Песнь хексбергских найери (джен)

Их было четверо, всего четверо и эти люди сошлись в пропитанной солнцем Кагете, чтоб решить судьбы многих других.

— Последнее слово за вами, господин Альмейда, — несмотря на вежливость графа Хохвенде, было заметно, как его вымотала эта встреча и этот разговор.

Дриксенцы держалась неплохо для шестичасовых переговоров, к тому же тайных. Особенно, учитывая щекотливость вопроса.

— Беседу продолжим при соблюдении условия, о котором было сказано с самого начала, — за время всей беседы марикьяре не разжал громадных кулаков.

— О, понимаю, — голос графа Хохвенде звучал устало, — вы имеете право знать. Какое-то время назад некий монах-отшельник добился аудиенции у Его кесарского величества. Монаху явилось откровение, о новой эспере с косыми лучами и о новом толковании Эсператии. Вы знаете, наш принц Ольгерд был… болен. Мальчику надели новую эсперу, изготовленную отшельником из дерева и дитя исцелилось.

Дриксенец невесело улыбнулся своим воспоминаниям.

— Вся кесария праздновала в те дни. Потом пророчества, что сделал отшельник, начались сбываться. Он спросил Его величество о том, готова ли кесария отринуть еретические догматы и принять истинный эсператизм. Тогда и кесарская семья и многие из нас…

— Все, кто хотел оставаться у подножия трона, — обронил Альмейда.

— Вижу, мы друг-друга понимаем, — Хохвенде отпил уже теплое вино из своего бокала, — да, и эти люди и другие, кто не желал вызывать неудовольствия кесаря, все приняли новый эсператизм.

— И как, сильно он отличался от той, старой веры? — Мариькяре смотрел в упор на дриксенца, но тот равнодушно пожал плечами.

— Не особенно. Лицемерие ушло, благом официально считаются любые проявления силы и поощряются стремления быть еще сильнее. Слабость стала пороком, если она не женской природы, либо не находит себе сильного защитника. В некоторых случаях еретичества допускаются человеческие жертвы, еще сожжение скверны и нечистивцев…

— Что, и мориски, живущие за тысячи хорн, у вас нечестивцами стали? — Сдерживаемой яростью было пропитано каждое слово Альмейды: — Скверной оказались?

— Позволю себе заметить, что мы никого не выжигали, — Хохвенде честно и открыто смотрел в черные злые глаза собеседника, — Пока что. Его Высокопреосвященство (да-да, после исцеления принца, отшельнику пожаловали этот сан) позволил кесарю узнать грядущее, и пояснил, каких жертв потребуют посланники Создателя, готовые помочь благословенной Дриксен.

— Вот только от Создателя ли были те посланники? Вы наверняка уверены? — Альмейда впервые за всю беседу разжал руки и побарабанил пальцами по столешнице.

— А вас это не должно волновать, господин Первый Адмирал, — кротко улыбнулся Хохвенде, — насколько я знаю, вы — язычник.

— Такая осведомленность делает честь вашим прознатчикам, — хмыкнул Альмейда.

— Я не кесарь, и не могу себе позволить платить кардиналу кровью невинных жертв за информацию о каждом вашем шаге. Так что приходится действовать по старинке.

— Вы циничны.

— Увы, — Хохвенде пожал плечами, и умолк, с явным удовольствием слушая звон часов, возвещающий полночь. Сладкая сюсюкающая мелодия заставила Альмейду брезгливо скривиться, но музыкальное мучение быстро окончилось, и Хохвенде встрепенулся.

— На чем мы остановились? — Спросил он, — Ах да. Стоило кесарю согласиться с условиями, выдвинутыми святой церковью, мориски взяли и вымерли.

Дриксенец развел руками.

— Что вот так вот запросто? — Не поверил Альмейда.

— Вот так вот, — вздохнул его собеседник, — ни грома, ни молнии, мужчины, женщины и дети, все, в ком было более четверти морисской крови, пали замертво, кто где стоял. Нам было показано достаточно, чтоб понять, что в Багряные земли нельзя будет наведываться еще пару поколений, господин Альмейда. Потом… потом Дриксен отправит туда экспедиции, мы заселим эти земли.

— Я смотрю, вы серьезно подходите к вопросу.

