Не проверялось на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
«Об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает; если это люди преданные и способные, то можно всегда быть уверенным в его мудрости, ибо он умел распознать их способности и удержать их преданность. Если же они не таковы, то и о государе заключат соответственно, ибо первую оплошность он уже совершил, выбрав плохих помощников».
Никколо Макиавелли
«Государь»
Луч апрельского солнца ровной полосой падал на каменный пол. Свет был настолько ярким, что можно было видеть сотни мельчайших золотых пылинок, кружившихся в душном, нагретом воздухе.
Секретарь, который вел стенограмму заседания, потихоньку встал и приоткрыл одно из окон, впуская свежий, влажный после дождя ветерок. Впервые за целую неделю стояла подходящая погода для охоты на оленей.
При мысли об охоте Людовик бесшумно вздохнул.
Вместо того чтобы испытать в деле новых собак, которых привез ему Люинь, он вынужден сидеть в совете. На очередном бессмысленном заседании, которое пройдет точно так же, как и десятки предыдущих.
Сначала старые министры и маршалы будут бормотать свои доклады; их прервет Кончини, который будет стоять, развязно опершись на колонну и с наглой, снисходительной улыбкой слушать все, что они говорят; потом он многозначительно вставит какое-нибудь глупое замечание, которое из-за итальянского акцента будет звучать еще глупее; его поддержит мать; выскажутся посланники из Рима и Испании, которые с некоторых пор сидят рядом с ней, даже когда обсуждаются внутренние дела королевства; потом мать спросит епископа Люсонского, который елейным голосом начнет предлагать очередной план или подобострастно согласится со всем, что говорилось прежде…
Людовик мысленно выругался.
Епископ был очередным протеже матери и маршала д’Анкра, которые сделали его военным министром. Хотя что может быть нелепее, чем святой отец, командующий армией! Люсона даже невозможно было представить в доспехах или со шпагой в руке: субтильный, с тонкими, почти женскими чертами вытянутого лица, он годился лишь для бесконечной болтовни в совете, переписывания бумажек да чтения проповедей.
И наверняка он ничего не смыслил в охоте…
Свет медленно перемещался по комнате и Людовик со злорадством ждал момента, когда солнце начнет слепить Люсона, который стоял как раз напротив окон и что-то писал. Лучи пробежали по пурпурной мантии, упали на руку, сжимавшую карандаш и, наконец, ярко осветили лицо. Епископ прищурил свои некрасивые глаза, казавшиеся теперь в свете яркого солнца совершенно бесцветными, и отступил в тень, за кресло королевы-матери.
К реальности Людовика вернул кашель Поншартрена.
— … Любое сотрудничество связано со взаимными уступками. В текущих условиях важно понимать, что примирение Франции и Испании несет обеим странам колоссальные преимуществам, особенно в долгосрочной перспективе.
— Противоречия в политике, — продолжал вещать Клод Манго, — всегда временны. Их можно преодолеть путем взаимовыгодного диалога, который, стараниями Вашего Величества, — советник почтительно кивнул в сторону Марии Медичи, — между Францией и Испанией уже налажен.
— Нужно быть полным идиотом, чтобы утверждать обратное! — насмешливо подытожил Кончино Кончини, довольный тирадой своего сторонника.
— П-противоречия между с-суверенной Францией и Испанией по с-своей сути н-непреодолимы!
Члены совета обернулись к Людовику. Рассерженный на маршала, он вдруг смутился от собственной смелости и, вместо того чтобы высказаться, покраснел от неловкости.
Впрочем, даже если бы он решился высказаться, то вряд ли бы ему дали это сделать.
— Вы, Ваше Величество, не понимаете, о чем идет речь! — повышая голос, сказала Медичи, едва удостоив Людовика пренебрежительным, высокомерным взглядом. — Вы, господин маршал, предлагаете расширение сотрудничества, что, безусловно благостно для развития двух стран.
