Я Махидевран (гет)

Предисловие

В каком году — не помню, смотрела я сериал «Великолепный Век» в чудной озвучке канала «Домашний». Красота же, просто сказочная! Какие интерьеры! Какие наряды!.. Глаз не оторвать. И актёры достойные, по большей части даже приятные на взгляд.

Но. Чем больше смотрела — тем больше меня бесила эта Александра, которая Хюррем. Нет, поначалу мне её было даже жалко: похитили, оторвали от родины, «сдали» в гарем… Но потом эта рыжая стерва ломанулась к власти, да так, что стала топтать всех на своём пути. Не гнушаясь ничем от слова «совсем». И ведь всё ей с рук сходило! Так что, как только по её наущению погибли Ибрагим и Мустафа — злость и обида на несправедливость показанного заставили меня перестать смотреть этот сериал. Я бы на месте сценаристов всё не так сделала!

Это, к слову, было после первого просмотра «Великолепного Века». Потом начался повтор. И вот тогда я стала копаться в интернете на всякие околосериальные темы. Узнала много нового, и о сериале, и об исторической Турции того времени.

…Я не готовилась специально, ей-богу!

Короче говоря, в один отнюдь не прекрасный дождливый субботний вечер, лежала я на диване, грызла семечки и смотрела сериал, смачно сплёвывая шелуху чуть не после каждого появления Хюррем на экране. Нет, не в экран, не доплюнуть было, но жутко хотелось. Началась драка Хюррем и Махидевран. Тут я вдруг почувствовала, что засыпаю…

…А проснулась от того, что меня таскают за волосы. Меня. За волосы. Потом удар головой — и я опять провалилась в темноту.

Глава 1.

И слышу я голос… Ужасно знакомый. Потом понимаю, что это «голос канала «Домашний», ибо он там почти всё время, и в рекламе, и в озвучках. Но я-то его буду всегда помнить, как голос Султана Сулеймана из сериала «Великолепный Век».

— Махидевран, моя весенняя роза, — шепчет он с придыханием прямо у меня над ухом.

«Ага, сериал, значит, всё ещё идёт. Так, надо встать с дивана, выключить телик и пойти спать».

Я проснулась от головной боли. Виски ломило, затылок жгло, словно голова лежала не на подушке, а на раскалённой плите. Я всё-таки разлепила веки. Но первое, что я увидела… Прямо надо мной качалось, немного расплываясь, очень знакомое лицо. Я заморгала, на секунду забыв про боль, и даже попыталась помотать головой. Но боль тотчас же вернулась. А тот, кто смотрел на меня, вдруг зашептал с очень заботливым и встревоженным выражением на лице:

— О Махидевран, моя Весенняя Роза, прошу тебя, не тревожься, не двигайся. Это я, все твои страхи позади, лекарь сказала, что скоро всё пройдёт, тебе лишь нужно побыть в покое.

«…Что он сказал? Ради всего святого, что происходит? Я загремела в телевизор? Это — султан Сулейман-хан хазретлери?! Настоящий?! А меня он зовёт «Махидевран»? Это сон, ей-богу, сон. Но боль куда как настоящая, даже щипать себя не понадобилось. Я же чувствую эту боль. Значит, я не сплю. Но ведь рядом со мной — султан Сулейман. Он, что, тоже не сон? Надо потрогать…»

Я попыталась потрогать султана, но руки были словно чужие.

Почему «словно»? Они и есть чужие. Это руки Махидевран.

— Повелитель… — прошептала я чужими губами.

— Слава Аллаху, ты очнулась! — Сулейман наклонился и поцеловал меня в лоб.

«Ну, точно, меня поцеловал, это же я чувствую его губы лбом. Моим лбом. Да что ж происходит-то?!»

— Повелитель, — опять шепнула я.

Вот спроси сейчас меня «А по-каковски вы изволите разговаривать, сударыня?» — не знаю, что ответить. Я понимаю султана, султан, судя по всему, понимает меня. Стало быть, мы говорим на одном языке. По-турецки? По-османски? По-русски, мать-перемать?! Вряд ли султан Сулейман знает русский язык. Но в сериале же он говорит по-русски. То есть актёр Халит Эргенч говорит продублированным голосом… Что-то я совсем запуталась. Я турецкого языка точно не знаю, османского тем более, не говоря уж про арабский. Или какой-нибудь там персидский. А Махидевран знает османский. А актриса Нур Феттахоглу знает турецкий. Так я в сериале или в каком-то ещё мире, который похож на сериал?

Ладно, принимаю для простоты, что говорю я по-османски. Как Махидевран. Правда, никакой простоты это не добавляет. Ладно, буду считать, что хоть с этим разобралась. Она — это я. Я — это она. Махидевран-султан. И что теперь?

Как «что»?! Воспользоваться привалившим счастьем! Ты же хотела всё исправить! Исправишь — и будешь жить долго и счастливо с очаровашкой-султаном. А эту стерву Александру-Хюррем — к ногтю!

Я тяжело вздыхаю, опять чувствую головную боль…

«Крепко же эта стерва её, то есть меня, приложила!»

…и начинаю лепетать на каком бы то ни было языке, глядя в ясные голубые очи султана Сулеймана:

— Что со мной, Повелитель? Уж не сплю ли я, уж не вижу ли сон? Вы так участливо ко мне относитесь…

Да, да, зови султана Повелителем, только попробуй назвать его Халитом Эргенчем! Хоть век-то и Великолепный, но это будет последнее, что ты тут скажешь.

А он улыбается:

— Почему это так удивляет тебя, Махидевран? Разве ты не мать моего сына?

«Ага, значит, султан всё ещё расположен к Махидевран, а Александра-стерва ещё не стерва-Хюррем. Отлично. Так не бывать же ей ею! Или я не Махидевран-Гюльбахар!»

Хм-хм…

— Мне почудилось, Повелитель, что вы забыли о своей смиренной рабыне.

— Разве я могу забыть о моей Весенней Розе? Разве возможно, чтобы твой нежный облик в моём сердце затмила другая женщина?

Ну да, ну да, разве возможно!..

— Но как же быть с тем ужасным обычаем, Повелитель? Когда наложница рождает сына, султан больше не сближается с ней.

— Это же всего лишь обычай, Махидевран! — пренебрежительно машет он рукой, унизанной перстнями. — А обычаи устанавливают люди для людей. Разве я, тень Аллаха на земле, не могу пренебречь каким-то пустяковым обычаем? Тем более, что касается он моего гарема. Разве не я сам решаю, с какой женщиной проведу ночь?

— Конечно, Повелитель, только вы решаете, кому выпадет счастье пройти по Золотому Пути.

«Я не хотела язвить, чес’слово!»

— Ну, довольно об этом. Скажи мне, вправду ли ты чувствуешь себя лучше?

— Когда я смотрю в ваши глаза, мой Повелитель, только тогда я и чувствую себя хорошо.

«Эк’ я завернула-то!»

Султан тоже, похоже было, впечатлился:

— Махидевран, любовь моя, почему я раньше не слыхал от тебя таких изысканных речений? Уж не начала ли ты писать тайком стихи?

Тут жар прихлынул к моим щекам: «Уж не прокололась ли я?», и я залепетала торопливо, в очень искреннем смущении:

— Ах, ничего не скроешь от вас, мой мудрый Повелитель! В тоске от вашего пренебрежения принялась я искать утешения в стихосложении.

«И это я говорю?! Люди так не разговаривают!»

Сулейман же воспринял моё велеречие как должное и даже обрадовался. И верно: как я помню, он и сам не чужд поэзии, недаром в сериале они с Хюррем, бывало, изъяснялись стихами.

— Теперь ты просто обязана показать мне свои стихи.

— Нет-нет, Повелитель, я не посмею оскорбить ваш взор моими нелепыми виршами, ведь их нельзя уподобить даже бледной тени ваших стихов!

И тут чело Сулеймана омрачилось:

— Махидевран, я что-то не припоминаю, когда это ты могла прочесть мои стихи…

«Чёрт, вот теперь точно прокололась!»

— Я услышала когда-то, как Валиде-султан с гордостью кому-то говорила, какие великолепные стихи сочиняете вы, Повелитель.

«Ну, правильно, мать же должна гордиться стихами сына, так ведь?»

Точно: Сулейман улыбнулся, польщённый.

— Но я всё-таки настаиваю: ты должна дать мне прочесть твои стихи. Клянусь, я не скажу ни слова, если они так уж слабы, как ты утверждаешь. Но я уверен, что они прекрасны.

