Проклятие магистра (джен)

В тот день все места в Нотр-Дам де Пари были заполнены цветом французской аристократии.

На торжественной мессе по случаю успешного завершения осады Ла Рашели присутствовала даже королевская чета вместе с многочисленной свитой. В честь такого знаменательного события проводить службу поручили самому кардиналу Ришелье.

Собор был освещен тысячами свечей и великолепно убран свежими цветами. Вверху, в темных готических сводах, висели флаги Франции и расшитые золотом полотна с вензелем короля.

Рошфор стоял сбоку, у стены, неподалеку от алтаря, где священнодействовал кардинал. Как обычно, главной задачей графа, а также многих других гвардейцев, переодетых по такому случаю в гражданское платье и рассеянных в толпе, было обеспечение безопасности первого министра.

Взгляд Рошфора скользил по лицам присутствующих. Большинство людей, сидевших в первых рядах, он знал, но знаком лично с ними не был. Специфика его работы заключалась как раз в том, что, как шпион и доверенное лицо кардинала, он знал про людей очень многое, хотя сам был почти никому неизвестен. Но графу это даже нравилось: тщеславие никогда не было его отличительной чертой.

Душный воздух, мягкий желтый свет от свечей, еле слышный гул толпы и ровный, сильный голос Ришелье, читавшего молитву, навевали на Рошфора приятную дремоту. Граф чувствовал, как по телу растекается тепло, а на душе становится спокойно. Он получше завернулся в плащ и остановил свой взгляд на причудливых разноцветных огоньках, которыми светились старинные витражи.

Прошло совсем немного времени, когда Рошфора вывел из оцепенения голос. Ему вдруг отчетливо послышалось, что его негромко позвала женщина. Глаза графа беспокойно забегали по лицам в толпе.

Очень похоже было на ее голос. Хотя, нет, это невозможно. Наверное, просто он задремал и ему померещилось.

* * *

Ришелье, стоя перед собравшимися, начал властным голосом читать "La Gloria"⁽¹⁾.

Идея короля, что именно кардинал должен отслужить торжественную мессу, не вызвала у последнего воодушевления. Безусловно, это было великой честью для него, но первый министр чувствовал, что очень устал. Долгая и напряженная осада крепости, противостояние с англичанами, постоянная необходимость разрешать сложные тактические задачи сильно утомили Ришелье не столько физически, сколько морально. Больше всего на свете ему бы хотелось просто закрыться в своем кабинете и побыть одному.

Дочитав молитву, Ришелье вдруг почувствовал, как по огромному залу собора пронесся холодный порыв ветра, встрепенувший пламя церковных свечей, часть из которых тут же погасла. Кардинал явственно ощутил, как волна отвратительного холода пробежала по телу, проникая в саму душу и порождая в ней смутный страх. Пытаясь взять себя в руки, он окинул взглядом толпу и увидел, что среди присутствующих начинается волнение. Гул прокатился по рядам. Потемневшие своды собора вдруг показались зловещей театральной декорацией.

Внезапно раздался оглушительный вой.

Ни одно живое существо не могло издавать таких ужасающих звуков. Вой не просто оглушал, он, казалось, проникал в самое сердце, в самые отдаленные уголки разума. Кардиналу на мгновение показалось, что он начинает сходить с ума.

Но вой прекратился так же быстро, как и начался. Наступила пауза, секунда абсолютной тишины. Кардинал слышал ритмичные удары собственного сердца, отсчитывающие мгновения.

Раз... Два... Три... Четыре... Пять...

Раздался взрыв.

Ришелье отбросило невидимой волной в сторону деамбулатория⁽²⁾. От удара спиной о колонну кардинал на мгновение задохнулся от боли.

Смутно осознавая происходящее, Его Преосвященство попытался подняться, но картинка в его глазах троилась и качалась, а страшный гул в голове мешал сориентироваться. На несколько секунд он потерял сознание, но кто-то цепко схватил его за руку и помог подняться. Немного придя в себя Ришелье увидел верного Рошфора, чье лицо было залито кровью.

Тем временем вокруг творилось что-то невероятное: толпа превратилась в неконтролируемый поток, который устремился прямо к воротам собора.

Господи, что с королевой? Где она?

Прежде чем кардинал успел внимательнее вглядеться в лица людей, раздался еще один вой, и через центральную розетку собора пролетело нечто черное и с грохотом приземлилось в центре зала.

Рошфор, почти ничего не видя левым глазом, который заливала кровь, попытался рассмотреть это странное существо. Оно было поистине чудовищно.

Длинные сухие конечности и костлявое тело, обтянутое жалким подобием мышц и пергаментной кожей было похоже на высушенное тело мумии, на которой болтались какие-то лохмотья. Существо стояло на четвереньках и скребло огромными когтями по каменным плитам пола. Голова чудовища была намного ужаснее его тела. Из неестественно широкого рта торчали два ряда острых треугольных зубов, между которыми время от времени показывался длинный язык. Клочки тонких белых волос и глаза, горевшие бледным зеленоватым светом завершали этот отвратительных облик.

Существо топталось на месте, царапая пол когтями и как будто принюхиваясь, безобразная голова крутилась по сторонам. Было ясно, что чудовище ищет кого-то.

Светившиеся глаза остановились на толпе. Кардинал посмотрел по направлению чудовищного взгляда и заметил, как королевская чета, в окружении мушкетеров, пробиралась к выходу. Нужно было срочно отвлечь внимание монстра... Но чем?

Не имея при себе никакого оружия, Ришелье решился на последний и самый отчаянный шаг: резким движением он схватил большую чашу со святой водой и вылил ее на существо.

Мерзкая морда чудовища ощерилась, оно повернулось в сторону кардинала и медленно начало приближаться к нему. Ришелье попятился назад, тщетно пытаясь найти взглядом хоть какой-нибудь предмет, который можно было бы использовать для защиты, но дать отпор было нечем.

Откуда-то раздался выстрел. Чудовище завертелось на месте, поскуливая. Затем, оно встало на задние лапы и взвыло. Кардинал ощутил, как этот вой вновь проникает в самую глубину его разума, порождая ощущение кошмара. Не имея больше сил сопротивляться, кардинал упал на колени и закрыл уши руками, чтобы хоть как-нибудь остановить этот ужас, сводящий с ума. Кошмар был просто невыносим.

Существо замолкло, вновь встало на все четыре лапы и побежало к выходу. Совершив огромный прыжок через круглый витраж, оно оказалось на площади перед собором, откуда тотчас же раздались человеческие крики.

Это было последнее, что видел Рошфор, прежде чем лишился чувств.

⁽³⁾

Лицо Его Преосвященства дрогнуло от боли. Большой кусок стекла со звоном упал на дно медной чаши, где уже лежали несколько таких же фрагментов. Из тыльной стороны ладони брызнула струйка алой крови, запятнавшая рубашку кардинала. Врач тут же принялся быстро бинтовать руку. В кресле напротив сидел Рошфор, вокруг которого суетился отец Жозеф.

— Вам, граф, очень повезло. Еще чуть-чуть и осколок лишил бы Вас левого глаза.

Рошфор бросил мрачный взгляд на капуцина. Во время взрыва выбило все окна в соборе и кусок витража рассек ему висок, только по счастливой случайности не повредив глаз и крупные сосуды.

Когда врач закончил, Ришелье устало откинулся на спинку кресла и вытянул ноги перед собой. Все тело ныло от боли. Он ощущал какую-то мерзкую, болезненную слабость. Многочисленные раны и порезы неприятно саднили, а в голове продолжало шуметь.

Его Преосвященство некоторые эпизоды произошедшего помнил очень смутно. Был взрыв, потом... Что же было потом? Ему помог Рошфор. А затем появилось оно... Оно страшно выло... Потом он, не зная, что делать, облил существо святой водой. Выстрел, снова вой...

Кардинал чуть заметно вздрогнул и открыл глаза.

Дальше Ришелье ничего не мог вспомнить до того момента, как карета подъехала к Пале-Кардиналю.

Капуцин уже закончил бинтовать графу голову. Врач, собрав свои инструменты, с учтивым поклоном покинул кабинет, прося разрешения зайти проверить состояние Его Преосвященства через пару часов.

Ришелье взял со стола пузырек с нюхательной солью и вдохнул резкий неприятный запах, от которого у него немного прояснилось в голове. Он медленно встал и подошел к окну. Уже давно стемнело, поэтому кардинал увидел только собственное отражение. На него смотрел мужчина с серыми умными глазами. Тонкие черты лица подчеркивали лежавшие в некотором беспорядке волосы, тронутые пепельной сединой. Свободная батистовая рубашка, подчеркивающая его худобу, была местами разорвана и забрызгана кровью. Подкатанные вверх кружевные рукава обнажали породистые руки с длинными тонкими пальцами.

Кардинал прислонился головой к холодному стеклу и задумался.

— Велеть лакею принести чистое белье Вашему Преосвященству и господину графу? — почтительно осведомился отец Жозеф.

— Да. И прикажите принести нам выпить.

Через четверть часа кардинал и Рошфор привели себя в порядок и вместе с отцом Жозефом сидели в кабинете. Перед каждым стояло по стакану с вином. Пауза немного затянулась: никто не решался нарушить напряженного молчания. Наконец кардинал произнес:

— Из Лувра не поступало никаких сведений?

— Нет, Ваше Преосвященство. Смею предположить, что с королем и королевой все в порядке. Они, наверное, просто очень потрясены. Все равно раньше утра мы ничего не сможем узнать: сейчас повсюду царит неразбериха и паника.

Кардинал здоровой рукой взял хрустальный бокал с вином и посмотрел сквозь него на свет. Прозрачная жидкость заиграла приятными рубиновыми оттенками. Сделав глоток, Ришелье перевел испытующий взгляд на Рошфора.

— Вы, граф, на некоторое время останетесь в Пале-Кардинале под присмотром моего личного врача. Все соответствующие распоряжения уже сделаны. Ваш выстрел, Рошфор, сегодня спас мне жизнь. Я не забуду этого и найду способ вас щедро отблагодарить.

Граф почтительно склонил голову.

— Отец Жозеф, теперь ваш черед изложить все то, что происходило. Ни я, ни граф не помним ничего до того момента, когда карета подъехала к Пале-Кардиналю.

Капуцин беззвучно вздохнул и неуверенно начал свой рассказ, глядя то на Рошфора, то на кардинала:

— Как только в соборе началась паника и послышался вой, я в сопровождении нескольких человек из Вашей личной охраны бросился на поиски. Попасть через главные ворота было невозможно: началась страшная давка, поэтому нам пришлось обогнуть Нотр-Дам и через сеть потайных коридоров попасть внутрь. На все это потребовалось некоторое время, так что когда мы оказались в соборе, там уже почти никого не было.

Отец Жозеф замолчал. Ришелье отставил бокал и, перегнувшись через стол, протянул Рошфору, который, казалось, с каждой минутой становился все бледнее и бледнее, пузырек с нюхательной солью. Граф с благодарным взглядом взял пузырек. По комнате поплыл запах лаванды и нашатыря.

Кардинал откинулся в кресле и пристально посмотрел на отца Жозефа, как бы ожидая продолжения рассказа.

— Что было дальше?

— Мы нашли Вас, Ваше Преосвященство уже без сознания. Господин граф лежал неподалеку. Мы думали, что он умер: все его лицо было в крови. Мы вынесли вас обоих тем путем, каким пришли туда, посадили в карету и сразу же поехали в Пале-Кардиналь. На улицах была паника, и пробить себе дорогу нам удалось только лишь с помощью личных гвардейцев Вашего Преосвященства, которые стегали толпу кнутами и стреляли в воздух. Остальное Вы, кажется, знаете.

— Как долго длилось это "представление"?

— Полагаю, не более двадцати минут.

Ришелье встал и, не торопясь, прошелся по комнате. Эти "двадцать минут" казались ему вечностью. Ужасной, кошмарной вечностью.

Кардинал остановился у огромного книжного стеллажа и начал внимательно просматривать содержимое библиотеки. Его взгляд остановился на неприметной обложке, где наполовину стершимися буквами было написано "Grimorium Verum"⁽⁴⁾. Его Преосвященство задумчиво коснулся небольшого нательного креста, украшенного россыпью рубинов, который висел у него на груди.

— Я думаю, все здесь отдают себе отчет, что нам пришлось столкнуться с существом, которое не принадлежит этому миру и представляет собой вполне реальную угрозу. Необходимо как можно скорее выяснить, что это было за чудовище и уничтожить его.

Рошфор и отец Жозеф с готовностью кивнули.

Кардинал позвонил и приказал лакею доложить в любое время, если придут какие-нибудь вести из Лувра. Затем был вызван начальник личной охраны кардинала, которому было поручено усилить безопасность дворца.Когда все распоряжения были сделаны, бокалы снова наполнились вином.

Воцарилось молчание. Каждый погрузился в омут собственные мыслей.

В ту ночь никто так и не смог уснуть.

1) Одна из молитв, читаемая во время католической мессы

Вернуться к тексту

2) Деамбулаторий — полукруглая обходная галерея вокруг алтарной части храма, образованная продолжением боковых нефов

Вернуться к тексту

3) * * *

Вернуться к тексту

4) "Истинный Гримуар" — книга, посвященная вопросам магии, вызову духов, заклинаниям и способам подчинить себе демонов.

Вернуться к тексту

Кардинал, в сопровождении камердинера, быстро миновал анфиладу роскошных комнат. Казалось, все было как обычно, но от внимательного взгляда Его Преосвященства не могли укрыться детали, которые явно свидетельствовали о той напряженной атмосфере, которая царила в Лувре.

В своем личном кабинете его уже ожидал Людовик. Король сидел за письменным столом и, поигрывая ножом для бумаг, просматривал какие-то письма. На роскошном персидском ковре, рядом с жарко натопленным камином, дремала охотничья борзая.

Дверь за Ришелье закрылась. Разговор, судя по всему, предстоял серьезный и строго конфиденциальный. Кардинал почтительно поклонился королю:

— Вы желали видеть меня, Ваше Величество. Я к Вашим услугам.

Людовик поднял глаза от писем.

— Вы знаете, что это за бумаги?

— Нет, Ваше Величество.

— Тогда взгляните.

Кардинал взял несколько серых листков. На них были записаны фамилии, названия улиц и даты.

Ну конечно, список пропавших. Только король не знает, что их больше. Намного больше.

С тех пор как чудовище впервые появилось в день мессы, в городе начали пропадать люди. Немногочисленные свидетели уверяли, что среди ночи огромная тварь нападала на парижан, убивала и уносила добычу с собой. Несчастных потом никто больше не видел ни живыми, ни мертвыми. Пытаясь хоть как-то обезопасить город, Ришелье распорядился увеличить число вооруженных патрулей, ввел комендантский час, но люди продолжали пропадать.

— Видите? Вы видите, что в этом списке уже семь человек?!

Людовик порывисто встал и беспокойно заходил по комнате, продолжая нервно крутить в руках нож для бумаг. Борзая проснулась и глухо зарычала, при виде Ришелье.

— Необходимо что-то предпринять. Изловить злоумышленника, который под видом мерзкой твари пытается подорвать мой авторитет и даже посмел покуситься на мою жизнь и жизнь Ее Величества! В конце концов, нельзя допустить паники среди народа.

Король резко остановился:

— Почему, почему Вы до сих пор его не поймали?! Где Ваши прославленные шпионы и гвардейцы? Вам ведь тоже тогда порядочно досталось...

Людовик жестом указал на рассеченную осколком левую скулу кардинала, единственную деталь, которая несколько нарушала безукоризненный облик Его Преосвященства.

Ришелье ничуть не изменился в лице. Он видел, что нервы Людовика расшатаны, что он мечется по кабинету, словно загнанное охотником дикое животное. Он напуган. Страшно напуган. Хотя и старается скрыть это.

— Если Ваше Величество сомневается во мне, то я готов сейчас же покинуть пост министра и передать дела другому, более достойному и способному человеку.

Произнеся это, кардинал глубоко поклонился, как бы демонстрируя, что готов подчиниться любой воле монарха.

После этих слов Людовик остановился и повернулся к Его Преосвященству.

Король довольно неоднозначно относился к своему министру. Его временами раздражало спокойствие Ришелье, его дотошность, внимание к самым мелким деталям и скрытность. В присутствии кардинала монарха одолевало смутное впечатление, что тот видит его насквозь, читает все мысли и, самое главное, знает больше, намного больше, чем он сам. Это порождало в душе Людовика причудливую смесь из опасения, уважения и досады.

Кардинал заметил, что лицо короля изменилось: его беспокойный взгляд вдруг приобрел какое-то детское выражение. Его Преосвященство ясно ощутил, насколько беспомощным чувствует себя Людовик.

Король подошел к кардиналу и уже более спокойным тоном произнес:

— Бросьте... Вы... Вы же сами знаете, как нужны всей Франции... и мне. Я только прошу вас об одном: кардинал, пожалуйста, разберитесь с этим делом. Разберитесь как можно скорее.

С каждым произнесенным словом голос монарх становился все неувереннее, в нем проскальзывали виноватые нотки. Король был намного моложе Его Преосвященства, поэтому сейчас, перед лицом сверхъестественной угрозы, он явственно нуждался в его поддержке и даже, с позволения сказать, неком покровительстве. Людовику очень хотелось верить, что Ришелье найдет решение, отыщет способ справиться с ситуацией.

Как бы ему самому сейчас хотелось знать, как выйти из создавшегося положения...

Ришелье устремил спокойный и уверенный взгляд на короля и твердым голосом произнес:

— Расследование уже ведется. Не сомневайтесь, в самом скором времени Франция будет избавлена от этой напасти. Я обещаю Вам.

Его Преосвященство спускался по мраморной лестнице, направляясь к выходу из дворца, когда к нему подошел слуга и сообщил, что кардинала желает видеть королева. Ришелье был несколько озадачен, но, как духовник Ее Величества, не мог отказать и последовал за лакеем.

Кардинала проводили в маленькую гостиную, которая располагалась в самом уединенном уголке покоев Анны Австрийской.

Слуга откланялся и оставил Ришелье в одиночестве дожидаться появления королевы.

Комната была маленькой, но очень уютной. Стены, обитые голубым шелком с серебристым цветочным узором и белый сводчатый потолок, украшенный лепниной и фреской, изображавшей муз в компании Пана, делали маленькую гостиную просторной и заполненной прозрачным воздухом. Огоньки пламени, игравшие в камине, отбрасывали отсветы на мозаичный паркет. Всю стену, слева от входа, занимали два огромных окна с видом на Пале-Кардиналь.

В простенке висела картина, которая привлекла внимание Его Преосвященства. Ришелье подошел поближе.

На полотне была изображена испуганная принцесса, убегающая от свирепого дракона, которого пронзает копьем мужественный всадник на белом коне. Сцена убийства чудовища разворачивалась на фоне чудесного пейзажа. С синих небес лился свет, олицетворявший Божественное провидение.

Кардинал задумчиво принялся перебирать четки из красного дерева, которые всегда носил с собой.

— Вам нравится?

Ришелье резко обернулся и увидел Анну Австрийскую, стоявшую поодаль, за его спиной. Поглощенный созерцанием картины он совсем не услышал, как она вошла. Королева с интересом наблюдала за реакцией Его Высокопреосвященства, который, снова переведя взгляд на полотно, произнес:

— Да, картина просто восхительна. Это Тинторетто⁽¹⁾, не так ли?

Анна улыбнулась:

— Ваше Высокопреосвященство разбирается в живописи так же хорошо, как и в политике.

Ришелье склонился в учтивом поклоне. Королева жестом пригласила кардинала сесть.

Только расположившись друг напротив друга, они вдруг оба заметили, какие перемены произошли с каждым из них после злополучного вечера. Кардинал увидел, что лицо Анны осунулось, тени легли под изумрудными глазами, но она по-прежнему была прекрасна: каштановые, слегка завитые волосы подчеркивали привлекательный овал лица, а платье нежного бирюзового оттенка оттеняло белизну нежной кожи.

Его Высокопреосвященство продолжил неспешно перебирать четки, стараясь справиться с волнением, которое всегда испытывал в присутствии королевы.

