Вырванная страница (гет)

Why does it feel more real when I am dreaming than when I am awake? How can I know if my senses are deceiving me? There is some fiction in the truth and some truth in fiction. There is some fiction in my truth and some truth in my fiction.

Он сидел на диване, закинув ногу на ногу, с интересом вчитываясь в записи небольшой тетради в потёртой кожаной обложке. Рядом с диваном стоял мольберт с незаконченным портретом. Черты лица были выписаны безупречно, узнаваемо. Но взгляд. Настоящий взгляд Тома Редла был жёстким, лишённым малейшего тепла. Здесь же с холста смотрели глаза полные тепла и нежности. Таким она видела его.

На первой странице аккуратным почерком были выведены слова:

«Почему чувства во сне кажутся реальнее, чем наяву? Как понять, не лгут ли они? Это — немного вымысла в твоей правде, немного правды в твоём вымысле. Это немного вымысла в моей правде, и немного правды в моём вымысле.»

Записи на полях:

Прядь волос.

Черные всплески.

Перо скрипит.

Вкус чая с сахаром.

Он снова здесь.

Каждый день, дверь кафе открывается с мягким звоном колокольчика, и он входит — высокий, темноволосый, в слегка поношенном, но аккуратном пальто. Его движения спокойны, почти медитативны. Он выбирает один и тот же столик у окна, где свет падает под правильным углом, и заказывает чай. Всегда чай. Никогда ничего больше.

Я наблюдаю за ним, стараясь не привлекать внимания. Его профиль кажется высеченным из мрамора — резкие скулы, прямой нос, густые брови, слегка нахмуренные в сосредоточении. Он пишет. Пишет часами, не отрываясь, лишь изредка поднося чашку к губам. Его пальцы длинные, изящные, чернильное перо скользит по страницам блокнота с почти гипнотической плавностью.

О чем он думает?

Может, он поэт? Или писатель, переживающий меланхолию? А может, шпион, записывающий шифрованные послания? Моё воображение рисует десятки версий, но ни одна не кажется достаточно убедительной.

Он допивает чай одним последним глотком, резко встаёт и начинает быстро складывать свои записи. Я провожаю его взглядом. В спешке, когда он резко поворачивается к двери, из стопки выскальзывает и падает на пол лист бумаги, весь испещренный его характерным, острым почерком. Я подбираю его, намереваясь догнать незнакомца, но взгляд невольно скользнул по строкам и я замерла.Он поэт. Как я и предполагала. На листе его стремительным, почти колючим почерком было набросано всего несколько строк, словно обрывок мысли, вырванный из целого. Сколько же в них было сдавленной силы, какой неожиданной, глухой мощи

... Но знаю я, что сделать должен

Ради спасения всего.

И шанс тот мал, но верю в чудо.

Пускай потом, через года,

Найдется тот, кто сладит с лордом,

Но вклад и свой оставлю я.

Лишь пару строк на лист невзрачный

Ложатся дрогнувшей рукой.

Инициалы в нижней строчке

Посмертной тайны монолог.

Слова, которые я прочла, обожгли что-то внутри. Они были просты, почти аскетичны, но в них жила такая первозданная сила, такая невысказанная боль и одновременно — невероятная, почти яростная любовь к чему-то незримому, что дыхание перехватило.

Он уже растворился в толпе, а я всё стояла, сжимая в дрожащих пальцах этот случайный обрывок его мира. Мне вдруг страшно захотелось догнать его, вернуть эту выпавшую частицу его души, извиниться за вторжение. Но куда? В какой переулок он свернул?

Завтра он придет снова. Сядет за этот столик. Закажет чай. Будет писать. Но теперь я знала. Знала, что под спокойной поверхностью его медитативного труда бушует океан. И держала в руке доказательство — скомканный листок, испещренный его острым почерком, как шрам на тишине кафе.

Записи на полях:

Он не пришел.

Перечитываю.

Перечитываю.

Три дня.

Три дня. Три бесконечных, выцвевших дня. Кафе гудело обычными голосами, стучало чашками, но в нем было пусто. Пусто без него.

Его лицо. Я писала его лицо его каждый день. Его профиль, высеченный углем. Его рука, сжимающая перо — десятки раз, пока линии не становились нервными, рваными. Его глаза... Темные. Всегда темные. Бездонные. Я вылавливала его образ из памяти, боясь, что он растворится навсегда. Листок со строками, написанными им, я носила с собой, перечитывая, словно могла вызвать его, лишь только повторяя его стихи, как заклинание. Но это не срабатывало. Он не приходил.

Сердце сорвалось в бездну.

Он.

Вошел. Спокойно. Неспешно. Как будто не было этих трех мучительных дней. Высокий. Темноволосый. Пальто чуть поношеннее. Тень усталости под глазами? Или мне показалось?

Радость. Дикая, неконтролируемая волна. Готова была броситься, обвить руками, прижаться, словно он самый близкий, самый дорогой. Остановила себя в последний миг. Руки дрожали. В горле ком. Мы же чужие. Совершенно чужие.

Он направился к своему столику. Я собрала всю волю в кулак. Подошла. Шаги казались громкими, ноги — ватными.

— Добрый день! — голос мой звучал чужим, слишком громким в внезапно наступившей тишине. — Я... я наблюдаю за вами. Иногда. — Глупо. Ужасно глупо. Покраснела до корней волос. — Нагайна.

Он поднял глаза. Темные. Глубокие. Оценивающе. Загадочно. Молчал секунду, вечность.

— Том, — наконец произнес он. Голос ровный, бархатистый, чуть ниже, чем я представляла. — Том Реддл.

— Вы... вы обронили тогда... — протянула смятый листок, пытаясь не выдавать дрожь, бумага шелестела между пальцев. — Я... подняла. Хотела вернуть... Но прочла. Простите. Я не хотела вторгаться... — Слова путались, вырывались обрывками.

Он взял листок. Длинные пальцы коснулись моих на мгновение. Холодные? Или это мне было холодно? Он развернул бумагу, скользнул взглядом по знакомым строкам. Лицо — непроницаемая маска. Я ждала гнева. Холодного отстранения. Раздражения.

Вместо этого он слегка кивнул на стул напротив.

— Присаживайтесь.

Сердце ёкнуло. Упало? Взлетело? Непонятно. Рухнула на стул, едва не опрокинув его.

Он отложил листок. Смотрел на меня. Пристально. Как будто видел насквозь.

— И как вам? — спросил он тихо. Голос был спокоен, но в нем чувствовалось напряжение струны. — Что думаете?

И я сорвалась. Я вылила на него всё. Всю бурю, что копилась эти дни. Восторг перед силой строк. Боль, сквозившую между ними. Восхищение ритмом, даже в этом обрывке. Говорила горячо, сбивчиво, жестикулируя. Звучала, наверное, как сумасшедшая. Экспрессивно? Да! И плевать! Он слушал. Не перебивал. Смотрел. Его губы чуть тронула тень улыбки. Одобрения? Или просто вежливый интерес?

Потом он молча достал небольшую, аккуратную тетрадь в темном переплете. Раскрыл. Отделил несколько листов, исписанных тем же острым, "колючим" почерком. Протянул мне.

— Прочтите, прошу вас. Тут полный текст. Вы так прониквенно прочувствовали эти несколько строк. Я с удовольствием хочу послушать, что вы скажите о полном произведени.

Он с удовольствием.

С удовольствием!

Колени задрожали от этих слов.

Он.

Доверил.

Мне.

Своё.

Творчество.

Его душу, сжатую в строчках.

Я взяла листы, будто святыню. Пальцы дрожали. Захотелось прижать их к груди на секунду, но я сдержалась. Жадно впилась взглядом. Читала. Впитывала каждое слово, каждый слог, каждый пробел. Жадно. Боялась пропустить хоть каплю. Мир вокруг — кафе, шум, люди — перестал существовать. Были только эти строки, этот мрак, эта боль, эта странная, жертвенная надежда, и музыка слов, жесткая и прекрасная.

Чувствовала его взгляд на себе. Изучающий. Видела краем глаза — он любовался? Моей реакцией. Моим погружением. Моим восторгом и болью, которые его строки вырывали из меня. И в этот момент... я готова была отдать ему всё. Всю себя. Каждую мысль, каждое чувство, каждую каплю крови. Лишь бы этот взгляд, это внимание, это доверие — длились вечно. Лишь бы он писал, а я читала, дышала его миром, горела в огне его слов. Готова была раствориться. Отдать последнее дыхание. Стать чернилами для его пера.

Всё.

Просто всё.

Записи на полях:

Так люблю гладить твои волосы. Твоя голова лежит на моих коленях. Твои шелковые волосы скользят меж моих пальцев.

Я решилась. Я приглашу его.

Мы стали общаться каждый день. Том и я. Мы перешли на «ты». Он каждый вечер после работы заходил в кафе, я подсаживалась к нему. Мы разговаривали, как добрые приятели. Иногда он продолжал молча писать, я лишь тенью следила за его движениями. Это были наши моменты. И я ни с кем не хотела делить их. Не то чтобы окружающим было дело до нас. Но мне не хватало уединения, минут только для нас двоих.

Вчера мы так много говорили в кафе. Время работы уже закончилось, чай остыл. Но мы говорили, говорили. Нас даже вежливо попросили уйти. Было очень тяжело уходить вот так. И я решилась.

— Я бы хотела... если ты не против... Мне неловко... — Как тяжело было подобрать слова! Голова кружилась от осознания того, что я собираюсь сделать. — Завтра можем встретиться у меня. — Наконец-то смогла я произнести. Щеки пылали от стыда. Но я была рада, что смогла. Я так боялась, что он откажется.

Но он улыбнулся. Он рад.

Я написала адрес на полях его блокнота. Как красиво выглядят эти записи. Теперь и в своем дневнике я хочу писать на полях.

И вот он пришел. Я понимала, что преступаю все рамки приличия таким приглашением. Но, откровенно говоря, мне плевать. Он согласился прийти, и это главное.

Войдя в квартиру, он огляделся.

Гостиная была небольшой. В ней стояли: диван, глубокое кресло, низкий журнальный столик. В углу находился камин. Широкие двери вели на балкон, через них в комнату попадало много дневного света. Рядом с диваном стоял мольберт с пустым холстом. Его портрет я убрала.

Я пригласила его сесть. Он выбрал диван. Я села рядом, разлила чай по кружкам.

Мы много говорили. Он рассказал о себе, о том, что работает ассистентом в компании Borgin and Burkes. Но это не то, чем он хочет заниматься на самом деле. Он говорил о своих мечтах, о том, что волшебники должны править миром.

Я слушала его, впитывая каждое слово. Он казался таким прекрасным, таким великолепным в своих стремлениях.

Я хотела сказать:

— Том, ты действительно тот, кто способен зажечь людей, вести их за собой!

Хотела высказать, как его слова, его стихи, пробуждают во мне бурю чувств. Один лишь его взгляд... Он пристально смотрел на меня, ожидая моих слов.

— Имя «Том», «Том Реддл», я отрицаю. Это имя моего ничтожного отца-магла, труса. Зови меня Волдемортом.

Волдеморт.

Волдеморт

Волдеморт

О, какая сила в этом имени! Люди будут умирать, шепча его. Волшебники — почитать своего повелителя. Именно он станет лидером магического мира.

Я знаю.

Я уверена.

Его голова покоилась на моих коленях, мои пальцы вплетались в шелк его волос, пока я читала вслух:

Я расколол свою душу на части

Без страха и сожаления

Я иду к своей цели уверено

Твёрдо и без промедления.

Мне плевать, что за спинами шепчутся

Для меня они пыль, ничтожество.

Своё старое имя сожгу в огне,

Обретая власть, одиночество.

В одиночестве нет тоски

Там увереность, смелость и чёткость.

Чёткость знать к чему я иду

Дорогой исполненной пророчества.

Я всегда знал, что я другой

Не нужны мне их сказки, дружба.

Я не знаю, что значит любовь

Но знакомы мне страх и ужас.

Этот страх принесу я в мир

Напитаю им ваши души

Моё имя криком замрет на ваших устах,

Но никто его вслух не услышит.

Какая невероятная, пугающая решимость в каждой строчке! Я не сдерживала восторга:

— Это не просто стихи. Это манифест! Исповедь души, избравшей путь абсолютной воли. Вне условностей, вне страха, вне... обычных привязанностей. Я чувствовала колоссальную, магнитную энергию. Невероятную внутреннюю мощь. Как монолит. Как стихия. Сильно... Завораживающе.

Волдеморт поднял голову. Я ощутила пустоту на коленях. Мои слова, казалось, задели что-то в нем.

— Нагайна, ты совершенно права! — произнес он.

Я расцвела, будто живая вода коснулась иссохшей почвы моей души, дав жизнь новым росткам.

Я права?!

Ему понравилось то, что я сказала!

— Нужен манифест! — с торопливой решимостью взял он мою руку. — Я напишу манифест!

Он стремительно ушел. Но я знала точно: завтра он вернется. И я буду читать новые строки его послания.

Записи на полях:

Я пойду за тобой

Он принес Манифест.

Я читала его вслух, вкладывая в каждое слово всю силу убеждения, каждая фраза огнем горела в мозге.

ОБРАЩЕНИЕ К РАЗУМУ И ЧЕСТИ ЧИСТОЙ КРОВИ

Довольно унижений! Посмотрите вокруг! Наше наследие — опозорено, размыто, продано за иллюзию спокойствия.

Маглорожденные и грязнокровки наводнили наши священные пространства. Они в Хогвартсе, пользующиеся НАШЕЙ магией, которой не заслуживают! Они в Министерстве, принимающие законы, которые ослабляют НАС! Их присутствие — осквернение. Их магия — случайный дар, дань убожеству их маггловских предков. Они — ПАРАЗИТЫ на теле истинной магии.

Хуже них — "кровные предатели"! Те, в чьих жилах течет благородная кровь, но кто предал свое наследие. Кто братается с отбросами, кто женится на маггловской грязи, кто защищает ИХ права вместо НАШИХ привилегий! Они — раковая опухоль в нашем обществе. Их трусость и слабоумие позволили этому заразному смешению достичь критической массы.

Министерство Магии погрязло в бюрократии и страхе перед магглами. Оно защищает не НАС, не НАШУ силу, а свой комфорт и иллюзию контроля. Его законы — цепи на руках истинных волшебников, защита для нечистокровных.

Слишком долго Чистая Кровь молчала! Позволяла диктовать себе правила теми, кто ниже нас по праву рождения и силе. Мы стыдливо прятали свое превосходство, боясь прослыть "неполиткорректными". Эта ТРУСОСТЬ привела нас на грань исчезновения как элиты.

Идеи "равенства" — яд! Равенства между львом и шакалом не существует. Равенства между тем, кто рожден повелевать магией, и тем, кто лишь случайно ею обладает — быть не может! Признавать это равенство — значит отрицать саму суть нашей крови, нашего величия.

Чистота Крови — Неоспоримый Императив. Наша сила, наша культура, наше ПРАВО на власть зиждется на чистоте крови. Любое смешение — предательство предков и преступление против будущих поколений. Чистокровные семьи — столпы магического мира. Их авторитет должен быть восстановлен и укреплен.

Отвергните ложный стыд и страх! Объединитесь под знаменем ЧИСТОТЫ и СИЛЫ!

Я, Волдеморт, отринувший слабое, маггловское имя, предлагаю себя как Голос нашего гнева, как Разум, видящий путь к возрождению. Я обладаю силой и волей, чтобы вести за собой тех, кто не боится взять то, что принадлежит им по праву рождения.

Чистота — наша Сила. Кровь — наше Право. Позор — нашим врагам.

Время Чистых Кровей возвращается.

Подпись: ВОЛДЕМОРТ

Он поймал мой взгляд, полный восщищения.

— Это гениально, — прошептала я. — Так смело! Так откровенно! Именно этого не хватает нашему миру! Чистоты. Силы. Порядка!

Идеи бились во мне, как птицы.

— Мы должны собрать единомышленников, Волдеморт! — я чувствовала, как его имя заряжает воздух. — Здесь. Пусть эта квартира станет нашим убежищем, местом силы!

Он взял мои ладони в свои. Его длинные, изящные пальцы мягко обвили мои кисти, поглаживая кожу — будто выводил узоры. Потом поднял сцепленные руки, поднес к своим губам. Коснулся поцелуем моих костяшек — нежно, едва. Сердце готово было разорваться.

— Спасибо, дорогая Нагайна, — его голос был бархатом, сотканным из ночи. — Ты мой вдохновитель. Моя муза.

О, если б знал... Истинная Муза здесь — это ты!

Теперь в мою квартиру стали проходить гости.

Каждый вечер Волдеморт приводил волшебников. Их взгляды — настороженные, скептические, восторженные — отражались эхом от стен моей гостиной. Я всегда была рядом с ним. Верный союзник.

Я встречала гостей. Готовила чай. Запоминала имена. Ловила шепот сомнений — и гасила его твердым взглядом. Вторила его аргументам. Делилась своими мыслями — и видела, как он слушает. Как оценивает.

Мы проводили собрания. Мы строили планы. Мы зажигали в их сердцах тот же огонь, что уже пылал во мне.

Записи на полях:

Я никогда никому не расскажу

Я всё ему расскажу

Я готова доверить ему всю себя. Мою жизнь. Мою боль, все мысли.

Его вопрос застал меня врасплох. Я не хотела признаваться никому. Это жило слишком глубоко. Слишком личное. Но он... он уже не был незнакомцем. Он стал частью меня. Каждый день он приходил, делился стихами, мыслями, слушал мои слова о его творчестве. Но сегодня спросил прямо:

— Кто ты?

Больно. Невыносимо тяжело. Страх сжал горло. Узнав правду, он отвернется навеки. Я не волшебница. Как я могу быть рядом с ним?

Но от него я не могу ничего скрывать.

Я рассказала ему.

Рассказала о деревне в Индии, откуда я родом. Да, её название стёрто со всех карт, так как её больше не существует, как и не существует всех, кто там проживал. Кроме меня.

Мне было четырнадцать. Деревушка — меньше ста душ, все почти родня, все друг друга знали.

Но это не защитило. Угроза пришла от самых близких. Когда я возвращалась с реки, меня схватили. Мои же кузены. Надругались. Потом издевались, плевали, осыпая грязными ругательствами.

Теперь меня ждал вечный позор, клеймо «распутной». Никто не возьмет замуж такую. Отец избил палкой, вторя насильникам. Мать рыдала безутешно. В тот миг они перестали быть моей семьей. Монстры, отказавшиеся от дочери.

Я знала, где хранились чаны с маслом. Я взяла их. Ночью я обошла каждый дом, лила масло так, чтобы всё пропиталось. А затем зажгла огонь. Не выжил никто. Я уверена, так как лично следила, чтобы никто не выбрался живым. Ни дети, ни старики. Я их не жалела. Все они готовы были забить меня палками, а моих насильников чествовать как героев. Я хотела, чтобы они сдохли в страшных муках.

Я рассказала Волдеморту всё. Во мне бурлила ярость воспоминаний. Я чувствовала запах горелой плоти, слышала их крики, мольбы о спасении.

— Я Малéдиктус.

Он посмотрел на меня с любопытством. Впервые он смотрел на меня не как на влюблённую в него фанатку, а как на того, кто, возможно, будет ему ровней.

— Какая твоя истинная сущность? — спросил он. Его руки обнимали мои плечи, и я поняла, что дрожу.

Истинная сущность?

Я жила, веря: я — человек.

Но его вопрос посеял сомненье.

Где же истинная я?

— Змея.

— Покажи мне.

Это был миг полного откровения. Слезы текли по лицу. Он мягко вытер их подушечками пальцев.

Страх и боль сдавили грудь. Каждая трансформация — пытка.

Каждый раз, принимая форму змеи, я боялась не вернуться обратно. Я словно забывала, как это сделать.

Страшила мысль: однажды не смогу.

Я отринула стыд, обнажаясь перед ним. Он смотрел ровно, без похоти, с которой мужчины обычно смотрят на моё тело. Именно поэтому он для меня самый идеальный. В нём нет низменности, разврата. Чистый, сдержанный, прекрасный. А я перед ним совершая нагая. А он не позволил себе ни одного лишнего движения или взгляда и слова.

Всё моё тело покрылось чешуёй, трансформация прошла быстро, откликаясь болью в срастающихся конечностях. Моё зрение изменилось, мои чувства преобразились. Я предстала перед ним такой, какой он хотел меня видеть.

Подняла змеиную голову, глядя в его чёрные глаза. Зашипела.

И он ответил. Голосом змеи.

Парселтанг.

Он знал мой язык. И он отвечал мне.

Когда я вернулась в человеческий облик, стыда не осталось.

Тайн — тоже.

Преград — больше нет.

Он — мой мир.

И он знает обо мне всё.

Записи на полях:

Я съела его голову.

В нашем обществе быть одинокой молодой девушкой без семьи очень сложно. Вариантов заработать на жизнь, на пропитание — очень мало. Поэтому я себя не жалела. Выживание было моим инстинктом. Аттикус Майфейр — женатый, полноватый, но богатый. Эту квартиру содержал он. Как и меня. А взамен?

Я всегда была для него доступна.

Но кто-то из соседей пожаловался ему. На гостей, которых я принимала. Хотя мы соблюдали меры предосторожности. Волдеморт ставил Заглушающие чары, приводил гостей с помощью Порт-ключа, запутывал информацию о расположении квартиры. Но, видимо, какой-то «доброжелатель» проболтался.

И вот Аттикус появился из камина. Только он мог им пользоваться — ему нужно было, чтобы доступ ко мне был в любое время. И в этот раз он меня по-настоящему напугал. Он кричал, размахивал руками, но самое страшное — приказал мне выметаться. Я — нищая одинокая художница, без профессии и связей. На что жить? Куда податься? Я была в ужасе. Мысли метались. Я готова была унижаться, упасть на колени и умолять не бросать меня.

Он лишал меня всего.

Что мне было делать?

Тело Аттикуса неестественно выпрямилось с маской застывшего ужаса на лице. Он не мог пошевелиться. Я поняла — на нём заклятие «Остолбеней». Волдеморт вошел в комнату с палочкой наготове. Он смотрел на моего любовника со злобой. Могла ли я надеяться, что в этом презрении есть и ревность?

Волдеморт выглядел сурово. Даже мне стало не по себе от ярости в его взгляде.

— Мерзкий выродок, ты посмел явиться сюда и угрожать ей? — его голос резал воздух, обращаясь к неподвижной фигуре. Я стояла, замерев, боясь представить, что он с ним сделает.

Но нет. Это была моя проблема. И я должна была её решить.

— Нагайна, не хочешь ли отужинать этим упитанным бочонком? — Волдеморт смотрел мне в глаза, улыбаясь. Я понимала, чего он ждёт.

Мне было страшно. Ужасно страшно. Но я не могла сопротивляться ему.

Я разделась.

Я трансформировалась.

Я откусила ему голову.

Я проглотила её.

Аттикуса больше нет. Только обрубок тела на залитом кровью полу.

Я — монстр?

Я должна жить?

А он был монстром?

Я переваривала его голову несколько дней.

Этот вкус...

Меня тошнило несколько дней.

Волдеморт сказал, что это не убийство. Это — очищение. Это — заявление силы.

Он помог мне убрать все следы... физические.

Но следы в моём сознании не убрать.

Обратная трансформация далась тяжелее обычного. Я забыла, что могу быть человеком. Сложившись кольцами, я ещё долго лежала у ног Волдеморта. Мы говорили на змеином. Он читал мне свои стихи. Новые. Написанные, посвящённые змеям. Мне?

Я снова восхищалась им. Даже в теле змеи я любила его.

Но однажды я забуду, как это — вернуться обратно в человека.

Теперь новые проблемы. Мне нужны деньги, чтобы содержать квартиру, чтобы жить. Квартира оплачена до конца года, есть немного сбережений. Но это — крохи.

Волдеморт сказал, что уезжает в командировку — найдёт спонсоров.

— Наши собрания станут не кружком по интересам. Мы станем Организацией. С настоящим фондом.

Мне нравилась эта идея. Я помогала Волдеморту и буду помогать.

Но как прожить этот месяц без него?

Записи на полях:

Искать в каждом дне всё только хорошее, вот моё желание.

Это всего лишь на месяц, — уговаривала я себя. Но не получалось. Почему вдруг мне стало так страшно, так больно, так грустно — и всё это одновременно, когда я узнала, что он уезжает? Слёзы. Я так часто плачу в последнее время. Бурным потоком они хлынули из глаз. Это невыносимо. Сердце сжалось в комочек. Чувства… Зачем я чувствую? Отнимите у меня их. Они мне ни к чему. Пыталась вырвать из головы воспоминания. Нет, я просто не смогу жить ими этот месяц.

Я смотрела в его глаза. Такие тёмные, глубокие. Всех эпитетов мира не хватит, чтобы хотя бы приблизительно описать его глаза, его взгляд.

— Глупая, — говорил он с улыбкой, глядя мне в глаза. Я таила под этим взглядом. Он нежно проводил ладонью по моей щеке, вытирая слезы. — Глупая, я же не умираю. Я вернусь.

Не в состоянии больше сдерживать истерику, я уткнулась заплаканным лицом в его грудь и тихо скулила, крепко обняв. Будто мои объятья могли его удержать.

Такой сильный, милый, желанный, такой далёкий и в то же время близкий.

Я чувствовала как его рука робко, осторожно легла мне на плечо.

Пусть ему будет хорошо.

Я отстранилась из объятий. Тяжело дыша, я смотрела на его прекрасное, идеальное лицо.

— Ты что? — тихо спросил он.

Я не могла вымолвить ни слова.

Слезы закончились, теперь тело дрожало.

Неужели это — любовь?

Я не знала, что делать. Хотелось кричать, рыдать, бежать — всё одновременно. Но бежать некуда.

Мы стоим на небе.

Далеко от нас — земля.

Шаг в сторону — и можно сорваться и полететь вниз.

Кричать — бесполезно.

Ну а рыдать уже нет смысла.

И тут моё сердце замерло, и каменем полетело вниз, обрывая все связи. Он сделал шаг ко мне. Нежно провел рукой по моим волосам.

Я замерла в ожидании, боясь пошевелиться, я даже дышать боялась.

Его рука опустилась ниже, он мягко провел по моей щеке тыльной стороной ладони, а затем большим пальцем дотронулся до моих губ. В этот момент я почувствовала себя водой. Нет, просто лужицей. Тысячи бешеных бабочек запорхали у меня в животе. И вот это произошло: приблизив своё лицо так близко к моему, он нежно коснулся своими губами моих. В голове прогремело эхо тысячи ангельских хоров.

Это и есть наш поцелуй?

Теперь я не знаю, зачем он сделал это. Я не смогу жить целый месяц с этой памятью.

Он отстранился , видя мою растерянность. Просто улыбнулся… Никогда прежде я не видела у него такой улыбки. Он поцеловал меня в щеку и ушел. Ещё долго я вот так стояла. Не понимала, что же это было.

Затем, как безумная, сорвалась с места и помчалась за ним. Я хотела догнать его. Обнять. Ответить на поцелуй. Сказать в конце концов, что люблю его и буду с нетерпением ждать. Но слишком долго я стояла. Его уже не догнать.

Записи на полях:

Небо плачет, смывая с моих губ его вкус. Стирая со щеки его след. А ведь я так хотела это сохранить. Да… Сегодня ужасный сон.

Записи на полях:

У неё влюбленный взгляд.

У неё безумный взгляд.

Он вернулся.

Я так ждала этого дня. Все мои мысли словно потеряли цвет за этот месяц.

Я рисовала его каждый день. Наброски, акварель, карандашный портрет, пастель. На подушечках пальцев въелась радуга пигментов, но я видела лишь серые оттенки.

Но в день его возвращения мой мир ожил! Расцвёл тысячами цветов.

Он вошёл в квартиру один и застал меня за рисованием. Я забыла про все приличия, бросилась в объятия, обвила его шею руками. Хотела целовать каждый сантиметр его кожи... Но он сдержанно отстранил меня.

— Сейчас к нам придут гости. Нагайна, нужно убрать это всё, — он указал на разбросанные рисунки. — И приведи себя в порядок.

Мне стало стыдно и неловко за свой вид.

Пока я убирала квартиру и приводила себя в порядок, он сидел на диване и рассказывал об успехах. Поездка принесла больше пользы, чем он ожидал. Он познакомился с четой Лестрейндж — богатыми чистокровными. Его Манифест пользуется успехом у магической аристократии.

— Всё, что нам нужно, — вовремя привлекать сторонников, — заключил он.

Мои финансовые проблемы были решены. Волдеморт выкупил квартиру. И всё здание.

Я никогда не получала таких подарков. Мне хотелось отдать ему всю себя в благодарность.

Но Волдеморту не нужны были физические ласки. Ему важна была лишь моя преданность. И я готова была её дать.

Комнату начали наполнять волшебники, прибывшие по порт-ключу.

Волдеморт представлял меня всем.

Я собирала добровольные взносы. Вела бухгалтерию. Наши собрания стали регулярными, а адепты множились.

Волдеморт представил мне:

— Родольфус и Беллатрикс Лестрейндж.

Он почтительно склонился, целуя руку Беллатрикс. Искренняя, холодная радость светилась в его глазах при виде неё.

Бел-ла-трикс.

Что-то в ней пугало. Её энергия вибрировала, словно живая тьма.

Я ревную? — мелькнула мысль.

Она смотрела на него так же, как и я? Полный обожания, слепой преданности и любви взгляд. А своего мужа, Родольфуса, стоящего рядом, она будто не замечала вовсе.

Интересно, а он её ревнует? — мелькнула новая мысль.

Родольфус не выглядел фанатиком. Словно его принудили прийти сюда силой, заставили слушать речи, общаться. На его невыразительном лице застыла маска вежливого равнодушия.

Волдеморт, будто прочитав мои мысли, тихо произнёс:

— Её сестра помолвлена с Малфоем. Неприлично богаты. Скоро и они будут среди моих верных подданных.

Да, мы больше не притворялись кружком единомышленников. Теперь мы были верными подданными нашего истинного правителя. И имя его — Волдеморт.

Его сила. Его мощь. Его власть. Мы все жаждали прикоснуться к его могуществу, купаясь в лучах его сияния, ловя крупицы одобрения. Потому что его Манифест — единственная истина. Потому что его власть — всё, что нужно этому прогнившему миру магов.

Я умерла.

Даже писать об этом больно. То, что случилось, уничтожило меня.

Я видела, как Волдеморт уделяет внимание этой Лестрейндж. Но я гнала от себя мысли. Потом стала одержимо следить за ними. Они встречались вне собраний. Ходили в кафе. А я... стала просто бухгалтером. Перестала быть его музой.

Мне было больно. Обидно. Но я должна была отпустить его. Его идеалы выше моей влюблённости. Его миссия. Его дело. Я всегда буду его правой рукой. Я пойду за ним.

Он стоял, прижимая Беллу к стене, водил пальцами по её скуле, губами накрывал её рот. Сердце раскололось.

Я была готова простить.

Но мерзкий Лестрейндж. Этот хорёк Родольфус пришёл ко мне, устроив сцену ревности. Кричал о позоре имени его семьи. Искал их. Хотел драки. Махал палочкой. Угрожал убить.

Он хотел убить Волдеморта.

А умерла я.

Я сбросила всё — человеческую оболочку, сущность, мечты, надежды. Тело трансформировалось быстро. Боль почти не чувствовалась.

Я приняла свой истинный облик. И проглотила Лестрейнджа целиком.

Потом свернулась кольцами и переваривала его.

Сколько прошло? Неделя? Больше?

Змеи не умеют считать время.

Когда зашёл Волдеморт, я смотрела на него змеиными глазами, радуясь, что спасла его жизнь. Он подошёл, обнял мою змеиную голову. Мне хотелось плакать. Но змеи не плачут.

Постепенно я вспомнила, что я человек. Хвост разделился на ноги. Руки вырвались наружу. Чешуя казалась останется на мне навечно, но постепенно и кожа вернулась.

Это было самое долгое моё прибывание в теле змеи. И самая долгая трансформация обратно в тело человека.

Волдеморт прижал меня к себе, крепко обнял. Тело забыло, как двигаться. Конечности не слушались, тряпками свисая вдоль тела.

Он понёс меня на руках в ванну, наполнил тёплой водой. Опустил. Гладил мою кожу губкой. Мы были близки так, как никогда ни один мужчина не был близок ко мне. Он позаботился обо мне. И я знала…

Текст оборвался.

Том Реддл, точнее Волдеморт, сидел в кресле у потрескивающего камина. В его руках лежала потрёпанная тетрадь — дневник Нагайны. У его ног, тяжелая и неподвижная, как изваяние из чёрного нефрита, лежала огромная змея.

— Да, Нагайна, — Он не смотрел на неё, его взгляд скользил по оборвавшимся строчкам. — Я позаботился о тебе. И буду заботиться. Всегда. — затем, после паузы он продолжил. — Как и ты заботилась обо мне. Ведь ты часть меня.

Он медленно поднялся и без колебаний швырнул тетрадь в пламя камина. Бумага вспыхнула, страницы чернели, превращаясь в пепел.

— Больше это тебе не понадобится, — прошептал он. — Змеи не ведут дневников.

В камине догорали последние угольки бумаги, оставляя лишь горстку серого пепла.