Чёртовы крылья (гет)

Хогвартс жил на пределе. Майская жара, хоть и не обычная для Шотландии, вползла в каменные коридоры замка, как змея, раздражая и учащая дыхание. В воздухе стоял вязкий запах перегретых чернил, кислых настоек и сгоревших нервов. Снаружи щебетали птицы, но в подземелье даже время казалось свинцово-густым.

Снейп стоял у доски. Пыль от мела кружилась вокруг него, будто специально собиралась под его мантии. Он был в том самом состоянии, когда его голос звучал чересчур мягко — значит, ожидалась катастрофа.

— На экзамене, — начал он, глядя поверх учеников, — вы получите флакон с зельем, состав которого вам не будет известен. Ваша задача — проанализировать состав и приготовить антидот. За неверный анализ — ноль. За неверное противоядие — минус десять.

Некоторые студенты, включая Рона, судорожно захлопнули тетради. Гермиона же замерла, как будто её ударило током.

— Но… профессор, — её голос прозвучал неуверенно, — ведь мы изучали более ста двадцати зелий. Их вариации… они бесконечны.

Снейп поднял бровь.

— Именно. Добро пожаловать во взрослую жизнь. Где вам не подают готовый список. Где придётся делать выводы на ходу. Как, например, в Министерстве магии, или на поле боя. Если кто-то из вас всё ещё планирует работать в реальном мире, а не продавать любовные амулеты на Диагон-аллее, — он презрительно оглядел аудиторию, — я бы рекомендовал меньше ныть, и больше думать.

Рон шепнул Гарри:

— Он издевается. Это точно личная вендетта против всех, кто когда-либо улыбался.

Гарри усмехнулся, но быстро спрятал улыбку, увидев взгляд Гермионы. Её глаза бегали по строчкам конспекта так, словно в нём могло быть волшебное заклинание, способное отменить экзамен.

Время до звонка тянулось мучительно. Гермиона уже не слушала, как Снейп комментирует работу кого-то из слизеринцев. Она считала в уме: двадцать девять флаконов, семнадцать основных ядов, девять возможных направлений действия. Если исключить летучие — остаётся... слишком много. Всё равно слишком много.

В гостиной Гриффиндора было душно и многолюдно. Все говорили об одном — о чёртовом экзамене. Кто-то строил теории, кто-то уже паниковал заранее. Гермиона сидела в углу с двумя книгами и тремя свитками, но вместо чтения бессмысленно гоняла взглядом по строкам.

— Может, он вообще даст воду с краской, — сказал Рон, закинув руки за голову, — и всё это — психологическая атака. Мол, "боишься — проиграл". Типичный Снейп.

— Не недооценивай его, — тихо ответила Гермиона. — Он не шутит. Особенно не на экзаменах. Тем более у выпускников. Уверена, он выберет что-то тонкое. Что-то с побочным действием.

— О, может, снова то мерзкое зелье, от которого растут волосы в носу, — вставил Гарри. — Было забавно.

— Это была учебная практика, — раздражённо бросила она. — Сейчас он даст то, что реально опасно. А мы должны его нейтрализовать. Это может быть что угодно: изменяющее восприятие, заставляющее тело вырабатывать яд, мутагены...

Рон втянул голову в плечи.

— Так, стоп. А что, если... — он опустил голос до шёпота, — если заранее узнать, что он даст?

Гарри фыркнул:

— Удачи тебе попасть в подземелья ночью и не отхватить проклятье на входе.

— Проклятья можно обойти, — сказала Гермиона, почти машинально, не отрываясь от текста. Рон с Гарри переглянулись.

— Гермиона, ты… серьёзно? — спросил Гарри.

Она подняла глаза. И впервые за весь вечер в них была не истерика, а холодная, вымеренная решимость.

— Я просто… я не могу идти наугад. Я так не работаю. Я не допущу, чтобы моя оценка зависела от прихоти профессора. Если можно понять заранее — я это сделаю.

— А если поймает? — шепнул Рон. — Он тебя сожжёт. На костре. И использует твой прах для подкормки мандрагор.

— Не поймает, — уверенно ответила она. — Я всё просчитаю. Я не глупая.

— Никто и не говорит, — пробормотал Гарри. — Но, может, всё-таки… ну… немного безумная?

— Возможно, — кивнула Гермиона, и наконец улыбнулась — быстро, криво, как уставший человек, который только что принял важное, рискованное, но необходимое решение.

Вечер медленно перетекал в ночь. Гостиную покидали однокурсники, кто в библиотеку, кто в спальни. Гермиона осталась, сидя в кресле, глядя в огонь. Она всё уже решила.

На столе перед ней лежали пергаменты с картами подземелий, схемы защиты лаборатории, список охранных чар, обрывки старых лекций Снейпа. Всё срослось в план. И пусть ночь будет длинной, она знала — сделает это.

Ночь выдалась безветренной, и казалось, что сам замок замер в ожидании. Где-то вдалеке по коридорам плыл лёгкий скрип ступеней — патруль Филча, может быть, привидение или просто старая стена решила напомнить, что она ещё жива. Но Гермиона уже давно научилась отличать, где угроза, а где звук, которому можно не придавать значения. Сейчас она шла бесшумно, почти крадучись, в мантии, сбрызнутой варевом невидимости — не сильным, но достаточным, чтобы обмануть поверхностный взгляд.

Под плащом у неё был тщательно выверенный план. Она не стала подходить к зельеварне напрямую — туда вела только одна дверь, и Снейп, конечно, защитил её по полной. Вместо этого она использовала старую схему, найденную в заброшенном томе с чертежами времён основателей. Один из пустующих классов на уровне ниже имел люк, ведущий в систему вентиляционных шахт.

Шахта была узкой, пахла старым камнем и пылью, но Гермиона заранее выпила лёгкое зелье от удушья и наложила чары очистки воздуха перед собой. Металлическая решётка в полу лаборатории Снейпа поддавалась с натужным скрипом, но в целом операция шла по плану. Она спрыгнула в тень, тихо прикрыла решётку, поднялась.

Темнота в лаборатории была густой, но она знала, что Снейп не оставляет здесь свет даже в своей жизни — зачем облегчать потенциальному нарушителю путь? Гермиона зажгла палочку и направила луч в дальний угол. Полки были в идеальном порядке, и это нервировало. Зелья выстроились в ровную армию стеклянных тел — как будто они наблюдали за ней в ответ.

И вот — нужная полка. Она заранее рассчитала высоту, чётко знала: четвёртая слева, вторая снизу. Там, по её предположениям, и хранилось "экзаменационное зелье".

На полке стояли две склянки.