Анна Австрийская, в свою очередь, была поражена бледностью кардинала. Он был как всегда сдержан, почтителен и безукоризненно одет, его облик не портила даже глубокая царапина от осколка, красовавшаяся на скуле и туго забинтованная левая рука (напротив, королеве показалось, что это придает Ришелье какой-то особенный вид). Но глаза... Серые глаза кардинала были смертельно уставшими и красными от бессонницы.

С того злополучного вечера прошло уже около недели, и за все это время Его Преосвященству так и не удалось выспаться. Каждый вечер он ложился в постель, утомленный работой и интеллектуальным напряжением, но стоило ему уснуть, как его начинали посещать кошмары. Эти кошмары были поистине ужасны. Ужасны настолько, что он просыпался среди ночи от собственных криков.

Камердинер Ришелье однажды ворвался к отцу Жозефу, который наряду с Рошфором временно переехал в кардинальский дворец, с просьбой о помощи. Когда заспанный капуцин, в сопровождении слуги, оказался в спальне Его Преосвященства, то увидел, что кардинал в холодном поту мечется в измятой постели. С большим трудом им тогда удалось разбудить его. С тех пор, по совету врача, кардинал перепробовал разные успокоительные средства, благовония и даже кровопускания, но кошмары не отступали.

Наряду с Ришелье, от бессонницы страдал и Рошфор. По утрам Его Преосвященство приглашал отца Жозефа и графа присоединиться к нему за завтраком, так что все трое могли ясно видеть состояние друг друга. Кардинал искусно скрывал свое напряжение и переутомление, которое выдавали лишь бледность лица и краснота усталых глаз.

После непродолжительного молчания королева сказала:

— Я надеюсь, Людовик не был сегодня слишком суров с Вами.

— Нет-нет! Как истинный монарх он озабочен судьбой своих подданных. Его рвение к всеобщему благу вполне объяснимо.

Вновь воцарилось тягостное молчание. Пальцы Ришелье дошли до креста на четках и начали новый круг. Он видел, что королева хочет о чем-то спросить его, но не решается, пытаясь подобрать слова.

— Господин кардинал, Вам наверное хочется узнать, почему я так спешно вызвала Вас к себе...

Устремленный на нее взгляд Его Преосвященства был вдумчивым и очень внимательным. Вот уже несколько лет как кардинал Ришелье был ее духовником, но каждый раз, беседуя с ним даже по вопросам религии, она чувствовала внутреннее напряжение, как будто было нечто, что мешало ей свободно говорить с ним.

— Понимаете, с того злополучного дня я не могу найти успокоения. Меня постоянно беспокоят кошмары, страшные сны... Они не дают мне покоя.

Так значит, ее тоже мучают кошмары... Если бы он мог знать, как от них избавиться!

Ришелье вдруг ощутил волну мерзкого холода, которая пробежала по его телу от воспоминания тех ужасов, которые он переживал в своих снах.

— Обратитесь к молитве, Ваше Величество, и отдайтесь воле милостивого Бога.

— Я понимаю, но...

Королева, чье лицо выражало столько беспокойства и смятения, встала и прошлась по комнате.

— Я так боюсь потерять разум. Это ведь все из-за него, да? Людовик же ошибается, думая, что это человек?

Анна Австрийская посмотрела в глаза Ришелье, пытаясь угадать в них ответ. Она хотела услышать правду, но так боялась. Кардинал невольно отвел взгляд.

Что он может ей сказать?

После недолгой паузы кардинал все-таки ответил:

— Да, это был не человек.

Он не мог ей лгать. Лучше уж правда, чем призрачное утешение, в которое сама королева уже не верила. Но Ее Величество неожиданно испытала странное облегчение, ей стало спокойнее от осознания правды. Пусть даже такой страшной.

Анна подошла к окну и обратила свой взгляд на белое, пасмурное небо. Ришелье ясно ощутил всю степень ее страдания. Она была так близко от него. Кардиналу вдруг захотелось коснуться полуобнаженного плеча королевы, дать ей почувствовать, что он рядом с ней, что он всеми силами будет пытаться защитить ее.

Его Преосвященство любил.

Но это было не простое вожделение: он был безгранично влюблен преданной, тихой любовью, которая не давала ему покоя. Какое-то сладостно-мучительное чувство разрывало чуткую душу кардинала изнутри. Все, что ему хотелось, — это служить ей, оберегать ее святой покой.

— Ваше Величество, уверяю, я сделаю все необходимое, чтобы отвратить от Вас угрозу, даже если это будет стоить мне собственной жизни.

Голос Ришелье вдруг изменился. Слова зазвучали напряженно, как будто ему приходилось делать усилие, чтобы произнести их. Низкий, немного глухой голос кардинала приобрел столько теплоты, что, казалось, ее можно было ощутить физически.

— Ваше Величество... Позвольте предложить Вам мою бесконечную преданность и сердечную привязанность. Я клянусь самым дорогим, что у меня есть — своей честью, что сделаю все во имя Вашего счастья.

Королева повернулась к нему и посмотрела прямо в голубые глаза кардинала, в которых стали читаться какие-то новые, до сих пор незнакомые ей нотки. Внезапно перед ней предстал не суровый министр и государственный муж, а человек, который был трогательно влюблен. Аскетичное лицо Ришелье вместо привычной строгости сейчас выражало столько нежности и душевной теплоты, что Анне вдруг захотелось раствориться в ней. Ведь, в сущности, ей так не хватало любви и поддержки.

Взгляд королевы упал на большой католический крест, висевший на груди кардинала.

— Я очень ценю Вашу преданность и... рассчитываю на Вашу помощь.

Неуверенно произнеся это, расстроенная королева покинула кабинет, оставив кардинала одного.

1) Речь идет о картине итальянского художника Якопо Тинторетто "Святой Георгий и дракон"

Вернуться к тексту

В комнате царил абсолютный хаос: повсюду, даже на полу были разложены какие-то бумаги, карты, непонятные таблицы, местами громоздились стопки книг, некоторые из которых были раскрыты на середине. Казалось, по кабинету невозможно пройти, не наступив на какой-нибудь особо ценный документ.

Посреди этого хаоса, за письменным столом, который тоже был завален всевозможными бумагами, восседал Его Преосвященство. Подперев голову правой рукой, он внимательно читал толстый фолиант в потрепанной обложке, а левой гладил своего любимца — огромного черного кота по имени Люцифер, который мирно спал тут же, на столе, среди рукописей. В кресле напротив, с книгой на коленях сидел отец Жозеф, очевидно задремавший за изучением очередного тома.

Рошфор в замешательстве стоял на пороге.

Не только ему, но и многим при дворе была известна невероятная аккуратность кардинала и его любовь к идеальному порядку. Это находило отражение не только в безукоризненном внешнем виде Ришелье, но и во многих бытовых вещах: граф неоднократно был свидетелем того, как перед обедами или приемами, которые проходили в Пале-Кардинале, слуги замеряли линейками расстояние между приборами и даже высоту скатерти над полом. Требовательность кардинала к порядку и чистоте в такие минуты доводила их до тихого отчаяния. Нынешняя же обстановка лишний раз подчеркивала те исключительные обстоятельства, в которых оказался первый министр.

Тем не менее, Рошфор должен был признать, что именно любовь к точности обеспечивала Его Преосвященству успех в политической деятельности и управлении страной. В конечном счете, никогда не попадешь в мишень, если хорошенько не прицелишься.

Кардинал, не отрываясь от чтения, жестом пригласил графа войти и сесть на свободное место. С большим трудом, стараясь не наступать на книги и бумаги, граф добрался до стула. Ришелье продолжал читать: его лицо было сосредоточено, слегка нахмуренные брови и складки на высоком лбу, делая лицо кардинала несколько суровым.

Рошфор прислонился спиной к стене и почувствовал внезапно накатившую усталость. Последние три дня он находился за пределами Парижа, выполняя тайное поручение Его Преосвященства. Граф был только что с дороги: он даже не успел переменить измятый дорожный костюм.

В кабинете было тепло и очень тихо, только время от времени слышалось потрескивание свечей. Рошфор поймал себя на мысли, что в этой обстановке есть нечто домашнее, а в кардинале и отце Жозефе даже что-то родное. Ему было хорошо в привычном окружении. Большую часть времени, когда он не выполнял поручения, граф проводил в Пале-Кардинале, вместе со своим покровителем, к которому за годы службы успел искренне привязаться. Безусловно, между ним, Ришелье и отцом Жозефом существовала большая дистанция, но у них сложились доверительные отношениям. Странно, но Рошфору иногда казалось, что такие чувства, наверное, должны испытывать люди по отношению к своей семье, которой у него никогда не было.

Граф из-за приоткрытых век наблюдал за огнем в камине, кардиналом, склонившимся над книгой, отцом Жозефом, неяркими огоньками свечей. Мысли начали путаться, превращаясь в вереницу причудливых ассоциаций, а перед глазами поплыли разноцветные круги.

Да, здесь хорошо, уютно, ему повезло, что он попал на службу к кардиналу... хороший человек, иногда бывает слишком суров и холоден к окружающим, да, очень холодно в последнее время, зима в этом году выдалась дьявольски холодной и по дороге он чуть было не загнал свою лошадь сегодня вообще странно почему Люцифер как священнику пришло вообще в голову назвать кота именем дьявола хотя какая разница он очень даже не плохой просто с характером…

* * *

— Diable!

Кардинал захлопнул книгу и откинулся в кресле. Тонкие губы Ришелье сложились в легкий оскал, наполовину обнаживший ряд белых, крепко стиснутых зубов. Рошфор и отец Жозеф мгновенно проснулись от такого неожиданного проявления эмоций.

Стряхивая с себя остатки сна, капуцин произнес:

— Вы нашли что-то новое, Монсеньор?

— В том-то и дело, что нет. Ничего, что могло бы нам помочь.

Усталое лицо Ришелье вновь стало бесстрастным. Кардинал принялся задумчиво поглаживать свою роскошную эспаньолку. После минутного молчания он встал и прошелся по комнате, заложив руки за спину:

— За последние три дня мы выяснили только то, что это существо, если верить оккультным книгам и древним бестиариям, относится к одному из многочисленных видов нежити. Вероятно, чудовище — восставший из мертвых покойник.

— Монсеньор, но почему Вы не допускаете мысли, что это демон или иное порождение адских глубин?

— Отчасти потому, отец Жозеф, что монстр появился в церкви. Сам. Понимаете? Кроме того, на него не подействовала святая вода.

— В таком случае, почему его не удалось убить? Пуля, насколько я мог видеть, прошла навылет и должна была мгновенно покончить с ним.

Ришелье повернулся к Рошфору:

— Вот здесь и кроется самая большая проблема. Получается, его нельзя убить и простыми средствами. Экзорцисты, у которых в запасе только серебряные пули и распятия, как я уже говорил, здесь тоже окажутся бессильны. Тем не менее, в старинных книгах написано, что существуют особые приемы борьбы с подобными тварями, но нигде нет четкого объяснения, как именно их уничтожают.

Кардинал подошел к камину. Сутки напролет он перечитывал книги и древние рукописи, чтобы приблизиться к решению проблемы, но все впустую. Его Преосвященство, всю жизнь руководствующийся расчетом и здравым смыслом, столкнулся с тем, что выходит за рамки рационального, и теперь ему было глубоко противно собственное бессилие.

Нужно как можно скорее разобраться с этим делом, он ведь обещал Ее Величеству.

Кардиналу вдруг снова вспомнилась их последняя встреча и та неопределенность, которая возникла в их взаимоотношениях. Отсутствие ответа Анны на его признание доставляло ему еще больше страданий. Но он, во что бы то ни стало, исполнит свою клятву и избавит ее от мучительных страхов. Чего бы ему это не стоило.

Эта задача будет потруднее, чем убийство дракона.

Отец Жозеф прервал мысли кардинала:

— Жаль, что сейчас не Средние века. Нам бы очень пригодился какой-нибудь охотник за нечистой силой, настоящий мастер своего дела.

Охотник за нечистью...

— Ну да! Именно он нам и нужен!

Ришелье и отец Жозеф одновременно повернулись к Рошфору. Кардинал удивленно поднял брови, при виде вдохновленного выражения своего слуги. Граф не отличался разговорчивостью и эмоциональностью, поэтому такая реплика была очень неожиданной.

Рошфор продолжил, но уже сдержанным и почтительным тоном:

— Вашему Преосвященству, наверное, известно, что до того, как я начал служить Вам, я странствовал с цыганским табором по Европе...

Ришелье кивнул. Ему была очень хорошо известна биография графа, иначе он бы просто не взял его на службу.

— ...мы объездили многие страны, в том числе и Трансильванию. Там я познакомился с одним человеком, который способен нам помочь.

— И кто же это?

— Гэбриэл Ван Хельсинг.

Грудь Рошфора разрывалась от ледяного воздуха. Он давно свернул с большака и теперь наслаждался бешеной скачкой по зимним просторам любимой Трансильвании. Конь галопом мчался к холму, откуда взгляду графа открылся потрясающий вид.

Долина, где лежал город, была обрамлена темно-зелеными холмами, которые обступал густой хвойный лес, объятый низко стелившимся туманом. Многовековые сосны издали казались черными солдатами, чьи доспехи были густо присыпаны липким снегом. Вдалеке, за лесом, высилась серая, величественная громада Карпатских гор.

В низине, прямо перед Рошфором раскинулся маленький город Зэрнешти. Домики с крышами из черной черепицы тесно лепились друг к другу, как будто пытались согреться в этот пасмурный зимний день. Из печных труб поднимался дымок, который рассеивался не сразу: на мгновения застывая в морозном воздухе, он образовывал причудливые фигуры. Узенькие улочки города, мощенные серым булыжником, соединялись на площади, у церкви, чей готический шпиль одиноко высился над городом.

Граф пытался насладиться восхитительным видом, упивался каждой деталью, стараясь запомнить как можно лучше таинственное, дикое великолепие горного пейзажа.

С каждой минутой в душе Рошфора нарастало ощущение безграничной свободы и эйфории. Морозное дыхание Карпат и аромат хвойного леса...

Как же он скучал...

Рошфор закричал и его голос, отозвался эхом, рассыпавшимся на тысячи осколков. Ему ответили приветственным кличем и лес, и горы, и пасмурное небо. Граф пришпорил коня и пустился карьером в объятия дремлющего под снегом города.

* * *

Башенные часы пробили пять часов, когда Рошфор въехал в ворота города и, незаметно для себя, оказался на одной из главных улиц Зэрнешти. Со всех сторон до графа доносились звуки румынской речи, которые казались ему приятной, давно забытой музыкой.

На город уже опустилились темно-синие сумерки. Свет из окон домов бросал отсветы на мощеную булыжником улицу, так что снег переливался голубыми и оранжевыми цветами. Горожане старались поскорее закончить свои дела и оказаться в своих домах, откуда веяло теплом, запахом еды и человеческого жилища.

Наслаждаясь вечерней суетой, Рошфор вдруг впервые почувствовал, что очень устал и проголодался. День, проведенный в бешеной скачке по просторам Трансильвании, изрядно утомил его.

Граф подумал, что уже слишком поздно продолжать поиски Ван Хельсинга, поэтому направился в сторону таверны, которую приметил еще издалека, благодаря большой вывеске, где желтой краской было выведено: «У старого черта».

В тот вечер, когда Рошфор вспомнил о своем старом знакомом, кардинал решил, что стоит попытаться прибегнуть к услугам Охотника, и поручил графу отправиться на его поиски так скоро, как только тот сможет. Граф отправился в путь на следующий же день. Ришелье снабдил его значительной суммой денег и документом, который позволил Рошфору довольно быстро покинуть Францию и доехать до Трансильвании без особых приключений, если не считать нескольких стычек с голодными крестьянами, выходившими разбойничать на большак.

Целыми днями граф гнал своего коня на восток. По пути Рошфор заезжал в города и поселки, наводя справки о Ван Хельсинге, но о нем уже давно ничего не слышали, и все, с кем общался граф, рекомендовали ехать дальше, вглубь Трансильвании и поискать его там. Поручение кардинала носило не просто срочный, а экстренный характер, но граф не имел четкого представления о местонахождении Охотника и повиновался лишь какому-то неведомому внутреннему чувству, которое вело его по дорогам таинственного края.

Граф оставил своего коня у коновязи рядом с вороным скакуном норикийской породы. Рошфор невольно залюбовался мощью животного и в душе позавидовал его хозяину, который, судя по всему, был человеком не бедным: сбруя, добротное седло и седельные сумки были украшены серебряными пряжками и причудливым узором.

В таверне оказалось многолюдно. Все пространство зала было загромождено длинными деревянными столами, за которыми шумно пили суровые румыны, одетые в теплые овчинные кожухи. Рошфор, стараясь не привлекать внимания, прошел к стойке и бросил хозяину несколько золотых монет. Ему тут же подали подогретую цуйку⁽¹⁾ со специями. Насладившись напитком граф спросил у хозяина:

— Товараше⁽²⁾, есть место переночевать?

Хозяин сокрушенно покачал головой:

— Нет, домнул⁽³⁾, все занято. Но ежели хотите остановиться на ночь, идите к моей куме, на постоялый двор. Здесь недалеко, всего через две улицы. Коня своего можете оставить здесь, за ним присмотрят, а сами ступайте отдыхать.

Рошфор кивнул и, в знак благодарности, выложил на стол еще одну золотую монету. Щедрость гостя явно доставляла удовольствие хозяину. Граф собирался уже уходить, когда напоследок спросил:

— Да, кстати, вы не знаете, где я могу найти Ван Хельсинга?

Владелец таверны слегка вздрогнул и отвел взгляд:

— Нет, домнул, не знаю. Нет у нас такого.

Удивленный граф вышел на улицу и, решив сократить путь, свернул в узкий, плохо освещенный переулок. Пройдя половину пути, Рошфор услышал, как к нему кто-то обратился:

— Это вы искали Ван Хельсинга?

Рошфор остановился и увидел в нише одного из домов человека. За его спиной висел маленький фонарь, светившийся тусклым светом, так что невозможно было разглядеть ни лица, ни фигуры незнакомца.

— Какая вам разница?

— Я должен знать, зачем вы его ищете.

— Какую бы цель я ни преследовал, это касается только меня и Охотника.

— Вы ошибаетесь, молодой человек.

— Сударь, мне, видимо, придется отучить вас задавать вопросы.

Рошфор извлек из ножен шпагу.

— Ну что ж, раз вы так этого хотите...

— Хочу. Только сначала я бы желал увидеть лицо того наглеца, который смеет вмешиваться в мои дела.

Бесформенная фигура отделилась от стены и вышла на середину переулка. Это был мужчина лет 35 с длинными волнистыми волосами, ниспадавшими до плеч, на которые был накинут тяжелый плащ с меховым воротником. Высокая шляпа с широкими полями скрывала лицо так, что виден был только металлический блеск глаз. Одет незнакомец был в черные ботфорты, брюки и кожаный нагрудник того же цвета. По бокам, на поясе, висели два колесцовых пистолета, а за спиной виднелся меч-эспада⁽⁴⁾ и большой арбалет. Вся фигура этого человека дышала мощью, спокойствием и силой.

Незнакомец простоял так с минуту, а затем поднял голову.

Это был Ван Хельсинг.

Рошфор немного растерялся от неожиданности:

— Гэбриэл?

Карие, почти черные глаза Ван Хельсинга пристально посмотрели на фигуру графа. Лицо Охотника вдруг приобрело сосредоточенное выражение холодной жестокости. Зрачки Ван Хельсинга стали маленькими, почти незаметными точками. Сделав несколько осторожных шагов к Рошфору, он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил.

Ослепленный вспышкой, граф закрыл глаза и слегка согнулся. Он знал, что когда-нибудь наступит момент смерти, но никогда не думал, что это произойдет при таких глупых обстоятельствах.

Смерть от руки старого товарища, который его просто не узнал...

Жаль, что ему не удастся выполнить поручение Ришелье, который так на него рассчитывал...

1) Цуйка — румынская фруктовая водка, которую подают подогретой вместе со специями.

Вернуться к тексту

2) Товараше — дружественное обращение у румын.

Вернуться к тексту

3) Домнул — румынское обрщение, означающее "господин".