«Ну, вот, теперь изволь сочинить хоть что-то. Ладно, наваяю что-нибудь, левой пяткой. Главное, поцветистее выражаться. «О твои очи небесного цвета! О чёрная, как сердце завистника, борода!» О Боже, откуда в моей голове такие эпитеты? …О, заткнись, Махидевран! А ещё некстати в голове вертится эта заставка рекламная к сериалу: «У тебя борода? Я скажу тебе «да». Если бороды нет — То и «нет» мой ответ»… Удержаться бы и не втиснуть эту фигню в мои якобы стихи».

— Что ж, я очень рад, что твоё здоровье не пошатнулось, — сказал Сулейман, как мне показалось, немного, совсем чуть-чуть, растерянно. Похоже, он всё никак не может понять, с чего вдруг Махидевран так изменилась. — Но я всё ещё вижу печаль на твоём челе. Что же печалит тебя, моя Весенняя Роза?

— Мой Повелитель, я никак не могу перестать думать о том ужасном обычае. Ведь именно из-за него и случилась эта неподобающая драка с Александрой.

Султан нахмурился:

— Так расскажи наконец, что между вами произошло!

— Она насмехалась надо мной, Повелитель, говорила, что даже если я и родила шехзаде, теперь-то вы больше не посмотрите в мою сторону, и она сможет стать вашей фавориткой.

— Дерзкая рабыня! — крикнул султан, гневно сведя брови, но тут же наклонился ко мне, и голубые, прекрасные глаза ласково засияли: — Не печалься, моя Весенняя Роза, я прикажу примерно наказать её, ведь она посмела прикоснуться к телу матери шехзаде-хазретлери.

— Вы прикажете её казнить? — с долей надежды спросила я.

— Не думаю, что за такой проступок она всё-таки заслуживает смерти, — с сомнением протянул султан.

«Ну, вот, рыжая стерва всё-таки успела привлечь внимание моего Сулеймана!»

— Но плетей ей не избежать, — твёрдо закончил он.

— Я так и думала! — я зажмурилась и всхлипнула. — Эта рабыня пленила ваше сердце!

— Да нет же, — голос Сулеймана был таким ласковым, и мне это было ужасно приятно, ведь слушала его всё-таки я, а не Махидевран. — Разве может подобная ей женщина пленить меня, султана Сулеймана? Что хорошего в её волосах, рыжих, как пламя геенны? Что хорошего в её коже, бледной, как у прокажённого? Что хорошего в её глазах, цветом напоминающих глаза Иблиса, побитого камнями? Нет-нет, в ней решительно нет ничего привлекательного.

«Не понимаю, это он меня убеждает или себя? И как-то слишком пылко он отрицает».

— На всё воля Аллаха, — сказала я, не открывая глаз, и постаралась, чтобы мой голос горестно дрогнул.

— Значит, ты хочешь, чтобы я приказал казнить рабыню Александру?

«Да! Да!» — едва не заорала я, но сдержалась и сказала смиренно:

— Уповаю на вашу справедливость, Повелитель. Без сомнений, её проступок получит справедливое воздаяние.

— Конечно, моя Махидевран. А теперь попроси, что ты хочешь в награду за твои страдания. Александра получит, что заслужила, а что получить хочешь ты?

— Мой Повелитель. Нет ничего желаннее для меня, чем видеть вас.

Я открыла глаза, похлопала ресницами и постаралась, чтобы мой взор выразил всё моё восхищение (Халитом Эргенчем).

Он улыбнулся.

— Тогда я обещаю тебе, моя Весенняя Роза, что отныне и до самого моего смертного часа я буду проводить с тобой каждую среду.

— О мой Повелитель! — я изобразила попытку вскочить и пасть к его ногам, которая, впрочем, вполне ожидаемо была сразу же пресечена: султан удержал меня своими сильными руками. — Вы сделали свою рабыню самой счастливой в подлунном мире! Мне не о чём больше мечтать, Повелитель.

— И заметь, любовь моя, ночь четверга по-прежнему будет законно твоей, — лукаво улыбнулся мне мой султан.

Сулейман казался очень довольным. Похоже, благодаря мне, Махидевран имеет теперь неплохие шансы стать хасеки.

— Ну, а сейчас я покину тебя, — сказал он, вставая. — Набирайся сил, моя Весенняя Роза, ибо среда — это уже завтра.

Он вышел, гордо выпрямившись, но едва дверь за ним закрылась, как сразу же распахнулась вновь. На его место к моему ложу метнулась круглолицая служанка.

«Кажется, её зовут Гюльшах, — вспомнила я с трудом сериал. — Или Гюльфем? Проклятье, вечно я путаю эти имена!

Ну да, ну да, Махидевран с Хатидже тоже кто-то путал… Ну хоть теперь не будешь путать. Себя же по имени ты звать не станешь, ха-ха.

Насколько я помню, эта девушка была главной прислужницей у Махидевран. И, между прочим, очень преданной прислужницей. Даже излишне преданной. Что-то она там накосячила в сериале. Я, правда, не помню, что именно, но надо быть с ней поаккуратнее. А иначе, она по своей преданности может слишком буквально понять свою госпожу. Так что, никаких «Да чтоб она сдохла, эта Хюррем!» при ней говорить нельзя. Хотя…»

Круглолицая служанка тем временем уже кинулась перед моей постелью на колени и целовала мне руки:

— Госпожа! Госпожа! Как же я рада, что с вами всё в порядке!

— Ну, довольно, Гюльшах, — вымолвила я, и по тому, что девушка послушно встала, почтительно сложила руки и склонила голову, я поняла, что угадала её имя. — Скажи-ка мне лучше, что во дворце говорят о произошедшем?

— Разное говорят, госпожа, — с готовностью сказала она. — Валиде была рассержена, она велела запереть Александру в каморке возле кухни, пока Султан не решит, что с ней делать. Шехзаде Мустафа, конечно, ничего не знает, он сейчас гуляет в саду со служанками. А девушки в гареме — кто ругает Александру, мол, как она посмела ударить мать шехзаде, кто жалеет вас, мол, крепко же ей досталось, кто-то завидует, мол, Повелитель опять к вам может вернуться из жалости. Но некоторые девушки говорят, мол, правильно этой гордячке, извините, вам, то есть, госпожа, досталось.

— Даже так? И кто же это говорит?

— Наташа, Мария-новенькая и Нигяр.

— Нигяр-калфа?

Я сразу вспомнила ту страшненькую, вредную калфу, которая стала любовницей Ибрагима-паши и даже родила ему дочь. Так-так…

— Она самая. Суёт свой длинный нос куда не просят, да всё мечтает, чтобы её звали не Нигяр-калфа, а ункяр-калфа*! Да где ей! Ей, с её лицом да характером, до ункяр-калфы как отсюда до Амасьи пешком.

«Ну да, если только не прилепится к Хюррем. Кажется, в сериале она всё-таки стала ункяр-калфой».

— Госпожа, я могу спросить?

— Спрашивай.

— А о чём с вами говорил Повелитель? Он так долго пробыл с вами…

— Он меня пожалел, Гюльшах.

— Ах, как хорошо! Машалла! Он, значит, всё ещё любит вас! Иншалла, он вернёт вам своё расположение!

— Уже вернул, — улыбнулась я искренней радости моей служанки. — Повелитель даровал мне каждую среду.

— Ах! Госпожа! Велите раздать сласти девушкам?

— Да, пусть раздадут. Только тогда, когда Х… Александра вернётся в гарем. Проследи за этим. И узнай, как Повелитель решил наказать Александру.

— Слушаюсь, госпожа!

Гюльшах радостно заблестела глазами, поклонилась и выбежала из покоев. Ну, вот, теперь и я могу в покое полежать и подумать, как мне жить в этом… сериале? мире? В этом, так-растак, Великолепном Веке.

* * *

А султан Сулейман тем временем пребывал в своих покоях. Сначала он хотел сам найти дерзкую рабыню Александру, но потом решил, что правильнее будет, если её приведут к нему. Отдав такой приказ, он уселся на роскошной тахте и придал своему выразительному лицу суровость. Он лукавил, говоря с Махидевран. С первого взгляда рабыня-славянка понравилась ему, тут Ибрагим, который привёл её в гарем, не ошибся. И между прочим, она ведь сразу приняла ислам. Но с другой стороны, не слишком ли легко она предала свою веру, веру своих предков? Не говорит ли это о её неискренности? А эта её дерзость… Она и притягивает, и отвращает.

Вспомнив об Ибрагиме, Сулейман приказал позвать и его. Хранитель покоев едва успел войти, с положенными церемониями поприветствовать султана и усесться в кресло возле окна, как Али-ага, один из евнухов, привёл провинившуюся рабыню. Александра же, растрёпанная, с разорванными рукавами, в прорехах которых виднелись её полные белые руки с уже наливающимися багрянцем синяками, Ибрагима не заметила, поскольку смотрела только на султана. Тот нахмурился: никаких манер так и не выучила эта рабыня.

