Сердце северных гор (гет)

Карл Густав Альтох, Великий герцог Роэтельский, всегда считался радушным хозяином. К его роскошному особняку на Морской улице, как к очагу в холодный зимний день, слеталась вся знать города, чтобы посверкать пёрышками и узнать все самые интересные новости или принести какую-нибудь новую сплетню. Ни одной недели не обходилось здесь без бала, музыкального вечера или званого обеда, и каждый день кто-нибудь заезжал к хозяину или к молодой герцогине, его дочери, на чашку чая, чтобы обсудить политические и служебные вопросы или поболтать о модных в этом месяце фасонах и новых балетах.

Когда же случались особенно важные события — дни рождения, именины, помолвки и свадьбы — о празднике судачили по всему городу за неделю до и после него. Это были роскошные торжества, полные блеска, умопомрачительных яств, прекрасной музыки, изысканных нарядов и лёгкой светской болтовни. В начале сентября такое событие случилось: Бьёрн Кристиан, сын маршала Георга Адольфа, герцога Эстхёльдасского, венчался с Катариной Августой, принцессой Южных островов. 

Поскольку Бьёрн после смерти отца воспитывался в доме герцога Роэтельского, своего дяди, празднование было не менее пышным, чем несколько лет назад, когда родная дочь герцога выходила замуж. Бальный зал был полон гостей, чьи великолепные туалеты переливались в янтарном свете свечей; по паркету, до блеска натёртому воском, скользили пары танцующих, вышагивали военные в парадных мундирах, степенно расхаживали дамы, позвякивая серьгами; по нему же сновали незаметные лакеи, разносящие подносы с шипящим игристым, которое сверкало в хрустальных бокалах.

Сам хозяин, в безупречном фраке, изящно отклонив назад породистую голову с гривой густых серебристых волос, беседовал с гостями, со снисходительно-меланхоличной улыбкой наблюдая за вальсирующими парами молодых людей и явно вспоминая свои юные годы, когда он без устали летал по зале ночи напролёт с самыми красивыми девушками королевства. Его и теперь нельзя было назвать дряхлым стариком, несмотря на то, что ему шёл седьмой десяток. Герцог сохранил и внешнюю стать, и ясность ума, и внутреннюю энергию, которая светилась в его добродушных карих глазах. Он привык нравиться окружающим и знал, как этого добиться: его любили все, или почти все, кто его знал.

Не меньшей любовью пользовалась и его дочь — леди Ноэль, как её звали друзья и знакомые. Расправив пышные юбки и с изящной небрежностью обмахиваясь широким веером, она восседала в центре женского собрания, которое герцог шутливо называл «щебетальней». Обычно здесь сидели замужние дамы, гоняя по кругу светские новости, а незамужние присаживались отдохнуть в перерывах между танцами на мягкие диваны и послушать, о чём толкуют их старшие подруги.

О леди Ноэль говорили, что она первая красавица Эренделла, и это было правдой. Молодая герцогиня была счастливой обладательницей прекрасных тёмных волос, замысловато уложенных в тяжелый узел на затылке, ослепительно белой кожи и пронзительных синих глаз, заманчиво блестящих из-под густых чёрных ресниц. Ею восхищались равно и мужчины, сражённые её красотой, и женщины, отдающие дань её умению держать себя, и юные девушки, мечтающие о том, чтобы быть похожей на неё.

Сегодня на ней было шёлковое тёмно-лиловое платье с открытыми плечами, вышитое по лифу бисером и отделанное чёрным кружевом по рукавам и подолу, из-под которого выглядывала маленькая ножка в атласной туфельке. На голове, спускаясь с передних прядей прически, сверкала бриллиантами изящная фероньерка, удостоившаяся не меньшего количества комплиментов, чем платье невесты.

— Мой милый Альберт подарил мне на именины, — отвечала леди Ноэль всем интересующимся, кивая на своего супруга, Альберта Ларссона, владельца одной из крупнейших судоходных компаний Эренделла.

— А как вы находите принцессу? — чисто риторически спросила графиня Вельгард, сидевшая подле герцогини. — Она некрасива и стара, по-моему. К тому же, как я слышала, за ней почти ничего не дали.

— Это правда. Но что поделать, если Южные острова разорены — это отнюдь не её вина; как и то, что она родилась дурнушкой. Ведь мы не выбираем, какими нам родиться и где, разве нет? — ответила леди Ноэль с загадочной улыбкой, которая сопровождала почти всё, что она говорила.

— Я думаю, что Бьёрн от неё без ума, а остальное не важно, — сказала Астрид Дассен, миловидная блондинка тридцати лет, у которой был муж и трое детей, но чья душа так и осталась витать между страниц женских романов. — И, кажется, она тоже в него влюблена…

— Признаться, в детстве я и сама была немножко влюблена в него, — кокетливо хихикнула леди Ноэль, слегка хлопая себя по губам кончиком веера. — Он такой красивый и благородный — просто средневековый рыцарь, только застенчивый, как монашка. Я думаю, ему как раз и нужна такая скромница, как Катарина.

— Должна признать, она весьма расчетливая скромница. Эстхёльдасское герцогство второе после Оландского, а Бьёрн — единственный наследник, — усмехнулась графиня Вельгард, которая не могла верить в добродетели принцессы Катарины, потому что сама вышла замуж отнюдь не из романтических соображений.

— Вечно вы думаете обо всех только самое плохое! — возмутилась Астрид.

— В самом деле, я не склонна полагать, чтобы деньги тут что-нибудь решали, — согласилась леди Ноэль и добавила со всей серьёзностью. — Бьёрн — лучшее из всех сокровищ, и любая хоть сколько-нибудь неглупая девушка поймёт это с первого взгляда.

Тем временем сама Катарина, протанцевавшая с мужем только один раз из-за непомерной тяжести своего свадебного платья, стояла в некотором отдалении и переговаривалась с принцем Южных островов, своим братом Хансом.

Они оба были рыжеволосы и имели сходные черты, но Катарина, в отличие от брата, довольно высокого и стройного, была небольшого роста и плотного сложения. И хотя большие зелёные глаза её, в точности, как у Ханса, можно было назвать красивыми, слишком тяжёлая челюсть и чересчур широкий рот портили общее впечатление, так что графиня Вельгард и прочие дамы из «щебетальни», разделявшие её мнение, были правы насчёт неблестящей наружности принцессы.

— Как мне осточертели все эти слащавые лицемеры… — скорбно вздыхала она, стараясь изо всех сил стереть признаки недовольства со своего лица, которое — она знала — делало его ещё менее привлекательным и, к тому же, не приличествовало невесте. — Когда уже закончится этот идиотский спектакль?!

— Боюсь, сестрёнка, что тебе придётся жить в этом спектакле всю оставшуюся жизнь, — со смесью насмешки и раздражения сказал Ханс, делая глоток из бокала с шампанским. Он сам мечтал, чтобы это празднество поскорее закончилось и он был бы избавлен от бесконечного нытья своей сестры, которая не давала ему покоя всё время, что они пробыли в Эренделле. Она без конца причитала и жаловалась на всё подряд, и в особенности на их унизительное положение, о котором Хансу не хотелось лишний раз думать. Но Катарине, видимо, доставляло удовольствие постоянно напоминать ему и себе о том, что они бедны и никому не нужны, и высокие родственники принимают их у себя из милости, а на их будущее всем наплевать, и ради него приходится расшаркиваться перед каждым вторым, даже если он ниже по статусу.

К счастью, к ним подошёл Бьёрн и тем самым прекратил страдания Ханса, потому что Катарина тут же улыбнулась застенчиво-счастливой улыбкой, и выражение её лица стало ласковым.

— Вы совсем бледны, дорогая, — заметил Бьёрн, который, в отличие от своей невзрачной избранницы, был статным и широкоплечим блондином с голубыми глазами. В них так и плескалась нежность, когда он смотрел на Катарину, которую, очевидно, считал ангелом во плоти.

Интересно, подумал Ханс, как скоро он поймёт, что его добрая, скромная и кроткая жена на самом деле хитрая и капризная девица, которая может выпотрошить нервы даже самому терпеливому человеку.

— Здесь так душно, и я так взволнована, ведь это такой день! — сказала Катарина, наивно хлопая ресницами. — У меня голова идёт кругом от счастья.

— Ах, у меня тоже! Я и не подозревал, что человек может быть так счастлив!

«Какой болван!» — пронеслось в голове у принца, и он с трудом сдержался от презрительной усмешки. — «И повезло же моей сестрице — в двадцать три умудриться отхватить себе этого богатого дурня». И пока Катарина и Бьёрн о чём-то приторно ворковали друг с другом, Ханс погрузился в невесёлые мысли о собственной судьбе.

Он был тринадцатым сыном короля Генриха IV, и рассчитывать на престол ему не приходилось. После того, как умерла третья жена короля, мать Ханса, отец отослал его, Катарину и двух их старших братьев в одну из своих дальних резиденций. Так же он поступил с детьми своей второй жены, скончавшейся от лихорадки за год до его третьего и последнего официально разрешённого брака. Только три самых старших брата, дети первой супруги короля, постоянно находились при дворе, так как должны были понести тяжкое бремя правления разорённой страной после смерти отца.

А ведь когда-то Южные острова были сильным государством с мощным флотом и множеством колоний, но теперь большая их часть была распродана за долги, а в армии царили разброд и шатание. В этом Ханс лично убедился, отслужив почти полтора года на «Фридрихе Неистовом», старом фрегате, который в основном стоял без дела на рейде в Капборге, столице Южных островов, ожидая офицеров, которые развлекались в борделях и игорных домах, и лишь изредка выбираясь из бухты для маневров, которые, как правило, превращались в весёлую и шумную прогулку, мало похожую на военные учения. Настоящих войн Южные острова не вели уже давно из-за нехватки средств в казне, солдаты ходили в чём попало по той же причине и, к тому же, вечно были пьяные, а командиры только разводили руками, да и сами выглядели ненамного лучше своих подчинённых. Выходя в отставку, Ханс чувствовал себя так, словно бежал с тонущего корабля.

Его надежды на успешную военную карьеру потерпели крах, и тогда он впервые понял, как тяжело ему будет найти своё место в этом мире. Он, конечно, мог бы вернуться домой, в Ольбрах, мрачный старый замок в южной провинции, отчаянно нуждающийся в ремонте, и прозябать там до скончания века, довольствуясь своим скудным содержанием, но Хансу казалось, что в сравнении с этим смерть была бы не худшим вариантом, и он прекрасно понимал Катарину, которой пришлось прибегнуть к тысячам ухищрений, чтобы охмурить богатого герцогского сынка, по счастливой случайности очутившегося в их краях в прошлом году.

Хансу претила эта мысль, но он всё чаще думал о том, что и для него нет иного выхода, кроме как найти богатую и родовитую дурочку, которая согласится выйти за него. Желательно, конечно, чтобы это была наследная принцесса какого-нибудь королевства или герцогства, но тут на многое рассчитывать не приходилось. В особенности потому, что обычно у герцогов и королей были свои сыновья, а будущих женихов своим дочерям они выбирали, когда те ещё лежали в колыбельках.

Так было и с принцессой Эльзой, старшей дочерью короля Агнарра. Она уже лет десять была помолвлена ни с кем иным, как с принцем Кристианом, родным братом Ханса, и все знали, что он — негласный наследник короля. По матери они приходились королю двоюродными племянниками, но почему Агнарр выбрал именно старшего принца, для Ханса было непонятно. Он бы с удовольствием занял место брата, потому что для всех было очевидно, что Эльза не будет настоящей королевой. Поговаривали даже, что она больна какой-то ужасной и неизлечимой болезнью, которая настолько серьёзна, что ей запрещено покидать свои покои. Ханс присутствовал на нескольких приемах во дворце, но старшую принцессу не видел ни разу. Зато младшая сестра Эльзы, Анна, веселилась сразу за двоих. Шумная, подвижная, жизнерадостная, она без устали танцевала на балу в честь помолвки Бьёрна и Катарины.

Хансу она понравилась, хотя его слегка утомляла её беспрестанная болтовня. Насколько ему было известно, она ни с кем не была помолвлена, так что это был его счастливый билет в королевскую ложу, которая в его родной стране была занята его многочисленными старшими братьями. Главное, чтобы король Агнарр не был против. Ханс честно старался понравиться предполагаемому тестю, но так и не сумел понять, какого тот о нём мнения. Король Эренделла обладал весьма полезным для правителя свойством — он умел нравиться другим и при этом мастерски скрывал собственное отношение к окружающим.

Зато Кристиан был напрочь лишён этого навыка. Или же попросту не считал нужным проявлять хотя бы минимальную учтивость. Этот надменный чванливый павлин расхаживал по дворцу так гордо, будто уже стал королем. Ханс плохо знал брата, потому что тот с пятнадцати лет воспитывался при эрендельском дворе — с тех самых пор, как они обручились с принцессой Эльзой — и не думал, что Кристиан примет его с распростёртыми объятиями, но такого откровенного презрения к своей особе он не ждал. Старший принц всем своим видом давал понять и сестре, и брату, что он невысокого о них мнения и считает их чуть ли не плебеями.

«Помяни черта…» — мрачно подумал Ханс, наблюдая, как в распахнутые двери залы следом за королевской четой и принцессой Анной входит его брат, важно вышагивающий в своём синем парадном мундире с аксельбантами и голубой лентой ордена Северной Авроры, который носили наследные принцы Эренделла.

Все присутствующие склонились в поклонах и реверансах, расступаясь перед королевскими особами, то же пришлось сделать и Хансу. Король, поприветствовав хозяина и хозяйку бала, направился к жениху с невестой.

— Мои поздравления, дорогая племянница, — обменявшись рукопожатием с Бьёрном, произнёс Агнарр. — Прошу прощения, что не смогли присутствовать на венчании. Но, судя по всему, недостатка в гостях у вас не наблюдается.

— О, благодарю вас, Ваше Величество! — пролепетала Катарина, изображая на лице внеземное удовольствие.

Король сделал знак рукой, и к нему подбежал лакей с небольшой резной шкатулкой, на которой красовались вездесущие крокусы.

— Это диадема вашей прабабушки Вельдарги, — пояснил Агнарр, кивая на лежащую в шкатулке жемчужную диадему с огромным изумрудом в золотой оправе посередине. У Катарины так и заблестели глаза, когда она её увидела.

Ханс подавил приступ раздражения, вызванный этой королевской щедростью. Великодушный дядюшка и так обеспечил племянницу приданым и свадебным платьем, не говоря уже о том, что они жили на его попечении последние несколько месяцев.

Поток нескончаемых благодарностей Катарины, от которых Хансу становилось тошно, прервала Анна, вопреки этикету рванувшаяся вперёд и крепко обнявшая троюродную сестру. Они успели подружиться за это недолгое время, хотя Катарина не раз жаловалась Хансу, что от Анны у неё болит голова и вообще ей надоела эта недалёкая избалованная девчонка.

— Ах, я так ужасно рада! — воскликнула Анна, едва не подпрыгивая от восторга. — Ты будешь жить в Эренделле, и мы сможем видеться каждый день! Это так чудесно, не правда ли?

— О, это просто волшебно! — в тон ей ответила Катарина.

— Поздравляю вас, — мягко кивнула королева Идуна, и они с мужем отошли поздороваться с другими важными гостями. Анна осталась подле невесты и продолжила вслух мечтать о том, как они будут ездить друг к другу в гости, устраивать пикники и приемы и кататься на лодках по фьорду.

Ханс встретился взглядом с братом. У Кристиана были карие глаза и тёмные волосы, как у их отца; бакенбарды и подкрученные усы слегка блестели от бриолина; между бровями ранняя морщина, придающая лицу некоторую суровость; губы крепко сжаты, как будто принц пытался удержаться от какого-то оскорбительного замечания.

— Поздравляю. Надеюсь, вы будете счастливы, — холодно процедил Кристиан и направился следом за королём.

От его присутствия осталось ощутимое напряжение, так что даже Анна замолчала, задумчиво глядя ему в спину. Ханс проглотил комок неприязни, презрения и обиды, подступивший к горлу, и лучезарно улыбнулся эрендельской принцессе:

— Я могу рассчитывать на танец, Ваше Высочество?

Анна тут же встрепенулась, и лицо её просияло, а глаза задорно блеснули. Она кивнула и, подражая его нарочито церемонному тону, ответила:

— Буду очень рада, Ваше Высочество.

Они переглянулись с видом заговорщиков, и Ханс ощутил знакомый азарт, слегка обжигающий грудь, как будто он садился в седло, чтобы скакать наперегонки или загонять зайца. Это чувство всегда щекотало его, когда он говорил с Анной. Между ними установились отношения двусмысленной дружбы, как это бывает между двумя молодыми людьми, только что узнавшими друг друга и испытавшими друг к другу симпатию. Ханс соврал бы, если бы сказал, что принцесса ему совсем безразлична. В отличие от Катарины, которая выворачивалась наизнанку, чтобы изображать нежность и любовь, Хансу не нужно было притворяться. Он знал, что тень влюблённости, которая была в нем по отношению к Анне, вызвана скорее ощущением новизны, чем подлинным интересом, и, скорее всего, пройдёт за пару недель, но большего ему было не нужно. Он мог непринужденно играть роль очарованного и так же непринуждённо очаровывал Анну — с каждым днём всё больше. Ханс чувствовал, что она всё сильнее привязывается к нему, и ощущение власти над другим человеком пьянило его, придавало смелости и уверенности в собственном положении. В его голове рисовались заманчивые картины будущего, когда он станет мужем Анны и больше никогда не будет знать ни нужды, ни унижения. А там, может быть, неведомая болезнь принцессы Эльзы окажется смертельной, и он даже сможет претендовать на престол Эренделла.

Лелея эти мысли, Ханс протянул руку Анне и унёс её за собой в середину залы, кружась с ней под музыку и глядя на неё так, будто они были одни в комнате и во всём мире. Анна то отводила глаза, то смотрела прямо на него, и радостная улыбка не сходила с её губ. Они выглядели как сказочные принц и принцесса: юные, красивые, в бальных нарядах, сияющие счастьем — и гости невольно любовались ими. Никому из них не могло прийти в голову, что и эта сказка зиждется на холодном расчёте. Никому, кроме, пожалуй, одного человека.

Принц Кристиан, стоявший по правую руку от короля, который говорил с герцогом и несколькими генералами в стороне от танцующих, пристально наблюдал за братом и принцессой. Лицо его было всё так же напряжено, и сквозь уточнённые аристократические черты проступала ледяная ненависть, делавшая его похожим на разъярённую, но беспомощную волчицу, у которой отбирают её детенышей. Но он ничем не выдал ни своих чувств, ни их причин, и весь оставшийся вечер по пятам следовал за королем, принимая участие в разговорах и держась всё так же отчуждённо и равнодушно, хотя украдкой и продолжая следить за весёлой рыжей парочкой.

* * *

Проснувшись на следующий день около полудня, Ханс узнал, что король и королева ранним утром спешно куда-то отбыли. Это известие несколько огорчило его, потому что на этой неделе он намеревался отправиться к Агнарру и официально сделать предложение его младшей дочери. Разумеется, для начала следовало поговорить с Анной, но в минувший вечер Ханс окончательно убедился, что принцесса от него без ума и будет скакать от радости, когда он скажет, что любит её и хочет жениться на ней. Теперь же это предприятие откладывалось на неопределённый срок.

Ханс некоторое время расхаживал по своей комнате, хмуро поглядывая на дворцовый сад, вид на который открывался из его окон. На время отлучки монарха в замке, да и во всем государстве, заправляли два человека: канцлер и принц Кристиан. Если не предпринять каких-нибудь решительных действий, эти двое, чего доброго, отправят его домой. Катарина теперь не принцесса Южных островов, а герцогиня Эстхёльдасская и больше не живёт во дворце, а Ханс приехал сюда как её сопровождающий и не имел особых оснований оставаться в Эренделле. Король бы его вряд ли выгнал, — ведь какой-никакой, а родственник, — но он уехал, а вот в намерениях брата Ханс был отнюдь не уверен. Слишком уж неприязненные взгляды он на него бросает при встрече и слишком плохо скрывает своё презрение. И канцлер едва ли встанет на его защиту, Анна же мало что здесь решает, тем более, что она ещё не подозревает о тех «пламенных чувствах», которые питает к ней Ханс.

— Да, нужно ей сказать, — вслух пробормотал принц, бросил взгляд на своё отражение в зеркале, дабы убедиться, что следы его тяжких дум покинули его лицо, и отправился искать принцессу.

Он нашёл Анну в нише окна, на лестнице западной башни, где она частенько пряталась от учителя математики или истории, которых терпеть не могла. Забравшись на подоконник с ногами и закрывшись портьерой, она сидела с какой-нибудь книжкой, коротая скучные часы и прислушиваясь к возгласам слуг, которые разыскивали её по всему замку.

— И зачем мне эти уроки? — не раз говорила она Хансу. — Всё равно я забываю всё, что выучила, уже через пару дней. В конце концов, это Эльза будет править, а не я. Было бы лучше, если бы меня отпустили путешествовать в другие страны или хотя бы за пределы города. Я ведь даже из дворца одна ни разу не выходила.

Ханс вполне понимал её. Сам он никогда не испытывал особенного интереса к наукам — может быть, только к военным, и то только потому, что от них веяло славой сражений и победоносных кампаний — от древней литературы и философских трактатов, которыми принца пичкал его педагог, его частенько клонило в сон, все эти занудные рассуждения о природе человеческой души, первичности того и сего, были бесконечно далеки от его стремлений.

Но всё же он мужчина, и ему положено обладать хорошим образованием, чтобы не ударить в грязь лицом перед обществом. Анна же девушка, притом красивая, и её единственное предназначение — выйти замуж и обеспечить отца запасными наследниками, которых, возможно, Эльза родить не в состоянии. Если король таким образом надеялся выветрить из младшей дочери излишнюю доверчивость и наивные представления о мире, то он просчитался: Анна была наивна, как младенец, и доверчива, как щенок. И потому беспомощна.

Впрочем, Ханс и не собирался причинять ей вред. Он, может быть, и обманывает её — совсем чуть-чуть — но он ведь будет её мужем и станет оберегать её от этого жестокого внешнего мира, в который она так стремится выбраться.

Ханс остановился на ступеньках лестницы, некоторое время разглядывая знакомый силуэт, просматривавшийся через портьеру, и затем отдернул её.

— Ханс! Ты напугал меня! — воскликнула Анна, стараясь придать голосу сердитость, но глаза её тут же полыхнули радостным огнём.

— Прошу прощения, Ваше Высочество, — шутливо раскланялся принц, присаживаясь рядом с ней на подоконник. — Корень ученья слишком горек, не так ли?

Анна закатила глаза:

— Ведь ты сам говорил, что у тебя от него пухнет голова.

— Так и есть, — согласился Ханс, пристально глядя на принцессу и удовлетворённо отмечая про себя, что она слегка краснеет под его взглядом.

— Зачем ты меня искал? — спросила Анна, с трудом скрывая улыбку. — Между прочим, ты можешь выдать моё убежище, и тогда я погибну, заблудившись в дебрях науки.

— Я хотел тебе предложить кое-что, — сказал Ханс, и его зелёные глаза в эту минуту напоминали кошачьи.

— Что же? — скучающим тоном спросила Анна, отворачиваясь и делая вид, что ей совсем не интересно. — Предупреждаю, что я не выйду отсюда, пока не закончится урок.

— Да нет, отсюда можешь не выходить. Я хотел только, чтобы ты вышла за меня.

Анна вздрогнула и резко посмотрела на него.

— Что ты сказал? — испуганно спросила она.

Ханс с деланным безразличием пожал плечами, растягивая удовольствие.

— Просто хотел сделать тебе предложение, — сказал он будничным тоном, щурясь от солнца, которое проглянуло сквозь плотную пелену облаков.

— В смысле… ты хочешь, чтобы я вышла за тебя? Ты хочешь сказать…

— Боже мой, Анна! Ну, конечно, я это и хочу сказать! — воскликнул Ханс, подаваясь к ней и беря её за руки. — Ты ведь согласна, правда?

— Я… да… да! — выражение её лица было настолько ошарашенно-счастливым, что Ханс невольно рассмеялся.

— Но постой, когда же… когда мы поженимся? — спросила принцесса, слегка придя в себя после радостного шока.

— Я поговорю с твоим отцом, как только он вернётся. Думаю, он не будет слишком возражать.

— О, ну, разумеется, не будет! Он будет очень рад, я уверена. И мама тоже, и Катарина наверняка обрадуется, что ты останешься в Эренделле… ведь мы будем жить здесь, правда?

— Ну, конечно! — конечно, в Эренделле: домой он не вернётся ни за какие коврижки.

На лестнице послышалось страдальческое пыхтение, и в пролёте показалась седая голова герра Шольсберга, который преподавал принцессе математику. Бежать было уже поздно, да и выше них была только крыша.

— Ваше Высочество! — с трудом отдышавшись, обличительно воскликнул учитель. — Ваш урок начался полчаса назад! Неужели вам совсем не стыдно?

Анне совершенно точно не было стыдно, но она всё-таки напустила на себя сокрушённый вид и затараторила:

— Простите меня, я не нарочно. Ну, может быть, немножко нарочно, но я не виновата! — и, как будто не в силах удержать в себе радостное известие, выпалила следом: — Герр Шольсберг, вы знаете, я выхожу замуж!

— Ах, вот оно что, — старик бросил неопределённый взгляд на Ханса, но, похоже, новость его не сильно удивила. Видимо, придворные уже давно подозревали именно такой исход событий. — Мои поздравления, но, боюсь, что помолвка не убережёт вас от моих уроков. Так что сейчас же возвращайтесь в класс, или я пожалуюсь на вас королю, как только он вернётся.

— Вот ведь зануда, — пробормотала Анна, нехотя слезая с подоконника.

— Я всё слышу, Ваше Высочество.

Принцесса в очередной раз закатила глаза и направилась вниз по лестнице. Шольсберг пропустил её вперёд себя, отвесил чинный поклон Хансу и скрылся вслед за своей ученицей.

Ханс подвинул забытый Анной том «Северных сказок» и уселся обратно на подоконник, думая о том, какой в сущности ребёнок достался ему в жёны. Но это, пожалуй, было только к лучшему. Несомненно, к лучшему.

Теперь дело оставалось за малым — дождаться короля и занять своё место в венценосном семействе. А там уже можно будет подумать о перспективах…

Анна была влюблена. Не совсем в первый раз, конечно — это уже случалось с ней раньше и даже не однажды.

В четырнадцать она влюбилась в одного из гвардейцев, несущего караул у тронного зала по четвергам. Трудно сказать, чем он привлёк её: то ли каким-то особенно торжественным выражением лица, то ли ему просто шла форма — сама Анна едва ли сознавала, что за чувство она тогда испытывала. Впрочем, это было и не слишком важно, потому что оно вскоре прошло.

В пятнадцать принцессу крайне интересовал один из молодых секретарей её отца, забавно краснеющий всякий раз при взгляде на неё. Анне нравилось поджидать его в коридорах и проходить мимо с коварным видом, наслаждаясь его смущением, которое он тщетно пытался скрыть за папками с документами.

