердце на мгновение сбиться с привычного ритма.

Перед ней стоял Тео Вуд — гриффиндорец, один из тех, кого слизеринцы по долгу чести презирали, хотя с каждым годом это презрение становилось всё более автоматическим, почти устаревшим. Он держал в руках книгу — «Очарование щитов и зеркал», — ту самую, что покоилась на верхней полке.

— Если вы позволите, — сказал он, — я бы хотел...

— У вас, полагаю, нет нужды просить помощи у Слизерина, — перебила Оливия, не поднимая взгляда.

Тео усмехнулся. Не дерзко, но с тем видом, который, казалось, говорил: "Вот ещё одна, скрытая за колючками".

— Не помощь. Книгу, которая рядом с вами — мягко уточнил он. — Но если это вызывает у вас сомнения по части факультетской чести ...

Оливия подняла глаза. Глаза карие, спокойные, но искрящиеся тем самым огоньком, что мог бы быть опасен, если бы кто-нибудь заподозрил, что в её груди теплится нечто иное, кроме амбиций и расчёта.

Она протянула ему книгу, и на миг их пальцы соприкоснулись — настолько невинно, что не стоило бы и упоминания, если бы не лёгкое напряжение, промелькнувшее в их выражениях. Тео задержал взгляд чуть дольше, чем подобает. Оливия чуть быстрее отдёрнула руку, чем следовало.

— Благодарю вас, — тихо произнёс он.

— Не стоит. Мы все, в конце концов, ученики одной школы, — произнесла она ровно, почти насмешливо. — Хоть и живём, кажется, в разных мирах.

Он посмотрел на неё пристально, почти изучающе.

— Бывает, даже враждебные миры вращаются вокруг одного и того же солнца.

Оливия не ответила. Лишь вернулась к своему столику, но слова его, подобно мягкому шороху листьев за окном, застряли где-то между строк её книги, не позволяя вновь погрузиться в чтение.

Позже, уже в спальне, среди серебристых занавесей и зелёных подушек, она раз за разом пыталась перечитать один и тот же абзац. Всё тщетно. Мысли её были далеко — не в Слизерине, и даже не в Хогвартсе.

А Тео, сидя в уютной башне Гриффиндора, отвечая на рассеянные шутки друзей, держал в руках ту самую книгу, но ни строчки не мог осознать. Потому что память его упрямо возвращалась к руке, холодной и лёгкой, к голосу, колкому и хрупкому одновременно, и к взгляду, в котором читалось что-то запретное и пугающе прекрасное.

Внутри обоих уже начало прорастать семя того, что не признаёт ни факультетов, ни гордости, ни страха.

С тех пор как библиотечная встреча омрачила привычную чёткость её мироощущения, Оливия Блейк не позволяла себе даже мысленного возвращения к тому вечеру. По крайней мере, делала всё возможное, чтобы казаться самой себе равнодушной.

Однако странная перемена прокралась в её дни. Она стала выбирать маршруты, пролегающие через галерею на третьем этаже, где часто задерживался Тео Вуд с книгами об оборонительной магии. Порой она пряталась за колонной, слушая, как он объясняет что-то младшекурсникам — уверенно, терпеливо. Его голос больше не звучал в её памяти враждебно. Он, напротив, стал чем-то… вызывающе спокойным.

А он — он вдруг стал слишком часто появляться в оранжерее. Не во время занятий, а тогда, когда туда никто не заглядывал: перед ужином или поздним вечером, под предлогом сбора ингредиентов для эссе по травологии. Один раз он застал её там — случайно, как позже оба притворялись.

Они не обменялись ни упрёком, ни объяснением. Лишь короткий, до странности честный разговор о цветении магнолии — и внезапная тишина, в которой чувства вырастали быстрее, чем всё, что выращивала профессор Стебль.

— Разве вы не боитесь, мисс Блейк, что кто-нибудь может неверно истолковать ваши ботанические интересы? — спросил он однажды с иронией, заметив, как она озирается по сторонам, подходя к лавке у старой теплицы.

— Я боюсь только одного, мистер Вуд, — ответила она сухо. — Что я когда-нибудь позволю себе быть искренней.

Её слова повисли в воздухе, как аромат свежей перечной мяты.

Тео молчал. Он не посмел сказать тогда, что уже давно видит сквозь её броню. Что каждый раз, когда она опускает глаза, он чувствует больше, чем осмеливается выразить.

Они встречались молча, украдкой, среди книг, коридоров, иногда — взглядом за обеденным столом. Всякий раз между ними будто возникала невидимая нить: не натянутая, а мягко дрожащая, как струнка арфы, которую задели случайно, но она всё же отзывается мелодией.

Однажды она передала ему книгу, в которой между страниц была вложена засушенная веточка лаванды. Ни слова, ни подписи — лишь аромат, что остался на его пальцах до конца вечера.

Он долго смотрел на этот дар, как на заклинание, в котором не хватало последнего слова.

Но всё чаще над их разговорами нависала тень — тень невозможности. В их окружении царила враждебность, принятая за норму. Тео слышал, как в комнате Гриффиндора друзья язвили по поводу «змеиного высокомерия». Оливия слышала, как её сокурсницы презрительно морщились при слове «храбрец», будто это был синоним безрассудства.

Однажды, проходя мимо, Даниэль Нотт из Слизерина бросил в спину Оливии:

— Ты всё чаще исчезаешь. Или гриффиндорцы научили тебя исчезающему заклинанию?

Она не обернулась. Но пальцы её вцепились в ремешок сумки с такой силой, будто только так она могла удержаться в собственном теле.

Поздним вечером, в тот же день, они встретились у озера. Было холодно, луна отражалась в воде, как та правда, которую никто не осмеливался произнести.

— Ты злишься, — сказал он тихо, подходя ближе, чем когда-либо прежде.

— Не на тебя, — ответила она. — На всё, что делает это таким сложным.

— Я думал, ты справляешься со всем, как ледяная королева.

— Лёд — лишь отражение того, что происходит внутри, — прошептала она, и в первый раз позволила ему увидеть в глазах не отстранённость, а страх.

Он не дотронулся. Но если бы кто-то увидел их в тот миг — двух юных волшебников, стоящих так близко, молча, под звёздным небом, — тот понял бы, что между ними уже нет тайны. Есть только ожидание признания.

Потом наступила тишина.

На следующий день, в библиотеке, их руки вновь соприкоснулись — мимолётно, но глубже, чем прежде. Оливия впервые не отдёрнула ладонь.

Однако прежде чем что-то могло быть сказано, между полками появился Джейсон Финниган — весёлый, вспыльчивый друг Тео. Он что-то крикнул, Тео вздрогнул и отпрянул. Оливия опустила глаза, выпрямилась и прошла мимо, как будто всё между ними было всего лишь сном.

И всё же, вернувшись к себе, она нашла в книге свиток, вложенный между страниц. Там было всего одно слово, написанное его рукой:

«Ещё?»

И под этим — дата, место, и тонкая, как обещание, линия: Оранжерея. Суббота. После заката.

Она не улыбнулась. Но сердце её дрогнуло, едва уловимо, как капля дождя, касающаяся воды.

Время в Хогвартсе шло своим размеренным, древним ритмом: рассветы в сером свете над башнями, колокольчики на лестницах, запах пергамента и волшебства. Но для Оливии и Тео этот привычный мир начал покачиваться, как шаткий мост между «нельзя» и «уже слишком поздно, чтобы не чувствовать».

После того, как Оливия приняла его приглашение, их встречи стали чуть менее случайными — и гораздо более хрупкими. В оранжерее, среди ароматов жасмина и вереска, они больше не прятались за книгами или иронией. Слова стали тише, прикосновения — осторожнее. Нежность, которую они скрывали, больше не нуждалась в объяснении. Она просто была.

Но ничто в Хогвартсе не оставалось в тени надолго.

Однажды утром, за завтраком, профессор Синистра обронила реплику о слухах, доносящихся из библиотеки и теплиц. Упомянутые факультеты — Слизерин и Гриффиндор. Упомянутые имена — нет, но всем всё стало ясно.

Уже к обеду Тео получил сухое письмо с сургучной печатью — вызов к Макгонагалл. Оливии — записку от профессора Слагхорна, более дружелюбную, но не менее тревожную по сути.

Кабинет замер. Профессор Макгонагалл сидела за столом с лицом, лишённым гнева, но исполненным серьёзности. На её коленях лежал список предстоящих изменений в школьной политике, среди которых обсуждалась инициатива по объединению факультетов в совместные кружки.

— Мистер Вуд, мисс Блейк, — начала она, не поднимая взгляда, — вы оба знаете, что вражда между факультетами — печальная, но стойкая традиция. Впрочем, бывают времена, когда ученики напоминают нам, что перемены возможны. Иногда — даже необходимы.

Они оба молчали.

— Ваши встречи, насколько мне известно, происходили не с намерением нарушить правила, а лишь… обойти те, что устарели. Но я прошу — будьте разумны. Иногда лучшее, что мы можем сделать для тех, кто наблюдает за нами, — быть достойными.

После её слов повисла тишина. Она отпустила их с лёгким кивком.

Вечером состоялся первый Бал Сезонов — новое начинание, предложенное студенческим советом. Унылые лица старшекурсников оживились, старинный зал украсили летающими гирляндами и хрустальными звёздами. Оркестр феечек играл в углу нежные вальсы, а ученики танцевали в вихре шелков, лент и перьев.

Оливия стояла у стены, наблюдая за сверкающим залом. На ней было тёмно-зелёное платье, без излишеств, но утончённое — как и она сама. На её шее — простое серебряное украшение в форме листа.

Тео подошёл не спеша, не глядя ни на кого, кроме неё. Его мантия была цвета бордо, с застёжкой в виде льва — и всё же в его походке не было ни капли вызова.

— Ты пришёл, — сказала она едва слышно.

— Ты знала, что я приду, — ответил он.

Он протянул ей руку. Она положила свою — без колебания.

Когда они закружились в танце, ничто больше не имело значения. Ни факультеты, ни взгляды, ни шёпоты. Только её рука в его ладони. Только взгляд, в котором читалось не только признание, а нечто куда более хрупкое и важное: смелость быть увиденными.

— Я боялся, что это всё — иллюзия, — прошептал он.

— Иллюзия не оставляет запаха лаванды на страницах книги, — ответила она.

Он прижал её ладонь к губам. Это был жест старомодный, почти сказочный. И совершенно неподдельный.

Позднее, в письме сестре, Оливия напишет:

«Я нашла кого-то, с кем могу быть не только честной, но и спокойной. Его смех не пытается растопить лёд, а просто греет рядом. Он не задаёт вопросов, на которые я боюсь ответить. И всё же знает меня лучше, чем я сама. Не знаю, куда это приведёт. Но впервые — мне всё равно. Этого достаточно».

А Тео, в записке, спрятанной в её книге, оставит всего одну фразу:

«Наконец-то я дома. Даже если этот дом — твои глаза»

Их любовь осталась тайной — но больше не тенью. Она стала их выбором. А выбор, как известно, и делает нас теми, кто мы есть.