— Пришлось под давлением обстоятельств. Да, теперь из любой дриксенской семьи святая церковь может забрать одного ребенка. Чаще всего это первенцы. Отныне мало кто довольствуется единственным наследником.

— А… что с этими детьми?

— Не думайте, не все из них погибнут. Кого-то непременно принесут в жертву, но тех, кто отвечает каким-то неизвестным мне, но ценным для новой церкви качествам, обязательно оставят.

— То, что вы мне сейчас рассказываете — вот это язычество, сударь, — Альмейда тяжело взглянул на сопровождающего Хохвенде северянина, — ну а вы, Хосс, что скажете?

— А что тут говорить, — ответил тот, — все на благо Дриксен.

— Когда вы ее предавали, сообщая мне нужные сведения, это тоже было на благо? — Усмешка марикьяре была недоброй.

— С моего ведома и одобрения, — вступился за товарища Хохвенде, — тогда это и впрямь было нам выгодно.

Хосс, не смущаясь неодобрением марикьяре, широко улыбнулся и Альмейда перевел взгляд с него на Хохвенде:

— Ладно, неважно, получается, что у каждого из вас могут взять первенца и…

— Так и война с Талигом может забрать первенца, — хмыкнул капитан «Верной Звезды», — так что — какая разница. Сам кесарь отдает Ольгерда в руки святой церкви, куда уж нам. Не тянули бы вы, господа.

— Наверняка, вы уже многое слышали о судьбе морисков, иначе и слушать бы нас не стали, — добавил Хохвенде.

— Или вы соглашаетесь, — жестко сказал Хосс, — впоследствии отделяетесь от Талига, а хотя бы и от Кэналлоа, не помогаете хексбергской эскадре, не открываете тайну наших переговоров, не вмешиваетесь в наши столкновения и живете долго и счастливо, или же вы отказываетесь сотрудничать, и с Марикьярой станет то же самое, что и с Багряными землями.

— Это наша война, при чем здесь мирные жители нашего острова, — впервые вступил в беседу Хулио Салина.

— Вы-то сами слышите, что вы говорите? — Поморщился Хохвенде, — Ради земель и рабов… то есть, мирного населения, все войны и затеваются. Вам на своем острове что-то не сидится, все в Талиге да на флоте. Довольно этих глупостей, или вы соглашаетесь, или наши внуки заселяют Марикьяру наряду с Багряными Землями.

— Почему мы вообще удостоились этого предложения? — Внезапно спросил Альмейда, — Если все сказанное правда, то это весьма щедро с вашей стороны.

Дриксенцы кисло переглянулись.

— Что, — недобро усмехнулся Салина, — совесть мучает? По ночам снятся мертвые морисские дети?

— И дети тоже, — ответил ему равноценной улыбкой Хохвенде, — да вот только судьба нашей страны тревожит каждого из нас сильнее, чем чужие дети и женщины. Еще одна колкость и мое личное великодушие в вашем отношении превратится в свою полную противоположность. Желаете поползать на коленях, вице-адмирал? Или посмотреть на своего альмиранте в сходной позе? Чужое унижение вещь пикантная, я люблю, когда мне целуют руки.

Салина задохнулся, от бешенства не находя достойных слов и Альмейда поднял вверх искалеченную ладонь, призывая своего подчиненного к молчанию.

— Довольно. Я принимаю ответственность, я согласен. Марикьяре должны жить.

— Придется это подписать, — Хохвенде толкнул бумагу к собеседнику, — вы уж простите, вашей кровью, на этом особо настаивал кардинал.

Альмейда кивнул, и вскоре его кровь темнела, засыхая на пергаменте договора.

— А что, — спросил он, — ваше личное великодушие означает, что кто-то хотел уничтожить и мариькяре?

Хохвенде не ответил, зато широко ухмыльнулся Хосс:

— Многие хотели. Например, я, во всяком случае, пока не увидел, как это выглядит, когда люди лежат вперемешку, словно они вдруг все внезапно заснули.

«Уж этого-то вряд ли отвращало увиденное», подумал Альмейда, запоминая жестокую усмешку на тонких губах дриксенца.

— Пока следов разложения не заметишь, так и думаешь, что они спят, — взгляд Хосса затуманился, словно он и сейчас видел то, о чем рассказывал, несмотря на ухмылку, его передёрнуло, — Так что благодарите графа Хохвенде, вот ему вы, марикьяре, чем-то нравитесь. Было бы справедливо отблагодарить такого заступника.