— Султан Сулейман! — звонко и как всегда дерзко выкрикнула она.

Оба мужчины не могли не залюбоваться ею: невысокой, с «аппетитной» фигурой, пышными огненными волосами и пылающими глазами.

Но султан не был бы Сулейманом Великолепным, если бы не поставил рабыню на место.

— Я позволял тебе говорить, дерзкая рабыня? — холодно процедил он.

Она вздрогнула, но воинственности не потеряла:

— Так позвольте мне сказать, Повелитель!

— Позволяю. Говори.

— Я наказана несправедливо! Махидевран с ува…

— Махидевран-султан.

Александра поджала губы, но потом продолжила:

— …Махидевран-султан с уважением унесли в её покои, а меня Валиде-султан приказала запереть в какой-то грязной каморке! А ведь я-то тоже пострадала! Посмотрите только!

И она подбежала ближе к султану и принялась вертеть у него перед лицом своими голыми руками. Сулейман оторопел от такой наглости, а Ибрагим раскашлялся. Тут только она заметила, что в покоях они не одни. Лицо Александры вмиг побледнело ещё сильнее, она отшатнулась и стала суетливо пытаться прикрыть зияющие прорехи платья. И не только на рукавах.

Султан продолжал разглядывать её, и не поворачиваясь вымолвил:

— Ты что-то хотел сказать, Ибрагим?

— Если позволит Повелитель, — подчёркнуто вежливо отозвался тот.

— Говори.

— Если бы ваша рабыня Александра носила платья из более плотных материй, я полагаю, половины этих синяков не было бы на её теле. А то кисея, насколько я вижу, не очень-то похожа на кольчугу.

Сулейман усмехнулся, Александра покраснела, но ответила с вызовом:

— Я одеваюсь так, чтобы понравиться султану!

— И ты надеешься понравиться мне даже после того, что натворила? — не сдержал тот удивление.

— А что такого я натворила?

— Ты посмела ударить мать шехзаде!

— Подумаешь, мать шехзаде! — Александра подбоченилась, опять привлекая внимание к изгибам своей фигуры. — Да если вы пустите меня к себе на ложе, султан, я вам не одного, а пятерых шехзаде нарожаю!

Ибрагим опять раскашлялся. Сулейман словно очнулся. Он вскочил и нахмурился.

— Да ты забываешься, рабыня! На колени! Пади ниц, дерзкая, и проси пощады! И тогда я может быть не прикажу лишить тебя жизни!

Александра опять отшатнулась и в страхе взглянула на злорадно ухмыляющегося Паргалы. Казалось, она поняла, что зашла слишком далеко. Она повалилась на колени, целуя полу султанской одежды.

— Десять плетей в присутствии всех девушек гарема, — строго сказал султан.

— Мой господин! — взвизгнула рабыня.

— Одиннадцать плетей.

— Господин, я же не виновата!

— Двенадцать плетей.

— Султан Сулейман, ну, послушайте же!

Она извивалась на полу, хватаясь за ноги султана.

— Пятнадцать плетей. Прими покорно своё наказание, рабыня Александра, потом попроси прощения у Махидевран-султан. И никогда не смей мне перечить!

Сулейман похлопал в ладоши, в покои с поклонами вошли Али-ага и стражники. Рыжеволосая красавица плакала, скорчившись на полу. Султан ногой отпихнул её брезгливо, словно с него спали чары.

— Эту рабыню отвести в гарем, собрать всех девушек, и пусть ага накажет её в их присутствии пятнадцатью…

— О султан! — горестно всхлипнула Александра, поникнув головой.

— …Четырнадцатью ударами плети.

Стражники подхватили рабыню под локти и выволокли за дверь. Ага поклонился и вышел следом.

* ункяр-калфа — старшая калфа гарема, выше неё только хазнедар.

Недолго мне довелось отдыхать. Тихо, словно привидение, вошла Гюльшах и замерла у моего ложа. Я вздрогнула:

«Хм, надо ей туфли с каблуками подарить, что ли… Так ведь и до разрыва сердца довести госпожу, меня то есть, недолго. Хотя, смысла нет: тут всё равно во всех комнатах ковры. Так что, не только с каблуками, но и с колокольчиками».

Я невольно улыбнулась своим мыслям, а служанка, конечно, приняла мою улыбку на свой счёт.

— Радость моей госпожи — моя радость, — поклонилась она.

— Так что ты узнала, Гюльшах?

— Александру султан велел наказать плетью. Четырнадцать плетей — это суровое наказание. Я слышала, некоторые девушки умирали и от десяти ударов.

«Да уж, слишком хорошо было бы. Но эта гадюка живучая, как… гадюка».

— Скажи лекарю, — я сглотнула и продолжила нехотя, — что я приказала после наказания осмотреть эту рабыню и… и полечить её. Пусть сделает всё что нужно. Помоги-ка мне встать.

Опираясь на руку служанки, я медленно встала. Голова всё ещё кружилась. И подташнивало.

— Принеси мою шкатулку, Гюльшах.

— Большую?

«Оп-па, а их у неё… у меня несколько? Ну, да, я ж Махидевран-султан…»

— Н-нет, другую, — сказала я, сообразив, что в «большой» шкатулке скорее всего хранятся украшения, а деньги — должно быть, в маленькой.

Доверенная служанка, конечно, знала о шкатулках хозяйки всё. Или, по крайней мере, больше, чем на данный момент её хозяйка. Я проследила взглядом, куда она бросилась.

Гюльшах принесла шкатулку длиной с локоть и столько же в высоту.

«Интересно, — только и успела изумиться я, — а БОЛЬШАЯ тогда какая?!»

Служанка, склонив голову, протягивала шкатулку мне. «Так, карманов тут ещё не изобрели, насколько я знаю… Где тогда может быть ключ? На шее, либо на поясе. Что-то я не припомню, чтобы Махидевран носила на шее что-либо кроме украшений». Ощупав пояс, я нашла мешочек с несколькими ключами. Поскольку ларец был с бронзовой отделкой, я выбрала похожий ключ. Он подошёл, как ни странно. Внутри лежали бархатные мешочки с монетами, а также монеты россыпью. Я взяла несколько монет поменьше и потемнее и одну блестящую, явно золотую.

Когда Гюльшах отнесла ларец и вернулась, я протянула ей монеты:

— Отдашь лекарю. Пусть лечит Александру хорошенько.

— Ей сказать, что лекаря прислали вы?

— Нет, не нужно, — усмехнулась я, — а золотую — возьми себе, за труды.

— Благодарю, моя щедрая госпожа! Благослови вас Аллах! — радостно взвизгнула она и умчалась.

* * *

Пока продолжалось наказание Александры, остальные девушки гарема должны были стоять вокруг и смотреть. Может быть, поначалу многие и ухмылялись, одобряя наказание рабыни, которая ухитрилась перессориться почти со всеми рабынями и калфами, всем грубила да вела себя заносчиво. Но после первых же взмахов кнута, после первых слёзных вскриков Александры и первых алых полос на её спине, многим стало её жаль, девушки стали сами всхлипывать и прятать глаза.

— Нет уж, нет, — ухмылялся Каракушчук-ага, старший евнух, — смотрите, что бывает с теми, кто не выполняет главное правило для всех, кому оказана высокая честь принадлежать гарему Султана Османской империи! И это правило — по-слу-ша-ни-е!

Он почти бегом шагал вокруг площадки, где шла наказание. У него в руке была короткая бамбуковая палка, её концом он то и дело приподнимал подбородок то одной девушки, то другой, заставляя их смотреть на наказание. Каракушчук-ага был высоким и толстым негром с писклявым голосом, он служил ещё в гареме султана Селима, отца султана Сулеймана, но только сейчас занял самую высокую должность для евнухов — стал кизляр-агой. Он чрезвычайно строго следил за всеми обитателями гарема, заставляя выполнять полагающиеся обязанности. Для этого он не задумываясь пускал в ход свою палку, с которой почти никогда не расставался. Даже своих ближайших помощников, Гюля-агу и Сюмбюля-агу, он мог «приложить» своей палкой, не только за какую-нибудь провинность, но и просто потому, что кто-либо из них недостаточно низко ему поклонился. Или потому, что ему это показалось.

К дерзкой рабыне Александре у него возникла неприязнь почти с первых её шагов по коврам султанского гарема, поскольку эта несдержанная на язык девица во всеуслышание заявила, что «наш Кушчук своей палкой заменяет себе то, чего лишился», правда, она выразилась более прямо.