Маршал д’Анкр, который, не скрывая улыбки, наблюдал за пикировкой матери и сына, кивнул:
— Dove regna la pace regna Dio!(1)
— È senz'alcun dubbio vero.(2) Да, господин епископ? Кто лучше вас знает, что угодно Богу?
Взгляд Людовика встретился со взглядом Люсона. В больших серых глазах священника, который всю беседу молчал, в беспокойстве кусая тонкие губы, вдруг отразилось чувство, отдаленно напоминавшее сострадание. На мгновение юному королю показалось, что епископ понял его, что он придет ему на помощь. Но епископ отвел взгляд и промолчал.
— Безусловно, Ваше Величество.
Медичи торжествующе улыбнулась и обвела взглядом присутствующих.
— Кто если не мы должны положить конец этому политическому противостоянию и сделать шаг в сторону объединения католической Европы против ереси и хаоса, который она привносит!
Испанский и римский посланники одобрительно закивали, поглаживая бороды.
— Ваше Величество уже сделали значительный шаг, когда согласились на бракосочетание Его Величества с инфантой Анной, — отозвался дон Иньиго. — Теперь же, когда почти разрешился территориальный спор за Рейнланд...
Людовик снова посмотрел на Люсона. Епископ побелевшими пальцами сжимал карандаш и не сводил горящих глаз с испанца.
После обмена дипломатическими любезностями и решения подготовить проект документа, в котором Франция официально откажется от претензий на Рейнскую область, заседание совета закрыли.
Мария Медичи поднялась со своего места, а вслед за ней (не дожидаясь, пока встанет юный король) поднялись и присутствующие. Уже в галерее, которая соединяла зал заседаний с парадной лестницей Лувра, королеву догнал маршал д’Анкр:
— Ваше Величество. Я хочу поговорить с вами насчет Люиня. Меня очень беспокоит его близость к королю. Нужно срочно принять меры. Forse, più drastiche,(3) — понижая голос, добавил маршал. — Мало ли что этот фальконьере внушит ему!
— Caspita!(4) Ну так займитесь же им! — прошипела Мария Медичи. Она обернулась, чтобы убедиться, что Люсон следует за ней. — Неужели Вам недостаточно влияния?
— Мне достаточно одно вашего слова, Maestà!(5) Одного взгляда.
— Вчера ночью вам требовалось значительно бóльшее.
Губы Кончини растянулись в улыбке.
— И вы не преминули мне это дать.
Его нескромный взгляд скользнул по пухлым губам королевы, опустился на шею и пышную грудь. Королева-мать вновь обернулась: епископ стоял чуть поодаль, в тени, прижав к груди алую папку с документами и деликатно опустив глаза.
— Идите, маршал, идите, — вновь прошипела Медичи, раскрывая веер. — Вам есть чем заняться.
Кончини поклонился королеве и тут же склонился снова: мимо, злобно глядя на мать и ее фаворита, прошел Людовик.
1) Где правит мир, там правит Бог! (тосканская пословица)
2) Это, без всякого сомнения, так (ит.)
3) Вероятно, самые суровые (ит.)
4) Черт возьми! (ит.)
5) Ваше Величество (ит.)
— Да как он смеет!!
Дверь в гостиную с треском распахнулась. Люинь и Туара, которые сидели за шахматным столом и играли в карты, обернулись.
— Да как все они смеют!!!
Людовик сорвал с себя орденскую ленту и с грохотом отбросил шпагу.
— Ничтожества! Мерзкие ничтожества! — дрожа от гнева и рыданий произнес он. По его раскрасневшимся щекам текли слезы; взъерошенные черные волосы прилипли ко влажному лбу. — Этот итальянец… этот епископ, который всюду таскается за моей матерью! Каждое их слово, каждый их помысел оскорбляет память отца и Францию!!!
Король упал в кресло и закрыл лицо руками.
Люинь шепнул слуге, чтобы тот позвал мэтра Эроара, придворного врача.