Вернуться к тексту

4) Эспада — длинный, одноручный, узкий меч, с рукоятью испанского типа. Представляет собой переходный вариант от испанского меча к шпаге.

Вернуться к тексту

Ван Хельсинг положил руку на плечо бледного, как смерть, Рошфора:

— Прости, Шарль! Я просто не хотел пугать тебя.

Граф, который еще не успел до конца прийти в себя, обернулся и увидел бродячего пса, который лежал за его спиной в расплывавшейся луже крови. Рошфор подошел ближе и с недоумением спросил:

— Собака?

— Не совсем. Видишь, на загривке довольно свежий шрам? — Ван Хельсинг наклонился и указал на едва заметную рану. — Это от укуса оборотня. В любой момент она могла превратиться в огромного вервольфа и, в лучшем случае, разорвать тебя на части.

— А в худшем?

— Укусить и превратить твою жизнь в ад.

Рошфор перевел взгляд на Охотника:

— Я, честно говоря, думал, что ты не узнал меня и решил расправиться со мной поскорее.

— Да брось! Я узнал тебя сразу же, как только вышел на свет и смог рассмотреть тебя поближе. Хотя ты чертовски изменился за последние пять лет. Но ты даже представить не можешь, как я рад нашей встрече!

Ван Хельсинг ударил Рошфора по плечу и заключил в стальные объятия.

— Гэбриэл, ты не против, если мы отменим дуэль? Кто же мог подумать, что...

— Дуэль? — лицо Охотника приобрело сосредоточенный вид. — Не припоминаю... Наверное, ты что-то перепутал. И, в конце концов, может быть мы все-таки уберемся из этой подворотни и выпьем за встречу? Я как раз снимаю комнату "У старого черта".

Граф благодарно кивнул, и два друга, петляя по темным, сырым переулкам, вновь оказались у таверны. Проходя мимо коновязи, Ван Хельсинг погладил по шее норикийца⁽¹⁾ и, не без удовольствия, спросил:

— Ты видел моего красавца?

— Так это твой? Великолепный конь. Признаться, я даже немного тебе завидую. Кстати, где ты раздобыл такую роскошную сбрую?

— Я совсем недавно вернулся из путешествия по Швеции и Дании. Местные мастера изготовили мне снаряжение и вот этот меч.

Ван Хельсинг извлек из ножен эспаду и бережно передал Рошфору. Клинок меча, казалось, был сделан из ртути: он отливал холодным серебристо-белым светом, который источал сам металл. На лезвии были выгравированы рунические знаки, образовывавшие бесконечный переплетающийся узор.

— Шведские кузнецы, в знак благодарности, изготовили мне новый меч из серебра и осколка метеорита каким-то древним способом, поэтому теперь он сильно ослабляет монстров и убивает их намного эффективнее. Получилась незаменимая вещь в борьбе с чудовищами. Свой старый меч я сломал во время схватки с водяным змеем, так что осталась только рукоять.

Охотник вложил эспаду обратно в ножны и со вздохом сказал:

— Эх, сколько нечисти я там повстречал. Это тебе не просто за оборотнями гоняться!

Рошфор с трудом подавил улыбку. Ван Хельсинг был истинным охотником за нечистью, который воспринимал свою миссию не как ремесло, а как настоящее искусство.

В таверне друзья заняли небольшую комнату, которая примыкала к общему залу и где никто не мог их побеспокоить. Хозяин, уважительно поглядывая на Ван Хельсинга, принес несколько бутылок вина и жаркое.

Когда с трапезой было покончено, Охотник откупорил очередную бутылку мурфатларского⁽²⁾:

— Ну, Шарль, теперь рассказывай, как поживаешь, что привело тебя сюда и, самое главное, как поживает дорогая Лея?

Рошфор, глядя куда-то вниз, поставил стакан на стол:

— Лея умерла.

Охотник замер в изумлении.

Лея умерла... Не может быть...

После долгого молчания Ван Хельсинг осторожно спросил:

— Можешь рассказать, как это произошло?

Граф кивнул и негромко начал свой рассказ:

— Как ты, может быть, помнишь, пять лет назад мы простились с тобой в Брашове. Тогда Ману решил вести табор на запад. Сначала все было хорошо: мы побывали в Речи Посполитой, Люксембурге, Нидерландах, торгуя всякой мелочью и зарабатывая небольшими представлениями. Все шло просто великолепно. Ману даже дал согласие на мой брак с Леей.

Через шесть месяцев мы доехали до Франции. Наш табор остановился в Лотарингии, в Моранже. Так совпало, что через несколько дней, недалеко от стоянки табора в результате несчастного случая погиб ребенок, и все тут же обвинили цыган.

Среди ночи вооруженные горожане напали на табор. Мы даже не успели подготовиться. Они тут же расправились с Ману, Пэтэром и Тагари, а остальных... Они повесили Злотана, Шуко, Лею и даже старика Лало. Я ничего не смог сделать... Во мне узнали француза, избили и выкинули из города.

Рошфор ненадолго замолчал.

— Я не смог спасти Лею. Даже не смог умереть рядом с ней, быть с ней до самого конца...

Ван Хельсинг сначала был удивлен тем, насколько спокойно Шарль рассказывает о смерти невесты и всего табора. Но потом он вдруг понял, что страдание графа было таким глубоким, что иссушило его душу: воспоминания уже не могли вызывать эмоций, они порождали лишь ощущение абсолютной, мертвой пустоты.

Первые дни после трагедии Рошфор почти не помнил: в сознании всплывала только бесконечно длинная пыльная дорога. Граф рыдал до потери сознания, проклиная Моранж, так что люди, попадавшиеся ему на пути, принимали его за душевнобольного и просто боялись к нему подходить.

Со временем боль, разрывавшая Рошфора изнутри, стала стихать: у него не осталось сил на страдания. На смену пришло ощущение полного безразличия и осознание неизбежной необходимости строить свою жизнь дальше. Пусть даже без любимой девушки и тех людей, которые за несколько лет стали его семьей.

— Через некоторое время я узнал, что идет война с Испанией и записался в роту в качестве добровольца. Я попросил поручить мне наблюдать за передвижениями испанцев в тылу. Это была самая опасная работа; солдаты гибли постоянно, но именно этого я и хотел: умереть в бою, как подобает дворянину, а не быть повешенным за бродяжничество.

— Я прослужил несколько месяцев, когда решился на отчаянный поступок: вооруженный лишь двумя пистолетами, напал на дом, куда регулярно приезжал начальник испанского гарнизона с охраной. И, представляешь, напал очень "удачно": охрана не оказала сопротивления, а самого испанца я застал в постели с любовницей.

— В общем, я не только остался жив, но и получил звание офицера и стал командовать Пикардийском полком. Гарнизонное руководство поведало о моем "подвиге" главнокомандующему — кардиналу Ришелье, который впоследствии взял меня на службу и сделал своим доверенным лицом. Собственно, именно он прислал меня к тебе. Нам очень нужна твоя помощь в борьбе с одной демонической тварью.

Ван Хельсинг в душе обрадовался возможности переменить тему разговора: все это время он терзался чувством вины за то, что своим неосторожным вопросом заставил друга пережить заново события пятилетней давности. Охотник откинулся на спинку стула и достал один из пистолетов.

— Демоническая тварь говоришь? Ну что ж, я с удовольствием помогу тебе и герцогу. Тем более, я триста лет не был в Париже, а гонка за местными оборотнями мне уже порядочно наскучила.

Рошфор с улыбкой спросил:

— Но ведь ты даже не знаешь, что это за чудовище.

Охотник осмотрел пистолет и левой рукой прицелился в оленью голову, висевшую в противоположном конце комнаты:

— Какая в сущности разница? Меня просит о помощи старый друг, которого прислал сам первый министр Франции, герцог де Ришелье. Тем более, черт побери, Ван Хельсинг я или нет? Детали ты мне лучше расскажешь завтра, по дороге в Париж. Нужно же нам будет как-то скрасить поездку.

Охотник убрал пистолет и разлил вино по стаканам.

Остаток ночи друзья провели в бесконечных разговорах, а наутро, когда рассвело, и туман над Зэрнешти рассеялся , они устремились обратно в Париж, навстречу сверхъестественному.

1) Конь норикийской породы

Вернуться к тексту

2) Мурфатлар — сорт румынского вина

Вернуться к тексту

Гвардеец в третий раз перевел взгляд с грамоты на Рошфора и Ван Хельсинга. Несмотря на наличие пропуска, подписанного Его Преосвященством, солдат все еще не решался впустить их: огромная фигура вооруженного до зубов Охотника не вызывала особенного доверия и, откровенно говоря, пугала.

Ван Хельсинг стоял с равнодушным видом, глядя поверх головы гвардейца, в сторону двора Пале-Кардиналя. За свою долгую жизнь он привык к тому, что люди воспринимают его с опаской.

Рошфор же в это время еще раз попытался донести до бдительного стража, что тот обязан их пропустить. Граф с первого взгляда понял, что гвардеец поступил на службу только недавно, поэтому очень боится допустить ошибку, которая лишит его престижной службы.

На помощь друзьям вовремя подоспел отец Жозеф, который торопливо появился из-за угла дворца, неся в руках кипу каких-то бумаг. Он издали помахал Рошфору и направился к двум друзьям. Наверное, именно появление капуцина сыграло решающую роль, и графа с Охотником все-таки пропустили.

— Ах, вы уже вернулись! Так быстро... Но, знаете, господин граф, это к лучшему. За время Вашего отсутствия здесь столько всего произошло!

Троица пересекла двор и обогнула дворец с левой стороны, когда взгляду графа открылась необычная картина: крыло, где располагались личные покои и кабинет кардинала, было закрыто строительными лесами. Десятки рабочих восстанавливали скульптуры и фасад, собирали и вывозили огромные куски камня рассеянные по всему двору, с великой осторожностью заносили во дворец квадраты стекол в свинцовых переплетах. Обычная тишина сейчас нарушалась криками людей и ударами металлических инструментов.

Граф был изумлен масштабами работ:

— Господи, что здесь произошло?

Отец Жозеф с недоверием покосился на Ван Хельсинга, но Рошфор взглядом дал понять, что его друг не говорит и не понимает по-французски. Капуцин уже более непринужденно начал рассказ:

— Пале-Кардиналь подвергся атаке той самой нечисти. Три дня назад, представляете? Среди ночи эта тварь стала рушить скульптуры и биться в стены и окна покоев Его Преосвященства. По какой-то счастливой случайности он в тот день задержался с докладом у короля. Даже страшно представить, что бы было, если б господин кардинал работал в тот момент в кабинете.

Капуцин говорил с нескрываемой тревогой. Было видно, что он чрезвычайно обеспокоен положением вещей.

— Люди все еще пропадают?

— Да, но уже не в таком количестве. За время Вашего отсутствия пропали всего три человека.

— А как сам?..

Отец Жозеф помрачнел и озабочено вздохнул:

— Все так же. Спит плохо; можно сказать, вообще почти не спит. Его не перестают мучить кошмары, поэтому он все время работает. Врач предупредил, что такими темпами может дойти и до нервного истощения.

На этом моменте отец Жозеф вынужден был проститься и поторопиться дальше, передав Рошфора и Ван Хельсинга в руки мажордома — мужчины лет пятидесяти, который с деловитым видом прохаживался из стороны в сторону, делал какие-то записи, руководя рабочими и прислугой. Увидев графа, он поклонился и повел друзей через небольшой мраморный холл к лестнице, ведущей на цокольный этаж.

Внизу было намного прохладнее и тише. Все трое шли по длинной галерее со сводчатым потолком. Стена слева была выполнена в виде аркады, в полукруглых проемах которой под самым потолком располагались небольшие квадратные окна, через которые дневной свет проникал в галерею.

Сначала тишину нарушали только гулкие шаги графа и Охотника, но, по мере того, как они приближались к концу коридора, до них стал доноситься отдаленный металлический лязг и голоса, время от времени коротко произносившие "En garde!" и "Allez!''.

Мажордом остановился у большой двери, окованной металлом, поклонился и жестом пригласил друзей войти.

Взору Ван Хельсинга открылся большой зал, служивший, судя по всему, оружейной комнатой. Охотник никогда не видел такой коллекции холодного оружия, собранной в одном месте: по стенам до потолка были развешены мечи, шпаги, сабли, ножи и кинжалы, привезенные со всего света. Другая стена была полностью занята огнестрельным оружием самых разных видов, начиная с мушкетов, заканчивая ружьями причудливых конструкций, которые, судя по всему, были изготовлены на заказ. Стена, противоположная входу, была украшена огромным барельефом фамильного герба.

Посреди оружейной комнаты два человека, чьи лица были закрыты кожаными масками, упражнялись в фехтовании. Ван Хельсинг понял, что один из них и есть хозяин дворца — кардинал Ришелье.

Фехтовальщики не обратили никакого внимания на появление гостей. Бой продолжался некоторое время, пока мужчина в белой рубашке и расстегнутом кожаном жилете не сделал молниеносный выпад, и острие его шпаги не оказалось у сердца противника, облаченного в зеленый дублет. Охотнику подумалось, что у кардинала отличный учитель: укол был рассчитан настолько точно, что допусти он хоть малейшее неловкое движение, клинок бы ранил Его Высокопреосвященство, так как, помимо всего прочего, поединок проходил с использованием боевого, а не тренировочного оружия.

Поверженный противник опустил шпагу и слегка склонил голову. Бой был окончен. Человек в белой рубашке, не торопясь, повесил шпагу на место, затем снял с себя маску и слегка встряхнул волосами. К великому удивлению Ван Хельсинга, перед ним оказался не кто иной, как сам кардинал Ришелье.

Охотник никогда раньше не видел первого министра. Его взгляду предстал мужчина лет сорока с тонкой, хрупкой фигурой, которая подходила скорее юноше, чем человеку его возраста. Бледное лицо было обрамлено густыми пепельно-русыми волосами, тронутыми сединой. Тонкие черты лица еще сильнее вытягивала аккуратная эспаньолка и усы изящно с закрученными концами. Высокий лоб с голубыми жилками на висках свидетельствовал о том, что перед Ван Хельсингом стоит человек с блестящим и острым умом.

Но больше всего внимание Охотника привлекли глаза герцога: они были большими и очень выразительными. Зрачки почти терялись на сером стальном фоне, что делало взгляд кардинала пронизывающим насквозь.

Ришелье жестом отпустил второго фехтовальщика и произнес, обращая к Рошфору:

— Рад Вас снова здесь видеть, граф. Вы на удивление быстро справились с задачей. Я полагал, что это займет намного больше времени.

— Как только я отыскал господина Ван Хельсинга, мы тут же устремились обратно в Париж.

Кардинал повернулся к Охотнику, который невозмутимо стоял рядом, никак не реагируя на происходящее, и внимательно глянул на него сверху вниз. В глазах Его Преосвященства читалось недоверие и ирония:

— А это, я так понимаю, тот самый знаменитый Охотник? Я представлял его себе несколько иначе. Он говорит по-французски?

— Нет, Ваше Высокопреосвященство. С Вашего позволения, я буду служить переводчиком.

Кардинал еще раз взглянул на Ван Хельсинга и принялся неторопливо снимать перчатки.

— Эти средневековые мечи и арбалет… Вы уверены, что именно он нам и нужен?

Граф почтительно кивнул.

— Ну что ж... Вы уже объяснили своему румынскому другу суть вопроса?

— Да, Ваше Преосвященство, но только в общих чертах.

— Ах, вот как... И что он вам на это ответил?

— Что ему нужно больше деталей, чтобы понять, как одолеть эту тварь.

Кардинал повернулся на каблуках и пристально посмотрел на Охотника.

— Так значит, вы все-таки владеете французским. Прекрасно.

— У меня было достаточно времени, чтобы выучить его. А вы, я так понимаю, и есть тот самый всесильный "Красный Герцог", молва о котором дошла даже до глухих уголков Восточной Европы?

Ришелье в удивлении приподнял брови.

— Любопытно, что же могут говорить обо мне на задворках Европы.

— Разное, господин герцог, разное. Преимущественно называют вас временщиком и бесчеловечным тираном. Особо суеверные утверждают, будто в вас переселилась душа жестокого московского князя Ивана Грозного⁽¹⁾.

Кардинал прищурился, в упор глядя на Ван Хельсинга.

Рошфор всеми фибрами своей души ощущал, как накаляется обстановка. Он смутно начал догадываться, в чем дело...

— Я тоже многое о вас слышал, Ван Хельсинг. Слишком многое. Поэтому мне бы хотелось познакомиться с вами чуточку поближе.

Кардинал жестом указал на стену, увешанную холодным оружием:

— Не будет ли вам там угодно...

Неужели Его Преосвященство серьезно хочет... О, Господи...

Ван Хельсинг невозмутимо скинул свой тяжелый плащ с медвежьим мехом, сложил все свое оружие и снял со стены фламберг⁽²⁾ с рапирной гардой. Описав мечом девятку, он отошел в противоположный конец зала. Кардинал взял точно такой же меч.

Начался поединок.

Рошфор, все еще удивленный странным поступком Его Преосвященства, как завороженный наблюдал за дуэлью, которая напоминала не поединок, а, скорее, боевой танец. Ван Хельсинг был на голову выше и крупнее кардинала, для которого фламберг казался несколько тяжеловат. Но это преимущество компенсировалось ловкостью и подвижностью Ришелье. Некоторое время оба молчали, был слышен только оглушительный лязг металла, эхом отдававшийся в оружейной. Никто из них пока не мог взять вверх.

Через некоторое время Охотник заговорил:

— Вы все правильно рассудили, господин кардинал. Биография у графа темная и вам не было известно, кого он привезет: румына-головореза или настоящего охотника за нечистью. Второе вам казалось наименее вероятным, но Вы решили все-таки попробовать, ведь положение складывается безвыходное. Вы быстро навели все возможные справки обо мне и решили проверить, действительно ли перед вами "тот самый Ван Хельсинг"...

Охотник прервал свою речь, так как именно в этот момент кардинал провел контратаку и едва не вывел его из равновесия.

Далее Рошфор увидел нечто невероятное. Все произошло так быстро, что он даже не смог уловить все детали: Ван Хельсинг сделал пируэт и молниеносным движением выбил меч из рук кардинала. Лезвие меча Охотника разрезало рубашку и остановилось в нескольких сантиметрах от горла Его Преосвященства.

Это был "совершенный удар"⁽³⁾. Просто немыслимо.

— Но теперь, я думаю, Вы убедились, кто я такой и мы сможем приступить непосредственно к делу?

Повисла пауза. Кардинал развел руки в стороны, как бы соглашаясь с результатом поединка. Ван Хельсинг опустил меч, подобрал фламберг и передал Ришелье.

— Продолжим разговор наверху, — сухо произнес кардинал и покинул оружейную.

1) Автор где-то вычитал, что такие слухи действительно ходили по Европе. Многие проводили параллели между политикой Ришелье и Ивана Грозного, который умер за два года до рождения кардинала.

Вернуться к тексту

2) Фламберг — одноручный меч с клинком волнистой формы.

Вернуться к тексту

3) В XVI-XVII веке многие искали "совершенный удар" — идеальный прием, который бы мог стать "визитной карточкой" фехтовальщика.

Вернуться к тексту

Ван Хельсинг и Рошфор вошли в небольшую комнату, которая временно выполняла функцию кабинета. Ришелье, уже облаченный в кардинальскую мантию, стоял у окна, выходившего во внутренний двор, и наблюдал за разводом караула. Не поворачиваясь к гостям, он жестом пригласил их сесть. Через минуту явился слуга с тремя бокалами и бутылкой вина.

В комнате повисла тишина, время от времени нарушаемая лишь приглушенными командами офицера, отдававшего приказы караульным.

— Так что еще вам бы хотелось знать о чудовище, господин Ван Хельсинг?

— В целом, у меня уже сложилась некоторая картина, но, чтобы подтвердить свои соображения, мне нужно уточнить кое-какие детали.

— Я вас слушаю.

— Шарль упомянул, что многие из тех, кто присутствовали на мессе, непосредственно перед нападением нечисти ощутили страх, а сейчас они не могут спать. Это верно?