…Несмотря на радость кизляр-аги, наказание всё-таки закончилось. Девушки уже не прятали слёз: Александра без движения лежала на площадке возле фонтана, она даже не издавала никаких звуков. Евнух, который выполнял наказание, смотал кнут, уже не чёрного, а красного цвета, молча поклонился Каракушчуку-аге и удалился. Несколько рабынь хотели броситься на помощь Александре, но кизляр-ага грозно глянул на них — и они попятились.

— Ну, чего топчетесь? Быстро по своим комнатам! — взвизгнул он. — Сюмбюль, ты кажется воспитывал эту девчонку? То есть, пытался воспитывать. Отнеси её в её комнату, нечего ей тут полы пачкать. А ты, — махнул он палкой на ближайшую девушку, — прибери тут. Что вы все на меня уставились, накажи вас Аллах? Займитесь своими делами, быстро!

Как только он ушёл, в двери скользнула Гюльшах и поманила к себе невысокую сутулую старуху, замотанную в плащ, которая несла в руках и на спине множество мешков и мешочков.

— Сарра-ханым, прошу вас, проходите сюда.

И она обратилась к проходившей мимо девушке:

— Это лекарша для Александры. Где её комната?

Девушка показала, но прежде чем толкнуть дверь, Гюльшах прошептала старухе:

— Вот деньги. Помогите Александре. Только не говорите ей, что вы пришли по просьбе Махидевран-султан.

…Тихо ступая, лекарша подошла к постели, где лежала ничком рыжеволосая девушка. Вся её спина была словно одним сплошным кровавым пятном. Лекарша забормотала что-то на чужом языке, явно сочувствуя, а потом перешла на османский:

— Ах, девочка бедная! Как же тебе досталось…

— Кто… вы? — прошептала та и застонала сквозь зубы.

— Я лекарша, я пришла помочь тебе.

— Вас… прислал… султан?

— Лежи тихо и не двигайся. Я сейчас намажу тебе спину.

Старуха сбросила на пол свои мешки и стала в них копаться. Потом достала ступку, положила в неё какую-то траву и стала сноровисто растирать серебряным пестиком.

— Скажи-ка, девочка, как ты хочешь чтобы я тебя полечила?

— Делайте, что считаете нужным, ханым, я ведь не лекарь, откуда мне знать, как меня лечить.

— И всё-таки, — слегка улыбнулась она. — Я могу сделать мазь белую, от которой боль твоя вмиг исчезнет.

Александра застонала, пытаясь пошевелиться.

— …Но после мази этой на спине твоей останутся шрамы. Или я могу сделать мазь другую, жёлтую, от которой не останется шрамов, но она будет жечь, да так, что тебе три дня покоя не будет, как грешникам в геенне огненной. Ну, дочка, какую мазь ты хочешь?

На мгновение Александра замерла, потом вздохнула и прошептала, глотая слёзы:

— Жёлтую, ханым-эфенди, жёлтую.

Лекарша усмехнулась и стала быстро смешивать снадобье.

…Проводив лекаршу к выходу из дворца, Гюльшах осторожно заглянула в комнату, где лежала Александра. Послушала её стоны, довольно кивнула и вернулась к своей госпоже.

* * *

Когда служанка ушла, я сочла, что пора начинать осваивать не только лежачее положение, хотя в нём есть своя прелесть. Я встала и прошлась по комнате. Сунула нос за каждую драпировку, обнаружила шкафы и окно. Окно выходило в сад, и я немного постояла, глядя, как маленький мальчик в длинном парчовом кафтане играет в догонялки с парой служанок. Я догадалась, что это был шехзаде Мустафа. То есть, теперь мой сын. Вот ещё одна задача для меня в этом мире: если уж не возвести Мустафу на трон, то хотя бы избавить его от смерти по приказу собственного отца. Я ещё немного полюбовалась весёлой игрой в саду и продолжила осматривать своё жильё.

В шкафах были составлены сундуки, в одних — множество платьев, в других — обувь, шали, платки и тому подобное. Хотя платья, в отличие от сериала, разнообразием фасонов не отличались и больше всего были похожи на… обыкновенные домашние халаты. Тем не менее, всё было яркое, расшитое блестящими разноцветными бусинами, золотым и серебряным шитьём. В одной занавешенной нише обнаружились некие предметы, комплект которых, я предположила, является аналогом умывальника. Множество ярких, раскрашенных… как бы их назвать… типа баночек. Потом повнимательнее ознакомлюсь с этой местной косметикой.

Ну, скорее же, ты же хочешь-таки посмотреть «свои» украшения!

То, что в сериале вызывало самое большое восхищение, и наверняка не только у меня, я нашла в том углу, куда Гюльшах унесла ларец с деньгами. Хм, это оказалось не шкатулкой, даже не ларцом. Целый сундук стоял там, обитый сафьяном, окованный блестящим металлом (неужели золотом?). Мгновенно найдя ключ, я жадно заглянула внутрь.

Честно скажу, едва не ослепла.

В крышку изнутри было вделано зеркало, и я словно пропала во времени, примеряя на себя все эти «сокровища Али-бабы».

Всё мне, и никаких Али-бабов!*

Наконец вернулась Гюльшах и прервала моё увлекательное занятие.

— Что там происходит, в гареме? — спросила я.

Раздуваясь от гордости, она рассказала мне всё в подробностях. И про то, как плачевно выглядела после наказания Александра, и про то, как жалобно она стонала. И я не могла не похвалить её за даже некий творческий подход к поручению. Не иначе, золотая монета сему поспособствовала. Дело было в том, что даже после лечения Александра всё равно не могла встать с постели. Но Гюльшах должна была раздать девушкам сласти от моего имени, и она правильно поняла, что Александра должна была не только получить свою порцию, но и знать, от кого и почему.

Сам того не подозревая, ей помог Каракушчук-ага. Когда Гюльшах гордо выступила из кухни впереди двух девушек с подносами в руках и начала раздавать сласти, рабыни подняли такой шум от радости, что он вмиг примчался со своими прихвостнями Гюлем и Сюмбюлем. Узнав, что это был мой приказ, он смутился, но ненадолго. Сначала он реквизировал половину сластей с одного подноса, а потом велел перенести «столь шумный праздник» в одну из комнат. И тут-то Гюльшах осенило, и она повела всех веселиться в комнату, где страдала Александра…

Да уж, отработала моя верная служанка своё золото полностью.

* внутренний голос героини пропел арию Касыма из советского мюзикла «Али-баба и сорок разбойников».

…Целительница знала толк в своём ремесле: через три дня Александра вышла из комнаты как ни в чём не бывало.

Я помнила трюк Хюррем с «падением в обморок» прямо в объятия султана. И размышляла, как бы не позволить ей его проделать. Ну, в самом деле: не стоять же мне наготове каждый раз, когда султан пойдёт через гарем. Пришлось задействовать Нигяр-калфу. Одна золотая монета может творить чудеса, как выяснилось, а уж две… Отныне Александру к моменту визита султана в гарем ставили всегда первой в строю девушек: мимо первой обычно он проходил не глядя, хотя все почему-то считали, наоборот, это место самым желанным. Александра возмутилась, конечно, но девушки её чуть не побили, и ей пришлось смириться.

Но яркая внешность работала на неё, и однажды её всё-таки выбрали среди нескольких других невольниц для танца перед Повелителем. Конечно же, Александра не упустила шанс. Не знаю, чем уж она там крутила перед ним, но султан канонно выбрал её для хальвета. А потом ещё раз. И ещё…

Ты же не думала, что так просто будет переломить канон?

Конечно, не смогла я смолчать, когда в очередную среду мой обожаемый Повелитель навестил меня.

Сулейман как обычно очень мило поинтересовался моим самочувствием, что сразу же заставило меня вспомнить, что я типа «слаба здоровьем». Уверив его, с самой сладкой улыбкой, на которую только была способна, что со мной всё в порядке, особенно в его «целительном» присутствии, я села на ковёр у очень низенького столика, он сел напротив, и мы принялись ужинать.

После ужина и омовения рук нам было чем заняться, а уже потом я встала у постели и, опустив голову, сквозь ресницы наблюдала, как одевается мой возлюбленный султан. Он выглядел довольным, да и я чувствовала, как пылают мои щёки и туманятся глаза. Ну, и лучше момента я просто не могла выбрать…

— В гареме судачат, рабыня Александра всё-таки привлекла ваше внимание, Повелитель, — вздохнула я. — Вы уже несколько ночей принимаете её. И она теперь имеет свою комнату на этаже фавориток.

— Махидевран, каким бы ни было моё отношение к тебе, матери моего единственного сына, я остаюсь султаном. Я владею не только половиной мира, но и всем в этом дворце. И всеми. Тобой, кстати, тоже.

