Дева Дриксен (джен)

Миловидная женщина в платье служанки торопилась, избегая людных улиц Эйнрехта. Ее руки еще горели от поцелуев безумца, возомнившего себя новым то ли кесарем, то ли Спасителем. Светлые волосы выбивались из-под платка, на щеках красавицы пылал румянец от бега и мыслей, от которых никак не удавалось избавиться.

Она могла либо согласиться на предложение Марге и стать кесариней, либо не рисковать своей свободой и выстраданным счастьем, бежать, дождаться гибели любовника (такие долго не живут) и тогда уже вернуться в столицу. Но для исполнения любого из этих планов следовало выжить самой.

Остановившись у кованых ворот с оскаленными мордами тварей из старинных легенд, женщина уверенно взялась за кольцо. Привратник сперва осторожно выглянул в окошко на двери, а потом подавившись собственным восклицанием, торопливо впустил гостью.

Тенью скользнув за ворота, женщина устало опустила руки. В одной из них поблескивал пружинный стилет, в самый раз для дамской руки.

— Ну что со сборами? — Убрав оружие, она взглянула на привратника, и тот кивнул на две невзрачного вида кареты, стоящие во дворе. Вокруг сновали слуги с вещами.

Гостья было направилась туда, но к ней навстречу из дома выбежал мужчина, и она охотно вошла в его объятия и позволила себя поцеловать, зная, что о безопасной дороге есть кому позаботиться.

— Больше ты в его дом не пойдешь, — руки младшего брата были теплыми и сильными, из этих объятий не хотелось высвобождаться.

— Не пойду, — она улыбалась, — после твоей мистерии Марге сам на коленях умолял меня уехать. Хорошая была идея с арбалетным болтом, воткнулся как раз над моей головой. Никто бы не поверил, что стрелял ты.

— Только я точно бы не промахнулся, — мужчина нежно поцеловал маленькие ручки своей собеседницы, она тихо засмеялась.

— И знаешь, ты вовремя успел убраться. Марге заставил меня переодеться в это тряпье и послал свое отребье прочесывать улицы. Несмотря на то, что он пьян собой и своим кесарством, он боится за меня. И хотел бы приехать в Витфурт официально просить моей руки у отца.

— В тебя влюбиться немудрено, моя красавица, — взгляд мужчины был полон обожания, — ни у кого нет такой сестры.

— Тут ты прав, — лукаво улыбнувшись, Дагмар, — если Марге станет кесарем, у тебя будет венценосная сестра, если Хохвенде одержит верх — я получу от кесарии такой пенсион, которым смогу содержать собственный флот. Генерал умеет быть благодарным за оказанные ему услуги, тем более, такого рода.

— Зачем же тебе флот? Ты хочешь стать адмиралом цур зее? — Рассмеялся Хосс, — Только Вернеру об этом не говори.

* * *

По сравнению с пылающей столицей, раздираемой борьбой за власть, Витфурт был благословенным местом, исполненным покоя и счастья. Здесь умели наслаждаться жизнью, не упуская ни одного из отпущенных человеку удовольствий.

Четвертую неделю граф Бермессер вкусно ел, крепко и подолгу спал, читал интересные книги, и наслаждался прогулками по знакомым с детских зим местам. Иногда друзья выбирали новый путь, и Вернер с удовольствием любовался мрачными видами вокруг Витфурта.

Для конной прогулки тропка, окруженная с двух сторон чащобой, была неудобным местом, никакой свободы маневра, потому, услышав стук копыт, Вернер замер. Поехать вдвоем с другом было глупо, тем более, они могли взять сколько угодно людей. Здоровенный детина на мощном зильбере, выехавший из-за сосен, только усилил сожаления графа по поводу не прихваченной челяди.

Побледневший Бермессер потянулся за кошельком, а заулыбавшийся Хосс к ножу, с которым не расставался. Впрочем, ножа Говард так и не вытащил, видимо, признав во всаднике знакомого.

— Господин, там… — парень вытянул руку по направлению к крепостной стене, и Хосс не вдаваясь в расспросы, пустил лошадь галопом в указанном направлении. Негодуя на поспешность товарища, Вернер последовал его примеру. Иногда манеры Хосса его здорово раздражали.