— Да, я слышал нечто подобное. Люди говорят, что их мучают ночные кошмары.

— Вас тоже?

— Нет.

— И все-таки?

— Со мной все в порядке, — напряженно произнес кардинал.

— Да бросьте, господин герцог, мы же оба с вами знаем, что это не так. Зачем притворяться? Вас одолевают точно такие же кошмары, как и остальных.

Ришелье резко повернулся к Охотнику:

— Даже если это действительно так, то я не намерен перед вами исповедоваться! — в глазах кардинала мелькнула страшная ненависть. Рошфору вдруг стало не по себе, даже несмотря на то, что слова Его Преосвященства были адресованы не ему.

Ван Хельсинг невозмутимо отпил из бокала и откинулся на спинку кресла.

— Вы, господин кардинал, все рассудили правильно. Этот монстр — нежить, восставший из мертвых человек. Такой род нечисти на севере Европы называют "драугр". В него после смерти могут превратиться воины или же люди, владевшие при жизни магией.

— Его особенность в том, что это психическая сущность, обладающая уникальными чертами и воспоминаниями о своей земной жизни. Они фрагментарны, но именно эти "осколки памяти" руководят их действиями. Драугр редко убивает физически. Через кошмарные сны и галлюцинации он воздействует на сознание своих жертв, доводя их до безумия или самоубийства.

Ришелье устремил подозрительный взгляд на Ван Хельсинга:

— Тогда почему драугр похищает людей?

— Ему нужно питаться, поддерживать свои силы, чтобы добраться до своих истинных врагов. Важно понять, за кем он охотится. Когда чудовище впервые появилось на мессе, кого оно искало?

— Мне показалось, что королевскую семью. По крайней мере, взгляд нежити, в конце концов, остановился именно на ней.

— Хм, это уже кое-что. Значит при жизни драугр хотел отомстить королю... Остается понять, что это был за человек. Только так мы сможем найти способ убить его.

— В таком случае, почему чудовище охотится за мной? Вы, кажется, уже успели оценить масштаб причиненных разрушений.

— Если я не ошибаюсь, вы окатили его святой водой. Драугр ее не боится, но очень не любит. Шарль вообще стрелял в него. Вы первыми проявили агрессию, поэтому монстр воспринимает вас как угрозу. Сначала он расправится с вами, а потом уже отправится мстить королю. Это всего лишь вопрос времени.

Кардинал принялся прохаживаться по комнате, задумчиво перебирая четки.

— Людей, которые могли затаить обиду на монарха существуют сотни, тысячи! Мы просто потеряем время.

— Тем не менее, нам придется найти ответ на этот вопрос. Каждый драугр обладает индивидуальными чертами, своей уникальной "личностью", если хотите. Универсальных методов борьбы с этим видом нечисти не существует. Собственно поэтому я и спросил о ваших снах и кошмарах. В них может содержаться какая-нибудь подсказка.

Наступила пауза. Ришелье вновь подошел к окну и посмотрел на тяжелые тучи, проплывавшие по холодному зимнему небу. Последние полтора месяца он старался спать как можно меньше и поскорее забывать все те ужасы, которые посещали его по ночам. Кардинал ничего не мог вспомнить конкретного, кроме отвратительных видений.

Тишину нарушил неуверенный голос Рошфора:

— Не знаю, имеет ли это какой-нибудь смысл... Один раз я услышал во сне голос, который произнес: "Тринадцатый был проклят, проклят теперь и ты". Я тогда не придал этому значение, но...

Ван Хельсинг с интересом подался вперед. В его карих глазах появился хитрый блеск.

— Вот это уже действительно любопытно. Господин герцог, что в современной Франции может быть связано с цифрой тринадцать и проклятием?

— Страной сейчас правит король Людовик XIII. А проклятие... Нет, не думаю, что это имеет какой-то смысл. За всю историю французского государства королевский род был проклят только однажды, в 1314 году, магистром ордена Тамплиеров Жаком де Моле. Его сожгли по обвинению в ереси. Согласно хронике Годфруа Парижского, перед смертью он проклял Филиппа IV до тринадцатого колена.

— Пока все сходится: магистр был рыцарем и владел оккультными знаниями, а значит вполне мог восстать из могилы в обличье драугра.

— Но ведь проклятие сбылось. Род Филиппа пресекся: умерли все его потомки не только по мужской, но и по женской линии.

— А вы уверены, что де Моле проклял именно Филиппа IV и именно до тринадцатого колена?

Кардинал пожал плечами:

— Так говорится в хронике. Живых свидетелей, как вы можете догадаться, у нас не осталось.

— Ну, почему же? Насколько я помню, Жак де Моле прокричал что-то в тот момент, когда его почти поглотило пламя костра. Разобрать его слова было невозможно. Что же касается Годфруа, то он уже тогда был глуховат, так что я бы не сильно доверял его версии произошедшего.

Пока Охотник будничным тоном излагал свою точку зрения, Ришелье пристально смотрел на него, почти не мигая. Рошфор видел, как их глаза встретились.

— Даже если так, то это не объясняет, почему де Моле восстал из могилы.

— Скорее всего захоронение было потревожено кем-то. Где похоронили останки магистра?

— Не знаю, наверное, где-то в Понтуазе. Там была выделена земля для этих целей.

Ну, да... В Понтуазе... Ведь это же...

— Ваше Высокопреосвященство, у вас не найдется новой карты Парижа и прилегающих к нему областей?

Ришелье с удивлением взглянул на графа, но достал карту и уже через несколько минут все трое стояли склонившись над письменным столом.

— Незадолго до появления драугра я проезжал вот через это поселение, — Рошфор указал на маленькое скопление точек, где была выведена надпись "Ла-Рош-Гийон". — Чуть в стороне от города находилась старая разрушенная церковь, рядом с которой рабочие прокладывали новую дорогу. Я слышал, как двое из них говорили о том, что тракт, согласно королевскому плану, должен пройти через старое кладбище, где хоронили еретиков. Рабочие очень боялись тревожить останки, но им приходилось продолжать работу. Что если это и есть то самое место?

Черт возьми, я же говорил королю, что не следует торопиться со строительством дороги...

Ван Хельсинг выпрямился во весь рост:

— Есть какая-нибудь возможность точно выяснить, то ли это место?

Ришелье прищурился, постукивая указательным пальцем по бокалу, который держал в руке:

— Можно попробовать поднять материалы следствия по делу Жака де Моле. Нет никаких гарантий, что они уцелели, но попытаться стоит.

Охотник взял свою шляпу и меч, который стоял, прислоненный к ручке кресла:

— Ну, что ж, в таком случае, позвольте мне пока откланяться, господин герцог.

— Не торопитесь, господин Ван Хельсинг. Пока вы находитесь в Париже, вы остановитесь у меня в Пале-Кардинале. Здесь, думаю, вам будет намного комфортнее, чем где-нибудь еще. Лакей покажет вам комнату.

Кардинал позвонил, и сразу же на пороге показался слуга. Ван Хельсинг с иронией взглянул на кардинала и вместе с графом покинул комнату.

После беседы с кардиналом Рошфор предложил Ван Хельсингу немного прогуляться по Парижу и заглянуть в небольшую таверну, где, по словам графа, они смогут неплохо провести время.

Покинув территорию Пале-Кардиналя, друзья окунулись в атмосферу Парижа. Петляя по многолюдным улицам, Охотник поймал себя на мысли, что за триста лет здесь почти ничего не изменилось. Его окружала такая же толчея, грязь и суета, которые усугублялась непередаваемым запахом, свойственным всем большим городам.

Рошфор и Ван Хельсинг, переходя на противоположный берег Сены, ненадолго остановились на Новом мосту, откуда открывался вид на остров Сите.

День был пасмурным, так что, когда стали опускаться сумерки, все вокруг окрасилось в грязные оттенки серого. Неприветливая громада парижского собора упиралась в тучи, низко проплывавшие над французской столицей. Пошел густой снег и вскоре стало невозможно рассмотреть противоположный берег.

Граф привел Ван Хельсинга на улицу дю Бак, где располагался один из знаменитых Дворов Чудес. Обычно здесь всегда было очень шумно и многолюдно, но сегодня холод и непогода заставили веселье переместиться в многочисленные таверны и кабаки.

Друзья подошли к большим деревянным воротам, закрывавшим узкий проход между двумя домами. После того как Рошфор несколько раз с силой постучал, открылось маленькое окошко, в котором появилась пара неприветливых глаз.

— Чего вам надо?

— Здорово, Матис! Это я, Дигэйр. Открывай давай скорее. Привел вам нового клиента.

Глаза заметно оживились, за воротами послышалась возня.

— Черт возьми, Дигэ! Тебя совсем не узнать в этом плаще. Заходи скорее. Рад видеть тебя и твоего друга.

Ворота со скрипом отворились и Рошфор с Ван Хельсингом проскользнули в темный узенький переулок, заканчивающийся тупиком. Матис оказался человеком лет сорока семи, с огромным шрамом через весь лоб, который придавал его внешности свирепый вид. Он приветливо улыбнулся гостям и тут же скрылся в темноте.

Друзья зашли в низкую дверь и оказались в ярко освещенной таверне. Заведение представляло собой несколько просторных залов, соединенных между собой. За тяжелыми круглыми столами сидела разношерстная публика: люди самых разных мастей собрались здесь, чтобы выпить и повеселиться. Между столами ходили музыканты: звуки скрипки, лютни и шалюмо, которые складывались в залихватский мотив, заглушали гул нетрезвых голосов.

Рошфор сел за стол в дальнем, плохо освещенном конце таверны. В этом мрачном уголке было потише и, вдобавок ко всему, со своих мест друзья могли прекрасно видеть все, что происходило в остальных залах. Рядом с ними никого не было, если не считать пьяницу, который понуро сидел в окружении четырех пустых бутылок.

К графу тут же подошел хозяин с несколькими бутылками вина и почтительно осведомился, что подать на ужин. Получив все указания, он проворно скрылся на кухне.

Ван Хельсинг огляделся:

— Никогда бы не подумал, что ты завсегдатай Двора Чудес. Не совсем подходящее место для верного слуги кардинала.

— Здесь бывает очень даже неплохо. Наблюдение за чужим весельем помогает отвлечься. К тому же, хозяин таверны — один из кардинальских осведомителей, так что он приглядывает за посетителями, а я, время от времени, приглядываю за ним.

Охотник усмехнулся.

— Я все-таки не могу до конца понять, зачем ему понадобилось вызывать тебя на поединок. Это кажется слишком рискованным и даже неосмотрительным. Например, вдруг тебя подослали, чтобы убить его?

— Нет, герцог знал, что ему ничего не угрожает, поэтому все сделал правильно.

— Но зачем?

— Чтобы проверить меня. Понимаешь, перед нашей встречей он навел обо мне всевозможные справки и то, что он узнал, не вызывало особого доверия. Вполне естественно, что твой герцог решил убедиться, действительно ли перед ним Левая Рука Господа, чьей миссией в этом мире является уничтожение нечисти. В первую очередь поединок должен был определить, действительно ли я левша.

— С таким же успехом он мог попросить тебя что-нибудь написать.

— Не скажи... Можно уметь писать левой рукой и, при этом, быть неспособным фехтовать. Тем более, именно в поединке проявляется истинный характер человека. Глаза, движения, стиль ведения боя — все раскрывает настоящую сущность личности. В такие моменты маски падают.

— Ну, после твоего коронного приема, сомнений у него не должно было остаться, — Рошфор улыбнулся. — Подожди, а как ты узнал, что он навел о тебе справки и прочее?

Ван Хельсинг вдруг сделался серьезным.

— Понимаешь, я когда в глаза ему посмотрел, то сразу же все понял. Не знаю, как тебе объяснить. Как будто прочитал его мысли. Такое иногда со мной происходит. Всегда так внезапно... Не знаю откуда это берется.

Охотник замолчал. Его взгляд был устремлен в никуда, как будто он смотрел внутрь самого себя. Рошфор выпил и тоже погрузился в задумчивость. Третья бутылка вина уже подходила к концу и граф ощутил, что понемногу хмелеет.

— Слушай, ты же уже пять лет служишь герцогу. Неужели ты никогда не мечтал вырваться из этого душного придворного мира со всем его пафосом, интригами и условностями и вновь ощутить свободу? Как раньше блуждать по бесконечным дорогам Европы и наслаждаться жизнью, быть самому себе хозяином? Ты ведь раньше так ценил все это. А сейчас служишь герцогу, у которого один цинизм и высокомерие чего стоят. Не самое приятное сочетание.

Рошфор отпил из стакана и задумался:

— Знаешь, я иногда думаю об этом. Будь у меня доходное поместье где-нибудь в Бургундии, я бы с удовольствием присоединился к тебе и отправился странствовать. Как раньше.

Граф тяжело вздохнул.

— Что касается кардинала... Знаешь, я ведь поступил к нему на службу после смерти Леи и только потому, что думал, будто в скором времени, выполняя какое-нибудь его поручение, я буду убит. Кардинал проверял меня, давал мне опасные задания и ему нравилось, что я смело иду на риск. Постепенно он стал ценить меня, приблизил к себе, а потом, в какой-то момент, я ощутил, что мне нравится ему служить. Понимаешь, я искренне верю, что кардинал работает на благо Франции. Служа ему, я ощущаю себя сопричастным. И пусть я всего лишь подручный, мелкая пешка в игре. Мне кажется, каждому человеку хочется чему-то служить. Я мог бы служить Лее и нашей с ней любви, но сейчас мне остается только служить идее. Ведь человеку всегда нужна какая-нибудь высокая идея, чтобы жить. Иначе все бессмысленно, понимаешь?

— А насчет характера кардинала... Он требователен к себе и окружающим, бывает циничен, высокомерен и до жестокости суров. Но, знаешь, Гэбриэл, мне кажется, что он просто очень многое пережил. Я думаю, в его душе разворачивается какая-то драма, борьба чувств, которые он пытается искусно скрыть. Он не хочет казаться уязвимым, поэтому, как и все люди, надевает отталкивающую маску. Но это только видимость. Я так думаю. В конце концов, высокомерными и холодными не рождаются, а становятся. Нам ведь не дано понять, что на самом деле происходит в душе человека. Кто знает, может быть, кардинал безответно влюблен и сильно страдает? Не знаю, понял ты или нет что-нибудь из сумбура моих мыслей. Я просто никогда ни с кем не говорил об этом.

Ван Хельсинг понимающе кивнул и отставил шестую бутылку. Шарль был все таким же добрым малым. Удивительно, как ему удалось сохранить веру в положительные человеческие качества, после всего того, что он испытал и претерпел от людей.

Граф чувствовал, что от выпитого вина, духоты и музыки в голове начинает мутиться, а мысли превращаются в причудливое хитросплетение ассоциаций. Ему было так хорошо рядом со старым другом, ведь, в сущности, у него не было по-настоящему близких людей и друзей, а еще стало как-то легче после разговора с Гэбриэлом, да и вообще, всегда легко с тем, кто способен выслушать и понять, странный он, тот пьяница, за все время так ничего не выпил, хотя сам еле держится да это не так уж важно. Ладно, пора возвращаться во дворец. Завтрашний день обещает быть непростым.

Рошфор не ошибся: новый день выдался действительно очень напряженным.

В десять часов утра к графу и Ван Хельсингу явились лакеи, сообщившие, что Его Преосвященство желает видеть их двоих как можно скорее. Через четверть часа друзья, в сопровождении слуги, уже шли по лабиринту бесчисленных комнат, углубляясь в самое сердце дворца. Наконец, они оказались в «святая святых» Пале-Кардиналя — библиотеке.

«Сокровищница» Ришелье представляла собой просторный, вытянутый зал с четырьмя сводчатыми окнами, вдоль стен которого стояли стеллажи с книгами. Секции отделялись друг от друга колоннами из красного дерева с позолоченными коринфскими капителями. Фриз был украшен резным орнаментом, который прерывался позолоченными надписями на латыни. Подняв взгляд, можно было увидеть, что колонны стеллажей как бы поддерживают балкон с ажурными перилами, где находился еще один ряд стеллажей, упиравшийся в сводчатый потолок, расписанный фресками в нежных пастельных тонах.

В центре зала, на равном расстоянии друг от друга, стояли четыре больших глобуса, каждый из которых был настоящим произведением искусства. Ван Хельсинг увидел здесь и географический глобус, и небесный, с обозначенными на нем зодиакальными созвездиями. Но его внимание привлекла огромная геоцентрическая армиллярная сфера⁽¹⁾, которая соседствовала с такой же сферой, но сделанной уже согласно теории Коперника.

Охотник в душе очень удивился подобному выбору: меньше всего он ожидал увидеть в библиотеке папского кардинала разработки астронома-еретика. Более того, исходя из положения колец, можно было сделать вывод, что сферой Коперника совсем недавно пользовались.

Размышления Охотника прервал негромкий голос Ришелье, который раздался совсем рядом:

— Доброе утро, господин Ван Хельсинг. Надеюсь, вам не пришлось скучать прошлым вечером?

— Доброе утро, господин герцог. Нет, благодарю вас. Граф позаботился о том, чтобы я мог насладиться пребыванием в Париже, — произнес Охотник, пытаясь найти кардинала. В конце концов, он обнаружил его, стоящим на балконе около одной из секций с книгой в руках. Их взгляды встретились, и на лице Ришелье появилась едва заметная, натянутая улыбка.

Через минуту Его Преосвященство спустился вниз и бесшумно направился в противоположный конец библиотеки, где стоял письменный стол и несколько кресел, выполненных в том же стиле, что и все убранство зала. Ришелье занял место за столом и указал друзьям на два кресла.

Рошфор был безумно рад приглашению сесть: его все еще мутило после вчерашних посиделок с Ван Хельсингом. Яркий солнечный свет, проникавший в библиотеку, усиливал ноющую боль в висках, а голова, время от времени предательски кружилась. Граф не без некоторой зависти смотрел на Охотника, который был свеж и, казалось, совершенно не страдал от последствий чрезмерных возлияний.

Ришелье соединил кончики пальцев и устремил взгляд на собеседников:

— Я нашел материалы дела Жака де Моле. Останки магистра действительно были захоронены в Ла-Рош-Гийон, который в ту пору был маленькой деревней. Кладбище располагалось неподалеку от церкви Святой Троицы, которая сейчас заброшена.

— Это отличные новости, господин герцог. Теперь мы точно знаем, где искать драугра. Остается только понять, что его здесь держит и как от него изба…

Ван Хельсинг остановился на полуслове и нахмурился. Его взгляд, казалось, остановился не на каком-то объекте реального мира, а блуждал в лабиринте сознания, отыскивая след внезапно появившейся мысли.

— Какое обвинение официально было предъявлено де Моле?

— Его признали дважды впавшим в ересь.

— А на самом деле, Филипп просто захотел прибрать к рукам деньги ордена, ведь так?

— Это неофициальная версия произошедшего, которую не принято обсуждать.

— Хорошо, но это не меняет сути… Перед сожжением тамплиера отлучили от церкви?

— Безусловно.

— Отлично… — задумчиво произнес Ван Хельсинг. Ришелье удивленно посмотрел на Охотника, который, казалось, опять погрузился в омут собственных размышлений. Внезапно его глаза вновь заблестели.

— Господин Ван Хельсинг, у вас такой оживленный вид. Потрудитесь поделиться с нами своими выводами, — тон кардинала стал приобретать иронично-насмешливые нотки, но Охотника это ничуть не смутило:

— Понимаете, Жак де Моле был глубоко верующим человеком. Самые большие страдания ему принесли не пытки инквизиции, а именно отлучение от церкви. Только представьте: всю жизнь он служил Церкви и Господу Богу. Потом, в одночасье, все рухнуло из-за корыстных целей французского короля.

— В связи с этим, у меня появилась идея, как можно уничтожить драугра. Вы, господин герцог, должны составить документ, восстанавливающий магистра в церкви. Лучше всего, конечно, было бы попросить об этом самого Папу, но… как Князь Церкви вы ведь тоже имеете подобные полномочия, так что пока попробуем обойтись без вмешательства Ватикана.