— Предатели… Гнусные предатели… — задыхался от отчаяния Людовик. Сквозь слезы он говорил что-то еще, но ни Туара, ни Люинь не могли разобрать ни слова. Они в растерянности окружили кресло, тщетно стараясь понять, что произошло.
К счастью, скоро появился мэтр Эроар. Врач дал подопечному какую-то микстуру и подготовил все для кровопускания. Стоило инструменту коснуться руки, как струя горячей, алой крови хлынула в чашу. Люинь, который стоял тут же и ел яблоко, подумал, что король в буквальном смысле закипал от гнева.
Через несколько минут краска отхлынула от лица Людовика. Черные глаза прояснились от слез, дыхание выровнялось. Он, наконец, успокоился.
— Они c-сидят там, где c-сидел отец… Они ломают в-все, что он с-строил д-долгие годы, — слабо проговорил юноша, бросая взгляд на стену, где в нише висел портрет Генриха IV. — Если бы отец б-был здесь, он бы п-прекратил этот б-балаган. П-повесил этого итальянца к-как изменника, едва бы тот з-заикнулся о с-союзе с испанцами.
— Так в чем же дело, Ваше Величество?
Людовик, Эроар и Туара повернулись к Люиню.
— Вам стоит только приказать, и этот паршивый итальянский пес навсегда перестанет оскорблять вас и память покойного короля. Одна секунда и… Пиф-паф! — сокольничий с улыбкой качнул головой в такт словам, жестом имитируя выстрел из пистолета.
Туара нахмурился.
— Вы предлагаете…
— Я предлагаю то, что предлагаю, Жан.
— Но ведь это у-убийство… — неуверенно произнес Людовик. — Отнять жизнь ч-человека не в бою — великий г-грех.
— А разве вы не сражаетесь за дело своего отца? Послушайте, господин, если мы убьем Кончини и отправим в Бастилию его ведьму, мы навсегда избавимся от двух итальяшек, которые безнаказанно грабят наш дом, нашу Францию. Которые сделали из нее добычу в когтях испанских Габсбургов, — Люинь наклонился поближе к Людовику. — Одна никчемная жизнь против спокойствия вашей страны. Не слишком большая цена, не так ли?
Король задумчиво смотрел перед собой. Его темные, обрамленные иссиня-черными ресницами, глаза заблестели. Убийство это преступление. Но разве не бóльшим преступлением будет оставить все как есть?
Людовик снова взглянул на портрет отца. Генрих лукаво улыбался, будто приглашая его сделать решительный шаг. Впервые в жизни показать, кто на самом деле правит Францией.
— Да, но кто возьмется убить маршала? — отозвался Туара. Коренастый, крепкий гугенот ходил по комнате, поглаживая пышные усы и хмурясь. — Нам понадобится план...
— Брось, Жан! Чем подробнее план заговора, тем больше шансов, что он провалится! Мы должны действовать быстро. Внезапный удар — вот, в чем наша сила! А нанести его может, скажем… Витри. Да-да, Ваше Величество, у вас намного больше сторонников, чем может показаться на первый взгляд.
— Да, Кончини оскорбил слишком многих, — отозвался Туара.
— Причем не только делом — одним фактом своего существования! — рассмеялся Люинь и посмотрел на короля. Людовик колебался, но сокольничий знал — король согласится. Он уже согласился.
Послали за Витри. Капитан королевских гвардейцев внимательно выслушал план и, кажется, совершенно не удивился предложению застрелить маршала.
— Я сделаю все, что вы прикажете, Ваше Величество. Если желаете, я прямо сейчас вместе со своими людьми отправлюсь к маршалу и убью его.
— Н-нет. Это н-нужно сделать з-завтра, п-перед заседанием. К-кончини д-должен б-быть убит в д-доме, к-который он оскорбил.
— А как Ваше Величество желает поступить с его свитой и сторонниками?