Времена, когда хозяева земель или вожди первыми рисковали, давно отошли в прошлое, но в Витфурте, похоже так не считали. Будучи частым гостем здесь, в почти защищенном от всевозможных моровых поветрий месте, Бермессер чудесно помнил, как стоило кому-то из простолюдинов окликнуть его товарища, тот вел себя до омерзения бесстрашно и очень по-свойски. В Витфурте чернь была избалована господами, к ним бежали при любой беде — загорались ли амбары, или кто заболел тяжко или осиротел… или ребенка понесло в корзине по горной речке. Давным-давно, в один из дней, когда они с Говардом бродили в поисках приличной их возрасту и умениям, дичи и поднялись вверх по реке, откуда та начиналась широким ручьем, они увидели простолюдинку, полощущую белье, и мальца при ней, такого же беловолосого и круглощекого, как мать, который все затевал какие-то игры. Мальчишка доигрался — влез в большую корзину, она опрокинувшись, покатилась по склону и счастье маленького щенка, что в ручей корзина упала на днище, и так понеслась по бегущей воде. Заголосив, мать кинулась следом, крики ее были страшными. Хосс не раздумывая бросился на выручку, вниз по каким-то местным тропкам, а Вернер приказал своему слуге подобрать арбалет товарища и пошел на его поиски. Вымокший и слегка побитый о камни реки Говард обнаружился с добычей — охрипшим от плача сопляком, которого Хосс покровительственно вручил его матери. Еще тогда Бермессер удивился, как близко к сердцу принял Говард, которому в ту пору было тринадцать зим беду простолюдинки, и как естественно она благодарила мальчика, словно иного она от Хосса не ждала.

И таких случаев было немало на памяти Вернера. Взять хотя бы Дагмар — гордячку, которую злые языки Эйнрехта называли Кесариней Холода, и которая здесь могла запросто навестить любую семью, если ей доносили (а она привечала многих, особенно лекаря и священника — наиболее осведомленных людей в Витфурте. Кормилица же Дагмар была одной из самых злоязычных старух этих мест), что простые люди нуждаются в помощи. Ни во что не ставя равных себе, изводя мужчин и презирая большинство женщин, Дагмар была словно лучик солнца для тех, кто считал урожденную графиню Хосс своей госпожой. И даже после замужества и вдовства, в замке, где она стала хозяйкой, Дагмар сумела ввести порядки, принятые в Витфурте.

Но никто бы не назвал Хоссов добросердечными. И тому была только одна причина — они не прощали. Никого и никогда. Предательство каралось смертью. Платой за верность была защита — верные Хоссам люди за пределами Витфурта могли совершать самые гнусные вещи — Витфурт своих жителей не выдавал никому и ни при каких обстоятельствах. Это дорогого стоило. В самом Витфурте не шалили, это расценивалось как предательство и каралось соответственно, без возможности оправдаться. В полночь на витфуртской темнейшем из переулков было безопаснее, чем днем на эйнрехтской площади возле дворца. Отъявленный сластолюбец, в иных местах привыкший скрывать свои жутковатые проделки с молодыми женщинами убийством, сторонился, пропуская на безлюдной улочке засидевшуюся у подруги девчушку, и желал ей счастливого пути. Самую жаркую страсть и самую мучительную манию пригашало воспоминание о том, что сделали за подобный проступок с таким же пылким парнем тридцать зим назад. Казни вершились по старинке, на площади Витфурта и очень обстоятельно, если было объявлено снять кожу с живого — палач и лекарь заботились о том, чтоб осужденный на казнь был не только жив, но и в сознании от начала и до конца пытки. Детей с площади не гоняли, они видели казнь, и слышали приговор, где просто и ясно разъясняли вину подсудимого.

Как правило, человек единожды наблюдавший такую казнь запоминал ее навсегда. Даже если восприятие зрителя позволяло радоваться чужим страданиям, отчего-то выходило так, что в какой-то момент жестокость происходящего пугала самые безжалостные и очерствевшие сердца.

Но в Витфурте очень хорошо жилось тем, кто не преступал его законов. И людям было лестно знать, что их край богат, что они могут себе позволить и щедрость и милосердие и дружбу. Дважды в год витфуртцы выбирались на ярмарку и честью было как поучаствовать в ярмарочном обозе, так и охранять его.