Его Преосвященство с интересом смотрел на Охотника:

— Это не сложно, хотя и не совсем законно. Решения о восстановлении не принимаются кардиналом единолично. Но обстоятельства иногда вынуждают идти против установленных правил, какими бы жесткими они ни были. Документ будет составлен сегодня же. Что дальше?

— Нам троим придется поехать в Понтуаз, чтобы в церкви Святой Троицы попытаться одолеть драугра. Вы, господин герцог, как духовное лицо, должны будете зачитать текст документа. Это ослабит чудовище. Ну, а мы с Шарлем будем защищать вас и постараемся поскорее убить нечисть. Желательно сделать все как можно скорее: вчера началось полнолуние, и фаза будет длиться три дня. Следующее полнолуние будет только через двадцать девять дней… но этот месяц может дорого стоить каждому из вас.

Ришелье все это время слушал Охотника с каким-то сосредоточенным спокойствием. Он не спросил, нельзя ли обойтись без его участия, не стал задавать лишних вопросов. Рошфор нашел это даже несколько странным: как будто кардинал не дорожил своей жизнью и был готов слепо подчиниться суровой необходимости.

— Через три дня Людовик собирает совет, на котором я обязан присутствовать. Если завтра на рассвете мы отправимся в Ла-Рош-Гийон, то к вечеру уже будем там. В случае, если все пройдет удачно, я успею вернуться к началу заседания.

Повисла пауза. Все трое знали, о чем думает каждый из них. Ван Хельсинг решил первым нарушить молчание и выразить общую мысль:

— Я думаю, все отдают себе отчет, что кто-то из нас может не вернуться после «путешествия» живым.

Ришелье, все так же сосредоточенно глядя перед собой, молча кивнул.

— Есть еще одно обстоятельство, которое необходимо обсудить. Дело в том, что после встречи с драугром некоторые сходят с ума.

— Я думаю, господин Ван Хельсинг, и вы, граф, согласитесь, что есть только один достойный выход из этого положения — убить того, кто потеряет разум. Если сойду с ума я, то пусть Рошфор застрелит меня.

Граф смертельно побледнел. Он перевел растерянный взгляд на Охотника, как бы ища поддержки, а потом обратно на Ришелье:

— Но я не…

— Сможете, дорогой граф, сможете. Просто думайте о том, что вы из милосердия избавите меня от страданий.

— Нельзя ли как-нибудь…

— А чтобы вы не передумали, вы прямо сейчас поклянетесь мне на Библии, — с этими словами Его Преосвященство открыл ящик письменного стола и достал оттуда небольшой фолиант. Рошфор, побледневший еще сильнее, нетвердым голосом произнес клятву, находясь под пристальным взглядом серых глаз.

Проведя тыльной стороной руки по взмокшему лбу, граф неуверенно обратился к другу:

— Гэбриэл, тогда я бы хотел, чтобы ты…

Ван Хельсинг кивнул, положил руку на Библию и произнес ту же клятву, что и Рошфор.

— Что ж, — начал Ришелье. — Документ будет составлен в ближайшие несколько часов. В связи этим, прошу вас пока не покидать территории дворца. Не смею вас больше задерживать.

Его Преосвященство указал друзьям на дверь. Рошфор поклонился и вместе с Ван Хельсингом покинул библиотеку. Кардинал еще некоторое время смотрел им вслед, затем взял Библию, оставшуюся лежать на столе, открыл ее на первой попавшейся странице и прочитал: "Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом".

1) Армиллярная сфера — астрономический инструмент, употреблявшийся для определения экваториальных или эклиптических координат небесных светил. Представлял собой вложенные друг в друга поворотные кольца, которые служили моделью небесных координат и давали возможность получать отсчёты по нужным направлениям.

Вернуться к тексту

Охотник не торопясь шел через двор Пале-Кардиналя, читая на ходу старенький польский бестиарий, когда вдруг услышал позади себя частый хруст гравия и оклик:

— Господин Ван Хельсинг! Господин Ван Хельсинг, подождите минуточку!

Охотник обернулся: к нему торопливо приближался мужчина лет пятидесяти, одетый в мешковатую сутану и серый плащ. Ван Хельсинг сразу же узнал в нем капуцина, который встретился ему с графом в день приезда.

Догнав, наконец, Охотника, монах спросил, тяжело дыша:

— Господин Ван Хельсинг… Как хорошо, что я вас встретил… Скажите, могу ли я спросить вас кое о чем?

— Да, конечно, — ответил Охотник, закрывая книгу. Весь его вид сейчас выражал искреннюю готовность выслушать.

— Мой вопрос может показаться вам несколько бестактным, но… Скажите, действительно ли так необходимо присутствие Его Преосвященства?

— Вы имеете в виду…

— Да, предстоящую поездку.

— А почему вы так интересуетесь этим? — Ван Хельсинг недоверчиво прищурился.

— Дело в том, что я — отец Жозеф. Я служу в качестве начальника канцелярии господина кардинала и являюсь одним из его помощников. Сейчас под его диктовку я составлял тот документ… Понимаете, господин кардинал чрезвычайно важная персона, на нем держится вся политика Франции, все государство. Если с ним что-то случится…

Ван Хельсинг внимательно посмотрел на монаха.

Слабо верилось, что отца Жозефа в первую очередь беспокоит политическая обстановка Франции. Несомненно, у капуцина были какие-то корыстные интересы, заставлявшие его бояться гибели Ришелье, но здесь было и нечто другое, что-то, что проявлялось и в поведении Рошфора. Ван Хельсинг вдруг отчетливо осознал, что они оба искренне переживали за своего покровителя, к которому были привязаны, хотя и скрывали это.

— К сожалению, без господина герцога мы никак не сможем обойтись, — ответил Охотник и тут же добавил, опережая вопрос отца Жозефа. — Но я и господин граф сделаем все возможное, чтобы уберечь его от смерти.

— Хорошо... Спасибо. Только... не говорите, пожалуйста, Его Преосвященству, что я вас об этом спрашивал.

Монах с надеждой взглянул на собеседника и, не желая больше задерживать его, неловко поклонился и поспешил дальше.

Ван Хельсинг вновь раскрыл книгу.

* * *

Граф сидел в кресле посреди кабинета Ришелье, когда поймал себя на мысли, что они как будто и не расходились со вчерашнего вечера.

Все так же горел камин, подрагивали огоньки свечей, порождая причудливую игру теней, а в черных квадратиках окон царил густой мрак. Казалось, что реальный мир существует только в границах кардинальского кабинета, в этом островке теплого света и что за его пределами начинается небытие, поглощающее в своих холодных объятиях каждого, кто рискнет выйти ему навстречу.

Ришелье сидел в кресле за письменным столом и нежно гладил огромного черного кота, мирно дремавшего у него на коленях. Лицо первого министра было задумчивым, а взгляд был устремлен куда-то в пространство, отчего серые глаза казались пустыми и безжизненными.

Ван Хельсинг стоял рядом с большим свитком в руках, изучая текст восстановления Жака де Моле в церкви.

— Это полный документ?

— Да, он составлен по всем правилам.

Охотник свернул бумагу и протянул ее кардиналу. Текст был довольно длинным, а значит им понадобится больше сил и времени, чтобы одолеть чудовище.

Ришелье пододвинул к Ван Хельсингу два запечатанных конверта:

— Так как исход нашей "поездки" не известен, я решил принять меры предосторожности. Каждый из вас должен взять с собой вот этот конверт, который в случае моей гибели поможет вам избежать Бастилии и смертной казни. Здесь содержатся бумаги, которые будут свидетельствовать о вашей непричастности к моей смерти.

Ван Хельсинг с серьезным видом кивнул, взял конверты и передал один из них Рошфору. Кардинал, все также продолжая гладить Люцифера, спокойно произнес:

— Ну что ж... Мы готовы к "путешествию". Завтра, на рассвете мы покинем Париж и уже к вечеру прибудем в Понтуаз. А пока, я думаю, каждому из нас стоит подготовиться к противостоянию, исход которого известен одному лишь Богу.

* * *

Ван Хельсинг бесцельно прошелся по комнате.

В Пале-Кардинале ему выделили кабинет, спальню и гостиную в крыле, где располагались апартаменты для гостей кардинала, но Охотник, который не привык к роскоши и оседлой жизни, дальше спальни не заходил.

Сделав еще один круг по комнате, он взял в руки бестиарий, который начал читать днем и открыл его. Просмотрев несколько страниц, Ван Хельсинг понял, что ему не хочется читать, поэтому отложил книгу и подошел к окну. Спальня выходила на южную сторону и днем из нее можно было разглядеть кусочек кардинальского сада, который был великолепен даже зимой. Сейчас, в половину второго ночи, из окна был виден только свет факелов, горевших вдалеке на охранных постах.

Ван Хельсинг испытывал странное ощущение всепоглощающей скуки, которая одолевает человека, находящегося в ожидании какого-то важного события. Время тянулось бесконечно медленно. Охотник больше всего на свете сейчас хотел бы наступления рассвета, когда они трое отправятся в путь. Он находился в томительном ожидании важной схватки, которая обещала быть очень непростой. Чтобы хоть как-нибудь скоротать время, Охотник достал свой серебряный меч, сел на пол прямо посреди комнаты и принялся бережно полировать клинок.

* * *

Рошфор сидел на кровати в своей комнате и с некоторым сожалением думал о том, что ему незачем готовиться к поездке. У него нет имущества, которое он мог бы кому-нибудь завещать, нет близких, которым нужно было написать. В случае гибели, о нем никто и не вспомнит...

Граф не был сентиментальным человеком. Он редко думал о своем одиночестве, но сейчас, дожидаясь утра, Рошфор явственно ощутил какую-то пустоту.

Он одинок и никому не нужен. Хотя, может быть, это и к лучшему... Его гибель не принесет никому слез и страданий.

Чувство одиночество в душе графа странным образом переплеталось с каким-то беспокойным нетерпением, которое возникает перед важным событием. Возбуждение, время от времени огнем пробегавшее по венам Рошфора, не имело ничего общего со страхом: это была взвинчивающая эйфория, обострявшая чувства.

Поскорее бы утро. Поскорее бы отправиться в путь.

* * *

Ришелье еще раз пробежал глазами по тексту завещания и запечатал его в конверт.

Перед отъездом нужно было составить несколько бумаг, в которых были бы все необходимые распоряжения на случай его гибели. Кроме завещания, он составил личное письмо Людовику, в котором объяснял произошедшее и просил не оставить его семью без королевской милости. В нескольких других пакетах содержались приказы служебного характера.

Оставалось последнее, самое трудное письмо...

Кардинал взял чистый лист бумаги, перо и остановился в нерешительности. Писать или не писать...

Он не видел Анну с той самой встречи, которая состоялась почти два месяца назад. Королева не дала ясного ответа на его признание, так что их нынешние отношения находились в состоянии неопределенности. Сейчас ему бы очень хотелось написать ей тайное письмо, но… Ришелье было очень трудно даже писать о своей любви.

Но она получит его, если я погибну, а значит, мне уже будет все равно… Зато Анна будет знать, как я любил ее…

Обретя уверенность (хотя и не совсем твердую) в правильности своего поступка, Его Преосвященство обмакнул перо в чернила и принялся писать. Он долго подбирал слова, пытаясь как можно точнее выразить все то, что он чувствует.

Спустя две четверти часа он, наконец, закончил.

Нужно было еще раз перечитать письмо, но Ришелье медлил, оттягивал момент прочтения. Он ощущал облегчение от того, что, наконец, решился написать, смог исторгнуть из души все те чувства, которые так долго томили и терзали его, но, в то же время, кардинал испытывал какую-то неловкость за свою любовь.

Его Преосвященство от природы был очень замкнутым человеком, так что любая необходимость выражать свои добрые чувства порождала в нем болезненное ощущение тревоги и стыда. Вот и сейчас ему казалось глупым писать это письмо. Эти слова, это признание… Чушь, глупость… Но ведь именно эта «глупость» будет последней возможностью для него выразить всю свою любовь. Пусть даже посмертно.

Набравшись сил, кардинал еще раз перечитал текст:

Ваше Величество!

Если Вы держите сейчас в своих прелестных руках это письмо, значит меня уже нет в живых.

Всю жизнь я был преданным слугой короля и всей Франции, но мне всегда хотелось быть для Вас кем-то большим, чем просто первым министром. Сейчас, когда душа моя принадлежит иному миру, я могу открыто сказать: я любил Вас, любил всей душой.

Безмерное восхищение Вашими добродетелям и блистательной красотой сделали из меня раба сердечной привязанности к Вашему Величеству. Я не мог и не умел выразить Вам свои чувства. Вы — королева Франции, а я — всего лишь министр, Ваш преданный слуга.

Не знаю, опечалит ли Ваше Величество моя гибель или нет, но мне бы хотелось, чтобы Вы знали: умирая, я думал исключительно о Вас. Последние мгновения моей жизни были озарены мыслью о том, что я смог послужить Вам, доказать свою преданность. Иной смерти, кроме как во имя Вашего благополучия, я и не смел бы пожелать. Высшей наградой для меня является мысль, что Вы, в конце концов вновь обретете спокойствие и счастье.

Прощайте.

Пусть Ваше правление ознаменуется великими свершениями, а Ваша жизнь будет проходить под сенью божьего благословения.

Любящий Вас,

Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришелье.

P.S. Примите от меня вот эту вещь. Надеюсь, что она будет напоминать Вам в минуты печали и одиночества о человеке, который горячо и преданно любил Вас при жизни и продолжает любить на небесах.

Кардинал ослабил шнуровку рубашки и снял с шеи небольшой рубиновый нательный крест на тонкой золотой цепочке, который всю жизнь носил, не снимая. Для Ришелье он был не просто религиозным атрибутом, а талисманом, который очень часто придавал ему уверенности. Этот крест был подарен будущему первому министру в день крещения маршалом Арманом де Гонто-Бироном, ставшим его крестным отцом.

Кардинал бережно вложил письмо и крест в конверт, а затем запечатал его. Теплый запах сургуча успокоительно подействовал на Его Преосвященство.

Часы пробили два часа ночи.

Ришелье знал, что не сможет уснуть в эту ночь, и, так как до рассвета оставалось еще много времени, кардинал взял небольшой подсвечник, и темными коридорами направился вглубь дворца. Вскоре он вошел в небольшую часовню Пале-Кардиналя.

Здесь было темно и совершенно тихо. В прохладном воздухе витал еле слышный запах ладана. Окна время от времени вспыхивали приглушенным лунным светом, тускло освещавшим помещение часовни.

Ришелье поставил подсвечник на мраморную ступеньку и встал на колени перед алтарем. Склонив голову к сложенным вместе ладоням рук, кардинал погрузился в молитву. Тонкие бледные губы беззвучно произносили хорошо знакомый латинский текст, но мысли кардинала неудержимо устремлялись к образу Анны Австрийской.

Было без четверти шесть, когда Рошфор и Ван Хельсинг собрались во дворе Пале-Кардиналя.

Несмотря на то, что до рассвета оставалось чуть больше часа, кругом царил тот особенный зимний мрак, который окутывает природу за считанные часы до наступления нового дня. Шел мелкий снег, который в свете далеких огней походил на туман.

Друзья уже были готовы к отъезду. Ван Хельсинг, одетый в свой тяжелый плащ с медвежьим мехом, шляпу и шарф, потуже затягивал подпруги. Норикиец время от времени нетерпеливо бил тяжелым мохнатым копытом о мерзлую землю, поднимая брызги снега.

Вскоре из темноты возникла фигура Ришелье и отца Жозефа, который вышел проводить его.

Кардинала с трудом можно было узнать: лицо скрывал глубокий капюшон плаща и шарф, так что оставались видны лишь по-кошачьи блестевшие серые глаза. Из-под плаща виднелся легкий кожаный доспех черного цвета со шнуровкой по бокам. Его Преосвященство был вооружен эспадой и двумя двуствольными колесцовыми пистолетами.

Накануне отъезда Ван Хельсинг дал несколько советов, касательно выбора доспехов и оружия, и сейчас он не без удовольствия отметил про себя, что и Рошфор, и Ришелье последовали его рекомендациям. Они оба были великолепно вооружены, а внешне их нельзя было отличить от обычных дворян. Единственная деталь, которая несколько нарушала правдоподобие — слишком чистая одежда и новые доспехи. Но Ван Хельсинг знал по своему опыту, что долгая дорога это исправит.

Ришелье закончил отдавать последние распоряжения капуцину, когда Рошфор передал своему хозяину великолепного белого коня андалузской породы по кличке Маркиз, который был любимцем Его Преосвященства.

Кардинал легко вскочил в седло. Конь, чувствуя на себе хозяина, в нетерпении завертелся. Ришелье кивнул графу с Охотником, и все трое, пришпорив лошадей, галопом покинули Пале-Кардиналь. Отец Жозеф еще несколько минут стоял в тумане посреди пустынного двора, провожая взглядом всадников, растворившихся во мраке сонного Парижа.

Уже почти рассвело, когда троица, наконец, вырвалась из лабиринта улиц столицы и выехала на тракт, ведущий по направлению к Клиши. Переправившись на ту сторону реки, всадники оставили позади себя Женвилье, Аржентей и Эрмон. Теперь, выехав на единственную дорогу ведущую в Понтуаз, они были вынуждены пустить лошадей шагом: приближался полдень, и на дороге стало многолюдно.

Кардинал, наслаждаясь неспешной ездой, пытался охватить взглядом зимний пейзаж, расстилавшийся бесконечным живописным полотном перед его взором. Ясное голубое небо и искрящийся в лучах низкого зимнего солнца снег создавали контраст с рыжими соломенными крышами деревенских домов. Обнаженные силуэты садов, паутинки виноградников и медленно таявший дымок печных труб напомнили Ришелье картины Аверкампа⁽¹⁾.

Сладкий морозный воздух вселяли в душу Его Преосвященства странное восторженное чувство. Он старался ухватиться за каждое ощущение, каждую деталь. Кардинал в это мгновение страстно упивался жизнью.

Он так давно не был свободен....

Ришелье не сдержался и улыбнулся. Но этой улыбки никто заметить не мог: лицо Его Преосвященства было до середины закрыто шарфом, так что истинные эмоции могли выдать лишь глаза, в которых заиграл необычный блеск.

Рошфор и Ван Хельсинг ехали чуть позади кардинала. За всю дорогу трое всадников не обменялись ни единым словом: кардинал все время держался чуть в стороне от двух друзей, так что возникала напряженная атмосфера отчужденности.

Граф с Охотником, видимо, заскучали, потому что до ушей Его Преосвященства начали доноситься обрывки их разговора:

— ...на части, представляешь?

— А потом?

— А что потом... Они отказались платить. У меня совсем не оказалось денег. Ладно на еду — мне не хватило даже на оружейника! Меч сломан, стрелы для арбалета почти на исходе. Охотник чертов...

Рошфор, поглощенный историей, не спускал любопытных глаз с лица друга, который сопровождал свою историю выразительной жестикуляцией.

Мельком взглянув на графа, кардинал подумал, что в увлеченном выражении лица молодого слуги было что-то почти детское. Ришелье вдруг вспомнил, как точно с таким же интересом и блеском в глазах они с Альфонсом слушали страшные истории, которые так любил рассказывать младшим братьям Анри.

* * *

В полдень всадники оставили позади себя оживленный Понтуаз. Поскольку впереди оставалась еще добрая половина пути, они решили сделать небольшой привал.

Троица остановилась у небольшого заброшенного дома, располагавшегося чуть в стороне от тракта: в целях сохранения секретности, они избегали многолюдных мест.

Кардинал привязал Маркиза к старой коновязи и принялся поправлять сбрую. Ван Хельсинг что-то сосредоточенно искал в одной из седельных сумок, когда вдруг спросил у Ришелье:

— Господин герцог, вы боитесь умереть?

"Очень уместный вопрос", — сокрушенно подумал Рошфор, глядя на Охотника, в чьих глазах появилась знакомая хитреца.

Его Преосвященство, не отрываясь от своего занятия, безразлично пожал плечами:

— Нет, не боюсь.

Ван Хельсинг повернулся к Ришелье и отпил из кожаной фляги:

— Совсем? Вас не пугает безвозвратное погружение в небытие?