Султан говорил не то, чтобы сердито, но весьма холодно. Я потупилась, чувствуя, что мои (мои, чёрт побери!) глаза наполняются слезами.

— …А потому я могу проводить время с любой из девушек моего гарема и не спрашивать твоего дозволения и даже мнения. Я полагаю, что это последний раз, когда я напоминаю тебе об этом.

Я поклонилась с видом величайшей покорности.

«Хм, что-то этот «вид величайшей покорности» и поклон удаётся мне с трудом. Махидевран-гордячка нечасто, похоже, пользовалась именно этими мышцами. Ладно, потренирую их. Ради собственного счастья и ради того, чтобы максимально осложнить жизнь Хюррем. Да, кстати!..»

— Прошу простить меня, Повелитель. Рабыня Александра…

Нет, заставь себя это сказать!

— …красивая девушка и способна привлечь взоры… и не только. К тому же, она теперь не иноверка, а мусульманка.

И как только султан не услышал, как ты скрипела зубами!

— И почему это имеет значение? — заинтересованно спросил Сулейман.

— Мне кажется, она достойна и имя получить новое. Достойное её… выдающихся качеств.

— Хм, а ведь ты права, — улыбнулся он. Как же мне нравится его улыбка! — Я подумаю, какое дать ей имя… Может, Зухра? Или Нургюль? Лейла ей, конечно, не подходит…

— Если позволит Повелитель сказать моё мнение… — потупила я взор, полагая, что нужно спрятать злорадство.

— Говори, моя Весенняя Роза. Но вообще-то я удивлён. Мне показалось, что ты не очень-то любишь эту девушку.

Теперь его голос был по-прежнему ласков.

— Я должна любить всё, что любит мой Повелитель.

«Надеюсь, мой сладкий голос был достаточно убедителен».

— Твоё великодушие восхищает, — сказал Сулейман и поцеловал меня в лоб. — Говори же.

— Что вас больше всего привлекает в этой девушке?

Ясен перец, что. Не первый раз замужем. Только вряд ли он тебе признается в этом.

— Она непосредственная. Она яркая. Всегда с улыбкой на губах, даже если ей плохо. Я ни разу не видел её с кислым лицом.

«В отличие от Махидевран. Ну, и Хатидже к концу сериала. Надо взять на заметку».

— Тогда возможно вы сочтёте подходящим именем… Хюррем?

— Хюр-рем… — произнёс он ненавистное мне имя и улыбнулся. Как же я ненавижу, когда он улыбается не мне! — Очень хорошо. Я дам ей это имя. А тебе полагается награда, моя мудрая красавица…

И султан очень мягко — он всё-таки помнил о моём «слабом здоровье»! — опять опрокинул меня на тахту…

* * *

— Отныне ты будешь Хюррем, — с улыбкой сказал султан, обнимая стан своей наложницы.

— Вы даруете мне новое имя? А что оно значит?

— Смеющаяся госпожа. Та, кто несёт улыбки и радость.

— Красивое имя.

— Такое же красивое, как ты.

Если султан ждал, что рабыня каким-то ещё образом покажет свою благодарность, он этого не дождался.

…Едва только покинула султанские покои, новонаречённая Хюррем помчалась в гарем. Опершись руками на перила балкона, она посмотрела вниз на других рабынь, которые, впрочем, даже не заметили её. Александра нахмурилась, топнула ногой и похлопала в ладоши, привлекая-таки внимание к своей персоне.

— Отныне моё имя Хюррем, и никто не смеет называть меня иным именем! — звонко и радостно прокричала она. — Этим именем наградил меня султан Сулейман!

— И что? — пробурчала одна из девушек, впрочем отвернувшись от балкона. — Прикажете сплясать в честь этого, Хюррем-хатун? Лучше бы денег дала. Или хотя бы шербета.

Те, кто стояли поблизости и могли это услышать, засмеялись, прикрывая рты, и вскоре девушки вернулись к своим прерванным занятиям.

* * *

Я старалась не думать о счастье моей соперницы. Я твердила самой себе, пусть, мол, радуется, что так высоко взлетела, больнее будет падать. А сама заняла себя более полезными делами. Например, прогуливалась по дворцу (точнее, по той части, по которой дозволено было ходить) и саду. Не в одиночестве, конечно. В сопровождении Гюльшах. Я старалась всё запоминать и потом зарисовывала по памяти план. Я пока не знала, зачем мне это было нужно, но решила, что не помешает. Также я старалась побольше общаться с Мустафой. Он и по сериалу очень любил свою мать, но сейчас мы просто стали неразлучными. Я не только играла с ним, я попросила у султана дозволения присутствовать на уроках. Конечно, не на тех, где он учился стрельбе из лука и сражению на саблях (это в дальнейших планах), но на уроках по исламу, истории, географии, математике, чтению и письму. Я обосновала своё желание тем, что хочу быть уверенной, что шехзаде не перетруждается учёбой, но на самом деле я сама хотела выучить побольше. Так что, в учебной комнате поставили для меня ширму, и я сидела за ней. Меня обязали носить и покрывало, поскольку учителя были хоть и почтенного возраста, но всё-таки мужчинами. Но я не расстроилась: под столькими слоями одежды было проще прятать собственные записи. Потом я делала вид, что проверяю у Мустафы уроки, а сама училась и училась. Было полезно и мне, и ему: мой сын, объясняя мне, и сам запоминал лучше. Ну а я, вспомнив обещание Султану, решила-таки сочинить свои стихи. Получилось криво-косо, но мой Повелитель разулыбался от удовольствия, аки солнышко. Ну, правильно, до стервы-Хюррем ему, поди, наложницы стихов не писали.

Вот, что у меня получилось:

Напрасно соловей над гордою рыдает розой,

Красавице в шелках чужды печаль его и слёзы:

Весёлый танец мотылька

Пленил её и о любви навеял грёзы.

Певец любви, ты восхищаешь своей песней,

Влюблённым кажется, что нет её чудесней,

Все видят радость в ней,

А твои слёзы — неизвестны.

Султан души моей, что мной пренебрегает,

На дев других лазурны очи направляет.

Без взора тех очей

Махидевран всё чахнет, умирает.

Так что, мне было чем заняться и без Александры-моими-стараниями-Хюррем. Но счастье видимо не казалось ей полным без моей реакции на её карьерный взлёт. Однажды, словно подкарауливала меня, она заступила мне дорогу. Новое платье гёзде, расшитое золотыми полосками, ещё не обмялось на ней, стояло колом. Но наглый взгляд был преисполнен превосходства:

— Как поживаешь, Махидевран…-султан?

«Ага, выдрессировалась всё-таки! Запомнила, как надо обращаться к матери шехзаде».

— По воле Всевышнего, хорошо, Александра-хатун. Ах да, теперь же у тебя другое имя. Хрюхрен, кажется?

Гюльшах спрятала смех в ладонь. Хюрремкина служанка тоже давилась смехом, плотно закрывая рот ладонью, ей-то не полагалось смеяться над собственной хозяйкой. Сама Хюррем побледнела, а потом покраснела пятнами и топнула ногой:

— Султан назвал меня Хюррем! Советую запомнить!

— Да что ж ты, шуток не понимаешь? Ты же так любишь шутить над другими, я и подумала, что у тебя есть чувство юмора. Хюррем, значит? Я знаю.

— Откуда знаешь? А, твоя наушница Гюльшах на хвосте принесла.

— Нет. Это я предложила султану так назвать тебя.

— Что-о?!

Ах, какое наслаждение мне доставила смесь её эмоций в этом коротком слове! Я продолжила тем же ровным тоном, притворяясь, что просто источаю благожелательность:

— Султан посоветовался со мной, и я предложила такое имя. Он одобрил. Вот ты его и получила, Хюррем. Живи теперь с этим. Оно подходит тебе, вечно-смеющаяся-по-поводу-и-без-повода-госпожа. Хотя, смех без причины, говорят, признак… недалёкого ума.

И я с достоинством задрала нос, как она сама делала в сериале, и пошла дальше.

* * *

— Султан Сулейман!

— Эй, кто это смеет врываться в мои покои?! А, это ты, Хюррем… И что опять стряслось?

— Скажите, султан, это правда?!

— Что именно?

— Что имя Хюррем подсказала вам Махидевран.

— …Махидевран-султан. Да, это правда.

Она возмущённо пыхтела, покраснев, и словно потеряла дар речи. Красавицей при этом она вовсе не казалась.

— Да как вы… Да как она… — задыхалась она. И выпалила: — Я не хочу это имя! Дайте мне другое!

Если до этого султан сохранял снисходительную усмешку, то теперь он нахмурился и медленно встал из-за своего ювелирного столика.