— Не думаю, что они окажут сопротивление, — предположил Туара. — Они трусливы и наверняка разбегутся после первого же выстрела. А вот Галигаи (Шарль прав) нужно будет немедленно арестовать и отправить в Бастилию. Она имеет слишком большое влияние на Ее Величество.
Тут вдруг вспомнили, что была королева-мать, которая тоже не входила в число союзников Людовика. В воздухе повис вопрос, немой и неудобный, разрешить который было во власти лишь юного монарха.
— Я п-полагаю, что Ее В-величество д-должна оставаться здесь, в Лувре. Вдали от с-своих сторонников. Так она лишится п-поддержки и быстрее смирится с н-новым п-положением вещей.
— А что Ваше Величество прикажет делать с епископом Люсонским?
Король помрачнел.
— Ваше Величество, он же священник! — раздался голос Эроара. Старик-врач, с трудом скрывая ужас от предприятия, на которое согласился юный король, с мольбой посмотрел на подопечного.
— А разве священник не может быть предателем? — злобно отозвался Люинь. Вмешательство мэтра Эроара было очень некстати: Людовик любил своего врача и воспитателя, а потому мог прислушаться к нему. — Он хоть слово сказал против авантюр Кончини? Нет! Потому что он ему служит! Люсон — лицемер, вертлявый царедворец, которого необходимо заточить в Бастилию, если не казнить за измену государству и истинному королю! — раздраженно воскликнул Люинь. Будь его воля, он бы расправился со всем окружением Марии Медичи. Но вот король…
Людовик задумался.
— Епископ у-уверял в-вас, Шарль, что желает с-согласия м-между мной и м-матерью… Что хочет эффективной работы с-совета. Вот м-мы и п-посмотрим, чего он желает на с-самом деле. Мы предупредим его.
Витри, Туара и Люинь в изумлении переглянулись.
— Предупредим?!
— Но если он, в свою очередь, предупредит д’Анкра, то маршал попытается сбежать, — возразил Витри.
— Н-ну т-так н-не дайте ему этого с-сделать. У в-вас до-достаточно л-людей, чтобы н-наблюдать за ним в-всю н-ночь. М-мэтр Эроар, — король повернулся к врачу, — я п-попрошу в-вас с-составить п-письмо н-на латыни. «В-Ваше П-преосвященство! З-завтра утром в Квадратном д-дворе Л-лувра б-будет убит маршал д’Анкр»...
Старик-врач беспомощно посмотрел на Людовика:
— Ваше Величество…
— Пишите же! Пишите на латыни! — рявкнул Люинь; он положил перед Эроаром лист бумаги и почти насильно втолкнул ему в руку перо. Не давая королю опомниться, сокольничий продолжить диктовать письмо за него:
— «… будет убит маршал д’Анкр. Предупредите его и передайте, чтобы он ни при каких обстоятельствах не приезжал на заседание совета».
Едва Эроар успел поставить точку, как сокольничий выхватил у него бумагу.
— Теперь епископ сам принесет нам свою голову! — рассмеялся довольный Люинь, запечатывая послание.
— К-капитан. Убедитесь, п-пожалуйста, что Л-люсон п-получил п-письмо, — тихо добавил король. — И да свершится т-то, что у-угодно Господу.
Следующим утром маршала д’Анкра застрелили прямо под окнами Лувра.
Как и предполагал Витри, свита итальянца, которая насчитывала почти тридцать человек, сразу же обратилась в бегство. Лишь лейтенант Сен-Жорж решился мужественно вступиться за убитого покровителя и обнажил шпагу. После обмена несколькими ударами Витри обезоружил его, но вместо того, чтобы убить, подал руку:
— Маршал не заслуживает вашей преданности, месье. Лучше поставьте ее на службу королю.
Людовик узнал об успехе уже через несколько минут. В первые мгновения ему не верилось, что маршал в самом деле мертв, что наступил конец бесконечным унижениям королевской власти и Франции. В порыве воодушевления Людовик открыл окно, которое выходило на мост, где убили маршала и где уже собиралась толпа, и крикнул:
— Спасибо, господа! Спасибо всем! С этого часа я король!