— У смерти лишь момент, которых у жизни тысячи⁽²⁾. Я пережил очень много самых разных мгновений, так что одно последнее меня не страшит, пусть даже оно служит воротами в вечность.

Охотник вдруг стал очень серьезным. Он пристально посмотрел на Его Преосвященство. Рошфор заметил, как их глаза встретились, дав начало своеобразной дуэли.

— Неужели вас не пугает возможное божественное наказание после смерти?

Зрачки Ришелье сузились.

— Вы сами, господин Ван Хельсинг, уже достаточно наказаны Господом.

— Что вы имеете в виду?

— Вы бессмертны. Смерть — это забвение, избавление от тяжких воспоминаний, накопленных при жизни. Вы же обречены носить их с собой целую вечность.

Повисла напряженная пауза. Холодный, жестокий взгляд кардинала был устремлен на Ван Хельсинга, в глазах которого проскальзывала ирония.

Неожиданно Охотник мягко улыбнулся.

Было слышно, как часы на одной из башен Понтуаза пробили час дня.

* * *

С наступлением темноты всадники добрались до Ла-Рош-Гийон.

Это поселение на крутом берегу Сены, хотя и имело статус города, представляло собой несколько беспорядочное нагромождение низких каменных домов, сгруппировавшихся вокруг нового храма.

Церковь Святой Троицы же располагалась на возвышении вдали от города. С одной стороны к ней примыкал маленький лес, заканчивающийся обрывом, откуда открывался вид на реку и всю долину, а с другой — узкая крутая тропинка, ведущая в сторону новой дороги, проходившей прямо у подножия холма.

В свете полной луны церковь казалось каким-то мрачным, черным пятном. Витражи были давно уничтожены, стены поросли мхом, в кладке зияли выбоины: местные жители использовали камни для строительства собственных домов.

Едва кардинал переступил порог храма, как его обдало липким холодом и запахом ветоши. Нефы были завалены строительным мусором и камнями. В нервюрном своде, прямо над алтарной частью, зияла огромная дыра; сквозь этот провал в церковь проникал белый свет полной луны.

Ван Хельсинг внимательно осмотрелся, стараясь получше запомнить место предстоящей схватки: во время боя можно будет использовать особенности обстановки, чтобы одолеть чудовище. Через несколько минут Охотник произнес:

— Что ж, пришло время начинать. Он скоро появится. Я чувствую.

— Господин герцог, становитесь у алтаря. Вы будете читать текст. Самое главное, помните, что бы ни происходило, продолжайте читать. Мы не сможем убить драугра до тех пор, пока вы не прочтете восстановление от начала и до конца.

— Ты, Шарль, становись справа от господина герцога. Нам придется защищать его и наносить максимальный физический урон нечисти. Я буду оборонять левый фланг.

Голос Ван Хельсинга был твердым, его слова звучали четко, как хорошие приказы. Глаза Охотника засветились азартом.

Битва начинается.

Кардинал едва успел раскрыть свиток, как вдруг услышал щелчок взведенного курка:

— Ни шагу больше. Иначе я выстрелю.

Ван Хельсинг, ощутив на себе прицел пистолета, замер.

— Рошфор, что вы делаете...

Граф быстро повернул голову к Ришелье и направил на Его Преосвященство дуло второго пистолета. Кардинал остановился.

— Тебя это тоже касается. Одно движение и вы оба будете убиты.

1) Хендрик Аверкамп — фламандский живописец эпохи Барокко. Автор зимних городских и сельских ландшафтов.

Вернуться к тексту

2) Одно из реальных изречений кардинала Ришелье.

Вернуться к тексту

Кардинал, не поворачивая головы, посмотрел на Ван Хельсинга. Их взгляды встретились: для Охотника все происходящее было не меньшим шоком.

— Теперь вы не сможете испортить мне жизнь! Слышите!? — Рошфора била мелкая дрожь. Его глаза лихорадочно блестели, а рот искривился в жестокой усмешке. — Вы, грязные ничтожества!! Теперь вам ни за что не отобрать у меня счастья!!

— Шарль, пожалуйста, постарайся успокоиться...

— Ни с места! Или я убью тебя!! Убью так же, как вы пытались убить ее! — граф находился на грани истерики. По его щекам катились крупные слезы.

Рядом с Рошфором стояла невысокая, худенькая девушка в простом темно-бордовом платье. Черные вьющиеся волосы обрамляли смуглое лицо, на котором выделялись большие миндалевидные глаза. Она мягко положила руку на плечо графу:

— Шарль, ты же не оставишь меня? Ты же не позволишь им снова нас убить?

Рошфор кивнул. Позади девушки теперь стояла целая группа людей разных возрастов. Граф узнал улыбавшегося Тагари, грозную фигуру Ману, старого Лало... Они ничуть не изменились за пять лет. Так же, как и Лея.

— Я защищу тебя, слышишь!? Мы не позволим им уничтожить нас еще раз!!

Его Преосвященство совершенно не мог понять, что происходит с Рошфором: возбуждение графа усиливалось с каждой минутой.

Неожиданно Ван Хельсинг заговорил с Рошфором на незнакомом языке. Граф устремил изумленный взгляд на Охотника и ответил ему. Кардинал не мог понять суть их диалога, который велся на румынском языке, но он осознал, что другого подходящего момента может не быть.

Его Преосвященство молниеносным движением выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в Рошфора. Пуля выбила из его руки пистолет. Ван Хельсинг в мгновение ока выхватил меч и мощным ударом выбил из рук графа второй. Рошфор теперь остался совершенно безоружен. Он обратил дикий, затравленный взгляд сначала на Охотника, а потом на кардинала.

— Нет! Слышите! Нет! Не трогайте их! — сквозь истерику прокричал молодой человек. — Умоляю вас... Пожалуйста...

Рошфор, сотрясаемый рыданиями, упал на колени, как бы прося милости.

Кардинал очень многое видел в своей жизни, но сейчас он не без содрогания смотрел на графа. Безумие ближнего вселяло в Ришелье страх. Тот самый липкий страх, как тогда, во время богослужения.

Лея неприязненно посмотрела на графа. В ней не было теперь прежней мягкости. С отвращением и жестокостью она произнесла:

— Ничтожество, жалкий трус! Ты снова не смог спасти нас. Значит тогда ты тоже сбежал, ты испугался!

Из-за спины девушки появилась мощная фигура цыганского барона. Ману, сверкая глазами, заговорил, и каждое его слово походило на тяжелый удар молота, отдававшийся в голове графа пульсацией крови:

— Шарль, ты недостоин быть среди нас. Ты — предатель, и табор не намерен больше давать тебе приют. Как я только мог согласиться, чтобы ты стал женихом моей дочери!

Ван Хельсинг грубо схватил Рошфора за плечи и с силой тряхнул его:

— Шарль, послушай, это все неправда. Это происходит только в твоей голове! Здесь я и герцог, мы пришли убить драугра. Это всего лишь галлюцинации, слышишь? Это неправда! Он просто пытается сломить тебя!

Раздался оглушительный вой. Огромный черный шар, оставлявший за собой хвост из тумана, влетел в церковь через пролом в потолке и с грохотом приземлился в центре зала, разметав огромные камни вокруг себя. Из дыма появился драугр, казавшийся еще более отвратительным и огромным. Мерзкая пасть раскрылась, обнажив треугольные зубы.

— Начинайте читать!!! — прокричал Ван Хельсинг. Он выпустил Рошфора, который окончательно пришел в себя, и покрепче обхватил рукоять серебряного меча. Монстр снова взвыл и устремил свой взгляд на Ришелье. Охотник отбежал в противоположную сторону и выстрелил в драугра.

Чудовище, ощутив обжигающее прикосновение серебра, повернулось к Ван Хельсингу и прыжками стало приближаться к нему. Бледно-зеленые глаза мерцали в полутьме церкви, и было трудно понять, куда они устремлены: у драугра не было зрачков — только пустые светившиеся пленки.

Ван Хельсинг отразил удар, потом еще один. Затем четким ударом меча он отрубил когтистую лапу. Чудовище взвыло и съежилось. По его мерзкому телу пробежало нечто похожее на судорогу. Затем драугр вновь принял боевую стойку и Охотник увидел, что конечность восстановилась⁽¹⁾.

Плохо... Очень плохо...

Рошфор решил воспользоваться возникшим замешательством и атаковал монстра сзади. Драугр увернулся и огромным прыжком оказался на противоположной стороне центрального нефа. Чудовище, подобно огромной летучей мыши, полезло вверх по устою. Охотник достал пистолет и прицелился: вышла осечка. Драугр подбирался все ближе к алтарю, где стоял кардинал. Второй выстрел оказался намного более удачным: нежить с грохотом сорвалась с потолка. Но ни Рошфор, ни Ван Хельсинг не успели добежать до него: церковь сотрясла волна невидимого взрыва, откинувшая друзей в противоположные концы зала. На какое-то время они оба лишились чувств.

Ришелье все это время продолжал читать. Неимоверным усилием воли он постарался сосредоточиться именно на тексте. Он старался довериться Ван Хельсингу и Рошфору, которые отвлекали драугра и вели тяжелый бой.

Кардиналу осталось дочитать всего полтора больших абзаца, когда он ощутил невидимую волну, прокатившуюся по церкви. С трудом он заставил себя не отвлечься, но... Вдруг он услышал знакомый голос.

— Господин кардинал...

Его Преосвященство поднял взгляд и увидел перед собой Анну Австрийскую. Она была так же прекрасна, как и в день их последней встречи. Королева подошла к нему почти вплотную и положила левую руку на грудь кардинала. В ее взгляде было что-то гипнотизирующее и такое притягательное.

— Я подумала над вашим предложением, — взгляд Ее Величества нежно скользил по чертам Ришелье. Правой рукой она провела по его волосам и щеке, — и поняла, что вы... никто! Вы — бездушный механизм, способный лишь на интриги и совершенно не умеющий любить. И решила, что я не могу ответить взаимностью нищему изменнику.

Анна с силой оттолкнула от себя кардинала, который ударился спиной о каменную стену.

Его Преосвященство ощущал болезненное разочарование и страх. Она отказала ему... Она...

— Нет!!! Нет!!! Этого не может быть!!! Я не изменник!!!

— Вы так в этом уверены? Взгляните на себя и на приговор, который держите в руках, — королева брезгливо окинула взглядом кардинала.

Ришелье опустил глаза на текст свитка.

"...Его Величество король Франции Людовик XIII приговаривает Армана Жана дю Плесси к смертной казни через повешение⁽²⁾ за государственную измену и попытку отобрать власть у короля...".

Кардинал поднял глаза и с ужасом увидел, что, вместо церковного зала, перед ним теперь расстилается площадь, заполненная народом. Сам он стоит около виселицы в лохмотьях нищего с цепями на руках⁽³⁾. Безумная толпа все громче и громче скандировала:

"Смерть тирану! Смерть временщику! Смерть! Смерть! Смерть!"

Нет, нет, пожалуйста, только не это...

Королева, все еще стоявшая напротив него с дьявольской усмешкой произнесла:

— Ну, что, вы убедились? Вы ничтожны и никому не нужны. Ваша жизнь не стоит и гроша.

Тут фигура королевы начала претерпевать какие-то странные метаморфозы: ее лицо и тело стали менять свои черты, на коже и одежде появились кровавые пятна и следы от ран. Через несколько мгновений перед Ришелье уже стояла обезображенная фигура мертвеца — это был маршал д'Анкр⁽⁴⁾.

Кардинал, объятый ужасом, попытался пошевелиться, но тело не подчинялось ему.

Все кошмары, которые мучали Ришелье по ночам все эти месяцы, стали принимать зримые формы, но с одной лишь разницей: сейчас он не мог проснуться.

— Арман... — хрипло произнес маршал. — Я покровительствовал тебе, привел к власти... Без меня ты бы прозябал в своем нищем Люсоне... Я дал тебе все, но ты предал меня... Ты же помнишь то письмо? Трус и предатель...

Маршал стальной хваткой схватил за горло кардинала, прижимая его к стене. Ришелье не мог пошевелиться, он был во власти оцепенения и ужаса. Он чувствовал, что задыхается. В голове все сильнее пульсировала кровь. Взгляд заволокло кроваво-черным туманом, а грудь и шея разрывались от боли.

Ван Хельсинг подскочил к драугру и нанес удар чудовищной силы. Нежить отбросило в сторону. Охотник, тяжело дыша, крепко схватил полуживого кардинала за плечо:

— Дышите, герцог!! Осталось еще чуть-чуть, слышите? Это всего лишь галлюцинации! Вы сможете, вы дочитаете! Осталось совсем немного!

Пока Ван Хельсинг приводил в чувство Ришелье, граф отчаянно пытался добраться до головы чудовища, которое уже заметно ослабело. Борьба осложнялась тем, что любое ослабление натиска давало возможность драугру собраться с силами и вновь осуществить психический удар, ту самую волну невидимого взрыва.

Кардинал, уже отдышавшись и окончательно придя в себя, продолжил читать текст. Ван Хельсинг устремился на помощь графу, который не мог в одиночку противостоять монстру. Драугр молниеносным движением отбросил Рошфора в сторону бокового нефа. Послышался грохот падающих камней и деревянных перекрытий.

Нежить, ощущая, что конец ее может быть близок, собрала последние силы. Когда Охотник контратаковал, она напала на него со всей свирепостью: серебряный меч отлетел в сторону, и Ван Хельсинг, выбитый из равновесия, упал.

Монстр глядел пустыми глазами прямо на Охотника и медленно приближался. Отступать было некуда: позади была куча камней и стена. До меча не дотянуться, все пули отстреляны...

Ван Хельсинг вдруг увидел утес, на котором был разложен большой погребальный костер. На нем лежало тело девушки. Сердце Охотника вдруг болезненно сжалось. Она не должна была умереть... это он во всем виноват...⁽⁵⁾

Кардинал быстро извлек из голенища сапога спрятанный кинжал и носком сапога толкнул в сторону Ван Хельсинга. Охотник схватил спасительное оружие и со всей силой вонзил в челюсть чудовища. Раздался оглушительнейший вой боли.

Ришелье отбросил свиток: последние слова он знал наизусть. Кардинал устремился к серебряному мечу Ван Хельсинга:

— In nomine Patris et Filius et Spiritus Sancti... Amen!⁽⁶⁾

Прокричав последние слова, кардинал опустил меч на шею чудовища. Раздался отвратительный хруст. Рошфора, Ришелье и Охотника сбила с ног мощнейшая психическая волна.

На мгновения все трое потеряли сознание. Каждый услышал всего одну фразу, произнесенную глухим зловещим шепотом:

— Ты погибнешь на четвертой дуэли...

— Ты станешь причиной гибели любимого человека...

— После смерти твой прах тоже не обретет покой...⁽⁷⁾

* * *

Все трое резко пришли в себя.

Под сводами церкви стояла абсолютная тишина, не нарушаемая ни единым звуком.

Ван Хельсинг лежал на каменном полу и смотрел, как на безоблачном зимнем небе сияют хрустальные звезды. Он приподнял голову и окинул взглядом поле битвы: рядом лежал обезглавленный драугр, справа, чуть вдалеке, лежал Рошфор, держась рукой за голову, а слева — кардинал, продолжавший сжимать в руке серебряный меч.

Каждый наслаждался безмятежной тишиной.

Внезапно Ван Хельсинг почувствовал глупое желание засмеяться. Такого с ним никогда еще не случалось. Не в силах сдерживать себя, он широко улыбнулся и начал заразительно смеяться: сначала тихо, а потом все громче и громче. К нему присоединился Рошфор, а затем и Ришелье. Это был целительный смех, который очищал души героев от тревог и пережитых ужасов.

1) По легенде у драугров есть способность полностью восстанавливаться из любой части тела.

Вернуться к тексту

2) Смертная казнь через повешение считалась самой позорной смертью: вешали, в основном, простолюдинов.

Вернуться к тексту

3) Некоторые современные психологи говорят о том, что кардинала Ришелье всю жизнь мог сопровождать страх бедности. В детстве и юности он видел неблагоприятное материальное положение семьи, поэтому в более зрелом возрасте он старался окружать себя роскошью.

Вернуться к тексту

4) Вечером 23 апреля 1617 года, за сутки до убийства Кончино Кончини, Ришелье получил письмо, в котором сообщалось, что маршал д'Анкр завтра будет убит. Епископ спрятал письмо и лег спать. Он решил, что для его жизни и карьеры будет безопаснее сделать вид, что он ничего не знал о готовящемся убийстве, и не предупреждать маршала.

Вернуться к тексту

5) Согласно скандинавской мифологии драугр умеет предсказывать будущее. Ван Хельсинг, в отличие от кардинала и Рошфора, увидел не собственные страхи, а будущее, т.е. смерть принцессы Анны.

Вернуться к тексту

6) Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Аминь. (лат.)

Вернуться к тексту

7) Рошфор, согласно роману Дюма, погибнет на четвертой дуэли с д'Артаньяном; гробница кардинала в годы Французской Революции будет разграблена, а прах Ришелье выброшен под ноги разъяренной толпе; Ван Хельсинг, в обличье, оборотня убьет Анну.

Вернуться к тексту

— Капитан, послушайте, нам очень нужно перебраться на ту сторону...

— Всем нужно, но только это не положено. Через час здесь будет проходить королевская армия, так что переправа будет закрыта до самой ночи. Придется вам, сударь, потерпеть и отложить свои срочные дела.

Лицо грузного капитана в стальной кирасе приняло серьезный и деловитый вид. Он был преисполнен чувства выполняемого долга.

Кардинал находился на грани отчаяния. Понизив голос, Ришелье еще раз попытался уговорить военного:

— Капитан, я даю вам сто золотых монет, и вы пропускаете, в порядке исключения, меня и двух моих друзей.

Глаза толстяка алчно заблестели. Казалось, что вот-вот прозвучит положительный ответ... Но капитан выпрямился, пригладил рыжие усы и серьезно сказал:

— Ага, конечно... С меня потом Его Высокопреосвященство голову снимет, если узнает, что я в обход устава пропускаю посторонних. А господин герцог непременно узнает! И вообще, — капитан прищурился, — чего это вы так расспрашиваете да торопитесь? Уж не вражеский ли вы шпион какой-нибудь?

Кардинал почувствовал, как сзади кто-то осторожно тронул его за руку, чуть выше локтя.

— Это бесполезно. Лучше уйдем отсюда, — прошептал Рошфор, и они оба растворились в пестрой толпе, теснившейся у переправы.

* * *

Граф внимательно рассматривал карту.

— Рошфор, кроме этой переправы должны же быть и другие?

— Да, они есть, но, боюсь, что они нам не подойдут. Осенью в двух лье отсюда был мост, но, люди говорят, что он рухнул в начале зимы. Еще... в семи лье отсюда есть переправа. Только к ней, наверняка, уже устремилась толпа народа. Тем более, если выбрать этот путь, то нам придется сделать большой крюк, так что мы еще больше потеряем время.

Ришелье в досаде стиснул зубы.

— А вот и я... — калитка скрипнула и во двор вошел Ван Хельсинг. В руках он держал три бутылки и сверток. — Ну, что, удалось уладить дело с переправой?

— Нет, все напрасно, — кардинал устало прислонился к стене. — Капитан даже отказался от ста золотых монет.

Ван Хельсинг присвистнул:

— Неужели королю служат такие честные и неподкупные ребята?

— Нет, конечно. Капитан объяснил это тем, что о нарушении инструкции может узнать один из шпионов и "господин герцог снимет с него голову" за невыполнение обязанностей.

— Знал бы, кто перед ним стоит, — произнес Рошфор, откупоривая бутылку вина. Охотник не сдержал улыбки.

— Ну, что ж, тогда придется подождать, — подытожил Ван Хельсинг и принялся за лепешку с сыром. Пока граф и кардинал ходили к переправе, он пошел искать чем можно поживиться. Раздобыть еду и вино было не так уж просто: в деревушке собралось огромное количество таких же путешественников, как они, которые стали жертвами обстоятельств.

— Мы не можем ждать! — резко оборвал Охотника Ришелье. — Завтра утром начинается заседание королевского совета. Если я не попаду на него вовремя, это может иметь необратимые последствия.