— Ты опять забываешься? Много ли времени прошло, как я приказал тебе не сметь мне перечить? По плети соскучилась? Или на сей раз на фалаку захотела? Вон отсюда! И не появляйся возле меня, пока не прикажу прийти.

— О султан! — отработанным движением распростёрлась она у его ног. Но это опять не помогло.

— Стража! — похлопал он в ладоши, не глядя на девушку. Явился один из стражников и молча склонился в поклоне. — Кликни какого-нибудь агу. Эту девушку нужно отвести в её комнату и зорко присматривать за ней. Чтобы она не покидала свою комнату без моего позволения.

Сулейман спокойно вернулся к прерванной работе, не удостаивая даже взглядом жалобно всхлипывающую на полу рабыню.

Не скрою, я была рада, когда узнала, что Хюррем своей наглостью заслужила очередное отлучение от (постели) моего султана. На это я, собственно, и рассчитывала. Может ли это означать, что канон всё-таки можно переломить? Я стала думать дальше.

…Было бы забавно, если бы по мере моего влияния на ход сериала изменялся бы и сам сериал. Я даже рассмеялась, представив, как лежу я дома на диване и смотрю, как на экране моего телевизора этакая «обновлённая» Махидевран лежит в той же позе на софе, глядит в окно и качает ногой, подбрасывая расшитую золотом туфлю. Сама на себя, стало быть, смотрю.

Эх, жаль, не проверить, так ли это. К тому же, я всё ещё не уверена, что всё-таки нахожусь в сериале. Хотя наряды и украшения очень похожи, но всё-таки платья более закрытые, не так сильно декольтированы.

Если не брать во внимание то, во что рядится Хюррем.

«Ну, да ладно. Каковы должны быть мои дальнейшие шаги, если я хочу…»

Эй, а что ты хочешь?

«Я хочу стать женой султана Сулеймана. Стать Хасеки вместо Хюррем. Ещё хочу, чтобы Хюррем исчезла из Топкапы. Нет, смерти ей я всё-таки не желаю, выдать бы её замуж за какого-нибудь достойного (жалости) бея — и пусть ему мозги точит подальше от Стамбула и Сулеймана. Моего Сулеймана.

Но раз Хюррем такая умная, какой её считают, — а дурой она быть не может, ибо султан Сулейман не влюбился бы в дуру, — то уж теперь-то она должна почуять во мне, изменившейся Махидевран, серьёзную угрозу своему «безоблачному» интриганскому счастью. Стало быть, теперь ход за ней. И что она может предпринять? Что она сделала в сериале?

Нарожала кучу шехзаде, будто не помнишь! И одну Михримашку.

Но «кучу шехзаде» она не может родить враз, не свиноматка же.

Ты всё ещё про Хюррем?

Ха-ха. Первенцем её был Мехмед. Кстати, вполне хороший парень получился. С Мустафой, между прочим, дружил. Вот родила бы она потом одну девчонку — и пусть бы султан любил её за это… Но нет, историю под ковёр не заметёшь, был такой султан Селим Второй, сын Роксоланы-Хюррем, Этот Селим был рыжим, как мать его. Хотя… Погоди-ка. Если я сумею научить Мустафу вести себя правильно, как подобает будущему султану, если нынешний султан не лишит его своей любви (и жизни)… Если Селим будет такой же… как бы выразиться по-османски… с шилом в седалище, как его братец Баязед… Какой тогда нафиг Султан Селим-хан хазретлери? Поубивают друг дружку — и привет. Значит, всё-таки возможны варианты?

Но это всё потом, Хюррем пока ещё не беременна.

Откуда знаешь? Может, уже?

Да нет, она не то что весь гарем, она бы весь Стамбул оповестила и лично сообщила бы мне… Так что время у меня есть. Но совсем немного. Пока Сулейман сердит на неё. Итак, что у нас на повестке дня?

Во-первых, поддерживать гнев султана на своенравную рабыню. Во-вторых, забеременеть самой.

Я, конечно, дико извиняюсь, но ты точно смотрела сериал? Там Махидевран так никого больше и не родила.

Но беременность-то была! Значит, шансы остаются.

В-третьих, приставить к ней верную мне служанку. Гюльшах, дорогая, судьба османской империи в твоих, так сказать, лапках. Либо срочно выдрессировать-прикормить кого-то левого. Сюмбюля? Хорошо бы, но он такой противный тип… Служит не кому-то, а лишь себе самому. Ладно, поговорю с Гюльшах. Мне таким образом нужна будет новая служанка. Какая-то была в сериале подружка у Хюррем, та, с которой они вместе на корабле плыли. Хорошо бы её прибрать к рукам, пока наша Хохотушка-хатун про неё не вспомнила. Вроде, Мария её звали…

Хорошее имя, главное редкое.

Надо найти её. А ещё я подумываю заполучить себе в служанки Нигяр-калфу. Она уже, после тех золотых монет, смотрит на меня с собачьей преданностью, так что при случае попрошу Валиде. Не получит она Ибрагима к себе в постель, не при моей (хм-хм) жизни.

Кстати, в-четвёртых, Ибрагим. Вот ещё его надо сохранить в живых, он за Мустафой хорошо приглядывал. Если честно, это будет ещё труднее, чем даже «во-вторых»… Даже не знаю, как мне подобраться к лучшему другу султана. Он должен не только доверять мне, мне надо стать его другом. Чтобы он слушал мои советы. …Вот, например, на кой ляд он поставил возле своего дворца те статуи, придурок?!

Ещё не поставил. У него и дворца-то пока нет. Он даже ещё не женился на Хатидже.

А ведь верно! Сестра султана! Этот «хрупкий печальный цветочек» прибрать к рукам будет попроще. Характера у неё ноль целых, ноль десятых, как и полагается османским принцессам. Стану её подругой. Поспособствую её свадьбе, тогда Ибрагим, по крайней мере, будет мне благодарен. А благодарным он быть умеет. Тогда может и другом станет. Или попросту буду нашёптывать что мне надо Хатидже, а та уже напоёт мужу. А то, боюсь, эти гордые мусульманские мужчины вообще не станут слушать постороннюю женщину. Зато жена — это другое дело.

Тем более если эта жена — сестра султана.

Ну, вот теперь по крайней мере я знаю, с чего начать».

И как только выдался удобный случай, я пошла в гости к Валиде. А «удобным» этот случай стал потому, что по дворцу разнёсся слух о приезде Хатидже-султан. Конечно, я понимала, что дочь немедленно явится засвидетельствовать своё почтение матушке. И, конечно, я сделала вид, что не подозреваю об этом. Чтобы иметь повод для визита к матери султана, я велела привести ко мне Мустафу. Мальчик обрадовался, что не нужно будет идти на урок, но потом сразу скорчил недовольную рожицу:

— Я хочу погулять, матушка.

— Да, дорогой, мы обязательно погуляем, но сначала нужно навестить бабушку. Надеюсь, тебе не нужно напоминать, как ты должен себя вести?

— Я помню. Я должен поприветствовать бабушку, поцеловать её руку и приложить ко лбу. Я должен вести себя тихо, стоять скромно, не говорить, пока ко мне не обратятся старшие… Матушка, это же скучно!

— Дорогой мой, — сказала я, обняла его и поцеловала в лоб, — так должен вести себя достойный человек. Должен показывать уважение к старшим. Хорошо воспитанный человек сам вызывает уважение. Как другие люди будут уважать тебя, если ты не будешь уважать их?

— Почему, матушка, вы так много говорите об уважении? Разве это так важно?

— Это важно, мой шехзаде. Твой отец — великий султан. Как ты думаешь, кто его уважает?

— Все в мире уважают Повелителя.

— Верно. А кого уважает Повелитель?

Мустафа задумался, морща лоб.

Отстань от ребёнка, ему всего пять лет.

«Ребёнку УЖЕ пять лет, почти шесть, он уже читает, пишет, знает основы своей религии, знаком с историей своего, то есть, будущего своего государства. Он уже умеет держать в руке саблю и учится стрелять из лука. Потенциально он учится у-би-вать. Он шехзаде, чёрт побери! Будущий султан. Не пройдёт и десяти лет, как ему соберут гарем, и он уже сам начнёт делать шехзаде во славу Османской империи. …Кстати, как называется сын шехзаде? Шехзаде-заде?

Шехзаде в квадрате. Квадратный шехзаде. Квадрат-заде.

Заткнись.

Ты первая начала: «заде-заде»…

Словом, я все силы положу на то, чтобы Мустафа всё-таки стал султаном. Поэтому заткнись и не мешай мне воспитывать будущего султана».

Чтобы не заморачиваться, как называть его сыновей?