— Этот разговор мы можем продолжить потом, — торопливо сказал Хохвенде, — после нашей кампании, к примеру, в мирное время.

— Когда мы придем в себя после всех новостей и убедимся в вашей непобедимости, — несколько желчно отозвался Салина.

— Это разумное решение, — примирительно согласился Хохвенде, — а теперь позвольте откланяться. Вы не представляете, сколько хлопот налагает такая власть…

* * *

Долгожданная для кесарии Дриксен осенняя кампания против Талига была в самом разгаре.

Военный совет собрали на «Ноордкроне». Утром Западный флот планировал войти в залив Хексберг, в оставшиеся ночные часы военачальники обсуждали свои действия и уточняли ранее оставшиеся без внимания подробности. Совершенно непонятным образом обсуждение военных планов перешло в стычку, относительно того, допустимо ли бездействие Альмейды, как Первого Адмирала Талига. Имевший неосторожность сообщить собравшимся о встрече с марикьяре граф Хохвенде, командующий операцией, сидел с таким видом, словно желал бы откусить себе язык еще час назад. Тем временем над картой побережья Хексберг разгоралась свара.

— Альмейда к Талигу больше никаким боком! — Рявкнул Хосс, — За каким Леворуким ему Талиг, если кар… Его Высокопреосвященство может стереть Марикьяру в песок?! Я бы не хотел, чтоб Дриксен жила исключительно в исторических преданиях, чем Альмейда хуже меня?

— Он в любом случае лучше тебя! — Бюнц зло рассмеялся, — Вальдес будет его ждать и дождется, вот тогда я на тебя посмотрю! — Подкрепил свои слова ударом кулака по столу капитан «Весенней птицы».

— Долго же придется Бешеному ждать помощи от марикьяре! — Торжествующая усмешка Хосса была вызовом всему благородному, что оставалось в душах собравшихся.

— Давайте вернемся к пескам Шмутце! — Воззвал к собравшимся генерал Грубер, — Или, может быть, все же осуществим высадку в Хексданце? Близко к городу, но…

Его глас не был услышан. К ссоре активно подключился Доннер, отстаивая честь прославленного врага и обычно спокойный Шнееталь. Капитан «Верной Звезды», не стесняясь присутствия начальства, для каждого оппонента нашел по недоброму слову, с переходом на личности и в воздухе отчетливо запахло дуэлью.

Молчавший все время заседания совета Вернер Бермессер обреченно закрыл лицо ладонью. Страсти накалялись, призывы к спокойствию не достигали своей цели.

Положение то ли спас, то ли окончательно похоронил адмирал цур зее Олаф Кальдмеер.

— Учитывая сложившиеся обстоятельства и наше троекратное преимущество, я счел необходимым уведомить Вальдеса о том, что мы идем на Хексберг и что помощи он может не ждать. Вице-адмиралу и его людям предложены почетный плен и жизнь.

Присутствующие онемели. На Кальдмеера смотрели все, даже Бермессер широко распахнул глаза.

— Вот это правильно! — Одобрительно кивнул Бюнц.

— Это безумие! — Забыв о субординации, взвился Хосс, — Вы представляете, какого Вальдеса мы теперь получим?!!! Да он же не на жизнь, а на смерть там встанет, в заливе останется треть наших людей! В лучшем случае треть!

— В любом случае, адмирал цур зее поступил благородно, — Доннер тоже выглядел несколько озадаченным, но без раздумий принял сторону Кальдмеера.

— В Закат такое благородство! Предупреждать Бешеного было безрассудно! Если бы он был на нашем месте, и ждал Альмейду, он заманил бы нас в ловушку и даже не задумался о том, чтобы кого-либо предупредить!

— Вальдес никогда бы этого не сделал. Тем не менее, — Ледяной Олаф оставался спокоен, — этого требовала моя честь.

— Так вот она какая, честь простолюдина, сына оружейника? — Зло спросил Хосс, — В чем она заключается — угробить побольше дворян? Так и матросня там же ляжет, или они для вас не в счет? Я не понимаю смысла ваших действий, Кальдмеер.