В столицу везли изумительный темный мед, крепкую медовуху, пряники, не черствеющие и в три месяца, лечебные травы и вкусные сыры. Вышитые изделия домашнего обихода. В удачный год к этому перечню добавлялись меховые шкурки и битая птица, реже ячмень, его предпочитали сберегать. Со всем этим граф Бермессер был знаком с первого приезда в этот край, но близость Хоссов к жителям Витфурта считал чрезмерной и скандальной. Он догнал приятеля, когда тот уже спешивался у обшарпанной кареты, и кланялся женщине в серой накидке. На грудь путницы спадали две роскошные, цвета спелой пшеницы косы, перевязанные темно-синими лентами. Приглядевшись, Вернер торопливо осадил своего коня, и спрыгнув на землю, поклонился так изысканно, как только мог принцессе Гудрун Зильбершванфлоссе.

* * *

По всем обычаям, в подобных обстоятельствах, незамужняя женщина высокого рода поступала под защиту старшей в семье. Матушка Говарда по общему признанию, была снисходительнейшей из женщин. Она могла себе это позволить, считалось, что Дагмар была ее гордостью, а когда у собственной дочери судьба счастливая, то и других можно пожалеть, как иногда думалось Гудрун.

В Витфурте со времен беспорядков гостили Говард с супругой и детьми (якобы повешенный фрошерами капитан жаждал остаться в столице, но по слухам, Хохвенде его едва ли не вытолкал взашей, а вот Вернера выталкивать не пришлось, граф Бермессер был рад возможности уехать в такое время и не скрывал этого), супруга Хохвенде, находящаяся в тягости, Дагмар с сыновьями и старшие Хоссы, все, кроме Эварда, этот остался с Хохвенде, отправив семейство в Витфурт.

История спасения Гудрун была одновременно проста и ужасна, расправу с Фридрихом она видела от начала и до конца, то же стало с ее прочими членами семьи, саму Гудрун увели, сопровождая это тычками и оскорблениями, в Деву Дриксен швыряли какой-то дрянью и заперли в узком подвальце, где нельзя было ни присесть, ни прилечь. Спустя вечность и еще пару часов за ней пришли, долго возились с замком, и только когда он распахнулся, принцесса увидела друга. Генерал Хохвенде увез ее и поскольку столица жаждала ее крови, отправил Гудрун в единственное, по его словам, безопасное сейчас место, сопроводив ее надежнейшими людьми и вручив им запечатанные письма. Уже потом Гудрун задумалась, отчего письма вручены не ей, и только в Витфурте поняла, что живая она была не нужна ни бунтующей черни, ни играющей на настроениях толпы оппозиции.

Она ждала, когда с ней заговорят о ее будущем, но все молчали, а госпожа Хосс ограждала принцессу ото всех, включая свою дочь. Гудрун понимала почему, в свое время Дагмар от нее не видела доброты. Слишком изящная и воздушная, словно создание небес, графиня не пользовалась любовью принцессы, от поступи которой нежно позвякивал хрусталь на люстрах.

И, наверное, Дагмар жаловалась матери. И кто как не мать лучше всех знал норов своей дочери. Тем заботливей была к несчастной Гудрун пожилая женщина, которая, пожалуй, одна изо всех помнила, что принцесса не так давно не только осиротела и потеряла своего возлюбленного, но и осталась вовсе без семьи. Создатель правый, да Гудрун сейчас была бы рада даже Ольгерду! Даже своей такой апатичной мачехе бы кинулась на шею!

Конечно теперь ее выдадут замуж, только вот за кого. Хохвенде от своей бирисски без ума. Гудрун видела, как о горянке заботятся Хоссы, как мила с ней Дагмар, как напоминающая колонну, поддерживающую свод гальтарского здания, некрасивая супруга Хосса кудахчет над беременной южанкой. Хохвенде знал, где прятать свое сокровище. Гудрун ничего не знала о нравах бирисцев, но брюхатая дикая кошка пару раз останавливала взгляд на такой непохожей на нее принцессе, и, как казалось Гудрун, надменно поджимала губы.

Принцесса не снисходила до ответных гримас, она никому не показывала свою боль и свой страх перед будущим. Методом исключения она вычислила, что если ей будут прочить супруга, то им окажется граф Бермессер. Это было… не так ужасно, как могло бы быть. Гудрун видела, как внимателен к своей коряге (иначе эту женщину было сложно описать) Хосс, а казалось бы, сколько она слышала историй об этом головорезе, Гудрун знала, что Хохвенде боготворит следы своей супруги, что его дикарка полюбила своего мужа, хотя утонченный Амадеус Хохвенде ничем не напоминал мужчин ее племени. Даже старики Хоссы были из совершенно разного теста, но уживались же. Жена Эварда Хосса была счастливейшей из женщин, да она и не скрывала своего супружеского счастья, ее муж был не только хорош собой и отважен, но и бесконечно добр.

