Во тьме (гет)

Долгое время Том не чувствовал ничего, кроме боли. Разрывающая, зудящая боль затмевала всё, держа его в своей власти.

Сложно было сказать, сколько времени прошло с того момента, как Гарри Поттер его убил: неделя, месяц, год, столетие… Он чувствовал лишь бесконечное мучение, так и норовящее прожечь ему кости дотла; но они почему-то никак не прожигались.

Боль исчезла так же внезапно, как и началась. В один миг вдруг наступила лишь тьма, и казалось, что Том в этой тьме совершенно один. Разумеется, до этого он тоже находился во мраке, но тот мрак был пропитан его страданиями, сейчас же полотно темноты было расплывчатым и нечётким. Словно, чувства вернулись к нему, но ещё не успели подстроиться под новую жизнь.

Он открыл глаза и ничего не увидел. Протянул руки вперёд, сделал шаг — пустота. Не было слышно ни единого звука, ни колыхания, лишь лёгкий шорох одежды, когда рукава коснулись друг друга.

По крайней мере, в этой темноте он не был голым; это уже был большой плюс. Правда, кроме свободной рубашки, брюк и, по-видимому, тёплых носков больше на нём ничего не было. Палочка не спряталась в кармане, пропали кольцо и медальон, который он носил на шее.

А вот волосы и нос наоборот появились. Хоть Том и не видел себя, но с удовольствием трогал мягкую шевелюру, зарываясь в неё пальцами. Ощущения были странными. Он столько лет не имел возможности себя потрогать, что искренне удивился, когда смог коснуться ноздри и даже залезть пальцем внутрь.

Пить и есть не хотелось. На самом деле, даже будучи живым, Том плохо помнил, когда нормально ел в последний раз. Выпить вина — да, это он любил, но есть… Аппетита не было уже давно, поэтому особенно сильно он не удивился.

Сделав первые шаги, он вдруг понял, что больше ничем не защищён. Не было ни палочки, ни магии, ни крестражей. Лишь он и всеобъемлющая пустота, сплетающаяся со мраком воедино.

От страха, так давно ему неведомого, засосало под ложечкой и противно сдавило горло. Такого Том точно не ожидал.

Первое время он стоял и привыкал к своей тревоге, делая лишь полу шажки вперёд. Сердца и души у него не было, но страх, на удивление, никуда не делся, видимо, оставаясь где-то на подкорке сознания.

Сказать точно, сколько часов или дней у него заняла борьба было сложно. Он не уставал, не хотел в туалет или в душ, лишь потихоньку сдвигался со своего места и продвигался во мрак.

В самом начале пути Том часто отвлекался на собственные чувства. Отчаяние, безысходность, злость. Он ненавидел мальчишку Поттера, хотел запытать его до смерти всеми возможными заклинаниями, задушить, смотря в зелёные глаза и видя, как из них исчезает жизнь. От гнева кровь бурлила, а пальцы начинали дрожать, сжимаясь вокруг невидимой шеи с бледно-голубой бьющейся жилкой.

Но вскоре тьма поглотила все его эмоции оставив лишь желание пойти вперёд и узнать, что же ждёт его в конце пути. Пути по загробному миру.

* * *

Первая вещь, которую нашёл Том, была керосиновая лампа. Обычная лампа с вечным огоньком за толстым стеклом. Хоть магией он больше и не обладал, но маленькие язычки красноватого пламени зажгли в нём надежду — может, волшебство ещё и вернётся.

Какое-то время он брёл в тишине, освещая лишь туман впереди себя. Лампа не открыла для него ничего нового, кроме того, что пол земляной; как в пещере.

А затем появились они.

Поначалу их было немного, лишь пять или шесть теней, но чем дальше Том шёл, тем чаще он их видел. Полупрозрачные, бесшумные, они останавливались и смотрели ему вслед долгими, тяжёлыми взглядами.

Он отворачивался, но всё равно ощущал бремя их образов, давившее на плечи.

Том никогда не жалел тех, кого убивал. Он искренне ненавидел отца и деда с бабкой, идиотка Миртл его нисколько не волновала — она была лишь очередной ничего не значащей жертвой на его пути к крестражам. Все, кто умерли по его вине, остались лишь слабыми разводами на краю сознания; часть из них он и вовсе забыл.