№1 и №2. Ни тебе "Яд амурный", ни "Эликсир суждения", ни даже "ОБРАЗЕЦ" — только цифры, наклеенные на белые бумажки. Снейп, конечно, не идиот, чтобы оставить явную метку. Гермиона затаила дыхание. Какую из них он бы выбрал для экзамена? Та, что с более мутной консистенцией? Или наоборот — прозрачную? Но ведь Снейп мог специально сделать вид, что вот — самая простая, а на деле там что-то нестабильное.

Она колебалась, секунду, две, потом сжала зубы и вытащила маленькую фляжку с подготовленным нейтральным зельем — в точности по цвету и густоте как в №2. Аккуратно сняла бумажку с оригинала, приклеила её на свою склянку. Фальшивка заняла место оригинала. Теперь в экзаменационном флаконе был зелье "Жабий волдырь". Никто не догадается. Почти никто.

Настоящее зелье она быстро завернула в ткань и спрятала в карман. Её сердце колотилось как бешеное. Но в груди уже нарастало чувство контроля. Неужели это действительно получилось?

Женский туалет на третьем этаже, тот самый, с Миртл, казался мрачнее обычного. Лунный свет из окна отражался в мутных зеркалах, создавая зыбкие фигуры в их глубине. Гермиона, проверив чары тишины, села на край раковины, вытащила склянку и легонько постучала по стеклу. Жидкость внутри мерцала слабо-серебристо.

— Диагностика... — прошептала она, проводя по поверхности палочкой.

— Revelio toxica...

— Distinguere componentis...

— Structura interna...

Ничего. Жидкость оставалась пустой с точки зрения заклинаний — как будто она и не зелье вовсе. Она нахмурилась. Даже примитивные диагностические чары, которые должны были как минимум показать тип — ничего. Ни вспышек, ни отклика.

Она попробовала "распыление-над-кристаллом", один из методов, которым пользовались в Сент-Мунго — выдула в воздух кристальную пыль, добавила к ней каплю зелья… Пусто. Пыль просто осела.

— Да чтоб тебя... — прошипела она. — Или это настолько новое... или...

— Кто там?! — раздался визг из глубины кабинки.

Гермиона вздрогнула, подскочила. Из-за перегородки вынырнула... Миртл. Вся в мыле, глаза горят, волосы в беспорядке.

— Ты что здесь делаешь в такое время? — заныла она. — Это МОЁ место для печали, вообще-то!

— Блин.. — выдохнула Гермиона и сделала шаг назад. Но её локоть задел край раковины. Склянка выскользнула из пальцев, ударилась о плитку. Пробка вылетела. Несколько капель густой жидкости выплеснулись — прямо на её левую руку.

— Нет-нет-нет! — Гермиона в панике отшатнулась, тряся рукой, но уже было поздно. Жидкость впиталась почти сразу — будто кожа жаждала её.

Сначала — ничего. Только мерзкое, липкое ощущение, как будто её обдали горячим клеем. Но спустя полминуты началось: зуд. Глухой, расползающийся. Он начал в лопатках и полез выше, под кожу, как будто кто-то острым пером царапал мышцы изнутри.

Гермиона уронила палочку, вцепилась в рубашку, сдёрнула её с плеч — и закричала.

Боль была режущей. Как будто что-то прорастало из тела. В зеркале, в тусклом отблеске, она увидела — чёрные перья пробиваются сквозь кожу. Один, два, потом целая гроздь.

Её стошнило в раковину. Она упёрлась руками в край и, тяжело дыша, смотрела, как из её тела рождаются... крылья. Настоящие. Глянцевые, вороньего цвета, аккуратные, как у живого существа.

День клонился к закату. Подземелья дышали прохладой, и даже в начале мая здесь чувствовался привкус зимы — сырой, каменный, упрямо цепляющийся за стены. Тишина в лаборатории была идеальной: ни капли, ни скрипа, ни шороха. Только мерный, убаюкивающий звук стеклянной ложечки, вращающейся в котле.

Северус стоял, склонившись над варочным кругом, и лениво мешал зелье по часовой стрелке, не торопясь. Сияние от кипящей массы отражалось в его тёмных глазах. Цвет — серебристо-серый с перламутром, как жидкий металл. Консистенция — идеально шелковистая. Запах — легкий, сладкий, с нотами жасмина, афродизиака и чуть-чуть кардамона, который он добавил исключительно из вредности.

Он хмыкнул.

— Крылья любви, — пробормотал он, словно ругательство. — Кто бы мог подумать, что мне придётся когда-нибудь варить нечто настолько… пошлое.

Он взял серебряную пипетку, аккуратно отсчитал три капли в пробирку для теста, капнул на пергамент — пятно стало розовато-золотым, как и должно быть. Формула была точной. Готово.

Ещё один флакон с зельем был уже на полке. Прозрачное стекло, свёрнутая этикетка с номером — №2.

Северус вернулся в свои покои спустя пару часов. Усталость после обхода расползалась по телу тяжестью — он прошёл все этажи, убедился, что Поттер не лезет в запретные коридоры, Лонгботтом не взорвал что нибудь еще, а Пивз не натравил банку слизней на бедного Финнигана. Программа минимум выполнена.

Он включил свет слабым щелчком пальцев, устроился в кресле у камина и налил себе чёрного кофе. Без молока. Без сахара. Рядом — блюдце с песочным печеньем. Старомодно, просто, с перцем и крошкой сушёного инжира. Комфорт, доступный только в одиночестве.

Он только сделал первый глоток, как пламя в камине вспыхнуло зелёным, и с характерным треском сеть заговорила:

— Люциус Малфой.

Северус закатил глаза.

— Конечно. Ни минуты покоя.

Пламя вспыхнуло ярче, и из камина, как ни в чём не бывало, выплыл Люциус — элегантный, ухоженный, в вечерней мантии цвета воронова крыла с серебряными вставками. Волосы идеальны. Лицо — наглое, расслабленное и почти сразу скривилось в лёгкой ухмылке.

— Северус, друг мой. Какой аромат... кофе? Неужели без бренди?

— Один из нас должен быть трезвым, — отозвался Снейп, не вставая. — Ты пришёл за своим заказом?

— Как всегда точен, — Люциус сел в кресло напротив, без приглашения, — да, я надеюсь, ты не поскупился на ингредиенты? Ты ведь знаешь, Нарцисса ожидает… ну, скажем, нечто запоминающееся.

Северус поставил чашку на стол.

— Я использовал именно тот рецепт, что ты прислал. С доработками. Если она после этого не запомнит ночь на всю жизнь — значит, либо ты безнадёжен, либо она уже давно замужем не за тобой.

Люциус расхохотался.

— Как я скучал по твоим чудовищным комплиментам. Покажи уже, что у тебя там.