Вернер Бермессер был богат, красив… робок и холоден, словно рыба на льду, кроме того, было ясно, что он влюблен прежде всего в самого себя. Смелую и гордую девушку коробило от мысли, что ее супругом должен стать трус. Если бы не снисхождение к Вернеру Фридриха, Гудрун никогда бы и не взглянула на этого манерного аристократа, а теперь он должен стать ее защитой и опорой. Принцесса оставалась приветлива и мила днем, но сколько слез унижения и отвращения было пролито ею ночью. Трусливый муж, что могло быть хуже?! Разве что смерть.

И для союзных и особенно вражеских держав Гудрун Зильбершванфлоссе теперь не невеста, горько думала девушка. Ее не отпустят туда никогда, разве что Хохвенде спятит. И с союзников и тем более, с врагов станется объявить кесаря незаконным наследником, и прикрываясь ею, истинной принцессой, развязать войну за дриксенский трон.

Так что у принцессы было два пути, и она это прекрасно понимала. Либо в могилу, либо замуж за Бермессера.

* * *

— Невелик выбор, — вздохнул Вернер.

— У нее — да, — Хосс швырнул плоский камешек и сощурившись, считал количество его касаний по воде, — смотри, четыре раза вышло, счастливое число!

— Ты хочешь сказать, у меня выбор больше?

— Конечно. Ты сможешь выбрать себе любую женщину, — мечтательно улыбнулся Говард, — может быть, останется кто-то из Фельсенбургов, гнилая кровь, но в конце-концов, старинная.

— Зильбершванфлоссе знатнее.

— О, да, — Хосс отыскал еще один плоский камешек, и примерился к броску, — Да и фок Ило Фельсенбургам дядю не простит. Мне придется посторониться, и уступить этого бесноватого убийцу чужих дядюшек Руппи моему дорогому другу Карлу. Я знаю фок Ило, отныне, пока дышит хоть один Фельсенбург или Штарквинд, он не успокоится. А Гудрун к тому же красавица. Хорошая партия.

Бермессер промолчал. Это и впрямь было бы выгодным браком. Но у него не получалось смотреть на Гудрун, как на свою хотя бы невесту. Он чудесно помнил, чем похвалялся Фридрих и несмотря на всю свою светскость, не желал делить супружеское ложе с женщиной, позволившей другому мужчине такие вольности до свадьбы. Да простолюдинка не опустится до подобного, а тут столь низко пала дочь кесаря! Разумеется, когда Гудрун не имела к графу Бермессеру столь прямого отношения, все эти шалости Девы Дриксен и принца были приятным пикантным украшением придворной жизни. Это казалось если не естественным, то допустимым. Но не когда дело коснулось самого Вернера.

Он хотел не только восхищаться своей супругой, но и уважать ее, был готов дать ей защиту, и знал, что никому и никогда не доверится так, как ей, оттого и не спешил с женитьбой. Вернер хотел для себя судьбы своих родителей — прожить вместе всю жизнь, растворяясь друг в друге и не смотреть больше ни на кого, ставя спутника жизни наравне с собою. Часть себя. Половинка. Никаких скандалов, никаких бастардов. Чистота и честь.

Он снова все обдумал, и вдруг понял, что ему глубоко безразлично, что будет с Девой Дриксен. У Хосса жена страшна, словно грех, у Хохвенде вообще дикарка, но он, граф Бермессер, достаточно богат и знатен, чтоб выбирать. И он выберет. И это будет не запачканная покойным Неистовым подстилка Гудрун.