— Что такого может случиться?

— Вы не понимаете... Перед тем, как уехать, я оставил несколько писем и документов на тот случай, если я погибну. Секретарю был дан приказ, что если я не явлюсь на совет в восемь часов утра, то в четверть девятого он должен передать королю мое посмертное письмо, где объясняются обстоятельства произошедшего. Переправа откроется только ночью! По моим расчетам мы опоздаем на два-три часа.

Ван Хельсинг сосредоточенно жевал. Положение Его Преосвященства было действительно неприятным.

— Ну, вы же живы. Явитесь к королю, когда доберетесь до Парижа. — Охотник отобрал у Шарля бутылку с вином и сделал несколько глотков. — Подумаешь, Людовик немного поволнуется... Ему это даже пойдет на пользу. Начнет больше ценить своего первого министра, — Ван Хельсинг добродушно улыбнулся. Он был в хорошем настроении, и ничто не могло лишить его жизнелюбия.

Но кардинал не разделял оптимизма Охотника.

Ведь отправлено будет письмо не только королю, но и королеве. Она прочтет его раньше, чем узнает, что он жив... Господи, как он потом будет смотреть ей в глаза?

Кардинал представил себе, как королева читает его письмо. Она верит написанному, а потом видит Ришелье живым. Ее Величество подумает, что это шутка, какой-то глупый театральный трюк... Его Преосвященства захлестнула волна неловкости и стыда. Ришелье уже в который раз за сегодняшний день проклял ту минуту, когда решился написать тайное письмо Анне.

Лучше бы я действительно умер...

— Знаете, господин герцог, во время Второй Пунической войны у меня был приятель. Звали его Фабий Максим⁽¹⁾. Он был очень одаренный человек, но одна его черта постоянно раздражала трибунов: Фабий обладал спокойным, уравновешенным нравом. Однажды, после конфликта с Марком Метилием, я прямо спросил его: как ему удается не падать духом и всегда сохранять невозмутимость? Фабий тогда лишь сказал, что если с нами что-то происходит, значит так нужно, значит по-другому не только не может быть, но и не должно. Кто знает, может быть наше нынешнее положение только к лучшему. Может быть именно так правильно? Согласен, Шарль?

Граф не ответил.

— Ша-а-а-арль... — и снова тишина. Ван Хельсинг встал, повнимательнее взглянул на друга: он сидел, прислонившись спиной к поленнице дров, глаза его были закрыты, а лицо похоже на неподвижную маску. Граф, утомленный тяжелой бессонной ночью, заснул, согревшись в лучах зимнего солнца.

— Господин гра-а-а-аф... — Охотник зачерпнул пригоршню снега и слепил огромный снежок. Затем Ван Хельсинг с хитрой улыбкой поднес палец к губам, подмигнул кардиналу и неожиданно зычным голосом заправского командира пробасил:

— Граф Шарль-Сезар де Рошфор, боевая тревога! Три сотни испанцев по левому флангу, к бою готовсь!

Рошфор, спросонья не отдавая себе отчет в том, что происходит, резко вскочил и отсалютовал мнимому командиру. Окончательно пробудил его увесистый снежок Охотника, угодивший прямо в грудь, и обдавший графа ледяными брызгами.

Ван Хельсинг расхохотался. Рошфор, осознав, наконец, в чем дело, улыбнулся и с напускным презрением сказал:

— Ах ты предатель...

Метко пущенный снежок сбил шляпу с головы Охотника. Друзья рассмеялись.

Кардинал не сдержал улыбки, глядя на ребячество своих спутников, и посмотрел на голубое зимнее небо.

Что если Ван Хельсинг действительно прав? Пути Господни неисповедимы...

* * *

В небольшом, но роскошно убранном зале дворца все было готово для заседания совета.

Вдоль стен, с обеих сторон, стояли придворные и члены королевской свиты, так что получался некий "коридор", ведущий к трону. По левую руку от Людовика стоял его личный секретарь и верный Ла Порт, а справа — граф де Тревиль.

— Однако герцог заставляет себя ждать, — Его Величество изнывал от скуки и нетерпения. Ему хотелось поскорее провести совет и, наконец, отправиться на охоту: всю ночь шел снег и сейчас стояла великолепная погода.

Часы показывали четверть девятого. По толпе придворных прокатился негодующий шепот.

— Какое неуважение к Вашему Королевскому Величеству... Надеюсь, господин кардинал поплатится за столь непростительную дерзость, — маленькие, глубоко посаженные глаза де Тревиля выдавали торжество капитана. Он был невероятно рад промаху своего давнего врага в борьбе за влияние на короля.

Всеобщее напряжение достигло своего пика, когда в зал вошел отец Жозеф. Десятки взглядов устремились на бледного монаха, в глазах которого стояли слезы. Он, не в силах сказать ни слова, поклонился королю и дрожащей рукой протянул конверт.

Де Тревиль небрежно взял его и передал Людовику.

— Что это? Письмо от герцога? — король удивленно распечатал конверт.

Капитан достаточно громко, чтобы его могли услышать, произнес:

— Неслыханно! Господин кардинал, вместо того, чтобы явиться на совет, прислал вместо себя прислугу?

Он ненавидел отца Жозефа не меньше, чем самого кардинала: за глаза он любил называть капуцина "кардинальским псом".

— Тревиль, прекратите! — рявкнул Людовик. Его глаза были полны шока от внезапно полученной новости. Король бессильно опустил руку с письмом на колени, а второй закрыл лицо, ставшее бело-серым.

— Ваше Величество, что с Вами? — обеспокоенно спросил Ла Порт, опасаясь, что к хозяину приближается приступ⁽²⁾.

Собравшись с силами Людовик произнес:

— Его Преосвященство умер.

По залу прокатился изумленный гул.

1) Речь идет о древнеримском полководце и пятикратном консуле Квинте Фабие Максиме Кунктаторе.

Вернуться к тексту

2) Людовик XIII страдал приступами эпилепсии.

Вернуться к тексту

Гул и оживление в зале усиливались. Изумленные придворные перешептывались друг с другом, делились только что услышанной новостью.

Людовик продолжал сидеть, закрыв рукой лицо. Посмертное письмо министра шокировало его: невозможно поверить... Герцог де Ришелье умер...

Король внезапно ощутил всепоглощающую пустоту: он понял, что лишился поддержки. Людовик не раз себе признавался в том, что крайне недолюбливает кардинала, но сейчас монарх ясно осознал, что навсегда потерял человека, на которого можно было смело положиться, невзирая на все его недостатки и отталкивающие черты характера. Ришелье был опорой, надежной опорой не только для государства, но, в первую очередь, для самого Людовика. И сейчас, в одно мгновение, он лишился ее. Эта мысль пугала, порождала неуверенность и состояние ступора.

Через некоторое время гул прекратился, и король взволнованным голосом произнес:

— Уважаемый всеми нами герцог де Ришелье погиб вчера ночью, защищая не только жизнь и честь королевского дома, но и всю Францию. Этот преданный слуга монархии никогда не будет забыт. Я сделаю все, чтобы имя сего достойнейшего человека сохранилось в веках!

Де Тревиль был озадачен вестью не меньше остальных. Она была настолько неожиданной, что граф не почувствовал удовлетворения от кончины соперника. Тем не менее, он сразу понял, какую выгоду ему может принести сложившаяся ситуация. Печальным голосом он произнес, обращаясь к королю:

— Какая невосполнимая утрата... В одну минуту страна потеряла кардинала, первого министра и главнокомандующего. Неужели теперь мы не найдем достойного человека, кто мог бы не дать ослабнуть военной мощи страны? Неужели нет другого верного слуги Вашего Величества, кто мог бы взять на себя военную защиту блистательной Франции?

Король беспомощно взглянул на капитана.

— Не торопитесь с выводами, господин де Тревиль!

Дверь растворилась, и в противоположном конце зала показалась фигура кардинала.

Воцарилась тишина. Придворные с трудом узнавали в этом человеке "красного герцога".

Ришелье тяжело дышал и едва держался на ногах. Его лицо было бледнее обычного, а глаза затуманены невыносимой усталостью. Влажные пряди волос прилипли ко лбу, на котором еще сильнее обозначились пульсировавшие вены.

Не меньше изумлял присутствующих и костюм кардинала. Плащ был в нескольких местах разорван, одежда изрядно потрепана. На груди виднелись три глубоких следа от когтей: драугр почти пробил кожаную кирасу, когда пытался задушить Ришелье.

Нетвердым шагом, кардинал медленно направился в противоположный конец зала, к королю. Стояла полная тишина, и Его Преосвященство чувствовал, как на него устремлены десятки любопытных, хищных взглядов, которые цеплялись за мельчайшие детали, разрывая его на части. Усилием воли он старался не дать изнурению взять над ним верх.

Я не доставлю им удовольствия видеть мою слабость.

Ришелье не спал трое долгих суток. Битва с драугром, бешеная скачка до Парижа...

Переправу, вопреки ожиданию, открыли в два часа ночи. Ван Хельсинг, кардинал и Рошфор сразу же устремились в столицу. Несмотря на снегопад, переутомление и огромное расстояние, отделявшее их от цели, они проехали путь за шесть часов, вместо восьми. Но Ришелье опоздал, и теперь горькое чувство досады пожирало его душу.

Он не успел, не смог. Все усилия оказались напрасны.

Его Преосвященство остановился перед троном короля, изящно поклонился и опустился на колено перед монархом. Полы плаща образовали почти идеальный полукруг. Коленопреклоненная фигура кардинала, облаченного во все черное, делала его похожим на худую летучую мышь.

Склонив подернутую сединой голову, кардинал произнес:

— Ваше Величество, покорнейше прошу простить меня за опоздание на совет. Сегодня ночью французские войска возвращались в столицу, и все переправы оказались закрыты. Дорога из Понтуаза заняла слишком много времени. Моя дерзость не может быть оправдана, однако я уповаю на безграничное великодушие Вашего Величества.

Король не мог поверить своим глазам. Одна новость за другой потрясали его. Он был шокирован всем произошедшим:

— Боже милостивый, герцог, вы ли это?

— Да, Ваше Величество. И я готов продолжать служить Вам.

Тревиль, все еще стоявший рядом с королем, ощущал злобу и досаду. Но, в то же время, ему нравилось видеть, склоненную перед королем фигуру обессиленного Ришелье. Граф почувствовал искушение унизить своего давнего врага. Выйдя вперед, он произнес:

— Ваше Величество, как человек, ответственный за Вашу безопасность, я несколько обеспокоен. Вы, — обратился он к кардиналу, — утверждаете, что являетесь герцогом де Ришелье. У нас есть письмо, собственноручно написанное господином министром, доказывающее, что он, к великому сожалению, умер. А у вас? Какие у вас есть доказательства, что вы не самозванец?

Кардинал посмотрел исподлобья на Тревиля. Этот взгляд был полон ненависти и желания в скором времени сполна отомстить.

— Господи, Тревиль, прекратите! Неужели вы не видите, кто перед нами!

— Ваше Величество, если господин де Тревиль так озабочен Вашей безопасностью, то я готов предъявить доказательства.

Из складок плаща Ришелье извлек золотое кольцо с огромным кроваво-красным рубином и протянул его королю.

— Это кардинальский перстень, который был вручен мне Папой Григорием XV в 1622 году.

Король встал и с серьезно посмотрел на капитана.

— Тревиль, я глубоко ценю вашу преданность и озабоченность моей безопасностью, но вы чрезмерно усердствуете. Вам следовало бы умерить свое рвение и не давать волю собственным чувствам.

Многозначительный взгляд Людовика не оставлял сомнений, что он понял, зачем де Тревиль устроил "следствие". Повернувшись к собравшимся, монарх произнес:

— Заседание королевского совета откладывается. Я прошу всех покинуть зал и оставить меня наедине с герцогом. Встаньте, кардинал, — с теплотой в голосе обратился король к Ришелье и помог ему подняться. — Я безмерно счастлив видеть вас живым. Нам о многом нужно поговорить.

Его Преосвященство с достоинством поклонился.

Придворные быстро покидали зал. Тревиль, проходя мимо Ришелье, с язвительной иронией произнес:

— Сразу видно, что господин герцог увлекается написанием пьес. Какая любовь к драматическим моментам и эффектным появлениям! Браво-браво, герцог! Это успех!

Кардинал проводил капитана испепеляющим взглядом.

Он отомстит ему. Непременно отомстит ему и его проклятым мушкетерам.

* * *

Людовик беседовал с Ришелье один на один на протяжении нескольких часов. Никто так и не узнал, о чем они говорили.

Что же касается Ришелье, то кроме смертельной усталости в тот день, он ощущал огромное разочарование, перед которым меркли даже оскорбительные колкости де Тревиля. Кардинал злился на себя за то, что не успел, ведь это значило, что он приложил недостаточно усилий.

Его Преосвященство также терзало бесконечное чувство вины перед Анной Австрийской. Вины за то, что он не умер.

Когда Анна Австрийская в день королевского совета получила письмо, она сначала не могла поверить своим глазам. Еще только взяв в руки конверт, королева поняла: произошло что-то исключительное.

Кардинал никогда ей не писал. Как правило, они беседовали с глазу на глаз, обсуждая, если не вопросы религии, то слухи и сплетни, ходившие по Европе. Беседы эти носили исключительно светский, а, следовательно, довольно непринужденный характер.

Ришелье был умным, чутким собеседником и обладал прекрасными манерами, что, в совокупности, делало разговоры приятным занятием, приносившим немалое удовольствие Анне, которая часто скучала при французском дворе.

Ее отношения с Людовиком не заладились с самого начала: король был болезненно замкнутым, тревожным молодым человеком, который не привык доверять и чей непростой характер усугубляли периодические приступы падучей. В итоге, за долгие годы монарх так и не смог наладить близкие отношения с супругой.

В этих условиях именно кардинал очень часто становился человеком, который делал атмосферу королевского дома менее напряженной: не раз ему приходилось примирять августейших супругов и улаживать многочисленные конфликты, сопровождавшие всю семейную жизнь французского монарха, поэтому неудивительно, что Ришелье был довольно близок к Их Величествам.

Но с некоторых пор Анна стала замечать, что ее общение с кардиналом несколько изменилось: они оба ощущали странную неловкость и стеснение, когда оставались наедине. В то же время, королева и кардинал стали пристальнее наблюдать друг за другом, пытаясь уловить малейшие детали и оттенки настроения.

Слова Его Преосвященства в тот зимний вечер не стали для нее неожиданностью: глубоко в душе она смутно догадывалась о чувствах кардинала. Ее удивил сам Ришелье, представший теперь в совершенно ином виде: он раскрыл ей доселе неизвестную, тщательно спрятанную сторону своей души.

Его Преосвященство всегда был очень тактичен, почтителен и настолько сдержан, что невольно складывалось впечатление о довольно сухом характере министра. Королеву потрясло именно то, что Ришелье, чья жизнь, казалось, находится в абсолютной власти рационального расчета и разума, вдруг оказался так трепетно влюблен.

Прочитав посмертное письмо герцога, Анна Австрийская сначала не нашла в себе сил заплакать. К ней внезапно пришло осознание того, что, возможно, кардинал был единственным человеком, который ее любил и понимал степень ее тяжкого одиночества. Она чувствовала, что задыхается от ощущения образовавшейся пустоты в ее душе, как будто судьба отняла не только жизнь Ришелье, но и часть ее собственной жизни.

Анне вдруг отчетливо представился кардинал, каким он был в вечер их последней встречи. Но теперь она никогда больше не услышит его голос, не встретит его в церкви, не увидит, как он идет по коридору Лувра, погруженный в себя, на ходу читая какие-то бумаги (у него была такая очаровательная привычка).

Королева бережно взяла в руки рубиновый крест и осторожно провела по нему кончиками пальцев. Вот и все, что осталось ей от, наверное, единственного человека который по-настоящему понял ее, преданно полюбил и пожертвовал собственной жизнью ради ее благополучия.

Анна, чьи изумрудные глаза теперь застилали мучительные слезы, поцеловала крест, завещанный ей кардиналом, и беззвучно заплакала.

* * *

После возвращения в Париж, кардинал Ришелье сразу же погрузился в государственные дела. Людовик долго уговаривал его отдохнуть, съездить на воды и немного прийти в себя после всего произошедшего, но Его Преосвященство отказался. Физические силы ему помог восстановить долгий восьмичасовой сон, который впервые за несколько месяцев не был кошмарным, а, что касается духовного исцеления, то его кардинал всегда искал именно в работе. Умственное напряжение не давало возможности слишком часто возвращаться к тревожившим его мыслям и хорошо помогало отвлечься.

Ришелье шел с докладом к Его Величеству, когда столкнулся в одной из галерей дворца с Анной Австрийской. Встреча стала неожиданностью для обоих. Сохраняя видимость полного спокойствия, кардинал склонился в почтительном поклоне.

Ее Величество, пристально глядя на Ришелье, произнесла:

— Я очень рада видеть Вас в добром здравии, господин кардинал.

Анна смотрела на герцога и не могла понять, что же в нем и его облике изменилось. Это была какая-то деталь, которую королева не могла уловить...

— Благодарю Вас. Вы очень добры, Ваше Величество.

— Людовик Вас уже ожидает в кабинете. Ступайте и... берегите себя, господин кардинал.

Лицо Анны Австрийской вдруг озарилось мягкой улыбкой.

Она на него не сердилась.

Не желая больше задерживать министра, королева направилась в свои покои. И только оказавшись у себя в гостиной, она внезапно поняла, что именно изменилось в облике кардинала: у него заметно поседели виски.

* * *

Ришелье уже заканчивал выслушивать доклады Рошфора и отца Жозефа, когда внезапно смертельно побледнел. В его глазах вдруг появилось рассеянное выражение, а на лбу проступили капли холодного пота. Кардинал, пытаясь взять себя в руки, до боли стиснул зубы. Белые пальцы правой руки сжали гусиное перо так сильно, что оно с треском разломилось надвое.

— Благодарю вас... Вы пока можете быть свободны...

С трудом произнеся эти слова, Его Преосвященство порывисто встал и быстро покинул кабинет.

Рошфор, серьезно кивнул отцу Жозефу, который тихо выскользнул из комнаты и незаметно последовал за кардиналом. Граф подошел к окну и встал за портьерой так, чтобы его нельзя было увидеть с улицы. Вскоре он заметил Ришелье, который появился на дорожке дворцового сада.

Еще один приступ. Четвертый за последние две недели.

Первый раз это случилось здесь же, в кабинете. Кардинал давал Рошфору инструкции, касавшиеся очередного поручения, когда внезапно страшно побледнел, а затем последовали конвульсии. Испуганный Рошфор позвал на помощь. Во дворце началась суета, послали за врачом.

На шум быстро пришел Ван Хельсинг, который по счастливой случайности находился где-то поблизости. Граф с трудом удерживал Его Преосвященство сзади за руки, чтобы хоть как-то унять сильные судороги и не дать ему навредить себе. Лицо Ришелье было искажено так, как будто он испытывал чудовищную боль, раздиравшую его изнутри.

Охотник быстро ослабил ворот рубашки, положил одну руку кардиналу на лоб, а другую — на грудь и крепко зажмурился. Через минуту по обессиленному телу Ришелье пробежала последняя волна судорог и Его Преосвященство потерял сознание.

— С ним раньше происходило что-нибудь подобное? Падучая, например?⁽¹⁾ — задумчиво спросил Ван Хельсинг у графа и отца Жозефа, всматриваясь в лицо Ришелье, лежавшего на кровати. Все трое находились тут же, рядом, и ждали пока кардинал придет в себя.

— Нет. За те годы, что я служу у Его Преосвященства, я ни разу не видел такого.

Капуцин рассеянно кивнул, подтверждая слова Рошфора. Они все были не на шутку обеспокоены.

Охотник нахмурился и стал еще задумчивее.

Через несколько минут к Ришелье вновь вернулось сознание. Он отрешенно посмотрел вокруг себя, затем попытался поднялся, но слабость и боль во всем теле не дали ему этого сделать: кардинал, часто дыша, вновь откинулся на подушки.