Но сейчас в груди поселилось странное, тревожное чувство. Он не помнил их лиц, но знал, что это их призраки. Видел в чёрных провалах глаз отражение их смерти и узнавал свой силуэт.

Со временем их стало больше. Всё чаще они появлялись на пути Тома, и ему приходилось обходить неожиданные препятствия, отшатываясь в сторону. В один такой раз, свернув вправо в попытке обойти тучную женщину с ребёнком на руках, он встретил её.

Она стояла в одиночестве, протянув вперёд тонкие просвечивающие руки и умоляюще смотря куда-то за его спину. Она была первой, в чьих глазах Том не увидел ничего. Лишь мрачную вечную пустоту и боль.

— Лорейн? — голос прозвучал хрипло и глухо, а мышцы рта сковало от непривычной нагрузки.

Она не ответила. Лишь повернула голову и издала сиплый свист.

Том подошёл поближе, светя лампой ей прямо в лицо. Он не ошибся. Это определённо была его однокурсница с Хаффлпаффа — Лорейн Барнс.

В школе Том с ней почти не общался. Лишь изредка сталкивался на общих занятиях или на поле для квиддича, но даже не приветствовал, считая разговоры с полукровкой ниже своего достоинства. Лорейн была тихоней с длинными чёрными волосами и большими карими глазами, спрятанными за толстыми стёклами очков.

На её призраке очки были разбиты.

На самом деле, Том бы никогда её не запомнил, если бы после школы они случайно не встретились вновь. Они столкнулись на улице, когда он выходил из дома Хепзибы Смит, прихватив её чашу и медальон. Испугавшись, что Лорейн его сдаст, Том, спустя пару дней, выследил её и убил.

Казалось бы, ещё одна непримечательная смерть, но с ней всё получилось по-другому. Она молчала. Не сказала ни слова, лишь смотрела на него своими испуганными глазами и сжимала краешек мантии дрожащей рукой.

Позже, навестив в один из дней профессора Слизнорта, Том узнал, что она была беременна. Тогда-то в нём и всколыхнулось непонятное глубинное чувство сожаления, так и не исчезнувшее за долгие годы.

Он так и не понял, почему её убийство стало для него особенным, пока после собственной кончины, варясь в пламени жгучей боли, не осознал, что Лорейн напоминала ему мать; по крайней мере, по колдографии.

От сбивчивых мыслей Тома отвлёк непонятный гул. Он раздавался сразу со всех сторон, словно несколько тысяч людей одновременно застонали.

Том развернулся и посветил лампой вокруг себя, резко отшатываясь назад. Тени больше не стояли на месте. Теперь они шли к нему, вытянув вперёд полупрозрачные руки и издавая гортанное мычание.

Не двигалась лишь Лорейн, чуть наклонив голову и печально смотря на приближающуюся толпу.

— Какого чёрта? Эй, отойдите! — Том передёрнул плечами и брезгливо поджал губы. — Не приближайтесь ко мне!

Но тени продолжали идти, будто, не слыша его голос. Лица их исказились в пугающих гримасах, а рты перекосились в ухмылках.

Том сделал ещё один шаг назад и мотнул головой, не понимая, что происходит. Он светил прямо в бестелесные лица, но лампа будто злила их ещё больше, делая мычание угрожающим.

Вдруг его локтя коснулись что-то отдалённо напоминающее ткань, и Том дёрнулся, оглядываясь через плечо.

Лорейн сжимала его рубашку, тяня край на себя. Её губы шевелились, отчаянно пытаясь что-то выговорить, но ни звука с них не слетало, кроме прежних сиплых стонов.

— Что ты делаешь? Мне…мне идти за тобой? — Том мельком взглянул на тени и вскинул брови.

Лорейн усиленно закивала и внезапно побежала вперёд, в один миг исчезая в тумане.

— Вот чёрт! Стой! — Том сглотнул и побежал следом за ней, всё ещё слыша за спиной хриплый вой.