— Зато понимаю я, — наконец отмер Хохвенде, — это не безумие и не благородство, это предательство.

Граф поднялся, глядя в стол и на что-то решаясь. Внутренняя борьба была недолгой, Хохвенде уверенно взглянул на присутствующих и его тон возражений не допускал.

— Олаф Кальдмеер, властью, данной мне кесарем, вы арестованы. До конца кампании вас будут содержать в соответствующих вашему происхождению и чину условиях на «Верной Звезде», граф Бермессер, именем Его Величества прошу принять вас командование Западным флотом на себя.

Счастья на лице новоиспеченного адмирала цур зее заметно не было, но он встал и наклонил голову.

— Слушаюсь, господин командующий.

Под общее, у кого подавленное, а у кого и злорадное молчание, дежурный офицер принял у Кальдмеера шпагу и вывел арестованного из кают-компании.

— Поскольку господин адмирал цур зее переходит на «Ноордкроне», — вдруг сказал Хосс, — Шнееталь, прошу вас, как друга…

Капитан «Ноордкроне» возмущенно выпрямился, но сказать ничего не успел.

-… как друга, — ухмыльнулся Хосс, — Олафа Кальдмеера, проследить за тем, чтоб на «Ноордкроне» соблюдался такой же порядок, какого придерживается команда «Верной Звезды». Я со своей стороны обещаю вам доброжелательность в отношении арестованного, пока он будет находиться на моем корабле и пока адмирала цур зее Бермессера все устраивает на «Ноордкроне».

— Скотина, — сощурился Бюнц, — Хосс, какая же ты сволочь.

— Ты даже не представляешь, какая, Отто, — ухмыльнулся Хосс.

— А вы, капитан Бюнц, готовьтесь к тому, чтоб первым встретить Вальдеса, — Бермессер неторопливо расправил складку своего кружевного шарфа, — Помогать вам будет Доннер, так что сдвоенными усилиями, вы должны справиться. Эту почетную миссию — встретить обреченного и осведомленного об этом врага — я поручаю вам обоим. Заодно на собственных шкурах сможете оценить последствия благородства Оружейника.

Красивое лицо Бермессера стало насмешливо-презрительным:

— А уж я прослежу, чтоб о вашем беспримерном героизме безутешным потомкам поведали лучшие летописцы.

* * *

— Альмейда не придет, господа капитаны, — Вальдес подбросил кольцо, поймал его и усмехнулся. Возле рта марикьяре пролегла горькая складка, убившая моложавость Бешеного.

— Прискорбно, что сообщить об этом достало великодушия лишь нашему врагу. Оружейник оказался благороднее графов и маркизов.

— Может, он врет? — капитан «Гордости Хексберг» поднял голову, — не в традициях альмиранте бросать своих.

— Хенрих, ты бергер. В сложившихся обстоятельствах, Альмейда вспомнил, что он марикьяре.

— Про морисков подтвердилось? — Встрепенулся самый юный из капитанов и сник, когда Вальдес кивнул.

— Роберто, с тобой же все хорошо, — хмуро сказал фок Таннер, — твоя сестра, как и ты, наполовину кэналлийка.

— Она была в тягости, а ее дитя было наполовину мориском, — каждое слово давалось капитану с трудом, — к тому же, мориски не любят чужих. Вряд ли нашелся кто-то, кто был в силах помочь сестре, когда пришла беда.

Помолчали. Тишину нарушил Вальдес.

— Кальдмеер предлагает приемлемые условия сдачи в плен и жизнь.

Мужчины задвигались, переглядываясь и стыдясь своих желаний и надежд. После известия из Багряных Земель особенно хотелось жить.

Дав своим подчиненным пережить эту вспышку слабости, Вальдес хмыкнул.

— Дожили же мы, что нас даже «гуси» жалеют.

Насмешка достигла своей цели, мужчины забыли о том, что они отцы, мужья и сыновья. Поднимались головы, расправлялись поникшие плечи, только что страшащиеся смерти и горя близких люди забывали обо всем, кроме того, что они моряки и солдаты Талига. Готовые удерживать Хексберг до последней капли крови, до последнего вздоха.

— Вице-адмирал, а мы благородный плен дриксам чего ж не предложили? Нехорошо… — капитан «Гордости Хексберг» отрывисто рассмеялся.

— Снова скажут, что мы дикари, да, Хенрих, это моя оплошность, — чувствуя нужное настроение окружающих, Вальдес сверкнул злой улыбкой, подыгрывая товарищу.

— Чем больше «гусей» мы утянем с собой на дно, тем меньше их ступит на нашу землю, — азартно выкрикнул Роберто.

— Эномбрэдастрапэ! — Провозгласил один из капитанов, но его никто не поддержал.

— Во имя Талига! — Крикнул убеленный сединами Хенрих, и Вальдес, а за ним и все охотно откликнулись:

— Будь славен, Талиг! Здравствуй вечно, Хексберг!

Тяжеловесные, традиционные для Бергмарк кличи были неуклюжими, но от них на губах не оставалось той горечи, которой было пропитано воспоминание о марикьяре.

— Ведьмовки для удачной охоты! — Продолжались крики, — Чашу! Несите чашу!

Лица в отблесках зеленоватого пламени были торжественными и исполненными вдохновения. Сегодня они исполняли древний ритуал воинского братства, завтра…

А завтра первой вспыхнет от вражеских ядер «Гордость Хексберг» и ее капитан отдаст последний приказ — держать курс на дриксенские корабли. Этот невольный брандер погубит «Весеннюю птицу».

Последними словами Роберто станет имя его сестры, и, принимая юного капитана в глубинах Устричного моря, одна из найери смилостивится и примет образ ушедшей женщины.

Из воды на наспех оснащенное пушками торговое хексбергское судно поднимут израненного Вальдеса, но кораблю придется сдаться на милость победителей.

Форт Святого Франциска продержится до утра, к тому моменту, как там раздастся дриксенская речь, Пауль фок Таннер с немногими выжившими, подожжет себя с остатками снарядов и пороха. Хлынувший ливень не позволит коменданту принять геройскую смерть и он, со многими защитниками Хексберг будет заключен победителями под стражу.

* * *

Во дворе хексбергской тюрьмы, на рассвете собралось столь блестящее общество из захватчиков Хексберг, что оставайся в живых хотя бы один из тех вольных стрелков, что с приходом новой власти ушли в горы и занимались подрыванием авторитета захватчиков всеми мысленными способами, он непременно бы воспользовался этой ситуацией.

Но увы, последнего стрелка повесили во дворе все этой же тюрьмы, шестнадцать дней назад, невзирая на его юный возраст. Мальчишку вынудили заявить во всеуслышание, по чьему наущению он избрал стезю героя и верную смерть. Несмотря на то, что юный стрелок оказался сиротой, население к подстрекателю парня было настроено неоднозначно. Почти в каждом доме был свой такой же юный и глупый, не ведающий цену жизни сын, брат, внук или друг сердечный.

Тюрьма города Хексберг стояла на месте, где предки местных жителей многие Круги выбирали торф для растопки. Сырое, нездоровое место не нравилось ни хексбергцам ни дриксам, одной из причин, почему многие осужденные на казнь дожили до зимы было как раз то, что в осеннюю слякоть среди узников то и дело вспыхивали эпидемии, а высокий кесарский совет практически в полном составе был людьми образованными и избегал заразы.

Теперь болотистую почву прихватила первая изморозь, и дриксенцы обрекли на казнь своего предателя Кальдмеера и вражеского вице-адмирала.

Собравшиеся во дворе кутались в меховые плащи. Лица у большинства были серьезными, как и подобает перед лицом смерти. Лишь Хосса чужая смерть не смущала и не беспокоила. Капитан «Верной Звезды» предложил всем собравшимся каленых орешков, на торопливые отказы пожал плечами и закинул орех в рот.

— Я смотрю, быстро ты устроился, — Хохвенде взял из руки Хосса мешочек, поднес к глазам, рассматривая вышивку. Традиционные для Бегмарк зеленые и бирюзовые узоры дополняли иссиня-черные неумело вышитые лебеди.

— Хозяйка внимательна ко мне, — Хосс вытряхнул на ладонь несколько равномерно прокаленных ядрышек лесного ореха, — и готовит хорошо и орешки калить умеет, и мундир зашить. И столько историй про Хексберг мне рассказала… Знаете, что здесь, в тюремном дворе найери живут?

— Соседи бедную женщину за услуги захватчику заклевали наверное, — неодобрительно выговорил один из адъютантов Хохвенде.

— Нет, напротив,- солнечно улыбнулся Хосс, насильно оделяя парня орешками, — я похлопотал о том, чтоб ее меньшого сына из тюрьмы выпустили, а потом пустил слух, что ты, Амадеус, редкой доброты человек, матерей с детками, сколько б тем деткам зим не стукнуло, жалеешь. Вот к моей хозяйке и ходят, чтоб та помогла составить прошение на твое имя. Кто масла принесет, кто яиц, чего б ей такому постояльцу не порадоваться.

— То-то я удивлялся такому количеству грамотных да благонадежных в Хексберг, — хмыкнул генерал.

— А зачем расходовать материал понапрасну? — Хосс с удовольствием грыз орехи, — нам нужна эта земля и эти люди, так что все в границах дозволенного. Я вот вообще бергеров люблю совсем особой любовью, их белая кожа… о, Вернер, наконец-то ты пришел. Орехи будешь? А бергерского юношу? У меня на примете есть такой бутончик…

Невыспавшийся адмирал цур зее был недоволен всем на свете, так что и юношу, и орехи он высокомерно отверг. В это утро Бермессер совершенно утратил аппетит, ведь именно его персона завершала четверку обвинителей предателя кесарии Кальдмеера и врага кесарии Вальдеса. Если бы не необходимость присутствовать на казни, Бермессер мог бы даже получить удовольствие, неаппетитные же зрелища расправы всякий раз долго являлись ему в ночных кошмарах.

На помост вражеский вице-адмирал и Оружейник вышли одновременно. Олаф поддержал оступившегося Вальдеса, тот благодарно ухватился за предплечье дриксенца, и усмехнулся — его товарищ по несчастью сам едва стоял на ногах.

— Никогда не бывало у меня лучшего общества, — хрипло сказал талигоец. Для казни осужденным выдали их же собственную одежду — Вальдесу парадную, Кальдмееру тоже, но без знаков отличия.

— Могу с уверенностью утверждать то же самое, господин Вальдес, — несколько церемонно отозвался бывший дриксенский адмирал, — если бы Бюнц и Доннер пережили встречу с вами, Ротгер, они сочли знакомство с вами величайшей радостью.

Кальдмеера повело в сторону, и теперь уже Вальдес подставил ему плечо.

— Их что, пытали? — Скривился Хохвенде.

— Да, — буркнул Бермессер.

— Еще как! — Отозвался Хосс.

— Я смотрю, у вас старые счеты, — Хохвенде уважал чужую месть и не слишком любил кровавые подробности, поэтому не стал углубляться в тему отношений Кальдмеера и своих товарищей. В свое время он наслушался довольно проклятий в адрес Оружейника от обоих приятелей.

— Счеты счетами, но у меня орехи скоро закончатся, — Хосс вытер ладонь о плащ, — давайте начинать, чего мы ждем, поцелуя обреченных?

Он не потрудился понизить голос и спокойно выдержал укоризну во взгляде Кальдмеера и гневный огонь черных глаз Вальдеса.

Первым свой приговор выслушал бывший адмирал цур зее. Он взглянул на Вальдеса и шагнул к виселице, полностью отдавая отчет своим действиям.

— Не жалеете? — Весело спросил о чем-то, обсуждаемом только ими двоими, Вальдес.

— Признаюсь, немного грустно, — уголки губ Ледяного Олафа дрогнули в намеке на улыбку, — Но кто мог предположить, что изо всего прожитого и пережитого сожалеть я буду лишь о коротком сроке нашей с вами дружбы, Ротгер…

— Никто, — согласился Бешеный. Он смотрел в спину уходившего в Вечность Кальдмеера, мысленно прощаясь со своим лучшим врагом.

* * *

— Кажется, насчет поцелуя, Хосс, вы оказались не так уж и не правы, — Дриксенцы отогревались в «Неблагодарном поросенке». По общему признанию, лучшего глёга, чем тот, что подавали в этом трактире, не готовили даже эйнрехтские повара.

— Вы считаете, Амадеус? — Хосс смаковал свой напиток, то и дело вытаскивая оттуда пропитавшиеся горячим вином и черносмородиновым соком цитроны, — А ведь я наугад брякнул. Вспомнил, что Вернер с самого начала велел поместить их в один подвал, вот и решил уколоть.

