↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
А наш старшой и говорит: «Об этом надо песни слагать. Вот ты вот и сложишь», — и пальцем на меня ткнул.
Об этой-то жути, которую и словами не опишешь как следует — песню! Да кто же её петь-то будет, и когда? Разве что исполнишь разок на турнире певцов, чтоб все обрыдались и прониклись — и всё. А песня, она ведь как человек — внимание любит, без него чахнет.
Как можно такую песню складывать, какую никто не станет петь?
Вот «Разрешение уз» — то хорошая песня. Там-то никто, государи мои, никого среди ночи не режет, с ума сходят только совсем немножко, а что эльфов пытают и жрут заживо — так это вставной эпизод, их всё равно все выкидывают.
Зато сколько отличных вещей там есть — хоть на застолье, хоть для княжьего зала! Хочешь — про всякие танцы спой, хочешь — про Финголфинов последний бой… а тут что? Вот то-то, и я говорю, нехорошая это выйдет песня.
Ну, я так думал.
А потом, значит, я подумал: коли мы поём о последнем бое Финголфина — отчего бы не спеть и про Аэрин?
Аэрин, значит, это бабёнка такая была, в Хитлуме. Молодая адова, а кто мужем её был — того мне дознаться не удалось, все, кто помнил его имя — всех уже на серой лодочке увезли, государи мои. А жаль, конечно. Тоже ведь был человек, воин, и погиб, наверное, с честью. Заслужил, чтобы имя его кто-нибудь помнил. Помним же мы друзей Барахира, и даже Горлима Злосчастного…
Так вот, Аэрин.
Её замуж взял Бродда. Ага, тот самый Бродда, ублюдок сестры Ульфанга. Он, конечно, страшно бесился от такого своего происхождения. У вастаков быть ублюдком — только чутка поприятнее, чем быть рабом. Даже если отец, или мамка, как у этого Бродды, о тебе позаботится и пристроит на тёплое место, всё равно будут косо смотреть.
Вот он, Бродда-то, и женился на Аэрин. Она-то из хорошей семьи, только опять же никак не пойму — из которой. Но кому-то точно родня — то ли Хурину, то ли жене его Морвен Эледвен. Ну то есть, им обоим, конечно — они-то тоже друг другу родня, государи мои, но вот кому Аэрин была ближе — того я не прознал. Кому оно важно было — тех уже с нами нет, а кто есть — тот помнит не про её кровь, а про её доброту.
Добрая она была женщина, Аэрин. Добрая и с сердцем из самой лучшей стали.
У вастаков, у них же, известно, жена — это не как у нас с вами. У нас если кто женится, то по расположению сердца или там по рассудку, и жену почитает как подругу своей жизни и товарища во всех трудах. Да чего говорить, сами знаете, да и наши король и королева по чести равны, хоть она и правит всем, покуда он по морю шастает.
Беспокойный он человек. А может, Ярэн его своим знаком отметил… что за знак, государи мои? Да известное оно дело.
Хозяин морей, а по-эльфийски Ярэн — он кого любит, к тому ночью приходит и целует того в лоб. Ставит, значит, свою метку. И с того поцелуя им каждую ночь, понимаете, снится море, и в ушах словно волны шумят — и так покуда они на корабль не поднимутся. Потому как покуда они на суши, с них Ярэну никакой радости — а на море он с ними может сыграть или там пообщаться как-нибудь.
А что говорят, будто метка это не Ярэна, а Уйнэн — так пусть говорят, но, по-моему, это чушь какая-то. Что она выбирает себе любимых — это, скажем, не чушь: пусть и дух морской, а всё же баба она и по бабьи к любви преклонна. Но наш-то Эарендил — он женат! Разве ж можно говорить, что он от жены к морской бабе уходит?
Вот и я полагаю, что нельзя. А ежели это Ярэн, то он никакого брака и любви не желает, а просто развлекается. Ну, или, может, хочет, чтобы эти капитаны превосходили сами себя и совершали всякое удивительное — это кто как мыслит. Но всяко никакой грязной чепухи.
Опять же, Уйнэн — она баба ревнивая, все говорят, и не терпит со своими избранниками всяких других женщин, а наш Эарендил — он не только женат, а ещё и с русалками дружен.
Понимаете, как-то вышел он в море, да только не на своём корабле, а на утлой лодчонке. Молодой был совсем, что сам построить сумел — в том и вышел. Руки-то у него золотые, но всяким рукам нужен опыт — мне вот Хозяин Песен голос даровал соловьиный, без ложной скромности, но покуда я научился тот голос к делу прилагать… мой наставник, тот меня так и звал: «Осёл Дирхаваль», потому как громко ору, и с выдержкой, но нескладно и отвратно для слуха.