* * *

Полгода в столице кипели страсти. Принцесса оставалась в какой-то апатии, теперь, когда граф Бермессер так явно дал понять, что смелости на то, чтоб отказаться от Гудрун у него хватит, принцессе стало все безразлично. Она равнодушно смотрела на Дагмар, которая при виде Гудрун принимала позу, в которой как нельзя более выгодно смотрелась ее точеная фигурка. Великодушием матери эта льдинка не обладала и вовсе на добрую графиню не походила, так что если бы все чувства Гудрун не были пришиблены равнодушным презрением Бермессера, ей пришлось бы совсем плохо от злых словечек Дагмар. А так принцесса просто ждала смерти. Она была уверена, что ее отравят, но ела и пила вместе со всеми. Кто-то уезжал, кто-то приезжал, бирисская девка подарила графу, о, простите, кесарю Амадеусу, сына, голубоглазого и с волосами цвета янтарного меда. Говорили, что со временем они потемнеют. Юная кесариня была в восторге и от новорожденного и от своего нового положения, ее все поздравляли, и баловали, чужое счастье отдавало на вкус полынной горечью…

Единственной, кто беспокоился о забытой всеми принцессе, оставалась ее добрая опекунша. Она с каждой оказией писала в Эйнрехт Хохвенде, и если бы Гудрун случайно не увидела неоконченного письма, в котором графиня просила у бывшего графа снисхождения к принцессе, она бы об этом не узнала. Пожилая графиня вступалась за подопечную и перед своей семьей, и опсаясь гнева хозяйки Витфурта, Гудрун не изводили так, как могли бы.

Последнее время Дагмар старалась не замечать бывшую обидчицу. Нелепая супруга Говарда Хосса была слишком занята семьей, подругами и угождением свекрам, чтоб обращать на девицу Зильбершванфлоссе внимание, новая кесариня о прежней (бывают ли принцессы прежними?) принцессе и не вспоминала, как и прочие домочадцы и гости, так что Гудрун удивилась, когда слуга передал ей записку от Дагмар с приглашением встретиться в парке Витфурта.

Не ожидая для себя ничего хорошего, тем не менее, Гудрун прошла в рыжий осенний парк. Врагиня (а как иначе назвать Дагмар) ожидала ее стоя, словно противник на дуэли, и Гудрун величаво подняла голову, простым движением напоминая о том, кто перед Дагмар.

После сдержанного приветствия графиня сладко улыбнулась.

— У меня для вас новости, Ваше Высочество. В скором времени Вы можете стать счастливой супругой бирисского владыки. Четвертой по счету, кажется. Как говорит мой младший братец — счастливое число.

Небо качнулось перед глазами Гудрун, но она устояла.

Разумеется, это милость. Или смерть или брак с тем, кто наверняка не сможет распорядиться ее кровью и происхождением. Не политическая фигура, а породистая женщина. Самка.

— Благодарю вас за добрую весть, — губы Гудрун одеревенели, но сказался дворцовый опыт.

Дагмар изящно присела в издевательском реверансе.

— Наш кесарь послал брачное предложение своим новым родичам и ваш портрет, Ваше Высочество. Нам остается надеяться, что бирисцы оценят северную красоту. По виду нашей кесарини об этом сложно судить, даже в тягости она скорее походила на лань…

Нелестное сравнение не в пользу принцессы «А не на васссс», так и не прошипелось, и Гудрун, оглушенная новостью до гула в ушах, обратила на него мало внимания.

* * *

Она стояла на палубе «Верной звезды» и смотрела на море. Всю зиму и весну для принцессы готовили достойное приданое, она даже принимала участие, чтоб не оказаться у дикарей без самого необходимого, это было важной причиной, хотя больше всего ей хотелось забраться на эту медно-серую гору возле реки, которая видна из любого конца Витфурта и броситься вниз.

Но как-то сдержалась. Только старая графиня жалела ее, утешала, шептала, что лучше жить с дикарем, чем не жить вообще, что ее мужем будет не крестьянин или землепашец, а воин, на чье плечо не стыдно будет ночью прилечь, что у нее будут красивые сильные сыновья, что супруг ее обязательно полюбит, что четвертая жена при случае может стать первой. Только она и только раз видела слезы Гудрун.

Остальные видели приветливую маску на лице девицы Зильбершванфлоссе. Кесарь Амадеус получил от нее благодарное и вежливое письмо — Гудрун догадывалась, как ему хотелось отправить ее в Рассветные сады, но вряд ли он изыскал этот выход из жалости к ней, так что от всей души поблагодарила она только старую графиню.

Народ Дриксен был убежден, что принцесса погибла во время бунта, так что ни пышных проводов, ни традиционных обрядов не было.

Ее увозили от родных берегов навстречу чему-то новому, Гудрун еще не знала, принесет ли ей это новое боль или счастье.

Но когда земля исчезла из виду, губы принцессы шепнули клятву:

— Я вернусь.

И она действительно собиралась ее исполнить.

К о н е ц