Снейп отдал зелье. Флакончик с нежным внутренним сиянием, будто внутри плясал свет. Люциус поднёс ближе к лицу и покрутил.

— Прелесть, — прошептал он.

Снейп фыркнул.

— Иногда хочется поиграть с огнём. В постели. — Он бросил ему игривый взгляд. — Что, совсем не интересуют подобные… эксперименты?

Северус с силой откусил печенье.

— Единственный интерес у меня — чтобы ты не вывалился из камина в пижаме с розовыми сердечками через час, жалуясь, что тебя парализовало от оргазма.

Люциус обиделся театрально:

— Уж ты прости, что доверяю тебе самое важное в своей брачной жизни! Кстати, — он вытянул руку и положил на стол небольшой тяжёлый мешочек. — Как и договаривались. Без сдачи.

Снейп поднёс мешочек к лицу, провёл палочкой — магия золота подтвердилась. Он кивнул.

— Удовлетворён?

— Пока не проверю — нет. Но если Нарцисса начнёт петь сиренами, я тебе напишу благодарственное письмо. Или судебный иск.

— Ты сам просил зелье, провоцирующее эротическую гиперчувствительность и телесные проявления. Я лишь дал форму. Если что-то пойдёт не так — жалуйся в зеркало.

Люциус поднялся, забрав зелье, и подошёл к камину. Уже в пол оборота он обернулся.

— А знаешь, Северус... Если бы у тебя был хоть капельку интереса к искусству любви, ты был бы чертовски опасен.

— Я и так опасен. Без всякой любвеобильности.

— В этом и проблема.

Пламя проглотило его с характерным "вжух", оставив после себя запах дорогого парфюма и отдалённую иронию. Северус посмотрел на свою чашку. Кофе остыл.

Он вздохнул, поднялся, взял кружку и пошёл на кухню.

Камин потрескивал в такт стрелкам на стенных часах, перескакивающим с одного застывшего мгновения на другое. Северус Снейп сидел в кресле с высокой спинкой, обтянутом потёртой чёрной кожей, отхлёбывая тёплый, почти горький чай с едва уловимой примесью жасмина. В другой руке — свежий выпуск «Молодых горизонтов», где очередное поколение молодых зельеваров с сияющими лицами и глупыми названиями своих разработок хвасталось успехами в области "инновационного подхода к трансмутации чувств".

— “Зелье эмпатической связи между влюблёнными на расстоянии”… — криво усмехнулся Северус, — “Не хватает только инструкции: ‘применяйте во время прогулок по набережной’.”

Он перевернул страницу, прищурившись к мелкому шрифту, где некий юный “мастер” с Лютных угодий объяснял, как магическая ваниль усиливает сердечную чакру. Чай слегка остыл, и Северус потянулся за песочным печеньем, когда каминная решётка осветилась зелёным пламенем, раздав резкий хлопок магического входа.

— Кто в столь бесстыдный час… — начал было он, но не успел договорить.

Из камина с грохотом вывалился Люциус Малфой — на нём были развевающиеся шёлковые штаны цвета бордо, на щеке — помада, а на торсе синяк, начинающийся от ключицы и уходящий под ткань. Вид у него был одновременно обиженный, взволнованный и едва не трагикомичный.

— Она покрылась жабьими волдырями! — взвыл он с пола, раскинув руки. — И я, между прочим, только приложил к её шее лепесток — по инструкции!

Северус вскинулся, бросил чашку в поднос, так что чай брызнул на обивку кресла.

— Мерлин, только не это… — прорычал он, отбрасывая журнал. — Что ты с ней делал?

— По инструкции, Северус! — воскликнул Люциус, с трагедией актёра старой школы. — На первый вдох — комплимент. На второй — касание. На третий — поцелуй в…

— НЕ НАДО ПОДРОБНОСТЕЙ! — отрезал Снейп, резко поднявшись. — И где она сейчас?!

— На кровати. Стонет. Кожей похоже на жабью икру. Бросает в меня чем попало. Говорит, что если я умру — то от ее руки...

Через секунду Снейп уже скрылся в изумрудном вихре Порошка Флу.

Малфой-мэнор, спальня, где и золотые карнизы, и балдахин, и хрустальные лампы — всё тускло под отблесками свечей. На кровати, окутанная бархатом и злостью, лежала Нарцисса Малфой, с ледяным взглядом и красными пятнами на коже, похожими на то ли ожог, то ли магическую аллергическую реакцию.

— Ты привёл своего дилера в мой дом, — прошипела она, морщась.

— Я привёл мастера, — проворчал Люциус, сдерживая смех.

— У мастера кривые руки, — злобно добавила она.

Снейп, уже склонившись над ней, вынул склянку с противоядием, прикоснулся палочкой к её запястью — кожные волдыри начали утихать.

— Через пять секунд станет легче. Считай. Один. Два. Три...

На счёте «пять» Нарцисса открыла глаза, посмотрела на мужа. Его торс всё ещё украшал подозрительный синяк.

— Сильно болит? — холодно спросила она.

— Ничего, дорогая, — с придушенной улыбкой сказал Люциус, — я знал, на что шёл, когда женился на породистой кобылке.

В него немедленно полетела подушка, но он лишь рассмеялся, поймав её одной рукой.

— Даже с жабьей кожей ты роскошна, как всегда. — подмигнул он.

Снейп стиснул переносицу. Он, кажется, действительно терял терпение.

— Я верну оплату совой, — бросил он, вставая. — Зелье было подменено.

— Что?! — одновременно ахнули супруги.

— Я лично проверю. Но, если под подозрение попадёт кто-то из моих учеников… — голос Северуса зазвенел как острие скальпеля, — …это уже будет пахнуть анулирование.

Возвращение в школу было быстрым, яростным. Снейп ворвался в подземелья, активировал защитные чары, активировал поисковый след — зелье оставляло магический отпечаток. Волны артефактов, формул, следов разной степени плотности вспыхивали перед глазами, как витражи в безумной церкви.

След вёл… к женскому туалету. Старый, заброшенный, тот самый.

— Грейнджер… — прошипел он. — До странного логично.

Когда он распахнул дверь, то почти споткнулся о собственный выдох.

Гермиона сидела на холодном кафеле, сжавшись в комок, в одежде, которая больше походила на оборванную после бури мантию. Её лопатки — нет, то, что раньше было лопатками — теперь зияли прорезями, из которых, как тьма на свету, распускались тонкие чёрные крылья. Сухие, дрожащие в воздухе.

Слезы катились по её лицу. Она услышала шаги, вскинула голову, увидела Снейпа — и инстинктивно прикрылась, отвернулась, вжавшись спиной в стену, крылья дёрнулись за ней, как хрупкие щиты.

Он застыл. На мгновение. На долю секунды, как если бы разум не мог принять картину, противоречащую законам природы.

— Мерлин… — выдохнул он.

— Я не хотела… — всхлипнула она. — Оно само… Это случайно…

Он сделал шаг, и пол под ногами застонал.

Туалет всё ещё пах лавандой, но запах был бессмысленным — он не мог перебить ни ржавую медь крови, ни дымящийся запах кожи, обожжённой волшебством, ни... сожженное спокойствие. То самое, которое Снейп так ценил в своей ночи.

Она сидела на полу, сгорбившись, заливаясь беззвучными слезами, дрожащая от шока. На её спине, где рубашка была разорвана, медленно, капля за каплей, стекала кровь. Там же выросло нечто, обернувшее её в символ собственной ошибки. Чёрные крылья. Частично расправленные, похожие скорее на вырванные и пришитые обратно.

Снейп стоял, вжав пальцы в виски. Он пытался не выть.

— Мисс Грейнджер, — процедил он наконец, голосом сквозь ножевую решётку. — Объяснитесь. Немедленно.

— Я… — голос был хриплым, сорванным. Она не смотрела на него. — Я просто… я не хотела провалиться… я… думала, если подменю зелье… и изучу его… всё под контролем…

— Под контролем? — Его голос остался на том же уровне, но в нём начало вибрировать железо. — Вы… подменили зелье, предназначенное для..... — Он запнулся. — И выпили его?

— Это.. Это вышло случайно, — сжалась она. — Я испугалась. Миртл появилась. Я…я пролила

Она всхлипнула и закрыла лицо руками.

Снейп медленно подошёл и присел на корточки. Осмотр. Практичный, как у врача. Ни одного ненужного жеста. Внимание к суставам крыльев, коже на спине, волокнам перьев. Странный блеск в их поверхности. Он даже коснулся края одного крыла перчаткой — крыло дёрнулось. Чувствительность осталась. Значит, трансформация частичная, ещё нестабильна.

Он глубоко вдохнул.

— Вам нельзя никого касаться. Понимаете?

— Что? — она подняла на него заплаканные глаза.

— Я объясню. Но главное — никого. Ни в коем случае. Ни рукой, ни щекой, ни даже локтем.

Он встал и отступил назад.

— Это чёртово зелье было... экспериментальное. Комиссия по этике о таком даже слышать бы не хотела.

Он снова выругался — в этот раз по-настоящему. Закатил глаза, потом поднял палочку.

— Я не хочу, чтобы это услышал кто-то ещё. Ни Пивз, ни Филч, ни Уизли, ни Поттер. Только один человек может сейчас решить, как дальше быть.

Секунду он колебался — будто сам не хотел звать его. Но потом всё же прошептал:

— Патронус.

Из кончика палочки вырвался серебристый силуэт. Олень? Нет. Махровая летучая мышь, хлёстко скользнувшая вдоль потолка. Она растворилась, унося сообщение: "Директор. Немедленно. Северный туалет. Один."

Потом, молча, он снял с себя мантию — тяжёлую и теплую... Аккуратно, стараясь не смотреть в лицо девочке, он накрыл ей плечи. Крылья неловко пошевелились, но остались под тканью.

— Благодарю, — выдавила она, почти шёпотом.

— Не за что, — холодно отозвался он. — Я не для комфорта. Чтобы тебя не тронул директор. Его первая реакция — всегда хватать за руки.

Секунда — и каминная сеть, специально установленная в самых дальних частях замка, вспыхнула серебром.

Дамблдор появился без звука. Мантия его струилась, глаза светились любопытством. Улыбка уже была на губах — и начала стираться.

— Северус, ты... позвал меня в туалет?

— Не подходите ближе, — мгновенно рыкнул Снейп, поднимая руку. — Не трогайте её. Ни в коем случае.

Дамблдор остановился. Его взгляд прошёл по девушке, распластанной у стены, по чёрной мантии, обволакивающей плечи, по Снейпу, стоящему, будто щит. И лицо директора стало серьёзным.

— Объясни. Всё.

— Она подменила зелье, предназначенное для Малфоев. Сегодня вечером. Оно попало на кожу. Результат — наглядный, — коротко бросил Снейп. — Зелье экспериментальное. Рабочее название — «крылья любви». Разработано по... индивидуальному заказу.

— Заказ? — Дамблдор приподнял брови.

— Люциус. Кто же ещё, — сухо.

Он закатил глаза.

— Его вкусы не обсуждаются. Но суть зелья в следующем: при попадании вовнутрь оно формирует временные крылья — символически, эффектный внешний признак. Кроме того, в теле начинается… скажем так… биохимическое возбуждение. Сильное. Нарастающее. Разрешается оно только… после полового акта с тем, кого первым коснулся человек после приёма. Это важно. Не любой партнёр. Именно тот. Один.

— Ах. — Дамблдор почесал висок. — А Грейнджер...

— ...Не пила. Она не идиот. Уже нет, по крайней я так думал. — Снейп скривился. — Судя по отсутствию... признаков. Возбуждения нет. Значит, зелье на коже. Только трансформация. Физическая. Без ментальных и эмоциональных последствий. Пока.

Дамблдор кивнул медленно.

— Значит, прикасаться нельзя?

— Никак. Если кто-то коснётся — импульс зафиксируется. Будет считаться "тем самым". И последствия будут соответствующими. Желание, направленное на касание, вырастет в геометрической прогрессии. Сперва психологически, потом физически. Это пыльник, Альбус. Магический феромон. Только активируемый прикосновением.

Повисла тишина. Туалет, лиловый и белый, оказался слишком светлым для таких разговоров.

— Полагаю, — сказал наконец Дамблдор, — мы никому об этом не скажем. Ни слова.

Снейп молча кивнул. Гермиона едва заметно сжалась под его мантией, но молчала.

— Мы с тобой, Северус, поищем способ снять это. Аккуратно. Без огласки. — Пауза. — Иначе это выльется в скандал, сравнимый разве что с тем, когда профессор Стрэндж влюбился в Флоренс, свою метлу.

Снейп закатил глаза.

— Директор Альбус...

— Я серьёзен, Северус. Твоя ученица в опасности. Это интимная, магически заряженная ситуация. Всё, что ей нужно сейчас, — стабильность. Покой. И никакого прикосновения.

Он посмотрел на Гермиону.

— Верно, мисс Грейнджер?

Она молча кивнула.

— Хорошо. Тогда я оставляю вас. Северус, ты позаботишься о ней. Утром она должна быть в изолированной палате. Ни с кем не контактировать. Ни с кем. Ни с Поттером, ни с Уизли. Ни с кем из преподавателей.

Дамблдор развернулся к камину.