…Прекратив мысленно препираться с собственным внутренним голосом, я присела перед Мустафой:

— Ну, что, дорогой? Ты понимаешь, кого уважает Султан?

Мустафа посмотрел на меня серьёзными круглыми тёмно-карими глазёнками, от которых в скором времени будут млеть его собственные рабыни (и сотни тысяч телезрительниц по всему миру. Ах, Мехмет Гюнсюр!..).

— Повелитель уважает свою матушку Валиде-султан.

— Правильно, мой мудрый сын. А если Валиде-султан уважает сам Повелитель, разве ты, его сын, не должен уважать её?

— Должен, матушка. Я всё понял. Я должен уважать отца, бабушку и вас.

И этот умный ребёнок бросился ко мне на шею и поцеловал. Пусть не я родила его, но это мой сын! …Ну, Хюррем! Я не позволю тебе уничтожить моего львёнка!

«Что? Я даже мысленно назвала его львёнком, как принято в Турции? Махидевран поглощает меня? Или я поглощаю её? Мы срастаемся, растворяемся и перемешиваемся. Я — уже не совсем я. Я — почти Махидевран».

С улыбкой на лице, но с некоторой растерянностью внутри, я взяла сына за руку, и мы отправились к покоям Валиде.

В сериале я всегда восхищалась этой женщиной, Валиде Айше Хафсой-султан, матерью Сулеймана. Если родится у меня здесь дочка, надо назвать её в честь бабушки.

Эй, стой, уточни сначала, похоже тут нельзя называть детей именем живущего родственника, иначе каждый второй шехзаде был бы Сулейманом.

«Я кого-то попросила заткнуться, кажется? Если у моей дочери вторым именем будет Айше — что тут особенного? Айше — это очень распространённое мусульманское имя.

Спроси у многомудрого Мустафы, кем была эта Айше!

За-ткнись, ехидина. Посмотрю в своих записях».

Приказав стражнику-евнуху доложить о нас, мы немного подождали. Наконец, дверь открылась, и он с поклоном пригласил нас войти.

— Здравствуйте, Валиде-султан, — я поклонилась сидящей на тахте женщине, всё ещё красавице, несмотря на то, что её сыну «за тридцать». Хотя, тут же рожают рано, так что, ей «под пéтьдесят», не больше. Я поцеловала милостиво протянутую мне руку, приложила ко лбу, потом, скромно опустив глаза, отступила. Пришёл черёд Мустафы приветствовать бабушку. Он всё сделал идеально, мой принц: и поклонился, и руку поцеловал, и голос тихий, и глазки в пол, — ну, безупречно! После церемонного приветствия бабушка всё-таки стала бабушкой, обняла, затискала-зацеловала внука, усадила рядом с собой. Три её служанки и калфа, которые стояли в сторонке, умилённо улыбались. А! Кстати, надо не забыть узнать у неё, сколько служанок мне положено «по штату», и нельзя ли мне разжиться ещё одной-двумя.

— Как ваше здоровье, Валиде-султан? — негромко спросила я.

— Всё хорошо, по воле Аллаха, — улыбнулась она, — Садись. Я очень рада, что ты навестила меня с Мустафой. Он так вырос! Как он учится?

— Очень хорошо. Я сама слежу за его успехами, учителя всегда его хвалят.

— Мне сказали, что ты даже на уроки с ним ходишь.

— Да, наш Мустафа так любит учиться, что я забочусь, чтобы он не переутомлялся.

Мустафа, задорно улыбаясь, понимающе кивал мне из-под руки Валиде.

— Ты очень изменилась, Махидевран. Ты улыбаешься, держишь себя достойно… Ты и раньше мне нравилась, а теперь нравишься ещё больше.

— Благодарю вас. После того, как Повелитель вернул мне своё расположение, я сама поняла, что я изменилась, — я почти не соврала.

— Как же ты отличаешься от этой нахальной девчонки, которая теперь у него в фаворитках! — c досадой сказала Валиде. — Я говорила ему, что от неё добра не жди, раз она даже вести себя не умеет, но он как околдован ею. А ведь она ухитрилась едва ли не всех в гареме перессорить! Как бы я хотела, чтобы она вообще никогда не появлялась на пороге нашего дворца…

«Кажется, я могу найти в ней союзницу по борьбе с вредителями… Ой, то есть, с Хюррем».

Вообще-то, это одно и то же.

Но я не успела сказать Валиде всё то, что собиралась: пришёл ага и возвестил о прибытии Хатидже-султан. Я встала, Мустафа подбежал ко мне. Я не знаю, насколько дружеские отношения сейчас между Махидевран и Хатидже, так что пока буду вести себя с ней как с султаншей, а там видно будет. Кажется, она сейчас приехала, потому что истёк «срок очищения», то есть, траур после смерти её престарелого мужа. Стало быть, мать начнёт искать ей супруга снова. А со мной, с Махидевран то есть, она вообще может быть не особо знакома. Ну, что ж, я-то сериал смотрела в отличие от неё, так что, познакомимся и подружимся.

Я стояла скромно в стороне, как подобает рабыне, знающей своё место. Чуть впереди служанок и калфы, и обнимала своего сына. Краем глаза успела заметить одобрение на лице Валиде, и тут же, тихо ступая, вошла Хатидже. Я поразилась, как же она не похожа ни на мать, ни тем более на брата. И даже на остальных сестёр. Воистину, «хрупкий печальный цветочек». Небольшого роста, худенькая, замотанная в фиолетовые одежды без всяких украшений… Да любая рабыня, даже из новеньких, выглядит краше! Лицо бледное, глаза в пол-лица, в глазах слёзы… Понятно, почему её Сулейман так любит: её сразу же хотелось обнять, пожалеть и защитить.

— Добро пожаловать, дочка, — ласково сказала её мать, встала навстречу, не позволила поцеловать свою руку, а сама поцеловала её в лоб. — Проходи, присаживайся. Как доехала?

— Всё хорошо, матушка. У меня всё хорошо, по воле Аллаха, не беспокойтесь обо мне.

И голосок ей под стать: тонкий, тихий… Но уже проскальзывают те самые истеричные нотки. Или мне кажется, поскольку я много чего про её судьбу знаю.

— Хатидже, ты не помнишь Махидевран? — повела рукой в мою сторону Валиде. — А это наш Мустафа. Шехзаде-хазретлери.

— Добро пожаловать, Хатидже-султан, — поклонилась я. — Мустафа, поздоровайся с Хатидже-султан, она сестра нашего Повелителя, стало быть, твоя тётя. Подойди, поцелуй руку.

— Здравствуй, Махидевран, — тихо сказала Хатидже. — Давно я тебя не видела. Ты похорошела ещё больше. Мустафа! Как же ты вырос! Когда я тебя видела, ты только-только ходить начал. А теперь ты совсем взрослый!

Мой сын робко приблизился к ней:

— Добро пожаловать, Хатидже-султан, — старательно выговорил он и потянулся к её руке, но она вдруг всхлипнула и схватила его в объятья, заливаясь слезами. Мы с Валиде переглянулись.

— Что с тобой, дорогая? — мягко сказала Валиде, выпутывая испуганного ребёнка из рук дочери. Мустафа бросился ко мне и уткнулся лицом в платье. Я присела, обняла его и стала утешать, встревожено поглядывая на Хатидже, которая теперь рыдала в объятиях своей матери.

— Может быть, позвать лекаря? — спросила её Валиде.

Слово «лекарь» произвело волшебный эффект: Хатидже содрогнулась и смолкла, закусив дрожащую губу.

— Н-нет, матушка, н-не н-надо лекаря, — сказала она со всхлипами. Было понятно, что она изо всех сил старается овладеть собой.

— Подайте воды Хатидже-султан! — велела Валиде служанкам.

Пока она пила, стуча зубами о край серебряного кубка, я спросила:

— Валиде-султан, может, нам с Мустафой лучше уйти?

— Нет-нет! — мгновенно вскинулась Хатидже. — Прошу, Махидевран, останься. Простите меня, матушка, и ты, Махидевран, тоже прости меня. Мустафа, дорогой, ты тоже прости меня, я не хотела напугать тебя. Прошу, подойди ко мне.

Мустафа вопросительно посмотрел на меня.

— Подойди, дорогой. Поцелуй руку тётушке Хатидже, — улыбнулась я.

На этот раз всё получилось как полагается. Мы все заулыбались. Как бы мне ни хотелось ещё о многом поговорить с Валиде, пора было сваливать в сад, тем более, что для моего сына впечатлений уже было более чем достаточно.

— Валиде-султан, позвольте нам с Мустафой пойти прогуляться по саду. Хатидже-султан нужно отдохнуть с дороги, и потом, она, наверное, очень хочет встретиться с Повелителем.