Офицеры и гвардейцы дружно прокричали «Да здравствует король!»; к ним присоединилась толпа. Людовик смотрел на взволнованную массу народа и в его собственной душе зарождалась восторженная радость и непривычная уверенность в собственных силах, граничившая с эйфорией.
Желая поскорее покончить со всем, что так долго тяготило его, Людовик спустился в зал заседаний, где уже собрались члены советы, и объявил о роспуске кабинета.
— С этой минуты министры освобождаются от своих должностей! Новый кабинет и состав совета будут утверждены мною позже.
Министры, которые еще не знали об убийстве маршала, были так поражены, что встретили новость молчанием. Впрочем, так даже лучше: теперь они будут слушать каждое его слово, ждать каждого его решения.
Проходя мимо членов совета, Людовик взглядом отыскал в толпе Люсона. Епископ, бледный и растерянный, стоял позади всех, в тени колонн, и наблюдал за монархом. Их взгляды неожиданно встретились: в глазах священника читался немой вопрос, смешанный со страхом и ожиданием. Но Людовик с удовольствием промолчал и отвел взгляд.
* * *
Только когда король ушел, члены совета узнали, что маршал убит, а королева-мать отстранена от управления государством. Маршалы и министры (теперь уже бывшие), разбившись на группы, по котором можно было понять их политические симпатии и интересы, обсуждали произошедшее.
Епископа Люсонского тоже попытались втянуть в несколько обсуждений, но он, вежливо и бессодержательно ответив на несколько вопросов, поспешил покинуть зал. Теперь следовало быть особенно осторожным: один неверный шаг, одно лишнее слово и его падение обернется гибелью. Мысленно вычисляя, каким путем быстрее вернуться домой и не попасться разъяренным дворянам, Люсон столкнулся с одной из горничных Марии Медичи.
— Ее Величество желает как можно скорее вас видеть, Ваше Преосвященство.
Люсон на мгновение заколебался.
— Хорошо... Идемте. Но только через коридоры для прислуги.
Девушка кивнула и провела священника через лабиринты переходов в спальню королевы-матери.
Когда Люсон вошел, Медичи стояла у окна.
— Только взгляните, что натворил этот недоумок!
Епископ осторожно, чтобы его нельзя было увидеть с улицы, посмотрел в окно.
— Теперь все кончено, — шептала Медичи, с трудом сдерживая слезы гнева и сожаления. — Я царствовала семь лет… Семь лет! Теперь меня ждет венец только на небе!
Где-то в стороне послышались удары топоров и треск разбиваемых камней.
— Что они делают?!
Толпа зашумела еще сильнее. Сквозь удары и шум сотен голосов стали доноситься оскорбительные выкрики в адрес убитого маршала и королевы-матери. Царила атмосфера государственного переворота. Только наоборот — монарх вернул себе власть.
— Они не посмеют вломиться сюда! Они же не посмеют?!
Медичи повернулась к Люсону. Епископ, бледный как смерть, смотрел в окно: он не мог отвести взгляда от безумной толпы, от солдат, от окровавленной брусчатки (сторонники Люиня нарочно протащили тело д’Анкра перед окнами королевы-матери).
— Арман!
Медичи в отчаянии схватила епископа за руку.
— Вам нужно уехать, — глухо произнес Люсон. — Откажитесь от любых притязаний на власть. Согласитесь на любые условия сына. Нужно подождать, пока все утихнет, выиграть время…
— Ты поедешь со мной?
Люсон снова взглянул в окно.
— Да… Да, я последую за вами. Я не оставлю вас.
— Приятно слышать, что хоть кто-то сохраняет мне преданность. Воображаю, что будет твориться, когда этот мальчишка отправит меня в изгнание! Все мои «верные слуги» разбегутся, как крысы!
— Я буду рядом, моя королева. Буду служить вам в изгнании еще усерднее, чем прежде. Даже если останусь совершенно один.