* * *

Он плохо понимал, куда они бегут и сколько ещё бежать им предстоит. Он видел лишь спину Лорейн, то и дело исчезающую во мгле, да бледные тени, наступающие со всех сторон. Страх кусал сердце злобным псом, заставляя лицо покрываться нервными пятнами.

Том чувствовал себя так, словно ему вновь было двадцать; воспоминания о прежних тревогах вернулись, подстёгивая воображение. В полупрозрачных лицах он всё лучше начал различать своих многочисленных жертв.

Они шли за ним. Шли, чтобы отомстить, и гул из тысячи голосов окружал их страждущий строй.

Вдруг Лорейн свернула куда-то в сторону, и Том, повернув за ней, чуть не свалился в дыру из прогнивших досок, в последний момент успев ухватиться за возникший в воздухе угол стены.

Они находились в заброшенной комнате. С потолка свисала паутина, на покрытом пылью комоде лежали вещи, а на полу, вокруг дыры, были разбросаны порядком обветшалые детские игрушки.

Пока Том удивлённо оглядывался, пытаясь понять, куда же делось пространство с туманом, Лорейн подошла к разбитому окну и склонилась над старой колыбелькой, касаясь кончиками пальцев разорванного балдахина.

Свет керосиновой лампы слабо освещал тонкую фигуру Лорейн, разрывая мрак комнаты, и Том нахмурился, почему-то чувствуя волнение. Он знал это место; уже был здесь, хоть и не помнил, когда именно. Запах был пропитан разочарованием и глубинной болью, давя на лёгкие и мешая им раздуваться.

Вдруг тишину нарушил громкий продолжительный стон. Том вздрогнул, нервно смотря не пришли ли за ними тени, но после понял, что это Лорейн. Она стояла возле колыбельки и держала руки в таком положении, словно укачивала невидимого ребёнка.

Внезапная мысль прорезала сознание, заставляя Тома сделать шаг вперёд. Это был дом Лорейн и её комната. Точнее, комната, в которой должен был жить её не рождённый ребёнок. Его кроватка, игрушки, комод с детскими вещами и полустёртые рисунки на стенах.

— Я…я знаю это место, — голос гулко ударился о стеклянное дно тишины.

Лорейн медленно выпрямилась и повернулась, слабо наклоняя голову. С её губ сорвался тихое шипение, но в слова оно так и не сложилось.

— Почему я его знаю? Я здесь не был, — Том нахмурился, освещая прозрачное лицо лампой.

Из чёрных провалов глазниц катились слёзы и тут же исчезали, словно испаряясь в воздухе.

— Ты затащила меня в свои воспоминания? — сердце вновь застучало в страхе, и Тому пришлось сжать зубы, чтобы не повышать голос.

Он так отвык от своего человеческого обличия, что сейчас каждое проявление чувств приводило его в ужас. Собственная слабость мешала думать, мешала понимать происходящее; она отравляла всё его существо, точнее то, что от него осталось.

Лорейн вновь издала стон и вдруг подлетела прямо к его лицу, почти не касаясь пола. Её движение было таким резким, что Том неосознанно отшатнулся, давясь воздухом. Лампа в его руке дрогнула и лишь чудом не упала на пол.

— Если я могу говорить, то и ты можешь. Отвечай! — разозлившись из-за собственной нервозности, Том хотел было толкнуть Лорейн, но пальцы болезненно обожгло невидимым огнём. — Что это?!

Она молчала, лишь смотря на него бездонными дырами глаз. Уголки тонких губ, еле видимых на просвечивающей коже, печально смотрели вниз, так и норовя дёрнуться во всхлипе. Но она хранила тишину, не двигаясь с места.

— Ты не можешь говорить или не хочешь? Ты должна ответить! Должна! — Том злился всё сильнее, ощущая бессилие.

Тяжёлая волна безнадежности сдавила грудь, не позволяя сделать вдох. Он стал своим худшим кошмаром — слабым, жалким существом, от которого всегда мечтал убежать.

— Отвечай! Говори, что это значит! Говори! Ты должна! — злые слёзы обжигали глаза, и Том, переполненный гневом, бросил лампу в стену, переходя на крик. — Ты не можешь молчать!

Его трясло. Лампа разлетелась на тысячу осколков, а слабые языки пламени облизывали ножки комода, становясь всё сильнее.