— И… если Люциус спросит, где его зелье…

— Скажем, что оно вызвало побочные эффекты и мы ведём перерасчёт дозировки, — быстро вставил Снейп.

— А если он потребует возврата средств?

— Я вышлю совой.

Дамблдор усмехнулся и исчез в зелёном пламени.

Старая спальня в северной башне, где обычно доживали свои дни учебные совы и забытые ученические проекты, теперь обрела нового, вынужденного жильца. Комната была крохотной, каменной, с узким окном, прорубленным в толще стены, сквозь которое не пролез бы и кулак. Пахло пылью, сыростью и старыми пергаментами — но Гермиона чувствовала себя в этом закутке почти в безопасности. Почти.

После ночного кошмара в туалете, после взгляда Снейпа — злого, но не полного отвращения — после слов Дамблдора о "разумности уединения", — всё покатилось так быстро, что она не успела опомниться. Вспышка Патронуса, хруст костей от боли, когда крылья прорывали её кожу… Всё это теперь осталось позади, растворилось в глухом ритме дня: один и тот же ужин, одно и то же лицо, одни и те же жёсткие взгляды.

Снейп появлялся трижды в день. Ни больше, ни меньше. Ровно. Не шумел дверью, не стучал — просто входил. Приносил еду, иногда книги, всегда с каменным лицом. Первые два дня Гермиона даже не пыталась с ним заговорить. Она ела молча, он молча наблюдал, проверял температуру, цвет зрачков, сухость кожи на спине и состояние "отростков" — так он называл её крылья. Ни слова жалости. Ни малейшей попытки проявить сочувствие. Только контроль и презрение.

— Всё могло бы быть проще, если бы вы не были такой… — начал он однажды, принося суп в старой железной кастрюле.

— Такой какой? — Гермиона резко подняла голову. — Такой умной? Такой ответственной? Или такой паникёршей, что решила поменять чёртов флакон, потому что вы пугали нас своим заданием, как проклятием?

Он замер.

— Такой глупой, — бросил он сухо. — Потому что умная бы поняла, что зелье, находящееся в моём личном шкафу, скорее всего, не имеет отношения к экзамену.

— А вы могли бы не устраивать цирк в классе, угрожая нам провалом? — вскипела она.

Он прищурился.

— Если бы вы все не были идиотами, не приходилось бы играть пугало.

— О, благодарю, профессор. Я так благодарна вам за ваши педагогические методы. Просто восхищена.

— Молчите и ешьте, мисс Грейнджер, пока ваши крылья не завяли от драматизма.

Так и проходили их дни: препирания между глотками супа, между бинтами и магическими компрессами. Крылья — теперь не просто отростки, а настоящие, тёплые, живые — зудели, распрямлялись, подрагивали при изменении настроения. Поначалу они выглядели как полусырые образования из мышц и тёмной кожи, но к четвёртому дню приобрели почти аристократический облик — гладкие, блестящие, угольно-чёрные с фиолетовым отливом на свету. Северус отметил это, как и всё прочее, сухо и безэмоционально.

Друзья Гермионы были в панике. Это она знала точно. И знала, что Хогвартс бурлит. Но ни Гарри, ни Рон, ни даже Лаванда не смогли пробиться в её временное убежище. Мадам Помфри строго говорила: «Грейнджер на лечении, её нельзя тревожить». Минерва была ещё жёстче: «Не задавайте лишних вопросов, мистер Уизли, если не хотите провести остаток семестра в библиотеках». Дамблдор играл роль отстранённого директора, наблюдающего за происходящим будто бы с небес. Но было очевидно — он знал всё.

Он даже приходил. Один раз. На третий день. Без предупреждения.

Снейпа не было, и Гермиона, привыкшая уже к одиночеству, чуть не вскрикнула, увидев в проёме высокую фигуру с серебристой бородой. Но радость быстро сменилась тревогой — он сделал шаг, протягивая руку, будто хотел приобнять, помочь ей подняться.

И крылья вздрогнули.

Мир закружился. Она почувствовала, как грудь наполнилась странным жаром. Жар разливался вниз — к животу, к ногам. Беспокойство. Возбуждение. Притяжение.

Гермиона в ужасе отшатнулась, споткнулась, упала на колени. И тут же в комнату ворвался Снейп.

— Не трогайте её! — его голос был как удар кнутом. — Назад, Альбус!

Дамблдор замер, лицо его побелело.

— Северус… я только хотел…

— Я предупреждал вас. Словами. Заклинаниями. Даже Патронусом. Не прикасаться. Ни к чему. Ни к ней.

— Прости… — директор опустил глаза.

— Уходите, — процедил Снейп. — Немедленно.

С тех пор Снейп не позволял никому входить. Даже сам он держался на расстоянии. Не касался. Даже когда осматривал её раны, делал это через перчатки, магическими инструментами. Он не смотрел ей в глаза. Не дышал слишком близко. Как будто боялся.

Гермиона тоже боялась. Потому что она видела — однажды, мельком, когда он задержал взгляд чуть дольше, чем обычно, — в нём было что-то опасное. Что-то зовущие.

Никто не объяснил ей, как долго это будет продолжаться. Никто не сказал, исчезнут ли крылья, если она никого не коснётся. Но она знала — стоит только ошибиться, одна секунда, одно случайное прикосновение — и последствия могут быть… слишком личными.

Слишком необратимыми.

Слишком... постыдными.

На рассвете четвёртого дня Снейп появился раньше обычного. Серый свет едва просачивался сквозь щель между ставнями, и воздух в комнате был плотным, как будто пыль впитала в себя ночные страхи и не спешила отпускать. Он открыл дверь, как всегда бесшумно, и остановился на пороге, прислушиваясь.

Гермиона спала. Не скрючившись, как в первые ночи, не спрятавшись под мантией с головой, а раскинувшись на старом матрасе, почти свободно, словно наконец приняла своё заточение. Под ней слегка подрагивали её крылья — расправленные, тяжёлые, обвисшие, как у спящей птицы.

Он хотел уйти и вернуться позже. Но не ушёл. Вместо этого подошёл к постели и негромко произнёс:

— Просыпайтесь.

Она дернулась — и тут же закричала. Крылья дернулись вверх, резко и болезненно, мышцы спины напряглись. Снейп отшатнулся. С каждой секундой крылья крепли, выпрямлялись, набирали форму. Мрачно-чёрные, с синевато-металлическим отблеском, они вытянулись во всю ширину комнаты.

Гермиона сидела, стиснув зубы. Слёзы навернулись на глаза, но она их не вытерла. Она дышала, сжав кулаки.

Снейп не мог оторвать взгляда. Это было… красиво. Ужасно. Болезненно. Живо. Он видел, как её кожа натянулась на спине, как сочленения двигались, будто действительно созданные природой, а не зельем. Ему даже показалось, что он слышит звук перьев, хотя их там не было — только гладкая, почти бархатная кожа.

— Чёрт, — выдохнула она. — Простите. Опять они… сами.

Он не ответил. Молча наблюдал, как она, тяжело дыша, пытается сесть, прижимая крылья к себе. Когда она сделала неловкое движение, то соскользнула с кровати, споткнувшись о край одеяла.

Он успел поймать её. Не за руку. Не за талию. Он вцепился в подол её платья, едва удерживая её на месте. Ткань натянулась, она остановилась в полушаге, голова её резко повернулась к нему. Они оба замерли.

— Вы... — прошептала она.

— Не двигайтесь, — отрезал он. Его голос прозвучал слишком резко даже для него самого.

Гермиона замерла. Потом медленно выпрямилась, и он отпустил ткань. Между ними снова легло расстояние. Неловкое. Давящее. Тихое.

И вдруг она засмеялась. Лёгко. По-настоящему.

— Ну и ситуация, — сказала она, вытирая глаза, будто то были слёзы, а не смех. — Я думала, что хуже, чем на третьем курсе, уже ничего не будет. А тут вы держите меня за платье, как гувернантка.

Снейп отвернулся, будто что-то уронил на полу.

— Вы не понимаете, насколько опасен каждый ваш жест.

— А вы не понимаете, как мне хреново, — ответила она и села обратно на кровать.

Он не ответил. Только краем глаза отметил, как она смотрит на него. И чуть прищурился. Она задержала взгляд дольше, чем нужно. Он знал эти взгляды у студентов — любопытство, растерянность, интерес. Но здесь было что-то другое.

А она, в свою очередь, поймала себя на мысли: “У него красивый нос. Удивительно… геометрично красивый. Интересный. Чёрт.” Она тряхнула головой, отгоняя мысли.

Снейп проводил каждый день за поисками противоядия. Он не покидал Хогвартс — только Северная башня и подземелья. Каждый вечер Гермиона слышала, как он возится в коридоре, а потом слышала его шаги. Он приносил пробирки, бумаги, блокноты с диаграммами, книги по редким составам.

Он тестировал всё: на мышах, на магических клонах ткани, даже на растениях с чувствительностью к сексуальным феромонам. Всё — безрезультатно. Некоторые зелья вызывали ухудшение, другие — временное онемение крыльев. Но полного подавления эффекта не достиг ни один состав.

Пока он работал, она рисовала.

Она перерисовала свои крылья десятки раз. С разных углов, с разных освещений. Добавляла анатомические подписи, сравнивала с мифами. В блокноте появились пометки: "близко к херувимам", "почти как у фурий", "анатомия архангела?". Она читала о богах, о демонах, об ангелах, о падении Люцифера. Некоторые описания вызывали у неё странное, глухое чувство узнавания.

— Удивительно, — сказала она как-то вечером, листая «Magical Bestiary: Vol. II». — Почти в каждой культуре есть образы с крыльями. Но нигде не говорится о том, что они причиняют такую боль.

Снейп, не отрываясь от своих записей, буркнул:

— Возможно, они не были алхимически созданы.

— Или люди просто не писали правду, — задумчиво сказала она. — Никто не хочет говорить о боли. Все хотят — о величии.

Он поднял голову. Его глаза были тёмными, усталыми.

— Глупость. Величие всегда идёт с болью.

Она улыбнулась.

— Серьёзно? Вы всегда были таким мрачным?

Он пожал плечами.

— Просто вы всегда были слишком романтичной.

Она смутилась.

— Я просто… всегда вами восхищалась. С самого первого курса.

Снейп замер. Медленно повернул к ней голову.

— Восхищались?

— Да. В смысле… вы были пугающий, да. Иногда ужасный. Но вы знали больше всех. И когда вы что-то объясняли… я чувствовала, будто подглядываю в тайну. Как будто магия — это не просто палочки и слова, а что-то настоящее. Химия. Структура. Огонь.

Тишина зависла между ними. И тут он сделал то, чего она никак не ожидала.

Он… улыбнулся.

Улыбка Снейпа была жуткой. Не злой. Не кривой. Просто... незнакомой. Как будто он нашёл на своём лице забытый мускул. Как будто не знал, как это делается, но всё равно попытался.

Гермиона вздрогнула.

— Вы… вы улыбнулись.

Он снова отвёл взгляд.

— Наверное, это побочный эффект ядовитого общества.

— Нет, — прошептала она. — Это вы просто забыли, как это бывает.

Он не ответил. Но больше не хмурился.

Шесть дней.

Шесть чёртовых дней.

Северус Снейп чувствовал, как его нервы истончаются, как кожа на пальцах начинает чесаться от недостатка одиночества, а мысли — от того, что приходится фильтровать каждую фразу. Комната стала тесной. Не потому, что она была малой — он знал куда меньшие подземелья, — а потому, что в ней дышали двое. И один из них — он сам — с каждым днём начинал дышать всё труднее.

Не потому, что она раздражала. Нет. Наоборот. Потому что с каждым днём раздражало её отсутствие раздражения. Потому что она уже не вздрагивала от его комментариев. Потому что он начал замечать, как она расчесывает волосы пальцами, задумавшись. Как молча смеётся, если не понимает, как читается древнеруническое слово. Как упрямо шепчет заклинания под нос, будто в этом есть утешение.

Он устал. И хуже того — он начал зависать.

Именно в этом состоянии его застал Малфой. В вечерних шелках, с непокрытым торсом, на котором всё ещё виднелся след зелья-недоразумения, и с новым бредом:

— Северус, ты же мастер! Мне нужно что-то... кошачье, понимаешь? Шепчется, мурлычет, но с когтями. Кхм. “Кошачья прихоть” — прекрасное название, не находишь?

— Люциус, — протянул Снейп, поднимая глаза от котла, — если твоя супруга снова окажется покрыта чем-то неестественным, я отправлю тебя к Мунгу на полный телесный аудит. Или на кастрацию — выбор за тобой.

— Ты просто завидуешь! — фыркнул Малфой, бросая мешочек с авансом и исчезая с таким же пафосом, как и появился.

Северус едко усмехнулся, и, едва погас огонь в камине, прижался лбом к шкафчику с настоями. Усталость подкралась даже к его голосу: он стал тише, мягче, неосознанно — как если бы человек, привыкший кричать, начал говорить только ради того, чтобы его услышали. Без усилий. А услышать ему, похоже, всё больше хотелось именно её.

Грейнджер. Блестящая, неловкая, с крыльями, как у падшего ангела, и характером, как у пороховой бочки, если её уронить в библиотеку.

Сегодня она вымотала его полностью. На завтрак она отказалась от тыквенного сока. На обед задала вопрос, в котором была встроена цитата из "Философии алхимии". На ужин — обсуждала разницу между мифологическими крыльями пегаса и икаровыми. И всё это время он чувствовал, что она планирует что-то идиотское.

Он был прав.

День подходил к концу, солнце ушло за горизонт, а он всё ещё варил очередную гадость, когда в его заклинания наблюдения пришёл импульс тревоги.

Она.

Северус выругался так, что даже зелье в котле зарыдало. Он сорвался с места и через секунду был в северной башне, где обнаружил Грейнджер на вершине книжного шкафа, растянувшую крылья, как маленькая трагикомическая гарпия, готовая к величайшей глупости своей жизни.

— Грейнджер! — заорал он, как командир в бою.

— Сейчас! У меня сработают инстинкты! — она выглядела… неуверенно.

— Ты сдохнешь, а не взлетишь!

Но было поздно. Она шагнула. Или, скорее, соскользнула.

Он поймал её. Инстинктами. Обеими руками — схватив за талию и спину, прижав к себе. Она вжалась в него, как будто только и ждала этого. И сразу стало ясно: всё пошло не так.

Удар напряжения пронзил воздух. Тело Гермионы задрожало, глаза расширились, зрачки разлились по радужке, кожа вспыхнула пятнами жара. Северус выругался сквозь зубы и, будто отбиваясь от молнии, поцеловал её — быстро, без языка, но намеренно. Губы к губам. Чтобы сбросить контакт. Чтобы деактивировать. Чтобы… слишком поздно.

Её тело обмякло. Он почувствовал, как она теряет сознание прямо в его руках. Рывком он перенёс её на кровать, замер на секунду, глядя на ту, кого только что… спас? поцеловал? обрёк?

Он не знал.

Но он вылетел из комнаты, как беглец, и захлопнул дверь с таким звуком, будто запирал внутри бомбу.

Два часа спустя Гермиона очнулась. Тихо. Без слов. Крылья исчезли. Никакой боли. Только пустота. Её ладони дрожали. Сердце било в висках. Глаза наполнились слезами. Она понимала. Всё.

Она влюбилась.

В мужчину, который её презирал. В профессора, который не должен был её касаться. В холодного, язвительного, измождённого, и вдруг — доброго.

Слёзы катились по щекам. Она закрыла лицо руками и прикусила губу, чтобы не издать ни звука.

Когда дверь отворилась, и Снейп снова появился — всё уже было решено. Он вошёл, не глядя в её глаза, и протянул ей аккуратно сложенную школьную форму. Голос — сухой:

— До свидания, мисс Грейнджер. Удачи на экзаменах.

Он развернулся, и уже был на пороге, когда она шепнула:

— Профессор…

Он остановился. Но не обернулся.

— Спасибо.

Он не ответил. Но она заметила, как его пальцы сжались на дверной ручке. Словно он удерживал не дверь, а себя.

Он ушёл. И дверь закрылась. Без щелчка, но с эхом, которое отразилось внутри неё громче любого хлопка.

Выпускные экзамены прошли. Гермиона вышла из зельеварения с затуманенным взглядом и сухими губами, прижимая к груди исписанный свиток, будто в нём заключалась последняя надежда, что это всё — конец. Конец той недели, её тайной башни, чужих поцелуев, страха и покоя одновременно. Северус не произнёс ни слова, когда забирал её работу. Его пальцы скользнули слишком близко к её, но не коснулись. Он даже не поднял глаз.

Через два дня пришли результаты. Все экзамены — на “выше ожиданий” и “выдающийся”. Даже зельеварение. Хотя Гермиона не была уверена — то ли она и правда в тот день выжала из себя невозможное, то ли зелье “Жабий волдырь”, что им нужно было варить, просто оказалось ниже уровня её паранойи. Как бы то ни было — имя Грейнджер стояло в списке лучших выпускников. Она должна была радоваться.

Но на душе было мерзко.

Вечером, когда зал уже начали украшать тканями, скатертями, гирляндами, цветами, свечами — Гермиона стояла у зеркала в спальне и в который раз переделывала причёску. Волосы поддавались плохо — как всегда. Но не в этом было дело. Платье — тёмно-синее, атласное, с открытыми плечами, немного тугое в груди — сидело идеально. Оно подходило под её фигуру, подчёркивало шею, ключицы. Только вот всё это — казалось чужим.

Всё было красиво. Всё — было чужое.

В Большом зале играла музыка, жужжали разговоры, пары кружились между столами, свет переливался на подвесках, заворожённо плясал в хрустале бокалов. Гермиона стояла ближе к стене, в руках сжимая стакан тыквенного пунша. Она смотрела, как Лаванда пляшет с кем-то из Пуффендуя, как Джинни смеётся в ухо Невиллу, как Дин Томас вертит Пэдму за талию.

А Рон…

Рон сидел в самом углу, развалившись на стуле, лицо скукожено, будто ему в ухо кто-то напел про “обязанности взрослой жизни”. Он не смотрел на неё. Она — не смотрела на него. И всё же их взгляды пару раз пересеклись. Он отвернулся первым. Она — сделала вид, что этого не заметила.

Гарри метался между ними. Сначала заглянул к Рону, что-то прошептал. Потом подошёл к Гермионе, с неловкой улыбкой сказал:

— Ты… выглядишь красиво.

Она поблагодарила.

— Ты не хочешь… ну, потанцевать с ним? — шепнул он, кивая в сторону рыжего.

— А ты не хочешь выкинуть из головы мысль, что всё можно починить одним танцем? — спросила она сухо.

Гарри криво усмехнулся. Потом ушёл.

И Гермиона осталась одна.

Музыка изменилась. Настроение стало более вальсовым, плавным. Над толпой студентов поплыли серебряные ленточки, загорелись воздушные свечи. Зал будто стал меньше, теплее. Она сделала глоток. В этот момент к ней подошёл Драко Малфой.

Он, конечно, тоже был наряден. Белоснежная рубашка, тёмно-серый жилет, запонки в виде змей. На лице — полунасмешливая, полуутомлённая гримаса.

— Грейнджер, — начал он, — я, конечно, не великий романтик, но полагаю, что танец со мной спасёт тебя от зевающего в углу Уизли и его жалобного взгляда.

— Малфой…

— Что? — он выпрямился, с театральной обидой, — Ты не хочешь, чтобы твоё фото в “Пророке” украсило подпись “лучшие выпускники и их спутники”?

— Я не хочу, чтобы моё фото в “Пророке” украшал ты.

Он изогнул бровь.

— Грубо.

— Честно.

Он на секунду помолчал, потом кивнул.

— Ну… тогда удачного вечера.

И ушёл. И, кажется, грустно — как бы это абсурдно ни звучало.

Она осталась с бокалом, в одиночестве, под вальс, среди смеха и шагов. Никто не предлагал ей танец. И она — никому.

А в тени колонн, неподалёку от преподавательского стола, стоял он.

Северус Снейп.

В чёрной мантии, с чуть растрёпанными волосами, без той угрюмой строгости, что обычно застывала у него на лице. Сегодня он был не столько мрачен, сколько уставший. Его взгляд — затенённый, тяжёлый — то и дело возвращался к ней. Он наблюдал за ней. Не нагло. Не явно. Просто — был рядом. Как всегда в эти дни.

Иногда она встречала этот взгляд. Он не отводил глаза, но и не делал ничего. Просто смотрел. И в его лице было что-то… сломанное. Он не мог подойти. Не имел права. Не должен был.

А потом — к нему подошёл Дамблдор.

— Вечер как вечер, не находишь? — негромко произнёс директор.

Снейп не ответил.

— Бал — отличная возможность… для многих вещей.

— Например? — сухо спросил Снейп.

— Признаться. Простить. Напомнить себе, что мы ещё живы.

Северус тихо усмехнулся.

— И ты хочешь мне напомнить про свою юношескую влюблённость в преступника международного масштаба?

— Не преступник, Северус. Он просто был… свободнее.

— Он убивал.

— Мы все убиваем. Внутри. Или снаружи.

Снейп фыркнул.

— Неужели ты сравниваешь свою историю с моей?

— Я лишь напоминаю: если любовь сдерживает — она не любовь.

Он посмотрел на Гермиону, всё ещё стоящую у стены. Она наливала себе новый пунш.

— Иногда лучше молчать, — сказал он тихо.

— Иногда — да. Но не всю жизнь.

Дамблдор похлопал его по плечу и отошёл.

А Снейп остался в тени. И ушёл из зала раньше всех. Прямо после полуночи.

Гермиона не сразу поняла, что он ушёл. Но когда музыка сменилась, и её снова позвал Гарри, она посмотрела в сторону тени… и не увидела никого.

Пусто.

Как и весь этот вечер.

Лестничная ниша у восточного крыла казалась особенно тихой ночью. Студенты уже начали покидать зал: кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то шёл в обнимку с бутылкой контрабандного огневиски — выпуск был не только финалом учёбы, но и началом чего-то пугающе большого. Шаги эхом разносились по мраморным плитам, пока Снейп стоял, почти сливаясь с тенью, под гобеленом с изображением Серафимы Ботт, скачущей на трёхголовом пони.

Он ждал. Это было глупо. Это было бессмысленно.

Но он всё равно ждал.

Внутри, на уровне нутра, всё ещё гудела музыка. Его пальцы — сцепленные, холодные — держали сквозь ткань тёмную ленту. Под ней — цветы. Свежие. Тяжёлые на запах. Он заказал их через Минерву, притворившись, что это нужно для украшения преподавательского стола. Ирисы. Тёмно-фиолетовые, почти чёрные в полумраке. Он выбрал их без размышлений, сразу, как будто уже знал, что именно они — те, которые нужны.

Из зала вышла Гермиона.

Платье при каждом шаге немного качалось, как волны под лунным светом. Она прижимала к груди плащ, но не накинула — словно спешила ощутить на плечах ночь. И казалось, что она идёт к выходу — может, прогуляться во двор, может, просто сбежать от толпы.

Он окликнул её.

— Мисс Грейнджер.

Она обернулась. Не вздрогнула — как будто ждала этого.

Подошла. Молча. Смотрела внимательно, не моргая. Она уже научилась это делать: не пугаться, не пятиться. Это раздражало его. И в то же время... восхищало.

Он протянул ей связку ирисов. Цветы были обвязаны ленточкой, чёрной, с лёгкой серебристой прожилкой.

— Это… — начала она, — для меня?

Он не ответил. Она приняла букет. Аккуратно. Почти благоговейно.

И тогда — впервые за весь вечер — она улыбнулась.

— Если я напишу вам, когда поступлю… — сказала она, медленно, нараспев. И чуть наклонила голову, будто ставя знак вопроса.

Её взгляд стал странным. Один уголок губ дёрнулся вверх — слишком резко, неестественно. Левая бровь осталась на месте, а правая — поднялась высоко, вызывающе. Северус невольно моргнул. "Она флиртует?"

Он не был уверен. Но что-то в этой позе, в этом выражении лица — как будто она держит ситуацию в руках. Не он. Не преподаватель. А она — та, что знает, как сделать шаг вперёд, и не боится его сделать. После всего, что было.

Он едва заметно качнул головой, будто пытаясь стряхнуть наваждение.

— Я отвечу, — произнёс он.

И улыбнулся.

Проклятье. Он знал эту улыбку. Это была та самая — страшная, холодная, сухая, как тень от скелета. Лицо не привыкло к таким эмоциям, и каждый раз, когда он пытался изобразить что-то подобное теплу, оно выглядело скорее как предупреждение перед убийством.

Гермиона чуть приподняла брови, снова — только одну. Но не отшатнулась. Не ушла.

Просто кивнула. Повернулась. И ушла. Снейп остался один в нише. Без цветов. Без слов. С тишиной.

Прошёл месяц.

Жара в Лондоне стояла глухая, душная, с запахом пыльного асфальта и раскалённых крыш. В Камберуэлле, в небольшой комнате съёмной квартиры — той самой, что Гермиона сняла перед вступлением в Магический Университет — окно было распахнуто настежь, а на подоконнике сидела она. Ноги подтянуты к груди, на ней — длинная ночная рубашка, тонкая, почти прозрачная. Глаза — усталые, но не сонные. В руке — письмо.

Оно пришло этим утром.

Было коротким. Лаконичным. Но будто острым ножом — каждое слово вонзалось в память.

«Вы выбрали факультет Зелий. Глупо, но предсказуемо. Надеюсь, у вашего будущего преподавателя есть чувство меры. Впрочем, в случае его отсутствия — пишите. Не могу обещать, что дам хороший совет. Но, возможно, честный.

— С.»

Почерк — ровный, жёсткий, как всегда. Узкий, с характерными завитками на "д" и "р". Острые буквы, словно выгравированные лезвием. Она провела пальцем по строкам, как будто это было не письмо, а что-то живое.

За окном кричала чайка. Где-то вдалеке прогремело — возможно, кто-то аппарировал.

На груди у неё — что-то шевельнулось. Нет, не в буквальном смысле. Не магия. Не остатки зелий.

Просто — ощущение.

Словно крылья, те самые, что исчезли, выросли снова. Не из спины. Изнутри.