Королева вздохнула и поднесла руку Люсона ко лбу. Ее раздражали его вечно холодные пальцы, их прикосновения, отзывавшееся в теле зябкостью и ознобом; но сегодня их прикосновение проясняло мысли, отрезвляло от страха и тревоги.
— Кроме тебя мне никто больше не и нужен, Арман, — тихо произнесла королева и коснулась губами его руки.
* * *
Юный король возвращался в свои покои, когда его нагнал Витри. Он отчитался об аресте Элеоноры Галигаи и начале работ по разрушению деревянного моста, который соединял особняк маршала с покоями Марии Медичи в Лувре.
— Очень х-хорошо, г-господин к-капитан, — ответил Людовик. — Я п-попрошу вас проследить за п-порядком и выделить людей д-для охраны Ее Величества. Моя мать не должна ни с кем видеться и тем б-более сбежать.
— Ваше Величество, а что делать с епископом? — спросил Витри. — Убить? Арестовать?
— Н-нет, н-не надо.
— Но он ведь служил маршалу! — вмешался Люинь, который с момента убийства Кончини ни на шаг не отходил от короля. — Его следует наказать так же строго, как и его прихвостней! Только кивните, и этот негодяй никогда больше не сможет перечить вам в совете! Я задушу его собственными руками!
— П-пусть убирается в свой д-диоцез. Или к-куда там он с-собрался…
Витри и Люинь переглянулись. Великий сокольничий хотел было возразить, настоять. Зачем останавливаться теперь, когда выдалась такая удача уничтожить всех, кто мешал ему и юному королю? кто толпился у трона в жажде власти? кто искал богатства и влияния?
Вдруг лицо и манеры Люиня приобрели серьезное выражение. Он почтительно склонил голову перед королем.
— Хорошо. Все будет только так, как вы пожелаете. Ваше Королевское Величество.
В белом свете тусклого, пасмурного дня спальня казалась серой и темной. Поблескивали лишь зеркало и позолоченная клетка с щеглами, которыми было поглощено все внимание Людовика. Тихо посвистывая, король насыпал им семян льна. Услышав голос хозяина, птицы защебетали, радостно наклоняя головы с черно-красными масками.
Дверь приоткрылась.
— Ваше Величество…
Сен-Симон остановился на пороге, ожидая, когда король повернется или даст знак продолжать; но он был по-прежнему занят щеглами.
— Его Высокопреосвященство кардинал де Ришелье ожидает Вас в кабинете.
— Хорошо, Клод, ступайте. Я сейчас приду, — не оборачиваясь ответил Людовик.
Сен-Симон поклонился и тихо притворил за собой дверь.
Людовик еще несколько минут любовался птицами. Затем взял трость и направился к выходу. Проходя мимо стола, он машинально взял табакерку и положил в карман; но вдруг остановился и снова достал ее. Король провел большим пальцем по выпуклому изображению охотников, окруженных цветочным орнаментом. Табакерка была слишком вычурной (он предпочитал простые и незамысловатые личные вещи), но Сен-Мар был так счастлив и воодушевлен, когда дарил ее…
Когда Людовик вошел в кабинет, Ришелье уже сидел напротив письменного стола в окружении бумаг. Увидев короля, он сделал движение, будто собирался подняться, но король привычным жестом велел герцогу остаться в кресле. Кардиналу, по причине нездоровья, позволялось сидеть в присутствии короля и королевы, однако он никогда не злоупотреблял этой милостью и по мере угасающих сил старался следовать строгостям придворного этикета.
Людовик опустился в кресло напротив министра и кивнул, выражая готовность выслушать. Ришелье стал о чем-то говорить, обстоятельно, подробно, показывал какие-то расчеты и планы. По мере того, как он говорил, его впалые глаза загорались мыслью, глухой голос обретал интонации. Худое и серое, с сетью тонких, сухих морщин лицо, несшее на себе отпечаток болезни и усталости, озарялось мыслью, которая будто подчиняла себе кардинала, вдыхала в него энергию.