Лорейн не двигалась, но Том чувствовал немое обвинение, укор, и совесть, с которой он будто бы уже давно распрощался, вернулась в тело, пожирая сердце.

— Тогда пусть всё сгорит! Всё, что напоминает тебе о твоём жалком выродке! Я рад, что он умер! Вы заслужили смерть! — он кричал так громко, что барабанные перепонки так и норовили лопнуть.

Пламя разгоралось всё сильнее, наполняя комнату запахом дыма и звуком трещащей мебели. Детские распашонки исчезали на глазах, превращаясь в горки пепла, и Том истерично смеялся, ощущая себя так, словно горят его собственные вещи: его комната, его дом. Словно он стоит напротив своей матери и смеётся ей в лицо, трясясь от страха.

Краска на стенах начала отваливаться, и рисунки пухлых медвежат и голубых облачков навсегда исчезали в огне, болезненно шипя.

Том и Лорейн стояли напротив друг друга, окружённые кольцом огня. Сквозь неё он видел подбирающиеся к ним языки пламени и смеялся всё громче, в ужасе думая о скорой смерти.

Вот какой его кошмар за все деяния. Умирать вновь и вновь, даже сейчас, когда, казалось бы, умереть было уже невозможно.

— Почему ты не отвечаешь? Почему ты молчала тогда? Почему не спасла своего чёртова ребёнка? — Том хотел было крикнуть что-то ещё, но вдруг затих, закусывая губу.

Он ни разу не слышал, чтобы она говорила, даже в школе. Ни слова на уроках, в библиотеке, в Большом Зале. Ни друзей, ни подруг, ни парней. Молчаливая Ло — прозвище за глаза.

— Ты не молчаливая, ты немая, — он сделал шаг назад и побледнел, если это, конечно, было возможно в его нынешнем состоянии.

Гулкий стон сорвался с губ Лорейн, и пламя исчезло, оставив после себя лишь разруху. В тот же миг комната закрутилась и растворилась в вихре.

Они вновь стояли в темноте среди тумана. Лишь от Лорейн теперь исходило слабое голубоватое свечение, озаряя мрак вокруг.

Странное чувство захватило сердце Тома. Он никогда не ощущал чего-то подобного. Боль за смерть другого. И стыд. Бездонная пропасть стыда, разверзнувшаяся в душе. Такие простые человеческие чувства, от которых он совершенно отвык.

— И что теперь? — голос дрожал, позорно слетая и затихая.

Лорейн молча развернулась и пошла вперёд. Оставшись без лампы, Том больше ничего не видел, а потому, не желая оставаться в одиночестве во тьме, последовал за ней.

* * *

Вторая вещь, которую нашёл Том, была трость. Она лежала у ног старика, протягивающего к ним руки. Преследующие их тени давно не появлялись, а потому Том от неожиданности прикусил губу, заметив силуэт, внезапно выступивший из мрака.

Старик был совершенно обычным. Сгорбленным, почти лысым и таким же, как и все люди вокруг — полупрозрачным с чёрными провалами вместо глаз. Вот только в отличие от Лорейн он говорил.

— Т-ты, — хриплый шёпот нарушил тишину, и узловатые пальцы потянулись к Тому, так и норовя схватить его.

— Кто это? — Том дёрнулся, на одно мгновение забывая, что Лорейн не сможет ответить.

— Т-ты…я тебя помню, — старик сделал шаг вперёд, и рот его, а точнее то, что ото рта осталось, исказилось в пугающей гримасе. — Я…я просто услышал шум. Ты…а потом…потом вспышка. Зелёная вспышка.

— Я не знаю, кто это, — он попробовал отмахнуться и пойти дальше, но Лорейн продолжала стоять, даже не дёрнувшись.

Пройдя пару метров в темноте, Том наощупь вернулся обратно и вновь посмотрел на старика, понимая, что пропустить его не получится. Пока он так и не понял, что происходит, но, очевидно, надо было выполнять то, что безмолвно повелевала его молчаливая спутница.

— Я…я был дома у сына. Играл с внуками и услышал шум во дворе. Это был т-ты. Там стоял т-ты, — прошамкал старик, и кончик его пальца коснулся груди Тома, болезненно обжигая.

Старое, запылённое воспоминание слетело с полки памяти, представая перед глазами.

Том тогда покидал дом Мраксов, когда услышал громкие голоса и, пытаясь узнать их природу, вышел к незнакомой хижине. В темноте было плохо видно, и он споткнулся обо что-то. Тогда-то этот старик и вышел. Опираясь на трость, он вглядывался во тьму и всё спрашивал, кто там ходит. А рядом с ним стоял мальчик-подросток, наставив во мрак магловское ружьё.

Том убил их со злости, чтобы доказать собственное превосходство над глупыми маглами. Потому что злился на деда, на отца, на всех вокруг. И эти двое жалких существ стали последней каплей в буре его чувств.

— Ну и что? Что я должен сделать? — даже сейчас возникало желание его убить.

Останавливала Тома лишь мысль об обожжённых пальцах и о… Лорейн. О том, что она это увидит. Что вновь разочаруется в нём.

Пугающее чувство вины затопляло его сердце, душу, да и всё тело целиком. Он никогда такого не чувствовал, не позволял себе проявлять жалость, но сейчас хотелось вымаливать у неё прощение; у неё и её не рождённого ребёнка. Лорейн была его маленьким светом в бесконечной пугающей тьме, наполненной тенями.

— Он всё видел, — старик сделал шаг назад, и за его спиной возникла дверь.

— Кто видел? — Том нервно взглянул на деревянную ручку, а затем на Лорейн.

Он боялся туда заходить. Боялся, потому что знал, что ничего хорошего его там не ждёт. Только очередной пожар и очередное раскаяние.

Старик медленно развернулся, кряхтя, и кивнул на дверь, повторяя:

— Он всё видел.

Том сглотнул и подошёл поближе, кладя ладонь на неотшлифованную поверхность. Он видел, что Лорейн не двигается, но не мог заставить себя перешагнуть порог.

Снова слабость. Снова человеческие чувства, которых он так избегал.

— Ты пойдёшь со мной? — голос прозвучал жалко.

Старик глухо закашлялся и вновь указал головой на дверь:

— Ты всегда идёшь один. Ей запрещено. Она лишь проводник здесь. Твоё раскаяние лишь твоё.

Пальцы нажали на ручку, и Том переступил порог, оказываясь в тёмной комнате. Он хорошо её помнил. Они с братом часто тут играли, когда родители разрешали приехать к дедушке. Дедушка доставал из большой коробки с чердака деревянных солдатиков, и они устраивали бои не на жизнь, а на смерть.

Но сегодня всё было иначе. Сердце бешено билось в груди, так и норовя выпрыгнуть, а в горле собиралась кислая тошнота. Он стоит у стола, всё ещё сжимая в руках двух солдатиков и смотря на входную дверь. Из-за дедушкиной тумбочки плохо видно, но можно заметить чьи-то пальцы. Мальчишеские, совсем детские, они хорошо знакомы Тому, потому что он видит их каждый день; когда чистит зубы наперегонки с братом, когда залезает к нему под одеяло и просит рассказать сказку, когда играет в войну и разбивает полк, который эти самые пальцы тщательно выстроили.

Теперь пальцы недвижимы. Они лежат на полу и, если приглядеться, то за ножкой тумбочки видно тонкое запястье с еле заметным шрамиком от падения.

Том чувствует, как по лицу бегут слёзы, но боится сдвинуться с места. Потому что дедушка крикнул, чтобы он оставался дома; потому что потом дедушка крикнул ещё раз, но уже хрипло и глухо, а затем что-то упало у крыльца, и Том начинает догадываться, что это было. Потому что Том узнал пальцы брата, которые больше не двигаются, потому что Том слышал выстрел из ружья и видел две вспышки, отразившиеся в окне. Потому что Тому всего шесть лет, и он ощущает, как намокают штаны, и как с них льётся на пол звонкая струя.

Во дворе кто-то шумно ругается, а потом странно-зловеще смеётся, и Тому хочется домой в мамины объятия. Он тихонько плачет, широко распахнутыми глазами смотря на порог, но никто не заходит. Никто так и не заходит.