Оказалось, что Ришелье совершенно ничего не помнит. Он отдавал указания Рошфору, а потом... сразу же открыл глаза, обнаружив себя лежащим на кровати в окружении своих приближенных. О приступе напоминала только боль и чудовищная слабость.

— Все произошло так внезапно... Что это было? — спросил Рошфор Ван Хельсинга, когда они вышли в коридор, оставив Его Преосвященство на попечение личного врача.

— Понимаешь, это... — Охотник остановился на середине фразы, подбирая слова. — Это последствия встречи с драугром, я думаю так.

— Неужели, он... — Рошфор в ужасе посмотрел на друга. Он вспомнил ту клятву, которую дал кардиналу перед отъездом. Убить, если...

— Нет-нет, это не безумие, — поспешил успокоить его Ван Хельсинг. — Скорее, следствие нервного потрясения.

— Но почему именно он? Мы же все были там. Почему с нами не происходит такого?

— Помнишь, Шарль, когда мы первый раз приехали в Пале-Кардиналь, отец Жозеф сказал нам, что герцог не спит, постоянно работает и находится на грани нервного истощения? Так вот именно поэтому он оказался более уязвим к психическому воздействию драугра. Постоянное напряжение, отсутствие сна, кошмары и, наверняка, какие-нибудь переживания личного характера ослабили сопротивляемость его души.

Ван Хельсинг вздохнул и добавил:

— Тем более, мы с тобой не знаем, какие страшные видения преследовали герцога во время битвы.

— Гэбриэл, послушай, мы же можем что-нибудь с этим сделать, да? Я имею в виду, есть какие-то средства, чтобы помочь ему вылечиться? У нас здесь есть все ресурсы, я могу съездить и найти, что нужно.

Ван Хельсинг виновато посмотрел на Рошфора. Граф был полон надежды и искреннего желания помочь. Охотник вдруг подумал, что кардиналу невероятно повезло: его окружают действительно преданные люди, готовые пойти на многое ради него.

— Прости, Шарль, мне очень жаль. Ему остается только научиться с этим жить.

Вот и сейчас Ришелье почувствовал приближение нового приступа. Он старался усилием воли подавлять и контролировать свою таинственную болезнь, старался скрывать ее не только от посторонних, но даже от приближенных к нему людей.

С момента первого припадка кардинал еще сильнее замкнулся в себе, стал отстраненнее и холоднее с окружающими. Больше всего он боялся, что о его состояниях узнают в свете, что это станет темой сплетен и насмешек.

Никто не должен знать о его постыдной слабости.

Рошфор наблюдал за Ришелье из окна кабинета, а отец Жозеф — из галереи первого этажа. Они делали это тайком по взаимной договоренности, чтобы в любой момент иметь возможность прийти на помощь своему покровителю. Если бы кардинал узнал об их бдениях, то несомненно пришел бы в ярость.

Граф видел, как Ришелье, в накинутом поверх мантии черном плаще, прогуливается по дорожкам сада. Зеленые изгороди были покрыты липким снегом, обнаженные деревья и черные, пустые клумбы придавали всему саду, какой-то печальный, одинокий вид.

* * *

Его Преосвященство вернулся через четверть часа. Он по-прежнему был очень бледен, но ему удалось овладеть собой и вернуть привычное спокойствие. Приступ, под натиском воли, отступил. Кардинал испытывал удовлетворение от этой маленькой победы над собственным недугом.

В пустом кабинете было прохладно, и царил мягкий полумрак. Ришелье скинул плащ и уверенно направился к письменному столу, когда вдруг увидел странный прямоугольный предмет, прислоненный к стене и завернутый в несколько слоев плотной коричневой бумаги.

На столе Его Преосвященство ожидало письмо. Еще не вскрыв конверта, Ришелье знал, от кого оно.

Похолодевшими пальцами он взял в руки нож для бумаг и аккуратно распечатал конверт.

Удивительно, но в эту минуту кардинал больше всего на свете хотел бы как можно сильнее отдалить момент прочтения письма, но адреналин и страстное желание знать ответ Анны руководили сейчас всеми его действиями. Одолеваемый причудливой борьбой неуверенности, страха и любопытства, он чувствовал себя своим собственным палачом и мучителем.

Раскрыв конверт, Ришелье ощутил тонкий, едва уловимый цветочно-древесный аромат. Он помнил, что это запах духов королевы, которые всегда оставляли призрачный шлейф, делавший весь образ Анны Австрийской еще более изящным и легким.

Его Преосвященство развернул сложенный вчетверо лист бумаги и прочитал текст самого письма, в котором говорилось следующее:

Господин герцог!

Ваше послание тронуло меня до глубины души. Мне радостно осознавать, что среди моего окружения есть человек, проявляющий безграничную преданность.

Я благодарна за Ваше мужество и редкую привязанность, но я не могу принять Вашу любовь. Мне кажется, будет лучше для всех, если свои неисчерпаемые душевные силы Вы направите на служение государству и католической церкви.

P.S. Позвольте мне также вернуть Вам то, что мне не принадлежит и что по праву должно всегда оставаться у Вас.

Из конверта на письменный стол упал рубиновый крест.

Она отказала ему...

Кардинал был потрясен. На мгновение ему показалось, что реальность вокруг него распадается на какие-то несвязанные между собой части, превращаясь в отвратительный сон.

Его захлестнула волна обиды и бессильной злобы. Как любой искренне влюбленный человек, Ришелье до последнего надеялся, что Анна ответит ему взаимностью. Ощущая в горле колючий ком отчаяния, кардинал задавался всего одним единственным вопросом: "Почему?".

Он благороден, умен, богат, у него есть власть, деньги, огромное влияние на короля... Она же видела, как он любит ее, на что готов пойти ради ее счастья! Почему она отвергла его, герцога, первого министра Франции и кардинала Римской церкви? Он мог бы дать Анне все то, что ей не в состоянии был дать Людовик: уверенность, спокойствие, благополучие, ощущение того, что ее любят и перед ней преклоняются!

Ришелье чувствовал себя глубоко оскорбленным. Унижение отказа порождало в душе кардинала ненависть и страшное желание разрушать. За эти несколько минут он не единожды проклял тот момент, когда решился выразить свои чувства: не поддайся он в тот момент слабости, Анна никогда не узнала бы о его любви, а значит не смогла бы попрать ее.

Кардинал, стараясь хотя бы на мгновение отвлечься от своих ужасных чувств и помыслов, направился к прямоугольному предмету, стоявшему у стены. Непослушными пальцами он разодрал бумагу, и его взгляду предстала картина. Та самая картина Тинторетто, которая висела в гостиной Анны, и которая так привлекла его внимание — "Святой Георгий и дракон".

Да, все так и было. И дракон, и всадник в черных доспехах на белом коне, и принцесса. И даже Божественная сила, которая помогла справиться с чудовищем. Только мучительно жаль, что все оказалось напрасно.

Анна не любит его.

1) Некоторые современники в своих воспоминаниях о кардинале пишут, что он действительно страдал странными припадками, похожими не то на приступы эпилепсии, не то на сильнейшие панические атаки, которые он, впоследствии, научился довольно успешно контролировать. Многие были склонны считать, что так у Ришелье проявляется наследственная склонность к психическим расстройствам. Но мы-то с вами знаем, кто во всем виноват ;)

Вернуться к тексту

Жизнь Пале-Кардиналя и его немногочисленных обитателей постепенно возвращалась на круги своя: Ришелье вновь погрузился в политику и государственные дела, Рофшор выполнял поручения и только один Ван Хельсинг скучал.

Вскоре после возвращения, кардинал пригласил Охотника к себе и убедительно попросил остаться в Париже еще на некоторое время. На вопрос "зачем", Ришелье уклончиво ответил, что у него к Ван Хельсингу есть еще одно небольшое дело.

После битвы с драугром между Рошфором, Ван Хельсингом и Ришелье установился особые отношения. У них была негласная договоренность никогда не вспоминать события той ночи: они невольно проникли в страхи и сокровенные тайны друг друга, и это связало их если не узами дружбы, то высшей степени уважения и доверия. Именно поэтому Охотник, хотя и был крайне озадачен, согласился подождать некоторое время.

С тех пор прошло два месяца. Наступила весна, а Ван Хельсинг все еще жил в Пале-Кардинале и не мог никуда уехать. Конечно, Охотнику не приходилось жаловаться: ему была предоставлена полная свобода и даже доступ в библиотеку Его Преосвященства, где, к слову сказать, было множество бестиариев, а также книг по магии и алхимии, привезенных со всего света. Но Ван Хельсингу было тяжело и скучно сидеть на месте: всю свою жизнь он странствовал, участвовал в битвах, уничтожал чудовищ. За сотни лет постоянная смена места и пейзажа стала не привычкой, а настоящей необходимостью.

— Знаешь, что самое печальное? — сказал Охотник, продолжая чистить своего черного коня, который, казалось, тоже загрустил и с нетерпением ждал, когда же они двинутся в путь. — Что уже наступила весна и теперь до лета я не доберусь до Нидерландов. Там сплошные болота, постоянно размывает дороги. В общем, накрылась моя охота на сирен, — ворчливо подытожил Ван Хельсинг.

Рошфор сидел тут же, рядом, на старой пустой бочке, и щурился в свете солнечных лучей, струившихся в конюшню из больших пыльных окон. Охотник закончил чистить коня, критично осмотрел его со всех сторон, а затем досыпал сена. Мельчайшие пылинки поднялись в воздух и закружились в свете солнца, став похожими на золотую пыль.

Граф улыбнулся: он вдруг вспомнил, что официально числится у кардинала конюшим, хотя, в действительности, ни дня не занимался своими прямыми обязанностями.

— Понятия не имею, зачем герцог меня здесь держит. С магистром мы же расправились. Голову отрубили, само чудовище сожгли. Если до сих пор оно снова не восстало из могилы, значит все мы сделали правильно. Монах ничего тебе не говорил?

— Отец Жозеф?

— Ну, да, который всегда ходит в сером плаще и сутане.

— Нет, ничего не говорил. Но ты же понимаешь, если даже отец Жозеф и знает что-то, то никогда не расскажет. Он все-таки секретарь кардинала и пользуется полным его расположением. Служа здесь, первое, что постигаешь, так это ценность именно молчания.

— Ну, тактику герцог выбрал безупречную, — спустя некоторое время продолжил Ван Хельсинг.

— Почему?

— Он же ведь так мне и не заплатил. Наверняка знает, что я без гроша в кармане и никуда не уеду без денег.

Рошфор нахмурился, глядя куда-то перед собой:

— Вот это действительно странно. Кардинал невероятно щепетилен в вопросах, касающихся денег. Значит есть какие-то серьезные причины. Его Преосвященство никогда ничего не делает просто так.

— Я в этом уже убедился, — задумчиво сказал Ван Хельсинг, вытирая руки о тряпку. — Ладно, я вроде закончил. Пойдем-ка отсюда, а то просидим еще несколько часов. Ты между прочим обещал угостить меня местной заразой⁽¹⁾.

— Вообще-то, здесь это называется "коньяк".

— Ну, ладно, пусть будет "коньяк". Знаешь, я тут подумал...

Голоса двух друзей становились все тише, пока, наконец, не утонули в звуках теплого весеннего дня.

* * *

Наконец, разрешение покинуть Францию было все-таки получено.

В день отъезда Рошфор и Охотник были приглашены к Его Преосвященству.

— Для начала, господин Ван Хельсинг, мне бы хотелось поблагодарить Вас за ожидание. Оно было Вам в тягость, но, я полагаю, стоило того... — кардинал протянул Охотнику увесистый кошелек. — Здесь 3 000 ливров в качестве платы за Вашу работу.

Ван Хельсинг, удивленный щедростью Ришелье, благодарно кивнул и принял деньги:

— Спасибо, господин герцог, я рад, что смог оказать Вам помощь.

— Это еще не все, — кардинал соединил кончики пальцев. — Как вам известно, я отсутствовал в Париже весь последний месяц, так как вынужден был явиться в Ватикан. Дело в том, что слухи о нашем поверженном магистре достигли ушей самого Папы.

— Я не буду вдаваться в скучные подробности. Скажу только, что было принято решение создать тайный орден, который бы занимался борьбой с нечистью. В его состав входят 24 кардинала Римской Церкви, включая меня, а руководит им сам Урбан VIII. В связи с этим, господин Ван Хельсинг, Вам предложено стать одним из самых активных участников этого объединения. Вы сможете теперь свободно уничтожать чудовищ, находясь под покровительством Святого Престола и получая за работу материальное вознаграждение.

— И много платят?

— Не знаю, как на еду, но на оружейника точно должно хватить, — с лукавой улыбкой ответил Ришелье. — Тем более, помимо всего прочего, Вы получите неограниченный доступ ко всем научным разработкам, которые ведутся под наблюдением Ватикана. Поверьте, за последние двести лет у них накопился внушительный арсенал оружия и магических секретов.

Ван Хельсинг не мог до конца поверить, что все это время Ришелье занимался тем, что устраивал его дела.

— Господин герцог, я даже не знаю, как Вас благодарить. Это так неожиданно. Спасибо.

Охотник протянул руку кардиналу и они обменялись крепким рукопожатием.

— Пустяки. Вы сделали для нас очень многое, господин Ван Хельсинг.

— Для Вас я просто Гэбриэл.

Рошфор стоявший тут же выдержал паузу и, наконец, осмелился спросить:

— Ваше Высокопреосвященство, могу ли я просить у Вас разрешения проводить Гэбриэла до границы с Италией?

Кардинал одобрительно кивнул:

— Конечно, граф, но не торопитесь. У меня для вас тоже кое-что есть.

Из вороха бумаг, лежавших на письменном столе, он извлек какой-то документ и протянул Рошфору:

— Рошфор, на протяжении последних четырех лет вы верой и правдой служили мне. Вы не просто выполняли самые опасные и ответственные поручения, но и однажды спасли мне жизнь. Я ценю вашу преданность, поэтому предлагаю вам вот это.

Граф неуверенно взял протянутую ему бумагу.

— Это документ, по которому вы теперь являетесь владельцем замка Танле, расположенного в Бургундии и ежегодно приносящего 5 000 ливров чистого дохода. Теперь вы можете оставить службу и вновь странствовать по свету вместе с вашим другом "как в старые добрые времена".

Рошфор был поражен. Все как он мечтал...

Граф поднял взгляд от бумаги на Ришелье. Он стоял, опершись правой рукой на письменный стол и пристально наблюдал за своим слугой. Граф посмотрел на Ван Хельсинга, который тоже внимательно смотрел на друга. Все ждали от Рошфора ответа.

— Ваше Высокопреосвященство, — смущенно начал граф. — Я благодарен Вам за оказанную мне милость, которой, безусловно, не вполне заслуживаю. Но...

Взгляд Рошфора встретился с серыми глазами Его Преосвященства.

— Позвольте мне продолжать служить Вам, как и раньше, — произнеся это, граф слегка склонил голову.

— Вы уверены? А как же ваш друг?

— Я думаю, Гэбриэл сейчас будет занят иными делами. У нас еще будет время повоевать с нечистью. А пока я бы хотел служить вам и Франции.

Ван Хельсинг заметил, что Ришелье как будто испытал облегчение, услышав этот ответ. Кардинал хотел отблагодарить своего верного слугу, но, в то же время, не хотел лишиться приближенного.

— Ну, что ж, в таком случае, я больше не могу задерживать ваш отъезд.

Все трое вышли на улицу, на площадку перед Пале-Кардиналем, где к ним присоединился отец Жозеф. Стоял ясный солнечный день. С юга веяло свежим ветром, разносившим бодрящий запах весны. Идеальное время для нового путешествия.

Перед тем, как оседлать своего норикийца, Ван Хельсинг поправил перевязь меча, висевшего за спиной, и негромко обратился к кардиналу:

— Знаете, герцог, вы один из самых отважных людей, которых я когда-либо встречал. Я очень рад, что смог познакомиться и повоевать вместе с вами. А еще, вам невероятно повезло с теми людьми, которые вам служат, — Охотник перевел взгляд на графа и капуцина, стоявших чуть вдалеке. — Прощайте, герцог. Да хранит Вас Бог!

Ван Хельсинг вскочил в седло. Норикиец закрутился волчком, радуясь предстоявшему путешествию. Охотник широко улыбнулся, приподнял широкополую шляпу и радостно крикнул кардиналу:

— Мы еще свидимся!

И два друга, пришпорив лошадей, поскакали прочь.

Ришелье, в компании отца Жозефа, еще долго смотрел им вслед, наблюдая как два всадника, окутанные клубами пыли, углублялись все дальше и дальше в лабиринт парижских улиц.

1) Зараза — разновидность румынского коньяка.

Вернуться к тексту

Дорогие читатели!

Для начала, мне бы хотелось поблагодарить всех тех, кто дочитал историю до самого конца. В вас определенно есть что-то героическое. Серьезно. Прочитать полсотни страниц фанфика — это равносильно трудовому подвигу :) ;)

Надеюсь, что моя работа вам понравилась, или, по крайней мере, вы не пожалели о потраченном времени.

Мне хотелось создать историю, которая не просто бы охватила два совершенно разных фэндома, но в которой бы переплелись разные стороны человеческой жизни, а у каждого героя была своя судьба и свои переживания. Насколько хорошо у меня это получилось — судить уже вам. :)

Также хочется сказать большое спасибо всем тем людям, которые поддерживали меня на протяжении всей работы над историей. У фикрайтерства есть один недостаток: ты всегда пишешь в никуда. Выкладываешь работу, изредка получаешь отзывы и комментарии, а, чаще всего, даже не представляешь, нравится кому-то то, что ты делаешь, или нет. Поэтому от всей души благодарю terraL, kir sten, LeryD, stoker666 за те отзывы, которые они оставляли после каждой главы. Очень вдохновляет и подстегивает, когда ты знаешь, что кому-то интересно твое творчество, что кто-то ждет продолжения приключений полюбившихся героев. :) ;)

Буду рада услышать отзыв и комментарии к работе. Если вдруг у вас возникли вопросы — смело пишите. Вместе обсудим ;)

А теперь, обещанный бонус для упорных читателей. ^_^

Предлагаю вашему вниманию подборку трэков, под которые создавалась эта работа. Сядьте поудобнее с чашкой чая или кофе, наденьте наушники, включите музыку и просто прокрутите в голове, как кино, эпизоды, которые больше всего понравились или запомнились. :) ;) Если же ничего не понравилось, то у вас, по крайней мере, будет новый трэк-лист на ближайшие минут двадцать :D

1. Нападение драугра на Нотр-Дам: Immediate Music — Barbarians at the Gate

2. Королевская аудиенция: Hendel George Frederick — Konzert g-Moll ,op.7 Nr. 5 I Allegro non troppo — Adagio

3. Кардинал признается в любви Анне Австрийской: Austin Wintory — Nascence

4. Рошфор встречает в переулке Ван Хельсинга: Marcin Przybyłowicz — Killing Monsters (OST Witcher 3)

5. Знакомство Охотника с кардиналом/дуэль/все моменты, где возникает напряжение между эти двумя героями: Trevor Morris — Orlais Theme

6. Рошфор и Ван Хельсинг в таверне/эпизоды, где эти персонажи вместе: Marcin Przybyłowicz — Skellige Tavern (OST Witcher 3)

7. Подготовка к отъезду в Понтуаз/кардинал пишет письмо Анне: Jóhann Jóhannsson — Miracle, Mystery And Authority

8. По дороге в Понтуаз/ожидание открытия переправы/добродушное настроение Ван Хельсинга: Gareth Coker feat. Rachel Mellis — Naru, Embracing the Light

9. Битва с драугром: Telperion Nightbringer — Epic Music

10. Королевский совет/весть о гибели Ришелье/появление кардинала перед Людовиком: Trevor Morris — The Inquisitor

11. Анна Австрийская читает письмо: Jóhann Jóhannsson — McCanick

12. Королева отвергает любовь Ришелье: Apocalyptica — Epilogue

13. Прощание с Ван Хельсингом: Nick Phoenix and Thomas J. Bergersen — Say Yes

На этом у меня все. ^_^

Спасибо за внимание и до новых встреч на просторах Фикбука :)

Искренне ваша,

Спящая Сова ^_^