— Хорошо, ступай, Махидевран, — сказала она, взмахивая рукой. — Сафийе, — перевела она взор на одну из служанок, — иди, скажи Сууд-аге, пусть узнает, может ли Повелитель принять Хатидже-султан. И пусть быстро идёт сюда с ответом. А сама иди вместе с Махидевран-султан, помоги ей с нашим шехзаде.

Мустафа быстро поклонился и буквально вылетел за двери, хлопая полами кафтана, как крыльями.

Ну, какой он лев? Воробушек!

Я вышла следом за служанкой. Кажется, я хочу глотнуть свежего воздуха (и воли) не меньше Мустафы.

...Всё-таки в положении матери шехзаде есть и ещё (немалый) плюс: я могу спокойно сидеть на скамейке в тенёчке, пока с моим ребёнком играют и носятся по жаре служанки. Я с улыбкой наблюдала за их игрой и настолько ушла в себя, что не сразу услышала, как шуршит песок на дорожке под чьими-то шагами. Я вздрогнула и повернула голову: ко мне шла Хатидже. Она уже успела переодеться в более подобающее её статусу платье и даже, пусть робко, улыбалась. За ней, и я не поверила своим глазам, скромно сложив руки, семенила не кто иная, как Нигяр-калфа. Вот так номер! Валиде отдала Нигяр в услужение дочери?! Нет, я, конечно, понимаю, что Ибрагим — мужчина молодой, полный сил, и этой его мужской силы наверняка хватит на двух Хатидже плюс две Нигяр, но нельзя ж её так нагло… Хотя, о чём это я? Кажется, пока ещё мои выводы слишком поспешны.

Я сделала вид, что хочу встать навстречу, но Хатидже протестующе замахала руками и сама села рядом со мной.

— Нигяр, иди поиграй с шехзаде Мустафой, пока я разговариваю с Махидевран-султан. И скажи Сафийе, чтобы она вернулась к Валиде-султан.

— Слушаюсь, госпожа, — Нигяр поклонилась и убежала к играющим.

— Вы уже встретились с Повелителем?

— Нет, к сожалению. Сулейман занят делами. Я попросила передать ему, что буду с тобой в саду.

Мы замолчали.

— Как здесь хорошо… — вздохнула через какое-то время Хатидже. Причём, вздохнула не печально, а вроде даже радостно. Как будто впервые за долгое время смогла дышать полной грудью.

— Добро пожаловать домой, Хатидже-султан. Аллах вернул вас в родной дом, к вашей семье. Велика Его милость. Жаль только, что вы вернулись из-за таких обстоятельств…

Я покосилась на неё. Она неотрывно смотрела на Мустафу, и в её глазах опять дрожали слёзы. Да сколько же можно плакать! Воистину, велики резервы человеческого организма. Но если так дальше пойдёт, у бедняжки наступит обезвоживание.

— Простите моё любопытство, Хатидже-султан… — придала я голосу робости.

— Да, дорогая, спрашивай. Только, прошу, давай без церемоний, хотя бы когда вокруг никого нет.

«Отлично, подружка», — подумала я и сказала:

— Могу я спросить, почему вы так расстраиваетесь, гладя на Мустафу?

— Ах, Махидевран… Ты даже не представляешь, какая ты счастливая!

«Ну, почему же не представляю? Это ж счастье великое, попасть в сериал в персонажа, который заведомо проигрышный, и тянуть его за уши к счастью, преодолевая всеобщее сопротивление. Включая и его собственное».

— ...Мой муж был достойным человеком, он ничем меня не обижал. Но он был много старше меня. Теперь он ушёл в лучший мир, а у меня даже ребёнка нет… Вот поэтому я и плачу. Как бы я хотела, чтобы и у меня был такой прекрасный сын, пошли ему Аллах долгих лет жизни, машалла!

— Не печалься, Хатидже. У тебя всё ещё будет, иншалла. Ты молода и красива. Будет у тебя и муж любимый, и детки счастливые. Два сына и дочка.

— Махидевран? — её большущие глаза уставились на меня с изумлением. — Ты разве провидица?

— Нет, — пришлось мне выкручиваться, — просто я от всей души желаю тебе счастья, Хатидже.

— Спасибо, дорогая! — конечно, она опять заплакала. — Только с моим-то злосчастьем, матушка опять найдёт мне почтенного, то есть, престарелого мужа…

«Ага, вот на этих словах пора нам кое-куда пойти, подружка».

— Пойдём, прогуляемся, — я встала и потянула её за собой. Не зря я всё-таки зарисовывала маршруты во дворце Топкапы и вокруг. Я точно знала, где покои моего Султана, а также я знала, что у Хранителя покоев комната рядом и балкон у них общий. Теперь только бы Ибрагимушка не подвёл…

И он не подвёл, умничка. Едва только мы с Хатидже, конечно, совершенно случайно, оказались у балкона, Паргалы заиграл на скрипке. Ладно, никакой случайности не было. Я знала, что Ибрагим примерно в это время каждый день музицирует.

Мы замерли, словно очарованные. На самом деле, замерла как очарованная только Хатидже. Что касается меня… Ну, вот не понимаю я скрипичной музыки. Для меня это не музыка, а просто… набор звуков, по названию которых именуется инструмент, то есть, скрипов. Длинные, короткие, высокие, низкие… Но всего лишь скрипы. С духовыми инструментами, кстати, у меня та же история. Не понимаю. Но всё же не скажу, что я совсем бревно в восприятии музыки. Фортепиано и гитара мне нравятся, даже очень.

А вот прикинь, что бы было, если бы наш Паргалы играл на гитаре? Ты могла бы влюбиться в его музыку?

«Заткнись!!!»

Как бы там ни было, Ибрагим всё-таки играл не на гитаре, а на скрипке, и, значит, наслаждалась звуками не я, а Хатидже.

— Ах, что за чудесная музыка! — прошептала она. — Махидевран, ты знаешь, кто это так прекрасно играет на скрипке?

— Хранитель покоев, Ибрагим Паргалы. Лучший друг нашего Повелителя.

— Да? — устремила она на меня затуманенный… нет, на этот раз не слезами, а мечтами, взгляд. — Вот бы посмотреть на него…

— Разве ты не знаешь друга Султана? Ибрагим Паргалы с юных лет неразлучен с Повелителем. Только одно то, что он — друг Повелителя, единственный, кого Султан удостоил чести называть своим другом, говорит, что это очень достойный человек. К тому же, все отзываются о нём, как об очень умном и храбром человеке.

— А каков он… из себя? — Хатидже заалела щеками. И стала при этом очень хорошенькой. — Я слышала, что они подружились, когда Сулейман был санджак-беем в Манисе, но я там бывала редко и не видела его.

— Что ж, если он сейчас выйдет на балкон, ты его увидишь. Но, скорее всего, он вместе с Повелителем спустится сюда, в сад. Ты же сказала, что будешь ждать Повелителя в саду. Так что, нужно скорее вернуться, пока нас, точнее, тебя не хватились.

И мы пошли назад, к тому месту, где оставили играть Мустафу.

Но всё-таки немного опоздали.

Я не обратила бы внимания, но Хатидже вдруг потянула меня за руку назад и зашипела громко:

— Смотри, Махидевран! Там полно янычар! Они окружили Мустафу! Что они делают?!

Признаюсь, я вздрогнула. Но присмотревшись, выдохнула с облегчением:

— Хатидже, ты напугала меня. Посмотри же внимательнее. Это свита Повелителя. А вон он сам стоит, возле скамейки. Разве кто-нибудь может причинить вред шехзаде в присутствии Султана? И, между прочим, Ибрагим-ага стоит рядом с ним. Идём.

Чем ближе мы подходили, тем радостнее было у меня на душе: Сулейман о чём-то разговаривал с Ибрагимом и смеялся, а Мустафа, оказывается, показывал своё умение владеть саблей, сражаясь с одним из янычар.

После подобающих приветствий я отошла в сторонку, а Султан обнял свою сестру и говорил с ней очень ласково. Потом познакомил её с Ибрагимом. Эти двое (как и полагалось по сценарию) явно понравились друг другу. Они заговорили о музыке (кто бы сомневался), пока Сулейман со смехом принялся сам сражаться с сыном. Сабли были, конечно, деревянные, но насколько я могу понимать, фехтовал он довольно серьёзно, не столько играя, сколько обучая шехзаде. Так что, мне оставалось только счастливо улыбаться, глядя на эту идиллию.

Но кое-что меня всё-таки немного насторожило и опять вернуло к мысли, так ли легко будет переломить канон. Я заметила, как, прячась за идеально выстриженными кустами, якобы из почтения к господам, Нигяр просто пожирает глазами Ибрагима и Хатидже.