* * *

Страх сжимал сердце вперемешку с виной, вызывая в желудке противные спазмы. Том вновь стоял один в темноте, в испуге ища Лорейн. Только она могла его спасти, могла печально улыбнуться и прекратить Адское пламя, пожирающее душу, которой уже давно нет.

Он уже хотел было побежать в сторону, как вдруг увидел впереди голубоватое свечение. Старик всё ещё стоял рядом с ней. Только теперь он обнимал за плечи невысокого мальчика с ружьём в худеньких ручках.

Том шёл к ним, и мысли его прыгали, кружась в неведомом хороводе.

— Твоё раскаяние… — хрипло произнёс старик, стоило ему подойти поближе, и обнял мальчика покрепче, — твоё раскаяние — там, во тьме.

Он кивнул куда-то в пустоту и, потянув ребёнка за собой, зашёл в дверь, растворяющуюся на глазах. Том наклонил голову, не смея взглянуть в их лица.

Ему было страшно. Ему хотелось сбежать и вернуться обратно в мир живых. В мир, где он был властен над смертью, где у него была магия, палочка и сила, где страха не существовало; и раскаяния тоже…

Лорейн медленно пошла вперёд, даже не обернувшись. Она будто плыла, почти не касаясь ногами пола. Том шёл следом. И по щекам его текли слёзы.

* * *

Третья вещь, которую Том нашёл, была запонка. Её держал на ладони, протянутой вперёд, молодой мужчина. Заметив Тома, он вздрогнул и отступил назад, роняя застёжку и прикрывая лицо руками. Но даже сквозь неплотно сжатые пальцы были видны шрамы, раздирающие блёклую плоть.

Лорейн остановилась и осветила всю его фигуру и увитую плющом дверь за его спиной.

Вспоминать нужды не было. Том сразу же вспомнил молодого магла, увидевшего его аппарацию в лесу. Не раздумывая, он выстрелил заклинанием, проклиная чёртова Люциуса, выбравшего неудачное место для встречи из-за рейдов в Малфой-Мэноре. Потом он, конечно, же объяснил Люциусу, в чём именно тот был неправ, а про магла даже и не вспомнил. До этого момента.

— В-вы стояли там, у дороги, — голос у мужчины дрожал, а ладони всё ещё прикрывали лицо, не позволяя Тому его рассмотреть. — Было больно…так больно…

Том качнул головой и подошёл к двери. Он уже знал, что нужно делать, но страх всё равно обвивал грудную клетку ледяными объятиями. Сколько же ещё таких дверей во тьме? Сколько ещё раз ему предстоит прожить чужую боль и раскаяться за свои убийства? Сколько раз?

Он обернулся на Лорейн, умоляюще смотря в провалы её глаз, словно она могла ему помочь. Но лишь тонкие губы вновь печально дёрнулись, да бледная рука коснулась его рукава.

Том часто дышал, сверля ручку тяжёлым взглядом. Наконец, собрав последние силы, он переступил порог, оказавшись в лесу.

Сосны шумели, качаясь на ветру, шелестела пожелтевшая трава, напоминая о наступившей осени. Том вслушивался в звуки леса и пытался услышать мотор автомобиля — у него здесь была назначена встреча. Очень важная встреча. Встреча, которой он ждал больше десяти лет, которая колыхала и баламутила все чувства внутри. Он помирился с сыном. Пока только в письмах, но тот обещал приехать сюда, на место, где они играли, когда сын был совсем маленьким.

Том тщательно вслушивался, боясь, что машина проедет мимо, или, что не приедет вовсе… Но сын обещал. В письме он поклялся, что приедет, и они поговорят и разрешат все ссоры. Сын написал, что Том скоро станет дедушкой, что он познакомит его с женой, что у них есть собака и два кота.

Машина никак не ехала. Том взволнованно посмотрел на часы, переступив с ноги на ногу. Сын ему никогда не врал, значит, что-то случилось.

Он постоял несколько минут и пошёл к перекрёстку, от волнения раздирая губы в кровь. Ещё издалека он заметил голубую машину с приоткрытой дверью и что-то, напоминающее громоздкий мешок, валяющееся у дороги.