Хохвенде долгим взглядом посмотрел на дремлющего у камина адмирала цур зее. На его коленях уютно устроилась хозяйская кошка, сам Бермессер во сне казался уютным, на нежной коже от тепла розовел румянец.

— Вы с Бермессером друг друга стоите. Иногда я не знаю, кто из вас хуже.

— Какая разница, кому отдать первенство, — широко улыбнулся капитан «Верной Звезды», — Мы же не в Шванштайн.

— С содроганием вспоминаю это время, — Хохвенде, как всегда при упоминании учебного заведения для юных дворян, ностальгически улыбнулся, — помнишь, как мы тогда брали Хексберг?

— Это с песчаной насыпью и деревянными мечами? Помню, как же, — поставил локти на стол Хосс.

— Да… слушай, пока мы окончательно не рассиропились, что с казнью? Обнародовать будем?

— Зачем людям Зимний Излом портить? Давай потом, задним числом… Вообще, можно намекнуть, что от неизвестной болезни, — понизил голос капитан «Верной Звезды», — Кто там будет докапываться, да и все равно сплетни поползут. Главное, наши видели, что бывает за предательство и пособничество врагу. Праздник скоро, Амадеус. Вон, смотри, как трактир украсили… — Хосс, улыбаясь, тронул спущенную с бревенчатого потолка на нитке птичку из раскрашенной бересты.

— Да, красиво, — такими птичками было украшен весь потолок трактирной залы и Хохвенде, присмотревшись, увидел, что рисунок на каждой птичке отличается от остальных.

— А помнишь, как в Шванштайн перед выпускным Зимним Изломом, кесарь впервые позволил устроить бал? — Хохвенде помнил и ответил другу нежной улыбкой. Через мгновение друзья увлеченно вспоминали бал, по задумке менторов очень целомудренный, когда им пришлось встать в танцевальные пары и по очереди изображать роли кавалеров и дам. Собственное смущение и волнение, и незабываемые выражения лиц менторов и Его Величества, когда юный принц, обучавшийся среди прочих, вышел в залу после недолгой отлучки в пышном девчачьем платье сливочного оттенка.

— Без меня вспоминаете? — из того скандального дня Вернер запомнил только плечи Фрица, неприлично торчащие из пены кружев, соблазнительные, словно выточенные из алебастра. И выставленный на всеобщее обозрение след своего поцелуя на левом плече принца, прямо над крохотной родинкой, оттенявшей белое совершенство кожи друга. Свой ужас, обморочную слабость, жаркую мольбу Создателю, чтоб кесарь не заметил и не понял бы ничего. И ту восхитительно наглую ложь, которую Фридрих выложил своему венценосному дяде прямо в глаза, обвинив в развратных действиях самого нелюбимого ментора, наставлявшего юношей в том, что ничего нет превыше Чести, Совести и Благородства. Вернер помнил, что свою непричастность тот ментор так и не смог доказать. А перед плахой у него было выражение лица точь в точь такое, как у Кальдмеера этим утром. Полное самоуверенного сознания собственной правоты.

Улыбнувшись своим воспоминаниям, адмирал цур зее сел с друзьями и посадил сонно муркнувшую кошку прямо на стол, среди мисок и кувшинов, Хосс небрежно подвинул ей свою тарелку, не обращая внимания на неодобрительный взгляд хозяина трактира.

Воспоминания поглотили друзей целиком, без остатка, они провели время наиприятнейшим образом.

О казни приятели вспомнили, лишь когда зима была на исходе и в таком близком к Хесберг Глейберге стояло войско Савиньяка. Извещать о давней казни народ было как-то не ко времени, и вскоре о случившемся перестали вспоминать.

Лишь спустя годы те, кто умел слушать найери, утверждали, что в один, совершенно особый день в середине зимы, змеехвостые девы просыпаются, чтоб спеть балладу о том, как двое врагов полюбили друг друга и были в один день убиты своими недругами и похоронены вместе. Имен этих героев на языке найери было не разобрать, но песня была так хороша, что люди украли слова, чтоб самим ее петь. Спустя время ушли и найери, а песня о двух безымянных врагах осталась людям на память.

К о н е ц