Это увлечение, правда, тоже продолжалось недолго, а вот в шестнадцать Анна влюбилась уже серьёзнее — в своего учителя философии, профессора средних лет с задумчиво-печальными серыми глазами, в которых отражалась вся тоска неразрешимых вопросов бытия. Правда, едва догадавшись о чувствах своей ученицы, он попросил расчёт, и Анне снова пришлось остаться в одиночестве.

Вместе с этими влюблённостями впечатлительная принцесса не переставала любить героев пьес и романов, которых она прочитала со скуки целое море. Принцы, рыцари, путешественники, разбойники и мореплаватели — она была влюблена то во всех разом, то в каждого по очереди, не переставая мечтать и примерять на себя идею любви, той самой — большой и настоящей.

И вот, наконец, она пришла — действительно та самая, первая, захватывающая до волнительного трепета — совсем, как в книгах. Все кругом твердили, что в жизни такого не бывает, но Анна не могла этому поверить, потому что каждую минуту чувствовала, что вот-вот взлетит или задохнётся от радости, и дни не тянулись, как обычно, а мелькали радостной чередой, и солнце светило ярче, чем когда-нибудь, и во всем мире не могло быть никого лучше, чем Ханс. 

В этом Анна была совершенно уверена, так что столкновение с принцем Кристианом, имевшим прямо противоположное мнение о брате, было неизбежно. Оно случилось две недели спустя после отъезда короля и королевы. В одно прекрасное утро Анне передали записку о том, что кузен ждёт её для какого-то важного разговора.

— И о чём же вы будете говорить? — поинтересовался Ханс, сопровождавший невесту в библиотеку, которую Кристиан уже давно облюбовал и использовал в качестве своего кабинета.

— Без понятия, — пожала плечами Анна и лукаво улыбнулась. — А что, ты ревнуешь?

— Тебя к этому фанфарону? Да ни за что! — заявил Ханс, едва удерживаясь от смеха.

Анна удерживаться не стала и рассмеялась в ладошку.

— Передавай ему привет от меня. Хотя, мне кажется, он не знает, что я его брат. Может быть, ты ему расскажешь об этом?

Анна снова рассмеялась. Ей нравилось то, что Ханс всегда переводил в шутку свои странные отношения с Кристианом. И хотя сама она не была готова шутить таким же образом об Эльзе, с которой ситуация обстояла ещё хуже, в этом легкомыслии было что-то освобождающее. В конце концов, они ни в чём не виноваты.

— Ладно, скажу, — пообещала Анна, подставляя Хансу щёку. Он послушно поцеловал её, и принцесса юркнула за дверь библиотеки.

Здесь царил мягкий полумрак и ностальгия витала в воздухе вместе с пылью, клубящейся в тусклых осенних лучах, проникающих сквозь узкие окна. Анне было не больше пяти, но она отлично помнила каждый уголок, в котором можно спрятаться и с замиранием сердца ждать, когда Эльза досчитает до ста и пойдёт искать. Сама Анна тогда умела считать только до десяти, поэтому почти всегда выигрывала.

Библиотека была их любимым местом для игр. Кроме пряток, тут можно было карабкаться по огромным — так, по крайней мере, казалось в детстве — передвижным лестницам, представляя, что забираешься на корабельную мачту или воображать себя колдуном-алхимиком, ищущим философский камень среди старых сборников поэзии и энциклопедических справочников. А ещё именно здесь венценосное семейство собиралось в полном составе в те редкие вечера, которые король ухитрялся высвободить для того, чтобы провести их вместе с женой и дочерьми за чтением чего-нибудь вслух. Анна не раз засыпала на коленях отца под его тихий глубокий голос, а на другое утро обнаруживала себя в своей постели, как будто волшебные истории и таинственные приключения книжных героев ей только приснились.

Сейчас казалось, что и то далёкое время было только сном.

Принцесса отогнала от себя воспоминания — счастливые, но все же немного болезненные — и пошла вперёд по мягкому ковру. Она была уверена, что ступает совсем бесшумно, но, когда она вынырнула из-за массивных шкафов в нишу перед камином, принц Кристиан смотрел прямо на неё, как будто услышал её ещё от дверей и не сводил глаз с той точки пространства, где она должна была появиться.

— Рад вас видеть, — произнёс он, и, несмотря на огонь в камине, Анна почувствовала, как её обдало холодом, который вмиг проник ей под кожу и заставил напрячься.

Это было знакомое и привычное чувство, всегда настигающее её в присутствии Кристиана. За долгие годы под одной крышей с кузеном она так и не привыкла к нему и не сумела разглядеть в нем ничего хорошего, хотя и пыталась не раз. Поначалу она ещё лелеяла мечты о добром и весёлом старшем брате, которым воображала себе Кристиана, но он быстро разбил все её надежды. Он не только не стал Анне товарищем по играм — что, впрочем, было не удивительно, учитывая их разницу в возрасте — но и другом, и даже просто приятелем назвать его язык не поворачивался.

С их первой встречи и до сих пор Кристиан был для Анны величественным, но недоступным мраморным изваянием, с которым их связывало ровным счётом ничего. А в последнее время он и вовсе был неприятен принцессе из-за высокомерной манеры, которую он взял в общении с Хансом и Катариной. Анну это задевало почти также, как если бы он выказывал неуважение ей самой.

— Мне передали, что вы хотите о чем-то поговорить со мной? — с несвойственной ей чопорностью сказала Анна, усаживаясь в одно из кресел.

— Да, и я думаю, что вы догадываетесь о чем, — кивнул принц, не сводя с неё внимательного взгляда.

Принцесса пожала плечами, как бы говоря, что не имеет понятия.

Кристиан нахмурился, поправляя что-то на письменном столе, ломящемся от пугающе ровных башен из бумаг и папок — было похоже, что весь королевский кабинет временно переехал сюда. Анна невольно подумала о большом светлом и просторном кабинете своего отца, в котором тот всегда работал, и в очередной раз удивилась, что Кристиан предпочёл ему этот маленький полутёмный закуток библиотеки.

— Речь пойдёт о вас и о принце Хансе, — после некоторой паузы, сказал он, поднимая голову и выпрямляя спину, словно где-то за углом спрятался художник, пишущий его парадный портрет. — Он действительно сделал вам предложение?

— Да, и я согласилась, — с плохо скрываемым раздражением ответила Анна, не понимая, почему он смотрит на неё с таким неодобрением.

— Вот как? Вы полагаете, что можете решать такие вопросы без ведома короля? — Кристиан вздёрнул брови, как будто бы ожидая оправданий.

Меньше всего Анна хотела приносить их ему, но все же пробурчала:

— Мы собирались дождаться его возвращения.

— В таком случае, не стоило заранее подавать поводы для пересуд. Репутация короны — это не игрушка, и она зависит от вас в том числе.

— Отец говорит, что королевская семья выше слухов, — с достоинством произнесла Анна, удовлетворённо наблюдая за бурей, которую вызвала эта короткая фраза в тёмных глазах кузена. Она била наугад, но попала точно в цель. Кристиану понадобилась почти минута для того, чтобы вернуть себе самообладание; когда ему это удалось, он жёстко отчеканил:

— Слухов, которые не являются правдой.

Анна едва удержалась от того, чтобы не закатить глаза. Она не видела ничего предосудительного в своих отношениях с Хансом так же, как не видела смысла в этих нотациях.

— Но вы оба ведёте себя недопустимо, — продолжил Кристиан тем же суровым тоном. — И поскольку я обещал королю, что позабочусь не только о благополучии государства, но и лично о вашем, принцесса, я запрещаю вам появляться в свете в обществе Ханса, пока вы официально не помолвлены.

Это уже переходило все границы. Анна открыла было рот для протеста, но вскипевшее негодование лишило её возможности говорить. Никто — никто! — кроме отца, не мог запрещать ей что-либо.

— Вы…вы не имеете права! — это было всё, что она смогла выдавить из себя.

— В данный момент я обладаю всеми полномочиями короля, так что я могу делать всё, что посчитаю нужным, — невозмутимо возразил Кристиан. — И я считаю, что вам не стоит выезжать до тех пор, пока не вернутся ваши родители.

— Я не ребёнок! — воскликнула Анна, вскакивая с кресла и не зная, куда себя деть от ярости и беспомощности, помноженных друг на друга и растущих в прогрессии.

— Вот именно. Вы не ребёнок, и вас может скомпрометировать все, что угодно. Особенно недобропорядочные юноши.

— Ханс не такой!

— Вы так в этом уверены? — в голосе Кристиана послышалось что-то вроде насмешки, но даже она уже не могла рассердить Анну сильнее.

— Вы его совсем не знаете! — бросила она единственное, что могла сказать в защиту Ханса.

— Может быть, — с тем же снисхождением ответил Кристиан. — Но я знаю мир, в котором полно таких, как он. А вы всю свою жизнь провели в замке, вдали от опасностей, о которых не имеете ни малейшего представления. Поэтому я должен вас от них предостеречь.

— Меня не нужно предостерегать! Я сама могу позаботиться о себе!

Кристиан качнул головой, как будто он был недоволен тем, что приходится объяснять дважды:

— Речь не только о вас, но об интересах королевской фамилии и государства, о которых и вы, и я обязаны заботиться по праву и долгу нашего рождения. Так что будьте добры проявить благоразумие, иначе мне придётся применить силу, — он особенно четко произнёс последнее слово.

— Вот что? — Анна резким движением убрала со лба огненную прядь, выпавшую из прически. — Заставите гвардейцев ходить за мной следом?

— Мне бы очень не хотелось, но я сделаю это, если вы вынудите меня, — холодно сказал Кристиан, и что-то в его словах и взгляде говорило о том, что это не пустая угроза.

Принцесса в бессилии сжала кулаки.

— Отлично, — процедила она и развернулась с намерением удалиться. — Можете собирать караул! И учтите, что я всё расскажу отцу, когда он вернётся!

— Не волнуйтесь, я первым же сообщу ему обо всем, и я уверен, что он будет на моей стороне, — проговорил Кристиан, но скорее самому себе, потому что Анна его уже не услышала.

Она с такой силой, невероятной для её хрупкого тела и небольшого роста, хлопнула тяжёлой старинной дверью библиотеки, что та едва не слетела с петель.

Ханс, поджидавший её у входа, переждал оглушительное эхо, пробежавшее по стенам коридора и многозначительно хмыкнул.

— Встреча прошла не очень удачно, я так понимаю.

— Твой брат — тиран! — выплюнула Анна. — А ещё высокомерный надутый петух.

— Я тебе давно говорю об этом.

— Знаешь, что он сказал мне? — принцесса взмахнула рукой и сама тут же ответила на свой вопрос. — Что я позорю корону! И запретил мне выезжать с тобой за пределы дворца!

Ханс помрачнел.

— Что ж, чего-то такого я и ждал от него, — протянул он, немного помолчав.

— Не понимаю! — продолжала горячиться Анна. — Почему я не могу решать сама? Почему он вздумал опекать меня, будто он мне отец? Да что он вообще о себе возомнил?

Ханс тем временем разглядывал картину, на которой разворачивалось какое-то древнее сражение. Анна сердито расхаживавшая за его спиной взад-вперёд, вдруг резко остановилась.

— А знаешь что? — спросила она. Ханс обернулся. — Я и не подумаю его послушаться!

— Разве у тебя есть выбор?

— Да, есть! Он сказал, что выставит стражу, если я ещё раз покину дворец, но с чего он взял, что я стану возвращаться?

Ханс приподнял одну бровь — почти также, как это делал Кристиан.

— И что же ты собираешься делать? — спросил он с подозрением. Судя по хитрому выражению, Анна что-то задумала.

— Попрошу друзей мне помочь, — она коварно улыбнулась. — Как думаешь, мы не сильно стесним леди Ноэль и Катарину? Я думаю, что герцог будет не против.

Вот оно что.

— Нет, послушай, это плохая идея… — начал было Ханс, но Анна его тут же перебила.

— Почему же? Мы дождёмся у него моих родителей, а когда они вернутся, вернусь и я. Это уж точно лучше, чем позволить Кристиану думать, что он может тут всем заправлять!

— Да, но, если честно, это не только его мысли: он действительно всем тут заправляет.

— Только не мной! Я не позволю собой помыкать! — не унималась Анна. Ханс судорожно пытался представить себе последствия этой неудачной затеи — и только в двадцати процентах из ста видел удачный расклад для себя. Это уже было ни капли не смешно.

— Анна, подожди. Ты уверена, что твой отец воспримет эту историю так, как ты думаешь?

— Как ещё он может её воспринять? — спросила Анна с искренним недоумением.

— Ну, знаешь… если бы моя дочь в моё отсутствие сбежала из дома с каким-то принцем, я не был бы рад.

— Не волнуйся, я всё ему объясню, — легкомысленно отмахнулась Анна. — К тому же, далеко мы не убежим. Просто поживем пару дней на соседней улице.

Ханс вздохнул.

— Не сомневаюсь, что герцог нас примет, но я всё равно считаю, что это не лучшее решение. Твой отец…

— Мой отец любит меня, — сказала Анна. — Он всегда будет на моей стороне.

Ханс посмотрел на неё с сомнением, но понял, что сопротивляться бесполезно и сдался. Оставалось только надеяться, что король действительно так любит свою дочь, что будет готов простить ей любые шалости.

Побег должен был быть тайной, но в него пришлось посвятить горничную Анны, Марту, двух лакеев, кучера и госпожу Хольду, няню обеих принцесс, которая пригрозила сдать всех участников этого заговора гофмаршалу, если они не расскажут ей, в чём дело. Старуха, конечно, поворчала, но Анне удалось уговорить её принять их сторону.

Немаловажным в этой маленькой придворной партии было и то, что даже прислуга не жаловала принца Кристиана, невыносимого любителя регламентов и требовательного до жестокости, поэтому, когда принцесса садилась в карету, весь дворец знал о её побеге, но дружно молчал об этом до поры-до времени.

— Ну просто баллада: двое влюблённых и дракон! — рассмеялся Бьёрн, когда Анна рассказала всему семейству герцога о своих злоключениях.

— Будь осторожен в аллегориях, — улыбнулся хозяин дома. — По закону жанра рыцари обычно убивают драконов.

— Папа, вы же дипломат! — шутливо возмутилась леди Ноэль на это замечание.

— И уже очень много лет — потому и предупреждаю, — ответил герцог, любовно глядя на дочь и затем с таким же выражением обводя взглядом всех присутствующих, как будто он и на них распространял свою отцовскую нежность. За эту манеру, а ещё за то, что он принимал у себя пол-столицы, его звали «дядюшкой Карлом».

Анна не знала, почему, но ей было трудно привыкнуть к тому, что почти у всех в свете были какие-нибудь прозвища. Эта странная традиция сама собой причисляла определённых людей к определённому кругу и оставляла за его чертой всех чужаков. И хотя Анне нравилось общество её новых друзей, иногда она чувствовала себя вынесенной за скобки, как будто она была только случайной гостьей.

— Я очень рада, что вы обратились именно ко мне, — заговорщицки улыбнулась принцессе леди Ноэль, разгоняя её сомнения. — Мы отлично проведём время до приезда их величеств.

— Кстати, сегодня вечером приём, — оживлённо сказала Катарина. — А ещё Бьёрн обещал какое-то представление, правда ведь?

— Не я, а Ларс, — откликнулся Бьёрн. — Они с Эриком что-то задумали, какие-то опыты…

— Как бы это не обернулось неприятностями, — покачала головой леди Ноэль. — Я все же думаю, папа, что вы зря позволили им устраивать публичные представления. Я уверена, что они задумали какую-нибудь пакость.

— Они поклялись, что это исключительно в интересах науки и просвещения, — ответил герцог невозмутимо. Его взгляд, казалось, слегка похолодел, но когда он заговорил снова, голос его звучал всё также шутливо и непринуждённо: — В любом случае, сгоревший дом — это худшее, что может случиться на этот раз, так что переживать не стоит.

— Боюсь себе представить, что было в прошлый, если это меньшее из зол, — усмехнулась Катарина.

Она, как и Ханс с Анной, были только мельком знакомы с Ларсом — младшим сыном герцога — но о его выходках уже успели услышать немало. В обществе Ларс имел репутацию человека, с которым лучше не связываться. В семье же о нем обычно избегали говорить, а если и начинали, то больше с иронией, обходя стороной острые углы его биографии.

— А кто такой Эрик? — спросила Анна.

— О, он почти как член семьи, — улыбнулся Бьёрн. — Он сын гувернантки, но воспитывался с Ларсом, они теперь оба учатся в университете. Я познакомлю вас этим вечером — Эрик отличный малый.

— Ты говоришь так обо всех, — с долей скептицизма заметила мужу Катарина.

— Но на этот раз правда, — подтвердила леди Ноэль. — Жаль только, что его положительного влияния не хватает для того, чтобы образумить моего братца.

— Ты слишком строга к нему, — вступился за Ларса Бьёрн. — Он уже исправился.

— Хотелось бы верить, — вздохнула герцогиня.

* * *

Тем же вечером Анна стояла перед зеркалом в светло-сиреневом будуаре леди Ноэль, одно за другим примеряя платья из её бездонной гардеробной. Все подходящие наряды принцессы остались во дворце, но, к счастью, они с герцогиней оказались одного роста.

Сама леди Ноэль, уже готовая к приёму, распоряжалась горничными, которые расправляли бесчисленные складки и кружева, повязывали ленты, поправляли волосы, помогали надеть туфли, подавали перчатки и бегали с поручениями по всем комнатам в поисках какой-нибудь особенной заколки.

Катарина, тоже одетая, сидела на кушетке, наблюдая за приготовлениями и задумчиво перебирала пальцами цепочку серебряного кулона у себя на шее. Свободной рукой она поглаживала за ушком Лилу, пушистого кремового шпица герцогини, устроившегося рядом на подушке.

— Мне нравится это, — сказала она, имея ввиду последнее платье. — Сюда бы ещё что-нибудь… может быть, ту мою диадему?

— Точно! — согласно закивала леди Ноэль и махнула горничной. — Неси скорее!

— Не слишком ли будет помпезно? — нахмурилась Анна, придирчиво разглядывая наряд из нежно-зелёного шёлка с белыми кружевами и светлым атласным поясом.

— Нет-нет, будет хорошо, — заверила её леди Ноэль, поправляя спущенные с плеч рукава из воздушного газа.

Горничная принесла диадему, и её тут же надели на принцессу.

— Ну, прелесть же! — воскликнула герцогиня.

Анна не могла с нею не согласиться и, вновь и вновь оглядывая себя в зеркало, не находила ни одного изъяна. Диадема в её золотисто-рыжих волосах смотрелась отлично, и платье сидело идеально, как будто шилось на неё, даже туфельки, хотя и оказались на размер меньше, были такие мягкие, что ни капли не жали. Она была хороша. И ужасно похожа на женщину с одного из портретов в дворцовой галерее, предыдущую владелицу диадемы — прабабушку Вельдаргу.

От этой мысли Анне вдруг стало не по по себе — королева Вельдарга, получив с войны известие о гибели мужа, бросилась с утёса в море и разбилась о камни.

Принцесса поймала в зеркале взволнованный взгляд леди Ноэль и тут же опустила глаза.

— Что-то не так, дорогая? — спросила Катарина, тоже заметив её беспокойство.

Анна раздумывала секунду, затем решительно потянулась к диадеме.

— Я все же думаю, что это слишком, — пробормотала она, осторожно выцепляя её из прически. — Да и… ведь это твой подарок, будет нехорошо, если я надену.

Катарина переглянулась с леди Ноэль и пожала плечами.

— Как знаешь. Я думаю, тебе идёт. Но если ты не хочешь…

— Не беда, мы найдём что-нибудь поскромнее, — улыбнулась леди Ноэль и деловито оглядела свой туалетный столик, заваленный шкатулками с драгоценностями и склянками с духами. Её взгляд некоторое время блуждал по ожерельям и серьгам, сверкающим на бархатных подушках, и вдруг остановился на вазе с цветами.

— Кажется, я придумала! — она осторожно взяла из вазы бутон жёлтого крокуса и обернулась к Анне. — Самое то для принцессы, верно?

Анна улыбнулась. Леди Ноэль принялась вплетать ей в волосы цветок.

— Обожаю крокусы, у нас они во всех комнатах и круглый год — не представляю даже, где Альберт берёт их в таком количестве. 

— Мне кажется, Альберт купит тебе что угодно, если ты захочешь, — усмехнулась Катарина.

Леди Ноэль была слишком занята причёской Анны и не ответила. Закончив, она отошла от принцессы на пару шагов, чтобы оценить результат.

— Ну вот, — сказала она довольно. — Просто чудесно, по-моему.

С улицы донёсся шум давящегося колёсами гравия. Лилу тут же вскинулся и залился пискливым отрывистым лаем.

— Дассены подъезжают, — выглянув в окно, объявила Катарина. — Я думаю, что пора спускаться.

— Что ж, идёмте, — леди Ноэль мягко улыбнулась, пожала Анне руку и лёгкой изящной походкой отправилась встречать гостей.

Принцесса Эльза не слишком мечтала о замужестве. Вернее, она вообще старалась не предаваться мечтам, потому что знала: у её сказки не самый счастливый конец. С детства она приучала себя к мысли, что никогда не будет счастлива так, как другие девушки: у неё не будет подруг, не будет своей семьи, она не сможет родить детей, и вся её жизнь в целом ограничена стенами её покоев в эренделльском замке. Конечно, отец говорит, что очень скоро она сможет выходить в свет и принимать участие в праздниках наравне со всеми и даже снова начнёт общаться с сестрой, но Эльза не слишком надеялась на это.

Безусловно, теперь она справляется со своим даром гораздо лучше, чем много лет назад, когда маленькой испуганной девочкой металась по своей комнате, будучи не в силах остановить собственную магию и боясь навредить родителям или слугам, которые пытались её успокоить. С тех пор прошло немало времени, и Эльза научилась мастерски душить в себе любые проявления чувств, чтобы вместе с ними из неё случайно не выскользнула тайна её проклятия.

На самом деле, она не была совсем уж несчастной — не вполне счастливой, пожалуй, но не более того. Родители всегда старались поддерживать её, да и времени на то, чтобы размышлять о печальном было не столь уж много: к образованию наследницы престола король Агнарр подошёл весьма серьезно.

Эльза и сама по себе, просто по складу своего характера, имела склонность к занятиям вдумчивым и требующим внимания, а её вынужденное уединение только способствовало тому, чтобы она с удвоенным усердием взялась за изучение всего, что ей преподавали и большую часть своего времени проводила за книгами. Долгие разговоры с отцом о религии, об истории Эренделла, о современных политических событиях заменили ей веселые игры с сестрой, а материнская любовь помогала в тяжёлые минуты, когда ей казалось, что вокруг неё сплошная чёрная мгла, из которой она никогда не выберется.

И, конечно же, был Кристиан. Её верный рыцарь, чьим долгом было оберегать принцессу от враждебного мира. Или же мир от неё.

Они были знакомы с детства, и Кристиан был одним из немногих посвящённых, кто знал о волшебном даре старшей принцессы. Король Агнарр взял его к себе после того, как умерла его двоюродная сестра, королева Южных островов. Почему он выбрал именно Кристиана, Эльза не знала, но она прекрасно понимала, зачем он понадобился её отцу. Да, в общем-то, от неё никогда и не скрывали того, что она выйдет замуж за своего троюродного брата, тем самым сделает его королем Эренделла, и он станет при ней регентом.

Разумеется, это был запасной план на случай, если король внезапно умрет, главным своим наследником Агнарр собирался сделать ребёнка, который родится у принцессы Анны, когда та выйдет замуж. Эльза не рассматривалась как продолжательница династии; да она и сама не хотела, чтобы её дети, если им передастся её проклятье, познали то, в чем приходилось жить ей: вечное затворничество и постоянный страх кому-нибудь навредить.

Сегодняшний день — один из последних тёплых дней в этом году — Эльза проводила за перечитыванием «Леди Ноэль», популярной коэтанской комедии о молодой дворянке, которая влюбилась в простолюдина и, чтобы обмануть отца, который был против этого брака, обучила его светским манерам, так что все решили, что он внебрачный сын короля. В конце, разумеется, влюблённые поженились, и все были счастливы. Но каким бы радостным не был этот финал, в мысли принцессы то и дело просачивалась тревога.

Родители внезапно уехали, не сказав толком, зачем и куда, и уже долгое время от них не было никаких вестей. Эльза пыталась отговорить их от этой поездки, но, когда отец что-то твёрдо решит, идти против его воли почти невозможно. Мама тоже ничего не сказала о цели их путешествия и только ободряюще улыбнулась дочери, обнимая её на прощание. В первый раз Эльза так надолго разлучалась с родителями. Прежде она почти никогда не выходила из-под их постоянной опеки, и так привыкла к тому, что они всегда рядом, что теперь чувствовала себя неуютно, даже несмотря на то, что Кристиан никуда не уезжал и навещал её каждый день, как и раньше.

Он обещался прийти к ней после заседания королевского совета, на которых он присутствовал с восемнадцати лет наравне с канцлером и министрами. Агнарр готовил племянника принять монаршую ношу, да и вообще относился к Кристиану как к сыну. Иногда Эльза с грустью думала о том, что это она лишила отца родного сына, который у него так и не родился. После того ужасного случая с Анной, когда она чуть не убила собственную сестру, король и королева решили больше не заводить детей. Эльза их понимала. Им вполне хватит и одного монстра, пусть даже они никогда не скажут, что считают её таковой.

Солнце, перевалившись через восточную башню, заглянуло к принцессе, чтобы прогуляться лучами по её бледным щекам. Эльза на минутку отвлеклась от книги и вспомнила, что когда-то давно они с Анной ловили последнее летнее солнце в шкатулку и хранили его до весны. В день весеннего равноденствия, согласно поверью, нужно было выпустить его на волю, чтобы прогнать зиму. Это была одна из тысячи милых семейных традиций, большинство из которых пришлось оставить после того, как Анна лишилась памяти и была разлучена со старшей сестрой.

«Какая она теперь…» — с тоской думала Эльза. Она видела портреты сестры, и изредка ей удавалось разглядеть её из окна своей комнаты, слоняющуюся без дела по парковым дорожкам или скакавшую верхом по аллее, но вблизи — никогда, с той самой ночи. Это страшное событие, предрешившее всю её судьбу, до сих пор преследовало Эльзу в кошмарах. И, хотя она знала, что теперь контролирует себя намного лучше, чем в детстве, ей все же было страшно, когда она думала о том, как будет стоять посреди тронного зала рядом с мужем, сестрой и родителями в окружении десятков других людей, которые сочтут её ведьмой, подлежащей сожжению, если узнают, на что она способна.

Стук в дверь отвлёк принцессу от неприятных мыслей. Это был Кристиан. Эльзе не нужно было оборачиваться, чтобы это понять — у неё было так немного посетителей, что она уже давно научилась различать их по звуку шагов.

— Смотри, кого я к тебе привёл, — вместо приветствия сказал принц и кивнул на большого пушистого кота, прошмыгнувшего в комнату вслед за ним.

— Олаф! — воскликнула Эльза, откладывая в сторону книгу. Кот вразвалку подошёл к принцессе и ласково потёрся о её лодыжку.

Олафу было больше десяти лет, и его подарили сёстрам на последнее Рождество, которое они праздновали вместе. С тех пор он обитал попеременно у обеих своих хозяек и был для них не просто питомцем, но чем-то вроде хранителя их детских воспоминаний друг о друге.

— Ох, какой же ты тяжёлый, — пробормотала Эльза, забирая Олафа к себе на колени. — Анна наверняка кормит тебя больше, чем нужно.

— Кстати о ней, — сказал Кристиан, и его и так хмурое лицо помрачнело ещё больше. Он вытащил из кармана какую-то бумажку и протянул её Эльзе.

Принцесса с интересом развернула записку.

«Дорогой кузен!

Дабы Вы не думали, что можете управлять мной и моей жизнью, я считаю нужным на время переехать в дом принцессы Южных островов, Катарины Августы, ныне герцогини Эстхёльдасской — Вашей сестры, если Вы ещё помните об этом. Я пробуду у неё до тех пор, пока не вернутся мои родители.

Надеюсь, вы будете так любезны не присылать за мной гвардейцев, как Вы обещали — я полагаю, это повредит репутации короны больше, чем моя свадьба с Вашим братом. Я имею ввиду Вашего брата Ханса, если Вы ещё не забыли о том, что он Ваш брат.

Рассчитываю на понимание,

Ваша принцесса Анна» 

— Что все это значит? — спросила Эльза, дочитав.

— Сегодня утром я сказал твоей сестре, что ей не стоит появляться в свете в обществе принца Ханса до тех пор, пока король официально не объявит об их помолвке. Я просто попросил её соблюдать необходимые условности, но она, разумеется, сделала все наперекор.

— Ты правда обещал прислать за ней гвардейцев?

Кристиан опустился в кресло напротив принцессы, потирая висок костяшкой большого пальца.

— Если честно, я блефовал, — признался он. — Я надеялся, что это послужит для неё дополнительным аргументом в пользу того, чтобы принять мои слова к сведению, но, похоже, что я только усугубил ситуацию.

— Ты просто не учёл того, что это Анна, — сказала Эльза, едва удерживая улыбку; её голос приобрёл заметно более нежную интонацию.

Совсем недавно она задавалась вопросом, какой теперь стала сестра, но после этого письма поняла, что та ни капли не изменилась. От этого открытия в груди становилось теплее.

— Иногда мне начинает казаться, что ваш отец упустил что-то важное в её воспитании.

— Она ещё совсем ребёнок, — мягко возразила Эльза. — Не суди её так строго.

— Она, в первую очередь, принцесса Эренделла, — Кристиан нахмурился так, что морщина на переносице стала видна чётче. — да и не такой уж она ребёнок — ей шестнадцать. Моя мать уже была королевой в этом возрасте.

— Я бы хотела надеяться, что Анна никогда не будет королевой, — грустно произнесла Эльза, проводя рукой в перчатке по мягкой белой шерсти Олафа. — Это малозавидная судьба.

— Она и не будет. Но и у принцессы есть свои обязанности.

— Я уверена, что она станет ответственней со временем.

— Хорошо, если так, — проговорил Кристиан, качнув головой. — Но пока она слишком горяча и наивна, и этим могут воспользоваться.

Олаф на коленях у Эльзы выгнулся во всю длину и блаженно замурчал, лениво впуская и выпуская когти в обивку кресла.

— Это ты о своём брате? — спросила Эльза, стараясь переменить положение так, чтобы у кота не было возможности портить мебель.

— И о нём тоже. Уверен, что тут не обошлось без его вмешательства. Очевидно, что этот тщеславный самовлюблённый мальчишка плохо влияет на Анну.

— Я смотрю, ты невысокого о нём мнения, — Эльза приподняла брови в несколько скептическом выражении. Она знала, что долг — второе имя Кристиана, и малейший проступок может сделать человека в его глазах бесчестным подлецом. — Что же такого ужасного он сделал?

— Пока ничего особенного, но я чувствую, что он не так прост. И я знаю, что наш отец почти ничего ему не оставил, так же, как и мне. Я уверен, что Анна нужна ему только для того, чтобы пригреться в Эренделле. А может, у него и что похуже на уме; благородство — это то, что выветрилось из родословной Вестергордов ещё в прошлом поколении.

— Но ведь ты тоже Вестергорд, — улыбнулась Эльза.

— Меня воспитал твой отец, — возразил Кристиан. — А от моего отца мне достался только нос и цвет волос. К счастью.

— Ты совершенно не допускаешь, что он мог влюбиться в Анну? Ведь она красива, насколько я могу судить.

По лицу Кристиана пробежала внезапная тень, как будто он боролся с судорогой.

— Я помню Ханса ребёнком. Он всегда получал все, что хотел, если мог до этого добраться — даже если ему для этого приходилось лгать и изворачиваться. Как, впрочем, и Катарина, и все остальные мои братья и сестры. В большинстве своём это дурно образованные люди, без всякого воспитания, которые ведут себя далеко не так, как подобает особам королевской крови, — он, как это часто с ним бывало, начал горячиться, так что на его щеках выступил румянец. — В прошлом месяце Николаус пьяным подрался на дуэли с коэтанским консулом в Капборге и убил его. А Маргарет полгода назад ушла от мужа к какому-то поэту. А Август? Чтобы покрыть его карточные долги, нужно заложить все Южные острова целиком, и не один раз. И все это без конца мусолится во всех газетах! Я уже не говорю о том, что творится при дворе: это змеиное гнездо, а не двор.

— Но ведь Ханс и Катарина выросли вдалеке от столицы. Может быть, их это не коснулось.

— Хотелось бы верить, но я очень сомневаюсь, — брезгливо поджав губы, сказал Кристиан и упрямо повторил: — Я все равно сделаю все возможное, чтобы не допустить этого брака. Я отступлю только в том случае, если на этом настоит твой отец.

— Без его благословения все равно ничего не будет, так что не волнуйся слишком по этому поводу, — успокоила его Эльза.

— Я и не волнуюсь, — отмахнулся Кристиан, с несвойственной ему нервозностью переменив положение в кресле. Это выдавало его даже сильнее, чем выражение лица и тон голоса. Кто-то другой мог бы не заметить, но Эльза знала кузена так же хорошо, как знала Анну когда-то, и любила его, как любила бы родного брата. Между ними не было тайн, и сейчас она отчётливо видела, что происшествие с младшей принцессой почему-то задевает его гораздо сильнее и глубже, чем он готов был признать. Впрочем, очень может быть, что его так расстроило воспоминание о его непутёвых родственниках, которые зияли вечной раной в его болезненно гордой душе.

— В любом случае, есть и другие поводы для беспокойства, — сказал Кристиан, стараясь избегать внимательного взгляда Эльзы. Он определённо хотел сменить тему. Принцесса не стала возражать.

— Какие же? — участливо поинтересовалась она, и Кристиан с заметным облегчением принялся рассказывать о реформе налогообложения, которую они в очередной раз обсуждали на Совете.

Эльза слушала не без интереса, но исключительно как посторонняя — она была в курсе государственных дел, но не слишком вникала в тонкости, понимая, что никогда не будет настоящей королевой — этот непосильный для неё груз король предусмотрительно переложил на чужие плечи.

«Нет, Анна тут не при чем. Просто он привык волноваться обо всем, что касается нашей семьи и Эренделла» — размышляла Эльза, глядя на Кристиана и вставляя свои замечания в его увлечённую речь. — «Да, вероятно, в этом всё дело: он всё ещё боится не оправдать доверия отца».

Внезапно раздался резкий стук в дверь и, не дожидаясь ответа, в комнату вошёл Андерс Фортхейн, канцлер короля. Эльза взглянула на его почему-то плывущее лихорадочными пятнами лицо, и на мгновенье внутри у неё все сжалось, как будто она заранее знала, какие страшные вести он принёс.

— В чем дело? — спросил Кристиан, чуть нахмурившись. — Случилось что-нибудь?

— Боюсь, что да, Ваше Высочество, — проговорил канцлер, тщетно пытаясь выровнять тон голоса. — Корабль, на котором плыли ваши родители, принцесса… он затонул.

Эрик оказался угловатым молодым человеком, производящим впечатление угрюмого молчуна. Лицо, несколько болезненное, но довольно красивое, он прятал за длинной русой челкой, постоянно падающей ему на лоб и глаза. 

Если бы Анна чуть лучше разбиралась в мужских костюмах, а, вернее, в суммах, которые за эти костюмы отдавались, то она наверняка бы заметила, что Эрик одет значительно проще присутствующих на вечере гостей: ни бархата, ни шелка, ни дорогих запонок, ни цепочки, с достоинством выглядывающей из-за фрачного отворота, на нем не было. 

Зато Ханс, в отличие от Анны, немедленно приметил и дешевую ткань, и слегка поношенные, хотя и вполне опрятные, туфли; и отсутствие аристократической осанки, которое Эрик, как будто нарочно, выставлял напоказ, горбя спину и мрачно сутуля плечи. На фоне рядом стоящего Бьёрна, с его высоким ростом и военной выправкой, это выглядело почти комично. 

— А где же мой дорогой брат? — поинтересовалась леди Ноэль, вокруг которой, как всегда, собралась большая компания: кроме Ханса, Анны и Катарины, здесь было несколько офицеров из полка, которым командовал Бьёрн, он сам, и две девушки, только начавшие выезжать. 

Одну из них звали Ингрид — это была дочка председателя Верховного суда, краснощёкая брюнетка, звонко заливающаяся на каждую шутку, отпущенную кем-либо из молодых людей. Другая же — Мари, племянница графа Вельгарда — казалась её полной противоположностью: она, как и Эрик, почти все время молчала, скромно поправляя выбивающуюся из-за уха прядь светлых волос, и лишь улыбалась краешками губ там, где Ингрид громко хохотала. Обе девушки, хотя и вышли в свет недавно, были с детства вхожи в дом герцога и знакомы со всей его семьей, так что чувствовали себя свободно. 

— Он играет в карты с генералом Браннлундом, — сообщил Бьёрн. 

— В карты? — ужаснулась леди Ноэль. — Кто допустил Ларса к карточному столу?

— Дядюшка Карл за ним присматривает. Не волнуйся, ничего страшного не случится, — поспешил успокоить её Бьёрн и наклонился к жене. 

— Тебе принести чего-нибудь? 

— Да, принеси пару эклеров, пожалуйста, — ответила Катарина. — Анна, ты ведь будешь? 

Анна, уплетавшая в этот момент фруктовое желе, только согласно кивнула. 

Бьёрн, попутно раскланиваясь со знакомыми, отправился по дорожке к фонтану, возле которого стоял один из столов с угощениями. 

Вечер, пользуясь слегка затянувшимся летом, устроили в саду — огромном для городского особняка, почти не уступающим по размеру дворцовому. От заднего входа в глубину расходились запутанные тропинки, петляющие среди кустов и деревьев, мастерски рассаженных и подстриженных таким образом, что, казалось, будто их не касалась рука человека. Для освещения по веткам развесили разноцветные фонарики, хотя сад ещё не успел погрузиться во тьму и нежился в лучах заходящего солнца. 

Леди Ноэль украдкой оглядела пространство, в котором она была хозяйкой и осталась вполне довольна: музыку с террасы и журчание фонтана почти полностью перекрывала не утихающая болтовня гостей, а значит, все шло как нельзя лучше. 

— Я одного не понимаю: почему леди Ноэль? Ведь вы Анна, — привлёк её внимание один из офицеров.

— Вы мало читаете, мой милый Герхард, — тут же отозвалась леди Ноэль. — Так звали героиню из пьесы Торнена. 

— Коэтанец? Я коэтанские пьесы не читаю из патриотизма. 

— И очень зря. У них много замечательной литературы. 

— А «Адель» вы читали? — лукаво сверкая темными глазами, спросила Ингрид. — Её написал эренделец. 

— О, ну разумеется! — с готовностью ответил Герхард. — Кто же не читал «Адель»? 

— У вас ужасный вкус, — поморщилась Катарина, впрочем, не без усмешки. 

— Почему это? — Ингрид вопросительно взглянула на неё. 

— Потому что это вульгарно, — вместо Катарины ответила Мари тоном заправской монашки. — И весьма прискорбно, что эта пошлая вещица так популярна. 

Роман-фельетон под названием «Адель», выходящий последние полгода в одном из журналов и повествующий о жизни красавицы-актрисы, действительно был очень популярен, особенно среди молодых девушек. К большому неудовольствию их родителей, которые предпочли бы, чтобы их дочери читали что-нибудь менее легкомысленное. 

— В чем же она пошлая? — с некоторой язвительностью спросила Ингрид, не удовлетворённая столь пространным ответом. — Только из-за того, что главная героиня актриса? 

Мари бросила на неё неясный, как будто обиженный взгляд, и сказала с почти явным раздражением: 

— И поэтому тоже. Но главное не в этом, а в том, что тон взят пошлый. 

— Это правда, — согласилась Катарина. — Я бы процитировала вам пару красноречивых местечек в доказательство, но это даже вслух читать страшно. 

— «Адели» пишутся не для того, чтобы их цитировать, дорогая, а именно для того, чтобы тихонько читать под подушкой, пока никто не видит, — сказала леди Ноэль со своей обычной улыбкой. 

— Да и кому нужен слог, когда там столько всего интересного происходит, — усмехнулся Герхард. 

— Об этом уж и говорить нечего, — махнула на него Катарина. — Где вы видели, чтобы в девушку влюблялось столько мужчин сразу? 

— Если бы в книгах писали только о том, что бывает в жизни, можно было бы сойти с ума от скуки, — заметил Ханс. 

— Пусть бы даже не о жизни, но для чего нужна эта плеяда персонажей? — не унималась Катарина. — Только для того, чтобы они восхищались главной героиней? 

— Разве каждый персонаж для чего-нибудь нужен? 

— Разумеется. Иначе их существование бессмысленно. Вообще, если в произведении их слишком много — это признак бездарности автора.

— Вот уж не думал, сестрица, что ты такая ценительница литературы. 

— А ты часто не думаешь, братец. 

Ингрид и Анна зафыркали от смеха, при этом Анна едва не подавилась своим желе. 

— Какая ты злая сегодня, — притворно обиделся Ханс. 

— Я бы все же не спешила набрасываться на бедную Адель, — мягко вмешалась леди Ноэль. — Ведь если её читают, значит в чем-то её автор не ошибся. 

— На казнях тоже безлюдно не бывает, — возразила Катарина. — Но это ведь ужасные кровавые зрелища…

— Боже мой, вы говорите о казнях? — Бьёрн вернулся из своего похода за эклерами. 

— Об «Адели», — пояснила Ингрид, снова рассмеявшись. 

— А что там случилось? Я не читал последнюю главу. Она, кажется, собиралась замуж… 

— Да, но она так и не выбрала — за кого. 

— Я бы на её месте никого не выбирал, — улыбнулся Герхард. 

— О, ну твои холостяцкие взгляды нам известны! — Бьёрн хлопнул сослуживца по плечу. 

— А вы что думаете, Эрик? — спросила Мари, взглядывая снизу-вверх на молодого человека, стоявшего у спинки её стула. 

— О чем именно?

— О романе вообще. 

— Я не думаю о романах. 

— Тогда о чем же вы думаете? — насмешливо поинтересовалась Ингрид. Эрик одарил её хмурым взглядом, но ничего не ответил. 

— Лучше не спрашивать, — заполнил неудобную паузу Бьёрн. — Иначе он начнёт рассказывать что-нибудь о химических реакциях и не перестанет до тех пор, пока не отчитает весь университетский курс. 

— Ну почему же; мы все здесь люди образованные, тем более, что это ужасно интересно. Кстати, милый Эрик, не поведаете нам, что за таинственное представление ждёт нас сегодня? — спросила леди Ноэль. 

— Мы с вашим братом собираемся рассказать о свойствах нитрогена, — ответил он сухо. — Эксперименты с ним довольно увлекательны. 

Анна, как и большинство присутствующих, понятия не имела, что такое нитроген и, хотя Эрик тут же принялся рассказывать об этом веществе, яснее не становилось — как и предостерегал Бьёрн, это больше походило на университетскую лекцию. К тому же, Анна успела доесть эклер, и ей надоело сидеть. Как раз в этот момент Ингрид тоже захотелось размяться:

— Я думаю, было бы неплохо пройтись, — сказала она, повернувшись к принцессе. — Как вы на это смотрите, Ваше Высочество? 

— Просто Анна. Я бы с радостью. 

— Мари, не хочешь с нами? 

— Идите без меня, — рассеянно ответила Мари, сосредоточенно слушавшая речь Эрика о загадочном нитрогене. 

Ингрид подмигнула Анне, и они вместе покинули скамейку. 

— Только не заблудитесь! — бросила им вдогонку леди Ноэль. 

— О, мы не пропадём! — весело ответила ей Ингрид. 

Анна невольно подумала о том, что уж эта девушка действительно не пропадёт нигде. Она казалась совершенно уверенной в себе и, судя по всему, имела план на все самые непредвиденные случаи жизни. А ещё ей, очевидно, хотелось поговорить с кем-нибудь о том, о чем она не могла говорить при всех, поэтому, когда они отошли чуть подальше, Ингрид сказала:

— Мари так влюблена в Эрика, что иногда мне хочется ударить её чем-нибудь. 

Анна улыбнулась. 

— Я тоже заметила. 

— Это уже давно не новость, — сказала Ингрид. — Но все делают вид, что ничего не замечают, потому что её дядя против. А они вдвоем строят из этого ужасную трагедию: вечно смотрят друг на друга умирающими лебедями и нагоняют на всех тоску. Кошмар просто. 

— Если честно, мне показалось, что она влюблена гораздо сильнее, чем он, — сказала Анна, уже успевшая вообразить себе всю любовную историю этих почти незнакомых ей людей. 

— Это только со стороны так выглядит, — усмехнулась Ингрид. — На самом деле, он такой же влюблённый дурак, как и она. Я их обоих знаю всю жизнь. Мы все вместе дружили с детства: я, Мари, Эрик и Ларс. Мы были как братья и сестры. 

— Были? А что случилось? — тут же спросила Анна. Она не подумала о собственной сестре и сама не смогла бы себе ответить, почему этот вопрос взволновал её до глубины души — но дело, конечно же, было в Эльзе. 

Ингрид, кажется, тоже задевала эта тема, потому что она задумалась на некоторое время. На её лице отразилось сразу несколько эмоций, так быстро сменивших одна другую, что их почти нельзя было различить; её мимика вообще отличалась большой подвижностью, что порой выглядело забавно и делало её похожей на ребёнка. 

— Не знаю, — наконец, ответила она. — Это всегда так трудно сказать, что случилось. Наверное…мы просто выросли. Эрик и Ларс теперь в университете, а мы с Мари должны будем выйти замуж когда-нибудь. Ужасно раздражает, но маман уже приискивает мне женихов…

— Не представляешь, как я им сочувствую — раздался вдруг совсем рядом чей-то голос, и обе девушки вздрогнули. Из-за дерева показался сначала ярко мерцающий в полутьме кончик дымящейся папиросы, а затем и её владелец — высокий наглого вида темноволосый юноша в щегольски-небрежном наряде. Он окинул девушек насмешливым взглядом и сбросил в траву пепел. 

— И ведь кто-нибудь непременно попадётся в эту ловушку. 

— Ларс! — воскликнула Ингрид. — Нельзя так пугать! 

— Тебя напугать не так-то просто, — усмехнулся тот и кивнул Анне. — Добрый вечер, принцесса. 

Анна кивнула в ответ. Сына герцога она видела на свадьбе Бьёрна и Катарины — правда, тогда они и словом не перемолвились. Вообще, в последнее время вокруг принцессы было слишком много новых людей, и все они перепутались у неё в голове. Если бы Ингрид не назвала Ларса по имени, Анна, скорее всего, попросту не вспомнила бы, кто он такой. Впрочем, от третьих лиц она уже была о нем наслышана.

— Ты же играл в карты со стариком Браннлундом, — сказала Ингрид. 

— Так я у него выиграл. Вот, праздную победу, — он чуть приподнял бокал с вином, который держал в другой руке. 

— И подслушиваешь чужие разговоры, как обычно, — укоризненно заметила Ингрид. 

— Дурная привычка, что тут сделать, — беспечно пожал плечами Ларс, затягивая и выдыхая сигаретный дым. 

Ингрид недовольно отмахнулась от него. 

— При дамах неприлично курить. 

— Ты же знаешь, что я не очень приличный человек. 

— Просто ты грубиян, — фыркнула Ингрид. 

— Не без этого, — улыбнулся Ларс насмешливо и вдруг поймал любопытствующий взгляд Анны. Она немедленно отвела глаза и тут же укорила себя за то, что так глупо выдала своё смущение; в конце концов, она выше статусом и может разглядывать, кого пожелает! Но Ларс сделал вид, что не заметил этого. 

— Кстати, это то самое дерево, — обратился он к Ингрид, кивая на ствол старого бука, который он подпирал плечом. — Раз уж сегодня ты решила предаться воспоминаниям юности. 

Ингрид посмотрела туда, куда указывал его взгляд и усмехнулась. 

— И правда, — сказала она. — Взгляните, принцесса. Следы нашей старинной дружбы. 

Анна наклонилась и прочитала криво вырезанные на коре заглавные буквы: «Л.И.М.Э.». 

— О, это ваши имена? — спросила она с улыбкой. 

— Да, мы сделали это, когда были детьми. 

— Я помню, как мы дрались за то, чьё будет первым, — иронически-мечтательным тоном произнёс Ларс. 

— И ты, разумеется, не уступил мне, — припомнила Ингрид. — Ты был ужасным подлецом в детстве. И с тех пор, кстати, ничего не изменилось. 

— Так и есть. Но, я считаю, что бороться с природой глупо, а это, должно быть, врожденное — как твоё ужасное чувство юмора, например. 

— Нормальное у меня чувство юмора! 

— Поэтому ты смеёшься над всем подряд, даже над шутками Бьёрна. Я в жизни ничего тоскливее их не слышал. 

— Бьёрн — последний человек, который верит в твою порядочность, и ты про него говоришь гадости! — возмутилась Ингрид. 

— Бьёрн верит в странные вещи. Он, например, все ещё считает, что удачно женился, хотя по-моему, это самое глупое, что он делал в жизни. 

— Вы так категорически против женитьбы? — спросила Анна, стараясь подражать его насмешливому тону. 

— Разве? Ничего подобного — я очень уважаю институт семьи и брака, — «семьи и брака» он выговорил с пафосом министра на заседании. — но не тогда, когда из него устраивают парад лицемерия, а именно этим сейчас занимается моя дражайшая невестка. 

Анна враз растеряла всю весёлость и нахмурилась — это уже переходило границы шутки. 

— Вы считаете, что принцесса Катарина недостаточно хорошая жена? — спросила она с вызовом. 

Ларс перехватил её настороженный взгляд и только спокойно улыбнулся на него. 

— Лучше никогда не спрашивайте моего мнения ни о ком, принцесса. 

— Да, потому что он всегда обо всех думает самое мерзкое, — вмешалась Ингрид, отводя грозящую неприятность. — И, кстати о мерзостях, мне казалось, вы с Эриком собирались устраивать какие-то эксперименты. 

— Ах да, я как раз собирался искать его, — как будто только теперь вспомнил Ларс, выбрасывая докуренную папиросу и допивая остатки вина. — А о химии у тебя все ещё дикие представления. 

— Не хватало мне только ваших представлений о химии, — хмыкнула Ингрид. — От них бывают проблемы с законом, как видно из опыта. 

— Так ведь твой отец судья, тебе ничего не будет, — сказал Ларс и снова посмотрел на Анну, которая теперь поглядывала на него с подозрением. — А вы и вовсе принцесса, вам нечего бояться. 

— Я ничего и не боюсь. 

— В самом деле? Ну, тогда приглашаю вас поучаствовать. 

— В качестве подопытной?

Улыбка Ларса приобрела какой-то удовлетворённый оттенок, как будто он услышал не колкость а что-то для себя приятное. 

— В качестве подопытной мы всегда можем взять Ингрид, а вас я приглашаю ассистентом, — и он иронично поклонился. 

— Я не против, только предупреждаю, что я ужасно неуклюжа и могу случайно облить вас кислотой. 

Ингрид фыркнула от смеха. Ларс только приподнял брови. 

— К сожалению, сегодня батюшка запретил нам всякую кислоту, — сказал он с деланным разочарованием. — У нас один только нитроген, а он совершенно безобиден — в худшем случае вы меня заморозите. В конце вечера можем разыграть сценку из Снежной королевы, если захотите. 

— Я бы с радостью, но, подозреваю, что вас не растопит никакая Герда. 

Ингрид уже хохотала вовсю. 

— Анна, можно я вас расцелую? — произнесла она сквозь смех. 

— Пожалуйста, — улыбнулась Анна, подставляя щеку. Ингрид звонко её чмокнула, заключая в объятия. 

— Все! Я буду вас любить! 

— Что ж, в таком случае, не буду вам мешать, — усмехнулся Ларс и собрался уходить. 

— Вы обещали взять меня в ассистенты! — напомнила ему Анна. 

— А я вас обманул. Но, не волнуйтесь, вы обязательно поучаствуете в сегодняшнем представлении! 

И он развязным шагом направился в сторону площадки перед особняком, где толпилась большая часть гостей. Анна только недоуменно глядела ему вслед. 

— Не обращайте внимания, — сказала ей Ингрид. — Это Ларс, он все время делает вид, что он умнее всех вокруг, хотя на самом деле он самый большой дурак. Кто только ни пытался его перевоспитать, но ничего не вышло, — она взяла Анну под руку. — Пойдёмте лучше обратно, посмотрим, что они придумали. Уверена, что это какая-нибудь очередная пакость. В прошлый раз дядюшка Карл принимал у себя лернардского посла, и Ларс притащил ему какое-то устройство под видом «новейшей научной разработки». Бедолага взял его в руки, и бам — у него все лицо в зелёной и фиолетовой краске. Чем только не пытались оттереть — не отмылось; а ему в этот день непременно надо было быть у короля…

— Так это был Ларс? — воскликнула Анна и тут же расхохоталась. — Посол Лернардии с флагом Эренделла во все лицо! Мы все ужасно смеялись! Даже канцлер Фортхейн, даже Кристиан! 

— Принц Кристиан умеет смеяться? Ни за что не поверю! 

— Да-да! Я бы тоже не поверила, но я сама видела! Он, правда, сказал, что «этого шутника надо отправить веселиться на каторгу», но это не в счёт…

— А что король? 

— О, папу очень легко рассмешить, он только кажется таким суровым; он хохотал до слез весь вечер! 

Они вернулись к скамейке, от которой ушли. Здесь развлекалась все та же компания, только Эрик присоединился к Ларсу, который командовал лакеями, перетаскивающими столы и тазы с чем-то дымящимся. 

— Боже, Ингрид, тебя слышно за версту! — с лёгким укором сказала леди Ноэль. — О чем вы так смеялись? 

— Я рассказывала принцессе Анне ту историю с послом и краской. 

— Ах, это! Ужасно, ужасно жестокая шутка! — покачала головой леди Ноэль, но она не смогла скрыть улыбки. — Проделки моего брата невозможны…

— А что за история? — спросила Катарина, и Ингрид тут же принялась пересказывать ей то, что она минутой ранее поведала Анне. И, хотя все определенно осуждали поступок Ларса и жалели «бедняжку-посла», удержаться от смеха было непосильной задачей, которую, впрочем, никто и не пытался выполнить. 

Солнце почти совсем зашло, и кроны деревьев засветились причудливым приглушённым сиянием; помимо этого сразу несколько гирлянд тянулось по столбам вокруг фонтана и через весь двор к козырьку террасы. А вдалеке, за обрывом, которым где-то в глубине заканчивался сад, тонул в сумерках величественный фьорд. Гости оживлённо переговаривались, наблюдая за подготовкой к обещанному представлению и гадая, что же это такое будет. 

Наконец, все собрались вокруг стола, на котором расположили чашу с таинственной жидкостью; от неё, как от дыхания на морозе, шёл туманный белый пар. Это и был тот самый нитроген. Как с важным видом объяснил Эрик, он имел чрезвычайно низкую температуру и по этой причине обладал своими необычными свойствами, что позволяло проделать множество забавных фокусов вроде сужения воздуха в надутом шарике и замораживания пирожных. 

Какое-то время все забавлялись разбиванием превращённого в лёд бланманже, а когда это развлечение стало надоедать, Ларс потребовал стакан с виски или коньяком.

— А теперь, господин генерал, — обратился он к генералу Браннлунду. — Время вернуть ваш карточный долг. И не пытайтесь откупиться: я предупреждал, что деньгами не возьму. 

Генерал подошёл поближе, и Ларс с лукавой улыбкой показал ему принесённый лакеем стакан виски. 

— Столько выпить сможете? 

Старик, покручивая свои пышные седые усы, скептически оглядел наполненный едва на треть стакан и перевёл подозрительный взгляд на Ларса. 

— Смогу. А в чем, собственно, сложность? 

— В том, что вам придётся это съесть, — Ларс передал виски Эрику. Тот перелил алкоголь в железную мисочку и опустил её в сосуд с нитрогеном. — В виде мороженого или желе: это уж как получится. 

По толпе гостей прокатился смех. 

— Отравить меня хотите? — хмыкнул генерал. 

— Только чуть-чуть, — улыбнулся Ларс и обернулся к Эрику. — Готово? 

Эрик молча подал ему мисочку с замёрзшим виски. Ларс переложил получившийся десерт в поданную ему хрустальную розетку и торжественно протянул её генералу вместе с ложечкой. — Приятного аппетита, Ваше Превосходительство! 

— Вы сами-то это пробовали? — недоверчиво косясь на странную субстанцию, спросил генерал. 

— Нет, конечно, — весело ответил Ларс. — Мне вообще нельзя холодное, я часто простужаюсь. А вы поторопитесь, а то растает. 

Генерал с опасением отправил в рот первую ложку. Судя по тому, как он скривился, это было далеко не самое лучшее, что он пробовал в своей жизни. 

— Как вам? — поинтересовался Ларс, совершенно довольный своей шуткой. 

— Отвратительно, — ответил генерал. — Полагаю, что есть нужно до конца? 

Ларс радостно кивнул. 

— Напомните мне никогда больше не играть с вами, — вздохнул Браннлунд. Морщась, он все же доел свой карточный долг и всучил опустевшую посуду обратно Ларсу. 

Тот с уважением покивал. 

— Вот это я понимаю — военная выдержка. Что ж, пожалуй, мы в расчёте. 

Всех ужасно развеселила эта сцена. И Анну, разумеется, тоже, и она смеялась вместе со всеми, но одно странное чувство не давало ей покоя. Наблюдая за тем, как красиво взвивается пар из сосуда, в котором смешали нитроген и горячую воду, принцесса никак не могла избавиться от затяжного ощущения дежавю. Оно было необычайно сильным, рождаясь где-то очень глубоко внутри— там, куда не проникало сознание и вообще ничто, кроме этого мутного нитрогенного дыма. Анна как будто хотела вспомнить что-то важное, но это воспоминание постоянно ускользало, оставляя за собой какую-то липкую холодную тревогу и слабую, но настойчивую боль в области правого виска. 

— А теперь, последний трюк! — громко провозгласил Ларс, перекрикивая общих смех, а затем резко обернулся к Анне. — Но он состоится только в том случае, если наша дорогая принцесса согласится принести нам в дар своё украшение, — он указал на свои волосы в том месте, где у Анны был приколот цветок. — Пожертвуете ради науки, Ваше Высочество? 

Анна машинально подняла руку к голове. На мгновение она оказалась в центре внимания; это произошло так неожиданно, что она почти растерялась. 

— Ради науки — пожалуйста, — произнесла Анна, отцепляя цветок от волос и с независимым видом протягивая его Ларсу. Она боялась, что голос прозвучит не совсем ровно, но он был совершенно такой, как обычно, и, кажется, никто не заметил её смятение. Впрочем, странное ощущение не уходило, как и боль. 

— Благодарю вас, — Ларс с поклоном принял цветок и метнулся к столу. Он взял щипцами совсем растрепавшийся крокус за короткий стебелёк и опустил его в остатки жидкости. 

— Нитроген способен моментально заморозить практически все, что угодно, в чем мы уже неоднократно убедились. Нужно совсем немного времени; сейчас мы обратим это несчастное растение в лёд и… — он вынул побелевший, покрывшийся узорчатым инеем цветок и представил его публике на вытянутой ладони. — Чистый лёд! И какой красивый…

Замороженное растение и правда выглядело завораживающе — как будто сошедшее с замысловатых морозных рисунков на заиндевевшем окне; сверкающее в лучах разноцветных фонариков. 

Гости дружно зааплодировали, хотя этот фокус они уже видели и были не то, чтобы очень впечатлены. Ларса это ничуть не смутило, напротив, он улыбнулся с предвкушением, как будто это было только начало. Анна потянулась было к цветку, ожидая, что Ларс вернёт его ей, но он этого не сделал. Вместо этого он с силой сжал руку в кулак. 

— Красивый и невероятно хрупкий, — произнёс он с театральным трагизмом. Сквозь его пальцы посыпалась белая пыль, как будто у него в ладони была пригоршня песка. 

Аплодисменты резко утихли. Целую минуту царило ошеломлённое молчание, в которое затем прокрались недоуменные шепотки, с каждым мгновением нарастающие, как шелест разгневанной волны на берег. 

— Это возмутительно! — услышала Анна чей-то голос недалеко от себя. Она, как потерявшийся утёнок, принялась искать взглядом леди Ноэль, потому что обычно старалась подражать ей в непонятной ситуации. 

Герцогиня смотрела прямо на Ларса, и на её лице было такое брезгливое выражение, как будто в его все ещё протянутой вперёд руке осталась не снежная пыль от погибшего растения, а раздавленная мышь. Ларс улыбнулся ещё шире, даже немного безумно и, как ни в чем не бывало, отряхнул руки. 

— Вам понравилось представление, принцесса? — тихо спросил он. 

— Что происходит? — Анна недоуменно нахмурилась, чувствуя себя так, как будто вокруг них были не важные вельможи и почтенные дамы, а стая волков, готовая в любое мгновение кинуться на свою добычу. Кто и почему был добычей она, правда, не очень понимала. 

— Да вы ещё наивнее, чем все говорят, — сказал Ларс, в его голосе проскользнуло что-то вроде умиления. Разумеется, очередная издевка. 

— В чем дело? — пробормотала Анна, беспокойно озираясь и чувствуя, что боль в виске усиливается. — Почему все так смотрят? 

— Ничего особенного: просто они очень суеверны, — усмехнулся Ларс. — Знаете, уничтожить символ королевской династии, да ещё с такой помпой — этого они мне не простят, вот увидите. 

До Анны, наконец, дошло. 

— Вы нарочно сделали это? — спросила она с дрожащим в голосе негодованием. 

Ответить Ларс не успел, потому что в этот момент перед ним возник герцог Роэтельский. Он весь казался немного надутым от ярости, хотя все ещё держался очень прямо. Он, должно быть, хотел тут же начать выговаривать сыну за произошедшее, но вспомнил о принцессе. 

— Я приношу вам свои извинения, Ваше Высочество. Это жестокое недоразумение… 

— Все в порядке, герцог, — поспешила заверить его Анна, хотя её немного трясло от волнения и, самое главное, непонимания того, почему она стала жертвой этого странного розыгрыша, похожего на объявление войны. — Я совсем не сержусь. 

— Готов об заклад побиться, что это не так, — влез Ларс, хотя ему, очевидно, стоило бы помолчать. 

— С тобой я позже разберусь, — прошипел герцог сыну, гневно сверкнув глазами в его сторону. — Убирайся в дом и не показывайся больше перед гостями. 

— Как прикажете, папа, — насмешливо поклонился Ларс и кивнул Анне на прощание. — До встречи, принцесса. 

Он ушёл с нахально-довольным видом, искренне наслаждаясь взглядами, которые все, как один, уткнулись ему в спину. Недовольство все ещё витало в воздухе, перекатываясь над головами вместе с возмущёнными возгласами, и вечер грозил обернуться катастрофой. 

— Ты в порядке? — прошептал Ханс, осторожно, но немного покровительственно беря Анну за локоть.

— Да, — быстро ответила ему принцесса и решительно высвободила руку. 

— Куда ты? 

— Нужно прояснить пару вопросов, — бросила она и стремительно зашагала через расступавшуюся перед ней толпу гостей вслед за Ларсом. 

Она нагнала его в холле, в котором тёплый свет свечей в канделябрах отражался от холодного мраморного пола. 

— Зачем вы сделали это? — спросила Анна, и её разгневанный голос рассыпался эхом в большом пустом помещении. 

Ларс, ступивший было одной ногой на ступеньку лестницы, обернулся. 

— Вы ведь сделали это нарочно?

— Нарочно, конечно же, — ответил он спокойно. — Если уж совсем честно, то я намеревался взять любой цветок — у нас эти кошмарные крокусы валяются по всему дому, но тут так удачно подвернулись вы, я просто не мог упустить такую прекрасную возможность…

— Возможность чего? Поглумиться над символом династии? Или надо мной? 

— Ну…поглумиться слишком грубое слово, вы не находите? К тому же, я не сделал ничего особенного — никого не волновали расколотые пирожные, ведь так? А то, что люди вкладывают смысл в то, что его не имеет…это уж не моя вина.

— Но вы знали, что делаете! Не пытайтесь теперь сделать вид, что не подозревали, как другие поймут это! — почти что прокричала Анна, остро ощущая, как каждое слово отдаётся нарастающей болью в виске. 

— Я вовсе не пытаюсь сделать ничего подобного. Можете пожаловаться на меня вашему венценосному батюшке, и он прикажет отсечь мне голову за то, что я смертельно оскорбил вас и вашу сиятельную династию. 

— Но за что? — спросила Анна, с отчаянием понимая, что голос её подрагивает. — Что я вам сделала? 

— Вы? Ничего. Да и семья ваша тоже. Считайте, что вы просто жертва обстоятельств. Судя по тому, как вы наивны, вам часто придётся ею быть. 

— А вы кто? Палач? Почему вы решили, что имеете право поступать так, как вам вздумается? 

— Хотите втянуть меня в философский диспут? Прямо в коридоре? — он снова улыбнулся со своей невыносимой насмешкой. — Уверены, что не расплачетесь? 

Анна стиснула зубы и кулаки; её переполняло незнакомое ей прежде чувство. Это была ненависть. Утром ей казалось, что она испытала её во время разговора с Кристианом, но та мелкая, почти детская обида была ничем, по сравнению с этим бурлящим и клокочущим огнём, который горел у неё в груди, обжигая щеки румянцем и глаза предательскими слезами. 

— Нет, — отрывисто сказала принцесса, из последних сил стараясь взять себя в руки. — Мне и так все ясно. Вы просто бесчестный мерзавец, который издевается над другими в своё удовольствие. 

— Вы не знаете настоящих мерзавцев, если приняли меня за такового. Но, полагаю, что вам предстоит еще множество интересных открытий в этой области. 

— В таком случае вы — первое из них. 

— Пусть будет так, — пожал плечами Ларс, опираясь о перила лестницы. — Многие считают меня…как вы сказали? Бесчестным мерзавцем. Вы не вполне ошибётесь, если будете так думать. 

— Кем же вы считаете себя? 

— Я бы предпочёл отложить этот увлекательный разговор до другого раза. Тем более, что вам наверняка пора возвращаться к вашим милым друзьям. 

Анна усмехнулась с несвойственным ей, но оттого ещё более старательным презрением и поправила волосы, заодно потирая беспрестанно ноющий висок. 

— Боюсь, что в другой раз я не стану с вами говорить. Поэтому я хочу спросить сейчас, что вы имели ввиду под «парадом лицемерия», когда говорили о принцессе Катарине? 

— Я ведь вам сказал, чтобы вы не спрашивали ни о ком моего мнения. 

— Но я хочу знать, — Анна упрямо посмотрела в его холодные карие глаза, напоминавшие темные насмешливые угольки. У герцога были похожие, но у него был тёплый, участливый взгляд; у Ларса же — ровно наоборот. 

— Знать, значит, хотите, — протянул он. — Ну хорошо: слушайте, раз желаете. Эта ваша…кто она вам? Троюродная? 

— Троюродная сестра, — со всем возможным хладнокровием произнесла Анна. 

— Ну да, впрочем, неважно. Ваша сестра, по моему скромному подлому мнению — это хитрая изворотливая бестия, которая ради наживы брата родного не пожалеет...кстати, о брате бы тоже стоило упомянуть. Вы ведь за него замуж собираетесь, верно? Так вот, я бы вам этого не советовал: принца Ханса я наблюдал в значительной степени меньше, чем его сестрицу, но, должен сказать, что он по всем повадкам мало чем от неё отличается, разве что честолюбия в нем даже побольше будет. И, прежде чем вы испепелите меня взглядом или вдарите мне пощечину — уверен, что вы хотите сделать именно это последние полчаса — я разочарую вас ещё в одном: своего милого доверчивого мужа она не любит ни одним миллилитром своей маленькой пошлой душонки и, я уверен, что и не собиралась любить, когда выходила за него замуж. Да она и не умеет, я думаю…

— А вы умеете, значит? — Анна совсем не это хотела сказать, первым её желанием, как правильно заметил Ларс, было залепить ему пощечину, но она остановила себя, памятуя об утреннем разговоре с Кристианом — она действительно все ещё принцесса. 

— Не знаю, не проверял, — беспечно пожал плечами Ларс, насмешливо улыбаясь, как будто читая по её глазам все, что она могла бы сказать. 

Анна и правда хотела высказать многое, но этот наглый взгляд не давал ей сосредоточиться — ей казалось, что какое бы слово она не подобрала, оно бы все равно не добралось до цели и разбилось бы о холодную иронию её отвратительно-непробиваемого собеседника. В конце концов, она решила, что все это и не имеет никакого смысла. 

— Что ж, мне все ясно, — выдохнула она. — Я бы сказала, что мне жаль вас, но это отнюдь не так. 

— Кроме наивности, вы ещё и честны. Вам и правда нелегко придётся. 

— Это уже не ваша забота, — отрезала Анна, гордо вздергивая голову. 

— Разумеется, нет. Ваше любопытство относительно меня исчерпано? 

— Вполне. Доброго вечера, — она нарочно неторопливо поклонилась и развернулась, чтобы вернуться в сад. 

— И вам того же, Ваше Высочество, — издевательски прилетело ей в спину, но она не обернулась. 

Анна уже почти схватилась за ручку двери, как вдруг с другой стороны холла распахнулась другая дверь, на пороге которой показался взмыленный гвардеец. Королевский гвардеец. 

«Неужели, и правда прислал за мной караул?» — подумала Анна, с ужасом представляя, как все её шаткое достоинство рассыпется в прах, когда она станет объясняться о своём побеге с солдатом в присутствии Ларса, который, конечно же, не уйдёт и будет только рад понаблюдать за этой занимательной сценой. 

— Вы здесь, Ваше Высочество? — проговорил гвардеец таким удивленным тоном, как будто он пришёл сюда не за ней. Может быть, и правда не за ней? Но тогда…зачем? 

— Что…что случилось? — спросила Анна, кидая испуганный взгляд на Ларса, как будто бы она могла встретить там что-то, кроме безразличия и насмешки. 

— У меня ужасные новости, принцесса, — сказал гвардеец, снимая с головы кивер. — Король и королева погибли при шторме в Северном море несколько дней назад. Принц Кристиан объявлен регентом, и он просит вас вернуться во дворец немедленно. 

Анна судорожно схватилась одной рукой за дверь позади себя, другой за висок, взорвавшийся жуткой болью. У неё перед глазами потемнело. 

— Ваше Высочество! — эхом донёсся до принцессы голос то ли Ларса, то ли гвардейца. 

Кажется, она начала падать, и кто-то подхватил её, но она уже не могла этого понять; её накрыл обморок.

Кристиан отложил документ, который он перечитывал уже в шестой или седьмой раз, и взглянул на часы. Была почти половина пятого — время, назначенное герцогу Варавскому для аудиенции. Кристиан терпеть не мог этого вздорного старика, но сегодня ему необходимо было с ним переговорить по одному крайне важному делу. Он встал из-за стола и принялся ходить взад-вперёд, как он всегда поступал, когда ему нужно было привести мысли в порядок; но на сей раз привычный способ успокоения не сработал — после целого дня бесконечных докладов, обсуждений и принятия решений у него гудела голова, и распутать тот клубок, который в ней скатался, было непосильной задачей для уставшего мозга. 

Вот уже три недели, как Кристиан был официальным принцем-регентом королевства Эренделл, то есть, по сути, его полноправным монархом, а заодно и конунгом Нарлдрского Союза, в который входили семь Великих герцогств. Его готовили к этому бремени многие годы, но, как оказалось на деле, все его участие в государственной жизни было детской игрой по сравнению с тем количеством обязанностей и отвественности, которые легли на его плечи после смерти короля Агнарра. У него не было ни одной свободной минуты, а тогда, когда они по какой-то случайности выпадали, он не мог думать ни о чем, кроме торговых соглашений, дипломатических затруднений, отовсюду грозящих военных конфликтов, вечного поиска денег для почему-то вечно пустующей казны и ещё примерно тысячи вопросов, требующих разрешения. 

В довесок к этой куче проблем, был Ханс, который по-прежнему оставался в Эренделле и, судя по всему, все так же претендовал на руку принцессы Анны. Кристиан уже высказал своё мнение по этому поводу и не понимал, чего его брат хочет добиться. К чему все это глупое упорство теперь, когда стало известно, что король не вернётся домой, а судьбу несовершеннолетней принцессы решает принц-регент? Не лучше ли перестать пудрить голову бедной девушке и убраться восвояси, не дожидаясь публичного скандала? Если Ханс думает, что Кристиан из родственного или ещё какого бы то ни было чувства постесняется вышвырнуть его из Эренделла, то он глубоко заблуждается. Конечно, не хотелось бы до этого доводить, но, если обстоятельства вынуждают... Принц представил себе, как отвратительно это будет выглядеть и непроизвольно поморщился. 

От его семейки одни только неприятности. Как будто и без того у него мало поводов для беспокойства: взять хотя бы колонии в Южном океане — снова нужно отправлять туда дополнительные войска, потому что Коэтания, похоже, подстрекает местное население к мятежу. Или полусырые проекты железных дорог, которые валяются в столе у короля уже несколько лет — если не начать их строительство как можно скорее, прогресс ускачет так далеко, что за ним нельзя будет угнаться. А, кроме того, на континенте опять не спокойно, и Эренделл вряд ли сможет обойти стороной очередную большую войну, если она случится — в любом случае, нужно готовиться, реорганизовывать армию, закупать вооружение, строить корабли и далее по списку. Средств, конечно же, на эти удовольствия нужна уйма, а герцоги опять что-то мутят с налогами и, разумеется, Высочайшее собрание в очередной раз отклоняет налоговую реформу. 

— Его Светлость, герцог Варавский, — объявил лакей, и в дверях появился невысокий худой мужчина преклонных лет с морщинистым одутловатым лицом и надменно прищуренными глазами. 

— Ваше Высочество, — тонким холодным голосом произнёс он, склоняя голову перед принцем. 

— Добрый вечер, герцог, — с трудом натягивая вежливую улыбку, поздоровался Кристиан и протянул руку. 

Варавский пожал её, глядя на принца с некоторым недоверием из-за кустистых седых бровей. 

К сожалению, у меня очень мало времени, поэтому перейдём сразу к делу, вы не против? Прошу вас, — Кристиан указал на кресло. 

— Как вам будет угодно, — пожал плечами старик и, поправив полы своего фрака, уселся с самым независимым видом. 

— Я бы хотел обсудить заседание Высочайшего собрания, которое состоялось на минувшей неделе. В особенности, тот самый пункт, по которому мы с вами так резко разошлись в тот раз… — «разошлись» было очень мягким описанием того спора, едва не переходящего на личные оскорбления, который разразился между ними на предыдущем заседании. Кристиан признавал, что вышел из себя и наговорил лишнего, но герцог становился просто невыносим, когда ему казалось, что его интересы ущемляют; а именно это подразумевала многострадальная реформа налогообложения, которую Кристиан был намерен провести во что бы то ни стало. 

Реформа задевала интересы не только Варавского, но вообще всех Великих герцогов и, строго говоря, противоречила положениям Священной Латуры — документа, регулирующего отношения между членами Нарлдрского Союза. Для того, чтобы начать внедрять её, нужно было набрать большинство голосов в Высочайшем собрании — главном законодательном органе Союза, в который входили семь герцогов и король Эренделла. Несмотря на три королевских голоса, реформу отклоняли уже дважды, но Кристиан останавливаться не собирался. 

— Я говорю о проекте графа Лаудена. 

— Ваш проект — это чистой воды беспредел! — тут же вспыхнул Варавский. — И я держусь все того же мнения, что и на прошлой неделе. А если вы хотите, чтобы я переменил его, то нам лучше тут же разойтись! 

Кристиан в очередной раз подавил в себе раздражение. 

— Скажем так, у меня появились новые аргументы в его защиту, — произнёс он почти спокойно. 

— Это какие же? — герцог посмотрел на принца ещё более недоверчиво и даже несколько презрительно. 

Кристиан взял со стола бумагу, которую просматривал до прихода герцога и протянул ему. Тот поправил на носу очки и принялся читать, вздёрнув брови так, как будто он не ожидал увидеть там ничего хорошего и, очевидно, делая этим великое одолжение. 

— Что это такое? Взятка? — спросил Варавский, едва дойдя до половины. 

— Это черновик нового указа, который позволит вашему герцогству некоторые вольности, выходящие за рамки положений Священной Латуры, — пояснил Кристиан. — В прошлый раз вы сказали, что Эренделлу нет дела до ваших нужд, но это отнюдь не так. Я предлагаю вам торговые привилегии, которые не имеет больше никто из Великих герцогов…

— Что насчёт конкуренции? — перебил его Варавский. — Ваши воротилы не позволят поднять голову ни одной торговой компании, даже если вы разрешите заключать договоры с внешними партнерами. Какой мне прок от привилегий, которыми я не смогу воспользоваться? 

— Нюансы мы обсудим по ходу. Это дело не одного дня, как и реформа, за которую я прошу вас проголосовать. Изменения будут происходить постепенно. 

— Но будут ли это изменения к лучшему? 

— Несомненно, — как можно более убедительным тоном сказал Кристиан. — Как бы это ни было трудно, но развиваться, в том числе и в торговом отношении, должен весь полуостров, а не только Эренделл. И мы должны добиться этого. 

— А как же ваше «Эренделл — центр прогресса»? — припомнил герцог фразу, которую Кристиан бросил ему на заседании в ответ на претензию о том, что Эренделл слишком много себе позволяет. 

— Не думаю, что благополучие вашего герцогства помешает Эренделлу оставаться центром прогресса, — с холодной улыбкой проговорил принц-регент, несмотря на то, что ему ужасно хотелось послать все благополучие герцога и его проклятущего домена в Хельхейм. 

— Ну-ну… — хмыкнул Варавский, снова погружаясь в чтение. Но он опять не дочитал до конца, зацепившись за один из пунктов и принялся бурно возражать. 

Кристиан провозился с ним почти полтора часа, на протяжении которого он едва подавлял в себе желание швырнуть в своего собеседника чем-нибудь тяжёлым. Но его терпение было вознаграждено, и герцог ушёл с обещанием «подумать над предложением», чуть более расположенный к сотрудничеству, чем при начале разговора. Это был маленький, но, все же, шаг к успеху. 

Принц раздраженно вздохнул и, схватив со стола увесистый разрезной нож, приятная на ощупь гладкая рукоятка которого обычно производила на него успокаивающее действие, принялся ходить по просторному кабинету покойного короля.

Это было светлое, хорошо обставленное и не лишенное уюта помещения, но Кристиан почему-то не чувствовал себя удобно здесь. Может быть, дело было в том, что он никак не мог привыкнуть к своей новой роли, которую он не полагал принять на себя так скоро, а может быть в том, что он вообще с трудом переменял свои привычки; но ему все время казалось, что вот-вот войдёт дядя Агнарр, прикажет подать чай, без которого не мог работать ни минуты, и, вместо того, чтобы сесть в кресло, станет расхаживать с чашкой в руках, диктуя между глотками документы секретарю и спрашивая у племянника всякие пустяки, которые вполне мог решить и сам, вроде того, не слишком ли заумно звучит оборот и стоит ли прибавить в письме к королю Андалта «мой драгоценный брат» или обойтись «дорогим другом». 

Но у Кристиана не было права предаваться унынию. Ни права, ни времени. У него было всего полчаса до сегодняшнего заседания совета, а ещё нужно было разобраться с ежедневной текучкой документов, которые укоризненными стопками высились на столе. Кристиан посмотрел на них с тоской и отвернулся к окну. Но там он увидел нечто ещё более для него неприятное: по парковой дорожке, взявшись за руки, шли две фигуры. Одной из них была принцесса Анна, а другая принадлежала его брату. 

Кристиан сжал нож так, что у него побелели пальцы. Он хорошо, безупречно держал себя в руках на людях, но здесь, посреди этого одинокого пустого кабинета, он мог признаться самому себе, что главной причиной, по которой он хочет выставить Ханса вон из Эренделла, была ревность. Глупая до тривиальности, но сильная как смерть. 

На самом деле, с принцессой их почти ничего не связывало. Для Кристиана Анна всегда была маленькой непоседливой девочкой, какой он впервые увидел её много лет назад, а он сам для неё — должно быть, кем-то вроде одного из советников её отца, занудных и скучных. Они мало общались — слишком велика была разница в возрасте, да и интересы их не соприкасались. Но одним прекрасным утром Кристиан увидел её в саду, играющую с щенком спаниеля, и испытал то, чего никогда не чувствовал к Эльзе, как бы сильно он ни уважал её. Силу этого чувства принц осознал только тогда, когда понял, что Анна влюбилась в его брата. Возможно, он догадался об этом даже раньше самой принцессы: он видел это во взглядах и в жестах, слышал в её голосе. Ему должно было быть все равно, но это больно отзывалось в груди и приводило его в бессильную ярость. 

«Нет, нужно кончать с этим» — решительно сказал себе Кристиан и, отойдя от окна, велел позвать к себе Ханса. 

Тот немедленно явился. Наверняка он был удивлён этим приглашением — это был первый раз, когда брат изъязвил желание поговорить с ним — но старательно делал вид, что ничего необычного не происходит. Он застыл у дверей, ожидая приглашения присесть, но принц-регент не спешил выказывать гостеприимство, уперев в младшего брата взгляд, полный ядовитой зависти и холодного презрения. 

Ханс был похож на мать. Цветом волос и глаз, вздернутым кверху носом, линией губ и подбородка, и даже в изгибе бровей было что-то материнское. Кристиану это было неприятно. И потому, что воспоминание о матери, вместе с которой умерло его далекое, беззаботное детство, было болезненно, и потому, что сам он всегда был больше похож на отца, которого не любил. Он сцепил сзади руки и, надменно наклонив голову, начал: 

— Я полагаю, вы догадываетесь, зачем я вас пригласил. 

Ханс промолчал, хмуро следя за каждым движением брата. 

— Когда вы намерены покинуть Эренделл? — перешёл прямо к делу Кристиан. 

— Вы знаете, что я никуда не собираюсь уезжать. 

— И на каком же основании вы намерены остаться? 

— Это вам тоже известно. 

Принц-регент брезгливо поджал губы. 

— Я, кажется, уже говорил и вам, и принцессе, что свадьбы не будет. Вы хотите получить официальный отказ? 

— Я не понимаю причин, по которым мне будет отказано, — челюсть Ханса слегка дрогнула при этих словах, выдавая его злость и возбуждение. В эту секунду он напомнил Кристиану мальчишку, каким и был когда-то. Вечно позади всех, вечно обиженный на старших братьев. И, разумеется, маменькин любимчик. 

— Я не обязан называть вам причин, — отрезал Кристиан. — Я имею право вам отказать и я вам отказываю. 

— Вы плохо знаете Анну, если думаете, что она позволит собой помыкать, — бросил в ответ Ханс. 

— Я никем не помыкаю, — хладнокровно проговорил старший принц. — Я, как вам известно, являюсь опекуном принцессы и обязан заботится о её благополучии. Что я и делаю. 

— Запрещая ей выходить замуж за того, кого она любит? 

Кристиан поморщился. Любит…да она влюбилась бы и в торговца льдом, если бы провела с ним больше пары дней! 

— Ей шестнадцать лет, она ничего не знает о любви, — ответил он. — Как и вы, я думаю. 

— Да что вы можете знать обо мне? — взорвался Ханс, его зелёные глаза уже полыхали. 

«Нет, все-таки, он похож на отца» — удовлетворенно подумал про себя Кристиан, вспоминая несдержанную страсть, горевшую в глазах старого короля и способную заставить его свернуть горы, когда он был моложе. Но Ханс ничего не мог сделать, он был бессилен. Кристиан был хозяином положения. 

— О, я вижу вас насквозь, — протянул он с желчной улыбкой. — Решили воспользоваться наивностью юной девушки ради того, чтобы заполучить своё место под солнцем. Будете утверждать, что это не так? 

— Не так. 

— Не верю ни единому слову. 

— Можно подумать, вы женитесь на принцессе Эльзе из большой любви, — прошипел вдруг Ханс, очевидно, растеряв остатки своего самообладания. 

Кристиан перестал улыбаться. Он презрительно усмехнулся и отвернулся обратно к окну. 

Да, не из большой любви. Но не для того, чтобы заполучить власть, ни в коем случае. Он — надежда всего Эренделла, он поклялся королю оберегать его страну и его дочерей от…от таких, как Ханс. И он сдержит слово. 

— Судьба моя и принцессы Эльзы вас не касается, — с бесцветным спокойствием произнес Кристиан и повелительно махнул рукой. — Вы можете идти. В понедельник отходит корабль до Южных островов. У вас есть целая неделя, чтобы собрать вещи и попрощаться с вашими эрендельскими друзьями, — он чуть понизил голос, чтобы следующие его слова прозвучали более внушительно: — Я надеюсь, что вы проявите благоразумие. 

У Ханса покраснели щеки, и все так же подрагивала челюсть; в каждой его черте тряслась ненавистью смертельная обида. Кристиан уже понял, что приобрёл в лице брата заклятого врага, но эта мысль ничуть его не расстраивала. Они никогда не были особенно дружны. 

Младший принц дёрнул головой вместо того, чтобы поклониться, как подобает и, громко шаркнув по паркету, шагнул обратно к двери. В проёме он столкнулся с входившим канцлером, но как будто не заметив его, стремительно вылетел из кабинета. 

— О чем вы говорили с принцем? — поинтересовался канцлер, когда за Хансом закрылась дверь. 

— Я приказал ему убираться домой, — ответил Кристиан, собирая в папку бумаги, нужные ему для совета. 

— Вы уверены, что не приняли поспешного решения? — спросил канцлер своим тихим, вкрадчивым голосом. — Ваш брат — не самый плохой выбор. 

— Есть и получше, — фыркнул Кристиан. — У него за душой ни гроша. 

— Но он не какой-нибудь проходимец; к тому же, принцесса Анна влюблена в него. Вы, несомненно, разобьете ей сердце, и подобрать ей другого жениха будет нелегко. Боюсь, что она воспримет в штыки любого, кого бы вы ей ни предложили, в то время как её замужество — жизненно необходимо для Эренделла. 

Канцлер был прав. Анна была единственной, кто мог бы родить наследника престола, и Кристиан, конечно, понимал, что рано или поздно она все равно должна будет выйти замуж. Но за кого угодно, только не за Ханса — просто не могло быть выбора хуже. Разумом Кристиан искал в младшем брате всевозможные недостатки, даже те, которых у него на самом деле не было, а ревнивым взором видел, что его брат не испытывает к Анне и половины того, что испытывает к нему она. Да что там…все было очевидно — он ведь почти признался, что действует из корыстных побуждений. Кристиан не мог позволить ему сломать Анне жизнь. Никогда. Она должна быть счастлива. 

— Она забудет о нем уже через месяц, вот увидите, — сказал Кристиан, поправляя воротник мундира перед зеркалом, висящим над камином. — Тем более, что у нас ещё достаточно времени. 

Канцлер ничего не ответил на это, но по его лицу было ясно, что он не вполне одобряет беспечность принца-регента. Он приглушенно кашлянул и спросил: 

— Как себя чувствует принцесса Эльза? 

— Эльза… — Кристиан тяжело вздохнул. Это было не раздражение, нет, но что-то тяжёлое, какая-то тоска — и о ней, и о себе. 

— Лучше, чем можно было бы предположить, — ответил он канцлеру. Эльза и правда держалась хорошо. В первую неделю по замку гулял ледяной ветер, а в её комнатах на стенах блестел иней. Но теперь лёд потихоньку начал таять, а принцесса — приходить в себя. Её мужеством можно было только восхититься. — Но, боюсь, что теперь о публичных выходах придётся забыть, и надолго. 

Канцлер понимающе кивнул. Он был одним из немногих, кого посвятили в главную тайну Эренделла. 

— До конца траура ещё почти целый год. 

— Да, я думаю, она успеет оправиться. Она сильнее, чем кажется на первый взгляд. 

— Совсем, как её мать, — произнёс канцлер задумчиво, и Кристиан вдруг заметил, как сильно он постарел за тот короткий промежуток, что прошёл с момента гибели королевской четы. 

«Почти весь седой» — подумал принц, глядя на его светлые виски и поредевшие к сорока годам волосы, зачёсанные назад и открывавшие высокий белый лоб. 

— Вы готовы? — спросил канцлер как-то холодно, как будто его задел этот почти сочувствующий взгляд. — Совет через пять минут. 

— Да, идёмте, — кивнул Кристиан, и, взяв папку со стола, направился к выходу.

Утренний лёд замерших луж хрустел под копытами лошадей, которых Ханс с Бьёрном гнали к городским воротам наперегонки. У Бьёрна, как у Великого герцога, было право охотиться в эрендельских лесах, и он по-родственному пригласил Ханса разделить с ним эту приятную привилегию. В итоге они вернулись в город с тремя вальдшнепами, одной дикой уткой и зверским аппетитом.

Ханс давно так хорошо не проводил время, хотя он не был большим поклонником охоты и, к тому же, чувствовал себя отвратительно в последние два дня: и морально, и физически. Зима ударила внезапно, и в замке было холодно, как в склепе, так что он, похоже, подхватил простуду.

Но Бьёрн, как ни странно, оказался неплохой компанией, и беспечная болтовня с ним ненадолго отвлекла Ханса от его забот. Принц внезапно выяснил, что его новоприобретенный родственник был отнюдь не так безнадёжен, как о нем говорила Катарина. В вину Бьёрну можно было поставить разве что излишнюю доверчивость и полное неумение разбираться в людях — в остальном это был прекрасный малый, честный и, пожалуй, не лишенный ума.

Ханс был готов это признать, так же, как и своё поражение в импровизированной гонке. Лошадь под ним была непривычная, тогда как Бьёрн гарцевал на своём прекрасном вороном жеребце андалтской породы. Он похлопал его по лоснящейся шее и перевёл в рысь: конь гулко застучал подковами по мостовой, пожевывая вспененный трензель и нервно прядая ушами, готовый снова скакать галопом. Ханс вспомнил о своём Цитроне, который остался дома, в Ольбрахе, и язвительный внутренний голос желчно заметил, что скоро они увидятся.

Настроение его, чуть было улучшившееся, резко рухнуло в яму почти что отчаяния, которое вызывалось в нем мыслью о том, что такое возможное и такое близкое счастье оказалось разрушено из-за прихоти одного-единственного человека. Ханс до скрипа стиснул зубы и от всего сердца пожелал брату скорейшей смерти.

— Надеюсь, вы останетесь у нас позавтракать? — спросил Бьёрн, оборачиваясь в седле. — Анна и Катарина будут вам рады.

— С удовольствием, — отозвался Ханс, стараясь, чтобы его мрачные мысли не сказались на тоне его голоса.

Это удачно, что Бьёрн пригласил его — он и сам собирался ехать к ним, чтобы переговорить с сестрой. Как бы это ни было ужасно, но Катарина, похоже, теперь была его последней надеждой. Скорее всего, конечно же, она ничем не поможет и не затруднит себя даже попыткой войти в его положение, но, если подумать, Хансу больше некуда было податься.

Он ощущал себя таким же беспомощным, как когда-то давно в детстве, когда получал от братьев в драках потому, что был младше и физически слабее, а держать язык за зубами не умел; глотая злые слёзы и хлещущую из носа кровь, он обещал себе, что вырастет и никому не позволит себя бить или унижать. Кто бы сказал ему тогда, что стать просто взрослым для этого недостаточно.

В доме герцога, где жили Катарина с Бьёрном, ожидая, когда на соседней улице закончат ремонтировать их собственный особняк, царило необычное для утра оживление.

— Их Светлость, герцог Оландский прибыли, — сообщил лакей, забирая у Бьёрна хлыст и перчатки для верховой езды. — Они в гостиной, с хозяином и хозяйками.

— Вот это новость! Почему он не предупредил, что вернулся?

— Дядя любит сюрпризы, — заметил Ханс, вспоминая, как полгода назад Фредрик Йоханнес, герцог Оландский, его родной дядя и крестный, внезапно объявился в Ольбрахе вместе с Бьёрном. Они покинули Эренделл с намерением объездить весь мир, но Катарина помешала этим планам, и герцогу пришлось продолжить путешествие в одиночку. Теперь, должно быть, оно ему наскучило и он возвратился в родные края.

Дядя Фредрик или «Фредди», как его чаще величали, был холост, несмотря на свои почти сорок, и жил в своё удовольствие — мог себе позволить, он был одним из самых богатых людей Эренделла. Три его старших брата умерли один за другим во время эпидемии, десять лет назад прошедшей по всему полуострову, и ему досталось огромное состояние отца и герцогство Оландское — богатейшее из семи Великих герцогств. Королю Агнарру он приходился двоюродным братом через мать, сестру короля Рунарда, что делало его, к тому же, вторым в очереди на эрендельский престол. Но, в отличие от Кристиана, который хотя и был регентом по завещанию, по закону о наследовании стоял следом за дядей, Фредрик не кичился этим и вёл себя так просто, как только может человек его положения.

Теперь он сидел в кресле напротив дам и хозяина дома и развлекал их историями из своих поездок, сопровождая это красноречивыми жестикуляциями. Его сильный, звучный голос был слышен ещё из холла.

— А! Бьёрн, дружище! — приветственно воскликнул он, когда Бьёрн с Хансом вошли в гостиную, и поднялся, чтобы по очереди заключить их в крепкие объятия. — Надеюсь, ты не злишься, что я не попал на твою свадьбу? Клянусь, я почти успел! Но проклятые лернардцы задержали наш корабль в порту, а потом я и вовсе чуть не утонул, пока пересекал наше ласковое море. В этом году оно что-то совсем раскапризничалось.

— Это ничего, мы с Катариной тебе очень рады, — Бьёрн сиял почти детской радостью.

Фредди в очередной раз улыбнулся, обнажая крепкие белые зубы и обернулся к Хансу.

— А как твои дела, племянник? Говорят, ты решил остаться в Эренделле насовсем.

Очевидно, ему уже рассказали о предполагающейся свадьбе с принцессой Анной — это была главная тема всех светских обсуждений. Но о том, что этим планам не суждено сбыться, ещё никто не знал.

Ханс через силу заставил себя улыбнуться.

— Кто знает, как повернётся судьба, — ответил он, сохраняя непринужденный вид. Фредди заговорщицки подмигнул ему.

— Что ж, судьба действительно удивительная вещь! — провозгласил он, возвращаясь на своё место. — Вы не представляете, какие фортели она выкидывала за время моего путешествия. Хотите верьте, хотите нет, но в Терском море меня чуть не взяли в плен пираты, а в Каниберге едва не растерзали эти проклятые революционеры.

— Ты вечно влипаешь в истории! — рассмеялся Бьёрн, садясь рядом с Катариной и беря её руку в свою.

Ханс тоже собирался сесть куда-нибудь, но внезапно почувствовал, как что-то пробежалось по его ногам и едва удержался, чтобы не отскочить в сторону.

— Что это? — изумленно спросил он, наблюдая за небольшим юрким тельцем, бесшумно скользящим по полу. Оно сделало несколько суетливых кругов по комнате и ловко взобралось на ручку кресла, в котором развалился Фредди. Когда зверь, наконец замер, стало ясно, что это хорёк.

— Ха! Это мой компаньон. Мы с ним вместе плыли из Эстебана. Вообще, там я купил ещё и попугая, но, к сожалению, они не сошлись характерами. Жаль бедолагу…красивая была птичка. И стоила как лошадь. Я так разозлился на этого плута, что собирался выбросить его за борт, но он спрятался где-то на нижней палубе и не вылезал до тех пор, пока я не остыл, — Фредди погладил хорька пальцем по загривку, но зверьку это, видимо, не слишком понравилось, и он снова отправился исследовать дом.

— Я назвал его Локи.

— Подходящее имечко, — усмехнулся Бьёрн.

— Ты как долго пробыл в Каниберге? — спросил герцог Карл.

— Около недели, они не выпускали наш корабль из порта из-за своего военного положения, — ответил Фредди. — Просто дикость какая-то, честное слово. И, главное, когда все это закончится — непонятно.

Беспорядки в Каниберге, столице Лернардии, внушительной империи, занимавшей добрую треть континента, начались почти полгода назад, когда скоропостижно скончался их предыдущий император, а его дети не смогли поделить отцовский трон из-за путаницы в завещании. Пока они решали, кто будет следующим правителем и играли в солдатиков в стенах дворца, в городе начались выступления и было похоже, что народ — ну, или самая громкая его часть — был бы не против обойтись и вовсе без всякого монарха. Корона все же досталась старшему Вильгельму, но людей это не особенно успокоило.

— Должен, однако, сказать, что положение серьезное, — сказал Фредди. — Я как раз попал на те волнения в сентябре. Это форменный кошмар.

— Неужели, там будет как в Аквитании? — взволнованно проговорила Катарина. — Ведь они кончили тем, что казнили короля.

— Толпа всегда безжалостна, — вздохнул герцог. — Но, будем надеяться, до этого не дойдёт: в конце концов, бунты в Лернардии бывали уже не раз, и все обходилось.

— Здесь, я слышал, тоже неспокойно, — сказал Фредди многозначительным тоном.

Герцог переглянулся с Бьёрном и Хансом. Между ними уже не раз был разговор, касающийся настоящего положения дел в Эренделле.

Положение было простое, но оттого не менее неприятное: Кристиан, являющийся по завещанию короля регентом до совершеннолетия Эльзы, заправлял всем, как только хотел, не справляясь ни с чьим мнением за исключением мнения канцлера — ужасного консерватора и вообще довольно мрачного человека. Тем временем горожане столицы оказались невероятно возмущены тем, что Эльза не появилась на похоронах и вообще не пожелала покидать свои покои. Об этом странном поступке судачили уже которую неделю, и порой договаривались до того, что болезную принцессу стоило бы заменить на более понятную людям Анну. Вслух об этом, конечно, заявляли немногие, но недовольство ощущалось.

— У нас, слава Богу, далеко до революций, — сказала Катарина. — Северные нации слишком холодны и слишком рассудительны для всех этих кровавых ужасов.

— Да, до беспорядков ещё далеко, — согласился герцог. — Хотя, никогда нельзя знать наверняка…

— Ну все, папа, давайте не будем об этом, — махнула рукой леди Ноэль. Она, кажется, пребывала в не очень хорошем расположении духа; в её обычно плавных движениях сквозила некоторая нервозность. — Все это слишком волнует. А вообще, пора садиться: уже одиннадцать.

И гости, и хозяева прошли в столовую, где был накрыт для завтрака стол. О политике и внешних делах больше не заговаривали, и большей частью обсуждали всякие пустяки. Дядя Фредди рассказывал очередную историю из своей поездки, когда в распахнутые двери с лаем ворвался шпиц леди Ноэль, преследующий Локи, который, очевидно, оказался для пса неприятным открытием. Хорёк запрыгнул на буфет и, устроившись там в безопасности, презрительно сверкнул маленькими чёрными глазками в сторону беснующейся собаки.

— Кажется, они не очень-то поладили, — усмехнулся Фредди. — Твой пёс все такая же истеричка, Аннет.

— Он просто не любит всяких проходимцев, — фыркнула леди Ноэль и встала из-за стола, чтобы успокоить собаку. Оказавшись на руках у хозяйки, Лилу притих, хотя на хорька поглядывал все так же злобно. Тот равнодушно встряхнулся и улёгся на живот, подобрав под себя лапки.

Герцогиня ушла в гостиную пить кофе, туда же отправились и все остальные. Катарина тоже собиралась присоединиться, но Ханс взял её за локоть.

— Мне нужно поговорить с тобой, — шепнул он. — Это важно.

Катарина бросила на брата удивленный взгляд и провела его по соседнему коридору в домашнюю оранжерею. Здесь было светло и влажно, и запахи цветущих экзотических растений кружили голову; садовник в запачканном землей фартуке, насвистывая беззаботную песенку, обрезал листья с какого-то дерева, чья родина явно располагалась где-то на другом краю земли.

— Оставьте нас, — распорядилась бывшая принцесса. У неё никогда не было больше одной горничной, но голос звучал так властно, как будто она привыкла командовать по меньшей мере сотней слуг.

Садовник послушно удалился и прикрыл за собой стеклянные двери. В последнюю секунду в щель прошмыгнул хорёк дяди Фредди. Он посидел немножко у порога, оглядываясь, и исчез в зелёных зарослях.

— Ну, и в чем дело? — спросила Катарина, садясь в одно из уютных плетёных кресел и укладывая на коленях свои красивые белые руки с кольцами на небольших изящных пальцах.

— Я говорил с Кристианом вчера, — сообщил Ханс. — Он приказал мне убираться домой. Никакой помолвки не будет.

Катарина лишь коротко усмехнулась, как будто она заранее предвидела именно такой исход событий, и он ничуть её не удивил.

— Чем же ты так не угодил нашему братцу? — пробормотала она, поджимая губы.

— Я без понятия! — нервно бросил Ханс. — Но он имеет все права выдворить меня из Эренделла. Я не знаю, что делать, Катин!

— Боже мой, перестань истерить, — фыркнула Катарина так, словно это не она изводила брата своим нытьём о нерешительном Бьёрне, который целый месяц собирался с духом, чтобы сделать ей предложение. — Ну, выгонит он тебя из дворца и что с того? Подумаешь, принцесса…найдёшь себе кого-нибудь ещё; среди местных невест полно тех, кто согласится выйти за тебя.

Ханс только раздраженно передернул плечом. Он и не ожидал от сестры другой реакции — чтобы Катарина посочувствовала кому-нибудь, планета должна была сойти с оси; но ему все равно было обидно. Ей-то легко говорить — она устроилась более, чем благополучно. А ему что делать?

За последние недели он ещё сильнее сблизился с Анной, которая нашла в нем так нужную ей поддержку после смерти родителей. Ханс и сам не понял, как это случилось, но из легкого увлечения, подпитываемого тщеславием и паническим страхом остаться на обочине жизни, его отношения к Анне превратились во что-то настолько глубокое, что теперь ему было почти больно думать о том, чтобы оставить её. Конечно, ещё больнее ему было расставаться с ускользающей от него возможностью — скорее всего, единственной — подобраться поближе к престолу; но теперь эти мечты казались ему так далеки и наивны, что он старался о них вовсе не думать.

— Я-то, может быть, и найду, — сказал Ханс, поразмыслив над тем, как ему подступиться к сестре и найдя, что лучшим средством получить от неё поддержку было затронуть её собственные интересы. — Но если этот петух сейчас выгонит меня, а после запретит Анне ездить к вам, как он уже делал, то и ты потеряешь не неё своё влияние. Она, конечно, не имеет никакого веса при дворе, но она наследная принцесса, и все может измениться в любой момент.

Катарина нахмурилась, и на её лице появилось отражение серьезной мыслительной деятельности. Слова брата её задели.

— Это правда… в своём самодурстве Кис едва ли остановится, — вздохнула она, по привычке перебирая пальцами цепочку кулона. — Но если он швыряется своей роднёй, как какими-то дворнягами, то долго он не продержится. Ты сам слышал, сколько у него теперь врагов; а не прошло и месяца с тех пор, как он принц-регент.

— Прикажешь ждать, пока его враги додумаются до переворота?

— Имей терпение, братец. Ну, или действуй сам, раз так неймется.

— Я похож на братоубийцу? — выгнул бровь Ханс.

Катарина рассмеялась.

— Как в дурной книжонке, — сказала она, закидывая одну ногу на другую и покачивая носком туфли. — А согласись, это было бы неплохо.

— О, не спорю, — фыркнул принц. Он хотел схватиться сзади рукой за край подоконника, но чьи-то острые зубы вонзились в его ладонь — Ханс зашипел от боли, резко оборачиваясь, но проклятый хорёк уже сидел на другом окне, насмешливо подёргивая своим маленьким тёмным хвостом и вызывающе блестя глазами-бусинами.

Ханс бросил на него озлобленно-презрительный взгляд и посмотрел на свою ладонь, по которой текла за рукав тонкая струйка крови.

— Эта тварь ещё и кусается, — поморщилась Катарина. — Вечно дядя выдумывает всякие глупости. Надеюсь, он хотя бы не заразный…

— Как мило, что ты так беспокоишься обо мне, — съязвил Ханс, прижимая к ранке носовой платок.

— Конечно, беспокоюсь, — невозмутимо отозвалась Катарина, поправляя юбки. — Иначе стала бы я слушать твои причитания?

Ханс едва удержался от того, чтобы не закатить глаза.

— Кроме того… — сказала она уже серьезней. — Я, пожалуй, сама съезжу переговорить к нашему дорогому брату.

— Какая невероятная любезность с твоей стороны. Только как ты собираешься заставить этого упёртого осла изменить его решение?

Бывшая принцесса флегматично пожала плечами.

— Я всегда ладила с ним получше, чем ты. К тому же… иногда жизнь преподносит сюрпризы.

— И иногда очень неприятные.

— Ну же, Ханс, не будь таким пессимистом! — махнула на него Катарина. — Лучше бы сказал мне «спасибо». В конце концов, кто ещё позаботится о тебе, если не я?

Принц скептически скрестил руки на груди. Ну да…заботливая старшая сестрёнка — приторно до зубной боли. Катарина, впрочем, и не скрывала иронии в голосе. Будущее брата волновало её не больше, чем судьба любого из уличных бродяг, которые толпятся у церкви перед воскресной службой. Ханс понимал это так же, как и одну простую истину, с детства усвоенную им накрепко — позаботиться о себе может только он сам. И больше никто.

Катарина ёжится, сильнее кутаясь в кофту, накинутую поверх шерстяного платья, и суетливо шагает от стены к стене, старательно переступая с пятки на носок, чтобы ноги не замерзали. В Ольбрахе ужасные сквозняки, так что уже в октябре во всех комнатах стоит собачий холод — в особенности потому, что управляющий замка, старый скряга-Маркуссен, приказывает не топить до тех пор, пока по стенам не поползёт иней. Деньги он, разумеется, забирает себе.

Катарина, правда, об этом не знает, и её занимают совсем другие проблемы. Она нервно оглядывается то на дверь, то на старые часы, отсчитывающие секунды с громким скорбным скрипом, как будто на последнем издыхании.

Уже целых десять минут прошло — и чего только Ханс так долго возится?

Нехорошие предположения мутятся в её душе — уж не решил ли этот маленький гаденыш её предать? С него станется. Но, с другой стороны, сейчас им незачем враждовать — пока Кис не уехал, они союзники. И все же…

Её подозрения рассеиваются, когда рыжая макушка Ханса возникает в дверном проеме. На губах у него победная улыбка, в руках — драгоценнейшее из всех сокровищ.

— Я нашёл его, Катин! — сообщает он, демонстрируя сестре небольшой серебряный медальон на тонкой цепочке.

Катарина даже не злится на то, что он опять зовёт её этим дурацким именем — он уже давно умеет выговаривать все буквы, но по-прежнему называет её «Катин», как будто ему пять лет. Впрочем, Кристиану повезло ещё меньше — его Ханс прозвал Кисом, и насмешливое «Кис-кис» приклеилось к старшему принцу намертво.

— Дай сюда! — нетерпеливо требует Катарина, протягивая руки к заветному медальону, и почти силком вырывает его у брата.

— Эй, он не только твой, — тут же возмущается Ханс. — И вообще, это я его достал!

— Не ной, он будет общим, — отмахивается Катарина, проходясь подушечками пальцев по выступающему изображению чертополоха на крышке.

Внутри медальона маленькая икона святой Марлены, чьё имя носила последняя королева Южных островов; а за ней, в небольшой полости, ароматное масло: какой-то терпкий, глубокий запах, и свежий как дуновение ветра в зимнем лесу — так всегда пахла мама.

Масла совсем не осталось, только на донышке ещё сиротливо ютятся остатки эссенции; поэтому запах слабый, почти не чувствуется, но Катарине достаточно и этого хрупкого отголоска, чтобы образ матери воплотился перед её закрытыми глазами: руки мягкие с тонкими пальцами, перебирающие вечно растрепанные волосы младшей принцессы; тихий печальный голос, поющий с северным акцентом старинные нарлдрские песни, уставший взгляд зелёных глаз, потухших, как выцветшая к осени трава — королева была больна последние годы.

— Я не помню, какое у неё было лицо, — вдруг грустно говорит Ханс. — На картинах она на себя не похожа.

— Откуда ты знаешь, что непохожа, если не помнишь? — фыркает Катарина, но беззлобно, даже почти ласково.

— Просто знаю, — Ханс хмурится. — Ты тоже не похожа на себя на портретах. В жизни ты не такая красивая.

Он тут же получает от сестры подзатыльник, но, вместо того, чтобы, как обычно, огрызнуться или ударить в ответ, только тихо смеется.

— Ты ужасная свинья, Ханс, — говорит Катарина, поджимая губы, чтобы скрыть улыбку. — Дамам нельзя такое говорить.

— Так ты сестра, а не дама, — пожимает плечами Ханс, пряча руки в карманах.

В их непривычно мирную беседу врывается порыв ледяного воздуха, вызванный резко распахнутой дверью. На пороге стоит Кристиан. И, судя по его перекошенному лицу, он очень зол.

— Где медальон? — спрашивает он угрожающе-тихо.

Ханс непроизвольно делает шаг назад, съёживаясь, как испуганный щенок. Катарина, напротив, выпрямляется, вызывающе встряхивая головой и крепко, будто рукоять клинка, сжимает в руке цепочку медальона.

— Отдай его сюда, — приказывает Кристиан и быстрым твёрдым шагом пересекает комнату.

— Он не твой! — скалится Катарина. — С чего ты решил, что можешь забрать его с собой?

— Потому что я старший.

— Это нечестно!

— Нечестно лазить по чужим вещам, — Кристиан бросает суровый взгляд на Ханса, который только сердито сопит в ответ, затем переводит его на сестру. — Отдавай по-хорошему.

— А то что? Ударишь меня, Кис-кис? — Катарина старается удержать браваду в голосе, но на самом деле её сердце беспомощно колотится в груди, а умом она понимает — в драке с братом у неё ничего не выйдет, даже если сегодня Ханс на её стороне.

Кристиан тоже это знает.

— Я все равно отниму его у тебя, — почти спокойно говорит он. — Считаю до трёх: раз…

— Да хоть обсчитайся! — огрызается Катарина и ныряет влево. Кристиан реагирует мгновенно, подаваясь следом, но Ханс вцепляется в его руку.

Катарина надеется сбежать, пока они возятся, но в последнюю секунду Кристиан хватает её за волосы свободной рукой и резко дергает на себя — она тут же теряет равновесие и валится на спину с озлобленным шипением, пытаясь в падении вывернуться из хватки брата. Завязывается драка: юные особы королевской крови кричат, кусаются и осыпают друг друга не по-детски жестокими ударами, как будто они уличные беспризорники, сцепившиеся за брошенную им монету.

Кристиану — пятнадцать, Хансу — десять. И, хотя младший принц отчаянно бросается в атаки, старшему ничего не стоит один раз пихнуть его с такой силой, что он отлетает на несколько футов и ударяется головой о ножку стола; и тут же теряет сознание, но ни его брата, ни сестру это не волнует, они слишком заняты борьбой друг с другом.

Кристиан прижимает Катарину к полу, пытаясь добраться до заветного медальона. Принцессе не остаётся ничего другого, кроме как сжаться в комок и прижать своё сокровище поближе к груди. Эта тактика работает какое-то время, но, в конце концов, Кристиан все равно одерживает верх, и с высоким воплем Катарины, срывающимся до истошного визга, выдирает медальон из её побелевших от усилия пальцев.

Вместо победного триумфа его ждёт суровый голос его гувернёра — коэтанца д´Орвьё.

— Что здесь происходит? — высокая тощая фигура в траурно-чёрном сюртуке резко выделяется на фоне светлой ливреи лакея, маячащего рядом. — Что с вашим братом?

Принц и принцесса синхронно поворачивают головы в сторону Ханса. Тот неподвижно лежит на полу, и по его бледному виску стекает струйка ярко-алой крови.

Д´Орвьё идёт от дверей медленной шаркающей походкой и наклоняется над ребёнком, проверяя пульс на шее, затем выпрямляется.

— Отнесите его в комнату и позовите врача, — едва слышно приказывает он лакею и оборачивается к притихшим Кристиану и Катарине. — А вы будьте добры объясниться.

Катарина знает, что он обращается не к ней, д’Орвьё — воспитатель мальчиков, а принцесса — головная боль гувернантки; но она все равно выпаливает прежде, чем брат успеет хоть что-нибудь сказать в своё оправдание:

— Это Кристиан его ударил! А еще он забрал мой медальон.

— Это неправда! Он мой!

— Отдайте сестре медальон, — произносит д´Орвьё тем же ровным тоном.

За глаза Кис называет гувернера коэтанской крысой, но не было ещё ни разу, чтобы он ослушался его — потому что гнев этого холодного человека с лицом, действительно напоминающим что-то крысиное, настолько страшен, что даже Катин невольно ёжится каждый раз, когда на братьев сыпятся жестокие наказания. Но в этот раз в ней нет ни капли сострадания — только мрачное удовлетворение.

Все, что Кристиану удаётся выдавить из себя, это беспримерно беспомощное:

— Но…он мой…

Д’Орвьё таким не разжалобить.

— Чьим бы он ни был, это будет вам уроком. Вы — принц, и должны быть примером, не только для брата и сестры, но и для вашего народа, — чеканит он с таким важным видом, как будто народу и правда есть хоть какое-нибудь дело до одиннадцатого по счету принца. — Здесь или в Эренделле — вы остаётесь членом королевской семьи и обязаны вести себя подобающе. Поэтому отдайте медальон принцессе и больше не заставляйте меня повторять дважды, Ваше Высочество.

Кристиан явно с трудом сдерживает слезы — Катарина с мстительной радостью замечает, как трясётся его нижняя губа. Молча он возвращает медальон сестре, который она будет стеречь всю ночь, чтобы Кис не вздумал стащить его, пока она спит. Он не пытается — все же, гордость.

Но следующим утром, прощаясь с сестрой во дворе замка перед своим отъездом в Эренделл, Кристиан церемонно обнимет её и прошипит ей в самое ухо:

«Я буду ненавидеть тебя всю жизнь, даже когда умру»

* * *

Эти слова, всплывая из далеких воспоминаний, злобным шёпотом отдавались в ушах Катарины, когда её карета въезжала в ворота королевского дворца. В руках бывшая принцесса перебирала тот самый кулон, и мысли её были не менее тяжелы, чем её взгляд, устремлённый в пустоту.

Она все-таки добилась от упрямого брата аудиенции — не без помощи дядюшки Карла, у которого пришлось просить протекции. Но что делать дальше, Катарина не знала. В общих чертах у неё был план, но у этого плана было столько оговорок, что он больше походил на смутные предположения, чем на руководство к действиям. А действовать было необходимо, потому что Ханс, в сущности, прав: если его отправят домой, а Анну выдадут замуж за кого-нибудь другого, Катарина тоже может потерять своё влияние на принцессу. И сейчас, когда решалось, каким будет расклад при дворе на ближайшие несколько лет, нужно было сделать все, чтобы занять в этой расстановке удачное место.

— Принц-регент ожидает вас в кабинете, — сообщил слуга, встретивший гостью в холле.

Катарина скинула тяжёлую меховую накидку в руки швейцара и, гордо выпрямившись, прошествовала по длинным коридорам и лестницам за своим провожатым в логово брата. Тот, как и предполагалось, был занят, и бывшей принцессе Южных островов пришлось ждать его в приёмной. Как будто она была не его родной сестрой, а каким-нибудь назойливым просителем…да уж, если братец ведёт себя так со всеми, то неудивительно, что его ненавидит половина придворных.

Она рассеянно разглядывала висевший на стене портрет короля Рунарда, её двоюродного деда, в очередной раз обдумывая предстоящий разговор и пытаясь предположить, что могло бы подействовать на брата и склонить того к миру. Кис всегда был ужасно упрям и, хуже того, полагал, что статус старшего наделяет его какими-то невообразимыми божественными правами. Катарина, разумеется, никогда не имела к брату ни капли почтения, но теперь с его положением придётся считаться. Только как бы подступиться к этому истукану? Он непробиваем и неприступен, как ни разу не захваченная крепость Брадгард, гордо режущая туман у западных берегов Эренделла.

На лице Катарины застыло выражение решительной задумчивости, словно у язычника, гадающего, какому из богов принести жертву. Времени на раздумья, правда, уже не оставалось: дверь распахнулась, и торопливый, хотя и важно осанившийся секретарь, пригласил принцессу войти.

Кристиан показался Катарине ещё более нервным, чем в их последнюю встречу на её свадьбе. Он что-то писал, склонившись почти к самому столу по старой детской привычке, за которую его неоднократно ругал Д’Орбьё и все учителя. Когда он поднял голову от бумаг, взгляд его на мгновение заставил Катарину вспомнить того мальчика, которого она знала давным-давно, в те самые времена, когда они остервенело дрались до синяков и крови, ябедничали друг на друга воспитателям и ненавидели друг друга чистой, злой и бесхитростной детской ненавистью. Кто бы мог подумать, что спустя годы даже такие неприглядные воспоминания могут вызывать приятное ощущение ностальгии.

— А ты завален делами по горло, дорогой брат, — сказала Катарина с непрошеной улыбкой. — Монаршая ноша тяжела, не так ли?

Кристиан мрачно усмехнулся.

— Чем обязан, дорогая сестра? — поинтересовался он, откладывая бумаги и медленно откидываясь на спинку кресла. Катарина опустилась на стул по другую сторону стола. — Только не говори, что пришла справиться о моих монарших делах.

— Вот ещё: такая скука меня не интересует, — наморщила вздернутый носик бывшая принцесса. — Мой интерес куда прозаичнее. Я пришла замолвить словечко за Ханса. Раз уж ты совсем забыл о тех родственных отношениях, которые между вами все ещё существуют.

— В последнее время они существуют настолько красноречиво, что начинают раздражать, — процедил Кристиан.

— Боюсь, что причину твоего раздражения следует искать в зеркале, — заметила Катарина. — Нервы у тебя всегда были не в порядке.

Кристиан поднял руку в повелительном жесте — как будто он был не принцем, а королём, и причём так давно, что уже сам забыл о времени, когда было иначе.

— Оставь эти заботы моему доктору. И ближе к делу, пожалуйста: у меня, как ты заметила, дел по горло.

— Как скажешь, — согласилась Катарина, хотя больше всего ей хотелось закатить глаза. — Так вот, что касается Ханса…не буду спрашивать тебя, чем он тебе так насолил за те десять лет, что вы не виделись; но все же не могу не поинтересоваться, в чем причина твоего упрямства? Ты ведь знаешь, что все этого ждут. Зачем так упорно стоять на своём?

— Мне нет дела до того, чего от меня ждут, — отрезал Кристиан. — Я имею право принимать решение, и я его принял.

Катарина ничуть не растерялась от его жесткого тона.

— Твои тиранские замашки тебя погубят когда-нибудь, — сказала она с упреком. — Ты не задумывался об этом? Вспомни, как кончил наш прадедушка Генрих…

— Если ты имеешь ввиду переворот пятьдесят шестого года, то это был не Генрих, а Фридрих, и он не может быть нам прадедушкой, потому что умер бездетным.

Катарина беззвучно фыркнула.

— Я пришла говорить не об истории.

— О Хансе, я помню, — Кристиан снова ухмыльнулся, и по этой самодовольной ухмылке Катарина поняла, что у неё есть шанс. Она решила довериться интуиции.

— Ладно, я буду с тобой откровенна, — начала она тем тоном, каким один умный человек говорит с другим умным человеком, когда все дураки выходят из комнаты. — Мы оба знаем о положении нашего отца. Ханс же младший, и ему не повезло больше всех, но речь не столько о нем, сколько об Анне. Можешь не верить, но я люблю её и желаю ей счастья, поэтому я прошу тебя быть снисходительным к её чувствам: она правда любит его — этого только слепой не заметит. И для чего ты будешь рушить её счастье? Просто потому, что младший брат ябедничал на тебя в детстве?

— Это здесь ни при чем, — отмахнулся Кристиан. — И речь как раз о Хансе. Я ни за что в жизни не поверю, что этот избалованный эгоистичный мальчишка может полюбить хоть кого-нибудь; так что я именно забочусь о благополучии Анны. Среди принцев, несомненно, найдётся кандидат получше, не говоря уже о том, что она слишком молода для замужества.

— Она молода, но она не ребёнок и понимает больше, чем ты думаешь. Как и Ханс. Он тоже давно уже не тот, кем ты его помнишь; ты судишь о нем по воспоминаниям детства, но он уже другой человек, Кис.

— Только не называй меня Кисом, — брезгливо скривился Кристиан. — Это меня точно не разжалобит.

— Как тебе будет угодно, — повела плечом Катарина и продолжила: — Я только хочу сказать, что тебе стоит посмотреть на все под другим углом. Может быть, найдутся кандидаты и лучше, но, неужели, тебе настолько наплевать на судьбу твоего родного брата? Ханс вовсе не так плох, не буду говорить, что он безгрешен, но уж избалованным его точно не назовёшь — ты тоже рос с нами, так что не можешь не помнить, каким «счастливым» было наше детство. Учитывая это, даже удивительно, что из Ханса получилось что-то более или менее порядочное; в любом случае, более порядочное, чем большинство наших братьев и сестёр. И я не вижу ничего предосудительного в его желании жениться на девушке, в которую он влюблён — можешь спорить, но я ручаюсь, что это правда.

— Вот уж от кого, а от тебя я не ожидал таких сентиментальных речей, — хмыкнул Кристиан. — Это замужество сделало тебя такой чувствительной или ты решила, что меня тронет роль милой сестренки, которая защищает младшего братишку перед злобным братом-тираном?

— Думай, что хочешь, но я пришла с миром, — кротко произнесла Катарина и сняла с шеи медальон, который она заранее спрятала за ворот платья, чтобы он не отсвечивал раньше времени. — Много лет прошло с тех пор, как мы были детьми. И я полагаю, что нам стоит забыть глупые старые обиды.

Кристиан вздёрнул брови в привычной надменной манере, но когда Катарина протянула ему подвеску, выражение его лица сменилось растерянным удивлением. Момент был выбран удачно.

— Он все ещё у тебя?

— Где ещё ему быть?

Кристиан взял в руки кулон и провёл большим пальцем по крышке.

— Он меньше, чем я его помню.

— Ты и сам был меньше, — усмехнулась принцесса.

Кристиан молча разглядывал медальон, затем щелкнул крышкой и поднёс его к лицу.

— Тот же запах, — он закрыл глаза, — только сильнее…ты разгадала, что это было?

— Хейефлорге, — ответила Катарина. — «Сердце гор». Он растёт только на Нарлдрском полуострове. Его обычно не добавляют в духи, поэтому мы так долго не могли понять, что это такое. Я заказала эссенцию у местного парфюмера.

— Ты и правда сентиментальнее, чем я думал, — проговорил Кристиан, задумчиво разглядывая столь дорогую им обоим безделушку. Он долго молчал, мрачно, как будто с неодобрением, но затем его губы дрогнули и растянулись в подобие улыбки.

— Я сказал тебе, что буду ненавидеть тебя всю жизнь.

— Даже когда умрешь, — припомнила Катарина и тоже улыбнулась.

Возле его глаз показались маленькие колкие морщинки; в отличие от той, что появлялась между бровей, когда он хмурился, эти делали его лицо мягче. Манёвр, похоже, удался. Но Катарина была слишком подозрительна, чтобы радоваться раньше времени, и, как оказалось, не зря: хотя её тактика сработала, окончательной победы она не принесла.

— Что ж, воспоминания детства и все прочее — это очень мило, — проговорил Кристиан, как бы опомнившись, — но, боюсь, что это ничего не меняет, — он положил медальон на стол. — Ханс может оставаться в Эренделле сколько угодно, если пожелает, но от Анны пусть держится подальше. Его брак с ней — ошибка, и я не могу этого допустить. Прости, но ты меня не переубедишь.

Катарина подавила в себе раздражение и сокрушенно вздохнула.

— Я не могу изменить твоего решения, это так, — произнесла она склоняя голову с видимым смирением. — И взывать к твоей совести больше не буду. Но, мой тебе совет: прежде чем закрываться от всех на свете, подумай о том, действительно ли ты хочешь остаться в одиночестве.

— Путь к власти вымощен лицемерием и жертвами…— пробормотал Кристиан как будто самому себе. — …и венец её одиночество.

Катарина знала эту цитату — на автора, правда, её память не расщедрилась, но это наверняка был какой-нибудь древний умник из тысячу лет назад распавшегося государства. Она усмехнулась.

Грустный непонятый тиран — и это её-то он назвал сентиментальной?

— В этом мире мало что зависит от наших желаний, и с этим ничего не поделаешь, — сказал принц, устало потирая бровь. — Можешь передать это Хансу.

— Его это вряд ли утешит, — заметила Катарина, поднимаясь на ноги. — Как и Анну.

— Ты забыла, — Кристиан пододвинул кулон к краю стола, упорно не глядя на сестру.

— Он твой. Тебе нужнее, мне кажется, — ответила та, окидывая брата взглядом, со стороны похожим на презрение, но у неё он означал сочувствие

Кристиан молча накрыл медальон своей широкой ладонью и свободной рукой дотянулся до колокольчика, чтобы позвонить.

В дверях возник секретарь.

— Что ж, прощай Кис, — бросила Катарина, прежде чем уйти.

— Прощай, Катин, — хмуро отозвался Кристиан и остался в кабинете один.

* * *

Неверно было бы сказать, что разговор с сестрой не произвёл на Кристиана совсем никакого впечатления. Он не собирался переменять своё решения относительно брака Ханса и Анны — несмотря на то, что последняя закатила почти истерику, когда узнала, что её жених уезжает из дворца. И пусть уезжал Ханс недалеко — к сестре, на соседнюю улицу, для принцессы это была почти трагедия и виновником её она справедливо считала принца-регента.

Но, хотя внешне Кристиан продолжал стоять на своём, он все же снизошёл до того, чтобы посмотреть на брата «под другим углом», как посоветовала ему Катарина. И то, что он увидел с этого нового ракурса, было так поразительно похоже на его собственное положение, что ему стало мерзко. В сущности, они проделали почти один и тот же путь — по стечению обстоятельств попали в Эренделл и получили возможность жениться на одной из его принцесс. То, что Ханс не успел обзавестись разрешением покойного короля на свой брак, ничего не меняло.

Больше всего на свете Кристиан не хотел быть похожим на отца и на кого-либо из своей семьи, кроме, может быть, матери. Обнаруженное им сходство с собственным братом, было для него крайне неприятным открытием. Ещё более неприятным открытием было то, что прежде замечательно действующая формула «для блага Эренделла» перестала казаться ему такой всемогущей и несомненной. Конечно, не было ничего дурного в том, что благо государства и его собственное совпадало, но было в этом что-то…не вполне благородное, как ему теперь казалось.

Он думал об этом прежде, ещё в юности, когда только-только приехал в Эренделл и чувствовал себя крайне неуютно в новой, почти роскошной обстановке, так непохожей на ту, в которой он вырос; среди чужих, незнакомых людей, которым он должен был понравиться. Но те сомнения и неуверенность прошли со временем, укрытые дружелюбием королевской четы и искренностью Эльзы — они приняли его, как родного, посвятили в тайну, скрытую для большинства, возложили на него свои надежды. И всего себя Кристиан положил на то, чтобы оправдать радушие и доверие, однажды к нему проявленные. Он полагал, что в этом состоит его предназначение.

Теперь же он чувствовал растерянность и сам не знал почему. Он все хотел сесть и разобраться с этим, глубоко и обстоятельно обдумать все, что накипело, но у него не было на то ни времени, ни сил. В комнатах, где он проводил большую часть дня, хорошо топили, но он все равно умудрился подхватить то ли простуду, то ли еще какую-то дрянь, и последние несколько дней его мучила свербящая безостановочная головная боль, кашель и гадкая, до нутра пробирающая слабость.

Эльза советовала ему показаться врачу, но Кристиан, как всегда, тянул с этим и ссылался на дела. Он старался заглядывать к невесте в каждую свободную минуту, но в последние дни это было ему гораздо тяжелее, чем обычно. Все яснее ему становилось, что несмотря на всю внешнюю и внутреннюю привлекательность старшей принцессы, он не может любить её. Она станет его женой, но навсегда останется ему только другом, драгоценной статуэткой, — такой гладкой, холодной на ощупь — которую он должен будет оберегать.

Глядя на красивые, идеальные черты Эльзы, Кристиан вновь и вновь убеждался в том, что поступил верно. Потому что он не сможет до конца своих дней спокойно наблюдать за тем, как Ханс будет счастлив с Анной. Пусть это будет кто-то другой, лишь бы не его брат. Все это ошибка, просто большое глупое недоразумение, и время все исправит. Все встанет на свои места. Когда-нибудь…

Несколько дней спустя, правда, ситуация по-прежнему казалась Кристиану какой-то неестественной, как будто он сделал что-то не так, как будто забыл что-то важное — а он не любил забывать даже самых ничтожных мелочей. Он списывал это на будничные заботы, которых было, разумеется, предостаточно, и главной из них был герцог Варавский, уперто выторговывающий себе неземные привилегии и не желающий идти ни на какие уступки. Кристиана до спазмов в желудке раздражал этот маленький скользкий старичок, и он в очередной раз не сумел сдержаться, так что они разругались почти вдрызг, и не пришли ни к чему, кроме очевидного «взаимного неудовлетворения», как осторожно назвал это его секретарь, зашедший к принцу-регенту после неудачной аудиенции.

Кристиан не знал, чего ему хотелось больше: ударить кого-нибудь или уснуть на недельку-другую, но ему пришлось признаться самому себе, что он не справляется. Он обращал свой усталый взгляд на дядин портрет, висевший в кабинете над камином, но, разумеется, не находил в красивом горделивом лице почившего монарха никаких ответов.

Ему подали кофе, и он пил его в угрюмом молчании, косо просматривая бумаги, когда в дверь снова постучали и доложили, что в приёмной ждёт министр иностранных дел Эренделла, герцог Роэтельский, Карл Густав.

— Пригласите, — ответил Кристиан, несколько удивленный таким внезапным визитом — герцог уже приезжал докладываться сегодня и ему не было назначено.

Герцог Роэтельский был чуть менее неприятное Кристиану лицо, но не потому, что они были согласны во мнениях, а потому, что «дядюшку Карла» трудно было не любить. Если его и не любили, то, по меньшей мере, не ненавидели.

У него был, пожалуй, только один настоящий враг — Андерс Фортхейн, королевский канцлер. История этой вражды была давняя, основанная на абсолютно противоположных мировоззрениях и ядовито подпитываемая служебной ревностью. Они долгие годы тянули внимание короля Агнарра каждый на себя: герцог — как старый друг короля Рунарда; канцлер — как друг самого Агнарра и его главный сподвижник. И, хотя периодически их отношения доходили до крайности, так, что сыпались шантажом угрозы отставок, король не спешил отдалять от себя ни одного, ни другого, и всегда умудрялся улаживать их конфликты.

Кристиан, к сожалению, так и не постиг волшебного дядиного умения — то ли по недостатку обаяния, то ли из-за собственного непростого характера — и уже заранее предвидел, что противоречивому сотрудничеству двух упёртых сановников при его правлении придёт конец. Пока, кажется, все шло относительно гладко, но Кристиан уже поручил канцлеру составить список возможных кандидатур на пост министра иностранных дел. Просто на всякий случай.

— У вас что-нибудь срочное? — спросил Кристиан, бросая взгляд на изящный фамильный перстень герцога, который тот носил на указательном пальце правой руки.

— По правде сказать, не слишком, — в своем деловом тоне, в котором он каким-то образом совмещал и серьёзность, и непринуждённость, ответил герцог и протянул принцу папку с документами. — Так, небольшое затруднение. Оно могло бы вполне подождать до следующего раза, но, как вы знаете, меня не будет в Эренделле на этой неделе, и я подумал, что было бы неплохо обговорить это сейчас.

Кристиан принялся читать, но уже на первых строках он понял, что дело, с которым к нему явился герцог — просто предлог, и цель его визита в чем-то другом. Но герцог Карл не был бы собой, если бы не зашёл издалека — он начал было обсуждать с принцем вопрос, с которым пришёл, но обсуждение это очень скоро превратилось в светский разговор, и Кристиан совершенно забыл, о чем шла речь вначале, и почти безмятежно цедил кофе, от которого герцог отказался, сославшись на поздний час.

Разговор каким-то образом перешёл на дискуссию об оружии древних нарлдров, и герцог вспомнил как будто нечаянно:

— Это герцог Варавский большой ценитель — у него отличная коллекция. Кстати, я встретил его только что на лестнице. Он был ужасно чем-то взволнован. Вы, случайно, не повздорили снова?

— Он всегда выглядит так, как будто с кем-то повздорил, — фыркнул Кристиан. — Мы обсуждали проект графа Лаудена.

— Ах, вот оно что, — понимающе закивал герцог. — И что же, вам удалось перетянуть его на свою сторону? Если да, я наградил бы вас орденом за терпение.

— Если бы! Он упрям, как… — Кристиан бросил неодобрительный взгляд на герцога, чувствуя, что в очередной раз неосмотрительно поддался его мягкому, настойчивому влиянию. — …да почти как вы.

Герцог тихо рассмеялся.

— Вы ещё так молоды, — сказал он по-отечески ласково. — Но, я думаю, вас ждёт блестящее будущее. Особенно если вы не будете принимать поспешных решений.

— Это вы о реформе? — догадался Кристиан. Герцог Карл голосовал против на прошлом заседании, вместе с Варавским, и герцогами Оландским и Эстхёльдасским.

— Вы знаете мое мнение по этому поводу, — сказал он, вздохнув так, как будто совсем не хотел говорить об этом. — И, кстати, если позволите мне совет, я бы настоятельно не рекомендовал вам позволять Варавскому больше, чем это позволено остальным. Это подкрепляет его в уверенности, что он может что-либо требовать от вас, а у нас и без того достаточно много феодальных пережитков, от которых следует избавляться.

— Именно этим я и занимаюсь, герцог, — тут же помрачнел Кристиан. — А вы и ваши родственники, за которых вы голосуете в собрании, чините мне всяческие препятствия, — он имел ввиду Бьёрна, герцога Эстхёльдасского, который, даже достигнув совершеннолетия, не пользовался своими правами, оставив их дяде Карлу, и совершенно не вмешивался в политику.

— Я лишь пытаюсь уберечь вас от ошибок. Эта реформа — просто создание излишних бюрократических органов, которые только усложнят процесс, и не более того.

— Создание излишних бюрократических органов — это та комиссия, которую вы созвали в прошлый раз «для изучения вопроса». Она до сих пор не принесла никакой пользы, — с раздражением бросил Кристиан.

— Значит, нужно созвать новую, — спокойно возразил герцог. — Если уж вы хотите реформировать систему, нужно подойти к этому основательно и рассмотреть дело со всех сторон.

— Оно было рассмотрено. Этим занимался лично король Агнарр, а проект писался лучшим экономистом Эренделла, членом Королевской академии наук.

— Граф Лауден, при всем моем уважении к нему, в большей степени теоретик и никогда не сталкивался с государственной деятельностью на практике.

— Именно поэтому он советовался с министром финансов и отчитывался королю. Или вы хотите усомниться в том, что король тоже недостаточно сталкивался с государственной деятельностью на практике? — Кристиан понял, что повысил голос и замолчал.

— Ну-ну, что вы, — примиряюще сказал герцог. — я не имел ввиду ничего подобного. Я только хотел сказать…

В дверь постучались, и он замолк.

— Его Высокопревосходительство, господин канцлер, — обьявил секретарь. — Изволите принять?

— Да, сейчас, — ответил Кристиан рассеянно.

— О, ну, я, пожалуй, пойду, — улыбнулся герцог, поднимаясь с кресла. — Я и так отнял у вас слишком времени. А вы, я полагаю, ужасно заняты.

— Да, это правда, — вздохнул Кристиан, пожимая его морщинистую, но крепкую, руку на прощание.

— Что ж, желаю вам всяческих успехов, мой дорогой принц. А насчёт Варавского, все же, подумайте хорошенько.

— Да, насчёт Варавского… — пользуясь моментом, Кристиан чуть подался к герцогу и проговорил, глядя прямо в его непроницаемо-добродушные глаза. — Я понимаю ваши дипломатические привычки, но, учтите, что у вас не получится дуть с мукой во ртуэто вроде бы датская поговорка, аналог русского «усидеть на двух стульях», но автор не знает датского, как вы это делали при дядюшке.

— Что вы, Ваше Высочество; мне в моем возрасте нельзя мучное, — отшутился герцог, ничуть не смутившись этим замечанием.

Они окончательно распрощались, после чего герцог удалился; в дверях он столкнулся с входившим канцлером, и они обменялись друг с другом вежливыми кивками.

— Это невозможно, господин Фортхейн, — пожаловался Кристиан, когда они остались одни. — Я пытаюсь убедить проклятого старика-Варавского перейти на нашу сторону, а его за моей спиной тянут обратно. Герцог Карл ни за что не признается, но это его работа, я уверен. Иногда мне кажется, что мы в полном тупике.

Он положил сжатую в кулак руку на одну из стопок с папками, привычно хмурясь, и спросил исподлобья:

— Что вы думаете?

Канцлер взглянул на принца своими голубыми, ничего не выражающими глазами, которые сегодня как-то необычно блестели, и заговорил тихим, но хорошо слышным голосом, от которого всегда отдавало скрытой угрозой:

— У герцога Варавского, как вы знаете, нет детей, так что после его смерти на его место вы сможете назначить того, кого сочтете нужным. Это решило бы нашу проблему.

— И сколько ему лет? Семьдесят? — мрачно усмехнулся Кристиан. — Дядя был уверен, что переживёт его.

— Нам вовсе не обязательно ждать, — заметил канцлер.

Кристиан понял, что он имел ввиду и резко мотнул головой.

— Нет, — сказал он твердо. — Я не могу допустить этого. И король не пошёл бы на подобное.

Канцлер тускло ухмыльнулся одними уголками губ.

— Боюсь, Ваше Высочество, вы много не знаете о покойном государе. Но, как вам будет угодно, я не настаиваю.

Кристиан тяжело вздохнул, закрывая на мгновение глаза. У него болела голова.

— Мы найдём выход. В конце концов не собира… — у него запершило горло, и он закашлялся с хрипом.

Канцлер терпеливо пережидал этот приступ, равнодушно глядя в сторону.

— …не собирается же он жить вечно, — продолжил Кристиан, доставая медальон из-за ворота.

Он говорил себе, что все эти глупости с медальонами и прочие сантименты ничего не значат, но материнское наследство он носил с собой под мундиром, не снимая, и по десять раз на дню вдыхал до боли и слез знакомый аромат. Он сделал это в очередной раз, чувствуя, как от родного запаха успокаивается раздражённая носоглотка.

— Вы принесли список возможных кандидатов?

— Да, Ваше Высочество, — кивнул канцлер и протянул принцу папку.

Кристиан взял её в руки, раскрыл и попытался вчитаться в витиеватый почерк, которым были выведены знакомые фамилии высокопоставленных чиновников, подходящих на должность министра иностранных дел, но буквы разъезжались у него перед глазами. В голове задолбило со всей силы, и боль наконец слилась в длинный протяжный гул. В горле опять адски засвербило.

— Ваше Высочество? Вы в порядке? — донёсся до него голос канцлера, почему-то странно дребезжащий.

— Да, все… — он не договорил, что-то вдруг встало у него поперёк горла. Кристиан попытался сделать вдох, и не не смог; папка выпала у него из рук и, должно быть, упала на пол, но он не услышал звука: в ушах у него звенело, как от пушечного залпа.

Он судорожно схватился за шею, пытаясь расстегнуть ворот мундира: пальцы непослушно соскальзывали с пуговиц, путались в цепочке медальона, за которую он схватился беспомощно, когда понял, что теряет сознание.

Ему казалось, что он летит куда-то вниз спиной в бесконечном падении. Вокруг мелькали яркие разноцветные пятна, было жарко и душно, из-за призрачной завесы раздавались чьи-то голоса, которых принц не мог различить, и его не покидало острое ощущение собственной растерянности, какое-то совсем глупое, детское.

Отрывочные воспоминания и неясные образы мелькали и расплывались, то сливаясь друг с другом, то раскалываясь на кусочки, из которых разум был неспособен собрать и осмыслить целое. Смутный силуэт матери в каком-то неземном сиянии то и дело возникал перед глазами; её медные волосы, отливающие янтарём в солнечных лучах, были так похожи на непослушные локоны Анны; глаза такие же чистые, ясные. И щенок спаниеля путался у неё под ногами.

Старинная церковь Святого Эскиля казалась мрачным логовом таинственного чудовища из чащи зачарованного леса, а вовсе не прибежищем страждущих. Свечи желтые, болезненно оплавившиеся, точно оплакивающие кого-то стекающим с подсвечников воском, горели лишь в центре пустынного зала; остальное пространство было погружено во тьму, и из неё скалились, перешептываясь, жуткие тени — злобно щурясь из-под пустующих деревянных скамеек, выглядывали из-за колонн и перекрытий и тянули дрожащие лапы к алтарю, как древние божества, алчущие жертвоприношения.

В кафедральном соборе Эренделла среди ночи совершалось таинство венчания. Кроме брачующихся присутствовали только проводящий обряд епископ и четыре свидетеля: канцлер Андерс Фортхейн; глава министерства военно-морских дел, адмирал Корнелиус Габбе с женой — статс-дамой покойной королевы; и госпожа Хольда, стоявшая рядом с невестой с таким решительным видом, словно готова была сейчас же броситься за неё в битву.

Тягучие песнопения мягко разносились под сводами, рассеиваясь в холодном воздухе призрачными отголосками, унося звуки за собой в пустоту. Певчие на клиросах тянули молитвы старательно, несмотря на позднее время и невзрачность этой странной церемонии, участники которой напоминали первых христиан, воровато оглядывающихся на двери в ожидании облавы.да, мир выдуманный, но религии я решила оставить, тем более что их содержание все равно будет очевидно, как их ни назови

Эльза представляла свою свадьбу совсем, совсем иначе. Это должно было быть помпезное громкое торжество, которое обсуждали бы в газетах, салонах и на улицах весь следующий месяц. Ей бы заранее пошили роскошное платье у лучшего аквитанского мастера, достойное не только принцессы, но и любой из королев; и она бы с ужасом готовилась предстать перед толпой народа, галдящего у ворот церкви, которая ломилась бы от количества гостей — сплошь сиятельных вельмож и разодетых дам, плачущих через каждое слово священника.

Под венец её должен был вести отец — он бы улыбался, как всегда, с достоинством, немного иронично, но непременно светясь от счастья; мама следила бы за каждым её шагом, с трудом скрывая волнение и слёзы от посторонних глаз. Анна наверняка была бы в восторге, с нетерпением предвкушая предстоящий бал — тоже невероятно пышный, с чередой танцев, столом на тысячу человек и грандиозным фейерверком. И на другом конце разукрашенной цветами и лентами церкви свою невесту ждал бы Кристиан — гордый в своём парадном мундире, неколебимый и неприступный, как Северная гора.

Это была привычная картина, принятая Эльзой безоговорочно. Просто потому, что так должно было быть — как встающее по утрам солнце, как корабли, ежедневно снующие в порту, как ворчание старой няни Хольды в плохую погоду. Это был её обычный мир и её будущее — не хорошее и не плохое, просто неизбежное, непременное.

Но судьба в очередной раз посмеялась над ней — Эльза готова поспорить, что слышит её хриплый отрывистый смех из темноты углов. Эта озлобленная на мир субстанция, чем бы она ни была, всегда ненавидела злополучную ледяную принцессу больше всех.

Картину приходится в спешке переписывать, лихорадочно сдирая верхний слой и нанося поверх размашистые мазки: вместо ободряющего отцовского взгляда и его безопасной широкой руки — холодные льдистые глаза и острый локоть канцлера, ведущего Эльзу к алтарю, словно дрожащего агнца на заклание, сквозь ряды уныло пустующих скамеек. Ни смеха, ни слез, ни гостей, а вместо грохота фейерверков её собственное сердце, припадочно заходящееся в груди. Платье на ней материнское, наскоро перешитое, как будто она — призрак мертвой невесты из прошлого, пришедшей на чужую свадьбу искать своего жениха. И сам жених — далекий, незнакомый, потерянный юноша, тоже едва понимающий, что происходит.

События развивались слишком быстро, так, что за ними едва ли можно было уследить. Вот день — один-единственный, обыкновенный, такой же, как и все — и Эльза вдруг оказалась сиротой. Без отца, без матери, одна в своей комнате. И мир не перевернулся, и закат, как и в тысячи, миллионы вечеров прежде, загасил дневной свет, оставив принцессу наедине с ночной тьмой, из которой на неё смотрело одно-единственное чудовище — она сама.

В этом году зима пришла в Эренделл так рано, как никогда прежде — в конце сентября резко похолодало и над городом закружили хлопья снега, а мостовые вдруг покрылись льдом. В замке затопили камины, чтобы прогнать иней, ползущий от сырых подвалов по стенам в комнаты. Западное крыло, принадлежавшее принцессе, вовсе напоминало дворец Ледяной девы, жестокой и одинокой, как вьюга, носящаяся по ущельям гор.

«Принц-регент мёртв, Ваше Величество» — голос канцлера такой же церемониально скорбный, как чёрная лента, рассекающая наискось его вицмундир. — «Теперь у Эренделла остались только вы…»

Да, мёртв. Умер в страшных мучениях, задохнувшись от предательского яда прямо на полу королевского кабинета, точно расплачиваясь за чьё-то проклятье.

Когда по дворцу пронеслась очередная траурная весть, Эльза была уверена, что это вызовет в ней новую волну отчаяния, из-под которой она уже не сумеет выплыть. Она едва-едва успела оправиться после смерти родителей, только сумела усмирить расколотый в острую крошку лед, рвущийся наружу и одновременно заковывавший её изнутри в цепи зловещего страха. Стоило ей поднять голову и понадеяться на то, что этот удар был последним, как тут же последовал следующий — ещё более страшный, потому что за спиной больше не оставалось никого, кто мог бы удержать её от падения. Почти никого.

«Вы нужны вашей стране. И вашей сестре»

Нет, она не одна. И, может быть, страна для своей новой королевы значит не больше, чем пейзаж за окном, Анна все ещё нуждается в ней, в её защите. Уберечь её — это все, что Эльза может сделать. И все, что должна.

Напоминание о долге возымело свою силу, живительную настолько же, насколько и несущую смерть. Эльза огляделась, пусть и в полусне, и обратила свой взгляд туда, где горело пламя её собственных воспоминаний из прошлого, маленькое, но упорное, расплывающееся в причудливые блики сквозь лёд. Во всем мире у них с Анной больше не было никого, кроме друг друга, и пусть они по-прежнему разделены нерушимыми преградами, это не изменяет того факта, что они все ещё сёстры — всегда и во веки веков. Эльза не сможет преодолеть эти стены — она останется на своей стороне, потому что так безопасней — но она сделает все, чтобы Анне ничего не угрожало.

Во что бы то ни стало, Эльза должна была защитить её — она поклялась в этом себе и призракам их ушедших родителей.

Шанс проверить твердость своих намерений выпал ей тут же.

После смерти короля у Эренделла оставались две принцессы, которые имели полное право наследовать престол, и формально Эльза уже его занимала, но вступить в свои законные права она могла только после совершеннолетия, до которого оставалось целых три года. До тех пор она не могла ничего решать без регента или регентского совета.

Предыдущим регентом был Кристиан, но он умер, а завещание короля не предусматривало такого исхода событий. Это означало, что регентство при несовершеннолетней королеве должно будет осуществляться великими герцогами до того момента, пока ей не исполнится двадцать один год. Это было ужасное положение как для Эльзы, так и для Эренделла, который, разумеется, тоже попадал под опеку совета.

Несколько раз такое уже случалось — и это были худшие годы для королевства, потому что оно превращалось в тушу убитого зверя, которую повздорившие охотники делили между собой, разрывая её на части. Ещё хуже дела обстояли с Нарлдрским Союзом — он и вовсе мог распасться за эти три года, что тоже уже бывало: сто лет назад во время регентства герцогов при малолетнем короле Хлодвиге, прадедушке Эльзы. Ему, а после и его сыну, королю Рунарду, стоило больших усилий собрать Союз в его первоначальном виде.

Эльза надеялась, что вопрос удастся урегулировать мирно, но Высочайшее собрание отказалось присягать ей, и по донесениям из регулярных частей — в войсках не все были готовы принять новую королеву. Гвардия была ей верна, но военный конфликт мог растянуться на долгое время, притом было совершенно неясно, сколько жертв он за собой повлечёт и, главное — кто победит в итоге. Междоусобицу нельзя было допускать, но в таком случае Эльза должна была сдаться и вручить свою судьбу, а, значит, судьбу Анны и всего Эренделла, в руки герцогов — холёные и увешанные перстнями, но не самые надежные и бескорыстные. Ситуация складывалась почти патовая, и новоиспечённая королева оказалась в заложниках у законов собственной страны, не успев толком взойти на трон.

Канцлер предложил ей выход — вступить в брак. Это то, что сделал её отец, когда семнадцатилетним юношей потерял отца. Брачный возраст начинался с шестнадцати, и женившиеся или вышедшие замуж считались совершеннолетними вне зависимости от того, достигли они двадцати одного года или нет. Это был, по сути своей, фиктивный манёвр, но в случае Эльзы он мог стать спасительным.

Сделать это нужно было как можно скорее — пока герцоги не установили над ней регентство, которое могло все усложнить, и вопрос с замужеством в том числе. Поэтому церемония проходила так скомкано, в тайне, и всего лишь неделю спустя после похорон Кристиана.

Эльзе почти ничего не пришлось предпринимать самой — только дать своё согласие. Канцлер все устроил за неё, в очередной раз доказав свою преданность королевской семье. Он нашёл верных людей, ставших свидетелями на церемонии, договорился с епископом, согласившимся венчать королеву во время двойного траура, и отыскал жениха, что Эльзе казалось совершенно непосильной задачей в столь короткие сроки. Возможно, судьба впервые решила проявить к ней благосклонность таким образом, потому что по какому-то чрезвычайно удачному совпадению принц Ханс — вполне подходящий кандидат и по статусу, и по возрасту — оказался в этот момент в Эренделле и, почти не сомневаясь, согласился на это авантюрное предложение.

К счастью, он сам уже был совершеннолетним, как в своей собственной стране, так и по закону Эренделла, и ему даже не требовалось позволение родителей на брак. О дипломатических последствиях такого внезапного решения, конечно, придётся озаботиться позднее, но, самое главное, — здесь и сейчас у Эльзы был шанс сохранить власть в своих руках. Пусть и сомнительный, ведь против такого неожиданного и, если говорить прямо, не слишком-то изящного решения общество могло взбунтоваться. А в нем у королевской семьи и так не самые прочные позиции.

Шанс призрачный, выход, возможно — путь в ещё большую ловушку, но другого, увы, нет. Эльза должна была рискнуть и положиться на человека, которому доверял её отец. Она не могла просто так отдать вверенное ей предками наследие тем, кто не достоин его принять.

Если Богу угодно, она станет королевой, возьмёт на себя эту ношу, даже если и была не вполне готова к ней. Если нужно — она сделает это. Запрет свои чувства снова, затолкает их так далеко, что сама забудет об их существовании. Если это необходимо для того, чтобы защитить сестру — Эльза справится. Она будет хорошей королевой для всех; хорошей старшей сестренкой для Анны. Она исполнит свой долг.

И если для этого нужно, чтобы чужой человек, которого она видит впервые в жизни, стал её мужем — она поклянётся ему в верности.

Епископ читает послание. Знакомый голос звучный и мягкий одновременно, успокаивает, находит как волна на жесткий берег.

Эльза всегда любила богослужения — не только потому, что так положено хорошим девочкам. Анна без конца вертелась и изнывала от скуки, а старшей принцессе нравилось слушать пение хора и плутать в длинных проповедях священника; она самозабвенно внимала речам «о страданиях Господа нашего…», представляя себя смиренной мученицей. Немного грустно, но красиво, совсем как в легендах.

«Любовь долготерпит…»

Слова знакомы с детства, прочитаны тысячу раз и выучены наизусть. Для других — просто поэтичные нотации из древних свитков, рассыпающихся от времени сквозь пальцы за ненадобностью; для затворной принцессы — главная заповедь. Долготерпением вымощена вся её жизнь до сего дня. Когда больно, грустно, страшно — нужно терпеть и продолжать идти. Отец тоже всегда так говорил.

Поэтому на вопрос священника Эльза отвечает «да» и произносит вслед за ним слова своего венчального обета, позволяет вместе с кольцом надеть на себя ещё одно ярмо и обещает Йоханнесу Фредрику Вильгельму Вестергорду, тринадцатому принцу Южных островов, что будет любить его в горе и в радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит их.

Церемония присяги проходила в главном зале дворца. Эльза, как новая королева Эренделла и кона Нарлдрского Союза, принимала клятвы Великих герцогов в верности короне и лично Её Королевскому Величеству.

Она стояла на возвышении перед троном, рядом с сестрой: обе в траурных платьях, с приколотыми к волосам полупрозрачными шлейфами, которые спускались почти к самому полу и делали их похожими на монахинь. На фоне чёрных одежд выделялись лишь орденские ленты: голубая Северной Авроры — на кронпринцессе, красная Полярной звёзды — на королеве.

Рука Эльзы, противно регламенту, затянута в перчатку. Об этом многозначительно переглядываются придворные, но вслух никто из них до сих пор не произнёс ни слова — в зале царит мрачное молчание. Герцоги по очереди отвешивают своей новой королеве почтительные поклоны, произносят одинаковые, заранее заученные слова присяги, становятся перед ней на одно колено и целуют перстень с королевским гербом. Эльза смотрит поверх их голов, куда-то вдаль; лицо её непроницаемо, глаза подернуты безразличием, как у мраморного изваяния.

По правую руку от неё принцесса Анна, по левую — принц Ханс; оба угрюмо глядят себе под ноги, почти не поднимая глаз, как наказанные. Ханс кажется подавленным — все полагают, что смертью брата; у Анны же такой вид, как будто она хочет то ли расплакаться, то ли ударить кого-нибудь. Известие о свадьбе её сестры с принцем Южных островов, только что торжественно объявленное публике, произвело на неё впечатление. Возможно, самое сильное в её жизни.

Она старалась сохранять самообладание, но эти попытки были слишком хорошо заметны, тем более, что ни для кого из присутствующих не была секретом их почти состоявшаяся помолвка с Хансом. Боль, обида, разочарование, злость — на себя, в первую очередь — все это было чересчур ясно написано на её лице.

Чтобы не казаться более несчастной, чем ей положено было быть, Анна подняла голову и окинула взглядом толпу придворных: канцлер Фортхейн, министры, генералы, фрейлины, маленькая худенькая Мари с дядей и тётей, Ингрид с родителями, только что принёсший свою клятву герцога Бьёрн, принцесса Катарина, леди Ноэль, Ларс… Анна вздрогнула, когда столкнулась с его проницательными тёмными глазами, которые в то же мгновение хищно уцепились за неё. Он чуть заметно улыбнулся — так же насмешливо, как и в прошлую их встречу.

«Я вам говорил, если помните; а вы не верили — весьма, весьма напрасно» — отчётливо читалось в этих блестящих самодовольством глазах, и Анна вновь ощутила ненависть по отношению к нему, а заодно и ко всем, кто находился в зале — так дикий зверёк ненавидит зевак, которые собрались вокруг его клетки, чтобы поглазеть на него. Она понимала, что это глупо и неправильно, но ей казалось, что нет ни одного человека в мире, кто не хотел бы поглумиться над ней и её доверчивой наивностью.

Маленькая легковерная принцесса, строящая воздушные замки на песке рядом с бушующим морем. И ведь хуже всего то, что её предупреждали! И Кристиан, и этот скользкий Ларс — а она не верила; упрямо и слепо слушала своё глупое сердце, которое заливалось ей о любви.

Любовь!

Она и правда думала, что это любовь, что в целом свете наконец-то нашёлся человек, который понимает её так, как прежде никто. Думала, что будет с ним счастлива, что он освободит её из заточения её скучной жизни и покажет ей мир, свободу…а теперь что?

Она снова опустила глаза на свои руки, напряжённо сжатые над унылой темной юбкой её платья.

Церемония, тянущаяся бесконечно, невыносимо, все же подошла к концу. Анна едва вытерпела последние минуты и, не обращая внимания на леди Ноэль и Катарину, которые, очевидно, хотели подойти к ней, выбежала из зала. Она сама не знала, куда и зачем бежит, но ей нужно было побыть одной хотя бы какое-то время. Как забавно, что так ненавистное ей одиночество теперь казалось ей спасением.

На душе было слишком гадко, чтобы показывать это кому-нибудь. Да и никто в целом свете не смог бы понять её. Теперь уж точно никто: родителей у нее больше нет, Эльза — чужая; холодная незнакомка, почему-то зовущаяся её сестрой. Ханс…

Ханс — предатель.

Анна, не глядя, неслась по коридорам и галлереям, пытаясь сбежать как можно дальше от этого страшного открытия, до тех пор, пока не оказалась перед дверьми библиотеки. Не раздумывая, она толкнула их и влетела внутрь, вместе с хлопком закрывшейся двери отрезая от себя весь внешний жестокий мир, сыгравший с ней такую злую шутку.

Не все те книги, что ночевали у принцессы под подушкой, заканчивались хорошо, но обыкновенно в этих случаях герои умирали, а если и нет, то история попросту обрывалась, и что было дальше никто почему-то не считал нужным упоминать. Да, впрочем, итак все было ясно, но «страдали они долго и несчастливо» Анну совсем не устраивало. Она никогда не задумывалась о том, что у её сказки может быть печальный конец и теперь неотвратимость реальности совершенно сбивала её с толку, ошеломляла, ранила глубоко, до слез и…приводила в ярость.

Она хотела с размаху заехать своей вечной неземной любви по лицу — совсем не к лицу принцессе, даже столь бесчестно обманутой, но Анну это почти не волновало. Ударить, назвать подлеца такими словами, которых она никогда в жизни не слышала, не то, что не говорила — что угодно, только бы стряхнуть с себя это гадкое свербяще-беспомощное ощущение преданности, вырвать его и выбросить прочь.

«Но если…вдруг это все просто ошибка?» — робко поднимало голову то, что Анна называла любовью. Она изо всех сил старалась задушить это чувство, но оно все никак не умирало и продолжало увещевать её — сладко-сладко — что все это просто случайность, что Ханс на самом деле любит её, просто…просто что? Просто он решил жениться на её сестре, которую до этого в глаза не видел? Какие такие веские обстоятельства могли заставить его жениться на Эльзе?

Жениться на Эльзе!

Они и правда женаты! Муж и жена — что может быть абсурднее?

Анна металась по библиотеке из угла в угол, разрываемая собственными мыслями и одиночеством, действующим на неё как медленный, но смертоносный яд. Она хотела то разрыдаться, то завопить, и чем быстрее бежали минуты, тем меньше она понимала саму себя и то, что случилось. Все, что она ясно сознавала — то, что она была ужасно, ужасно одинока и несчастна.

— Анна, — его голос, тот самый, такой нежный, печальный…виноватый. — Я должен объясниться…

Она не заметила, как он вошёл, но когда она подняла голову, из её лица исчезла всякая растерянность и осталось только презрение — такое густое, что им можно было бы подавиться.

— Объясниться? — её собственный голос даже не задрожал. Так держать, Анна! — Знаешь, было бы неплохо. Ещё лучше было бы, если бы ты сделал это до того, как женился на моей сестре, господин принц-консорт.

Ханс обратил взгляд в сторону, как будто ему было тяжело видеть свою возлюбленную — какое мерзкое, слащавое слово! — в таком неестественном для неё состоянии. Солнце от окон светило ему в спину, на лицо легла тень.

— Послушай, это…

— Что? Недоразумение? Хочешь сказать, что не заметил, как это случилось?

— Анна, я прошу тебя! Это была необходимость, и я не мог поступить иначе. Твоя сестра… она была в трудном положении, она попросила меня об этом, и я не мог отказать ей…

— Что значит не мог?

— Если бы я не согласился, она не смогла бы вступить в права, и вы обе оказались бы в зависимости от регентского совета вплоть до её совершеннолетия.

— Целых три года — какой кошмар! Зато теперь вы женаты до конца ваших дней! Желаю вам счастья!

— Анна…

— Оставь меня в покое — я не хочу тебя больше видеть!

— Анна, пожалуйста…

— Убирайся!

— Да послушай же… — он протянул к ней руку. Его голос звучал все так же потерянно, умоляюще, но Анна не позволила себе обмануться им. Та её часть, которая отчаянно желала со всей силы врезать Хансу, окончательно одержала над ней верх; схватив ближайшую с полки книгу, она с размаху швырнула её прямо в лицо своему несостоявшемуся жениху.

Он попытался увернуться, но не успел и книжка все-таки задела его по голове, рухнув рядом с ним на пол; она упала на мягкий ковёр, но звук падения все равно эхом отзывался в ушах Анны вместе с её сердцебиением, пока она стояла напротив неподвижного Ханса и смотрела в его глаза, в которых отражался её собственный взгляд, обличающе кричащий в его адрес проклятия.

— Уходи, — бросила она, отворачиваясь, чтобы он не заметил, как дрогнули её губы.

На этот раз он послушался. Анна слышала его удаляющиеся шаги и то, как за ним закрылась дверь библиотеки — в очередной раз проводя невидимую и болезненную черту, как учитель, который подчеркивает важные слова мелом на доске: «Не забудьте выучить это к следующему уроку, Ваше Высочество. И смотрите, чтобы не как в прошлый раз!».

Анна чувствовала, что сейчас расплачется. Смысла сдерживаться все равно больше нет, тем более, что слёзы уже выпрыгивают наружу — одна, другая слезинка, ну и пусть…

— Эдор Сапоний «Апология любви», — прозвучал за спиной ещё один голос. Самый отвратительный голос на свете. — Боже мой, какая ирония!

— Что вам здесь надо? — воскликнула Анна, мгновенно оборачиваясь.

Лицо Ларса сияло столь искренним недоумением, что хотелось съездить и по его самодовольной физиономии тоже. Да посильнее.

— О, простите… вы, должно быть, собирались погоревать в одиночестве. Прошу прощения, я только хотел узнать, чем именно вы засветили вашему…

— Какое вам до этого дело? — гневно перебила его Анна, стирая с щёк стремительно бегущие по ним слезы.

— Чисто научный интерес, если так можно выразиться… а вообще, я здесь оказался по исключительной случайности…

— Ещё скажите, что пришли сюда почитать.

— Нет, я ошибся дверью, — и он улыбнулся так обезоруживающе, что Анна невольно перестала плакать. Ларс это заметил.

— Кстати, раз уж так вышло, могу я спросить: какое место я теперь занимаю в вашем личном списке мерзавцев? Первое или второе?

Анна смотрела на него с полминуты, не зная, что отвечать на такую беспримерную наглость. В улыбке Ларса впервые было что-то тёплое, все ещё насмешливое, но не колкое, а по-мальчишески задорное, почти располагающее. В этой улыбке отчётливо было видно вечное добродушие дядюшки Карла, и Анна почувствовала, что вот-вот готова поддаться ему. Она никогда не любила домашние задания.

— Второе, — пробурчала она, совсем уж жалко шмыгая носом и хмурясь с детской обидой.

К её удивлению, Ларс не засмеялся, только фыркнул отрывисто.

— Какая жалость, — проговорил он с притворным разочарованием. — А я все же надеялся…

— Не волнуйтесь, — прервала его Анна, вытирая ладонью глаза. — я уверена, скоро вы сделаете ещё какую-нибудь гадость и снова окажетесь первым.

— Я постараюсь изо всех сил, Ваше Высочество, — Ларс поклонился ей, как и в прошлый раз, с ироническим почтением, прижимая томик к сердцу на манер шляпы.

Анна едва заметно усмехнулась. Как странно, что ещё минуту назад она готова была безутешно разрыдаться. И как странно, что именно этот человек заставил её чувствовать себя лучше. Как это вообще вышло? Она поторопилась придать лицу неодобрительное выражение, нарочно вспоминая то, как Ларс поступил с ней на приеме у герцога, чтобы задушить в себе всякую благодарность и даже малейший намёк на симпатию. Уж кто-кто, а он этого точно не заслуживает, даже если теперь в её списке негодяев он только на втором месте.

— Вы так и не сказали, что вы здесь делаете, — холодно напомнила ему Анна. — Вы что, следите за мной?

— Разумеется, — невозмутимо ответил Ларс. — Я имею непреодолимую тягу к подслушиванию чужих разговоров, если вы помните.

— Я надеюсь, когда-нибудь ваше любопытство обернётся вам боком. Будь я на месте моей сестры, я бы немедленно приказала выгнать вас отсюда.

— Когда вы станете королевой, я вам это припомню, — усмехнулся Ларс, прислоняясь спиной к одной из полок и делая вид, что с увлечением листает книгу.

— Я не буду королевой, — покачала головой Анна. — На ваше счастье.

— Я тоже думал, что не буду герцогом. Но, знаете, смешная вышла история: мой старший брат убегал от мужа своей любовницы, выпрыгнул из окна и сломал себе шею. И тогда моему батюшке пришлось врать, что он поскользнулся на мостовой, а меня делать своим наследником.

— Странно, что у такого человека, как герцог, могут быть такие… сыновья, — она пыталась подобрать определение, но ничего подходящего не пришло в голову. Не говоря уже о том, что слово «любовница» при ней не употребляли. И вообще о подобном не говорили в приличном обществе, но Ларс, вероятно, плевать на это хотел.

Он рассмеялся.

— Это не только не странно, это закономерно. Мой отец — самая безнравственная скотина, которую только можно сыскать в Эренделле. Вы, как и большинство девушек — жертва заговора. Вам ничего не говорят о таких, как мой папаша, потому что берегут вашу чистую невинность, но это гнусный обман. Я полагаю, что вместо всякой чуши вроде танцев и этикета, которой вас пичкают до отказа, следует ввести уроки, где вам будут рассказывать о всех способах, которыми совершается подлость.

— Вам бы пара уроков этикета не помешала, — заметила Анна.

— О, ну раз уж у нас обмен полезными советами, то я бы рекомендовал вам к прочтению, — Ларс протянул ей Сапония. — Немного пафосно, но вполне познавательно.

Анна пожала плечами, отмахиваясь.

— Я читала, — это было правдой. Хотя, ради той же правды, помнила она о содержании сего сочинения немного. Но Ларсу знать об этом было совсем не обязательно.

— В самом деле?

— А вы думали, что я читаю только сказки? — она посмотрела на него с вызовом.

— Да, и я уверен, что не ошибаюсь.

— Я — принцесса, я получила соответсвующее образование.

— О, ну тогда вы, наверное, сможете назвать мне ещё несколько трудов этого уважаемого философа, — он снова указал на Сапония. — Только самые важные, не нужно перечислять все сорок шесть сочинений. Хотя, я не сомневаюсь, что вы можете.

— Да кем вы себя возомнили? — возмутилась Анна с жаром, брызнувшим на щеки. — Я не собираюсь перед вами отчитываться!

— Ну, в таком случае, прошу прощения, но я останусь при своём мнении.

— Пожалуйста, — поджала губы Анна. — Но только не думайте, что вы хоть что-то знаете обо мне. Или о ком-то ещё. Только строите из себя пророка, но знаете что, я согласна с Ингрид — вы самый большой дурак из всех, кого я встречала.

Ларс снова рассмеялся, на этот раз так громко, что его хохот прошёлся эхом по пустынной библиотеке.

— Ну, хотя бы в этом списке я первый, — его улыбка приобрела ещё более самодовольной оттенок. — Дорогуша-Ингрид, это очень в её духе. Но что ещё ей остаётся, бедняжке, если она в меня влюблена.

Анна выгнула бровь.

— Ингрид? В вас?

— Да. Уже… — он показательно принялся загибать пальцы, делая вид, что считает. — Пять лет. Удивительно, какими прочными бывают детские привязанности.

— Ни за что не поверю в эту чушь!

— Почему бы это? Откуда вам знать её? Или меня?

Анна поняла, что её обвинение было обращено против неё и замялась с ответным выпадом. На её удачу, ей и не понадобилось ничего отвечать, потому что снова хлопнула дверь, и в их беседу вторглись новые лица.

— Ларс! Что ты здесь делаешь? — леди Ноэль в темно-зелёном придворном платье воинственно рассекала коридор между шкафами. — Отец ищет тебя по всему дворцу.

Следом за герцогиней показалась торопливая фигурка принцессы Южных островов.

— Прошу прощения за моего брата, принцесса, — произнесла леди Ноэль, завидев Анну. Хотя, на самом деле, было бы вернее, если бы эту фразу сказала Катарина. — Он больше не будет вам докучать.

— Все в порядке, — ответила Анна. — Мы просто разговаривали.

— Сейчас же возвращайся в тронный зал, — процедила леди Ноэль с несвойственным холодом в обычно нежном голосе. Она казалась непривычно напряжённой, как натянутая пружина.

— Я скорее отправлюсь на каторгу, чем буду участвовать в этом дешевом спектакле.

— Тебя никто не спрашивает. Иди к отцу. Немедленно.

Её синие глаза сурово и решительно смотрели прямо в чёрные глаза Ларса, на сей раз лишенные всякой иронии, и какой-то немой диалог происходил между братом и сестрой в эту минуту. Анна и Катарина наблюдали за ними до тех пор, пока Ларс не издал надменного фырканья. Он слегка дёрнул головой, как будто хотел отвернуться, но потом передумал, и направился к выходу.

— Ещё раз прошу прощения, Ваше Высочество, — леди Ноэль присела в неглубоком реверансе и ушла следом за ним.

Анна смотрела, как шлейф её платья, вышитый золотыми крокусами, вьётся вслед за её быстрыми шагами.

— Бедный дядюшка Карл, — сказала Катарина, тоже глядя вслед герцогине. — Он не заслужил такого сына.

Несмотря на слова Ларса о собственном отце, Анна тоже так думала. Но, все же, чем дальше, тем больше ей казалось, что она не понимает ни его, ни вообще людей. А может быть, она лишилась за последнее время слишком многого, и потому чувствовала себя такой потерянной.

— Ларса опять исключили из университета, — сообщила Катарина. — На прошлой неделе он сказал что-то ужасное о монархии и публично оскорбил королеву. Он и раньше делал много глупостей, но теперь канцлер Фортхейн хочет наказать его по всей строгости закона. Герцог притащил его сюда извиняться и просить помилования, но этот болван упирается и ведёт себя как последний эгоист. Честно говоря, каторга бы ему не помешала, как я думаю.

Анна невольно усмехнулась, хотя ей было отнюдь невесело. Катарина тоже казалась мрачной. Она тяжело вздохнула, коснулась рукой шеи, как будто ей давил воротник платья, и взглянула на кузину.

— Анна, мне очень жаль, — сказала она тихо. — Насчет Ханса. Я никогда не могла подумать, что он способен на подобное.

Воспоминание о Хансе больно впилось в сердце. Анна почти успела забыть о нем, теперь же чужое сочувствие утвердило её в том, что она была не просто обманута, но и выставлена на всеобщее обозрение как какая-то наивная дурочка. Она не была гордой и её не задевала жалость, но это все равно было трудно переносить.

— Он поступил, как последний мерзавец и…по правде говоря, я больше не хочу иметь с ним ничего общего, — продолжила Катарина. — Я, впрочем, пойму, если и ты не захочешь иметь дела со мной.

— Ты ведь не виновата, что он твой брат, — Анна слабо улыбнулась и протянула ей руку. — Я по-прежнему хочу, чтобы ты оставалась моей подругой. Тем более, что других у меня нет…

Катарина крепче сжала её ладонь в своей.

— Ты всегда можешь рассчитывать на меня.

Она почувствовала, что сейчас расплачется и отвернулась. Катарина мягко обняла её, проводя тёплой ласковой рукой по плечу.

— Тяжелые времена пройдут. И все снова станет, как прежде.

Анна обняла её в ответ, ничего не желая сильнее, чем просто поверить её словам. Но она знала, что как прежде уже не будет.

Такая отвратительная погода в это время года могла быть только в Эренделле.

Ветер пробирал до костей и хлестал по лицу, царапая щеки мелким сухим снегом, земля закостенела и неуютно хрустела под ногами, когда Ханс мерил шагами пустырь, который секунданты выбрали для дуэли.

Этот мальчишка, герцогский щенок, беспардонно опаздывал и, очевидно, делал это не без умысла. Ханс пнул носком сапога попавшийся камень и угрюмо наблюдал, как тот катится прочь по жесткой замёрзшей траве.

Была половина восьмого утра. После смерти брата новоиспеченного принца-консорта мучила бессонница, и эту ночь он почти не спал, как и прошлую. В довесок к тому, он был простужен вторую неделю, и теперь его бил мерзкий скребущий изнутри озноб.

— Ещё пять минут, и можно расходиться, — сказал дядя Фредди, щёлкая крышкой часов. Он убрал их в карман и поежился, пряча руки в полы широкого по моде плаща. Несмотря на свой обычный цветущий вид, Фредрик был мрачен.

Ханс, впрочем, тоже. Он был раздражён до крайности, и физическое недомогание взвинчивало нервы ещё больше. Может быть, поэтому Ларсу удалось вывести его из себя так легко вчера.

— Все-таки зря ты ввязался в это дело, — заметил Бьёрн, который согласился быть вторым секундантом. Он прибыл вовремя, в отличие от своего подопечного, но сказать о его местонахождении в данную минуту ничего не мог. Барьеры давно были отмерены, шпаги торчали друг напротив друга в ожидании, но Ларс до сих пор не появился.

— Он сам нарывался, — буркнул Ханс в ответ, вздрагивая от особенно сильного порыва ветра.

— Ларс всегда нарывается, — вздохнул Бьёрн. — Такой у него характер. Но вызывать его… все равно, что драться с неразумным ребёнком.

— Он совершеннолетний, — возразил Ханс. — Я не буду спускать ему с рук оскорбления только потому, что он привык вести себя, как инфантильный идиот.

— Ты, конечно, имеешь полное право, — согласился Фредди задумчиво. — Но, пожалуй, он того не стоит.

Принц брезгливо поджал губы и ничего не ответил. Он и сам понимал, что сделал большую глупость, поддавшись на провокацию Ларса. Все хоть сколько-нибудь серьёзные люди уже давно не реагировали на его выходки и предпочитали вовсе игнорировать его существование, когда это только было возможно. Но Ханс пребывал в столь вопиюще паршивом расположении духа в последнее время, что на разумную тактику у него попросту не хватило самообладания.

— Вы, должно быть, очень любили вашего брата — упокой дорогой Господь то, что у него было вместо души. В самом деле, степень вашего восхищения им удивительна, вы так стараетесь во всем подражать ему — жаль только, что вы не можете рассчитывать на титул регента, раз уж наша загадочная принцесса теперь королева,— эта фраза была сказана совершенно нарочно и при свидетелях. Не будь Ханс так раздражён, он бы, вероятно, догадался ответить что-нибудь колкое, но не обязывающее, чтобы погасить скандал. Но вместо этого он вспыхнул, как спичка и в негодовании произнёс то, с чего обычно начинаются истории всех дуэлей:

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего особенного, я всего лишь желаю вам и вашей супруге счастья. Будем только надеяться, что вы не станете повторять за принцем Кристианом его стремительное и безвозвратное бегство от его невесты. По крайней мере, не в этот раз, — ответил ему Ларс с отвратительно многозначительной ухмылкой.

Будь там герцог Карл с его дипломатическим талантом улаживать даже самые безнадежные споры, может быть, все и обошлось бы. Но его там не было, и вмешаться, увы, было некому.

И теперь Ханс трясся от озноба на проклятом ледяном ветру, злой как собака и готовый застрелить самого себя за несдержанность. Два дня как он принц-консорт, но уже успел влипнуть в самую идиотскую ситуацию из всех возможных — хуже было бы только если бы он вызвал на дуэль юродивого. Теперь же у всего Эренделла будет прекрасная возможность убедиться в том, что все Вестергорды — законченные дебоширы и бретёры.

— Так, ну, я полагаю, что можно считать это дело оконченным, — оживлённо обьявил дядя Фредди, снова глядя на часы, но тут со стороны городского тракта послышался топот копыт и треск льда, ломавшегося под колёсами кареты.

Ханс напряжённо выпрямился, глядя на веселого извозчика, который со свистом подгонял лошадей, во весь опор несущихся через подлесок. Из окошка выглянул румяный и, вероятно, слегка поддатый виновник сего торжества. Он тоже присвистнул и громко хлопнул по дверце.

— Эй, дядя, тормози давай, приехали!

Экипаж, сопровождаемый ржанием и гарканьем кучера, остановился неподалёку от участников чуть не сорвавшейся дуэли, и Ларс, растрёпанный, в распахнутом настежь пальто, выскочил наружу. От его вида Хансу стало ещё холоднее. Но, кажется, ветер и снег будущего герцога совершенно не смущали, как и неодобрительные взгляды присутствующих.

— Прошу прощения, господа, государственные дела задержали, — невозмутимо улыбнулся он, расплачиваясь с извозчиком крупными небрежно помятыми купюрами.

— Какие ещё государственные дела? — спросил Бьёрн, скептически морщась на не слишком представительный вид своего доверителя.

— Которые мне снились сегодня ночью, — ответил Ларс с той же улыбкой. — Отличный был сон, должен я сказать! Из-за него я чуть не проспал.

Хансу отчаянно хотелось ударить себя по лицу — и с эти шутом он будет драться!

— Что ж, раз все наконец-то на месте, мы можем начинать, — вздохнул Фредди.

— Это пожалуйста! — зевнул Ларс, неторопливо проходясь по пустырю с видом, который сам по себе мог бы считаться смертельным оскорблением. Теперь Ханс прекрасно понимал, почему этого фигляра не воспринимали всерьёз. В противном случае с ним перестрелялся бы каждый его знакомый.

Святая Марлена, о чем он думал?

— Прежде всего, я должен спросить, не хотят ли стороны примириться? — сказал Фредди и вопросительно посмотрел на Ханса. Тот пожал плечами — он был готов послать все к черту. Фредди обернулся к Ларсу. — Итак, если вызываемая сторона принесёт извинения, мы можем считать вопрос закрытым.

— Что? — всполошился мерзавец. — Нет-нет, какие извинения! Это никак нельзя — в конце концов, речь идёт о чести принцессы!

— Какой принцессы? — спросил Фредди, глядя на Ларса как на умалишенного.

— Какой принцессы? А…ха-ха! Принца, я хотел сказать, принца-консорта, конечно же, прошу прощения.

Ханс стиснул зубы. Это был уже не просто намёк. Чертов сопляк.

— Ещё раз: вы отказываетесь от мирного решения?

— Ну, разумеется, отказываемся! О чем вообще речь? — фыркнул Ларс скривившись так, как будто ему предложили что-то неприличное.

— В таком случае, мы начинаем, — обьявил Фредди, и Бьёрн передал ему футляр с оружием.

Ханс выбирал пистолет, Ларс должен был стрелять первым. Они разошлись на двадцать шагов, и встали друг напротив друга, ожидая сигнала. Сквозь стену мелкого снега с трудом можно было разглядеть что-то на таком расстоянии: как через расползшееся крохотными осколками окно. Ханс считался хорошим стрелком, но он был почти уверен, что они оба промахнутся с такой ужасной видимостью. Чего он точно не ожидал, так это того, что Ларс, который явно прибыл сюда с какой-то попойки и едва ли твердо стоял на ногах, попадет ему под грудь, ровно туда, куда не доставал ствол пистолета, которым он закрывался.

Его дёрнуло в сторону, как будто кто-то рванул его сзади, чтобы бросить на спину, и Ханс упал на твёрдую холодную землю. На мгновенье ему перехватило дыхание, сразу затем бок отдался резкой болью, и Ханс жадно вздохнул, с трудом удерживаясь от того, чтобы не заорать.

— Проклятье, — прошипел он, пытаясь понять по пятну крови, ползущему по шинели, насколько серьезно ранение.

Вот это будут заголовки в завтрашних газетах, если он сдохнет здесь.

— Черт возьми, куда он попал? — воскликнул подбежавший к принцу Фредди.

— Не смертельно, — с хрипом выдавил из себя Ханс, хотя от боли у него мутилось в глазах.

— Давайте закончим это, пока не поздно, — со слабой надеждой предложил Бьёрн и потянулся было, чтобы помочь ему встать на ноги, но Ханс мотнул головой.

— Отойдите, я буду стрелять! — рявкнул он так озлобленно, что оба герцога поспешили отойти в сторону.

В лучшем состоянии он, возможно, попал бы — в бытность свою офицером он с десяти алнаршведская мера длины; один алн ~ 60смвыбивал выстрелом стакан из руки, но сейчас он почти не надеялся на это. Его так лихорадило, что он едва мог держать пистолет, не говоря уже о том, чтобы прицелиться. Боль и головокружение мешали сосредоточиться, за вихрями снега не было видно ни черта, так что в конце концов Ханс просто спустил курок в смутный силуэт и выронил пистолет.

Разумеется, он промазал.

— Стреляйте ещё, мне не жалко! — услышал он задорный выкрик с другого конца барьера.

— Езжай домой, Ларс! — раздраженно бросил Фредди. — Поединок окончен.

— Как это все глупо, — посетовал Бьёрн, помогая Хансу подняться. — Не сильно вас задело?

— Пустяки, — хмуро отозвался Ханс и потерял сознание.

* * *

— Он — что?!

— Я не знаю подробностей, но, кажется, они что-то не поделили с сыном старика-Карла. Герцог Оландский пытался заверить меня, что это был несчастный случай на охоте, но звучит как чистая чушь. Я бы в такую погоду из дома не вышел, не говоря уж о том, чтобы слоняться по лесу, — поведал доктор Траубе, устраиваясь в одном из кресел в небольшом, доверху забитом документами и книгами кабинете канцлера. — В целом, рана не опасная, но все несколько осложняется довольно сильной простудой. Не хочу пугать, но мы можем потерять ещё одного принца.

Андерс Фортхейн бросил суровый взгляд на своего секретаря, перебирающего бумаги в углу.

— Почему я узнаю только сейчас?

— Прошу прощения, сэр, — проговорил молодой человек, флегматично растягивая слова. — Это случилось во время вашей аудиенции у Её Величества, и вы приказали не беспокоить вас.

— Больше ничего важного не случилось, пока я был на аудиенции? — не без мрачного сарказма поинтересовался канцлер.

— Посол Южных островов передал, что седьмой сын короля Генриха и его жена ждут ребёнка, — с готовностью отозвался секретарь.

Доктор Траубе не удержался от смешка.

— Это какой внук по счёту?

— Восемнадцатый, — ответил канцлер, не переставая хмуриться.

— Поразительно! Какая наследственность… — восхитился Траубе, пододвигая к себе тарелку с виноградом. — Жаль, что никого из Вестергордов не удастся привить нашим принцессам.

— Это определенно к лучшему. Последнего порядочного Вестергорда мы похоронили на прошлой неделе.

— Ну, тут ты преувеличиваешь: его брат может быть не так уж и плох. Судя по форме черепа, мозг у него должен функционировать отлично.

— В том случае, если он у него вообще есть, — презрительно бросил канцлер. — Драться с этим ублюдком герцога! На другой же день после присяги, когда все следят за королевой. Не говоря уже о том, что дуэли строго запрещены.

— Что поделать — молодость! — Траубе с завидной жизнерадостностью забросил в рот сразу несколько виноградин и, прожевав их с видимым удовольствием, добавил: — К тому же, стоит признать, ты сам предложил королеве выйти за него.

— У нас не было выбора, — поджал губы Фортхейн. — Я бы выдал её за кого угодно, только бы не допустить Роэтельского до регентства. Этот старый интриган спит и видит, как бы прибрать к рукам Эренделл. Я почти уверен в том, что принц Кристиан — его работа.

— Кстати об этом, — встрепенулся Траубе. — Ты все же был прав: мы нашли яд.

Взгляд канцлера мгновенно вцепился в доктора.

— Хотя, честно говоря, с тем количеством кофе, который он хлебал без остановки, я бы не удивился, если бы это оказался сердечный приступ. Это, кстати, и тебя касается. Если не будешь соблюдать норму, которую я тебе прописал, до пятидесяти не доживешь.

— Ближе к делу, — нетерпеливо перебил его Фортхейн.

Доктор неодобрительно качнул головой, но продолжил.

— Наш несчастный принц умер от удушья — но он не принимал отраву внутрь, он ею дышал. Помнишь медальон, который мы нашли при нем?

Канцлер кивнул.

— По всей видимости, яд был там. Если принц вдыхал его на протяжении нескольких дней, это вполне могло убить его.

— Как яд там оказался? — пробормотал канцлер, задумчиво разглядывая пустоту перед собой.

— Ну, полагаю, кто-то его туда положил, — пожал плечами доктор.

Секретарь приглушенно усмехнулся в углу. Фортхейн снова нахмурился в его сторону и кивнул на дверь. Юноша забрал несколько папок со стола, послушно убираясь из кабинета.

— Не поверишь, но я даже догадываюсь, кто мог это сделать, — реквизируя с тарелки ещё несколько виноградин, сказал Траубе. — Сегодня утром я расспрашивал обитателей дворца об этой смертоносной безделушке. И вот, что любопытно: никто из приближенных к принцу Кристиану не видел её прежде. Ни я, ни Её Величество, ни его камердинер. Я хотел задать этот вопрос принцу Хансу, но, к сожалению, когда я до него добрался, он был не в кондиции.

— Это все, что тебе известно?

— Нет, кроме всего прочего, я поговорил с принцессой Анной. И это крайне занимательно, потому что она поведала мне, что совсем недавно видела этот медальон на принцессе Катарине, — торжественно закончил Траубе и с громким хрустом раскусил очередную ягоду.

— Принцесса Катарина? — повторил Фортхейн.

— Понимаю, ты разочарован. Но, как видишь, твоя старая мозоль по имени Карл здесь ни при чем.

— Зачем все это принцессе? — канцлер снял очки и, близоруко щурясь, принялся протирать стёкла чёрным шелковым платком. — Какая ей выгода от смерти брата?

— Ну, это мне неведомо. Я, знаешь ли, врач, я лечу физические недуги — по вопросам задушевным обращайся к пастору. Хватит и того, что я работаю у тебя вместо следователеля — и, кстати, даже не за спасибо.

— Я могу повысить тебе жалованье.

— В самом деле?

— Нет.

Траубе прищелкнул языком.

— Будешь так шутить и лишишься придворного лекаря.

Канцлер едва заметно ухмыльнулся и водрузил очки обратно на горбатую переносицу.

— Тебя я отпущу разве что на тот свет. Ты слишком много знаешь.

— Как врач я хочу сказать, что у тебя проблемы с желчью.

— Это профессиональное, — отмахнулся Фортхейн. — Протоколы допросов ты, конечно же, не составил.

— Какие ещё протоколы? Я что, похож на жандарма? — возмутился Траубе. — И вообще, имей совесть — этажом ниже умирает мой пациент, а я тут перед тобой отчитываюсь!

— Пусть умирает на здоровье, — раздраженно отозвался канцлер. — В этом не виноват никто, кроме него самого.

— Ну, знаешь ли, ещё один член королевской семьи отбросит свои августейшие коньки, и все точно решат, что над Эренделлом висит какое-то проклятье.

Фортхейн снова хмыкнул, но вовсе без всякого веселья.

— Будешь смеяться, но я почти готов верить этому, — сказал он с усталым выражением.

Доктор улыбнулся.

— Нам не привыкать, не так ли?

Канцлер не ответил, рассеянно поглаживая седую бородку. Он сделал несколько кругов по кабинету и остановился у тёмного пейзажа над камином — за старой потёртой рамой морской шторм разбивал волны о высокие скалы. Траубе доел виноград и со вздохом отодвинув от себя тарелку, проследил за его взглядом.

— Будет тебе сокрушаться по пустякам. Или ты и правда думаешь о проклятии?

Фортхейн снова промолчал и лишь покачал головой.