Том бежал так быстро, как позволяли ему его усталые старческие ноги. Резкий воздух бил в лёгкие, разжигая болезненный огонь, а голова кружилась, превращая мир вокруг в сплошную размытую карусель картинок.

Он смотрел лишь на мешок, приобретающий человеческие очертания.

Потом была боль. Всепоглощающая боль и ничего больше.

* * *

В очередной раз придя в себя в темноте, Том дрожал, даже не двигаясь с места. Он сидел, окружённый со всех сторон тьмой, и думал лишь о Лорейн. О его печальной проводнице, единственной из всех простившей его без раздумий.

Как он мог не заметить этого в школе? Как мог не увидеть за толстыми стёклами молчаливое одиночество, которое нередко чувствовал сам?

Вопросы роем мух жужжали в голове, и сердце утопало в сожалении, о котором живой Том Реддл и подумать не мог. Он не знал раскаяния и страха, добиваясь своего силой и властью, но здесь все обычные его способы были бессильны, и пришлось начать путь заново.

Голубоватый свет озарил его лицо, и Том вздрогнул, поднимаясь с колен. Он сам не знал, как очутился в такой позе, но чувствовал некое облегчение, позволившее вине чуть ослабить хватку сердца.

Мужчина исчез вместе со своей дверью, и теперь среди мрака и тумана они с Лорейн вновь были одни.

— Прости меня за то…за то, что я сделал. Прости. Мне не хватит жизни, чтобы перед тобой извиниться, но здесь…здесь у меня есть вся бесконечность, — вопреки страху Том сжал бледную руку, вздрагивая от болезненного ожога, вспыхнувшего на ладони.

Лорейн чуть наклонила голову, и уголки губ её дёрнулись в слабой, еле заметной улыбке.

— Я боюсь идти дальше, потому что…потому что там всё страшнее, — он сглотнул, смаргивая набежавшие слёзы.

Снова слабость, но бороться с ней сил больше не было. Ладонь горела, и огонь от этого пламени скользил по коже, захватывая всё его тело. Впереди было много дверей. Слишком много дверей…

— Я не справлюсь. Я не справлюсь, потому что здесь всё по-другому. Здесь я слабый, и мне приходится быть ч-человечным, а я больше так не умею, — он приблизился к ней, ощущая, как по щекам растекаются мокрые дорожки.

Лорейн издала тихий стон, проводя кончиками пальцев по подбородку Тома и оставляя новые ожоги. Но даже сквозь боль он чувствовал мягкий шёлк её кожи, по крайней мере, отголоски того, какой она была.

Он смотрел в её чёрные дыры глаз и плакал, боясь отпустить тонкие пальцы. Казалось, что стоит ему перестать её касаться, как она пропадёт навсегда, исчезнув в пугающей тьме.

Потому Том подошёл ближе и обнял Лорейн, целуя её в полупрозрачные губы.

Едкая боль вспыхнула в районе рта и распространилась по всему телу, сжигая его в Адском пламени. Это было в тысячу раз больнее Круцио, но гораздо легче, чем вновь зайти в новую дверь.

Том понимал, что это лишь передышка, некий перерыв перед тем, как они вернутся обратно, но целовал её лишь напористее, умирая и оживая по кругу. Он всё в своей жизни сделал не так, как было нужно, но самой большой ошибкой было не заметить Лорейн. Не увидеть её, не отделить от остальных и заставить мучиться, обречь на вечное хождение во мраке.

Он целовал её, и сердце начало биться вновь, разлетаясь на тысячу осколков и склеиваясь за считанные секунды.

Больше не было Тома Реддла, Волдеморта и Тёмного Лорда; его прошлым, настоящим и будущим была эта тьма, поглотившая всё вокруг. И выходом из тьмы была Лорейн. Его невозможным спасением. Ведь, когда-то двери кончатся…

— Прости, прости, прости, — сбивчиво шептал Том, скользя обожжёнными ладонями по её плечам и шее.

Он умолял Лорейн прощении и чувствовал, как еле заметно её губы отвечают на поцелуй, обжигая его в ответ.

Здесь во тьме было его раскаяние, и олицетворением этого раскаяния была Лорейн.