Вот и первая лодка у Эарендила вышла не очень, и разбилась о камни. Хотя, если подумать, разбиться-то может и хороший корабль, и даже очень хороший. Допустим, вот, корабли, которые король Тургон Гондолинский за море отправлял — думаете, были плохие корабли?
Ан нет, государи мои, их по досточке собирали лучшие плотники, паруса им ткали лучшие мастерицы — но кто говорит, что ткали из своих кос, тот, конечно, преувеличивает. Это сколько же мастериц надо налысо-то обрить, чтобы семь кораблей оснастить! До такого и Чёрный Враг не додумается, как по-моему, а если додумается — так бабы ему зададут такой трёпки, которой и Финголфин не устраивал.
И будут правы, государи мои: сказано было ясно, что косы — честь женщины, как борода — честь мужчины. Хотя, конечно, у эльфов нет бород. Потому-то, государи мои, они все и ходят длиннокосыми — честь-то надо где-то держать.
Вот у Бродды, к слову, был пояс из эльфийских волос. Зарезал какого-то эльфа да и сплёл — ну, вестимо, не сам, для такого у вастаков рабыни. И жёны, но жена у Бродды была Аэрин, а она бы такого делать не стала.
Она ему спуску-то не давала, Аэрин. Он её, конечно, колотил смертным боем за такое ему противление, но она не сдавалась, только пуще сердилась и меньше его слушала. А он, государи мои, её вскоре начал бояться, как боялся только Морвен Эледвен.
Потому как в его, значит, мире, который у него в голове, не может быть, чтобы простая баба против него выступала. А значит — она не простая, а ведьма или что пострашнее. Мне об этом Годила рассказал, сам тоже вастак — он у Бродды был конюшонком. Говорит, все слуги её боялись, кроме нормальных людей, потому что она не боялась никого, а только всё улыбалась, хоть ты её колоти, хоть за косы таскай, хоть об стенку приложи.
Такая была женщина, да.
Кормила всех нищих, а их в Хитлуме много стало после войны. Тогда ещё здесь поселения не было, да и уйти из Хитлума непросто, горы мешают. Ну и вастаки, конечно — им-то хотелось, чтобы никто из Хитлума не уходил, а в обмен на кусок хлеба и крышу над головой шёл к ним работать и пахать их поля.
Кто-то, конечно, шёл. Но немного было таких.
Вастаки, они сами пахать не умеют, как и что сеять — не знают. Есть другие, конечно, вастаки, которые в общем люди как люди, но это другие вастаки, они из племени Бора и никого не предавали, а наоборот, сами пострадали немало. А вот которые злые — те даже тяпку от мотыги не отличат, а грабли — от лопаты.
Потому им и надо было, чтоб нормальные люди к ним нанимались. А чтобы много за работу не спрашивали — они этих нормальных людей выгоняли из дома и делали нищими. Нищий-то побродяжка, так они мыслили, за кусок хлеба и бороду сбрить согласится, не то, что чужое поле вспахать…
Дядька мой так и помер. Он в Хитлуме оставался, когда мамка моя со мной в пузе убежала оттуда подальше, ну и вот. Из дома его выгнали вон, в доме его поселился толстый вастак с тремя жёнами и наглым сыном, а дядьке пришлось в лес уйти.
Там он и простыл до смерти — зимы в ту пору были лютые, государи мои, лютые очень зимы.
Должно быть, покуда он жив-то был, Аэрин и его подкармливала. Она всем помогала. И Турину вот хотела помочь, да только это ж был Турин — обложил её дурными словами и ушёл навстречу злому року.
И так я думаю, это было последней соломинкой, государи мои. Надоело ей терпеть, улыбаться и молча превозмогать все удары судьбы.
И вот своими белыми руками
Она кремень ударила в огниво,
Она раздула маленькое пламя
И бросила его на пол светлицы.
«Гори, мой дом, где я видала горе!
Мой дом, который строил славный Хурин,
Мой дом, где Морвен Эледвен смеялась,
Мой дом, где умерла малышка Урвен,
Мой дом, где Турин родился несчастный,
Мой дом, где Ниэнор играла в куклы!
Пусть пламя поднимается повыше!
Мне эта жизнь постыла, как простуда,
Мне нету в ней ни радости, ни воли,
А только тяжкий долг и злое горе!
Гори, мой дом! И я сгорю с тобою,
И Бродда, муж мой, и его отродья!»
Так говорила Аэрин и пламя
Всё выше становилось и сильнее…
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|