Ришелье говорил минут десять, когда Людовик внезапно произнес:
— Я всегда хотел спросить... Кому Вы служите, Монсеньор?
Кардинал поднял удивленный взгляд.
— Разве Ваше Величество…
Людовик поморщился и встал.
— Оставьте, наконец, свою риторику! Я хочу знать: кому вы служите?
— Всю жизнь я служил лишь Вам и Господу.
— Царедворец!!! Даже теперь хитрите! Упомянули меня раньше Господа, желая угодить!?
— Я лишь хотел сказать…
Ришелье не удалось закончить. Людовик закашлялся: силясь подавить приступ, он нетвердой рукой достал кружевной платок и поднес к посиневшим губам. Кардинал увидел, как по белоснежному батисту расплылись пятна крови.
— Быть может, пригласить врача?
— Н-нет. Не н-надо.
Король сделал несколько глубоких вдохов и вернулся в кресло.
— Хотите, я скажу? Вы служите только себе. Мой отец, мать, маршал д’Анкр… Вам, в сущности, все равно. Когда умру я, вы так же смиренно склонитесь перед королевой, которую ненавидите, пойдете на любую низость, лишь бы заслужить ее расположение и остаться у власти.
— Ваше Величество… — одними губами произнес мертвенно-бледный Ришелье. — Я никогда не…
— Вы очень скверный слуга, Монсеньор, — хрипло продолжал король. — В сущности, между вами и Люинем или, скажем, казненным по вашему настоянию Сен-Маром, нет никакой разницы. Вы ведь тоже всегда гнались за богатством, бенефициями, покупали самые высокие должности и титулы для себя и членов своей семьи. Отстраняли каждого, кто мог соперничать с вами за мою благосклонность. Вас подгоняли честолюбие, амбиции и непомерная гордость…
Большие серые глаза кардинала смотрели на короля с растерянностью, страхом и самой настоящей мольбой. Но Людовик не испытывал теперь ни малейшего удовольствия.
— Но знаете, почему я позволил вам безраздельно властвовать в моем кабинете, спорить со мной, своевольничать? Почему прощал вам тогда, когда люди за намного меньшие провинности отправлялись в Бастилию? Почему охранял вашу жизнь, когда имел все основания и возможности ее отнять? Потому что вы одержимы идеей. Вы подобны музыканту, который слышит божественный мотив и пытается поймать его, любыми средствами перенести на бумагу. Вы одержимы величием и независимостью Франции. Я же хочу, чтобы европейские державы благоговейно трепетали при одном лишь упоминании о ней; чтобы мой сын стал величайшим королем цивилизованного мира; чтобы дело, которое начал мой отец, после стольких лет наконец увенчалось…
Людовик вдруг снова задохнулся от чахоточного кашля. Приступ усиливался; дрожащей рукой король вытащил из нагрудного кармана флакон и залпом выпил содержимое.
Постепенно чудовищный, раздирающий легкие кашель стал стихать.
На лбу монарха Людовика проступила испарина; лихорадочный румянец медленно сменился фарфоровой бледностью. Грудь мерно вздымалась, дыхание выравнивалось. Переводя дух, король откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Ришелье сидел прямо, положив руки на трость и печально смотрел на Людовика, размышляя над тем, что он сказал. Еще никогда собственная судьба не казалась кардиналу такой до странности хрупкой, а власть короля над ним столь безграничной. Людовик все знал и все понимал. В этой ослабшей от болезни руке, которая лежала теперь на ручке кресла, по-прежнему сжимая флакон из-под лекарства, все 24 года была его, Ришелье, жизнь.
Ресницы Людовика дрогнули; черные глаза приоткрылись и посмотрели на Ришелье.
— Вы очень скверный слуга, дорогой кузен. Очень скверный.
Король спрятал флакон в нагрудный карман камзола и слабо улыбнулся.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу